1.
Костя лениво растянулся на парте и так, полулежа, глядел в окно. Расслабляюще действовало французское мурлыканье учительницы. Третий год подряд к ним приходила новенькая по французскому. И каждый год обучение сызнова повторялось, с алфавита и т. д. Поэтому в классе кроме Юли Михайловой, которая уже шесть раз была в Париже, этим иностранным языком никто не владел. Костя же французский вообще всерьез не воспринимал. Куда он с ним пойдет, переводчиком что ли?
Вот почему он не старался заучивать слова, которые старательно писала на доске мелом учительница. Кстати, он даже имени ее не запомнил. Кажется, Елена. Это было неважно – «трояк» она и так поставит, а до «пары» дело не дойдет, директор не позволит.
Верка, соседка по парте, сегодня опять не пришла, без нее было как-то скучно. Прошло уже две недели с начала учебного года, а она все не появлялась. От классного руководителя Костя слышал, что Верка еще на юге у бабушки, что она задержится еще, быть может, на неделю, а потом ей придется туго, ведь она столько пропустила, так что на Костю ляжет задача помочь своей соседке догнать весь класс. А он и не был против, притом ему всегда нравилась Вера. Но, конечно же, как и любой мальчишка, он стыдился своих чувств и старался их не показывать. Напротив, дергал Верку за косички, вел себя дерзко с ней и не по-джентльменски, а один раз даже довел ее до слез, за что получил потом нагоняй от своей и ее мамы. Короче, Костя был твердо уверен: никто и никогда не догадается о том, что он очень любит Веру.
За окном зашелестели деревья. Пока еще вроде не чувствовалась осень, но и запах лета постепенно стал утекать. Вскоре деревья умрут, и тогда люди опять надолго забудут о лете, о самом легком, как пух, времени года. Дни станут до тошноты друг на друга похожи. Да что там, они уже стали такими. Встаешь утром, умываешься, завтракаешь, идешь в школу, там – уроки и смертная скука, потом домой, кушаешь, опять уроки, уроки и уроки без конца. Мухи дохнут!
Летом не так, летом все по-другому. И деревья живы, и у людей что ни день, то праздник. Никаких уроков – во лафа! Свобода, кайф! Каждый раз просыпаешься, зная, что этот день будет совсем не похож на вчерашний. Вчера было хорошо, а сегодня гораздо лучше. Новый день – новая жизнь, насыщенная и прекрасная.
А тут что, в школе? Сидишь средь бетона и зубришь то, что никогда и в жизни то не пригодится. Сколько зря потраченного времени! Э-эх… тоска.
Как-то раз Костя спросил у мамы, дала ли ей учеба что-либо полезное для жизни или нет. Та, не раздумывая ни секунды, с ходу ответила: «Конечно, дала. А как же не дала? Работала бы не то сейчас уборщицей или вахтершей какой-нибудь бесталанной». Затем вдруг как будто бы очнулась, уставилась на сына сердито и затараторила: «Так, а ты это чего вздумал? А ну, давай-ка, иди, садись за уроки, а то в институт не поступишь, нечего мне тут». Пригрозила пальцем, вытерла красное свое лицо рукавом и продолжила складывать в ровную стопочку чистое, только что выглаженное белье.
Мама работала бухгалтером в папиной фирме. Она была умная женщина, но многого не понимала. Костя не стал объяснять ей, что имел в виду. Хотел было спросить у нее, что же все-таки она помнит из школьного возраста кроме уроков, какие моменты, но потом передумал.
Еще он не понимал, что плохого и непристойного в работе уборщицы и вахтерши, ведь главное, чтобы человек был хороший. Она же его сама этому учила. Но так она говорила, когда у нее было определенное настроение. И вообще, все зависело от ее настроения. Иной раз поступит Костя вроде бы хорошо, вроде не сдаст, например, друга своего, а самому влетит потом, да еще мать наорет, а он не виноват. Да, вот так, наверное, у всех мамы такие. Хотят как лучше, а получается как всегда.
Нет, не было у мамы своей определенной и конкретной точки зрения, как у папы.
Костины родители ссорились часто. Может, не так часто, как у Верки или у Лехи, например. Но все равно часто и обычно надолго. Один раз даже чуть ли не до развода дошло.
Этот день он запомнит на всю жизнь. 6 июля… Лето, хорошо, а тут такое, но все равно – у Кости так: раз запомнился день, пусть даже плохой, значит замечательно! Лето ведь. Грустные моменты жизни иногда тоже бывает полезно вспоминать.
А было вот как.
Следует начать с того, что летние каникулы Костя всегда проводил в деревне у своей бабушки по папиной линии. Впрочем, каждые выходные туда приезжали и родители.
6 июля в этом году пришлось на субботу. Он проснулся в пять утра – в деревне все вставали рано. Первым делом умылся и сел завтракать. Дома никого не было, на столе стоял кувшин свежего молока, стакан с земляникой и березовая плетенка с душистыми бубликами.
Наспех позавтракав, отряхнув руки о штаны, Костя вышел из-за стола и направился к чулану. Он ступал аккуратно, на цыпочках, чтобы случайно не скрипнула половица. Дома – ни души, но все-таки он старался не шуметь – на то у него была своя причина. Приблизившись к чулану, взялся за ручку двери, дернул ее вверх и навалился всем телом; дверь с деревянным скрежетом открылась.
Внутри пахло мышами и сыростью. В полу черной улыбкой зияла щель. Костя нагнулся, запустил туда руку и вытащил мятую пачку сигарет марки «BeSt». Отчистив ее от паутины, он засунул ее в трусы и вышел во двор.
2.
На улице было еще прохладно, солнце только-только поднималось. Первые лучи и чистое небо над головой обещали, что все будет прекрасно сегодня.
Как только Костя вышел из дома, его тут же встретил радостный лай собаки. Она игриво подпрыгивала, виляла хвостом, но цепь не давала ей подбежать к мальчику. В такие моменты ему казалось, что у собак тоже есть своя душа: вот она, так и искрится в глазах овчарки.
– Доброе утро, Зарочка! – крикнул он ласково и подошел к будке, чтобы снять цепь.
Зара закружилась, засуетилась в предвкушении сладкой свободы. Она улыбалась.
Через полчаса друзья уже лежали на лугу в зарослях осоки, покрытой кристальными бусинками питьевой росы, и наслаждались беззаботностью жизни. Костя курил и смотрел в небо. Зара, высунув язык, смотрела на корову, которая паслась в двух метрах от них.
Невдалеке, в лесу жгли костер ребята постарше. Костя знал, что они плавят свинец. Зачем они это делают, он понятия не имел, но был в курсе, что занятие это вредное. Так ему говорил его покойный дед. Еще он говорил, что это «маленькие чеченцы» - так он их называл, и запрещал подходить к ним. Костя слушал деда, даже когда тот умер. Иногда дедушкин дух приходил к нему и общался, но Костя не боялся, ведь это был добрый дух. Он не рассказывал никому о дедушкиных визитах, все равно бы не поверили. Наверное, поэтому дедушка и не являлся остальным, жалел их. Умер и умер, нет его больше. Что с того?
Костя побаивался «маленьких чеченцев». Они были не такие уж и маленькие, к тому же странные: говорили непонятно, подвешивали мертвых черепах к деревьям, собирали пустые сигаретные пачки и спорили, у кого их больше. Вот почему он по возможности держался от них подальше, старался не попасться им на глаза.
И не случайно они с Зарой закопались в этой густой осоке. Они могли видеть все вокруг, их не мог заметить никто. Даже тот белый пес, которого так боялась Зара. Казалось, было в нем что-то волчье. Когда овчарка видела его, то прижималась к ногам хозяина и жалобно скулила. Белый пес, не обращая никакого внимания, проходил мимо, а Костя смеялся и подшучивал над Зарой, за что она потом заметно обижалась.
Сейчас белый пес был далеко, но чувствовалось, что овчарка все равно слегка напряжена. Костя нежно потрепал ее за ухом и подтянул поближе к себе. Обнял, прильнул к теплой от солнца собачьей шерсти – в носу защекотало от запаха отходов и болотной тины.
– Фу, Зара, где ты лазала? – сказал он. В ответ собака виновато заскулила и лизнула мальчика в подбородок шершавым языком.
Солнце стояло в зените, пора было направляться к дому. Конечно, можно лежать на лугу целый день, дел вроде бы никаких, но Костя никогда не уходил надолго. В отличие от своих сверстников, которые болтались на улице до поздней ночи, а то и до утра, он ни разу не давал повода родителям беспокоиться за него.
В этот день он пожалел, что явился домой ровно к обеду. Действо, невольным свидетелем которого он стал, ужаснуло его, дотянулось ледяной рукой своей до его сердца, одновременно вызвало в нем негодование, отчаяние, обиду. Вероятно, если бы он пришел позже, все бы уже закончилось. Но он прибыл вовремя.
Спросите любого ребенка, который испытывал это: что самое страшное случилось в его жизни? И он сразу ответит: когда развелись мама с папой.
Детская психика сильна, но и она не стальная. Что может быть хуже, когда на глазах ребенка разваливается его родная, вечно любящая семья? Какие вопросы тогда возникают у него в голове? Почему? За что? Это я во всем виноват или кто? И что теперь будет? И всегда ли будет теперь так?
Он прятался за забором, заросшим осокой и крапивой до самой своей зубастой верхушки, и наблюдал за ссорой родителей. Они, конечно, не видели его. А если бы и увидели, перестали бы? У Кости задрожали ноги, и где-то внизу стало неприятно тянуть. Похожее ощущение страха у него возникало всегда на уроке литературы, когда он был не готов к уроку. Он не заметил, как выпустил из рук собачий поводок.
Костя слышал только отдельные слова ненависти, видел дикие взмахи руками и огненные глаза. По щекам потекли горячие струйки. В раз он почувствовал себя одиноким и нелюбимым.
Он посмотрел на свои руки, смутно понимая, что они в крови и в занозах – так сильно схватился он за грубые доски забора. Ноги жгло от укусов старой крапивы. Он оглянулся.
– Зара, - прошептал мальчик.
По песку вдоль забора тянулся след от увесистого поводка. Загребая сандалиями горячий желтый песок, Костя побрел по собачьему следу, всхлипывая по пути и растирая окровавленные больные руки.
3.
Теперь он сидел за маленьким столиком с прожженной клеенкой в цветочках, тупо смотрел в лужу чая перед собой и, слюнявя палец, макал его в миску с пожелтевшим сахаром.
Сашка – товарищ по летним каникулам в деревне – сидел напротив и листал книжку Баркова в твердом переплете. Это означало, что родителей дома не было, поскольку в книжке были написаны до того неприличные вещи (да еще и в стихах!), что он снимал ее с полки только лишь для того, чтобы похвастаться перед друзьями, но почитать никому не давал, а только вслух читал сам. Потом он протирал книгу тряпочкой, чтобы уничтожить отпечатки пальцев, и аккуратно ставил на то же место, как сам выражался: «дабы не запалили».
Особенно они любили песнь про девичьи игрушки. Смеясь на каждой строчке до упаду, старались перекричать друг друга, бестактно коверкали слог поэта и напрасно скрывали друг от друга природное свое возбуждение.
Но сейчас Косте было не до смеха, и даже Сашка как будто бы пригорюнился, сочувствуя видимо другу. Они сидели, курили, выдувая дым в форточку, и вслушивались в гул поломанного смесителя, до которого никому не было никакого дела.
– И что самое страшное – нигде Зару не могу найти… – Вдруг оборвал тишину Костя. – Как-то раз – это было год назад – Зара уже сбегала из дома. Тогда все очень испугались, особенно я. А нашли ее аж через полмесяца за несколько километров от деревни, когда мы ездили за грибами. И с тех пор ее с поводка не спускали.
– Ничего, найдется твоя собака. Год назад ведь нашли, вот и в этот раз найдется.
– Надеюсь.
Тем временем за окном стемнело, заиграли сверчки. Полная луна показалась на миг и снова скрылась за тучей подобно дорогой жемчужине между створками морской раковины.
– Ну что, пойдем? – предложил Сашка.
– Пойдем, – решительно отозвался Костя.
Шестиэтажная местная стройка стояла при больнице вот уже лет восемь. Строительство заморозили на неопределенное время, и теперь завершать его никто не торопился. За эти годы практически пол-здания было разрушено вандалами; каждую ночь здесь ошивались десятки людей. Для некоторых здание стало ночлегом, для кого-то – притоном. Стены были исписаны странными граффити и названиями рок-групп, практически в каждой «комнате» можно было найти остатки костров – каждый принадлежал своей компании. Сашка рассказывал, что присвоить чужое кострище себе нельзя, иначе можно нарваться на крупные неприятности.
В некоторых «комнатках» стояла такая кромешная тьма, что туда побаивались заходить даже самые отчаянные. И всюду воняло мочой.
– А это морг, – сказал Сашка, когда они подходили к стройке.
Миниатюрный домик стоял совсем рядом, заросший кустами сирени. Три его окошечка были занавешены изнутри белыми простынками. В темноте морг был практически не заметен, если бы не эти смертельно-белоснежные занавески.
– Подойдем поближе? – попросил Костя.
Никогда прежде ему не было так страшно и интересно. Любопытство влекло его зайти в этот страшный морг, но дикий ужас и висячий ржавый замок препятствовали. Что за этой дверью с облупившейся краской, какие тайны скрывает за собой она?
Вдруг ему на миг показалось, будто одна из занавесок внутри покачнулась, словно кто-то тянет ее за уголок, пытаясь приподнять.
– Ну, пошли уже! – сказал Сашка негромко, но и этого было достаточно. Костя вздрогнул от неожиданности.
Они пошли дальше к стройке, оставив позади себя морг. Костя оглянулся еще раз. Занавеска больше не шевелилась.
– Слушай, а сторож там есть?
Сашка засмеялся.
– Какой еще сторож? Мертвяков охранять что ли?
4.
При других обстоятельствах Костя ни за что не согласился бы на такую авантюру. Он никогда не гулял так поздно. Но сейчас ему было все равно. Ему даже доставляло некоторое удовольствие думать, что родители могут за него беспокоиться в этот момент. «Мне плевать на них, – подумал он. – Им ведь плевать? Ну вот и мне наплевать».
Пока они шли по серой цементной пыли больничной стройки, Костя вспоминал сценку из одного очень старого мультика: на одном плече мультяшного героя сидел дьяволенок, подмывающий нашкодить, на другом плече – ангелок, говорящий герою: «И все-таки ты эгоист». У всех троих, разумеется, – одно лицо, точнее рыло… поросенка, кажется.
Костя улыбнулся своим детским воспоминаниям. Не о том сейчас думать надо. Не о том.
В полутьме строения было жутковато. Где-то наверху раздавался неопределенный гул – по всей вероятности чьи-то голоса. Ребята дошли до середины центрального коридора и остановились.
– Здесь, справа должна быть лестница. Это единственный уцелевший пролет. Нам – туда, наверх.
– Полезли, – согласился Костя, хотя и без особого энтузиазма.
Они поднялись на пятый этаж. Дальше лестничная клетка оказалась разрушена, и на шестой этаж попасть было невозможно. Стали отчетливее слышны голоса людей, они продолжали раздаваться сверху. Значит, есть какой-то другой таинственный способ подняться, о котором Сашка не знал. Впрочем, и на пятом было до чертиков страшно.
– Что теперь? – спросил Костя.
– Пойдем дальше.
Они дошли до конца коридора и очутились в тупике. Свернув в сторону, попали в другой коридор. Слева и справа здесь имелись проходы в абсолютно одинаковые помещения, скорее всего, отведенные под палаты для стационарных больных. Там везде царила кромешная тьма.
О безалаберности, неразумном их поступке и действительно чреватом положении Костя подумал только после того, как услышал заметно усилившийся шум голосов, топот спрыгивающих людей откуда-то сверху, а затем резкий и визгливый взрыв хохота. Мышцы в момент напряглись. Ребята затаили дыхание. Переглянулись. Они сразу все поняли: те люди, сидящие на шестом этаже, срыгнули вниз там, где пролет был разрушен, и теперь находились на пятом. По звуку нетрудно было определить, что их как минимум четверо. Донеслось шарканье кроссовок по цементному полу.
– Сюда, – шепнул Сашка и, зачем-то пригнувшись, направился к ближайшей комнате.
Костя так же на цыпочках, еле ступая, последовал за ним. Там они сели на корточки, прислонившись спинами к стене, прямо за перегородкой так, чтобы их не было видно из коридора. Им казалось, что даже в такой темени их могут заметить, особенно Сашку – тот был в белой футболке.
Шум постепенно стал затихать – видимо, те люди пошли в другую сторону. Костя посмотрел на друга, и в темноте ему почудилось, будто тот улыбается.
– Ты чего улыбаешься, клоун? Представь, в какую передрягу мы могли попасть!
– Эй, ты! Говори тише! Они нас еще могут услышать. И я вовсе не улыбался. Это в темноте так всегда кажется.
– Ладно, прости, Сань. Как думаешь, кто они?
– Не знаю, отморозки какие-нибудь, кто еще? На шестом только отморозки и нарики лазают. А брат рассказывал…
Он не договорил. Его оборвал звук разбивающегося бутылочного стекла, совсем рядом, в соседней комнате. И опять тот же визгливый взрыв хохота, напоминающий смех гиен.
Вскочив на ноги, ребята вылетели в коридор. Сашка оказался первым. Костя – вслед за ним, но не успел он пробежать и несколько метров, как запнулся за какой-то кирпич, предательски торчащий из пола. В рот и в глаза попала едкая цементная пыль. Машинально сплюнув, он поднял голову; Сашка заметил падение друга, на миг остановился, но тут же рванул дальше, через секунду скрывшись за углом центрального коридора.
Колени и локти мучительно саднило, но Костя, превозмогая боль, подталкиваемый невероятным ужасом пополз на четвереньках. Они играли с ним. Пыль от падения висела в воздухе и летела в глаза. Он почти ничего не видел. Кто-то пнул его ногой. Больно. Точно в копчик. Он снова растянулся на полу. Дальше так продолжаться не может. Он собрал все силы, он вспомнил своих родителей. Поднялся на ноги и побежал. Сзади раздался все тот же отвратительный смех. Свернув за угол, за которым исчез Сашка, он нырнул в темноту. В конце этого коридора маячил свет, Костя ринулся на него.
Внезапно мир ушел из-под ног, куда-то подевалась сила тяжести. Спину пронизала боль, так, что стало невозможным дышать.
Эхом раздался бешеный лай собаки. Или собак? Он уже ничего не мог разобрать. Он увидел только на короткий миг склонившиеся над ним лица тех самых «маленьких чеченцев», про которых рассказывал ему покойный дед. И все они смеялись. Хихикал и дед, но как-то особенно, по доброму, как бы подтрунивая, мол, я ж тебе говорил. Смеялись, тыкая грязными наглыми пальцами. Смеялся даже Сашка. «Эх, Сашка, а я ведь считал тебя другом, – напоследок подумал Костя». Запахло свинцом и чьей-то паленой кожей.
5.
Урок литературы. На парте – раскрытая тетрадь в широкую линеечку для сочинений. Тема в этот раз не такая удручающая как обычно. Но задание все-таки нелегкое: вспомнить самый необыкновенный день прошедших летних каникул. Вспомнить, конечно, труда не составит, но как передать на листе бумаги то, что у тебя внутри, если и сам-то толком не знаешь? Костя переключил внимание на учительницу. Она рассказывала о том, как девочкой еще купалась с подружками в речке, загорала целыми днями на пляже, читая Толстого и Достоевского, ходила по горячему песку босяком, а однажды в лесу встретила вдруг огромную зеленую змею с черными ромбами на спине. Да, учительнице по литературе было что рассказать про летние каникулы… Она мечтательно смотрела в окно, закатывала глаза и смешно охала.
Костя вспомнил 6 июля. На следующий день он очнулся уже в больнице. Нет, не в той, что у стройки, в другой. Он лежит на кровати, укрытый белой простынкой, а по потолку гуляют солнечные зайчики. Рядом, на шкафчике – свежие мытые фрукты и апельсиновый сок. Мама с папой сидят рядом, на другой кровати. Мама ругает Костю, но не сильно, ему даже приятно. А папа молчит, держит мамину руку и улыбается.
Узнается, что нашли Костю на стройке, одиноко лежащим ничком и со сломанной ногой (позже обнаружилось, что сломан и позвоночник). Нашли благодаря Заре – оказывается, это она привела родителей к мальчику. Больше ничего неизвестно: ни про «маленьких чеченцев», ни про Сашку (с ним Костя с того времени больше не виделся). Все как будто окутано тайной.
Неожиданно дверь в класс распахнулась, и – он забыл обо всем – Верка! загорелая, вся сияющая, улыбается, словно ворвался сам летний денек в их унылую жизнь и дарит вот так безвозмездно всем счастье. Верка… Она прошла мимо парт казалось бы в полной тишине, села рядом, улыбнулась ему, как улыбалась всегда. Лично ему. Он покраснел от волнения, поймал ее взгляд и шепотом, так, чтобы никто не услышал кроме нее, произнес: «Я соскучился, Вер». Хихикнув, она кивнула ему, открыла тетрадку с красивой обложкой и, как ни в чем не бывало, принялась за сочинение.
Костя еще раз посмотрел в свою тетрадь, затем жирными печатными буквами вывел: «6 июля», и решительно написал первую строчку:
«Что бы ни случилось, что бы ни произошло на ваших глазах, никогда не сомневайтесь в любви своих родителей…