Проходя мимо помойки, невольно услышал какое-то кряхтение, сопение. Потом показалась голова в серой кепке, и наконец вылезло существо, почему-то напомнившее мне нашего деревенского пономаря Тихона. Оно, это существо, вытащило из-за бака большой тюк с книгами и наконец само показалось передо мной.
- Господи, господи,- ворчало существо. - Боже мой, что делается. Люди, люди обезумели совсем. Нет, чтоб детишкам да старикам немощным раздать, они добро на помойку тащат.
Существо выпрямилось, отряхнулось, и тут я понял, почему оно мне показалось знакомым. У него, у этого существа, была такая же козлиная бородка, как у Тихона.
- Эх, книги, книги выбрасывают. Да какие! И Пушкин, и Чехов, и Куприн, да всё собраниями целыми. Иди, мил человек, там еще есть. Не унести мне всё-то. Ой-ой, жалко-то как. Ну люди, ну люди.
- Да нет, спасибо, отец. Мне и нести то их некуда, - ответил я.
- Да какой я тебе отец! Стой-ка, стой-ка, воскликнуло существо. Прищурив и без того узкие глаза, посмотрело оно на меня.
- Точно, знаю я тебя, знаю, ты же Ванька Чопорный. Я ж тебя всего на два года старше.
Вгляделся в него, а и вправду Тихон. Оторопел я поначалу. Да как же так, за сто километров от дома, и вот на тебе – Тихон. Обнялись мы с ним, и дальше уже, взвалив на себя тюки с книгами, пошли вместе.
- Безумные, безумные люди, прости меня господи, всё возмущался Тихон.
- Разве так можно? Мда, ну и люди пошли.
- Ну, почему же безумные, Тихон? Может, люди прочитали их, и они ненужными стали?
- Что ты, что ты, Ваня, а доброта то, сердешный ты мой, на што? Поделись ты крошкой последней с ближним своим, и господь непременно тебя отметит и отблагодарит. Потому как брат без любви, да без веры жить нельзя. Люди, как сухие деревья становятся, радости от них нет, да и без надобности они. Так свой век и коротают. Суетятся, суетятся всё, а толку то от того?
- Тихон, а зачем тебе столько книг? Веришь, нет, а у меня сейчас жизнь такая пошла, что и читать некогда. Бывало, хочешь что-нибудь почитать, возьмёшь книгу, страницы две осилишь, и сразу в сон клонит. Как-только проснусь, про что читал, не помню.
- Ах, Иван, Иван, это от того, что есть сейчас ухари, на нас с тобою деньги зарабатывают. На пятистах страницах из пустого в порожнее переливают, от того то ты и спать хочешь. Так ты, Вань, классику читай.
Идём мы с Тихоном и чувствую, что сегодня нет у меня никого ближе и роднее этого Тихона. Сразу дом вспомнил, деревню, яблони наши. Душа рвётся на части, хоть глазком глянуть, как там?
Келья Тихона при храме «Петра и Павла», что в Лефортово, находилась сразу за комнаткой для крещения. Кровать, небольшой стол, да книжная полка на стене. А в углу, на святом месте, освещённая лампадкой, висела икона святителя нашего.
- Ну что, располагайся, Иван, мы сейчас с тобой трапезничать будем.
Скинув мирскую одежду, Тихон облачился в рясу и начал хозяйничать на столе.
- Знаешь, если от буханочки «Дарницкого» отрезать четвертинку и на этот ароматный мякиш положить килечку в томатном соусе, да не набрасываться сразу на эдакое благолепие, а дождаться, когда хлеб пропитается томатом. И только тогда, когда слюна невольно заполонит рот, приступить к дивной трапезе... Эдакое море ощущений захватывает тебя, что у простого обывателя даже и не хватит слов выразить это. А принять перед трапезой стопочку «родной», так это ж сам господь велел, для лучшего пищеварения. Чудное состояние испытываю после этого. Душа петь начинает, в руках сила богатырская появляется. Перед каждой службой оскоромлюсь, оттого то и звон мой такой лучистый. Натягиваю «поводок» и чувствую, как нерв мой по нему до самого «благовестника» пробегает. Чувствую его, ждёт родимый, истосковался весь. Говорить со мной хочет. Я его легонько качну, а он языком по колоколу, тихо так, еле слышно, будто потягивается спросонья. Потом «зазвонные», динь-ди-линь, динь-ди-линь, просыпаются. Поздороваюсь со всеми колоколами, и душа у меня заводится, сдержать не могу. Что есть силы ударяю в «благовест», а «зазвонные» и «подзвонные» в перезвон пускаю. Динь, динь, динь, динь- ди- линь, динь-ди-линь... Пока звоню, душа-то моя только на «поводке» и держится, всё к господу богу улететь норовит.
А коли от души звон идёт, так гляну порой с колокольни вниз, народу толпа собирается, слушает. Уже и звонить перестану, а они, всё еще задрав шапки, стоят. Будто ангелы с небес им кажутся. Ладно, Иван, что-то я зафилософствовался. Садись, покушаем, что Бог послал.
Сам же Тихон встал перед образом святителя нашего. Закатил глаза и, перекрестившись, заголосил, как делали у нас певчие в деревне.
- Очи всех на Тя, Господи, уповают. Ты даёши им пищу во благовремении. Отверзавши ты щедрую руку Твою. Исполнявши всякое животное благоволения.
Приступив к еде, Тихон причмокивал, и наконец, пропустив очередную стопочку «родной», разгладив свою козлиную бородку, сказал:
- Ты это, Вань, управляйся здесь, а я пойду к отцу Анатолию благословление получу к вечерне.
Перед службой видел я, как Тихон открывал дверцу, что вела к колокольне. В маленькие, словно амбразуры, окошки видел, как он поднимается. Как, перекрестившись, взял поводки в руки. И вдруг, словно налетел ветер, и играючи пустил в пляс «зазвонные». Динь-ди- линь... Тихонько так сначала, будто шепотом. Потом « подзвонные», и вот уже по всему Лефортову разлился праздничный перезвон, который с каждым ударом в колокольцы становился всё громче и громче. Вдруг Тихон как-то неестественно подпрыгнул на колокольне и раздался гулкий бас « благовеста». Звук от него еще не успел затихнуть, как снова – Динь-ди-линь, вступили подзвонные. Эко чудо творит Тихон! Так и хотелось крикнуть всем вокруг:
– Это же мой друг Тихон! Мы с ним из одной деревни!
Но прихожане неистово крестили себя, и, так же как и я, задрав головы, смотрели на звонаря. Им было не до меня.
Спустился Тихон с колокольни, глаза горят, лицо раскраснелось. Идёт и улыбается, как- будто там, на колокольне, он, если не с самим Господом Богом разговаривал, так не иначе как с ангелами встречался.
Вечером в келье, когда Тихон уложил меня на свою кровать, а сам устроился на полу, на не весть откуда взявшемся матрасе, мы предались воспоминаниям. Вспомнили, как хорошо было рыбачить на нашей речке Гнилуше. Как пацанами еще, залезали в колхозные сады за яблоками. Как дрались с ребятами из соседней Барановки. Припомнил мне Тихон, как случайно на одной из таких потасовок я выбил ему зуб. Чудные были времена.