Это один из первых моих рассказов, написанный еще в начале теперь уже далеких 90-х
Как все началось? Да с бандюги четырехлапой, которая, как снег на голову, свалилась на наш микрорайон. Начали ходить упорные, навязчивые слухи о страшном звере, подстерегающем граждан по дороге из гастронома. Если верить рассказам бабулек, зверь выскакивал неожиданно из кустов, валил одинокую домохозяйку, подхватывал выпущенную из рук сумку и исчезал в неизвестном направлении.
Косяки слухов часто бродили по микрорайону – это было обычным делом. У нас всегда так: рождается что-то совершенно нелепое и начинает курсировать от скамейки к скамейке, что у подъездов. И растет до невероятных размеров, пока не лопнет.
Но с этой зверюгой все оказалось сложнее. Раз я сам подвергся нападению. Шел из магазина, волоча в авоське пакет молока, кусок колбасы и еще что-то. Откуда не возьмись – черная тень и толчок сзади. Раскинув руки, лечу в лужу. Последнее, что видел – победно поднятый хвост, исчезнувший в кустах. Продуктовой авоськи как не бывало. Меня это просто ошеломило. Я в собачках тогда не слишком разбирался. Только что в школе учили – условные рефлексы, безусловные. А сумки воровать у населения – это что за рефлекс? Случись с кем другим – не поверил бы. Обложился я книгами «Служебное собаководство» и тому подобное. Но и там одни рефлексы. Тем временем псина продолжала грабить прохожих. Тут вспомнился мне приятель мой бывший. Жил он недалеко, к нему и пошел. Он собак раньше водил. Мне даже казалось: сдвинутый он маленько. Он с этими зверюгами, как с людьми разговаривал. Да что с людьми, он как раз нелюдимый был. Все говорил: не стоят они того, чтобы с ними по-человечески разговаривать. Чокнутый он и есть чокнутый. А теперь совсем на ладан дышал. Что уж с ним было не ведаю, только долго он не протянет – это все знали.
Жил он в крохотной комнатушке в самых недрах необъятной коммуналки. Пока добрался до него, глаза на лоб полезли. Чего только ее увидел, не услышал! Не квартира – сумасшедший дом. Крики, ругань, музыка гремит. Как только они живут? Да еще капуста тушеная подгорела. Где унюхаю теперь такой запах, та квартира перед глазами, как наяву встает. И разговор с Лехой мне в память на всю жизнь врезался. Он меня угрюмо так встретил, разговаривать не хотел. Зачем, мол, пожаловал? Я ему тогда про бандюгу. У него глаза загорелись. Кипятильник даже включил – чайку заварить. Так за стаканом скверного чая поведал он мне истину. Его истину. Может, для кого она дикой покажется, только, чем больше живу, яснее понимаю: прав был Леха, слишком прав. Он меня вначале вопросом озадачил:
- Вот ползет пол руке букашка, маленькая, безвредная букашечка, что ты сделаешь?
Я думал, он издевается, букашек каких-то приплел, ответил не думая:
- Прихлопну без лишних разговоров, чтоб не возникала.
Леха грустно так усмехнулся:
- А ведь она, между прочим, живая была.
-Он просто вскипел. Вскочил, по комнате заметался, как зверь в клетке, и такой монолог закатил, что я просто обалдел.
- А кто ты - Бог, судья? Почему ты распоряжаешься чужой жизнью? Чем мошка хуже тебя? Мы все с одной планеты, и она имеет такое же право на жизнь, как и ты. Ведь это даже не пресловутая борьба за существование – букашка тебе не мешала. Ее вина в том, что она села на твою руку. А ты убьешь ее и не задумаешься! И не вспомнишь… Даже не эпизод, так, одно мгновение, а кому-т оно стоило жизни. Жизни! Не ты дал ее мошке! Но ты совершил убийство, отнял ее. Да что мошка?! Человек сделал из убийства удовольствие. Самые милые и мирные люди – рыболовы. Идиллия – с удочкой на берегу. Разорванный червяк, насаженный на крючок, боль, ужас никому не нужной рыбы, вытащенной из родной стихии. Не для пропитания, не для поддержания жизни за счет другой, просто ради удовольствия. И это нормально, людей не коробит! А доблестные охотники! Сколько им посвящено книг, хороших даже. Их азарт, восторг, упоение… Упоение чем? Убийством!
Хочешь, я объясню, как возникает жестокость, пренебрежение к чужой жизни? Да из малого. Чем меньше ребенок, тем ближе он к природе, а в ней заложена доброта. Но, Боже, как быстро она исчезает! Ребенок приносит в дом живое существо: котенка, птенца, щенка – не важно. И не только ради забавы. Это друг его и брат. Но мало кто оставит животное в доме. Его выкинут, как мусор, обрекут на смерть. Ребенок плачет. Плачет и смиряется. Может, так и надо? Рубец за рубцом. Сердце каменеет, все меньше в душе сострадания. Знаешь, что делают эти милые детки, когда подрастут? Я только один случай расскажу, тот, что видел собственными глазами. Раз я встретил возле помойки худую, как скелет, шатавшуюся от голода собаку. Очень тугой ошейник впился ей в горло. Я решил снять его – хоть так помочь. Когда я подошел… Все к черту, вспоминать такое… Короче, то был не ошейник на горле. У нее шея до сухожилий была перерезана! Аккуратно, профессионально.
Собака верила людям, она пришла за помощью. Она верила: на свете есть добро. Ты понимаешь, она верила после всего! Когда я позвал ее, она не убежала, доверчиво подошла к человеку. Я привел ее в дом. Она поела, потом подошла к двери, несколько раз возвращалась. Думала, решалась и все же ушла. Может быть, я бы сумел уговорить ее остаться, но не сделал этого. Сам видишь, с кем я живу, да и денег на ветеринара не было. Ни копейки. Сам голодал. Собака ушла. А дальше? Мне рассказали, что она увязалась за компанией лоботрясов. Тех самых, которые – наше будущее. Они, слабонервные, испугались. Бежали от нее…. Глупая, доверчивая, она шла за ними. Тогда один из компании завел ее в подвал и добил топором. У собаки была славная морда и удивительно добрые, умные глаза. Она могла бы выжить...
Леха долго молчал. Потом заговорил снова:
- Из-за какой-то нелепости человек стал сильнее всех на Земле. Но он умеет только разрушать. Ведь прогресс – это уничтожение природы. Все гибнет: травинки, мошки, реки, леса, вся Земля. Человек идет наперекор жизни. А подлость, предательство… Покажи такую тварь на планете, что обладает этими качествами, кроме, «царя природы», разумеется. Говорят – «кровожадный зверь». Да какой он кровожадный, ему жрать, жить хочется! А человек по природе своей хладнокровный, безжалостный убийца, любящий свое ремесло. И еще одно свойство человеческой породы – люди хотят называться единственно разумными существами на Земле. Глупое тщеславие! Животным в разуме отказали, все объясняют только рефлексами. Еще бы, это оправдывает любое насилие, ведь люди – высшая раса, а высшей расе все позволено. Ученые… Резали живых существ, выясняя, что дернется, если за что-то потянуть. И вместо награды за муки, втиснули их жизнь в рамки рефлексов.
Леха замолчал, отхлебнул остывший чай, прикрыл глаза. Опять заговорил, уже тоном ниже:
- Но почему никто не додумался так изучать человека? Он неприкосновенен, он «царь». Скажешь: наука, знания. Ты когда-нибудь видел глаза умирающего животного? Просто, ты никогда не смотрел. И мало кто смотрит. Вот и все…
Леха устало посмотрел на меня. То, что он говорил, совсем не укладывалось в мою бедную голову.
- Ты что, хочешь сказать, что собака может мыслить?
- Мыслят все животные, не только собаки. Но собаки нам понятнее. Слишком долго мы жили вместе. Та псина, грабящая прохожих, не чудо. Просто ей хочется есть, и она выкручивается, как умеет.
Мы поболтали еще, хотя разговор не клеился – каждый думал о своем. Так мы и разошлись. Проследовав по коммуналке, я с облегчением вырвался на воздух. Но прийти в себя окончательно так и не смог – слишком невероятные вещи говорил Леха.
Вскоре грабежи прекратились. Я почти забыл об этой истории и странных мыслях своего приятеля, пока случайно не встретился с ним. Леха гулял с одноухой овчаркой. Я удивился, окликнул его. Разговор у меня с ним получился довольно печальный. Собакой без уха оказалась моя старая знакомая бандитка, как-то оставившая меня без ужина. Леха назвал ее Фреей, и собачка жила у него уже полгода. Он рассказал, как решил разыскать ее, долго бродил по свалкам и пустырям, которых в нашем микрорайоне полным-полно. Дома тут в основном новые стоят, старые сносят, так что понятно, откуда столько хламу. Леха рассказал, как он с Фреей повстречался, как пытался найти общий язык. Мы сидели на скамейке в чахлом скверике. Фрея лежала у ног. Деревья облетели, было сыро, холодно, тоскливо. Я наблюдал за тем, как она жадно ловила взгляд единственного для нее человека. Казалось, она всем видом своим показывала, как передана ему. И все это искренне, без фальши. Я впервые позавидовал Лехе: в тоскливый осенний день, когда все вокруг кажется чужим и враждебным, и так остро ощущается одиночество, у него был друг. Самый настоящий, который никогда не предаст.
Леха все рассуждал. Он стал необыкновенно разговорчив, а я почти не слушал его, и мне очень хотелось, чтобы была у меня такая вот Фрея, и ловила бы она каждый звук моего голоса… До меня долетали обрывки фраз: надо заслужить доверие собаки, надо, чтоб она тебя уважала… Потом он рассказал – его выгоняют из дома. Осиное гнездо, в котором он живет, взбунтовалось против собаки, и ничего не попишешь – закон на их стороне. И кормить нечем – псина здоровая, а денег и на одного не всегда хватает. И здоровье никуда не годится – что с ним случится, собака куда денется? Посоветовал я псину кому-нибудь отдать. Снаячала Леха на дыбы, а потом сник и согласился. «Только бы знать, что хорошим людям» - так он сказал. Такие у меня на примете имелись. Вообще-то я не большой охотник в такие дела ввязываться, но Фрее почему-то очень хотелось помочь. То ли Лехины лекции подействовали, то ли Глаза у Фреи были какие-то особенные: умные, грустные, неподкупные. Я и рассказал Лехе об одном моем знакомом, у которого собаку недавно на дороге сбило. Так он над ней убивался, здоровый мужик, бывший десантник, что диву даешься! А потом решил новую завести, и не просто щенка купить, а какую-нибудь заблудшую дворнягу облагодетельствовать, чтоб хоть одна собачья душа не страдала. Лехе его слова понравились, взгляд сразу загорелся, он и говорит: «Такому отдам».
Ну, через неделю передали Фрею из рук в руки. Грустное было зрелище. Собака понимало будто – не видать ей больше Леху. Лизнула ему руку и прыгнула в такси. Так и простились. Новый хозяин Фреи жил далеко, на другом конце города, а вскоре и совсем уехал – перебрался в другой город с семьей и собакой.
А вскоре по нашему микрорайону слух пополз – Леха помер, допрыгался. Жаль, не слух это оказался, а чистая правда. Родственников у него не было, один-одинешенек. Похоронили кое-как, вещей после него почти не осталось, только книг много, да и те растащили неизвестно куда. Был человек и нет человека. И плакать по нему некому.
Я потом, сам не знаю почему, новым хозяевам Фреи позвонил. Спросил, как устроились? А они: «Нет у нас Фреи, не уберегли. В начале все ничего было, грустила, потом вроде смирилась, но только от каждого звонка вся замирала – ждала, когда Леха за ней вернется. Раз ночью завыла так протяжно, по-волчьи и у двери села. Мы ей: «Ложись, спи, рано еще». Так дверь и не открыли. Фрея по квартире заметалась, выпрыгнула в окно прямо через стекло, хорошо, что на первом этаже живем. Больше ее не видели».
Незаметно год промелькнул. Все мне Леха вспоминался. Решил я тогда на его могилу сходить. Купил астры чахленькие и на кладбище. Еле-еле его могилу разыскал. Подхожу, а у меня глаза на лоб полезли. Смотрю – собака лежит, Фрея, худая, как скелет, и уха одного нет, а глаза такие желтые, пронзительные. Я окликнул ее – ноль внимания, так и лежала. И совсем скоро, на моих глазах концы отдала.
Потом у местных могильщиков узнал: недели две, как она тут появилась. Прибежала откуда-то и легла на могиле. Не ест, не пьет, а по ночам воет, жутко так, по-загробному. Ее и прогнать пытались, и накормить. Она – нет. Возвращается на могилу. Так и умерла. Все говорят – от голода, а я теперь понимаю – от тоски. Почувствовало сердце собачье – не стало единственного друга. И отправилась она в путь. Видно, целый год плутала Фрея по стране и все-таки пришла. Нашла своего Леху.
Ее тут же хотели закопать – не по закону, по справедливости. Другой награды ей за преданность не было. Я на памятнике думал написать под Лехиной фамилией: «И его друг Фрея». Только не получилось. Не вышло. Местный начальник прослышал и запретил. Не положено. Надо сдать, куда следует. У нас в отличие от «загнивающего» собачьих кладбищ нет. У нас почти как в лагерях: и шкура, и мясо – все в дело. Такая награда за преданность.
С той поры все внутри перевернулось. Дал я обет помогать всякой твари, что в беду попала. И делаю это, как могу. Только все равно грех на душе. Не искупить мне его и никому не искупить. Прав был Леха, слишком прав.