Мал клоп, да вонюч
Русская пословица
«Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или в тайне ненавидят окружающих. Правда, возможны исключения. Среди лиц, садившихся со мною за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы!».
Эта фраза Воланда была добавлена Булгаковым в свой шедевр лишь в последнюю авторскую редакцию. Обыкновенно, если художник возвращается к давно написанному (будь то холст, нотная тетрадь или книжка) с целью подправить как бы в лучшую сторону – он только портит. Не входят в одну реку дважды. Но только не в случае с Михаилом Афанасьевичем. На одном лишь этом изречении какой-нибудь яйцеголовый психоаналитик скроил бы докторскую. Вам, разумеется, встречались подобные люди. Их, к счастью, немного. В основном, те, что выглядят таковыми, на самом-то деле просто фарисеи, прячущие свои пороки-удовольствия в темном своем чулане грязных секретов. Такие, к слову сказать, достойны, конечно, презрения, но неопасны. Их хлопотливая забота по сокрытию истинного своего нутра поедает львиную долю их интеллекта, так что на подлости у них вовсе не хватает ни мозгов, ни времени, разве что на мелкие пакости. Другое дело – ортодоксальные, так сказать, праведники. Все, что им необходимо скрывать, как и сказал мессир, это их болезнь или их ненависть (или все вместе, что и скорее всего). Это ведь именно они заварили кровавую кашу крестовых походов и раздули жаровни инквизиции; это они вырезали все языческое население двух Америк и Австралии и именем божьим завоевали полмира. Когда мне говорят, что я за свои беззлобные грешки, тем не менее, попаду в ад, я недоуменно пожимаю плечами, словно школьник-двоечник у доски. Ну, ей богу! Неужели я буду там жариться при одной, так сказать, температуре рядом, скажем, с Сикстом IV и Чезаре Борджиа, которые при всем своем «святом» происхождении по локти и брови в крови? Как-то несправедливо это, а, скорее, нелепо. Даже на земле суд объективнее. У нас тут ежели воришка - сиди год, ну а убийца или насильник детей – пожизненно (теперь ведь и не казнят). Правда, Данте сообщает нам, что и там есть некие круги, но да откуда ему знать-то? Нешто от Вергилия, всю жизнь воспевавшего тирана, оставаясь, притом, человеком строгой морали? А на небе?! М-да…. По божьему суду, я полагаю, никакого Сикста и никакого Борджиа в аду и вовсе нету, коль скоро они такие праведники и ревнители Его славы. Впрочем, божьего понять нам не дано, а вот в жизни…
Артур Адамович Сирота жил человеком тихим. Тихим настолько, что самое наличие его на земле можно было бы поставить под сомнение, кабы не метрические записи загса и милицейского паспортного стола, в которых против даты регистрации рождения его до сих пор не значилась дата смерти. Он был почти так же незаметен, даже невидим, как черная дыра. История рождения, детства и юности Артура Адамовича тоже неопределима, как и точка сингулярности, где пропадает все, включая божий свет. В общем, Артур Адамович, тем не менее, был. Мало, что был, он еще даже как-то и выглядел. Подобное, друзья, описывать очень даже трудно. Подите-ка, опишите то, чего не видно… Лет ему было… Можно было бы справиться в отделе кадров, но, навскидку, и там никто бы не сказал, ибо, записав данные, девочки тут же про него и забыли, будто и не было вовсе. Короче говоря, непонятно, сколько было ему лет, но, судя по обширной бледно-желтой лысине, которая почти совсем уже победила редкую пегую поросль на затылке и над мясистыми, грубо слепленными, будто скульптор был с похмелья, ушами, сороковой барьер он таки перевалил, правильнее сказать, тихо проскользнул под ним. В отличие от растительности головы, брови его, тоже, впрочем, пегие, кустились буйным призаборным бурьяном. Глаза, возможно при рождении бывшие и голубыми, сделались, с прошествием времени, столь бледными и прозрачными, что почти сливались с голубоватыми же белками, и в холодной тени глубоких глазниц стальными шильцами щетинились лишь две маленькие черные иглы зрачков. Востренький тоненький носик может тоже когда и щетинился, да вот теперь кончик его как-то обвисал к узкой, почти без губ, щели рта. Всегда гладко выбритый подбородок тоже торчал, и даже довольно далеко, но напоминал уже змеиный язык, ибо как-то заметно раздваивался на конце. Рыхлое и неказистое тельце Артура Адамовича тщетно пытался скрыть вечно серый костюм, который, словно кожа хамелеона, умел сливаться с окружающими предметами, а узкие обвисшие плечи его очень спорили пропорциями с головой. В общем, как бы цинично это ни прозвучало, ему даже повезло, что его никто не замечал, ибо был Артур Адамович записным уродцем, достойным разве кунсткамеры.
Как знать, одари его Создатель акварельной внешностью да живостью ума, стал бы он тем человеком, каким теперь был?.. Праведниками, на мой взгляд, становятся лишь по двум причинам: либо яркий человек, ярко проживший жизнь и выпивший свой карамазовский бокал жизни до тридцати, встает на развилке двух дорог, где на одном указателе значится «самоубийство», на другом – «святость»; либо же Господь изначально создает уродца, делая невозможным для его будущего никаких развилок и выборов, кроме пути угодника Своего. Это происходит еще и потому, что мало что такое существо не представляет никакого любопытства никому из людей, оно даже неинтересно ни сатане, ни его антиподу. Да и я, грешный, не обратил бы на него никакого внимания, кабы не…
Даша работала в патентном бюро нашего предприятия и никак не могла бы пересечься по службе с Артуром Адамовичем, который трудился в отделе логистики. Но…, черт его знает, как Господь устраивает судьбы людей. От скуки ли, или с какой целью…, да только судил он им встретиться прямо у себя дома, то бишь, в церкви. Храм Рождества Христова был отстроен всего год как, но в нем еще до сих пор пахло далеко не ладаном, но краской. Запахи той краски и прочих строительных материалов присутствовали здесь вовсе не потому, что церковь не успели как следует достроить. Дело в том, что она стала разваливаться чуть не со дня открытия. Сегодняшний прораб-священник неразборчив (а может так оно было и во все времена?), когда речь об экономии приходских средств, вот и нанимал в работный люд кого ни попади. Тут вам и мусульманин без паспорта и регистрации, и атеист, что до сих пор держит дома в красном углу в рамке под стеклом свой партбилет от 1976-го года, а на штукатурных работах подвизались и вовсе два бритоголовых индуса. На Руси говорят: у семи нянек дитя без глазу… Нянька то в нашем случае была одна, в лице отца Паисия, да только грешен был мой батюшка. Попивал да подворовывал, приторговывая кирпичом да раствором, благодетельствуя одному честному прихожанину с золотой цепью с палец толщиной на груди и крестом более тяжелым, чем его, Паисия, наперсный. Но строить-то нужно. Некондиционный кирпич, цемент м300 вместо м500, покраска без грунтовки да по сырому, да мало ли щелей в строительных сметах…. К чести отца Паисия надобно отметить - грехи свои он усердно отмаливал ежевечерне, но, после молитвы, успокоивши совесть, изрядно принимал на грудь, а, наутро, трясущейся от похмелья рукою вновь подписывал липовые накладные. Слаб человек, пусть даже и божий.
Так или иначе, здание церкви, сразу по подписании акта сдачи-приемки, начало разваливаться, и вялотекущий ремонт превратился в его перманентное состояние. Но прихожан в бывшем атеистическом городе было (точнее, стало с отменой атеизма) премного и те свято веровали, что исповедуясь по воскресеньям пред благообразным ликом попа-воришки, разговаривают его посредством с Создателем, Спасителем и реально ощущали невидимое присутствие еще и некоего третьего лица (иль духа).
Стояло жаркое летнее воскресенье какого-то средней руки праздника средних заслуг святого или там мученика (и зачем церковь так восхваляет муку, ведь мученичество, не что иное, как извращенная любовь человека и Бога, где один любовник восторгается и поощряет, вместо чтобы спасти, страдания другого?) и утренняя служба уж подходила к концу, когда в церковь вошла Даша. Она тихо, стараясь никого не задеть, протиснулась к аналою, перекрестилась, поцеловала, прикоснулась лбом и вновь поцеловала стекло лежащей на нем иконы празднуемого святого и, не желая больше беспокоить молящихся своим продвижением обратно, встала слева от него, перекрестившись еще раз. Тут то и увидел ее мой герой и… полюбил. Полюбил впервые, полюбил так крепко, так насмерть, что лучше бы не случалось никогда в его жизни сего дня, лучше бы и вовсе не существовало на свете этого всегда губительного чувства, фатального его сумасшествия. Нет, не прошлая болотная его жизнь была невыносимой. Весь ужас начинался только сейчас, здесь, в храме Рождества Христова.
Я пожимаю плечами - почему это церковники говорят мне, что Бог любит меня? Ведь совсем даже не за что. Полагаю, все просто. Когда мы влюбляемся, мы влюбляемся не в человека а в образ, который мы создаем сами себе в своей бедовой голове. Скорее, Создатель меня помыслил не таким, какой я неудачно получился, а таким, каким он себе меня напридумывал. Иного объяснения мне не видно. Вот и мы влюбляемся в милый сердцу и уму образ, наделяя этими фантазиями выбранное практически наугад, случайное тело. Задачкой остается, по прежнему, какого черта именно его, именно это избранное тело, но тут уж слово химику и науке о феромонах.
Даша знала тутошние правила. Голова ее была покрыта в лиловых птицах газовым платком, голубая блузка была застегнута под горло, а черная юбка заканчивалась лишь в десяти сантиметрах от пола, черные туфли-лодочки не имели каблуков, на тонких бледных пальцах ее не было украшений, а на лице косметики и…, тем не менее, она была столь прекрасна, что никакое богоугодное уродование (зачем, интересно, нужно обезобразить богоданную красоту, прежде чем впустить женщину в дом божий?) не могло скрыть ее божественной красоты. Полные, античного рисунка губы ее рдели алым маком безо всякой помады; черные, необыкновенной длины ресницы вкруг изумрудных огромных глаз не нуждались в туши; бархатная персиковая кожа ее чуть розовела на щеках персиковыми же подпалинами; застегнутая под высокую тонкую шею блузка плотно обтягивала крепкую маленькую грудь, а пусть и чересчур длинная юбка лишь подчеркивала невообразимо тонкую ее талию и высотою своею обозначала необыкновенную длину и стройность ее ног. Минуту?.. десять?.. Артур Адамович завороженно взирал на это божество, как вдруг густо покраснел и опрометью бросился вон из храма, впрочем, будучи узким и почти невидимым, умудрился никого и не задеть. Он пулей вылетел за ворота ограды церкви, забыв даже перекрестясь поклониться храму и, тяжело дыша, опустился прямо на бордюр тротуара. Впервые в жизни ему вдруг казалось, что весь мир, до сей поры никогда не замечавший его существования, сейчас смотрит на него, указует пальцем и оскорбительно гогочет. Точнее, гогочет и смотрит даже не на него, а на то, с юности забытое напряжение, что пружинилось теперь у него в паху, предательски оттопыривая брюки. Она…, она лишила его последнего пристанища его души – церкви! У него случилась эрекция прямо во время богослужения! От такого святотатства сердце моего героя просто разрывалось на части, но, чуть отдышавшись, он вдруг с еще бо'льшим ужасом осознал, что рвется оно не от страха и стыда перед Господом или людьми – оно полыхает от любви к женщине, любви к Ней, а не к Нему! И, о, ужас! Свет Господень, который он лелеял в себе сколько себя помнил, померк в нем в одночасье, просто погас, потонул в лучах этого нового, незнакомого, ни на что непохожего всепоглощающего света!
Артур Адамович потерялся во времени. Картины, одна другой в один раз и прекраснее, и одиознее девственному его воображению, захлестывали его воспаленный мозг неумолимыми, алчными волнами. Это было похоже…, будто два дико ревущих горных потока переполнившись сумасшедшим ливнем и выйдя из своих берегов ринулись вниз, навстречу друг другу, сметая все на своем пути, и там, в умиротворенной, до сей поры благодатной долине его беспорочности столкнулись в смертельной схватке, образовывая то воронки, то буруны, разбрасывая вкруг себя мириады брызг и над всем над этим апокалипсическим хаосом висела светлая и яркая радуга. ЕЁ радуга! Он никогда не знал женщины. Тогда откуда, откуда все эти картины?! Эротические картины. Картины, которые он нигде не мог подсмотреть. Они бросали его в краску, разрывали грудную клетку стыдом, но влечение было выше этого стыда. Бывало, что во время молитвы он впадал в религиозный экстаз и даже чувствовал себя, некоторым образом, на небесах, но теперь он понимал, вдруг понял, что есть что-то, что выше любви к Господу, непомерно выше… И это была Она! Между ног, от неимоверного непрекращающегося напряжения начало сильно болеть.
Богослужение, между тем, закончилось, и распахнутые настежь тяжелые двери храма Рождества Христова стали изрыгать серо-коричневую массу просветленных богомольцев. Передние пытались обернуться к церкви, дабы осенить себя крестным знамением, но задние напирали, не позволяя первым довершить ритуал. Так и бывает при рвоте, когда вторая волна позыва захлестывает первую, не давая места для вздоха. На паперти случилась давка, визги женщин и даже, прости господи, то басовитый, то писклявый матерок, превращая священнодейство в балаган. И, о, ужас! Артур Адамович впервые в жизни испытал какое-то чувство гадливости к этой боголепной толпе, в коей ранее находил лишь умиротворение, хотя бы, как в товарищах по скрытой своей ненависти ко греху, сиречь, ко всему человечеству. Ему вдруг стало стыдно, что он всю жизнь являлся частью этой рвотной массы, этого кордебалета фарисейства. Но тут на крыльцо паперти вышла Она. Казалось, вкруг нее расходилось какое-то свечение, кванты этого света заставляли давящихся вокруг людей отстраняться от нее, она, словно шаровая молния, проплывала сквозь толпу не задевая, не замарываясь ею. Она была… святая.
Даша беспрепятственно вышла за ворота, за правой, красного кирпича опорой которых стоял мой Артур Адамович, и тут ее кто-то окликнул:
- Даша!
Девушка обернулась, и лицо ее просияло улыбкой.
- Алеша, как я рада тебя видеть!
К Даше подошел молодой человек мужественного сложения и с лицом, похожим на те, которые рекламируют гель для бритья.
- Ходила на службу?
- Ах, проспала сегодня, грешница.
С этими словами она сбросила платок с головы на плечи и расстегнула две верхние пуговицы своей блузки. Юноша тут же вперил в то место свой похотливый, так показалось Артуру Адамовичу, взгляд и Артура Адамовича буквально сотрясло. Узнал он и парня. Предприятие наше, хоть и имело в штатном расписании около полутора тысяч человек, но, визуально, каждый каждого хоть раз, да видел. Этот был из лаборатории Вундермахера, куда Сирота, в качестве экспедитора, время от времени доставлял химикаты. К этой лаборатории у него были особые, так сказать, чувства. Закончивши МХТИ, Артур Адамович как раз туда и был распределен, но, вот ведь беда, был мой Сирота мало что русским (что само по себе уже портило лицо лаборатории), он еще имел такую, как бы выразиться, говорящую и, прямо скажем, неаристократическую фамилию, что Яков Борисович сумел сделать так, что молодой специалист-химик довольно скоро очутился в логистике, где и прозябал по сей день.
Как я уже говорил вначале своего повествования, Артур Адамович умел, научился прятать свою ненависть ко всем и вся на земле. Когда делаешь такое достаточно долго, это становится привычкой, после превращается в жесткую корку, а потом уж и вовсе костенеет в панцирь. Но теперь…, когда этот Алеша Шляйхер (с иврита переводится: «ползучий») уперся липким своим взглядом в грудь его возлюбленной, панцирь этот будто треснул, и хотя, теоретически, кость болеть вроде бы не должна, Артур Адамович ощутил невыносимую боль. Тем временем, Алеша, взял Дашу под локоть и они перешли дорогу. Потом уже Даша взяла Алешу под руку, и пара направилась через фонтанную площадь к летнему кафе с пошло-мещанским названием «Два голубка». Эрекция давно уж оставила мучить Артура Адамовича, переселившись в виски, которые сейчас готовы были взорваться от двухсот толчков в минуту. Мой несчастный герой жадно вдохнул воздуха, закашлялся выхлопом проехавшей мимо фуры и…, проследовал за «голубками».
- Какие планы на вечер, Дашенька? – положил Алеша непропорционально атлетическому телу узкую ладонь свою на ее руку.
Артура Адамовича снова всколыхнул разряд землетрясения. Он устроился за столиком в глубине кафе и, заказавши воду, наблюдал теперь за парочкой даже не моргая белыми своими глазами. Даша, вопреки ожиданиям влюбленного квазимодо, руку не то что не отдернула, а даже, напротив, положила свою вторую руку на его.
- А есть предложения? – кокетливо, но как бы и смущенно улыбнулась Даша и отвела взгляд ровно в то место, где сидел мой герой, но глаза ее явно ничего особенного не приметили. Зато у Артура Адамовича начало бугриться между лопаток, м-м…, что-то вроде крыльев, а роговица глаз даже будто стала вспоминать изначальный свой цвет.
- Ну…, - картинно смутился и провинциальный ловелас. – К полудню будет жарко, а у меня на даче есть, как раз, прудик. Не бог весть, но прозрачный и прохладный. Мы можем пожарить шашлычков и, - будто даже и покраснел Алеша, - я набрался наглости и уже замочил куриные грудки в белом вине.
- Почему наглости, Алешенька? – искренне изумилась Даша.
- Ну…, я же не мог знать твой ответ, - теперь и в правду покраснел юноша.
М-да. Алеша действительно был юношей, а вот Даша, пусть и выглядела на девятнадцать, но было-то ей уже двадцать семь! Тут уж, знаете ли, не до горделивых поз заманивающего вежливого отказа, не до фраз типа «может быть потом». Для девушки в 27 может уже и не быть никакого «потом». Не то, чтобы Даша не верила в себя, в свою красоту… Она знала, что может покорить сердце любого мужчины, но, одно дело покорить, другое – затащить в загс. Сейчас очень многие девушки, не полагаясь на записи загса, тянут и к божьему алтарю, наивно полагая, что Бога испугается супруг, случись развитие жизни к разводу. O, sancta simplicities! Мужчина, если навострит лыжи, так его и четверо по лавкам не испугают, не то, что какой-то там Бог. С другой стороны, девушку беспокоит и другой испуг. Понятно, что выйти замуж без любви для нее, в отличие от мужчины, не проблема. Но стерпится ли, слюбится ли? Понятно, что прожить можно и с нелюбимым, ну хотя бы растворившись в детях…, но как бы хотелось, чтобы и любовь и брак в одном флаконе. Сказка. Все рассказывают, что то там, то тут такое случается, да вот только лично этого кино (кроме как в кино) никто не видел. Дашины руки заметно задрожали и, боясь, что откроется ее волнение, она отдернула их и сложила на коленях.
- Мой ответ…, да, - потупилась девушка, будто ее спрашивали не о шашлыках, а ляжет ли она с ним в постель. В общем-то, ее «да» было «да» на все. Хотя и дача, и пруд, и шашлык, с Лешиной стороны, были как раз именно таким предложением.
Мы-то с вами это сразу и поняли, но более всего удивительно, что это понял и человек, который вообще не имел не то, что б опыта постели, а даже простого и невинного ухаживания. Обо всем догадавшись, Артур Адамович, вопреки ожиданиям, не взорвался, а, напротив, похолодел. Разум его стал работать четко и рационально. Фрейд называл это сублимацией. Ревность обратилась, перевоплотилась в расчет и логику.
- Вот и славно, - вздохнул Алеша с вроде счастливой улыбкой, хотя… ее омрачало странное облачко.
И я даже догадываюсь, какое. Мужчина, понятно, любит побеждать, особенно если перед ним такая красавица, но победа всегда слаще, если осада длится дольше. Слишком быстрая капитуляция. Впрочем, пока ворота крепости не раскрыты, не вынесен ключ - ты еще не триумфатор. Знавал я одного красавца. Он добивался от женщины «да» и, не воспользовавшись, оставлял. Он был голубым. И зачем ему все это было нужно?.. Человек – это великая тайна.
- Я возьму такси и заеду за тобой в пять, - почти уже и приказывал он.
- В шесть, - поздновато поняла Даша, что слишком поспешно сдалась.
- Как скажешь, Дашенька.
Проследив до подъезда за Алешей, Артур Адамович вернулся домой, порылся в шкафу в стопке аккуратно сложенного своего нижнего белья и достал оттуда довольно пухлую пачку своих сбережений (Артур Адамович банкам не доверял). Отсчитав несколько листов, он, скаредно вздохнув, аккуратно положил их в бумажник, затем переоделся в линялый спортивный костюм когда-то лилового цвета, который, похоже, как и рабочий его костюм, обладал чудесами мимикрии и вызвал такси на 17-30. В 17-35 он уже остановил машину за сто метров до подъезда Алеши. Тот как раз садился в свое такси. Артур Адамович повелел ехать за его машиной. Каково же было удивление моего героя, когда Алешино такси остановилось у третьего подъезда его собственного дома, то есть, через подъезд от его, от Артура Адамовича подъезда! Это что же! Он все это время жил рядом со своей богиней и не знал о том! Душа его снова заныла, как давеча в церкви, но он взял себя в руки, ибо теперь у него была цель. Даша выпорхнула из дверей подъезда в почти совершенно прозрачном белом в бледно-бирюзовых бабочках платьице, да таком коротком, что…
О, какие это были ноги! Женские ноги, воля ваша, это что-то волшебное. Я, конечно, о ногах идеальных. Во всяком влечении есть какой-то смысл, какое-то прагматическое оправдание. Женская грудь, к примеру, указывает нам на способности избранницы к кормлению потомства, попа - на защиту будущего плода от внешних неприятностей, таких, как холод или, скажем, на запас питания для того же плода. Сами того не ведая, мы заботимся о продлении рода. Но ноги-то…. Почему они так влекут, так будоражат наше воображение? Пожалуй, никто лучше Пушкина не объяснил тайну женской ножки:
Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня.
Она, пророчествуя взгляду
Неоцененную награду,
Влечет условною красой
Желаний своевольный рой.
Люблю ее, мой друг Эльвина,
Под длинной скатертью столов,
Весной на мураве лугов,
Зимой на чугуне камина,
На зеркальном паркете зал,
У моря на граните скал.
«Пророчествуя взгляду неоценимую награду, влечет условною красой желаний своевольный рой». Ну да, ну да… Эх, видел бы поэт Дашины ноги - не то бы спел!
Однако, такси тронулось и Артур Адамович велел держаться за ним чуть поодаль. Ехать оказалось недолго. Алешина дача находилась всего верстах в десяти за городом. Дачный поселок был явно не из элитных, потому как, влево, куда свернуло с трассы головное такси, вела лишь грунтовка и в дождь или осень, пожалуй, не всякая машина решилась бы свернуть. Но теперь было сухо и оба такси, подпрыгивая на ухабах, медленно углубились в сосновый лес. Лесом, однако, оказалась лишь полоска деревьев метров в двести шириной. Далее открывался обычный для дачного поселка пейзаж. Вот чем отличается русский дачный поселок от русской деревни? Конечно же архитектурой. Если в деревне, не приведи господь, один дом будет отличаться от другого своим фасадом, устройством и планировкой участка – беда. Такого назовут выскочкой да и, пожалуй, заклюют, в конце концов. В дачном же поселке все ровно наоборот. Тут, как раз, главным-то является выделиться. Конечно это правильно. Всяка личность индивидуальна, самобытна… Да только вот лучше бы этого не показывать. Отсутствие у обывателя знаний законов архитектуры – полбеды. В конце концов, не обязан, скажем, тот же химик иметь представление о тосканском ордере, но вкус-то, чувство меры хотя бы иметь-то нужно! Я, грешный, люблю, однако, бродить по улочкам дачных поселков и разгадывать по строениям сущности их хозяев. В общем-то, это то же самое, что заглядывать в окна или в замочные скважины, чтобы узнать, что скрывает человек. Тут ничего такого и не нужно делать. Человек сам выворачивает свое нутро. Вот этому, к примеру, не до эстетики – добротный сруб да окна без наличников - скупердяй. У этого денег немеренно, но на архитекторе сэкономил, вот и получилось невесть что, не то терем, не то пакгауз. А вон у того явно диссонанс между амбициями и кошельком. Фасад отделал природным камнем, а вот все остальное обшил дешевым сайдингом. В общем, все опять, как у Пушкина: «Там скука, там обман иль бред; в том совести, в том смысла нет».
Алешино такси остановилось у строения, которое тоже кое-что могло рассказать о своем хозяине. Похоже, парень вовсе не обладал никакой фантазией, но, будучи, видимо, не дураком, купил типовой проект аккуратного и недорогого сборного щитового домика, окрасил его в банальный и неприметный салатовый, в довесок и за скидку прикупил решетчатую беседку в том же стиле и, в результате, не выделился ни снобизмом, ни безвкусицей. О таких участках (да и об их хозяевах) обыкновенно произносят: «мило, очень мило». Меня бы, тщеславного дурака, такая унизительная оценка покоробила бы, но мудрые нации потому и выживают тысячелетиями, что не выделяются ни туда, ни сюда.
- Мило, очень мило, - прощебетала Даша, выходя из машины самостоятельно (этот хам, похоже решивши, что дело уже в шляпе, даже не открыл дверь, не предложил руки).
Расплачиваясь, Артур Адамович, поверить трудно, не возмутился, когда с него потребовали двойной тариф, а ведь он был жаден, очень жаден. Святые люди, они щедры на советы да поучения, полагая их бесценными, что же до денег…. М-да. Любовь (или ревность) творит чудеса. Артур Адамович вдохнул чистой сосновой амброзии и голова его побежала. Ах, как здесь было хорошо. Воистину, сосна – одно из красивейших деревьев на земле. Оно как-то умеет сочетать в себе и мужественность дуба, и благородство липы, и нежность березы. Волшебное дерево. Внезапно обрушившаяся на моего героя любовь вдруг пробудила в нем такое, о существовании чего в себе он и не подозревал: мир, оказывается, не только омерзителен, гадок и жесток, он еще бывает и красив! Несмотря на свою невидимость, Артур Адамович, тем не менее, решил дождаться сумерек. Запомнив месторасположение участка, он направился в сторону леса, где стал предаваться поэтическим и эротическим мечтаниям, ибо судьба Алеши в его мозгу была уже предопределена.
Алеша не соврал насчет прудика, я бы даже сказал пруда, потому как занимал тот добрую половину двенадцатисоточного участка. То, что пруд оказался здесь, не было результатом полета творческой мысли ландшафтного архитектора. Просто участок этот стоил втрое дешевле остальных из-за болота, каким пруд выглядел при покупке. Прикинув смету по осушению к смете по очистке этого болота (опять втрое дешевле), Алеша его очистил, положив разводить там карпа. Он купил в рыборазводном хозяйстве мальков и, заведя специальную тетрадку, стал уже подсчитывать прибыль и даже имел уже список потенциальных покупателей (живого карпа вдвое можно продать против мороженного), но постигло тут его фиаско в лице (или что там у рыб) таракана прудов – бычка. Тот пожрал или понадкусал всех мальков карпа, чем и провалил затею. Химик Алеша, озлившись, изготовил в лаборатории Вундермахера яд и потравил к чертям собачьим тех бычков, а с ними и всю фауну пруда, отчего пруд тот зацвел и снова стал превращаться в болото. Пришлось выложить убийственную сумму на новую очистку и смену воды и начинать с tabula rasa. Упорный Алеша опять закупил мальков и снова уже потирал руки, как придя одним светлым субботним утром на дачу, обнаружил, что пруд его серебрится надкусанными брюшками тех малышей. Тут невольно поверишь Шопенгауэру, который утверждал, что жизнь зарождается из мира, как воли к жизни, то есть, из ничего, и бычок, похоже, был единственным законным владельцем этого про'клятого места. Будь Алеша постарше – слег бы с инфарктом, но юноша отделался двумя неделями горячки. Более он уже не экспериментировал. Даже, вконец осерчав, не стал заниматься декорированием и правильно сделал. Пруд сам себя украсил и, надобно заметить, весьма со вкусом. Он оделся в великолепные нежные кусты ракиты, что окунали свои шелковые локоны в темную, но прозрачную его воду. Под кустами этими плавали дивной красоты розовые и белые кувшинки и даже каким-то ветром занесло на его берега кудрявый куст жасмина. Да, дохода пруд, конечно не приносил, но зато участок Алеши стал предметом зависти как соседей, так и коллег по работе, а сам он прослыл человеком утонченного вкуса и бессребреничества, ибо мало кто мог себе позволить пять соток на бессмысленную с прагматической точки зрения эстетику. Тщеславие часто нам если не заменяет деньги, то хоть морально компенсирует их отсутствие. Алеша доиграл насильно предложенную ему его прудом игру и оставшуюся площадь засадил мавританским газоном, кустами роз, хризантем и шпалерными клематисами, по решетчатой беседке струился дикий виноград…. Пускай карп и не пошел, но зато в летнее время женщин хозяин «окучивал» здесь не менее одной в неделю. Уж больно романтично выглядело это место и уж очень мечтательна русская женщина. Тоже, конечно, денег стоило: шашлык, белые и розовые вина, шампанское… Но тщеславие, друзья, мужское тщеславие да и похоть, вообще, так и так дорогого стоят.
Вечерело. Солнце скрылось за исполинскими соснами и лишь золотило теперь красной позолотою их верхушки, над прудом начинал стелиться сиреневый туман, смешиваясь с легким пахучим дымком от мангала, куда после приготовления шашлыка Алеша положил пару дубовых поленьев. Дуб – дерево благородное, горит почти без дыма и уж точно никогда не потрескивает, зато жару от него…. Тем не менее, Даша зябко поежилась и внимательный кавалер сбегал в дом за пледом. На пороге августа начинает темнеть очень быстро и, поэтому, Артуру Адамовичу стало трудно различать их фигуры из своего укрытия в зарослях ивы на противоположном беседке берегу. Но поленья разгорались с той же скоростью, что и опускалась мгла, высвечивая почти сказочные фигуры влюбленных, а слышимость в звонком вечернем воздухе становилась просто идеальной. Накинув плед на Дашины плечи, Алеша так и оставил свою руку на ее шее, потом она медленно опустилась на талию, но Даша чуть заметно отстранилась. Она, конечно, не была девственницей, просто ей хотелось компенсировать свой утренний «прокол», когда она так легко сказала «да». Алеша отступил, но взял ее руки в свои и нежно и даже кротко поцеловал.
- Божественный вечер, - тихо произнес он. – В сущности, не лучше и не хуже остальных, если бы…, если бы не ты. Даша, ты божественно прекрасна! Ты хоть знаешь это? Ты хоть понимаешь, что происходит с человеком, с любым человеком, старым, молодым, мужчиной, женщиной, когда он смотрит на тебя? Как невыразителен русский язык…. Да нет! Нет на свете языка, чтобы смог хоть близко передать те чувства, которые ты рождаешь во мне….
Алеша, не отпуская ее ладоней, встал перед ней на колени и опустил голову.
- Я люблю тебя, Даша…, - продолжал он вертеть сто раз проигранную пластинку. – Люблю так, как никогда и никого не любил. Я небезгрешен, у меня, каюсь, были женщины, но сейчас, оглядываясь назад, я вижу лишь пустоту, пустоту темную, мрачную, промозглую. Сейчас, рядом с тобой, с твоей божественной красотой и святой душою, мне становится…, мне кажется, что я до сих пор и не жил вовсе. Даша! – порывисто и жарко обхватил он ее колени, - я…
Эх, сорвали ему восхитительное, годами выверенное, беспроигрышное крещендо. Мой Артур Адамович, который слышал все до последнего жаркого придыхания, так напрягся гневом и ненавистью, так скрутил вокруг кулаков своих косы ракиты, за которые держался, что те оборвались и ревнивый шпион угодил обеими руками в пруд. Благо, здесь было лишь по локти, и он не грохнулся в воду всем телом. Раздался всплеск, Даша вскрикнула, Алеша резко вскочил на ноги, а Артур Адамович застыл в нелепой позе кабана на водопое. Но было уже совсем темно, а из-за ярко разгоревшегося пламени мангала, влюбленным от беседки и вовсе ничего не было видно.
- Что это было? – испуганно прошептала Даша.
- Не знаю, - пожал плечами Алеша. – Скорее всего выдра. Они ведь ночные охотники. Надо сходить за фонарем, да и посмотреть.
- Я с тобой, испуганно вскочила Даша со скамейки беседки и прижалась к Алеше всем трепетным своим телом.
- Ну что ты, малыш, это пусть хоть и крыса, но водяная и, кстати, очень милая на мордочку. Если она решила устроить здесь свое гнездо, то я буду только рад, - в голове незадачливого предпринимателя вдруг что-то щелкнуло, завертелось, и податливому на бизнес воображению его представилась ондатровая ферма, дубильный и пошивочный цеха, шубы, шапки, манто и… неимоверных размеров серебристый «Лексус».
- Ну и бог с ней, только пойдем все-таки в дом, - кажется успокоилась Даша.
Поначалу обозлившийся на «крысу» за срыв «операции», Алеша теперь был ей даже благодарен. Даша сама упала в его объятья. А какая жертва может быть более доступна, нежели напуганная, ищущая защиты в тебе и только в тебе женщина. Да и секс, доложу я вам, замешанный на страхе и разрешающийся в избавление от него, это…, это высший пилотаж!
Несчастный Артур Адамович окостенел. Любовники давно уже удалились в дом, из окон его заструился мягкий и теплый свет и через оранжевые занавески, как в театре теней, проступали два слившиеся в долгом и страстном поцелуе силуэта. Но Артуру Адамовичу было не до театров. Руки его, увязшие по запястья в ледяной глине, окоченели, а позвоночник так и просто превратился в чугунный лом. Живыми еще оставались только ноги, но наклон всего корпуса был таким, что кровь от этих ног вся сбежала к плечам и голове. Стоя, что в народе называют, раком, он, неимоверными усилиями стал постепенно сгибать ноги в коленях, по сантиметру приближая таз к ступням. Наконец глина отпустила кисти его рук, Артур Адамович сел, а руки его, которых он больше не чувствовал, безвольно повисли ивовыми ветвями. Прошло не мене получаса, прежде чем кровообращение в передних конечностях восстановилось, зато теперь затекли уже час, как согнутые в коленях ноги. Упираясь кулаками в мокрую от росы траву, Артур Адамович, помня о конспирации, запрещая себе стонать (а это в сто раз тяжелее, если не стонать), стал перемещать туловище вперед, тем самым, «раскладывая» бесчувственные ноги в горизонтальное положение. Добившись наконец задуманного, он, совершенно без сил рухнул в мокрую траву густого мавританского газона и… заплакал.
О чем плакал мой несчастный герой? О том ли, что не удался его план? По этому плану он должен был во время ночного купания (почему он решил, что влюбленные непременно станут ночью купаться? Наверное он думал, что так бы поступил он сам?), неслышно, незаметно, как может только он, поднырнуть и утащить ненавистного соперника за ноги на дно. Потом бы он так же незаметно вынырнул бы под ивами. Затем бы он оделся и прибежал бы на крик несчастной Даши, как случайно проходивший мимо дачник. Она бы кинулась ему на грудь, ища защиты от такой скандальной неприятности, а он бы убедил ее, что Алешу все равно не вернуть, а хлопот с милицией, да и со слухами по городу, репутация и все такое, святая церковь, опять же…. В общем, они бы оставили труп плавать в свое удовольствие, а он бы вызвал такси и отвез ее к ней домой, но, так как она после такого стресса и лицезрения утопленника побоялась бы остаться одна, то он бы и задержался у нее до утра охранять ее тревожный сон. Но ей бы не спалось, он бы обнял ее и…. Какая жертва может быть более доступна, нежели напуганная, ищущая защиты в тебе и только в тебе женщина (где-то я это уже слышал).
Хороший план. Он его придумал за те три часа, что прогуливался по сосновому бору в ожидании темноты. Планом такое, согласитесь, можно назвать лишь с очень тугой натяжкой. Скорее, это была игра больного, очень больного воображения. Презреть ли? пожалеть ли? отвернуться и забыть ли? Господь, и ни кто иной поместил такого человека в мир, наделил такой ущербной внешностью и еще более обглоданной натурой серой и грязной крысы. Господь понимает, что красивого, да успешного не заманить под свои штандарты. Он плодит от рождения несчастных людей, или делает счастливых несчастными, дабы сколотить войско свое? Для войны с кем? Со счастливыми? Ох и задаст Он мне на Страшном суде за такие мысли.
Я служил на том предприятии в отделе рекламы. Вот и столкнулся как-то с Артуром Адамовичем Сиротой на одном проекте. Выставку мы делали нашей продукции, а он вроде как подвозил экспонаты. Он к тому времени уже сильно пил, курил, как паровоз, растерял все волосы, в церковь тоже перестал ходить, а когда напивался (выездная выставка предполагает и долгие, скучные, кабы не водка, вечера), все рассказывал мне эту странную историю. К открытию, за ненадобностью, Артур Адамович уехал восвояси, а вот стендистом на той выставке, так уж сошлось, работал некий Алеша Шляйхер. С ним приехала и его жена, Даша. Ей вроде бы и не по штату, но она взяла за свой счет, чтобы ни на шаг…. И, каким-то вечером, расчувствовавшись под вишневый ликер с сухим мартини, поведали они мне свою удивительную историю любви о том, как какая-то водяная крыса вдруг решила их судьбу, одарила их счастьем.
Аминь.
30 января 2012 года