- Колька, вставай!.. Встава-ай, лихоманка тебя задави! - будила Верка мужа. Ругалась она виртуозно – иной мужик позавидует.
Николай заворочался на кровати, натягивая на взъерошенную голову одеяло. Жена не отставала.
- Вставай, бесов клин!
Колька приподнялся на локте, припухшими глазами сердито уставился на жену.
- Тебя че, на воде несет?.. Куда вставать, зачем? Выходной же!
Он откинулся на подушку. Сон ушел. Колька лежал, закрыв глаза, вспоминал вчерашний вечер. Сколько же он выпил?.. Ох, много! Он вдруг смутно вспомнил, что поставил вечером в холодильник бутылку пива, откинул одеяло, пошлепал по приятно прохладному полу на кухню.
Пива в холодильнике не было. Колька стоял, почесывая одной ногой другую, - осторожно недоумевал. Наконец неуверенно позвал жену:
- Вер!.. А Вер!
Чего тебе? – появилась на пороге та.
Тут я вчера… пиво ставил, - робко промолвил Колька, отводя глаза.
- На волосы я твое пиво пустила, - отрезала жена. Хотела уйти, но передумала, стояла, испытывающе глядя на мужа.
Тот посмотрел на ее маслянисто-мокрые волосы, прикурил «беломорину» и, перехватив взгляд, устремленный на его дрожащие руки, смутился, подумал со злостью: «Ишь ты, культурная стала – пивом голову моет… Интеллигенция!».
- Й-и-ы-ы! – брезгливо протянула Вера. – Не стыдно?
Колька вместо ответа блеванул в раковину.
- Ну что, ладно? – издевалась жена.
Колькино лицо покраснело, в висках он чувствовал неприятную тяжесть, дышал тяжело. «Сама же, чертова кукла, виновата, - хотелось ответить ему, - жили в деревне как люди, так нет, подавай тебе город… Вот и получай».
Вера ушла в комнату, зашуршала, захлопала постелью. Колька сидел на табуретке, облокотившись на край раковины – отдыхивался. На душе было погано, тоскливо – хотелось быть здоровым, сильным. Он с грустью вспомнил, как всегда по утрам, в деревне, задавал скоту корм. Как выходил на крыльцо в старом, но теплом ватнике, в подшитых валенках, прогревшихся за ночь в русской печке. Чистый морозный воздух не позволял вдыхать полной грудью, и Николай цедил его мелкими глотками, как будто пил ледяную воду, боясь простудить горло. Несколько минут он стоял на крылечке, прощаясь с остатками сна, смотрел на звездное небо, пытаясь угадать погоду на предстоящий день; потом, грубовато-ласково отпихнув валенком бросившегося под ноги заиндевевшим клубком Шарика, шел к пригону.
Корова встречала его шумными вздохами, поросята недовольно похрюкивали и взвизгивали, подминая друг друга, только куры равнодушно открывали один глаз и снова, перебрав несколько раз лапами по насесту.
Сладко пахло навозом, и голодный Колька даже немного пьянел от этого запаха. Он аккуратно вычищал хлев, время от времени беззлобно замахиваясь на теленка, норовившего ухватиться за надорвавшийся карман фуфайки; потом носил сено – сухое, напоминающее о знойном лете.
… Колька вздохнул, снова потянулся за папиросами. Когда это было? Теперь Николай – горожанин. «Горожанин!» - Колька скривил губы. Что толку с этого города? Людей – миллион, и все куда-то бегут, как заполошные… В магазинах – очереди, не протолкнешься. Куры – синие, ровно её доили перед убоем; молоко – тоже синее, и молоком-то не пахнет. «Подлежит кипячению». Когда это в деревне молоко кипятили? А тут… Колька вон попробовал его сырым пить, так полдня в нужнике просидел. Вода в городе – с хлоркой, сладкая какая-то, у Кольки от неё аж изжога первое время была. То ли дело в деревне!
Николай мечтательно улыбнулся, но тут улыбка сбежала с его лица. «И все она! - злобно подумал он о жене. – Загорелось ей! «Поедем да поедем!». Как уж он её отговаривал! Но ведь недаром сказочка есть про упрямую жену: ей муж «брито» говорит, а она ему – «стрижено».
Да и сестрица хороша – «Переезжайте, не пожалеете! Полдома ваши, куда нам такой домина!.. Деньги постепенно отдадите – мы ведь не чужие». «Не чужие!». С родного брата три тыщи слупила, как с миленького! «И детям лучше будет – им учиться надо». А в деревне-то что же – школы нет?..
И не лучше им тут вовсе – вон Володька жалуется: обижают его одноклассники, «деревней» дразнят. А чем деревня города хуже? Хлеб-то не на балконах растет, не в парках.
А самому Кольке лучше здесь, что ли? Что толку, что он в городе живет? Ни в театр, ни в филармонии разные он не ходит. За полтора года только в цирке и был один раз. В деревне, там дело всегда найти можно: то забор подправить, то сарай перекрыть. А скотина, а огород? Да что говорить – хозяйственный мужик (а Колька хозяйственный!) не будет из угла в угол ходить или целый вечер на диване перед телевизором валяться.
Пробовал и здесь Николай хозяйство наладить. Сетку достал металлическую, отгородил ей кусок своего садика маленького; цыплят купил – все дело будет. Только неудачно он курятник поставил – за забором пивнушка находится. Подрастать начали цыплята – Колька и пшеницу на базаре покупал, и мел находил, старался, в общем. Только зря старался – выросли цыплята какими-то пришибленными, вялыми, несутся плохо. И яйца-то какие-то невкусные. Колька сначала на инкубаторское их, кур, происхождение грешил. Только через год увидел он, что мужики, которые в пивнушке пиво пьют, хлеб в пиве да в вине мочат и его курам бросают. А куры из-за этих кусков только в драку не кидались. Спились куры окончательно. Колька, когда такое безобразие узрил, крепко мужиков материл. А тем что? Ржут, как жеребцы. Колька от ярости бессильной тут же курам головы поотрубал и в помойку тушки выбросил, даже перо Верке не позволил ощипать – так обозлился.
Сейчас Колька вспомнил про кур с беззлобной усмешкой. Он поднялся, пустил из крана струю, долго пил теплую воду. Напился; уселся снова, подавляя тошноту; сложил левую руку лодочкой, дыхнул в нее, потянул воздух носом. «Ох и дух! – подумал. – Как медведь ночевал!». Сейчас бы баньку! Похмелье само то паром выгонять. А после баньки кваску холодного, чтобы зубы ломило. Или простокваши.
Колька вздохнул, вспомнив радости свои прошлые. Тут он в общественную баню ходит. Анекдот: в баню на трамвае. А в бане – народу не протолкнешься, полки скользкие какие-то, в парной с потолка капает – горе, а не баня.
Нет, долго тут, в этом городе, Колька не протянет – на погибель свою он сюда переехал. Он опять со злостью вспомнил сестру и жену; пожалел, что легко поддался на уговоры – надо было упереться и не ехать; пусть плачут, уговаривая, а ты – реви да не соглашайся. Николай с завистью подумал о детях – они сейчас в деревне, у бабки отдыхают.
В кухню вошла Вера – в новом платье, с завитыми волосами. Муж неприязненно посмотрел на ее прическу – ишь, перманеты делает, красуется; подумал: «Ну-ну, голубушка, красуйся, красуйся, я-то тебя всякой видел – и девчонкой сопливой помню. Горожанка, мать твою».
- Ну и долго ты голышом сидеть думаешь? – уперев руки в бока, спросила Вера.
- А чё? Куда мне торопиться? – независимо отозвался Николай, однако поднялся, пошел в комнату. Там, извлеченный из шифоньера, на стуле лежал его новый костюм.
- Вер! Это чё ж – идти куда собралась? – растерянно крикнул он. – В гости, что ль?
- В гости! – каким-то особенным, ехидным тоном ответила из кухни Вера.
- Так мне чё ж – одеваться, значит? В костюм… Костюм одевать?
- Умойся сначала.
Колька послушно прошлепал в кухню; осторожно касаясь ладонями лица, умылся.
На крылечке кто-то затопал. Колька быстро скользнул в комнату, выглянул из-за косяка двери. Пришла сестра – Клавдия. Кивнула Кольке, прошла в кухню, закрыв за собой дверь. «Секретничают», - с неприязнью подумал Колька и принялся натягивать брюки.
Колька одевался, прислушиваясь к разговору в кухне. Слов слышно не было, и только по интонациям говоривших можно было догадаться, что Клавдия настойчиво уговаривает в чем-то сомневающуюся Веру.
- Бу-бу-бу, - уверенно бубнила она.
- Бу-бу-бу-бу, - сомневалась Колькина жена.
«Уж не к ним ли в гости-то идти?» - подумал Колька.
Он уже натягивал носки, когда, добубнившись до чего-то, сестра и жена показались на пороге комнаты.
- Вот что, Николай, - избегая его глаз, заговорила Клавдия, - мы тут с Верой, - она кивнула в сторону Веры головой, словно ожидая ее поддержки, - мы тут с Верой поговорили вчера… - Она умолкла, подбирая слова.
Колька тревожно смотрел на близких ему людей – чувствовал, что услышит сейчас что-то важное и, наверное, неприятное ему. «От этих кукл добра не жди», - подумал он, а вслух сказал:
- Ну, чего вы там еще надумали?
Клавдия, уловив в его вопросе недовольство, осмелела:
- Лечиться тебе надо.
Николай вылупил на нее глаза. Вот как – «лечиться». Да он здоров, как бык. Вслух оказал:
- Вот это ловко! Это чё же получается? Вы поговорили, а я лечись. Ловко. Вы что же… этот… как его?.. консилиум, да? Ну и чем же я заболел, от чего вы меня лечить собрались?
Клавдия рассердилась:
- Ты нам тут это… не придуривайся! Запился совсем! «От чего лечиться»!
Колька аж рот раскрыл.
- Это вы меня от пьянства, что ли, лечить собрались? Тю! Сдурели бабы!
И все же Кольке нехорошо стало, стыдно. Неужели он пьяница? «Да кто же из нас не пьет?» - хотелось ему спросить у женщин. Но он не спросил. Так и стоял, держа один носок в руке.
А Клавдия, видя его растерянность, продолжила строго:
- И не вздумай увиливать – с участковым поведем, уже договорились с ним. («Врет!» - подумал Колька). Он нам так и сказал - пусть, говорит, сам идет – там тем, кто сам явился, скощают. Понял?.. А если, говорит, сам не пойдет, мы его тогда силком отвезем, одно ваше слово. Понял?
Колька засомневался: «А ну как не врет?» Он решил уладить дело по-хорошему..
- Ну… не буду я больше, сказал он, потупив глаза.
- Ты уже тысячу раз зарекался, - по-прежнему строго сказала сестра.
Николаю очень захотелось нагрубить ей. «Ты бы своего мужика учила-лечила», - подумал он. Но мысль об участковом заставила его прикусить язык.
Из-за плеча Клавдии умоляюще смотрела Вера. Что-то подобрела, жалко ей, наверно, мужа
- Ты уж тысячу раз зарекался, - сказала Клавдия, - а все равно с работы каждый день пьяный приходишь.
- Ну уж так прям и пьяный, - брыкнулся Николай.
- Ладно-ладно, не говори, - приказала Клавдия, - обувайся.
Николай стал натягивать второй носок. Угрюмо подумал: «А ведь поведут, как пить дать поведут». Насчет работы, то есть насчет того, что он каждый вечер выпивши приходит – это точно. Паршивая у Кольки работа, вернее, работа-то ничего, калымная, да вот калым-то куда уходит?
Переехал Колька в город – куда работать идти? Пошел сантехником в домоуправление – в армии выучился, в стройбате служил. Напарником у Кольки – Витька, парень ушлый. Где чего продать, деньгу выбить из клиента – мастер золотые руки. Пойдут они по вызовам, пока Колька с кранами-унитазами копается, Витюха хозяев обрабатывает – на ухо им шепчет, плечами пожимает, руками разводит. Закончат Колька и Витька работу, выйдут из квартиры – Витька трояк из кармана достает, напарнику подмигивает, в магазин тянет. Кольке сначала стыдно было перед клиентами, потом ничего, привык. А на трояки скалымленные вино берут. В самом деле, не может же Колька полтора рубля себе требовать, тем более Витькина заслуга, что у них эти трояки появляются. Вот и привык Колька к винишку. А мужику эта зараза в больших дозах и часто противопоказана – спиться недолго. Но опять, какой же Колька пьяница – получку всю до копейки домой приносит, дети с голоду не помирают, одеты не хуже других. И все равно, надо Николаю работу менять. Да теперь уж чего? Все равно от сестрицы и женушки не отбиться.
Вздохнул Колька тяжко и покорился. Подумал только: «Ох, чертовы куклы! По-ихнему выходит. Вот тебе и «брито-стрижено!».
…Перед воротами у невзрачного дома с вывеской «Городской наркологический диспансер» притормозил Николай – стыдно стало. Однако с двух сторон его подтолкнули Вера и Клавдия. Так и вошел – под конвоем. В регистратуре потребовали паспорт, Колька обрадовался, да рано – Верка паспорт его из сумочки достала и в окошечко подала. Грустно смотрел Колька, как на него карточку заводят. После направили его в кабинет, опять он под конвоем по коридору пошел. Мужиков в этом коридоре толкается – пропасть! И большинство такие ухоженные, одеты дорого, и не подумаешь, что пьяница – на улице встретишь – прямо инженер. Бабы тоже есть – сидят, носы воротят – вроде случайно здесь оказались.
Занял Колька очередь в кабинет, какой ему указали. Впереди него народу – человек десять. Пошел он покурить – «Куда?» - Клавдия спрашивает. Неудобно Кольке перед людьми, однако показал ей папиросы – покурить, дескать. Клавдия за ним пошла – боится, что сбежит брат. Он в беседку пошел, а она на крылечке осталась – смотрит, глаз не спускает.
Сидит Колька в беседке, «беломорину» во рту перекатывает. И стыдно ему, что оказался в таком нехорошем месте, и во рту сухо после вчерашнего. «Эх, пивка бы сейчас, - думает он, - враз бы комплекс неполноценности прошел».
Интересно Николаю, как его лечить будут. Слышал он, дадут каких-то таблеток, а потом водки – блевать будешь так, что желудок чуть ли не наизнанку вывернется. Ну, блевать Кольке не впервой, с похмелюги приходилось. И все же насмелился он подойти к мужичку, какой ему попроще показался.
- Слушай-ка, земляк, - говорит, - ты тут лечился?
- Ну? – отвечает мужичок, с интересом оглядев Кольку.
- Как тут лечат-то?
- Ты что, первый раз? – мужичок обрадовался. А Колька подумал: «Чего радуется, дурак?». И кивнул, сглотнув слюну.
Мужичок гордо на Николая посмотрел, как будто ростом выше стал. «Ишь ты, выпендривается. Будто орден тут получал», - снова осудил его Колька.
- Ты когда последний раз пил? – спросил мужичок.
- Ну вчера.
- Плохо тогда твое дело, брат.
- Чё такое? – испугался Колька.
- А то, что первым делом влепят тебе в задницу укол перогинала, а то и сульфазина.
- А какая ж разница?
- Да вообще-то хрен редьки не слаще, - охотно пояснил мужичок, - но перогинал все же полегче. Но ты не волнуйся, тебе-то, наверно, сульфазин поставят.
«Ишь ты, успокоил, подлец», - подумал Николай, но вслух спросил:
- Ну и чё?
- Ну и ничего… Часа через четыре начнет тебя стрехобачить.
- Это как?
- Да так. То в жар, то в холод бросать будет. Температура подскочит – может и за сорок.
- Но?
- Да… В общем, с похмелья болел когда-нибудь?
- Так я и щас с похмелья, - ответил Колька и укоризненно посмотрел на консультанта – дескать, чего глупые вопросы задаешь – чего бы ради я тут находился, если б ни разу с похмелья не страдал.
- Вот, - подхватил мужичок, - будет у тебя такое же состояние, как с похмелюги, только раз в пятнадцать хуже.
Николай уже жалел, что начал расспрашивать о лечении – лучше бы не знал ничего, легче бы было.
- И будешь так мучиться часов шесть – восемь.
Колька испугался – в груди у него возникло такое же ощущение, какое бывает, когда летишь самолетом и проваливаешься в воздушную яму.
А мужичок продолжал стращать:
- И так они тебя три дня казнить будут.
- Три дня?!
- Да. Через день. Если ты очень уж запитый, ты на второй день и подняться не сможешь.
Колька, волнуясь, только слюну глотал.
- Задница от этих уколов так болит, что, веришь-нет? – на животе спать будешь.
«Ах ты сволочь, как расписывает», - подумал Николай.
- Но, - мужичок загадочно улыбнулся, - но от этих мук два средства есть.
- Какие? – с надеждой выдохнул Колька.
- Возьми две таблетки радодорма (снотворное это) и четыре – анальгина и выпей. Уснешь – утром нормально встанешь.
- А сердце? – вмешался вдруг мужчина, стоявший неподалеку.
- Чего – сердце?
- Анальгин, он на сердце влияет… Вредно.
Николай покосился на вмешавшегося. «Ишь ты! Водку глыбать – нету сердца, а как анальгин – сердце у него».
- Ну тогда можно второе средство, - не стал спорить опытный мужичок. – Вот поставили тебе сульфазин – иди сразу в магазин, бери пузырь...
- Пузырь? – удивился Николай.
- Да. Лучше водку… или «Стрелецкую». Стакан завали сразу, потом посиди полчасика, покури там, закуси, и можешь дальше бухать – никакой тебя сульфазин не… не… - мужичок замялся, подбирая слово, не нашел, улыбнулся, махнул рукой. – В общем, утром только с похма, может, и будешь болеть.
«Все-то, сатана, знает, - с восхищением подумал Колька об эрудите.
- Ну а потом? – спросил он.
- Потом будут тебе витамины колоть всякие, еще какой-то укол, в общем, по два укола в день. Болючие, - мужичок, улыбнувшись, сморщился, вспоминая, наверно, эти уколы. – Как поставят, ты постарайся сразу же, чтобы лекарство рассосалось, - три задницу, шоркай, домой придешь – грелку приложи, а то, я уж говорил, на животе только спать и сможешь.
- Дальше.
- Десять дней тебя этими уколами колоть будут.
- А потом? – Николай заторопился, видя, что на крыльцо вышла Вера. – Рыгать заставят?
- Может, и заставят, - спокойно ответил мужичок.
- Ну и как?... Тяжело?
- Да это кому как – иные и сознание теряют, кислородом откачивают, - по-прежнему, не волнуясь, проинформировал мужичок.
«Эк он, паразит, спокойно разъясняет, - подумал Николай, направляясь к жене и морально готовясь к предстоящим мукам. Только одна мысль утешала его: «Клавка говорила, если сам пришел, скостить должны, пожалеть».
Взойдя на крылечко, Колька вполголоса сказал жене и сестре:
- В кабинет один пойду.
- Да как же… - начала было Клавдия, но Вера ухватила ее за руку: «Да пусть один идет».
Клавдия посмотрела на сноху с осуждением, но не сказала ничего.
…Через пять минут Колька боком протиснулся в дверь. За одним столом в кабинете сидел улыбчивый старичок, за другим – молодая полная женщина. Старичок усадил Кольку на стул, начал расспрашивать, по-прежнему улыбаясь. Отвечал на его вопросы: что пьете? Да сколько пьете? Да как часто пьете? Колька думал, вглядываясь в улыбку нарколога: «Улыбаешься, божий ты старичок? С такой же улыбкой и страдать меня заставишь, с тебя станется!». И все же Колька надеялся – должен старик скостить, сам ведь Колька сдался, добровольно. Но тут дверь скрипнула, и в кабинет робко вошли Верка и Клавдия. «Ах, черти вас нюхай!- поразился коварству родных Николай, - жди теперь – скостят! Как же! Под конвоем, скажут, привели». И его покинула надежда.
Минут через пять Кольку выпроводили, вручив ему бумажку и велев идти в процедурный кабинет.
…В процедурном кабинете ему приказали расстегнуть и приспустить брюки. Колька с интересом и страхом смотрел, как заправляли для него огромные шприцы.
Уколы оказались болючими – Колька потер ягодицу и нашел в себе силы пошутить: «Несправедливо – башка соображала, глотка пила, а отвечать – заднице».
- Давай, давай, застегивайся, - улыбнулась медсестра, - в понедельник придешь снова.
- Приду. До свидания, - отозвался Колька с порога.
Он вышел во двор, закурил и принялся мять рукой ягодицу, прислушиваясь к себе – ничего не началось?
Николай не успел выкурить папиросу, как из дома вышли Вера и Клавдия. Первая была как-будто чем-то расстроена. «А-а! – подумал Колька. – Тоже, небось, попало? Тебе-то что, веретешка ты эдакая! Мне сегодня загибаться-то».
Колька вспомнил о средствах, которыми советовал ему воспользоваться мужичок. Разве что попробовать их? Но тут же в голове зашевелились сомнения – кто его знает, чем все это кончится? Корёжить-то его будет от того, наверно, что лекарство с алкоголем в какую-нибудь там реакцию вступит. Ну их к бесу, эти способы. «Не сдохну», - решил Колька, шагая вслед за женщинами на остановку.
Плохо Николаю стало, как и предупреждал осведомленный мужик, через четыре часа. Он вдруг почувствовал ужасную слабость, тело его покрылось потом, ноги стали противно дрожать, так и норовили подогнуться. Николай лег на диван, тяжело дыша. Жар сменился ознобом. Вера, увидев, что мужа трясет, что на лбу его выступили крупные капли пота, заботливо укрыла его ватным одеялом, присела рядом. Она виновато смотрела на Кольку, черты ее лица стали по-бабьи жалостливыми.
Смерили температуру – 39,5. Кольку мучила жажда, он облизывал языком высохшие вдруг губы, мотал головой из стороны в сторону, приговаривая про себя: «Вот тебе и брито-стрижено». Вера приносила ему воду, которую он жадно глотал, разливая на грудь.
После очередного приступа жара Николай взял руку жены, неподвижно сидевшей рядом и в оцепенении смотревшей на уголок подушки, нежно погладил эту маленькую, но натруженную кисть. В ответ Вера ласково и виновато улыбнулась и погладила мужа по голове, как ребенка.
Все-таки Колька любил эту женщину. Не люби он ее, разве бы он согласился уехать из деревни. Такой бы город показал, что она и названье его забыла бы! И сейчас, чувствуя нежность к этой женщине, он робко попросил:
- Вера! Слышь, давай уедем! Уедем домой, в Николаевку.
Вера недоуменно посмотрела на него, спросила:
- А как же ребятишки, дом?
- Что дом? Там у нас дома, что ли, не было? – грубовато ответил Николай. И добавил тихо, вкрадчиво:
- Не могу я здесь, пойми ты! Не моё это все, чужое… Я ведь мужик, мне работать надо, а тут… унитазы.
- Как же мы уедем? Вроде наладилось тут всё…
- Нет, Вера, ты как хочешь, а я не могу. Не могу я на четвертом десятке жизнь заново лепить… Все равно уеду… А ты… ты, что ж, ты можешь оставаться.
- Ладно, завтра поговорим, а сейчас уснул бы ты, Коля, - сказала Вера и добавила, словно про себя: - И для меня тут не всё ладно.
«Вот тебе и брито-стрижено», - подумал Колька, снова впадая в жар.