Глава 3. Уполномоченная по реализации театральных билетов
Приветливая кассирша указала мне на дверь администратора театра, милой молодой женщины. Мы как-то очень быстро вошли в контакт и сразу понравились друг другу. Я совершенно искренне рассказала всё о себе, что умею, что знаю, а что нет. Честно говоря, я не собиралась никого очаровывать, и если бы мне тут же отказали, то восприняла бы это вполне нормально. А зашла сюда просто так, скорей всего, чтобы понять для себя, можно ли в таком возрасте ещё на что-то рассчитывать при всеобщей безработице, которая вдруг обрушилась на страну, жизнь в которой ещё так недавно была предсказуема и вполне надёжна. Неожиданно мне предложили заключить трудовой договор без трудовой книжки. После этого отвели в билетный стол, выдали целую пачку билетов, снабдили рекламой и я, счастливая оттого, что всё так быстро и удачно получилось, вышла на Литейный проспект.
Стоял апрель. Солнце тысячью софитов освещало лица прохожих, которые с удовольствием подставляли их под долгожданное тёпло. С карнизов домов свисали мокрые сосульки, в водосточных трубах вода пробивала лёд, и с грохотом выталкивала своё содержимое прямо на тротуар и сотнями ручейков проторяла себе дорогу на проезжую часть. Кругом всё журчало, капало, пело заливистыми птичьими голосами. «Весна, весна! Как я устала за зиму и как соскучилась по теплу и солнцу»,- щурясь от ярких лучей, шептала про себя.
Я шла уверенная, чувствуя себя почти победителем в этой очередной схватке по имени жизнь, как вдруг кто-то будто стукнул по голове, и я быстренько спустилась с небес: « И куда же теперь дену эти билеты»? Ускорив шаг, пришла домой, не раздеваясь, высыпала всё содержимое сумочки на стол. Билеты посыпались, как листовки и тотчас молнией мелькнуло: « Что с ними делать?». Я чертыхалась, называя себя самонадеянной идиоткой, и была в полной уверенности, что влипла в историю. Вечером села позвонить по телефону и стала плакаться своим приятельницам, рассказывая, какую глупость сегодня сотворила. Они выслушивали моё сообщение с любопытством, и каждая отметила, что в театре тоже не была так же, как и я, лет десять, не меньше. «Не переживай», - сказала мне Ирина, работавшая в «Институте красоты» на Бульваре профсоюзов, - во-первых, три билета возьму сразу я, потом не забывай, что имею дело с клиентами, которые могут стать и твоими тоже, приезжай завтра ко мне на работу». И я уже спокойно стала соображать, что делать дальше.
. Ирина была права. В институте, в котором она работала, у меня сразу взяли больше десятка билетов, и здесь же обменялась контактными телефонами на будущее, чтобы и впредь принимать заказы на спектакли. Всё это прибавило оптимизма. Дома с помощью телефонного справочника составила список организаций, в которые могу пойти с билетами. Начало было положено. Одновременно почувствовала, что прежде мне самой необходимо посмотреть весь репертуар театра с тем, чтобы внятно рассказывать о том, что предлагаю.
За короткое время пересмотрела весь репертуар, который шёл на этот момент в театре, становясь постепенно театральной фанаткой. Перечитывала пьесы Островского, Чехова, Володина, по которым поставлены спектакли, сопоставляла своё видение спектакля с тем, как видит эту пьесу режиссёр. Иногда днём, заходя в театр по служебным делам, забивалась на последний ряд в самый уголок зрительного зала, чтобы меня никто не видел, и окуналась в святая святых театра, репетицию. Купаясь в этом волшебстве, сидела, затаив дыхание, пока режиссёр каким – то образом, почувствовав постороннего, не просил покинуть зал. Спектакли смотрела почти каждый день, была ли усталая или не очень здорова в этот день. Я была счастлива воочию увидеть известных режиссеров: Тростяницкого, Прикотенко, Бутусова. Я видела, как счастливый Григорий Козлов, поставивший в театре спектакль «Лес», то и дело бегал от кабинки звукорежиссёра в буфет опрокинуть одну, другую стопку водки от радости, что спектакль удался. Как актеры после этой премьеры обнимали друг друга и выражали свои эмоции, прыгая и визжа, как дети. А на следующий день после премьеры, увидев его и Алексея Девотченко, который играл в этом спектакле Счастливцева, идущими через двор театра, осмелилась подойти к ним, чтобы поздравить с успешной премьерой, и Григорий Козлов очень нежно пожал мне руку. Я видела за кулисами Александра Галибина, только что поставившего «Городской романс». В спектакле играли Татьяна Ткач и Михаил Разумовский. По ходу пьесы актёры общаются с публикой, и мы с сыном, который тоже вместе со мной ходил на все спектакли, тут же включались в эту игру. Нам было приятно и очень весело, и мы смеялись над какой-то удачной репризой, а потом уже друг над другом. Несколько раз посмотрела спектакль «Сторож» с Семёном Фурманом и восторгалась потрясающей тонкостью и кружевной вязью его игры. А потом, когда стояла в кассу вместе с актёрами, была потрясена нищенской зарплатой, которую они получали.
Я попала в совершенно другой, отличный от моей прежней жизни мир, в котором мне, оказывается, очень уютно и хорошо. Своё рабочее время распределяла по своему усмотрению и по своему самочувствию. Надо мной никто не довлел, и только от себя зависело, сколько потрачу времени и сколько заработаю. Это вполне устраивало меня. Однажды даже подумала, что должна сказать спасибо Чеботову за то, что, благодаря и ему тоже, ушла из института, и у меня началась другая, новая, интересная, отличная от той прошлой, жизнь. Вот уж правда, «что не делается, всё к лучшему». А Чёботов, как передали бывшие коллеги, проработал после меня совсем недолго и куда-то исчез. А я про себя подумала, ведь он будто специально был послан мне, чтобы я ушла из института и могла изменить свою жизнь. Конечно, он не был главной причиной моего ухода, и я не сержусь на него, напротив, в душе даже благодарна, что так всё получилось.
Постепенно у меня расширялся масштаб по освоению пространства неохваченных театром людей, которые благодаря моим стараниям становились настоящими театралами и моими хорошими знакомыми. Больше всего нравилось работать со студентами университета. По четвергам приходила на филологический факультет, где меня уже ждали, с билетами. Я садилась за отведённый столик на втором этаже, рядом с книжным киоском, развешивала по стенам красочные афиши, выкладывала рекламы, снабжая их текстом от руки, и ждала перемену. Пытаясь несколькими фразами сформулировать квинтэссенцию спектакля, старалась подчеркнуть суть, но, не раскрывать полностью содержание, чтобы подогреть интерес будущих зрителей. Никогда не рекомендовала заведомо слабых спектаклей, а наоборот, бережно относилась особенно к первокурсникам, чтобы не оттолкнуть их от театра. Билеты покупали и преподаватели, многие из которых помогали мне, и которых частенько потом поощряла бесплатными походами в театр, и ставшими впоследствии моими добрыми знакомыми. Первый год работаешь, как говорится, на свой имидж, а потом уже имидж начинает работать на тебя. И ко мне домой по телефону вдруг стали звонить администраторы из других театров: и из « Антрепризы Андрея Миронова», и из театра « Сатиры на Васильевском», и из театра Эстрады, из театра « Остров» с предложением сотрудничать. Но самым ярким и самым важным событием стала, пожалуй, работа в Малом драматическом театре, « Театре Европы», или театре Льва Додина.
Здесь было всё по-другому. Здесь во всём чувствовался хозяин и здесь во всём царил порядок. Здесь была жёсткая рука режиссёра. Рука Мастера. Я очень робко вошла в театр, несмотря на вполне удачный опыт работы в « Театре на Литейном». Высокий класс здесь чувствовался во всём: в жестких требованиях к распространителям билетов, в диктате главного администратора, который мог отчитать, как девчонку, если ты вернул непроданные билеты. Здесь все работали на то, чтобы на спектакле был аншлаг, и я полностью окунулась в атмосферу театра. Мне нравилось раскланиваться со всеми, что было принято вообще в театральной среде и что очень располагало к добрым отношениям. Любила заглянуть в артистический буфет, где обедали актеры или просто пили чай, продолжая репетировать. Я прислушивалась к их профессиональным разговорам и была в восторге, слыша безупречное владение русским языком и потрясающей актёрской дикцией. Это единственный в стране театр, в штате которого имеется педагог по речи. Однажды ночью во время бессонницы я включила какой-то ночной телевизионный канал и увидела целую передачу о Валерии Николаевиче Гелендееве - педагоге театрального института и педагоге по речи в Малом драматическом театре. Передача была объёмная и интересная, рассказывающая о нем, как о большом мастере своего дела, и его творческом пути. Я смотрела и гордость переполняла меня, что с таким интересным человеком работаю на общее дело. Когда в кулуарах театра слышала его густой бархатный баритон с красивой отчетливой дикцией, по коже всегда пробегали мурашки. Так говорили только МХАТовцы, казалось мне. На следующий день, увидев его в театре, подошла и рассказала о том, с каким восторгом смотрела о нем передачу и как горда тем, что просто знаю его. Он поблагодарил меня и с тех пор с особым почтением раскланивался со мной.
За пять лет, что там проработала, только однажды столкнулась в коридоре с Львом Додиным, который, как и полагается интеллигентному человеку, поклонился при встрече. Но зато радостью были встречи на прогонах спектакля. Он всегда сидел в центре зала за маленьким столиком, на котором горела настольная лампа, стоял маленький чайничек с кофе или чаем, с микрофоном в руках и с сигаретой. Мне нравилось буквально всё, что он ставил, и актёры в театре умели всё: и играли, и двигались, и прекрасно пели исключительно все. Здесь почти каждый актер мог быть премьером. Но пристрастия Додина были видны невооруженным взглядом. Это Сергей Курышев, Петр Семак и Татьяна Шестакова, крохотная, и уже немолодая женщина. Она хорошая старательная актриса, но когда в «Чайке» играла Аркадину, то Курышеву, актеру, который лет на двадцать моложе её, высоченному, где-то под метр девяносто, играющему Треплева, приходилось почти пополам сгибаться, чтобы вести диалоги с ней по ходу пьесы, а ей буквально задирать голову, чтоб его услышать.
Петр Семак действительно прекрасный актер и красивый мужчина, был просто любимцем публики. Поклонницы актёра (и молодые и старые) были страстно влюблены в него, а некоторые даже приезжали из других городов, чтобы увидеть своего кумира. Однажды, сидя рядом с ним за столиком в буфете, сказала, что он должно быть очень счастливый человек, т.к. на каждом спектакле от поклонниц идут нежнейшие посылы любви в его адрес. Он немного смутился, поблагодарив меня. От него действительно шла такая прекрасная энергия, которая присуща талантливым актерам и симпатичным людям. А хорош он был везде: и в «Братьях и сестрах», в «Молли Суини», в «Зимней сказке», поставленной Декланом Доналаном, в «Любви под вязами», да и во всех других ролях тоже.
Но особое место в моем сердце занимал Сергей Бехтерев. Некрасивый, белобрысый, но с удивительным красивым тихим баритоном, проникновенной интонацией, актер с чувственным оголенным нервом, он вызывал бурю эмоций. Его героям сострадали, сочувствовали, любили. В театре у него было мало главных ролей, но, тем не менее, его очень любила публика. Он часто читал на радио, и я всегда слушала этот проникновенный голос, полный чувств и трагизма. Однажды, играя спектакль «Звезды на утреннем небе», где он играл молодого ученого, и где по ходу пьесы он стоял обнаженный спиной к публике, Сергей вызвал в душе одной пожилой дамы трепетное чувство, и она в последствии, на долгое время станет его ангелом - хранителем. Она на каждый спектакль стала приносить огромный букет цветов, чем постепенно вызвала дикую зависть у некоторых артистов. На него стали коситься партнеры по спектаклям. Тогда Вета, так звали эту пожилую, страдающую диабетом тучных даму, стала дарить уже всем участникам спектакля огромные букеты, чтобы уберечь Сергея от ревности коллег. Зато на Сергея она стала тратить денег ещё больше, покупая ему обувь, одежду, вплоть до нижнего белья и носочков, и делала это с большим удовольствием. Она присылала своего водителя, т.к. с трудом передвигалась из-за своей тучности, который привозил приготовленные обеды прямо на дом Сергею. Когда он заболел, то навещала его в больнице, оплачивая лечение.
Он же в благодарность за заботу посвятил ей свою роль в спектакле « Вацлав Нежинский, повенчанный с богом». Он, освещенный лучом прожектора, в тонком черном костюме, еще больше подчеркивающем его благородную бледность, стоя на самом краю сцены, произнес слова, обращенные куда-то в конец зала: « Этот спектакль я посвящаю грузинской женщине по имени Вета». Она сидела в первом ряду и слезы благодарности градом катились по ее немолодому лицу.
Но у каждой сказки есть свой конец. Сын Веты, грузинский бизнесмен, узнав, куда мать мотает его деньги, ворвался в больницу с криками: « Я убью его». Его едва сдержали медработники. Вета умоляла сына, не запрещать встречаться с Сергеем, но он и слышать не хотел. Она больно перенесла вынужденный разрыв с этим талантливым артистом, к которому она обратила все свои нерастраченные чувства любви и привязанности, пусть и платонические. А он видел в её лице просто заботливую мать, которой ему явно не хватало в жизни из-за раннего сиротства. И на этом всё закончилось, больше Вету, страстную поклонницу и просто большую любительницу и знатока театра, никто никогда нигде не видел.
У меня почти не было нелюбимых спектаклей, даже такие спорные, как «Клаустрофобия», «Гаудеамус», вызывали восторг, т.к. я понимала режиссерский замысел и восторгалась блестящей игрой артистов. При мне состоялась премьера Платоновского (моего любимого писателя) «Чевенгура»; «Московский хор» Людмилы Петрушевской, который поставил под патронатом Льва Додина молодой замечательный режиссер Игорь Коняев, Чеховских «Чайку» и «Дядю Ваню», где блистательно сыграла молодая, только что вошедшая в труппу театра Ксения Раппопорт, в роли Нины Заречной, и в роли Елены Андреевны.
Мои материальные дела поправились. Сын окончил институт и работал на телевидении. Круг зрителей расширялся, я находила всё новые и новые места реализации билетов, одновременно продолжая отмечаться на бирже каждые две недели, и уже просто автоматически дожидаясь окончания пребывания в этом заведении. Жизнь моя была насыщена впечатлениями и, однажды, поглощенная своими делами совсем забыла отметиться на бирже, вспомнив только ночью об этом. Ужас меня охватил, ведь это означало прогул, с вытекающими отсюда последствиями. На утро надо было что-то придумывать, потому что уважительной причиной в этом случае могла быть только болезнь. Раздобыв домашний телефон нашего участкового терапевта, которая знала моё семейство уже десятка полтора лет, после долгих колебаний решилась позвонить ей домой. Доктор - женщина очень серьёзная и даже строгая, выслушала мою исповедь внимательно и, как умный человек, всё правильно поняла. На утро я пришла на приём, она меня осмотрела и когда попросила отвести ногу в сторону, наклониться, что действительно стоило мне большого труда, т.к. я имела уже давно хронический радикулит и остеохондроз, она, покачав головой, сказала: «Разве можно так себя запускать», - и выписала больничный лист. Я глазами поблагодарила свою спасительницу, а она, улыбнувшись только краешком губ, скомандовала: «Пригласите следующего».
Моим новым и постоянным местом реализации билетов стала Российская Национальная библиотека (РНБ). Я приходила туда по средам. Место, отведенное для продажи билетов, находилось очень удобно - возле пункта записи, и недалеко от библиотечной столовой, поэтому мимо меня было трудно пройти, не заметив красочные афишки. Раньше я никогда не пользовалась этой библиотекой, а была многолетней читательницей маленькой, но очень хорошей библиотеки им. М. Ю.Лермонтова у нас на Литейном проспекте. Атмосфера в такой большой библиотеке была совсем другая, и мне здесь было любопытно всё. Первое, что поразило: это сотрудники, которые без конца ходили с мыльницами, с чайниками и зачастую в синих халатах. Только позднее поняла, что книги – это скопище пыли, и работа многих отделов относится даже к вредным профессиям, и некоторым сотрудникам выдавалось даже бесплатное молоко. Со многими я познакомилась и подружилась, и они уже ждали меня по средам, дружелюбно приветствуя.
Справа от моего столика отходила лестница, ведущая на второй этаж, где находился Ленинский зал, каталог, выставка новых поступлений и многие другие отделы библиотеки. По этой лестнице вверх и вниз спускались и поднимались читатели, контингент которых был самым разнообразным: здесь и учёные мужи, студенты, иностранцы и всякие чудики, которые буквально проживали в библиотеке, приходя сюда, как на работу. Чудиков было много. Они напоминали мне старичков из Шварцевского «Потерянного времени». Один из них, худенький, маленький с короткими рукавами куцего пиджачка скакал по лестнице через две ступеньки, всегда громко насвистывая. Другой старичок, тоже маленький и худенький, но с широкой густой бородой, почти как у Карла Маркса, приходил либо в разных ботинках, либо в разных носках или вообще в обуви на босую ногу. У другого старичка всегда из прорехи брюк на заднем месте торчала, как хвост, белая рубаха. Они были здесь, как «священные коровы», их знали все, но никогда и никто не делал им замечаний. Они приходили с утра, читали, спали прямо в читалке, подложив руки под голову, за столом, а потом шли в столовую и пили чай с принесенным с собой куском хлеба или булки. По лестнице бегали, поднимались, скакали, прыгали, стучали каблучками, и в этом стуке могла, не глядя назвать национальность читателя. Вьетнамки, поднимаясь по лестнице, будто заколачивали гвозди, и я всегда удивлялась, почему такие маленькие худенькие девушки, так громко стучат каблуками по мраморной лестнице и не понимают, что поднимают такой шум. Японцы всегда шаркали своими ножками, обутыми в кроссовки, ходили едва поднимая ноги. Европейцы в основном шагали быстро и по - деловому, бесшумно.
Моими зрителями, а в последствии моими хорошими собеседниками стали иностранцы, которые восторгались русским театром. Каждый год летом приезжал молодой профессор русского языка из Милана, которому было просто интересно разговаривать с горожанкой, он всегда радовался, что снова видит меня в полном здравии, спрашивал о новостях в городе, в театре. Он прекрасно владел русским языком, а меня умиляло, когда, посоветовав ему, как добраться городским транспортом до театра, отвечал, что «предпочитает пешочком». Это так трогательно, когда иностранец может так просто по-русски сказать: «Предпочитаю пешочком». Звали его Домиано, это довольно редкое имя сейчас в Италии и он просил не путать с именем Доменико. Моя знакомая итальянка Эвжения сообщила мне, что его дедушка был когда-то мэром Милана. Еще приезжала каждый год молодая женщина, профессор русского языка из Лондона. Выразив свой восторг по поводу её юного профессорства, она объяснила, что только в России профессора пожилые люди, в Европе же просто достаточно сдать минимум, соответствующий профессорской должности. Еще моим постоянным собеседником был американец Кевин, окончивший Петербургский университет, имея уже высшее образование, полученное в Америке, женился на русской девушке Кате и жил вместе с тёщей и только что родившимся мальчиком Георгием в малогабаритной квартирке в Купчине. Сам он из Сан-Франциско, но по миру уже успел поколесить и даже попреподавать в Кении. Он очень плохо говорил по-русски, но зато очень грамотно цитировал мне отрывки из « Медного всадника», восторгался красотой Петербурга и жаловался на холода в России. Он доставал тряпочный кошелёк, подвешенный на верёвочке, из-под рубашки, и каждый раз спрашивал у меня, не имеет ли он скидку, как постоянный зритель. Каждый раз я объясняла ему, что билет стоит ровно столько, сколько на нём написано. В столовую он проходил мимо меня, неся в руках прозрачный пакетик, через который виднелся его скудный обед: яйцо, кусок хлеба, банан. Он писал в библиотеке, пользуясь её материалами научный труд. Иногда он жаловался на тёщу, которая корит его за то, что он не работает. Я советовала, чтобы он объяснил ей, что работает на перспективу, а мысленно жалела бедную женщину, которая вынуждена на пенсии работать, чтобы в такие трудные времена, когда задерживали зарплату, пенсии, когда цены взвинчены до предела, ещё кормить дочь с новорожденным ребенком и зятя, безработного иностранца.
Моя приятельница предложила мне взять под свою опёку ещё театр Владимира Малыщицкого. Когда-то спектакли Малыщицкого, которые он ставил в «Молодёжном» театре, были очень популярны: «Сто братьев Бестужевых», « И дольше века длится день». Это было в восьмидесятые годы. Потом он выпал из моего поля зрения. И вдруг радость, у него теперь своя площадка в помещении бывшего кинотеатра «Луч». Я решила сначала посмотреть спектакли, а потом уже приступать к делу. Я никогда не получала ещё от театра такого потрясения, как от спектакля « Кабала святош или Мольер» по Булгакову, где главную роль играл сам Малыщицкий, уже почти слепой и очень больной. Это было сильно! Булгаковский материал, как калька лёг на судьбу самого режиссёра, его поиска места под театральным солнцем Ленинграда-Петербурга, его отношения с отцами города, борьбу за признание театра и борьбу за получение статуса государственного, и просто борьбу за выживание – всё это вызвало во мне такую бурю эмоций, каких я никогда не испытывала ранее. Когда закончился спектакль, я не могла встать с места. Зрители все ушли, а я всё сидела и сидела, пока не вышел в зал сам Малыщицкий, тут я подошла к нему, неловко ткнулась в его плечо, зарыдала. Он стоял тихо и только поглаживал меня по плечу. Через какое-то время я решила вновь посмотреть этот спектакль, проверить, что же это было со мной, ведь я не истеричная женщина, и снова то же самое – ком в горле и рыдания. Я стала другом этого театра, помогая им в заполнении театра зрителями. Когда театр отмечал свой юбилей, меня официально пригласили на празднество. Сколько замечательных людей я тогда там встретила: я сидела рядом с Игорем Дмитриевым, с Даниилом Граниным, там был Кирилл Лавров, и мы все вместе смотрели спектакль «Заповедник » по Довлатову, а затем был банкет, на котором под гитару пела блистательная Нина Мещанинова.
Незаметно пролетело пять лет с тех пор, как ушла из института. Жизнь пишет свои сценарии, и никто из моего поколения даже предположить не мог, какие перемены ожидали нас. Раньше я считала, что моя карьера вполне удалась, я была ведущим инженером, получала приличную зарплату, сын заканчивал институт. Я выходила на финишную прямую, до пенсии оставалось не так уж много, и вдруг всё рухнуло в одночасье. Так трудно сразу сейчас оценивать эти времена. Мы ждали перемен, но многие оказались просто не готовы к ним. И в то же время я благодарна этим временам, которые открыли мне новые возможности, новые привязанности, новые встречи.
А когда прошёл срок моему месту приписки на «службе занятости населения» и меня досрочно отправили на пенсию по закону «О конверсии», и я направилась в Собес для подтверждения звания «пенсионер».
Переступив порог этого заведения, пережила некий шок. По обе стороны коридора сидели и стояли пожилые и очень старые плохо одетые люди, молодые инвалиды. Удручало всё в этом заведении. В центре города, на Невском проспекте в красивом доме и такое убожество: обшарпанные стены, плохая мебель, недостаточное количество мест для сидения и сотрудники наполовину инвалиды. Прошла «карлица» с папкой под мышкой, с очень злым лицом. Посетители ссорились, громко разговаривали. Я долго стояла, прислонившись к стене, молча наблюдая за обстановкой, и слёзы наворачивались на глаза: « Я не хочу быть пенсионеркой, не хочу стареть», - шептала я сама себе. Когда подошла моя очередь, то инспектор, молоденькая, чрезмерно строгая, с непроницаемым лицом девушка, буквально отчитывала меня как школьницу за испорченный бланк. Когда я попробовала вежливо осадить её, она живо привела меня в чувство, сказав, что рабочий день закончился, и вынудила меня ещё несколько раз приходить в Собес, находя каждый раз новые изъяны в моих бумагах. «Казалось бы, учреждение, которое занимается вопросами пожилых людей, и такое хамское отношение к ним», - размышляла, искала ответ и не могла найти. Я никогда не могла понять таких людей.
Но жизнь на этом не закончилась, театр был прекрасным отрезком моей жизни. Прощай театр, и здравствуй Эрмитаж!
продолжение
http://www.proza.ru/2012/01/30/608