Поезд резко затормозил, будто кто-то сорвал стоп-кран. Послышался скрежет колёс о рельсы. Передняя часть вагона приподнялась, словно встав на дыбы. Пассажиры и вещи полетели с полок, мешаясь между собой. Я зажмурилась. И среди воплей и грохота почувствовала, как лечу вниз. Потом почему-то вверх. А шум и крики остаются далеко подо мной.
Внезапно всё успокоилось. И я поняла, что уже никуда не лечу, а лежу и ритмично раскачиваюсь. Открыв глаза, я увидела, что нахожусь в том же поезде. И пассажиры ведут себя так, словно ничего не произошло: спят, читают, режутся с соседями в карты, пьют чай… Стало даже как-то оживлённее. Появились новые лица. За несколько дней пути все в вагоне уже были мне знакомы. Теперь некоторых из них я не увидела, но те, кто заняли их места, вели себя с попутчиками, как старые друзья.
«Должно быть, я заснула и пропустила какую-то большую станцию» – решила я для себя.
Но не было видно и девочки лет семи, которая всегда лежала на верхней полке напротив меня. Она же не могла сойти с поезда одна… Её мать сидела в углу и смотрела в окно.
– Где ваша дочь? – спросила я.
Она ничего не ответила и даже как будто меня не услышала. И тут я поняла, что и сама ничего не слышу. В поезде стояла абсолютная тишина, будто всё в нём происходило, как на экране гигантского телевизора, у которого отключили звук. Но при этом все между собой общались, и, кажется, прекрасно слышали друг друга.
«Так это сон!» – догадалась я.
В это время в конце вагона открылась дверь, и в неё вошёл худощавый молодой человек. Его нескладная фигура показалась мне знакомой. Присмотревшись, я узнала своего университетского товарища Володю. Из-за высокого роста, благодаря которому ему почти на всех приходилось смотреть сверху вниз, он сутулился. А чтобы казаться пониже ещё и втягивал голову в плечи. Кажется, Володя тоже меня заметил и узнал, потому что направился прямо ко мне. Мы обнялись.
– Вовка, сто лет тебя не видела! Говорили, что ты погиб… вроде бы, упал с крыши строящейся многоэтажки…
– И ты поверила?
– Нет, конечно! Но почему ты так долго не приходил?
– Ну, вот пришёл же!
– А я тебя часто вспоминала… и стихи твои тоже. Особенно вот это:
Дверей не запираю,
Что же ты молчишь, так серьёзно?
Или, думаешь, не признаю,
Облетевшая моя берёза.
Вымученной улыбкой меня не мучь.
Ни к чему обижаться и каяться
Я по-прежнему прост и горюч…
– Только это теперь не считается, – подхватил Володя.
– Ты всё ещё пишешь стихи?
Он промолчал, будто не расслышал моего вопроса. А вместо ответа сказал:
– Я тоже помню твои стихи:
Его давно уж нет…
Но память держит цепко,
Хранит в своих далёких тайниках
Лицо художника,
Пальто и кепку
Да старенький мольберт в его руках.
Прошаркали шаги.
Вошёл он.
Снял калоши.
На гвоздь повесил кепку и пальто.
Взглянув в окно, сказал:
– Денёк хороший…
Позировать сегодня будем? Кто?
Сижу, пишу портрет.
Забыла про погоду,
Про то, что начинается апрель,
И солнце плавит
Снег последний в воду,
Которую так любит акварель.
– Я посвятила эти стихи Григорию Петровичу – он учил меня живописи на факультете изобразительных искусств.
– А Сергея Петровича не забыла? Помнишь, как ты начала спорить с ним чуть ли ни на самой первой лекции по русской литературе, и он выставил тебя за дверь…
– Зато потом пригласил меня в свой литературный кружок!
– Да, а ты гордо заявила прямо с порога: «Я стихов больше не пишу!».
– Это я как раз увлеклась журналистикой… И каждый день после занятий торчала в редакции студенческой многотиражки у Евгении Жановны. Странно, но всех моих самых любимых учителей уже нет в живых… Но почему ты вспомнил именно о них?
Он снова не ответил. А, тряхнув головой, словно сбрасывая воспоминания, предложил:
– Давай-ка, отметим нашу встречу…
Мы пошли в ресторан, который находился через несколько плацкартных вагонов. В них, как и в моём, царило радостное оживление, какое бывает, когда встречаются давно не видевшие друг друга близкие люди.
Немногочисленные столики ресторана были заняты, и Володя подвёл меня к тому, где оставалось свободное место. За ним уже сидели двое пожилых мужчин и молодая женщина. Увидев меня, они заулыбались.
Я тотчас узнала своих любимых учителей. И хотя между нами никогда не было фамильярных отношений, а Сергея Петровича я даже побаивалась, каждый из них меня обнял и поцеловал.
Судя по всему, до нашего с Володей появления, речь за столом шла обо мне. Потому что Григорий Петрович, маленький сухонький старичок с редкими золотисто-седыми волосами, говорил, словно оправдываясь:
– Это я виноват! Не случись тогда со мной… быть бы ей знаменитой художницей. Какая точность глаза! Акварель, конечно, была суховата… но зато какое масло! Какое буйство красок!
– Рисовать можно и словом! – перебил его Сергей Петрович, дородный старик с пышной серебряной шевелюрой. – Я рад, что в конце концов она стала писательницей. Помню её первые стихи – смело начинала! Жаль, тогда журналистика победила. А всё вы, Евгения Жановна! – обратился он к красивой черноволосой женщине.
– Что вы, Сергей Петрович, на меня нападаете? – улыбнулась та. – Мне самой её стихи нравились! Я же первая и опубликовала их в своей газете.
И как когда-то давно, чуть прикрыв глаза, она стала наизусть читать мои стихи:
В какой-то миг неосторожный
Сошла с дороги.
Как подорожник придорожный
Бросалась в ноги.
Откуда это раболепье –
Припасть к подошвам?
И не бояться, что нелепо
И даже пошло.
Откуда это безрассудство –
Взмыть с ветром в небо?
Туда, где вовсе неподсудна…
Ах, мне бы, мне бы!
«Но вы же не можете знать этих стихов! – хотела сказать я. – Они были написаны позже, много позже того времени, когда вы печатали в студенческой газете мои первые стихотворные опыты.
Но почему-то я промолчала. Молчали и остальные: Григорий Петрович улыбаясь, Сергей Петрович, со своим обычным суровым выражением лица тихонько постукивая в такт стихам рукой. А Евгения Жановна продолжала:
– Поэзия – это состояние души. Журналистика помешать ей не может. Да и что плохого в том, что она стала журналисткой? По крайней мере, хоть какая-то стабильность, гарантированный кусок хлеба. Ещё неизвестно, куда бы эти стихи её завели… – и она выразительно посмотрела в сторону Володи.
– Ты нас извини, – обратился ко мне Сергей Петрович, – мы тут разговорились, будто тебя и нет рядом. А ведь ты, наверное, хочешь кое-что узнать…
Один вопрос давно вертелся у меня на языке, но я пока не решилась его задать. И потому спросила о другом:
– Что это за поезд?
– «Ижевск – Адлер». Ты же сама села в него два дня назад, чтобы, наконец, отдохнуть у моря…
– Я не об этом. Почему в нём все как-то странно себя ведут? И куда делись некоторые пассажиры? Они… погибли?
– Нет, нет, – торопливо произнес Григорий Петрович, – они как раз живы…
– Значит, я…
– Ничего это не значит! – перебил Сергей Петрович. – Ты думаешь как закоренелый материалист. Что, кроме материи, на свете ничего больше нет?
– Сергей Петрович! – укоризненно сказал Володя, обнимая меня за плечи. – Что вы разговариваете с ней, будто она всё ещё ваша студентка, и вместо того, чтобы отвечать на экзаменационный билет, задает преподавателю глупые вопросы?
Он повернул меня к себе и, глядя прямо в глаза, сказал:
– Мы знаем, о чём ты хочешь спросить. Но это слово здесь никто не произносит. Потому что не существует того, что оно означает.
– Да, – сказала Евгения Жановна, – смерти нет! Просто есть ещё один из вариантов жизни. И он нам нравится. А скоро, я уверена, понравится и тебе.
Рассказ опубликован в книге "Один из вариантов жизни" (Ульяновск, 2005 год)