Храни его, Господи!

 

- Ао, ао! – пытается удержать выскальзывающий из маленьких пальчиков телевизионный пульт  годовалый человечек. «Трубка» падает ему на плечо, он ее ловит и протягивает мне с усиленным призывом: «Ао!!!»
 - Алло, алло! – послушно отзываюсь я, перехватывая пульт и прижимая его к уху. – Привет, Прошик, это баба!
Прошик таращит на меня глазенки и умолкает. Потом недоверчиво улыбается и перехватывает инициативу вместе с импровизированным телефоном в свои маленькие ручки. И тут же снова звонит своей бабе, которая многократно отвечает с неизменным оживлением.

Господи… Какой же он маленький! Я думаю об этом про себя десятки раз в сутки, разглядывая крохотного мужичка, которого без остановки носят ножки по всей квартире. Вроде только что был у телевизора,стучал по экрану. Уже в другом конце зала – рассекретил кошку, спрятавшуюся за прозрачной шторой на окне. Дергает занавеску, провоцирует кошку на побег. Та ведется на провокацию, спрыгивает на пол. Прошик быстро машет ручками перед самыми кошачьими усами, кошка садится в боевую стойку и отмахивается передними лапами. Когти вроде не выпускает, но мы все же бдим.

О, складная сушилка для белья попалась на глаза! С радостным (но довольно сдержанным) восклицанием, малыш топает к ней и начинает сольное выступление. Это для непосвященных она – сушилка. Мы же все знаем, что на самом деле это музыкальный инструмент, что-то сродни гуслям. Гусли стоят ребром, прижатые для надежности по бокам разными предметами. Прошик торжественно распахивает одну за другой складные створки и принимается с воодушевлением дергать за струны. Гул стоит еще тот, но восторг от процесса дорогого стоит. Сияющий внук поворачивается ко мне, не прекращая импровизации, и вопрошает взглядом – ну как?!
 - Блюм, блюм! – кричу я и тем самым вдохновляю его на более темпераментное исполнение. Пароль понятен нам обоим. «Блюммм!» - дрожат самогуды, сотрясается воздух и вибрация достигает потолка и даже неба.
Через несколько минут бенефис заканчивается – артист устал и слегка оглушенный, покачиваясь, исчезает в полумраке прихожей.

Что-то упало, покатилось, хлоп, шлеп, ба-бах. Эти звуки сопровождают мальчугана на протяжении всех его путей-дорожек в пределах дома. Иногда мы теряем контроль и очередной ба-бах сопровождается горьким плачем – малыш приложился об очередной косяк. Сколько же за такой короткий срок синяков и шишек перенесла эта бедная головушка с мягкими, какими–то очень мужскими в моем понимании ушками и трогательной темной «косичкой» на тоненькой шейке! Если беднягу первой подхватывает дочь, я стараюсь подбежать к ним минутой позже. Видеть, как мой внук плачет свыше моих сил, я всерьез опасаюсь за свое сердце. Синие глазенки, залитые слезами, вцепившиеся в мамино плечо пальчики… Нет, не могу!Господи, помоги, он еще такой маленький!
Я сжимаю  до боли собственные пальцы и пытаюсь не сойти с ума от любви и боли. И то и другое порой бывает невыносимым. Помоги, Господи…

Мой внук родился год назад в январе, в самые морозы – накануне Крещения. Дочка помнит, что перед тем, как уйти в роддом, она до отвала наелась домашней пиццы. В моей памяти такого беззаботного позитива не сохранилось. Первый отрывок – я сопровождаю ее до больницы. Ну и морозюка! Помогаю ей переодеться, в сотый раз договариваюсь о контрольном звонке и возвращаюсь домой.
Опять провал в памяти. Помню, как влетаю обратно в родильное отделение после полуночи. И мы с ней рожаем – всю ночь, до самого рассвета. Доктор спит дома, у акушерки нет причин его вызывать.

Дочь ведет себя так…прилично, что на фоне ее выдержки я вспоминаю собственные первые роды, как вакханалию из криков и непотребного поведения. Причем, не только с моей стороны, но и со стороны медперсонала одного из больших Питерских роддомов. Но тот кошмар (он же – первое из двух счастливейших событий моей жизни) случился двадцать шесть лет назад. Рядом со мной не было никого из родных, кто мог бы меня поддержать хотя бы присутствием, не то, что добрым словом или советом. И я, несмотря на переживания за свою дочь, нахожу взглядом маленькую иконку Богородицы с Младенцем на стене родзала и благодарно молюсь. За то, что могу быть вместе с дочкой в такой день. Вернее, в ночь.

Дочь не лежит, она ходит кругами по помещению, как миниатюрная раненая львица. Тихо стонет низким голосом. За ней тащится раритетная капельница на железных колесиках. Накрепко вцепившись в ледяной ствол капельницы, шествие замыкаю я. Не доверяя колесикам, я таскаю капельницу на весу. Не слыша сама себя, что-то ласково воркую, эти мои заклинания - необходимый сейчас фон. 
В момент схваток дочь замирает, и с прерывистым стоном принимает позу «ласточки. Мое первоначальное изумление от этого зрелища быстро сменилось глубоким уважением – ведь в нашей маленькой провинциальной больнице никаких занятий по подготовке к родам не было. И йогой дочка не увлекается. Но, когда пришло время, она инстинктивно приобрела, необходимые навыки и облегчила себе задачу.
Сами роды ее все же немного напугали. Вернее, она устала от многочасовой боли и ослабила самоконтроль. Чего мне стоило в эти минуты приводить ее в чувство посредством принятого в нашем семействе юмора – один Господь знает.
Глядя на беспомощную, набравшую немногим больше своих родных сорока килограммов, дочь, сжавшуюся пружиной на родильном столе, я истово молилась : «Помогите ей, Боженька и Матушка Богородица! Ведь она такая… маленькая!»

 - Здравствуй, Прохор! – встретила я внука, едва он вошел в наш мир.
 - Ого, какое серьезное имя, - хором сказали акушерка и медсестра,  - такое прямо мужское!
В том, что оно мужское, у нас сомнений никогда не возникало.
Так получилось, что первой после детской медсестры, ловко вложившей новорожденного в одежки, на руки взяла его я. Если у вас есть дети, то вы понимаете, что это такое. Но если вы еще не держали на ручках своих внуков – это открытие у вас впереди. Оно потрясает так, что трудно оправиться. Нужно время.
Начисто забыв, каким образом нужно правильно подхватить головку, поражаясь, как такую кроху вообще возможно было засунуть в ползунки (красные!), я разглядывала личико внука. Прохор распахнул глазки и уставился на меня.  Покряхтел, поскрипел – его тельце с трудом привыкало к развернутому состоянию, попробовал поплакать.
 - Мама!  - откуда-то настиг меня слабый, но возмущенный возглас,  - вдруг он теперь будет думать, что ты – его мама?!
Опомнившись, я подскочила к столу и положила малыша на грудь дочери. Она обвила его своими тоненькими руками и все пыталась заглянуть в личико. Ребенок почуял, узнал, весь зашевелился и пополз по маме куда-то вверх.
 - Прошик, вот это – твоя мама! – провозгласила я, переминаясь с ноги на ногу. – А я – твоя бабушка…

Наутро, когда не совсем хорошо чувствовавшая себя дочь была передана в руки врача, когда все люди уже разошлись по своим местам работы, я, наконец, очутилась на улице.
Качаясь, двигалась в сторону дома и мечтала лишь об одном – упасть и не двигаться. Я простояла на ногах десять часов и на все уговоры медиков присесть лишь качала головой. Но уснуть не смогла, пока мне не позвонила доктор и не сказала, что с дочкой теперь все в порядке. Лишь тогда я провалилась в тяжелый, наполненный тихими стонами и ярким светом медицинских ламп, сон…

 - Ааау…ау! – так тоненько, ласково Прошик обозначает голосом кошек. Значит, где-то только что увидел: за окном, в телевизионном кадре или нашу Лапку – под креслом.
Сеанс у окна – наш еще один обязательный ритуал. Когда ножки еще предательски подкашивались (это же было так недавно!), Прошик одной рукой держался за меня, второй повисал на ручке стеклопакета и принимался внимательно изучать внешний мир.
 - Улица, привет! Это я – Прошик! – я не могу не озвучивать все наши действия. Мне кажется, что внуку мой язык понятен. Во всяком случае, именно после этого клича, малыш начинал барабанить по стеклу, в подтверждение своего присутствия.
А недавно он научился танцевать. Не так, чтобы самозабвенно, как это делают многие маленькие детки, но стал смешно приседать при звуках музыки. Ритм – штука сложная, ножки то не успевают, то опережают. Поэтому, едва я включаю песенку, малыш бежит ко мне и протягивает ручки. Я так ждала, когда он научится это делать! И вот я подхватываю его, и мы танцуем по всем правилам. И подпрыгиваем, и делаем па, и кружимся – легонько, без фанатизма.
Прошик нежно улыбается и держит меня за палец. Он всегда, танцуя, берет одной ручкой меня за руку, как и положено галантному кавалеру.

В мои воспоминания пробиваются мгновения, когда ему было всего два, три, четыре месяца, и я осторожно вальсировала со спящим крохотным комочком на руках…
 - Господи, как хорошо, что он маленький! Храни его, Боже, ведь он такой маленький…