Продолжение. Начало - http://www.proza.ru/2011/02/02/1325
Я вздохнул и посмотрел на притихшего Алексея, рассеяно листавшего свой фотоальбом.
За тумбочкой раздался шорох и постукивание – это Машка расчёсывалась, приводила себя в порядок перед тем, как выйти к людям.
Лёша встрепенулся, заулыбался, подошёл к тумбочке и постучал по ней пальцем.
- Ну что, соня, выспалась? Давай, выходи уж, хватит прихорашиваться, ты и так красивая!
Между тумбочками показалась Машка, подняла голову, пошевелила усами и, сев на задние лапки, прижала передние к груди.
Лёша взял её на руки, погладил и, поднеся к щеке, замурлыкал:
- Ну, здравствуй, Крысючка. Говорят, что ты недавно чуть не умерла? Обманывают, небось, вон ты какая шустрая!
По давно установившемуся ритуалу Машка ощупала усами Лёшкину щёку и, поднявшись на задние лапы, уткнулась носом в его ухо.
Зажмурившись и сморщив от щекотки нос, Лёша рассмеялся:
- Да ладно, хватит тебе расцеловываться. Я тоже по тебе соскучился.
Я улыбнулся, глядя на их встречу.
Машка помнила его, хотя приезжал он редко, и встречала своего спасителя с тихой радостью и нежностью.
Заметив мою улыбку, Лёша предположил, что "гроза" уже миновала, и решил изящно и непринуждённо "закрыть" неприятную тему.
- Пап, ты вот укоряешь меня насчёт Кроши, а ведь когда я крысу завёл, ты тоже возмущался. А теперь вы все с ней носитесь, все её любите и радуетесь общению с ней. Она приносит радость, и уже только ради этого стоило её завести. Может быть, и с Крошей так будет.
Я вздохнул и покачал головой. Настроение моё мгновенно испортилось. Увы, напрасно сын надеялся на благополучное завершение разговора.
- Да, Лёша, может быть и с твоей Крошей так будет. А если не будет? Как она тогда будет жить, и главное – зачем? В чём будет смысл её существования?
Ты ведь пойми, дело не в Кроше, и даже не в Машке, а в тебе, потому что ты именно "заводишь" животных.
Пока тебе с Машкой было интересно-приятно-удобно, и ей, конечно, было хорошо. Но изменились обстоятельства, появились проблемы, и она стала тебе в тягость.
Ты начал искать возможности переложить свои обязанности перед крысой, которые ты взял на себя добровольно, на другие плечи.
Естественно, наилучший вариант – на наши плечи: и тебе не обременительно, и для Машки гораздо лучше, чем оставаться в общежитии с чужими людьми.
Конечно, то, что ты не выбросил своё животное на улицу, как ставшую ненужной вещь, уже хорошо. Значит, у тебя есть сердце, совесть и элементарное чувство долга. Но вместе с бременем забот о Машке, ты утратил и узы, которые связывали тебя с ней.
Ты говоришь, что она приносит нам радость. Да, это так, но чтобы заслужить эту радость, нам пришлось её выстрадать. Это бессонные ночи, тревоги, переживания, всякого рода неудобства, заботы и неприятности, которые крыса нам доставляла и продолжает доставлять. Это бремя, обуза.
Но вслушайся, Лёша: "Об-уза", то есть двойная связь. Терпение, любовь и прощение связали крысу и нашу семью. Ты тоже член нашей семьи, но тебе не понять, что чувствуем мы, когда берём Машку на руки. Для этого нужно было полтора года терпеть её выходки и капризы, убирать за ней и ухаживать.
Ты, конечно, можешь представить, что мы чувствовали, глядя, как Машка из последних сил ползёт к нам, чтобы умереть у ног самого близкого ей существа – человека. Но, увы, только представить. Пережить, прочувствовать такое могут только те, кто связан узами, кто отдал прирученному животному частицу своей души и взял на себя ответственность за его дальнейшую судьбу.
А тот, кто "заводит" животных, детей, жену, или мужа, на такой подвиг самопожертвования, как правило, не готов.
Притихший Алексей, рассеянно внимавший моим отвлечённо-философским рассуждениям, встрепенулся и удивлённо посмотрел на меня, но промолчал.
Я улыбнулся: провокационный перенос темы разговора на человеческие отношения явно насторожил его.
- Да, Лёша, я не ошибся. Иногда можно услышать: "Мы решили завести ребёнка", или: "Пора уже вам и ребёночка заводить", будто ребёнок какой-то котёнок или щенок.
Конечно, если даже ребёнка "заводят" для своего удовольствия, чаще всего со временем он "приручает" своих родителей, привязывает их к себе. Но сколько неприрученных детей, брошенных родителями на произвол судьбы, оказывается в интернатах и детских домах, на вокзалах, в городских трущобах или, в лучшем случае, на попечении дедушек и бабушек?
Да и взрослые не застрахованы от участи быть брошенными. Конечно, фразу "Я завёл себе жену" вряд ли услышишь. Заводят, как правило, любовников или любовниц, заранее определяя этим словом их социальный статус. И хотя "заведённые" такие же люди, их со спокойной совестью можно выбросить на улицу (в смысле - из своей жизни), потому что они и заводились-то с узко потребительской, эгоистической целью.
Впрочем, бывают и исключения, и тогда происходит то, что было показано в фильме "Осенний марафон": любовный треугольник, из которого нет выхода, потому что прирученными, связанными узами оказываются три человека. И ладно бы, если бы все они были связанны между собой, все любили друг друга и чувствовали друг за друга ответственность. Тогда образовалась бы устойчивая, гармоничная ячейка типа "шведской семьи", в которой нет места ревности. В противном же случае неизбежны угрызения совести, страдания и трагедии.
Я перевёл дыхание, давая изумлённому сыну возможность вклиниться в мой чересчур затянувшийся монолог.
- Ну, папа, тебя и заносит! Приручать жену и детей… Семейный гарем создавать… Тебе не кажется, что ты… это… гм… что-то перегнул?
- Ты знаешь, Леша, не кажется.
Вот, например, ты и Наташа решили пожениться. Прежде чем прийти к этому решению, вы полтора года присматривались друг к другу, испытывали себя и привыкали, "притирались" друг к другу. Вы учились находить компромиссы и идти на уступки, учились ущемлять свои желания и заботиться друг о друге. И когда пришла беда и Наташа оказалась в больнице, я, как отец, гордился, что ты выдержал испытание, не попятился в кусты, заявив, что "твоя хата с краю".
Да, формально ты имел на это право: "Подумаешь, подружка! Мы в церкви не венчались и в ЗАГСе не расписывались, и поэтому ничего друг другу не должны". Но есть ещё и долг совести.
За время вашего знакомства вы приручили друг друга, потому что каждый компромисс, уступка, забота друг о друге всё сильнее связывали вас, создавая узы. И эти узы удерживали вас друг возле друга в трудные дни испытаний.
Признаюсь, моё родительское, биологическое "я" тревожно поскуливало в это время: "Ну вот, только этого нам не хватало! Тут сессия, экзамены, а он в больнице сидит. Связался с девчонкой на свою голову! Как же всё это не вовремя!"
Но этот скулёж так и остался у меня глубоко внутри: как отец, воспитатель, я не мог позволить своему малодушному эгоизму вырваться наружу. Как отец, я понимал, что всё вовремя и кстати: судьба предоставила сыну возможность совершить Поступок, чем бы в будущем это не обернулось. И ты, Лёша, его совершил.
-Да ну, какой же это поступок? – удивлённо, с недоумением посмотрев на меня, сын пожал плечами. – Разве можно было поступить иначе?
-Увы, сынок, бывает и так. Но если ты такое не можешь даже представить, значит, мы правильно тебя воспитали. Это значит, что долг, совесть, нравственность для тебя не простые слова, хотя ты считаешь, что главная действующая сила в этой ситуации - любовь.
Да, любовь – это огромная сила и энергия. Она может и горы свернуть, и чужую семью разрушить. Она, словно огонь, может обогреть, может испепелить, но может и угаснуть.
Любовь – это живое существо, которое рождается и, многократно преображаясь, может умереть. И, может быть, главная задача любви – пока люди любят, притягиваются друг к другу, дать им возможность успеть создать узы, приручить друг друга.
И если узы будут достаточно прочны, чтобы удержать их рядом, когда любовь начнёт угасать, может случиться чудо: она вспыхнет вновь – сильная, прекрасная, и непохожая на предыдущее своё обличие.
Такую любовь, Лёша, нужно взращивать и оберегать, словно нежное, хрупкое растение, а не строить, как строят дом. В фильме "Влюблён по собственному желанию" был замечательно показан один из вариантов "взращивания" такой любви. А то, что показывают в убогом реалити - шоу, с настоящей любовью и рядом не валялось, и грех берут на себя те, кто называет происходящее там любовью.
Впрочем, возможно некоторые из них действительно считают, что это и есть любовь. Такие люди, вероятнее всего, потребители, не обременённые никакими узами эгоисты. В таком случае прирученные животные могут стать их шансом узнать, что такое настоящая, бескорыстная любовь. А следующая ступень восхождения к Свету, к Богу – любовь к человеку…
- У-фф!... – Лёша закрыл глаза и затряс головой, то - ли сортируя полученную информацию "по полочкам", то - ли вытряхивая из головы то, чем я пытался её загрузить.
-Ну, папуля, у тебя и переходы! А выводы?! Надо же до такого додуматься: "Путь к Богу через любовь к животным!" Да за такое Церковь тебя анафеме предаст!
-Ну, Лёша, не знаю как Церковь, а душа моя в этом греха не чувствует.
Не может моя любовь к Творению быть оскорбительной для Творца. Ведь святые Серафим Саровский, и Франциск Ассизский не чурались этой любви, и, может быть, она помогала им в их трудном восхождении. А вот предательство своих друзей, кем бы они ни были, может, на мой взгляд, очень осложнить этот путь.
-О чём это ты? – нахмурившись, Лёша с тревогой посмотрел на меня и словно ощетинился. – О каком предательстве ты говоришь?
-Никакого предательства ещё нет, но оно уже назревает. А речь всё о том же – о животных, которых мы приручаем, зачастую даже не задумываясь об их дальнейшей судьбе. А если конкретнее - о твоей Кроше.
Я почувствовал, как в тревожной тишине вязко замедлилось время, и вздохнул.
Ещё начиная разговор, я чувствовал себя как сапёр, входящий на заминированную территорию. Сейчас я держал мину в руках. Малейшая неосторожность, неверное слово, не та интонация, и кактус с мягкими, золотистыми колючками превратится в неприступного ежа.
Но отступать нельзя, и ошибиться тоже…
Взяв у сына альбом, я перелистал страницы и положил его на стол. С фотографии на нас смотрела зелёная речная лягушка, сидящая на куске пенопласта.
-Вспомни, Лёша, нашу Лиску. Разве думали мы о её судьбе, когда несли её с плотины домой в пластмассовом стаканчике?
Конечно нет, и это естественно, ведь таких лягушат на плотине тысячи, и тысячами они гибнут по разным причинам. Это жизнь, и так уж она устроена, что все друг друга едят.
Но мы вырвали это животное из естественной среды и поместили в искусственную, в наш бассейн. Мы заботились о невзрачном, крохотном лягушонке, подкармливали его комарами и мухами, и через некоторое время он превратился в настоящую красавицу - золотистоглазую Василиску Прекрасную.
Нам было приятно, что она не боялась нас и позволяла брать себя в руки, нам нравилось, что она свободно гуляла по огороду, а когда начинало припекать солнце, сама возвращалась в бассейн.
Но, когда появилась возможность, она выбрала свободу, как полтора года назад её выбрала Машка.
Конечно, сейчас я сожалею о том, что мы сами не отпустили Василиску на волю, когда она подросла, а ещё лучше было бы, если бы мы её вообще не приручали. Не было бы тогда переживаний и угрызений совести: успела ли она допрыгать до речки, пока шёл затяжной дождь, не погибла ли под колёсами автомобиля, не попалась ли, доверчивая, на глаза мальчишкам с рогатками?..
Мы просто забыли, что если даёшь себя приручить, потом бывает и больно…
А теперь давай вернёмся к твоей Кроше.
Лёша быстро взглянул на меня, и с преувеличенным вниманием стал выковыривать что-то из под ногтя. Напряжённость чуть ли не звенела в воздухе: я начал вывинчивать у мины взрыватель…
-Ты ведь, Лёша, как и мы тогда с Лиской, не продумал последствий своего решения.
Разумеется, ты вряд ли сможешь съесть свою Крошу, и дело вовсе не в сентиментальности. Ты не вегетарианец, но "заводил" ты её не для услады желудка, а для души, и душа твоя воспротивится превращению друга в кулинарное блюдо.
И подарить кому-нибудь взрослую крольчиху тебе будет больно – не от жадности, а от осознания того, что рано или поздно твой друг всё равно окажется в кастрюле или на сковородке.
Отпустить её на волю, на природу, как можно было бы поступить с Лиской, тоже не получится – здесь ведь не Австралия, и наслаждаться жизнью на свободе она будет совсем недолго.
А ведь скоро у тебя встанет вопрос: что делать с ней дальше, когда у тебя начнутся каникулы, или в более далёкой перспективе, когда ты закончишь учёбу?
Эта обуза может стать для тебя тяжким бременем, вроде того чемодана, который и тащить тяжело, и бросить жалко. Только речь здесь идёт уже не о жалости, а о совести.
Конечно, ты можешь привезти её сюда, но такой жизни, как у Машки, здесь у неё не будет. Какая бы замечательная она ни была, из гигиенических соображений в доме она вряд ли будет жить, и по огороду свободно бегать не будет – тут уже экономические ограничения. А жить одиноко в клетке до самой смерти - какая же это радость для животного?
Конечно, можно вспомнить "Стокгольмский синдром", когда освобождённые от рабства люди грудью стали на защиту своего жестокого, бесчеловечного рабовладельца от правосудия, но ведь синдром – это и есть проявление болезни.
От безысходной ситуации у людей изменилась психика, и они тюремщика-садиста стали воспринимать как спасителя, защитника и кормильца. Точно так же и собака, всю жизнь просидевшая на цепи, готова за своего хозяина и жизнь отдать, но назвать её другом этого хозяина нельзя. Друг на цепи не сидит, а та собака – хоть и преданный, но сумасшедший раб.
Давно уже прошли времена, когда сосуществование рабов и рабовладельцев было официально узаконено и морально оправдано.
Не так уж давно человечество в общей массе своей отвергло, как неприемлемую для человека, идеологию фашизма с его упрощённой и извращённой идеей Сверхчеловека.
Конечно, ещё встречаются случаи рабства, подобные Стокгольмскому, в Чечне, Турции и в других местах, но они единичны, противозаконны, и это уже атавизм. Человек осознал, что люди – братья, имеющие равные права, а претендующие на беспредельную власть над своим ближним – моральные и психические уроды.
Осознав это, человек нравственно вырос, поднялся в своём развитии ещё на одну ступеньку, ещё на один шаг стал ближе к Богу.
Но вспомни, Лёша, мультфильм "Побег из курят-ника".
Конечно, его создатели намеренно сгустили краски, возможно, излишне детализировали и "затянули" сюжет, но показанное в нём действительно страшно.
Абсолютно чёткие параллели курятника с фашистским концлагерем, кур – с заключёнными, а людей – с …
Но разве мы фашисты? Ведь Бог дал нам животных и сказал: "Ешьте их, как траву", и мы их едим…
Такова уж природа человека, не все могут быть вегетарианцами. Так почему же этот сюжет многие воспринимают не как развлекательный мультик, а как тревожный набат, как укор и предостережение?
Наверное потому, что человечество уже подошло к той нравственной ступени, где человек брат не только человеку, но и животному. И первыми нашими братьями из животного мира будут прирученные нами животные. То есть Умка, Куська, Машка, Кроша…
Задумавшись, Алёша машинально перелистывал страницы фотоальбома. Устало вздохнув, я сложил газету и грустно улыбнулся.
Конечно, Алексей тоже устал от моих нравоучений, но пойдут ли они ему на пользу, какие выводы он сделает, захочет ли измениться?
Тревога за него, уже много лет беспокоящая меня, сейчас стиснула моё сердце сильнее обычного. Каким он будет, мой младший сын?
Взрослые, интересуясь долгосрочными планами детей, спрашивают: "Кем ты хочешь быть?", и дети с готовностью отвечают: "Артистом", "Врачом", "Военным", "Банкиром"… Но редко кто задумывается, что не менее важно то, каким будет повзрослевший ребёнок.
Мой старший сын стал слесарем, средний нашёл своё призвание в ремонте электродвигателей и бытовой техники, а младший решил стать врачом. И если за старших сыновей и их профессии я относительно спокоен, то выбор младшего насторожил меня и вызвал то самое ощущение тревоги.
Нет, против самой профессии врача я ничего не имею – это очень нужная и благородная профессия, и большинство врачей - прекрасные люди, но то, во что превратили медицину в нашей стране, да практически и во всём мире, огорчает меня и возмущает.
Я много думал над тем, как же так получилось, что такая нужная, уважаемая и благородная профессия породила тех, кого сейчас называют презрительно и возмущённо не врачами, а рвачами, медработников, бесчувственных к чужой боли и лишённых чувства сострадания к больному.
Ведь на заре возникновения человечества, в эпоху первобытнообщинного коммунизма, целительство и милосердие были нераздельны и чисты от корыстных мотивов: принцип "от каждого по способностям и всем поровну" не давал никаких преимуществ тому, кто умел лечить больных лучше других.
Но однажды милосердие превратилось в работу: исцелённый соплеменник из чувства благодарности отдал своему спасителю свою еду…
Наверное, с этого всё и началось. У лекаря появился не только моральный, но и материальный стимул для развития своих целительских способностей, но узкая специализация ставила его в зависимость от наличия больных – кормильцев. И вот настал для медицины черный день, когда больной решил отблагодарить целителя заранее, а тот, согласившись взять предоплату, продал своё милосердие.
А дальше – проще. Кто-то заплатил больше других, и стал не только первоочерёдным, но и первосортным пациентом, а у кого ничего, кроме болячек не было, остался вообще без помощи. Так произошла первая подмена: больной попал в зависимость от лекаря.
Для совершенствования своего мастерства лекари стали объединяться в общества и школы, где можно было обмениваться медицинским опытом. Причём для защиты благородной профессии от корыстных "предпринимателей от медицины", медицинские лидеры и учителя попытались создать для них заслон в виде профессиональных кодексов и клятв.
Но для врачей - предпринимателей эти клятвы были, словно путы на ногах, и они стали объединяться уже для другой цели: врачи начали создавать Систему Здравоохранения, механизм которой мог бы гарантировать её членам определённые материальные блага, хотя формально приоритетными продолжали оставаться интересы больного. Система не могла отречься от своих корней, но могла завуалировать и нейтрализовать клятву Гиппократа ворохом дополнительных правил и обязательств. Появились уставы, договоры, ведомости, расценки, отчеты и т.д. Для работы с этими, далёкими от практической медицины, документами в Системе появились такие же далёкие от врачебной деятельности люди: бухгалтеры, администраторы, министры и прочие Работники Системы Здравоохранения.
Произошла ещё одна подмена: теперь уже Система стала центром мироздания, врачи в её рамках превратились в дояров, а больные стали дойными коровами. Причём Система эта монопольная и, как и любая монополия, не допускает на свой рынок не только конкурентов, но и дисквалифицирует, уничтожает как специалиста любого инакомыслящего своего члена-бунтаря, представляющего угрозу для её функционирования.
Сейчас Система Здравоохранения, имеющая пирамидальную структуру, существует не для народа, и даже не для создавших её врачей, которые стали её заложниками. Она существует для себя, и в принципе заинтересована в том, чтобы те, чьё здоровье она обязана охранять, болели как можно чаще, дольше и сильнее, и плевать ей на всякие клятвы и кодексы.
Конечно, из своих закромов Система вынуждена выделять какую-то часть для подкормки своих дояров (или пчёлок, если это звучит приятнее), но лишь столько, чтобы работник не умер от голода. А если уж он захочет на свой кусок хлеба положить кусочек масла, пусть план по доению перевыполняет, а разницу ворует и на хлеб намазывает. На такие грешки Система благодушно смотрит сквозь пальцы: нельзя ведь "затворять рот быку молотящему!" Хотя приходится иногда для показухи покрикивать на чересчур зарвавшихся, которые "берут не по чину", и наказывать для острастки отбившихся от рук бунтарей.
Но ведь и это ещё не всё. Практически любая Система, будь то Банковская, Пенсионная, Образования, Страхования, Здравоохранения или ЖКХ, разрастаясь, словно злокачественная опухоль, пронзает своими структурами-метастазами всё государство, превращая и его в своего заложника.
Так происходит третья подмена: в той сфере услуг, где появляется Система, не только объекты услуг и её рядовые работники попадают в зависимость от её монопольной деятельности, но и само государство. Теперь государство нужно Системе лишь для защиты её интересов, чтобы с помощью его законов формально закрепить и обезопасить своё уже независимое ни от кого развитие и процветание.
На вершине пирамиды воцарился его величество Чиновник-бюрократ, который в принципе не может лечить, учить, обеспечивать, создавать, но зато может затормозить, запретить, отказать, наказать.
Ему, независимо от того, из какой Системы он присосался к своему хозяину-донору, совершенно безразлично как чувствует себя его кормилец. Главное – своё самочувствие.
Как там в биологии: "Численность популяции, имеющей достаточную для размножения кормовую базу и не имеющей врагов, увеличивается в геометрической прогрессии…" Надо бы спросить у Лёши, как по латыни будет "бюрократ обыкновенный"? Он ведь будущий медик, должен знать…
Да, через пару лет получит он диплом, и начнётся у него новая, самостоятельная жизнь. Только какая она будет, каким будет он сам? Станет ли он безликим винтиком бездушной машины, в которую превратили медицину далёкие от неё чиновники, или же погибнет в ней как врач, сломленный и перетёртый бесчисленными шестерёнками и параграфами её механизма? А может быть есть какой-то третий вариант?
Станет ли клятва Гиппократа заповедью, по которой он будет жить, или же она будет лишь ступенькой в его карьерной лестнице?
И если у больного, пришедшего к нему за помощью, он спросит не о самочувствии, а о том, есть ли у него страховой полис или деньги в кошельке, значит, я не сумел сказать, объяснить ему что-то очень важное и, возможно, именно в сегодняшней беседе.
И ни на кого я не буду перекладывать ответственность за это, потому что это я в ответе за того, кому отдал частицу своей души…
Продолжение http://www.proza.ru/2011/02/02/1341