Надежда.
Приближалась осень, дни становились уже не такими тёплыми. Я продолжал служить, по-прежнему мы с тёзкой Германом сразу уезжали после цикла дежурств, в Ленинград и так же дружно приезжали к циклу. Оставаться в полку на переходных - полторы суток у нас с ним как-то не было принято, как и у остальных сверхсрочников, которые при отсутствии дежурств тоже сматывались из полка. А что делать, останься, так тебе командование найдёт какое-нибудь применение, поэтому все дорожили своим статусом ленинградских жителей. Хотя, как уже писал, у нас была прекрасная метров 18 комната на двоих и с двумя кроватями, стол, шкаф и две тумбочки, больше нам ничего и не надо было.
Сердце щемило от разлуки с Надеждой, я никого не посвятил и ни с кем не делился, ни произошедшим фактом, не своими переживаниями, всё было замкнуто в самом себе, но если сказать откровенно, то страдал. А самое гнусное то, что окна нашей комнаты выходили как раз на КПП, и мне не раз приходилось наблюдать, как приехала крытая фанерой летучка и Надежда перелезает через борт грузовика, спускаясь по вертикальной металлической лесенке с приваренными поперечинами, со всем остальным прибывшим людом. Наступали уже осенние холода, а на её ногах какие-то лёгкие туфельки-лодочки, чулочки из лёгкого дешёвого хлопчатобумажного трикотажа и в лёгком тонком пальтишке, которое она привезла из своей провинции. По всей видимости, другой и более тёплой одежды и обуви у неё просто не было. А другие женщины- жёны офицеров и сверхсрочников, уже были укомплектованы добротной теплой одеждой и модными тогда полусапожками, естественно тёплыми. Затем преподаватель музыки и руководитель полкового хора направлялась по дорожке в направлении Дома культуры полка, и я ещё какое-то время наблюдал из окна фигурку моей отвергнутой невесты.
После таких «заоконных» встреч я просто не находил себе места, картинка её «выгружения» в этих «лодочках» и пальтишке преследовала меня даже на дежурстве и не выходила из головы. И это продолжалось и не раз и не два, а на улице становилось всё холоднее. Так как грузовичёк проезжал через ворота КПП в определённые часы, то меня, как магнитом, если я не на дежурстве, тянуло к окну,
это было ужасно!
Сам чёрт или дьявол гнал меня и мою юношескую совесть к окну и с садистским удовольствием заставлял смотреть на свою прежнюю «любовь» замерзающую в этих дурацких «лодочках». Мне хотелось выйти и спросить, неужели она не привезла с собой никакой тёплой одежды и обуви? Я разрывался и мою совесть не только что какие-то угрызения, а сам дьявол грыз нагло и откровенно и не щадил! Ну, какая же я сволочь! – клял я себя. Одет, обут, откормлен, как барчук (между дежурств нас питали в столовой). А в голове под черепом какой-то чёртик долбил меня по мозгам –« Подлец! Подлец! Подлец!» - не отставал он от меня.
--- Зачем ты девушку сорвал с работы, с квартиры? – продолжал упрекать меня чёртик.
А что? Я устроил её на работу, она снимает комнату, как и снимала в провинции и живёт уже не в каком-то Советске, а почти в Ленинграде – пытался оправдываться я, перед чёртиком.
- Идиот! Она приехала к тебе с другими мыслями и надеждами, а ты попользовался и бросил – напирал на меня этот чёрт, становясь всё страшнее.
- Ну, смотри у меня! Пытаешься закопать не только свою любовь, но и другого человека, от собственной тени пытаешься уйти – не унимался чёрт.
- Ох! И накажу же я тебя по полной программе - всю жизнь жалеть будешь, что посеял и потерял свою собственную любовь и даже не чужую – начал добивать меня чёрт и уже рога появились у него чёрные, кривые и страшные.
Не знаешь разве притчу? «Имея, не ценим, потерявши плачем?» Думай сержант, думай!
Вот примерно такие диалоги возникали под крышей моих мозгов, а крыша вот- вот обещала съехать.
А тут ещё вдобавок нашего диалога с чёртиком в общежитии сверхсрочников произошёл трагический семейный случай. Сержант сверхсрочник с необычным именем – Паисий (фамилию помню, но упоминать не буду), после долгих уговоров вольнонаёмной девушки, зарегистрировал с ней брак, но брак этот не принёс, ни радости, ни любви, и мы видели Паисия больше каким-то унылым и озабоченным, совсем не похожим на молодожёна. Не помню, сколько времени продержался их брак, но как-то придя домой, после дежурства, Паисий не обнаружил дома своей жены и её вещей. Женщина просто смоталась из части, даже не оставив ему записки и больше её никто не видел.
На Паисия больно было смотреть. Человек так надломился, что даже внешне сильно изменился и стал похож на сгорбленного старичка. Его страдания пытались облегчить другие сверхсрочники и разговорами пытались внушить ему, что такую стерву - жену и жалеть нечего, а он ещё молодой и найдёт свою любовь. Очень тяжело выходил из этого состояния Паисий. Ребята уже начали беспокоиться за его жизнь, а размагнититься, напиться или отвести душу на территории полка, окружённого колючкой просто никакой возможности, даже магазина с алкогольными напитками не было, надо ехать или идти в Красное Село, за 4-5 км.
Мои домашние – мать и Дмитрий Иванович, глядя на меня, осунувшегося, поблёкшегоя, с не совсем нормальными глазами, тоже заметили во мне перемены, суть которых я им не докладывал, иначе бы это привело их в шок и особенно отчима.
Появилась бессонница, вероятно от избытка дум и раздумий и какие принимать решения, для меня было просто не понятно, а принимать какие-то решения жизнь заставляла. Погасить своё чувство к Надежде у меня хватило бы своей воли, но был ли в этом здравый смысл - вопрос оставался открытым? (продолжение следует)http://www.proza.ru/2012/02/26/1276