НЕ ПРЕДЕЛ
Безответственность свободы –
безалалаберности суть
русской памяти народов...
Покорить святую Русь
не смогли монголы, немцы
и немцовы всех мастей,
даже эти; котеленцы
из безнравственных частей,
мандельштамы, пастернаки,
маяковские и блок
по Земле из нато траки
через запад на восток
шли... Разбили на Непрядве,
исписали весь Рейхстаг.
Мы живём в такой неправде,
а король, простите наг.
Нагловатый на татами
и в баталиях с Чечнёй.
Неизвестными устами
прикоснулся что ли Ной
к неизвестности народа
в независимости злой.
Это что же за порода?
Не витает над Землёй
безысходности сермяжной
на ветру эпох и лет?
Выживает лишь отважный
несгибаемый Поэт
в редком бизнесе романов
без обманов, глупых фраз.
Звон пустых с дырой карманов,
веселивший нас не раз,
умеряет пыл желаний –
оказаться выше всех
под ветров пустых камланий,
заворачивая мех, –
прокатиться по излогам
необъятной пустоты
и вернуться по тревогам
из-за той густой черты.
За которой честь и слава,
и безнравственный покой,
да советская облава
там, где жизни никакой,
а сплошная невезуха
на излёте торжества.
И я, слушая в пол-уха,
понимаю, что Москва
не предел моих мечтаний, –
лопнувший давно пузырь
с поименностью топтаний...
Лучше буду я Сибирь
обихаживать стихами,
восхищаясь красотой
и несбывшимися снами
за туманною чертой,
подведенной в знак протеста
пред безмолвием тоски,
рассекающей по текстам,
рвущей память на куски.
ПО ПРИХОТИ АМБИЦИЙ
Ходил одинокий по лесу,
смотрел на верхушки берёз.
Во тьме осмеянья опешил...
Смеялся, как видно, до слёз
пугающий ветряный филин,
свистели обрывками фраз
по небу летящие ИЛы.
Глядели безмолвно на нас
цыплята кукушки осенней
в кустах безнадежности дней.
Ходили мы тропкой мгновений
в завесе печальных дождей...
И думалось нам: безмятежно
пройдём по изгибам судьбы.
Случается всё неизбежно,
и падают в ветер столбы
на странность новейших историй
со скрипом ночных кутежей,
где смотрят печали с укором
из длинных, как сон, куражей
по прихоти злого участья
не мною придуманных фраз
с желанием в поле умчаться,
покинуть дремучий Кавказ.
И вновь оказаться в Сибири
среди незаезженных лет,
шагая по вольности шири,
где взору препятствия нет
я вижу подвохи сомнений.
В кровавом беспамятстве свет
пробьётся сквозь тучи гонений
и снова вернётся Поэт
в среду обитания предков
с полётом фантазии... Честь
присуща солдатам. Нередко,
позором становится месть
за странность нелепых амбиций
политиков новой волны,
бегущих куда-то с позиций,
познавших всю прелесть войны.
Да что им страданья народов,
подумаешь, – стонет Чечня.
Они ж насаждают свободу,
тому подтвержденье война.
***
– Вольному воля в безволье... –
думалось мне в тишине
редкой печали за Обью
всхлипов звучавших во мне...
Всё повторялось, и снова
шёл невесёлый артист.
Вспомнил я Гену Панова,
вспомнил Озолина. Чист
каждый Душою Поэта
был независим и смел.
Жду я от них не совета,
слышу я отзвук новелл
с лёгким испугом, однако,
в радости будней, и вновь
радует памятью знака:
вольному воля – любовь.
ТЯЖЁЛОЕ БУЙСТВО
Иду по бездорожью в счастье,
смотрю на белую весну.
И хочется туда умчаться,
и погрузиться в тишину,
нависшую над полем счастья
в осеннем сумраке небес.
Не хочется со злом встречаться
под редким пологом чудес
не раннего восхода грусти
на повороте в темноту,
где виден каждый кустик
как погружают в пустоту
осенних сумерек напевы,
по золоту листвы шурша.
И словно все деревья немы,
захолодела в них Душа
в прощанье с летом неувязок,
в тяжёлом буйстве по утрам
забытых за ночь дивных сказок,
не заключенных в дикость рам,
сколоченных былой отвагой,
вгоняющих нас в рамки лет,
промчавшихся в века ватагой,
и снявших горечи запрет –
на радость узнаванья грусти
в осенней радости цветов,
когда в безволии несутся
стихи со стаей облаков.