1.
Я была беременна своим вторым ребёнком. Своим сыном, которому этой осенью исполнилось двадцать. Он и сейчас бывает резок и нетерпелив. Но на шестом месяце спешить точно не следует. Тот, кому не суждено было стать вторым, уже поторопился и сгинул два года назад. Так что выбора у меня не было. Хоть лето и было нестерпимо жарким, труднопереносимым даже в отдельной крупногабаритной двухкомнатной квартире на проспекте Ленина, пришлось мне приземлиться в многоместной палате 1-го роддома моего города. Двенадцатой. Это не номер палаты. Я была там двенадцатой.
Через два с половиной месяца стало прохладней. Ночи однако легче не стали. Ребёнок подрос, живот постоянно был в тонусе. И не только у меня. Мы все там были с осложнениями. Редкая ночь проходила спокойно: неурочные схватки, которые захлопотанным дежурным врачам удавалось или не удавалось предотвратить, стоны, сдавленный плач во сне, скрип двенадцати панцирных сеток больничных кроватей, духота. Часто уснуть удавалось только под утро. Ненадолго. В шесть часов утра наступала пересменка нянечек. Каждое утро это событие сопровождалось невыносимым после бесонной ночи звоном стеклянной посуды и бесстыдно-громкой, откровенно-базарной руганью женщин, во власти которых мы все находились.
Да, дорогой читатель, не заведующий, не его младшие коллеги-врачи и не медсёстры правят бал в отделении. Врачи приходят и уходят, сестры колят нам но-шпу или папаверин и всё, чем могут отомстить за отсутствие подношений — это сделать без новокаина болезненный укол, после которого стоишь пять минут в коридоре с выпученными глазами, застряв на непрерывном вдохе. Однако в подобном случае жалобы лечащему врачу, как правило, хватало. Перебоев с новокаином больше не возникало.
Но на нянечек управы не было. Грязная, малооплачиваемая работа не привлекала молодёжь. Угроза уволиться усмиряла гнев любого начальства, включая главврача. Найти замену младшему медперсоналу было трудно. Так что целый день по всем бытовым вопросам, которых у беременных с осложнениями, месяцами лежащих в двеннадцатиместных палатах, больше, чем достаточно, — мы были отданы во власть пожилых, бедных, несчастных и наглых вымогательниц.
А в шесть утра они начинали делить пустые бутылки. Те, что приносили нам каждый день вместе с едой преданные, ждущие дочерей и сыновей мужья. Потому что — какая еда в отделении? Что оставалось нам от жадной, нищей обслуги? Вопрос риторический.
Время от времени приходилось платить и нянькам, но всем не заплатишь. Деньги и подарки были назначены врачам и акушеркам. С няньками старались просто не ссориться, уступая во всём и распаляя их наглость. Да и пререкаться с ними было небезопасно. Нянечки не беременные. У них от крика не начнутся схватки, а на мат и проклятия они скоры.
Проклятия... Кто не знает, поясню. Если чего и боится беременная женщина, так это проклятия. Роды непредсказуемы. Уж лучше иметь на своей стороне благословение. Даже таких жалких, гнусных, жадных кровопийц, какими виделись няньки нам — будущим роженицам из двеннадцатиместной палаты. Поверьте, лучше услышать их благословение, чем страшное слово, чреватое пустыми, многомесячными мучениями и гибелью долгожданного ребёнка. Что говорить, мы все без исключения были суеверны. Все. Официантки, работницы, учителя или физик, как я.
Рисковать не хотел никто. Но в эту ночь я не сомкнула глаз, около шести только уснула. Поэтому вопли и звон стекла подбросили меня с койки и вынесли в коридор.
- Молчать! — сорвалась я. — Вы не смеете здесь орать! Это отделение осложнённой беременности! Замолчите немедленно и убирайтесь прочь!
И тогда это случилось. Одна из нянек — тучная, рыхлая, колченогая тётка, на мгновение опешив от моей смелости, бросила мне в лицо:
- Проклинаю тебя!
Я даже не вздрогнула. Необъяснимое спокойствие опустилось на меня, подняло мою руку с распятой ладонью к самому лицу несчастной злодейки. И я услышала свой спокойный, громкий, ровный голос:
- Всё падает на тебя. Ты посмела проклясть беременную женщину. Из-за трёх грязных бутылок. Моих бутылок. Посмотри на себя: наказывает тебя Бог и знает за что!
Все слышали это. Молчали няньки. Молчала палата, когда я вернулась. Стало очень тихо. Я легла и уснула.
2.
Моему малышу благополучно исполнилось 38 недель. Нормальная беременность продолжается 40, но в 38-мь ребёнок уже вполне жизнеспособен и, родившись, даже не считается недоношенным. Так что можно рожать. Что и объявила мне Зоя — друг семьи, гинеколог и по вполне понятному совпадению — мой лечащий врач.
— Зоя, ты с ума сошла. Как рожать? Схваток же у меня — и в помине! Сохраняем изо всех дамских сил.
— Лапа, я сегодня на суточном дежурстве. Это раз в месяц. Если схватки начнутся у тебя через две недели, без меня, кто будет с тобою возиться? Не волнуйся: стимульнём — родишь.
Так что 16 октября 1990 года в четыре часа дня я отдалась во власть нянечке, готовящей к родам. После не самой приятной процедуры (каждая мать знает какой, а остальные обойдутся без подробностей) — нянечка дала мне свежую рубашку и пожелала счастливого разрешения. Я повернулась и пошла к двери, когда услышала сдавленный голос:
- Прости меня...
Наверное так смотрят на икону Богородицы. Колченогая старуха смотрела на меня, и я уверена, что именно так, - готовая упасть на колени и завыть, - глядит она в соборе на освещенный неровными бликами восковых свечей темный лик Божьей Матери, моля простить, освободить от гнёта уродства, нищеты, сына-инвалида и ночной тоски одиночества.
Должна признаться: когда на нас так смотрят, выбора нет. Я отпустила ей грехи и пошла рожать своего мальчика. Но в тот самый момент я поклялась себе, что моя девочка так рожать не будет. Никогда! Любой ценой! Любой ценой — прочь отсюда!
3.
Мне удалось. Моя дочь рожала своего первенца в одноместной палате Монреальского Jewish General Hospital. Рядом хлопотала опытная акушерка и взволнованный молодой муж. При нажатии кнопки появлялся благословенный анестезиолог и добавлял обезбаливающее. До сих пор в списке профессий, приносящих наибольшую пользу человечеству, моя дочь уверенно отдаёт первенство анестезиологам. За ними, по её мнению, следуют водопроводчики и повара китайских ресторанов. Проблематика жизни понятна? Дай им Бог и дальше так!
Явившийся миру великолепный потомок ацтеков, украинцев, французов и евреев был необычайно голосист. От его голоса и сейчас дребезжат стёкла в уютном доме на окраине Монреаля. Необычайно высокое нёбо — вердикт педиатра, — можно ожидать оперный голос.
Нашему соловью-разбойнику было 3 месяца когда мы с сыном набрались смелости и отпустили его молодых родителей в кино. Они ушли. Сытый малыш спал. Благополучие длилось час. Потом он проснулся и недвусмысленно дал понять, что голоден, десять минут оглашая окресности трудноожидаемыми от такого хрупкого тельца децибеллами.
Эти десять минут я с деланной улыбкой готовила и грела молочную смесь, а мой сын с отчаянием в глазах и младенцем на руках метался по комнате. Наконец будущая оперная знаменитость припала к соске, умяла бутылку и отвалилась у меня на руках.
В наступившей тишине я уловила восхищенный взгляд сына. Второй раз в жизни на меня смотрели, как на Богородицу.
- Мама, когда я был маленький, я тоже так себя вёл?
- Конечно.
- Извини меня, пожалуйста!
23.01.2012 Hoegersdorf, Deutschland