«Приземленное солнце заливает все светом
Плыви и плыви…»
(П. Кашин «Танцовщица»)
Темная комната. Единственный источник света это маленькая настольная лампа, стоящая на полу. Льется медленная музыка, чарующая каждой нотой. В темноте невозможно ничего разглядеть, кроме овала оранжевого света посередине комнаты. В нем стоит потрепанный стул, переживший нескольких своих хозяев и она... Совсем юная девушка, пару месяцев назад отпраздновавшая свое шестнадцатилетние. Свет освещает ее снизу и от этого ее белокурые волосы, будто источают сияние. Длинные ресницы и карие глаза робко танцуют в такт с ее телом. Короткое розовое платье обтягивает стройные бедра. Тонкие руки опускаются на спинку стула и девушка обходит его сзади. Она двигается, закрыв глаза, подчиняясь только ритмам музыки. Медленно поворачивается спиной и начинает поводить бедрами, то опускаясь, то поднимаясь возле старого стула. Девушка стягивает с себя бретельку платья, обнажая детское плечико. Ее движения становятся еще изящней, а музыка нарастает все быстрее и быстрее, унося за собой полуночную танцовщицу. Платье сползает к ее ногам и свет, льющийся с пола, обводит сияющим контуром нагое тело... Она молода и прекрасна.
Маленькая желтая канарейка живет в этой квартире уже более пяти лет. Он купил ее на рождество, чтобы хоть как-то скрасить свое одиночество. Подумать только, это удивительное, крохотное создание обладало великим даром слушать и запоминать, все, что слышит вокруг себя. Она могла подражать любой птице, или даже музыке, льющейся из телевизора и радиоприемника. А ее собственное пение не могло не вызывать восторга! В этих тонких и чистых звуках слышалось как просыпается природа. Как восходит солнце и начинается новый, удивительный день. Или такой же как все остальные…
Он просыпается под ее нежный голос каждое утро, садится на край дивана и какое-то время просто слушает как она поет. Затем одевается, сует голые ноги в дырявые домашние тапочки и не спеша шаркает на кухню. В свои шестьдесят два года он страстный поклонник крепкого черного кофе. Готовит его себе очень часто, наливает горячий напиток в большую чашку. На ней изображена фотография группы детей и их воспитателей. Он берет кружку и садится возле окна.
Конец декабря выдался очень снежным. Метель стала нормой для этого города.
- Извините, пожалуйста, - человек в форме полицейского догонял женщину, нагруженную магазинными пакетами и спешащую к подъезду одной из многоэтажек, - лейтенант Куренков, но я не по работе, хотя и в штатском, вы мне не подскажите, Добряков Геннадий Семенович в этом доме проживает?
- Это сторож - то, что ли из детского садика?
- Да, да, он-то мне и нужен, знаете его?
Метель усилилась еще больше, деревья гнулись от сильного ветра, а за снегопадом, как за плотной завесой было невозможно ничего разглядеть.
- Так он же сосед мой, на одном этаже живем. А, что случилось чего? У меня ж внучка в его садик ходит, хороший очень человек, добрый, отзывчивый…
- Он один живет?
- Один, старый он совсем, а родственников я никогда у него не замечала. Так чего случилось то?
- Да нет, вы не переживайте, я ж говорю не по работе, я просто товарищ его, служили когда-то вместе.
Служили? – Женщина недоверчиво пыталась разглядеть полицейского, но плотный снегопад не давал ей этого сделать, - ну пойдемте, я как раз домой иду, провожу вас к нему.
Он только и успел поднести кружку с ароматным кофе к губам, как сработал дверной замок.
«Наверное опять рекламные листовки разносят»: - Подумал пенсионер, но все же поставил кофе на подоконник и поплелся в прихожую.
- Кого Бог принес?
- Геннадий Семенович, тут к вам бывший ваш сослуживец пришел. – Раздался женский голос из-за двери.
«Какой еще сослуживец, будь он неладен…»: - Бормотал хозяин, отпирая дверной замок.
- Геннадий Семенович? – За порогом стоял высокий, хорошо сложенный молодой мужчина в полицейской форме, из-за его плеча выглядывала соседка Зинаида Ивановна, - вы, наверное, не узнаете меня?
- Не узнаю. – Твердо ответил хозяин квартиры, армия и профессия сторожа, научили его не доверять незнакомцам, даже тем, что в военной форме.
- Ну как же, Геннадий Семенович, вы же служили вместе! - С заинтересованной улыбкой, вступила в разговор женщина.
- И вы тоже с нами служили? – Без иронии на лице спросил пенсионер.
- Я?.. Нет… Но, молодой человек мне сказал…
- А вы больше слушайте всяких незнакомцев. – Грубо перебил ее хозяин квартиры и хотел уже закрыть дверь…
- Неужели такое оно, гостеприимство подводников Тихоокеанского флота?..
Геннадий Семенович с удивлением посмотрел на лейтенанта, затем шире открыл дверь и отошел в сторону.
- Проходи.
Они ехали молча. Девушка смотрела через окно машины, на то, как в дымке дождя растворяется Казанский вокзал. Она достала из кармана куртки непочатую пачку сигарет и начала снимать защитную пленку. Он лишь украдкой глянул на нее в зеркало заднего вида.
- Я не хочу, чтобы ты курила.
Она на секунду заколебалась.
- Вообще нельзя будет курить?
- Потом… После.
Девушка нерешительно принялась убирать сигареты обратно в карман джинсовой куртки.
- Сколько тебе лет? – Спросил водитель, глядя на покрытую разноцветными листьями дорогу.
- Это важно?
- Да.
- А сколько ты хочешь, чтобы мне было?
Он не ответил. Его лицо не выражало никаких эмоций. Будто кремень. Мужчина твердо крутил баранку автомобиля, аккуратно двигаясь по вечерней Москве. Стояла середина осени, его любимое время года.
- Мы скоро приедем, - нарушив затянувшееся молчание, произнес он, - я недалеко живу.
- Ты не пожалеешь о сегодняшней ночи, – медленно проговорила девушка, поправляя свои белокурые волосы, - не смотри, что я так молода, я очень многое умею.
- Почему тебя называют танцовщица?
- Я хорошо танцую, я покажу тебе, когда приедем.
- Ты занималась танцами?
- Мы же не будем говорить обо всем, чем я занималась?.. – Девушка закинула ногу на ногу, прошуршав подолом коротенького платья.
- Как хочешь, - он заехал на парковку, располагающуюся между двумя многоэтажками, - мы приехали.
Зинаида Ивановна, с испугом в глазах смотрела на своего пожилого мужа. Он, разочарованный от того, что ему не дали дочитать статью в спортивной газете, с выраженным недовольством, слушал что говорит супруга.
- Коль, да я ж говорю тебе, там что-то нечисто, я точно слышала, как он крикнул, что-то грубое…
- Семеныч?
- Да, не Семеныч, этот из полиции…
- Ну и что? Он же в форме был.
- Он сказал мне, что не на службе!
- Ну и что?
- Да что ты все заладил, «ну и что, ну и что», я говорю тебе, не чисто тут что то! Слышал, как там упало, что-то тяжелое, а потом по батарее чем-то стукнули?..
- Ты, мать, не помнишь уже, как вчера горшок с кактусом своим с подоконника уронила? Весь дом наверное думал, что «не чисто тут что-то»!
Она махнула рукой, глядя в сторону кухонной стены, ведущей в квартиру Геннадия Семеновича.
- Знаешь, я что скажу тебе, - задумчиво произнесла Зинаида, - никакой он, Коль, не полицейский и ни на каком флоте он не служил. Семеныч наш уж на пенсии давно, а этот будто только вчера с армии вернулся, какой он ему сослуживец?..
- Ты жрать сегодня будешь готовить или нет?..
Лейтенант полиции Куренков Анатолий Сергеевич стоял, облокотившись на дверной косяк, на кухне квартиры Геннадия Семеновича. Его сердце гулко отдавалось в груди, но все же понемногу успокаивалось. Что и говорить, он был плохим служащим. Совсем недавно вернулся из армии, окончил школу полиции, год назад прошел стажировку в отделе криминальных расследований, но серьезных дел ему не поручали. Говорили о его неопытности, да и сам Куренков никогда не питал любви к выбранной профессии.
На полу кухни, возле окна, медленно расползалась по линолеуму коричневая лужица пролитого кофе. Вокруг нее были разбросаны осколки чашки, а чуть дальше валялась маленькая ложечка.
- Есть какие-то предположения? – Спокойно, глядя на разбитую чашку, спросил Куренков.
В ответ его вопросу не раздалось ни звука.
Напротив полицейского, на корточках сидел Геннадий Семенович, его правая рука тянулась вверх, за запястье пристегнутая к батарее. Изо рта хозяина квартиры торчал кляп, сделанный из его же скомканной шапки.
- Ну так, что? Ты так ничего и не понял?
И снова тишина. Геннадий Семенович не был испуган. Жизнь и армия научили стойко переносить и не такие испытания. Он смотрел прямо в глаза полицейского, и взгляд его выражал твердость и непоколебимость.
Куренков швырнул дымящийся окурок в кофейную лужицу и присел на корточки, поравнявшись взглядом с хозяином квартиры.
- Куренкова Ирина Михайловна, - спокойно произнес лейтенант, вынул из кобуры пистолет, снял с предохранителя и направив на Геннадия Семеновича, свободной рукой вытащил из его рта шапку, - она была моя дочь.
На какое-то время на кухне стояла тишина, затем Геннадий Семенович произнес:
- Я не знаком с ней, что ты хочешь?
- Ты знаешь о ком я говорю, поддонок! Прекрасно знаешь.
- Ты можешь сколько угодно называть меня поддонком, но…
Полицейский вскочил, замахнулся на пенсионера ногой, но тот одним резким движением, свободной левой руки, схватил ее и дернул на себя. Куренков упал, сжимая в руке пистолет, затем быстро вскочил и ударил старика рукоятью оружия. Из носа Геннадия Семеновича брызнула кровь.
- Сука… - Произнес лейтенант, отходя подальше от батареи, - шутки кончились, старик, сейчас тебе будет очень больно!
Пенсионер, зажимал кровоточивший нос левой рукой, он смотрел, как Куренков направляет на него пистолет.
- Падла! Ты убил ее два месяца назад. Мою дочь, Иру! Что, сука, забегали глазки? Вспомнил падла? Думал доказательств не найдут, дело спишут? А мне плевать на суд, понял, ублюдок! Я тебя сам судить буду, по своему закону, падла!
Какое-то время Геннадий Семенович сидел, глядя в пол. Он перестал зажимать нос и капли крови образовали алую лужицу возле его ног.
- Ира?... – Медленно проговорил он и, понизив голос добавил: - Она называла себя танцовщицей…
Это была странная осень одиночества. Столько тоски в ней заключалось, столько муки… Он бесцельно бродил по улицам родного города и думал о прожитой жизни. Ветер шелестел листвой, вечерний воздух был наполнен свежестью, что хотелось закрыть глаза упасть в траву этого, Богом забытого парка, и уже никогда не подниматься.
Старик. Так его называют соседи. Сторож детского садика. А кто он еще? Муж? Отец? Дедушка? Нет, просто дядя Гена, для чужих детей. Зеленый крокодил с метлой… Старик усмехнулся. Чертова жизнь.
Подумать только, он никогда не был женат, лишь один раз целовался с девушкой, навсегда запомнив вкус ее мягких губ. Это было на службе, местная, из островного городка, к которой пришвартовалось их судно. Девушка всего лишь отблагодарила его за то, что он закупился в ее продовольственном магазинчике, поцеловала в губы, да так жарко, что солдаты, которые были с ним в тот момент, разразились аплодисментами. А потом она еще долго приходила в его сны. И вчера, по прошествии стольких лет, ему снова снился ее поцелуй…
Жизнь не сложилась. Вернувшись на дембель, похоронил мать. Отца он никогда не знал, мать говорила, что умер на какой-то войне, даже водила сына на могилу, но он не мог в это поверить. Потом он долго искал работу. Учиться времени уже не было, нужно было на что-то жить и платить за квартиру. По-молодости перепробовал множество профессий, но люди боялись его. Он был суровым и вспыльчивым человеком, не понимал юмор, привык отвечать кулаками. А жизнь проходила мимо…
Ему так был нужен человек, который смог бы остаться в его доме. Женщина. Он даже не думал о том, чтобы она была его женой, просто другом. Хотя бы другом. Он завел канарейку и учил ее говорить. Мог плакать, или кричать на птицу, когда совсем уже было невмоготу… Но никогда не брал в руки спиртного.
Вместе со своим армейским другом, коком, за день до дембеля, они напились в камбузе, а после поклялись, что пьют последнюю кружку рома в своей жизни, так как нет ничего крепче чем ром дядюшки Феди… Так все звали его друга; дядюшка Федя, или Федора на судне, он никогда не обижался. Кок Федор, умер от пьянства, через два месяца после демобилизации. А его другу, теперь уже обычному сторожу детского сада, пришла телеграмма, которую он порвал в клочья и больше никогда уже не мог смотреть на спиртное.
Старик выходил из парка, шурша опавшими кленовыми листьями. Он брел к своей машине, подаренной ему щедрым директором завода, на котором он когда то работал. Осень заканчивалась также спокойно, как и все прошлые, с увяданием листьев, грустным настроением и частыми дождями. Осень заканчивалась. Также спокойно как из него уходила жизнь.
На парковке, возле курского вокзала, старик остановил машину и побрел к перрону. Иногда, он любил бывать здесь. Вокзал, всегда был переполнен людьми. Жизнь кипела и можно было представить, что все эти люди его знакомые; Что женщина, возле перрона, держащая маленькую девочку на руках, ищет взглядом его, что мужчина в утепленной кепке, приехал чтобы встретить своего лучшего друга, старика, который теперь работает сторожем. Так это было здорово, помечтать…
- Девочку хочешь? Не за дорого даю, не пожалеешь.
Старик резко обернулся. Перед ним стояла девушка, невысокого роста, в накинутой поверх платья кожаной куртке. У нее были длинные кудрявые волосы и такая взрослая манера речи…
- Простите?.. – Непонимающе переспросил старик.
- Поняла, не по адресу, извините дядя.
Он смотрел на нее, тем же взглядом, каким каждый день смотрит на воспитанников детского сада. Она говорит с ним! Маленькая светлая девушка, будто ангел. Слова слетели с его языка вперед мыслей.
- Да нет, у меня есть деньги. Ты поедешь со мной?
- Час пятьсот рэ, только деньги сразу.
Он смотрел в ее глаза и даже понимая, с кем говорит, не мог не радоваться. Она предлагает ему себя, вот так просто, всего лишь за несколько грязных бумажек. Но она ведь совсем еще ребенок, разве можно?..
- Ну как едем? Или так и будем стоять ментов ждать?
- Едем, да, у меня тут машина, на стоянке…
- Что, черт возьми, он там делает!? Кто ни будь, видел, каким он уезжал с дежурства? Может он напиться, хотел, может его жена бросила?..
Полковник полиции Павел Сидоренко раскрасневшийся от злости, почти бежал по коридору полицейского участка, следом за ним, едва поспевали трое офицеров.
- Я его менял, товарищ, полковник, да нормальным он уходил, загруженный немного, но он давно таким ходит, после того как его дочь убили.
- Твою мать, Бушлатов, если он там натворит чего нибудь, я и тебя вместе с ним на зону отправлю! Кто в дежурку звонил?
- Соседка, доложила, то есть рассказала, что встретила его на улице, с магазина шла, он обратился к ней, представился по форме, мол, ищет некого Геннадия Семеновича Добрякова, добавил, что не на службе. Женщина довела его до квартиры этого Добрякова, подождала пока тот откроет дверь, Толян, то есть Куренков, сказал, что они служили вместе на флоте ну хозяин его и впустил…
- Кто такой этот Добряков?
- Сторож местного детского садика, пенсионер, у меня дочь в этот садик ходит, товарищ полковник, хороший он мужик, неразговорчивый только, но дети любят его…
- Какой, на хрен флот, когда Куренков в ПВО служил!
- Женщина позвонила сразу после того как услышала выстрел, да весь дом, говорит там на ноги вскочил, но близко к квартире Добрякова приближаться боятся…
- Товарищ полковник, - из-за двери одного из кабинетов выскочил высокий офицер, - зайдите ко мне, это очень важно!
- Зубов, мне некогда!
- Это по делу, по поводу Куренкова.
Полковник, резко развернулся и быстрыми шагами вошел в распахнутую дверь кабинета. Подчиненные офицеры последовали за ним.
На рабочем столе Зубова, царил разгром. Ящики выдвинуты, повсюду, разбросаны бумаги, поверх них раскрытая папка.
- Что у тебя за бардак, Зубов?.. Стой… - Полковник на секунду замешкался, - ты ведь занимаешься делом по убийству дочери Куренкова?
- Да. Товарищ полковник, - офицер указал на раскрытую папку, - это досье на подозреваемого, мой отдел вчера его выцапал, здесь все улики указаны, сегодня хотел вам нести за орденом на арест, вот заступил только, а тут все перевернуто вверх дном…
Казалось, кожа на лице полковника вот-вот задымится от красноты. Ему хватило одного взгляда в раскрытую папку, чтобы увидеть фамилию Добрякова.
- По коням, ребят, бегом!
Пуля от выстрела вошла в стену над газовой плитой.
- Ну, что падла, понял, что я не шучу? – Куренков стоял напротив прикованного к батарее Геннадия Семеновича и нервно направлял на него пистолет, - понимаешь, сука, что я убивать тебя пришел. Что вся твоя паршивая жизнь подошла к концу…
Геннадий Семенович молчал. Сердце колотилось в груди, и каждый новый удар отдавался резкой болью, но сторож не хотел показывать это полицейскому.
- Скольких детей ты убил?
Куренков старался не подходить близко к своему пленнику, но при этом не сводил с него оружия.
- Зачем ты спрашиваешь?
- Отвечай, падла!
Старик опустил голову. Он тяжело выдохнул, пытаясь успокоиться. Нужно было заставить сердце перестать болеть. Устал. Казалось бы, всю жизнь вел здоровый образ жизни, не пил, не курил, служил на флоте, был заправским моряком… Но вот пришло одиночество, которое каждый день высасывало из него частицы жизни. Память возвращала самые неприятные воспоминания, а дети, которых он так часто видел вокруг себя, чужие дети, которых так любил, вызывали чувство даром прожитой жизни.
- Ира. – Полушепотом, не поднимая головы, произнес Геннадий Семенович.
- Что? Зачем ты называешь ее имя, хочешь позлить меня, старикашка?
- Не хочу. Просто я впервые узнал, как ее зовут…
- Ты даже не можешь понять, как я любил свою дочь, поддонок! Она была всем для меня и моей жены. Она каждый день ходила на занятия балетом, мы думали, из нее вырастет прекрасная балерина. Она так танцевала, я никогда в жизни не видел более прекрасного танца…
Рука Куренкова, держащая пистолет, тряслась от волнения. Геннадий Семенович, всеми силами пытался заставить себя не смотреть на палец полицейского, который подрагивал на оружейном курке.
- Я видел.
- Что ты сказал, подонок?
- Я видел, как она танцует. Но зачем ты лжешь мне сейчас? Ты никогда не любил свою дочь…
- Я размажу твои мозги по этой ржавой батарее! Ты вообще знаешь, что такое ребенок? Знаешь, какого иметь дочь, каково переживать за нее, ты даже понять этого не можешь…
- Любовь... Твоя дочь не любила тебя и балетом она давно уже не занимается…
Куренков, обхватил пистолет обеими руками и облизал пересохшие губы.
- Прощайся с жизнью, я хочу показать тебе ад…
- Ты ведь все равно убьешь меня, разреши мне излить душу? Просто рассказать. Если ты опустишь оружие, я расскажу все… Знаешь, какого это каждый день просыпаться с чувством вины? Закрывать глаза и видеть детское лицо, ложиться в постель и ощущать кровь под собой, настоящую липкую кровь, которая не мираж, не дурной сон, а то чем я живу все эти дни…
- Заткнись.
Куренков, казалось, успокоился. Где-то, внутри себя, он уже спустил курок, и пуля угодила точно в сердце убийцы его дочери. Но что-то не давало ему совершить это в реальности. Незнакомая обстановка, запах чужой жизни, голос старика… Старика – не убийцы, а дряхлого, никчемного пенсионера… И еще этот клекот, доносившийся из комнаты. Проклятая птица, будто чувствует, что хозяина скоро не станет.
Полицейский опустил оружие, направив его в пол.
- Просто скажи, зачем?
Геннадий Семенович, нервно сглотнул и взглянул, наконец, в глаза Куренкова.
- Твоя дочь была проституткой.
Лицо полицейского не смогло выразить удивления, Геннадий Семенович, скорее почувствовал его в нем.
- Я расскажу… А потом попрошу тебя убить меня. Знаешь, я ведь ждал этого дня. Я столько лет ждал этого дня… Чтобы просто рассказать, чтобы выплеснуть из себя…
Зинаида Ивановна стояла возле соседской двери и прислушивалась к доносившимся из-за нее голосам.
- Вроде затихли. Молчат…
- Отойди от двери, Зин, тебе больше всех надо что ли!? – Строго произнес ее муж, Николай Петрович. Он оттащил женщину подальше от квартиры сторожа детского сада.
Чуть выше на лестнице и на площадке следующего этажа собралось большое количество любопытных соседей. Они выбежали на звук выстрела. Наблюдали за тем, что произойдет и ждали приезда полиции.
- Интересно посмотреть, как они своего же задерживать будут… - Донесся из толпы чей-то голос.
- Может это и не мент, прикинулся просто, чтобы в квартиру войти… - Добавила какая-то женщина.
- Узнал, что Семеныч один живет, вот и пришел заставить квартиру на себя переписать, по телевизору, вон, каждый день про таких говорят… Да только, Семеныч наш и сам отпор любому даст, потому и стрелять тому пришлось…
- Ох, только бы не попал, хороший же мужик!
- Может это вообще Семеныч стрелял, есть же у сторожей оружие?..
- Ага, с калашом спит…
Разговор соседей нарушил вбегающий в подъезд мальчик.
- Едут, едут, - закричал он, - две машины с мигалками!
- Ну сейчас начнется… - Вздохнул Николай Петрович.
… А потом я провел ее в свою комнату. Раскупорил бутылку крепкого вина и налил в бокал. Знаешь, я берег его очень давно, с того самого дня, как вернулся с флота.
Вино она пила медленно. Долго держала во рту, прежде чем сглотнуть. Наслаждалась каждым глотком, будто ребенок с любимым мороженным. Я смотрел на нее молча, думая о том, как она молода, как нежна ее кожа, как чисты глаза. И в то же время было в ней, что-то взрослое; чересчур уверенное поведение, стервозная манера речи…
- Я люблю вино, - нарушила она тишину, - красное особенно, такое как это, спасибо, что угостил.
Я улыбался.
- Ты же у меня в гостях.
Она громко рассмеялась, поспешив отвести бокал ото рта.
- В гостях?.. Так мне никто еще не говорил.
- Ну да, разве нет? Это же моя квартира.
- Ты же купил меня?
- Что? – Улыбка сошла с моего лица.
- Я к твоим услугам ровно на три часа, ты заплатил за меня деньги, а теперь поишь вином, но не думай, это ничего не изменит, через три часа меня здесь не будет.
Я молчал. Взглядом обводил свою комнату, как будто видел ее впервые, как будто с приходом в нее проститутки, все здесь изменилось. Даже моя любимая птица прекратила петь. Казалось, сам воздух вокруг ожидал, как что-то должно произойти.
- Кто твои родители?
- Ну, нет, мой хороший, за те деньги, что ты заплатил, я могу снять с тебя брюки и взять в рот твоего дружка, могу трахнуть тебя сверху, или дать в попу, но моя биография не продается.
- А если я открою еще одну бутылку вина?
Девушка кокетливо посмотрела мне в лицо.
- Тогда я скажу, что ненавижу своих родителей, какими бы хорошими и правильными они не были, они не смогли воспитать меня, как впрочем, и сохранить свои отношения. Мой отец даже не знает чем я занимаюсь, он думает, что сейчас я на занятиях бального танца… Ненавижу его, и на этом все. Больше я ничего тебе не скажу! Как ты хочешь?
Я на время опешил, вновь погрузившись в свои размышления.
- Что, как?
- Трахаться, я же за этим здесь, или ты сейчас представляешь меня своей женой?
- Скорее уж дочерью…
- Ну и как же ты хочешь свою маленькую девочку? Мне быть послушной, или ты хочешь, чтобы я была дерзкой тигрицей? Хочешь я покажу тебе свои коготочки?
Ее голос вновь стал стервозным. Девушка поднялась с дивана и подошла, ко мне, сидящему в кресле. Она присела на корточки и протянула руки, чтобы расстегнуть ремень на моих брюках.
- Нет, подожди. Не сейчас, я хочу, чтобы ты станцевала.
Она медленно поднялась с пола и улыбнулась.
- Тогда включай музыку, дай мне настольную лампу, выключи свет и наслаждайся.
- Бушлатов, убери соседей отсюда! – Произнес поднимающийся по лестнице, в сопровождении своих подчиненных, полковник полиции Павел Сидоренко.
- Есть.
Молодой полицейский, вбежал на площадку второго этажа, рассталкивая столпившихся там жильцов по своим квартирам.
Полковник надавил на дверной звонок квартиры сторожа детского сада.
- Полиция! - Громко произнес он, - немедленно бросьте оружие и выходите!
Тишина.
- Куренков… - Полковник не мог подобрать слов. Он не раз взламывал двери, за которыми его поджидали вооруженные люди, но сейчас, зная, что в квартире находится его собственный сослуживец, полковник нервничал, - я знаю, что ты здесь, одумайся, открой дверь!
В квартире Геннадия Семеновича нависла тишина. Лишь с улицы было слышно, как проезжают по дороге машины, а из подъезда доносился голос полицейского.
Для двоих людей стихли все звуки вокруг. Будто сам мир замер в ожидании выстрела. Пистолет держал взрослый мужчина в форме полицейского. Он смотрел на убийцу своей дочери пустыми глазами. Сильнейшая злость, порой загоралась в них с новой силой, но тут же уступала место ненависти к самому себе.
В голове Куренкова без конца вертелось одно слово. Проститутка. Его дочь спала с людьми за деньги. Он не знал этого. Не мог даже подумать так… Этих малолеток и взрослых швалей, он так часто отвозил в КПЗ и среди их стервозных лиц, никак не вписывалось лицо его светлой белокурой Ирочки… Проститутка. Нет. Кто угодно, но только не она…
Да, они часто ссорились. Отец, из-за службы, мало бывал дома, часто задерживался по ночам и так редко виделся с дочерью…
- Это все ее мать. – Произнес Куренков, - у меня служба, я не мог уследить… Следил за другими, ловил, допрашивал, проводил следствия, искал улики… Когда прямо у меня в доме, в соседней комнате, в которой я сам клеил обои... Стелил ковер и… В ней жила проститутка…
И снова эта невыносимая тягостная тишина… Сколько она уже продолжается?.. Мир молчит. И будто тысячи глаз смотрят на них. Собрались вокруг невидимой стеной; мужчины, женщины дети и судят их, двоих виноватых людей… Человека вырастившего грех в личине светлой девушки и убийцу этого греха, старика, не знавшего любви, никогда не имеющего собственных детей.
Снова раздался голос из-за двери. Полицейские громко кричали и барабанили в дверь.
- Будут взламывать. – Спокойно произнес Куренков, - рассказывай дальше, только правду, пистолет у меня в руке и как бы ни закончилась твоя история, я все равно выстрелю.
Геннадий Семенович молчал. Так странно жить, зная, что через несколько минут тебя уже не станет. Смотреть в дуло пистолета и угадывать, что там дальше за чертой пули. Странная жизнь. Глупая, даже где-то смешная. Одинокое и никому незаметное существование… Но верни время вспять и ничего бы наверное не изменилось… Та же канарейка, клокочущая в соседней комнате, те же мертвые стены пустой квартиры… Вот только этого дула наставленного в лицо и грубых ударов по входной двери его квартиры, можно было бы избежать… Или нельзя?.. Можно ли смыть кровь покаянием?.. Он ведь уже давно покаялся.
… Она танцевала вокруг стула. Знаешь, твоя дочь изумительно красиво танцует. Ее движения так легки и совершенны, все в ней дышало грацией, в каждом всплеске рук пахло свободной, а в глазах горел огонь. Настоящий живой неподдельно-детский свет, который манил и завораживал своей искренностью.
Я сидел на разложенном диване, заправленном чистым постельным бельем, в полной темноте и смотрел, как она порхает в луче бьющего с пола света. Когда стихла музыка, она нагая присела рядом со мной и мы молча пили вино. Что-то возникло между нами, я не могу назвать это связью, это, конечно не любовь и даже не симпатия, не дружба, не понимание, а что-то больше… Разве можно описать воздух?... А то был именно он. Едва уловимое движение, которое заставило посмотреть нас друг на друга иными глазами… Будто ангелы сошли с плеч и оставили нас беззащитных во всем мире. Тогда я еще не знал, что это…
Мы осушили четыре бутылки и забыли свои имена. Но я помню каждое ее слово, каждую фантазию души, каждый жест ее маленького сердца…
- Знаешь, а я ведь бабочка? – Говорила она, - я каждый день порхаю над поляной и собираю пыльцу. Я танцую перед цветами, свожу их с ума своей красотой, а потом сажусь на них и собираю… Каждый день… Ее вкус до сих пор на моих губах… Вкус от каждого цветка, я всех помню. Но ты не цветок, у тебя есть глаза, и сердце твое бьется... Как у человека…
- И ты не бабочка.
- Я бабочка, разве ты не видишь? Ночная бабочка и жизнь моя коротка.
- Почему ты говоришь мне это?..
- Потому что сегодня, я хочу снова стать куколкой… Вернуться назад, далеко-далеко, когда еще только мечтала о крыльях… Я наверно похожа на сумасшедшую да? Несу какой-то бред. А времени так мало… Знаешь…
- Что?
- Мы ведь знакомы.
- Ты танцовщица и танец что я видел, был прекрасен!
- Я… Я помню тебя. Ты все еще работаешь сторожем в детском саду?..
В тот момент я умер. Мое сердце перестало биться, когда я вспомнил ее детское лицо… Лето… Качели… И это дурацкое прозвище, крокодил Гена… «- Крокодил Гена, когда я вырасту я стану танцовщицей… Крокодил Гена, когда я вырасту я стану танцовщицей… Когда я вырасту я стану танцовщицей… Когда я вырасту… Танцовщицей… »
- Так смешно да? Ты качал меня на качелях и называл маленьким солнышком, а я говорила тебе, что когда вырасту, обязательно станцую для тебя, крокодил Гена. Я станцевала.
- Бог мой…
- Я станцевала для тебя, крокодил Гена.
- Бог мой…
А дальше была тишина… Мы плакали молча и не отрываясь смотрели в глаза друг другу… Во мне умирали чувства, понимаешь?.. Любовь, доброта, вся чертова святость, что только могла скопиться за все это время. Умирала надежда и вера… Как это описать тебе? Ничего больше не осталось. Слезы, слезы, слезы… Беззвучные слезы…
- Ты ведь заплатил деньги за меня… Ты ведь подобрал меня там, на вокзале, а потом… Я твоя бабочка, крокодил Гена! Трахни меня! Сейчас! Трахни меня!
Ее слезы… Наши слезы, никак не могли закончиться... Вино, что было в нас, давно испарилось, вместе с теми самыми ангелами, у которых горели крылья, когда они улетали… Я, черт возьми, видел, как у них горели крылья и от них сыпался пепел!.. Тогда же, когда и небеса отвернулись, когда весь мир проклял наши души и уничтожил их.
- Я качал тебя на качелях… Я помню…
- Просто трахни меня и я уйду.
Это я, убогий, одинокий старик, вечно пьющий кофе по утрам, шаркающий своими тапочками и разговаривающий с долбанной канарейкой… Изо дня в день… Никогда. Не был. Другим. И так наивно верящий, что если есть в людях прекрасное, то они пронесут это до конца. Что девушка, которая поцеловала меня в портовом городе, до сих пор помнит мое лицо, и снюсь я ей также, как и она мне, каждую ночь… Что мой друг, сейчас где-то там в раю, далеко от меня, но все-таки бросил пить… Что девочка, которую я качал на качелях, стала известной танцовщицей и совсем скоро я увижу ее по телевизору, она скажет со сцены: «А этот танец, я посвящаю…»
- Трахни меня и я уйду. Просто трахни, пожалуйста…
А слезы так и текли. Одни на двоих. За окном начался дождь, когда с этой кухни, вышел Дьявол. Он нес мне нож, прошел сквозь танцовщицу и положил в мою ладонь. Я, правда не помню, как нож оказался у меня в руке и я так привык верить, что это на самом деле был Дьявол…
Я не знаю, почему не закапывал тело. Может быть, хотел, чтобы ее нашли. Просто выбросил из машины в большом мусорном пакете в том самом парке где так любил гулять… Где вы его и нашли… Знаешь, ее тело в перевязанном целлофане так походило на куколку. На большую куколку прекрасной бабочки… Я и тогда все еще плакал… А потом вернулся домой и лег спать на диван, который был залит ее кровью. Мне снилась большая бабочка… Она порхала по моей квартире и искала цветы, а я сидел на кровавых простынях и кричал ей, что это я ее цветок, я!.. Но она только смеялась и все повторяла, будто у цветов не может биться сердце…
Утром, когда смывал кровь и сжигал простыни в куче осенних листьев, из моих глаз все еще текли слезы…
И снова эта мертвая тишина… Куренков крепко держал направленный в пол пистолет, он больше не смотрел в глаза убийцы своей дочери. Лейтенант и так знал, что из них текут слезы. Все рушилось. Не могло больше быть никакого продолжения. Мертвых не вернешь, как и он не сможет теперь посмотреть в глаза своей жены, рассказать ей, что они вырастили проститутку... И скрывать это всю жизнь он тоже не мог. Не было никакой дороги. В этом доме умерла его дочь…
- Трррахни меня! Трррахни меня…
Канарейка. Ее голос раздался так неожиданно и будто вернул миру краски. Геннадий Семенович поднял, наконец, свое лицо. Куренков, молча, достал из кармана ключ, подошел к окну и отстегнул наручники от батареи.
Будто немое кино. Старик неторопливо поднялся с пола, потирая затекшее запястье. Встал напротив полицейского и их молчаливый взгляд встретился.
- Ведь я не смогу теперь жить… Понимаешь, подонок, я не смогу теперь жить!
Полицейские снесли входную дверь, ворвавшись в дом сторожа, выставляя вперед себя оружие.
- Трррахни меня! Трррахни меня…
Птицу переполнял страх, в ее памяти возникли страшные события прошлого… В тот день в воздухе стоял такой же ужас как и сейчас. И тот же черный человек, которого ее хозяин называл Дьяволом, снова показался в квартире. Теперь он шел из комнаты на кухню, чтобы вновь вложить оружие в руку убийцы…
- А как же я, почему ты не отпустишь меня?.. – Спросил Геннадий Семенович, мертвыми глазами глядя на Куренкова.
- Я не хочу, чтобы ты был свободен. Я ненавижу тебя, ненавижу твои грязные руки, ты убил мою дочь!
Полковник полиции, Павел Сидоренко, направил оружие на своего сослуживца.
- Куренков, брось пистолет на пол! Этим человеком займется суд…
- Я знаю. Он будет сидеть, и каждую ночь ему будет сниться бабочка… И эта кровь…
- Куренков, брось пистолет, сукин ты сын!
- И эта кровь на его руках, никогда не смоется… Ты понимаешь, подонок? Ты всегда будешь жить и помнить! Каждый день, сидеть в своей грязной клетке и видеть ее лицо!..
Старик плакал. Полковник полиции ничего не понимал, он боялся вмешаться, боялся, что любое его движение спровоцирует выстрел. Зачем? Зачем, черт возьми, Куренков протягивает ему оружие?..
- Трррахни меня! Трррахни меня…
И снова эта тень… Вот она уже выходит с кухни. Тот самый черный человек, Дьявол ее хозяина. Он вновь сделал свое дело и уходит также тихо, как в прошлый раз…
Раздался выстрел.
- Чертова птица! – Только и смог выкрикнуть полковник, отходя в укрытие, за угол кухонной двери.
Но прятаться было не от кого. Геннадий Семенович, выстрелил точно в сердце Анатолия Куренкова и молча опустил пистолет на пол…
И каждую ночь ему будет сниться бабочка… Она называла себя танцовщицей.
(Январь. 2012 год)