В этих краях всё было необыкновенно для уроженца южных широт. Зимой солнце вставало поздно , почти в десятом часу, при том до этого времени темень была непроглядная. Снег лежал всю зиму - то белоснежным пушистым ковром, то истоптанным половиком грязно-белого цвета, но неизменно переливался тысячами светодиодов под лучами множества уличных фонарей. Избы, преимущественно бревенчатые, неровными косяками врезались в новые районы высоток или окружали старые двухэтажные хрущёвки. Но какие это были избы! Сплошь и рядом окна в этих домиках, обрамлённые резными ставеньками, узорными наличниками, а иногда и фронтоны домов красовались вычурными рисунками мастеров по дереву. Необычный это был край, и люди здесь жили необычные. Их речь отличалась незаконченностью интонации - то с вопрошающими нотками, то с жалобными ударениями, то с командными возгласами, и часто пересыпалась отборной нецензурной бранью. Зачем люди употребляют идеоматические выражения? Много читала об этом, но так и не убедилась в правомерности такого явления, и склонна относить его лишь к невоспитанности и распущенности, которые никогда безнаказанными не останутся.
Блаженные минуты перед пробуждением, в душе тихо, ни одно из чувств не поднялось со своей кровати, безчувственное безмолвие. Но вот зажглась лампочка внешнего контроля - что-то разбудило организм, и это были отборные "крепкие словца", пронизывающие пространство квартиры и всего дома.
Первым проснулся Здравый Смысл. До недавнего времени он был главным в этой душе, командовал парадом, так сказать, и вид у него был командирский: военная форма темно-серого цвета, рубаха всегда застёгнута на все пуговки, китель отчищен и блестящ нашивками и звёздочками на погонах, брюки заправлены в солдатские сапоги (тапочки домашние пришлось оставить глубоко на дне старинного чемодана, с которым он всегда появлялся в душе, осознавшей себя). Почти восемьдесят лет держал он здесь всё под контролем, не давая поблажек ни себе, ни другим чувствам, и вот финал: несколько дней не у дел, потерялся, развалился, устал и сдался, а в реальности слёг в постель. Почему? Всему виной организм, лавинообразные сбои истрепали уже все чувства, а особенно досталось ему. Кто теперь читает ленту отчёта мозговых процессов - неизвестно, вернее, кто придётся, и каждый из обитателей души объясняет и понимает их по-своему, а страдает сердце, что в свою очередь приводит к очередным сбоям во всех системах жизнедеятельности, такой вот замкнутый круг. "Закат" - так одним словом можно было бы назвать происходящее в этой душе.
Постаревшие чувства бродят из угла в угол, иногда вступают в перепалки, даже потасовки, но наладить соматику хозяина уже не могут, отупели, устарели, потеряли актуальность. Хозяин, вернее хозяйка, перенесла за последнее время несколько инсультов и потеряла физическую дееспособность, нет, она еще не овощ, но на пути к такому состоянию. Системы коммуникации организма отказывают одна за другой: несколько лет она плохо слышит и видит, почти не чувствует вкуса, а теперь частично отказывает и речь. Жизнь организма и окружающего мира идёт практически паралельно. Развитие всех систем приостановилось, души тоже.
Здравый смысл прислушался, гул нарастал, отрицательная энергия хлестала электрическими разрядами в душу. Заворочались другие чувства. Обида вскочила, затем села, поводя запухшими от бесконечных слез глазами. Да, ей есть о чём плакать - хозяйка постарела и никому не нужна. Поправив растрёпанные волосы, иссохшаяся, непросыхающая от слёз Обида снова поплелась в сердце. Немудрено, организм реагировал на посылы мощной отрицательной энергии извне.
Сын тяжёлой быстрой походкой вбежал в спальню и остановился перед кроватью, на которой лежала старуха:
- Что, б***, не могла сходить на горшок, завоняла всю комнату. Ладно, не можешь встать, но позвать можешь ведь?! Вон как вчера стонала, с***, полночи, спать не давала, а мне сегодня ещё на работу идти невыспанному. Что зыришь теперь на меня? Давай, поднимайся. Фу, гадость, чёрт! Быстрее уже, шевелись! Тварь безмозглая. Говорил же, б***, не пей на ночь...
Пересыпая речь ещё более крепкими словосочетаниями, он тащил женщину за руку, пока она, наконец-то, смогла с усилием подняться. В застиранной белой сорочке до пят, с растрепанными седыми жиденькими волосами, широко раскрытыми глазами и трясущимися от обиды губами, она похожа была на живое привидение.
- Сгребай уже свои сранки, - не замечая её состояния, кричал сын. Она стала стягивать всё в кучу покрученными страческими пальцами, и по впалым щекам текли горькие слёзы.
Доброта вошла в сердце, она обняла за плечи, захлёбывающуюся от рыданий Обиду:
- Иди, голубушка, назад в душу, там о тебе позаботятся, нет никакого смысла тебе рвать сердце. Хозяйка и так настрадалась. Я побуду здесь, не волнуйся, хуже не будет.
Обида шатающейся походкой вышла. Теплые руки Доброты грели сердце старухи, и оно успокаивалось.
Женщина тайком взглянула на сына, какой серьёзный он стал, даже грозный, но обида уже прошла, ведь он - мужчина, а она всего лишь женщина, хоть и его мать. Вот именно - мать. В памяти возникли картинки прошлого: её Сашенька маленький, слабый и больной. Она гладит его светлые волосы и шепчет молитвы, и, кажется, через её ладонь тепло и жизнь проникают в голову её мальчика, и материнское сердце уверено: он будет жить, вырастит и станет настоящим мужчиной. Да, она может гордиться, внешне он таким и стал. Теперь уже и внук есть. При воспоминании о малыше, которого она видела года два назад, глаза наполнились слезами умиления и любви. Сын между тем, сбросив своё раздражение, говорил наставительно о приёме таблеток и трёхразовом питании, его речь стала спокойнее, хотя и перемежалась словцами для большего, как ему казалось, воздействия или по привычке. Он говорил, а между тем собирался на работу, пил чай, ел хлеб с маслом. Мать сидела напротив, сложив руки на коленях, ей не хотелось даже шевелиться, вот так бы всегда, каждый день он ругался, был здесь и собирался на работу, но что-то подсказывало ей, что это может быть только сегодня и сейчас, и больше уже не повториться, а через несколько минут она вновь останется одна в пустой квартире, наедине со своим безумием и склерозом. Волна злости пронзила сознание:
- Тебе бы только поучать мать, это всё она виновата - твоя Нинка, гадюку пригрели на груди. Это она не дает тебе приезжать чаще, я знаю. Растила, растила тебя, недоедала, а ты бросаешь меня на произвол судьбы.
Женщина уже шипела, и капли её слюны разлетались с губ, как капли яда.
Сын подскочил, как ужаленный:
- Ты, б***, не трогай мою жену. Это не твоего ума дело, как мы живём. А что не приезжает она к тебе, так ты же невыносимая была и есть, разве можно с тобой нормально говорить. Значит так, ещё раз устроишь то, что позавчера - приступ видите ли у неё, таблетки пей и ничего не будет, сдам в дом пристарелых, поняла, с***, кончились уговоры и няньчанье. Так и знай, мне, мать твою, некогда. Растила она, знаем, как вы растили...
Он ещё что-то говорил, но из коридора мать плохо слышала, невидящим взглядом она смотрела в одну точку на стене, руки сжимались в кулаки от ненависти и злобы.
Две кумушки - Злость и Ненависть, чёрные и страшные, как дейстия, которые они обычно порождают в реальности, расталкивая остальные чувства, рвались в сердце. Они знали, пришла их пора, теперь уже ничто не удержит их - Здравый Смысл не у дел, гуляй сколько хочешь. И они разгулялись...
Старушка швырнула чашку в фотографию, которая висела на стене, и три счастливых физиономии: сына, внука и невестки улыбались ей каждый день. Чашка ударилась о стекло и рассыпалась вместе с его осколками на пол. Но этого старушке показалось мало, она стала кричать проклятия, сначала в адрес невестки, затем сына и внука, а потом перешла и на соседей, которые когда-то может чем её обидели. Когда ярость утихла, она достала листок бумаги, ручку, водрузила на нос очки с большими диоптриями и неровным почерком стала писать жалобу на соседа снизу, якобы он виноват в том, что у неё плохо греют батареи, мучает бессонница, да и вообще замышляет злое против неё. Дописала, поставила дату и подпись, стала перечитывать.
Недоверие через бинокль читало отчет мозга, его поразило, что женщина пишет навет, оно хлопнуло рукой по столу и воскликнуло:
- Ну, совсем рехнулась наша хозяйка, сделайте же что-нибудь!
Оно обвело взглядом притихшие измотанные чувства.
- А что вас не устраивает, женщине пора подумать о себе, - вышел вперед Эгоизм, поправляя кружевное жабо, собираясь в сердце.
- Постойте, постойте! - дорогу ему преградили Миролюбие и Согласие. Эти двое были очень похожи: толстоватые, большие, основательные и обладали недюженной силой, и если уж вмешивались, то против них не попрёшь, и все чувства это знали. Эгоизм отступил, а они, вместо затребованного франта, вошли в сердце, а следом и Стыд, красный с опушенным покаянным взглядом...
Старушка вдруг опомнилась, она покраснела от стыда, огляделась по сторонам. С сожалением покачала головой, увидев разбитое стекло и чашку, подошла, отерла подолом портрет любимых детей, наклонилась и стала подбирать осколки. А затем вернулась к столу и разорвала жалобу, шепча,что не такой уж и плохой её сосед - сколько раз помогал ей. Какая-то музыка долетела до неё с радиоприемника, который был всегда включен. Она подошла ближе к нему и заслушалась - песню о маме пела группа "Премьер Министр", матери вдруг показалось, что это сын просит прощенье, и материнская любовь залила сердце. Женщина возвращалась в свою нереальную реальность, в которой повседневные заботы перемешивались с фантазиями, бредом и воспоминаниями, но это была её жизнь, и она продолжалась.
29.01.2012 Ирина Айрин Ковалева.