Есть люди-легенды. Они, как далекие звезды. Давно угасли, исчезли, но свет от них не угас, и до сих пор идет к нам, и восхищает, и радует.
Мне повезло встретить такого человека. Он не был ни великим актером или писателем, ни известным спортсменом или политическим деятелем. Фотокорреспондент нашей газеты Николай Иванович Чернобай. Легендой он стал еще при жизни. Вот пишу эти строки и улыбаюсь. И хочется мне так рассказать о Николае Ивановиче, чтобы и вы, читающие этот рассказ о нем, улыбнулись и потеплело у вас на душе.
Начну с того, что Чернобая в районе знали все. За сорок лет работы в газете он перефотографировал такую уйму народа, объездил и обходил все уголочки и тропочки, все фермы и полевые станы, все поля и лесополосы. И если бы к нам в Кореновск приехал Папа Римский, а фотографировать его, естественно, отправился бы Чернобай, то далее все сложилось бы, как в известном анекдоте: "Петро, ты не знаешь, что это за крендель рядом с нашим Чернобаем?" Популярность Николая Ивановича в районе можно было сравнить разве что с популярностью Эйфелевой башни во Франции. Даже те, кто ни разу его не видел, все равно знали, что есть в районе такой Чернобай.
Он был необыкновенно талантливым человеком. Я уж не говорю, что он мог отремонтировать все! Вечно к нему тащили сломанные фены, кофемолки, магнитофоны, фотоаппараты. И знали: Чернобай сделает!
Он был великим фотокором. На его фотографиях люди всегда не просто улыбались, они словно светились изнутри. Это было похоже на чудо. И только те, кто присутствовал на фотосессии знали, как он добивался такого поразительного эффекта. Вот, к примеру, приезжаем мы на ферму зимой. Слякоть, мрякоть, доярка в ватнике, злая и уставшая, смотрит на журналистов, как на досадную помеху. И тут в бытовку заходит Николай Иванович. Высокий, статный, широкоплечий. Подходит к доярочке, берет ее за локоток, шепчет ей что-то на ухо, женщина начинает смеяться и отмахиваться, а он ее приобнимет, по плечику погладит:
- Ласточка моя, а давай-ка мы ватничек снимем, а белый халатик наденем!
И вдохновленная ласточка пулей несется переодеваться, заодно и губы подкрасит, и улыбку на лицо наденет. Радостную! Дальше начиналось совершенно невероятное. Чернобай выстраивал кадр: он буквально "лепил" из замученной жизнью и работой женщины именно ласточку, красавицу.
- А ну-ка, давай головку повернем, а глазки - вот сюда, разве можно такие глазки прятать! А плечико вперед, вот так! Ишь, какая грудь сразу нарисовалась. Да мы сейчас из тебя такую звезду сделаем! Тебя как зовут? Наталья? Наташенька, солнце мое, а ну давай так улыбнемся, чтобы все мужики сначала встали, а потом упали!
И происходило чудо: женщина преображалась, она начинала сиять! На снимках Николая Ивановича нет некрасивых женщин!
Многие пытались перенять опыт Чернобая, да не у всех получалось. Тут ведь секрет не в том, чтобы языком хорошо болтать, как казалось многим, а в том, что Николай Иванович действительно любил всех, кого фотографировал. И люди это чувствовали. И раскрывались навстречу теплу, которое от него исходило. Женщины так просто таяли.
Или приезжаем в поле, вытаскиваем комбайнеров из комбайна. Чернобай с шуточками-прибауточками расспрашивает их о житье-бытье, ввернет соленое словцо, припомнит анекдот - и вот уже мужики хохочут, утирают слезы от смеха, а Николай Иванович ловит кадр. Смотришь потом фотографии и диву даешься - как ему так легко, играючи удалось расшевелить людей, заставить их быть естественными, не каменеть при виде фотоаппарата.
У него была еще одна совершенно уникальная особенность: он очень красиво матерился. Ни одному мужчине в редакции не дозволялось выражаться в присутствии редакционных дам. Да мы бы в обморок попадали, если бы редактор или его зам выматерились вдруг при ком-либо из нас. Но Чернобай не матерился в общеизвестном смысле, он скорее разговаривал матерными словами. Причем так, что мы ухохатывались и не чувствовали себя оскорбленными. Вот такой вот феномен.
Это ведь он ввел в обиход редакции словечко "трахнуть" как синоним слову "сфотографировать". И отдавая задание, редактор мог совершенно серьезно сказать: "Так, Николай Иваныч, надо трахнуть многодетную мать." Когда Николая Ивановича не стало, вместе с ним ушло и его любимое словцо. Без Чернобая оно потеряло свой озорной смысл.
Обычно мы обедали втроем в его лаборатории: Николай Иванович, я и наш бухгалтер Света. Бывало, что Чернобай еще на съемке, мы сами открывали кабинет, ставили чайник, накрывали стол домашней снедью. И начинали трапезничать без него. Появлялся Чернобай, долго гремел ключом, потом догадывался, что кабинет уже открыт, входил с добродушной улыбкой, покачивал головой и говорил:
- Вот курвочки! Они уже здесь!
Ну, невозможно было обижаться! Он был старше всех нас лет на двадцать и относился к нам скорее по-отечески.
Николай Иванович очень нежно любил свою жену. Утром, придя на работу, он первым делом звонил домой:
- Светулечка, ну как ты там?
Мы шутили:
- Николай Иванович, вы что дома не ночевали? Вы же только что расстались!
Он отшучивался, а мы все втайне завидовали таким отношениям.
Он был великим дипломатом! И этому искусству я училась у него все годы нашей совместной работы. Особенно, когда стала редактором. Николай Иванович терпеливо наставлял меня, опекал, защищал в самых высоких кабинетах. Словом, был добрым ангелом-хранителем.
А еще он был жилеткой, на которой выплакивали свои беды и проблемы все, кто работал в редакции. Он бережно хранил тайны, доверенные ему, давал советы, утешал, как мог.
Утро в редакции начиналось с раз и навсегда заведенного ритуала: Николай Иванович обходил все кабинеты, здоровался, что-то смешное рассказывал, женщинам целовал ручки, говорил комплименты. Без этого утреннего обхода мы просто не смогли бы работать. Так нам тогда казалось.
Когда его не стало, мы все сразу почувствовали себя осиротевшими.
Он был очень веселым человеком. И по редакции бродило много баек-чернобаек, но самой любимой для всех поколений журналистов была одна: о том, как Чернобай здоровья теще желал. На всех наших корпоративах, неформальных сборищах мы всегда просили Николая Ивановича рассказать эту историю. И он охотно рассказывал. А рассказчиком он был необыкновенным. Мы валялись от смеха, захлебывались смехом, слезы текли из глаз, хотя слушали эту историю в сто пятнадцатый раз и знали наизусть..
А дело было так. Во времена далекой молодости отправил Чернобай свою супругу на курорт, а сам - к друзьям на мальчишник. Ну, как водится, слово за слово, накушались водочки до того, что домой Николай Иванович прибыл на автопилоте. То есть момента прибытия он не помнил совершенно. Пришел в себя где-то ночью, а дальше монолог автора:
- Открываю глаза, ничего не видно. Где я? Что я? Ничего не помню! В голове вихрь, во рту - помойка, пить хочу - не могу. А самое главное, никак не соображу, где я? Дома? Вроде не похоже. Куда рукой не ткну, упираюсь в стенку. Что за фуйня, думаю! Опять мац, мац рукой - со всех сторон стены. И так мне страшно стало, что я застонал. Куда же это меня занесло? Может, меня уже похоронили? И вдруг слышу знакомый родной голос! Теща! Спрашивает:
- Коля, ты чего стонешь? Может, тебе кваску?
Я так обрадовался, что я дома и теща в соседней комнате лежит, что на радостях закричал:
- Мама, это вы?
- А кто же еще? Конечно, я!
А я и думаю, надо же что-то сказать. И никак не могу сообразить, что ж бы такое умное выдать. Ну и выдал:
- Ой, мама, здравствуйте! Как ваше здоровье?
Теща помолчала и говорит:
- Ну, слава Богу! Сподобилась! Первый раз за десять лет зятек здоровьем поинтересовался. В два часа ночи!
Удивительный он был, Николай Иванович! Его любили все. За веселый незлобивый нрав, за отзывчивость, за простоту. Он никогда не кичился своей славой. Среди всех нас Чернобай был самым заслуженным. Его снимки публиковали центральные журналы и газеты, он был лауреатом всех мыслимых и немыслимых фотоконкурсов всесоюзных и международных. Фотокорреспонденты ТАСС, приезжая в край, обязательно брали с собой на съемку Чернобая, а иногда и просто заказывали ему снимки. Он был Мастером. С ним дружили многие известные люди в стране.
А еще он писал прекрасные картины и иконы. И еще мы с ним снимали документальные фильмы. И это была потрясающе интересная работа.
Беда, как всегда пришла неожиданно. У него обнаружили рак, положили в краевую больницу. Мы приехали навестить Николая Ивановича накануне операции. И он все шутил, а потом сказал мне:
- Как только выйду, сразу начнем работать над новым фильмом.
Я покивала головой, как китайский болванчик, с ужасом думая, что будет завтра, как пройдет операция. И где-то в глубине души чувствуя, что ничего уже не будет. Ни фильмов, ни газеты. Ничего. Так оно и случилось. После операции Николай Иванович не пришел в сознание и умер через несколько дней. Надо ли говорить, что хоронил его весь город.
Десять лет, как его нет в живых. Но не было дня, чтобы мы не вспоминали Николая Ивановича. Ежегодно мы проводим среди журналистов газеты творческий конкурс. У нас есть разные номинации: "Золотая подкова" ( шуточный аналог "золотому перу", награждаются те, кого лягнул Пегас), "лучший репортер" и так далее. И две номинации носят имя Чернобая: "душегрейка" ( душа коллектива) и "золотой кадр".
Ну, а где же песня? - спросите вы. Ведь каждый рассказ из серии "Старых пластинок" связан с какой-то мелодией. Есть песня! Николай Иванович и по рождению, и по духу был настоящим казаком. Сам не пел, говорил, что ему медведь на ухо наступил, но очень любил слушать Кубанский казачий хор. Он часто фотографировал хор, хорошо знал и артистов, и Виктора Гавриловича Захарченко - художественного руководителя хора. И эту песню линейных казаков "Любо, братцы, любо" Николай Иванович особенно привечал. Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить!
Вот до сих пор, когда я слушаю эту песню, хочется мне спеть ее по-своему: Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить! С нашим Чернобаем не приходится тужить!..
По этой ссылке песня http://www.youtube.com/watch?v=cImjwSl6kl0
Продолжение http://www.proza.ru/2015/05/06/1452