– А вот, кстати, Виноградов: помните Виноградова? Да нет! Угрюмый такой, вечно у него щетина – как непалёный поросёнок. Ну, да!.. Он ещё на «казанке» с оторванными булями под двадцать пятым «Вихрём» ходил... Вот-вот... Чего ни спросишь, всё молчит, только «Приму» жабает. Кроме «ну», да «мек», с него ни хрена не добьёшься. Прямо любовь у него какая-то к этим как его? местоимениям. Даже не матерился! Вообще...
Ну, значит... Тьфу ты! И я туда же с этим «ну»! Значит, сидим мы на бережку, мотор чиним, втроём, значит: я, Валера Костырин и Колька Резвинский. Само собой не в сухую, по граммулечке через раз пропускаем, так, больше для порядку, не злобствуем. Дело к вечеру.
...Летит! Выскочил из-за поворота, на полном газу, рубильник свой красный из капюшона выставил, и сходу – в берег, аж вся лодка на песок выскочила. Понятное дело – мы удивились. Он наш пузырёк, который в воде охлаждался, – всмятку, значит! Конечно, удивились. Когда это было, чтобы Виноградов пьяный катался?.. Кто помнит?.. Вот и я говорю...
– Что же ты, с-сукин сын, как с болта сорвался!? – кричим. – Места тебе по берегу мало? Залил моргало-то, а другим теперь вот убыток!
Смотрим, нет, похоже, трезвый, только носом хрюкает, а из лодки не вылазит. Характерно так хрюкает – плачет, в общем.
Ей-богу, плачет! Мы и сами удивились: Виноградов – и плачет!
Подошли, значит... Что такое?!.. А он, гад, не плачет – это он так смеётся!.. Вот и мы тоже... Зараза... Весёлый! А другим – убыток...
Спрашиваем: чего ржёшь-то? Смефуёнчик в лесу нашёл или беда, какая? (От беды люди иногда тоже смеются, шок называется).
– Ну,– говорит, а потом, – мек, – говорит, головой мотает и хрюкает.
Мы с Валеркой плюнули и отошли, а Резвинский к нему прицепился, любопытно стало: что да как?
– Ты, – говорит, – это брось! «Нукать» и «мекать» мы и сами умеем, а за пузырёк расплачиваться надо – вот и рассказывай!
Виноградов глаза круглые сделал, вытаращился:
– Какой ещё пузырёк? – говорит.
А Резвинский ему горлышко от бутылки показывает и ехидно так:
– Ты своим корытом честную компанию без выпивки оставил, а нам ещё мотор собирать, а? Вот и колись на историю, что там у тебя приключилось, пока мы трудиться будем.
Виноградов лыбиться перестал, вроде как виноватым оказался.
– Давай, давай! – дожал его Колька. – А то смешно ему, видите ли, а людям убыток...
...Рассказывать, естественно, Виноградов не умел, поэтому в точности правду гарантировать не могу, – передаю всё с Колькиных слов, он слушал, а мы поршневую на моторе делали:
... Вы, чай, помните: за Чертовой протокой – Старое озеро?.. Не помните?.. Ну, да его мало кто знает. Туда без молитвы да случая – хрен попадёшь. Ни лодкой, ни пёхом – завалы, болотина. В общем, глухое место...
Так вот, Виноградов проход туда надыбал, со стороны Сухого Казыма. Далековато, правда, но дырка в завалах там оказалась – на лодке, под шестом пройти можно. Чё ему на этом озере?.. Ну, ладно... В общем, он туда иногда захаживал.
В этот раз ему стрельнуло там побывать, карасишек поботать. Карась там серьёзный, до килограмма случается, сам видел.
Заползает он, значит, в дырку, проходит её – долго проходит, но проходит. Всё чин по чину. Распускает сетёшку на озере, вдоль кустов, подвязывает пустую канистру, чтоб видно было издалека и отъезжает на своё любимое место – отдохнуть. Отдыхает, значит...
Как он там отдыхал, я не знаю – прикемарил, наверное, чуток, а когда очнулся , смотрит: канистра потихоньку вдоль кустов двигается. Естественно, сама по себе она плыть не может – течения нет и к сетке она привязана, но плывёт! Значит, одно из двух: либо отвязалась, либо сетку кто-то тащит. Присмотрелся получше, ветер понюхал, – нет. Ветра нет, да и плывёт она как-то странно – рывками. Ясное дело – кто-то сеть с берега выбирает.
...Колька Резвинский как-то, давненько уже, ловко выразился: «Когда Виноградов в обиде, его любимый жанр – орясина». Может, про «жанр»-то он и загнул, но по сути – верно. Обиженный Виноградов – вещь совершенно ужасная... Кто видел его в раздражении?.. Вот-вот...
В общем, значит, Виноградов, конечно, обиделся. Как это так: на его озере, его же сеть, посреди бела дня, при живом хозяине – ну, и всё такое.
Он даже в лодку садиться не стал. Схватил, что под руку попалось – главное, длинное и тяжёлое, и вдоль берега, в жутком расстройстве, пошёл выяснять причину.
...За кустами злодеев видно не было, а Виноградову и смотреть на них не хотелось. Чё смотреть-то, когда и так всё ясно? Слышно было, что пыхтят и сапогами по тине хлюпают, торопятся, видимо.
Он и не стал смотреть и прислушиваться.
Выломился из кустов и ка-а-ак ух...чит по чему попало! От души так звезданул – соображалку-то уже заклинило!
... Да-а-а... Вот ведь, как бывает... Убил бы, ведь, человека на смерть... Если бы человек попался...
От чего тот медведь помер – полной ясности нету. То ли от Виноградовой орясины, то ли от испуга, но факт налицо: Виноградов столбом стоит, а медведь, тот, который рыбкой из его сети лакомился, лежит, значит, напрочь мёртвый.
...Как же тут не смеяться? Конечно, смешно.
Потому он из лодки и не вылезал, чтобы испачканные штаны его не выдали.
А поршневую мы так и не собрали – подшипник развалило, а другого под рукой не нашлось...
Продолжение http://www.proza.ru/2012/01/29/2062