Первого апреля дело было. Вот тут же, в курилке всё и началось. Только сперва маленькое отступление.
Начальник цеха, Алексей Николаевич, раньше мастером был, и работал у него плотником Семёныч, ну, тот, которого в войну контузило. У него ещё привычка такая: свой ящик с плотницким инструментом он никогда на пол не ставит. Согнёт ноги крендельком, подошвы на ребро поставит, а на них уже ящик. Что-то, видимо, замкнуло у него от контузии.
... А наш бугор, Загорнов, с Алексей Николаичем – кореша , с детства дружили. Только вот Загорнов всё в «буграх», а тот, видишь, начальником стал. Но, всё-таки дружить продолжали.
... Когда ещё Алексей Николаич мастерил, у него с Семёнычем раздор получился: что-то там зарплату не так начислили, а мастер упёрся – выдать, сколько есть, и всё тут! Семёныч – за топор! Зарублю! – кричит. Чуть уняли.
... В общем, сидим мы первого апреля в курилке, треплемся потихоньку. Пятница была, конец смены. Семёныч зашёл. Поставил ящик с инструментом на скукоженные ноги. Закурил. Всё тихо-мирно.
Загорнов возьми, да и спроси:
– Семёныч, а чего это вы с Алексеем (он начальника только по имени называл, наверное, всё-таки завидовал), чего вы с Алексеем тогда, три года назад не поделили? Бабу, что ли?
Серьёзно так спросил, без подначки.
Семеныч, хоть и контуженный, а памятью не страдал.
– Ага, бабу, – говорит,– тридцатка ей фамилия. Мне её как раз для полного удовольствия не хватало. А что?
– Да так, ничего... Погода, вон хорошая...
На том и закончил, поскольку его к телефону позвали.
А Семёныч лицом посерел, сигарету зажевал и плеваться начал.
Загорнов от телефона вернулся и говорит:
– Семёныч, тебя ищут. У начальника в кабинете дверь поменяли, а новая не входит. Велели зайти, косяк подтесать или чего там, не знаю...
– Башку ему подтесать, жлобине мордастому, – буркнул Семёныч. – Счас, дожабаю... Больно скорый! Покурить спокойно не дадут...
Он в сердцах дососал сигарету, переложил из ящика в правую руку топор, в левую, соответственно, ящик и ушел.
Следом за ним ушёл и Загорнов, но меньше чем через минуту вернулся.
– Мужики, спорим, что начальник из окна своего кабинета выпрыгнет? На литру спорим?
На литру спорить, конечно, никто не стал. Глупость какая! Кто же на такую глупость спорить будет? Но некоторое любопытство всё-таки проявили, особенно молодёжь. Им бы только похабалить.
Вышли вместе с Загорновым на улицу и давай смотреть на фасад, на кабинетные окна.
... Это уже Светка, секретарша начальника рассказывала...
– Ужас! Входит в приемную Семёныч... Ужас! Глазищи кровью налитые, улыбается так нехорошо, в руке топор... и прямо ко мне... Ужас, ужас!
– Кому это тут чего подтесать надо? – а сам топором туда-сюда, туда-сюда...
У меня и ноги отнялись.
Я ведь думала это шутка. Пять минут назад кто-то позвонил и говорит:
– Светочка, передай Алексею Николаичу, что Семёныч ума рехнулся, топором махает, «Зарублю!» – кричит, к нему рвётся! Не удержим!
– Я, конечно, подумала – шутка, разыгрывают, ну, и послала подальше. Да ещё к Алексею Николаичу заглянула, посмеялась. Он, конечно, внимания не обратил, пишет! А тут... Ужас!
– Семёныч зверем на меня посмотрел, видит, я мёртвая, трогать не стал, и прямо в кабинет... Ну, всё, думаю, уволят! И куда ж я без работы, без мужа да с ребёнком денусь?.. Кошмар, прямо кошмар какой-то...
... От Светки потом мало чего добились: один только «кошмар» да «ужас». Она даже не могла вспомнить, кто ей звонил – ни голоса, ни чего.
Начальника выручила армейская сноровка, он вроде бы в десанте служил, каптенармусом.
Когда Семёныч с топором в дверь ввалился, тут уж, козе понятно, не до шуток. Только и успел сказать:
– Семёныч, так нельзя, мы же люди...
А тот в ответ:
– Иди, подними свою привратницу, замертво упала, чего-то с ней не того...
Ну, тут понимать – яснее некуда!
Начальник локтем выставил раму, а там уж все видели.
В общем, литру Загорнов бы выиграл, если бы спорили.
... А вот Семёныч действительно чуть не рехнулся! Ну, представляете: он с честными намерениями заходит в приёмную, а Светка – бах! – и в обморок. Он к начальнику, а тот в него пресс-папье, а сам – в окошко! Да ещё орёт: я, мол, тебя, с-сукиного сына, в тюрьме сгною! Какой же человек такое выдержит? А он, к тому же, контуженый. Ну, повязали его, конечно, пока разбирались-то, а когда разобрались, поздно было. Семёныч уже орал:
– Фашисты! Пленных не брать! Руби-коли! Руби-коли.
Еле отходили.
...А Загорнов уехал.
Хотя никто на него и не показал, он через месяц уехал.
Говорят, сейчас начальником на Октябрьской. Не любят его там, говорят.
Продолжение http://www.proza.ru/2012/01/31/633