- Можете, если хотите, - равнодушно согласился он. – Только имейте в виду, что мероприятие может затянуться. Объяснение с инспектором – непростое дело, и не пять минут займёт.
- Да, кстати... - спохватилась я. – А вы уверены, что он вообще в управлении? Час поздний...
- Я немного знаю о нём – так, понаслышке... Будьте покойны, он в управлении. Прямых улик в защиту его версии нет никаких, но он – упрямая лошадь, а значит, возлагает надежды на «всё, что будет вами сказано, может использоваться против вас обвинением». Идиотский принцип! – вдруг взорвался он. – Человек не должен обвиняться на основе голословных утверждений, от кого бы они не исходили. Нет ничего проще, чем заставить слабую натуру – да даже сильную натуру – оговорить себя. Запугать, запутать, пытать. Средневековая инквизиция съела собаку на таких методах принуждения, а некоторые современники считают незазорным перенять прошлый опыт. И этот инспектор Марсель будет гнуть и гнуть Уотсона, пока не согнёт так, как ему нужно. А Уотсон не в том состоянии, чтобы сильно сопротивляться сгибанию – я ещё вчера это заметил. Будьте покойны, заметил и Марсель, и досье уже собрал – это тоже будьте уверены. Он ему и спать не даст, и собраться с мыслями не даст, коли уж нащупал слабину, а будет в эту слабину долбить и долбить до полной своей победы. Этим он сейчас, наверняка, и занят. А лишь только Уотсон себя оговорит, обратного хода делу уже не дашь.
- Так чего же мы медлим? – спохватилась я. - Поехали скорее!
- Но не говорите потом, что последовали за мной по моей просьбе, - погрозил он пальцем.
- Ладно, хорошо, не буду говорить. Это целиком моя инициатива. Пойдёмте. Впрочем, подождите, я подвяжу вам руку.
- Нет.
- Но так будет удобнее...
- И придаст мне уязвимый вид. Не пойдёт. Постараюсь сам как-нибудь беречь плечо, без повязки.
- Вы можете забыться и...
- Вот уж нет, - с усмешкой перебил он. – Забыться я едва ли смогу.
-Вы сами ничего не говорите о том, верите или не верите в виновность доктора Уотсона, - продолжила я начатый разговор, едва мы сели в экипаж. Против него столько улик. Что вы-то об этом думаете?
- Что думаю, - переспросил он, с трудом сдерживая зевоту – его уже «накрывало» от новой дозы лекарства. – Ну, я думаю, что суду присяжных ваших, как вы их называете, «улик» будет вполне достаточно, чтобы вынести обвинительный приговор, если дать делу законный ход. Хороший адвокат, возможно, заменит петлю каторгой. Это всё, на что тут можно рассчитывать. Поэтому я и спешу вмешаться, а не валяюсь сейчас на больничной койке и не лелею свою рану, что было бы для неё, безусловно, полезнее, - зло добавил он, потому что экипаж подбросило на неровной мостовой, и его лицо снова исказилось от боли.
Мне раньше никогда не приходилось бывать в Управлении, и я с любопытством вертела головой, пока мы шли по длинному выкрашенному масляной краской коридору, в самом конце которого за конторкой с барьерчиком сидел констебль в форме. Ещё двое стояли неподалёку, вполголоса переговариваясь: белокурый гигант – я его как-то видела в госпитале – с красными утомлёнными глазами - и проворный узколицый и темноглазый человек с острыми зубами, как раз приоткрывшимися в хищной улыбке, когда мы подошли:
- А-а, господин теоретик! – громко воскликнул он, завидя наше приближение. – Здравствуйте, Холмс! Моё почтение, мисс...
- Кленчер, - подсказал Холмс. – Мэргерит Кленчер, фельдшер из госпиталя Мэрвиля. Она сопровождает меня по причине моего нездоровья. Мисс Кленчер, эти господа сыщики Скотланд-Ярда. Говорят, самые лучшие, если вы, конечно, склонны доверять газетам. Мистер Тобиас Грегсон. Мистер Грегори Лестрейд.
Грегсон показался мне похожим на откормленного бульдога, Лестрейд напоминал, скорее, какого-то грызуна – хорька или куницу.
- И то, что они околачиваются здесь в такой час, - продолжал Шерлок Холмс, - пренебрегая отдыхом и семейным уютом, заставляет задуматься.
Он говорил насмешливо и свысока, меряя сыщиков цепким взглядом с головы до ног. Странно, но ни один из них даже не попытался поставить его на место. Напротив, они как-то опасливо переглянулись, словно чувствовали за собой какую-то вину, и каждый хотел уступить друг другу слова оправдания.
Однако, Холмс дожидаться не стал – его длинный указательный палец с аккуратно подпиленным ногтем почти упёрся сначала в худую грудь Лестрейда, а потом – в широкую его коллеги.
- Ваш Марсель, - раздельно и угрожающе проговорил он, - арестовал моего Уотсона. Арестовал, обвинив в шантаже и убийстве, в незаконных занятиях медициной. Опорочил перед работодателями, возможно, сломал карьеру. Без достаточных доказательств, без улик – по сути, возвёл напраслину. И ни вы, Лестрейд, ни вы, Грегсон, не воспрепятствовали этому, хотя прекрасно понимаете, что обвинения, выдвинутые против него, бред. А когда у вас завтра не сойдутся концы с концами, вам захочется моей консультации. Нет, какое-то время ваше самолюбие, вероятно, будет удерживать вас от визита ко мне, но нераскрытое дело, в конце концов, покажется вам слишком дорогой платой, и вы всё-таки придёте. И тогда... О, тогда вы согласитесь, конечно, на все мои условия. Давайте сократим путь? Мне не нравится, что всё время ваших колебаний Уотсон проведёт здесь – для него это неполезно. Это место совсем не годится для него. Повлияйте на Марселя, и я начну заниматься утопленницами прямо сейчас. Так как?
Всё время этой напористой речи Лестрейд и Грегсон переглядывались и попеременно приоткрывали рты, словно собираясь заговорить, но Холмс не дал им и слова вставить.
- А ведь вы зарываетесь, Холмс! – наконец, не выдержал успевший покраснеть, как варёная свёкла, Грегсон. – Воля ваша, но вы зарываетесь! И если бы не присутствие вашей дамы...
К моему удивлению, Холмс тут же безропотно и покаянно склонил голову:
- Зарываюсь, вы правы. Но у меня просто нет выхода. Для аргументированной защиты у меня недостаточно фактов, мне нужно время, а Уотсон... Да Марсель и сам не думает, что Уотсон к чему-то причастен. Просто это тот крючок, на который он надеется меня поймать. А я не хочу болтаться на крючке у Марселя. Я лучше с вами, а не с ним.
- Вы пытаетесь нами манипулировать, - усмехнувшись, заметил Лестрейд. – Давите на чувство конкуренции к этому молодому выскочке. Шито белыми нитками, Холмс.
- Я не держу туза в рукаве, - Холмс посмотрел полицейскому прямо в глаза. - Всё обстоит именно так, как я сказал. На вашей стороне и против Марселя.
- Интересно, почему? У него аналитический склад ума, вы должны бы с ним, а не с нами искать общий язык, - вмешался Грегсон.
- Он здесь сейчас? Инспектор Марсель здесь? – словно бы не собираясь отвечать, спросил Холмс.
- Нет, его срочно вызвали куда-то. Он прервал допрос и уехал.
- А Уотсон в камере?
- Конечно.
- В девятой-первой, не так ли?
Инспектора переглянулись между собой.
- Откуда вы знаете?
- Это к вопросу, почему я не хочу заключать договор с Марселем. У него, действительно, очень математический ум, и в достижении своих целей он не знает себе равных. Я должен увидеть Уотсона прямо сейчас – это можно устроить?
- Полагаю, как старший инспектор... - нерешительно начал Лестрейд, - я мог бы...
- Прошу вас!
Лестрейд пожал плечами и повернулся к констеблю за конторкой:
- Джем, проводи. Но не больше, чем на две минуты, Холмс. Это нарушение, на которое я иду только из уважения к вашей незаурядной личности.
Джем послушно поднялся и, кивком пригласив нас следовать за ним, пошёл по коридору.
Камера «девять дробь один» оказалась настолько маленькой, что больше походила на внутренность коробки. Вот только стены в ней были явно не картонные – глухая, добротная кладка, без окон и щелей. Потолок нависал так низко, что Холмс почти упирался в него головой. И тем не менее, я не сразу увидела доктора Уотсона – в тусклом свете тюремной коптилки он сидел не на топчане, а прямо на полу, взмокший, в растерзанной одежде, часто хватая воздух полуоткрытым ртом.
Когда лязгнул замок, он отреагировал не сразу, но увидев, кто именно входит, вскочил на ноги.
- Мэрги! Холмс! Холмс, я... – тут его лицо так исказилось, что я испугалась, он вот-вот заплачет.
Холмс быстро шагнул к нему и взял за руку.
- Холодный пот, сердцебиение, зрачки расширены, - вполголоса проговорил он. – Дышите медленнее – здесь достаточно воздуху. Всё в порядке, слышите меня? Всё в полном порядке. Это Марселя идея затолкать вас в собачью будку? Хорошая идея, добротная. Надо отдать ему справедливость, поверхностностью инспектор явно не страдает. Он вас изучил. Медленнее, глубже дышите. Вы ведь понимаете, я не могу вас просто увести с собой – вам придётся здесь остаться до того, как Марсель сам выпустит вас.
- Он... – голос Уотсона захлёбывался, прерывался. – Он не выпустит... Он сказал, что...
- Слова, слова, слова, - перебил Холмс. – В вашем возрасте пора перестать верить словам, дорогой доктор. Я смогу побыть с вами только пару минут – потом мне придётся уйти. Вы сможете взять себя в руки и просто ожидать моего возвращения?
Уотсон мотнул головой, и я не поняла, был это жест досады или отрицания.
- Показания какие-нибудь вы ему дали? – продолжал расспрашивать Холмс, не выпуская его руки, а размеренно поглаживая запястье и кисть своими длинными пальцами.
- Какие показания? Я ничего не понимаю из того, о чём он спрашивает.
- Бумаги подписывали?
- Нет...
- И не подписывайте никаких. Лягте на топчан, постарайтесь уснуть.
- Мне нечем дышать!
- Вздор, здесь есть, чем дышать. Просто успокойтесь.
Констебль намекающе погремел ключами.
- Нам нужно идти, - сказал Холмс, быстро оглянувшись на него.
- Нет! – Уотсон дёрнулся к двери. Холмс остановил его:
- Успокойтесь, доктор, успокойтесь. Доверьтесь мне. Просто ждите. Затаитесь и ждите. Мидзару, кикадзару, ивадзару - сидзару, - и Холмс вдруг приложил ладонь сначала к его глазам, потом поочерёдно к обеим ушам, и напоследок коснулся губ. – Вот так. Да?
- Да, - обречённо выдохнул Уотсон.
Мы вышли. Констебль закрыл дверь и забрякал ключами в замке.
- Что это были за жесты и странные слова? – шёпотом спросила я. – Они что-то означают?
- Философия буддизма. Если я не вижу зла, не слышу зла и не говорю, то я защищён от зла – буквально так. «Ми-дзару», «кика-дзару», «ива-дзару». И «сидзару» - не совершаю зла. Частица отрицания созвучна слову «обезьяна», поэтому принцип символизируют три обезьянки, одна из которых закрывает глаза, другая уши, третья – рот.
- А доктор? Что с ним? Почему он такой? Чего он боится?
- Ничего. Просто паника, - Холмс поморщился. – Уотсон страдает лёгкой формой клаустрофобии, и, похоже, Марсель об этом прекрасно осведомлён. Расчёт простой: посидит несколько часов в комнатушке, где лёжа и ног не вытянуть, и сам признается во всех нераскрытых Ярдом преступлениях за последние пять лет. Здесь одна такая каморка, и она обычно пустует. А вот и применение нашлось.
- Что же мы будем делать? – растерялась я.
- К сожалению, у нас почти нет времени на стратегию. Уотсона надо вытаскивать отсюда как можно скорее. А значит, предстоит игра без правил. Мэрги, вы можете мне помочь?
И оттого, что он назвал меня по-имени, а не мисс Кленчер, у меня вдруг почему-то затеплели щёки. Сам он этого не заметил и продолжал, остановившись – благо, констебль ушёл вперёд – и загородив мне путь:
- Отвлеките Грегсона. Он службист, он мне помешает. А я должен непременно заглянуть в кабинет Марселя. Вот эта дверь – в его кабинет, рядом – туалетная комната, понимаете?
- Да ведь там заперто, наверное?
- Я открою. Это неважно. Вы только отвлеките, чтобы он не пошёл сюда.
- А Лестрейд?
- Лестрейд мне не помешает. Ну!
Делать нечего – я только пожала плечами и пошла. Задача облегчалась тем, что Лестрейда возле конторки уже не было.
- Мисс Кленчер, где же ваш спутник? – Грегсон так и впился в меня своими водянистыми глазами.
Я сделала вид, что смутилась.
- Но мистер Холмс же... он ведь сказал, что нездоров... Это – желудочное... Он был вынужден... В общем, он скоро к нам присоединится. Только умоляю вас, не ставьте меня в неловкое положение, не заговаривайте с ним об этом.
- Конечно, - Грегсон чуть заметно ухмыльнулся. – Что там доктор Уотсон?
- Неважно себя чувствует. Слишком маленькая камера. Душно, тесно... Но, инспектор Грегсон., - вдруг решилась я. – Вы ведь с ним знакомы, вы бывали в госпитале, вы дело о смерти его брата в прошлом году так блестяще провели, - тут я просто грубо польстила полицейскому самолюбию, но сошло. – Неужели вы разделяете подозрения инспектора Марселя?
- Помощника инспектора Марселя, - многозначительно поправил он. – Я обязан следовать за фактами, мисс Кленчер, а факты не признают личностей. Как бы я ни относился к доктору Уотсону, против него показывают свидетели.
- Но ведь это нелепость!
- Даже если и так, моё впечатление, равно как и ваше, к делу не пришьёшь... А, ну вот, наконец, и вы, Холмс! Посмотрите, какой поздний час. И как вы будете отсюда домой добираться?
- Марселя ещё нет? – деловито спросил Холмс, и я заметила в нём признаки подавляемого возбуждения. А вот плечо его явно болело ещё больше – он едва удерживался, чтобы не держаться за него – несколько раз его другая рука даже непроизвольно потянулась было, но он её укротил.
- Нет, он не возвращался.
- Тогда нам не придётся добираться домой. Мы будем ждать его возвращения здесь.
- А если он не возвратится?
- Возвратится, если только вы разыщете мне посыльного.
- Сейчас? Здесь? – изумился Грегсон. – Где я его возьму?
- Да в одной из ваших камер, конечно. Неужели у вас не сидит где-нибудь беспризорный воришка, нищеброд или оборванец, которого вы всё равно к утру выпустите?
Грегсон только хмыкнул:
- И почему мы всегда исполняем все ваши прихоти, мистер Холмс?
- Да потому что вам это ничего не стоит, а дивиденды обещает большие – вот почему. Поищите мне гонца – сами знаете, за мной не пропадёт.
- Ладно, посидите, - буркнул Грегсон, указав нам пару мягких стульев, и скрылся за какой-то дверью.
Холмс вытащил из кармана свою уже знакомую мне записную книжку – в госпитале я её уже видела – и принялся остро отточенным карандашом быстро заполнять страничку ровным убористым почерком. Краем глаза я видела, что он пишет, и хотя в смысл старалась не вникать, заметила, что буквы он пишет очень ровно и правильно, только у «s» внизу несколько преувеличенный размашистый росчерк. Мне припомнилось, что в графологии это означает самоуверенность.
Закончив писать, он аккуратно выдернул страничку, свернул и запечатал сургучом, позаимствованным со стола дежурного констебля.
- Вам удалось что-нибудь узнать в кабинете Марселя? – не выдержала я. – Это поможет доктору?
- Безусловно.
- Не хотите яснее сказать?
- Да нет, почему же... - он вдруг улыбнулся. – Мы же с вами теперь вроде как партнёры... В общем, Марселя курирует служба Уоррона, а я так и полагал. Вы слышали это имя – Джон Уоррон?
- По тому, как я вздрогнула, - пробормотала я, - вы должны были понять, что слышала. Мой старший брат Эдвард, мне кажется, каким-то образом связан с этой службой
- Брат? – удивился он.
- У меня два брата и три сестры в Лондоне. Младший брат и сестра ещё живут с отцом в Ноттингемшире.
- Но тогда почему... – начал было он и не договорил.
- Почему я снимаю квартиру одна, а не с какой-нибудь из сестёр? Очень просто. Мы не ладим.
Холмс тихо рассмеялся и, прикрыв глаза, прижал затылок к стене:
- О, родственные связи, родственные связи! Стоило бы вами пренебречь, если бы вы не оказывались иногда так полезны. Смотрите, а вот и Грегсон с почтальоном, - оживился он. – И... Ба, кого я вижу! Фокс!
Грегсон привёл, держа за плечо, отчаянно рыжего мальчишку-подростка с расплывшимся в пол лица могучим синяком.
- Ух ты, какое украшение! – по-детски восхитился Холмс. – Несомненно, хозяин серебряных часов оказался не таким уж растяпой, а, Фокс?
- Сущий дьявол, мистер Холмс, - мальчишка широко улыбнулся, продемонстрировав дыру на месте недостающего зуба. – Поймал за руку, в морду дал, да ещё в полицию отправил. Не чересчур ли?
- Чересчур, - серьёзно согласился Холмс. – Поэтому, если ты отнесёшь эту записку на Пэлл Мэлл мистеру Майкрофту Холмсу, можешь считать себя на сегодняшний день избежавшим карающей десницы правосудия. Вот, мистер Грегсон подтвердит мои слова.
- Да, - Грегсон невозмутимо кивнул.
- Да ради бога! – обрадовался мальчишка. – Да я всегда рад услужить такому милому господину, как вы, мистер Холмс, сэр! Да я...
- Довольно, - Холмс вручил ему записку. – Иди и больше не греши.
Грегсон, проводив подростка глазами, повернулся к нам:
- Раз уж вы здесь собрались ожидать, пойдёмте, я вас получше устрою.
Он отвёл нас в комнату со столом и мягкими креслами и даже узким диваном.
- Прилягте, Мэрги, - устало сказал Холмс. – Ожидание и впрямь может затянуться. Вы, должно быть, уже жалеете, что поддались порыву человеколюбия и поехали со мной.
- Не жалею. Только это вам нужно лечь, мистер Холмс. Я же вижу, вас уже ноги не держат.
- Нет уж, - усмехнулся он. – Если я лягу, меня совсем раскиселит, я лучше в кресле подремлю.
- А что вы написали в записке, - спросила я, когда он откинулся к спинке и прикрыл глаза.
- То, чего я писать терпеть не могу – попросил о помощи. Ну ничего... Уотсон этого стоит. А для него сейчас каждая минута в этом собачьем ящике – за год. Знаете, Мэрги... никогда не относитесь слишком легко к чужому бреду. Со стороны может показаться: смешно и нелепо... Но человек, одержимый бредом... для него это истина... его страх непритворный... он не в игре... он не зритель, как мы... он... - голос Холмса звучал всё тише и невнятнее, глаза были закрыты – я поняла, что он засыпает. Наконец, и рука его безвольно соскользнула с подлокотника, а я сидела и смотрела на его бледное спокойное лицо, старательно подавляя в себе желание подойти и коснуться губами чуть впалого повлажневшего виска.
Как получилось, что я влюбилась в него? Я, отрицавшая любовь, как не просто ненужность, но и как вредность, средство порабощения женщины мужчиной. Как мне пришло в голову заподозрить, будто под этой оболочкой невозмутимости и интеллекта скрывается живая и хорошая душа прирождённого романтика, прирождённого поэта. Но я заподозрила и начала разрабатывать почву исподволь, используя за кирку с лопатой доктора Уотсона, готового говорить о Холмсе часами с восторгом мальчишки, рассказывающего о старшем брате. И всё больше убеждалась в своей правоте. В общем, я не собиралась упускать свой шанс, поэтому и сидела теперь в полицейском управлении, любуясь спящим мужчиной, которого, быть может, со временем какая-нибудь счастливица назовёт своим. Вот только едва ли эта счастливица будет служить фельдшерицей в госпитале Мэрвиля, носить глухие платья и развращать свою и так донельзя развращённую натуру пустыми мечтами.