Часть Ш
В ОЖИДАНИИ ТРАНСПОРТА
1
- Здравствуйте, Елена Васильевна! Это из регистратуры вас беспокоят - Нина Федоровна. Тут мужчина пришел, говорит, ваш старый друг, сто лет не виделись.
- Да больше, - подал я голос.
- Больше, говорит. Вот я и позвонила, вы уж извините. Что? Дать трубочку? Хорошо. Вас, мужчина…
Я взял протянутую цербером в очках трубку, другой рукой снял с плеча походную торбу и поставил на скамью.
- Ленка, привет!
- Привет! Ты как там оказался?
- Приехал, вот и оказался. Еле отыскал. Все больницы тут по Второй Речке облазил – до онкологии и инфекционной. А ты вон где окопалась, у детишек.
- Я же запретила тебе на работе у меня появляться. К тому же знаешь, сегодня амбулаторный день – вчера же говорила. Позвонил бы. Что у тебя стряслось?
- Цейтнот у меня небольшой – твоя помощь нужна. Я бы, конечно, позвонил, если бы знал, куда. Да Ольга Свистунова ни адреса нового, ни телефона твоего не знает. Говорит, что только работу ты не поменяла. Вот и подсказала, примерно.
- …
- Алло, ты где пропала?
- А с кем это я говорю?
- Вот те раз! Полчаса болтаем, а она – с кем говорю. Или зазналась – старых друзей не признаешь?
- Борька, ты, что ли?!
- А кто же еще?
- Борька, родненький! Как же ты здесь оказался?
- Здрасьте вам, начинай сначала. Сел на самолет и оказался. Да я уж две недели здесь, у Свистуновых зацепился. А где вы теперь, никто толком не знает. Куда переехали? Толик-то дома или в морях?
- Толик сейчас на Западе, второй год на линии Рига - Стокгольм. Он на «Руси» сейчас, на пассажире – знаешь, наверно. А я… Ты где сейчас? Ах, да. Жалко, уйти не могу. Ты, пожалуйста, часам к четырем, нет, лучше к пяти, точно, к пяти часам подъезжай на Камскую… Мы сейчас не на самой Камской, где прежде, а Камский переулок, 7, на сопке. Ты подъезжай, а я тебя встречу, прямо на остановке.
- Ты, Лен, извини, я уж забыл, если троллейбусом со Второй Речки, это в какую сторону?
- Выйдешь от больницы на Вторую Речку, к рынку, там и садись. Четыре остановки и – Камская.
- А от Столетия? От Свистуновых.
- Тут вообще три минуты пешком. В общем, в пять я тебя встречу. Обязательно приходи, слышишь, буду ждать… Да, запиши телефон, на всякий случай.
- Говори, я запомню…
Я вернул трубку брюзгливой служительнице здравоохранения, подхватил свою походную торбу и вышел из дверей детской больницы.
До пяти времени уйма – успею еще и в поликлинику и в кадры наведаться. А уже оттуда… И вдруг меня торкнуло: а ведь Ленка-то… знать, хахаля себе завела. «Я тебе запретила…» Образцовая жена. Толика Зайцева надежда и опора. Он там между Ригой и Стокгольмом рогом упирается и ведать не ведает, какие роги ему тут Ленушка наращивает. Сю-сю-сю, Толик туда, толик сюда! Недотрога! Воистину, нет ничего святого на земле. А о разводе с Татьяной я ей тоже не скажу. Зачем? Пусть думают, что и у нас тишь да благодать…
2
А почему, в самом деле, от прямоугольных кирпичей по воде расходятся круги, а не прямоугольники? Или хотя бы квадраты.
Полупьяный парень справа от меня рассказывает своей подружке анекдоты, и оба хохочут, как в театре сатиры. Последний анекдот был про чукчу, который привез на берег самосвал кирпичей и бросает их в воду, пытаясь решить…
А этот парниша, он тоже на медкомиссию сюда в этаком виде? И все-то ему по барабану. А я разной фигней от дурных мыслей пытаюсь отвлечься. Не мысли, а ступор какой-то.
Час назад был внизу, в восьмом кабинете, на предварительном осмотре. И намерили мне там – хоть в космос, хоть под лед. Тут же бросился в двадцать первый, к Алексеевой, но только увидел в ее руках эту грушу, только она мне манжету завернула, чувствую: сердце в желудок провалилось и в ушах колокольный набат.
- Сто семьдесят на сто, - резюмировала доктор Алексеева. – Пили вчера?
- Я вообще не пью.
- Тогда… Вы как давно у нас работаете?
- Полтора года.
- Полтора года – это значит, вновь поступающий…
- Как это?
- Так, до трех лет. Я передаю ваши документы в конфликтную комиссию. Она, кстати, сейчас должна работать. Идите к шестьдесят второму кабинету, это на третьем этаже – вас вызовут. Карточку сейчас сестра отнесет.
И вот уже битый час ерзаю на топчане в районе шестьдесят второго, и разум мой возмущенно кипит: как это я, токарь шестого разряда, которого ждут не дождутся на плавзаводе «Андрей Захаров», вдруг оказался вновь поступающим? Вольноопределяющийся, язви тебя в коленку! И как я им докажу? Людям в белых халатах бесполезно что-либо доказывать. У них свои мерила и законы. Однажды в Мурманске я уже искал справедливости, до первого секретаря горкома дошел и оказался в результате на мертвом якоре. На Горьковской набережной в Москве, в Центральной больнице водников.
А может, все-таки сегодня повезет и конфликтная комиссия разберется? Ее, говорят, Хардина возглавляет. О ней Серега Котов хорошо отзывался: можно, говорил, с теткой дело иметь. Может, мне сейчас и не ждать, а подъехать к ней как-нибудь потом, с презентом и приветом - от Сережи Котова? Только Сережа мог и набрехать про нее – с этого станется.
Как сказал старина Эйнштейн, все в жизни относительно. Когда ты счастлив, время летит со скоростью света, а когда тебе скверно… Как же бесконечно долго тянется это ожидание! Ожидание неведомо чего. Выходит, если хочешь долго жить, надо быть несчастным. Хреново надо жить.
Эти мудрые мысли пришли ко мне через задницу, занемевшую от долгого сидения на жестком топчане. Когда же они принимать начнут? Нас тут всего трое – по конфликтным делам. Эта девчонка с полупьяным приятелем – ей надо санпаспорт восстановить: потеряла где-то. Еще одна девица – с бюллетенем, который почему-то не подписывает лечащий врач. Да вот я, горемычный – что ни комиссия, то у меня заморочки. Прежде с ногами маялся – из-за вен хирурги не пропускали, а теперь вот давление прыгает. Как я устал от этого! Или плюнуть на все да вернуться в родные Пенаты, к детишкам?
За дверью кабинета слышен многоголосый гомон, иногда – заливистый смех: наверное, и там обсуждают, почему от кирпичей круги расходятся.
Поднялся со своего места, перешел к окну, на другую сторону. Здесь, в нише стоит огромная кадка с пальмой под подволок. На листьях пыль, и земля давно не поливалась. Может, полить? За окном, на асфальте, ведущем к соседнему корпусу – трогательная сцена прощания. Три черта, один пьянее другого, попеременно падая и поднимаясь, никак не разойдутся, хотя, видно, очень нужно разойтись. Они то пытаются что-то запеть, то матерятся в три горла. Дорога, где они возятся, аккурат вровень с моим третьим этажом и по прямой до них метров двадцать пять – тридцать. Мне тоже захотелось к ним в теплую компанию, спеть что-нибудь, но в это время открылся кабинет позади и оттуда дружно пошли доктора с одухотворенными лицами, кто в белом, а кто так, цивильно.
- Конфликтной комиссии сегодня не будет, - объявила одна из вышедших в белом. Должно быть, Хардина, замглавврача по флоту.
- Ну, конечно, - взорвался я. – Посидели, посмеялись, разошлись. И публика может расходиться. Не скажете, надолго? Кстати, с праздником вас, уважаемые! С наступающим.
Понимаю, что обрубаю себе хвост, но не могу остановиться. И Хардина – это была она – изумленная моей наглостью, таки приняла меня. Давление, как ни странно, оказалось почти в норме. Видимо, я расплескал излишки вместе с гневной тирадой.
- Все-таки вам надо подлечиться немного, - миролюбиво предложила Мария Петровна. – Я вот таблеточки выпишу, недельку попьете и потом подойдете.
- К вам или…
- Ко мне. Тогда и решим, что с вами делать.
Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. И я потопал в кадры.
3
В отделе кадров «Дальморепродукта» царили толчея и гомон, как на одесском Привозе. Хотя нет, Привоз, тот под небом голубым, а здесь… еще бы дымок подвесить в три слоя и – аккурат «Зеленый попугай». Двадцать лет тому назад.
А интересно, жив ли тот «Попугай» теперь?
Забросив пьянку, я совсем отбился от исторических мест типа «Серой лошади», того же «Попугая» или «Китового уса». Вот было время!
Ну, «Китовый ус», ютившийся в полуподвале управления китофлота, наверняка прикрыли, поскольку самого китофлота давно нет, а вот другие…
- Василич! – это явно взывают ко мне. Обернулся. Миша Добридень, захаровский слесарь едва не в обнимку с официанткой Зиной – фамилию не знаю – радостно лыбятся мне. Там, на пароходе, совершенно мне чуждые, здесь воспринимаются как самая ближняя родня. Тоже обнять захотелось. Особенно Зину. Смазливая бабочка.
- Ты как тут? – спросил Миша, пожимая мою руку.
- Да как и все, - кивнул я неопределенно. – Комиссию прохожу. А вы?
- Мы прошли. Ждем вот… - Миша чего-то темнил.
- Пятнадцатого «Постышев» в Охотское море пойдет, - заговорила Зина. – Можно до «Захарова» добраться. Только как на него попасть? На «Постышев» -то.
- А откуда эта новость?
- Да говорят. Еще вроде бы пассажир какой-то, но это позднее. А мы уж тут и так почти месяц.
- Сейчас узнаю, - сказал я. – Кто тут к Егоровой последний?
Галина Степановна Егорова, старший инспектор ОК по рядовому составу судо-механической службы, тетка весьма приятная. Внешне. Но уж больно строга. Глядя на нее, невольно думаешь, и какой мужик с такой уживаетя? Или это она только здесь такая суровая, а дома…
- Что вы хотели? – опустила она меня с небес. – Я же вчера вам все расписала, все объяснила.
- У меня вопрос.
- Слушаю вас.
- Мне сказали, что пятнадцатого «Постышев» в Охотское идет.
- Ну, и что?
- Как?!
- Вы медкомиссию прошли?
- Нет еще, но…
- Вот, не прошли, зато прошли все сроки для комиссии, и я должна определить вас на работу. На «Магадане» требуется токарь, я вас туда и направила. Еще вчера. Вы были на «Магадане»?
- Был еще вчера, - соврал я, не моргнув глазом. - Но никого там не нашел, ни капитана, ни стармеха.
- Не застали вчера, сегодня найдете. А пройдете медкомиссию, я за вами сразу пришлю и первым же транспортом отправлю на «Захаров». Держать вас здесь… Ваш главмех Михеев забомбил управление радиограммами: верните нам токаря. Только вас требует и никого другого. Гордитесь.
- Это им надо годиться.
- Чем? – удивилась Егорова.
- Да тем, что имеют честь по одним палубам со мной ходить.
- А вы от скромности не умрете.
- А я вообще пока умирать не собираюсь – ни от скромности, ни от гордости.
- Прекрасно. А пока до свидания. Да, забыла. Вас в парткоме ждут. Из общего отдела дважды звонили.
- А это зачем? И когда?
- Да в любое время, сказали. Кроме обеденного перерыва. Но завтра чтобы были на «Магадане». А «Постышев», к вашему сведению, краболов и, если будет кого-то брать на промысел, то, прежде всего, своих. Так что подождать придется…
4
Заведующий общим отделом парткома похож на политического обозревателя Зорина. Один к одному. Такой же большеголовый и кучерявый и в огромных, в пол-лица очках. Как сова. Правда, глаза Зорина в телевизоре за толстыми линзами трудно разглядеть, а у этого они рыбьи. Вернее, акульи. Бесцветные, немигающие зенки. Фамилия его Титов. А звать – вот ведь фокус! – как и Зорина, Валентином. Валентин Иваныч Титов.
Он даже не поздоровался со мной. Только кивнул на мое «здрасте» и зада не приподнял за столом.
- Садитесь, - показал он на стул напротив себя, при этом смотрел, не отрываясь, вроде вовнутрь хотел заглянуть, увидеть там мои нечистые помыслы. А там какие помыслы? Там первородная чистота и всеобъемлющая любовь. Хотя, должен признаться, шевелилось нечто до прихода сюда: ну почему бы не подделать подпись Алексеевой в санпаспорте да штамп нарисовать – это мне раз плюнуть. Или запустить кого-то вместо себя к терапевту – любой бич за бутылку корейской согласится. А у них, у этих бичей, давление – как у младенцев. Но я же прогнал эти мысли.
Глаз я не отводил, смотрел честно и, как рекомендовано, придурковато и тоже не моргал – школьная привычка. Похоже, Титова это слегка озадачило. Он склонился к бумагам на столе и надолго замолчал, а я гадал про себя, за каким рожном меня сюда позвали. Взносы я плачу исправно, безобразия не нарушаю. Если только из-за письма? Так это когда было – я и думать забыл.
- У вас какое образование? – спросил он вдруг, не поднимая головы.
- Среднетехническое. Таллинская мореходка.
- А стаж?
- Если с учебой, то…
- Я партийный стаж имею в виду.
- Двадцать лет, помимо кандидатского.
- Вы, наверное, думаете, зачем вас сюда пригласили? - наконец он оторвал от бумаг свои окуляры.
- Думаю, - признался я честно и поднял глаза, показывая, как меня это занимает. Со стены за головой Титова внимательно взирал на пришельцев Железный Феликс. Но почему Дзержинский, а не Ильич, например? Или Константин Устинович.
- Хотелось поближе познакомиться с токарем с дипломом штурмана, - сказал Титов.
Опять-двадцать пять, и этому объяснять надо…
- Вообще-то биографию вашу мы знаем, - он словно подслушал меня. – Наверное, на мостик вернуться… А если честно, хотелось бы вернуться на мостик?
- Это нереально. Такая ремиссия, - брякнул я неожиданно откуда-то вылезшее. Вроде, из медицины. Нахватался, отираясь по комиссиям.
- Какая ремиссия? – кажется, его очки стали еще больше.
- Ну, перерыв
- Но все-таки.
- Я доволен, что вообще вернулся на флот.
- А замполитом стали бы работать? – это было вообще ниже пояса. Или mazzolato - обухом по затылку.
- Это шутка? – опомнившись, спросил я.
- Отнюдь, - эва, какие словечки заворачивает.
- Мне биография не позволяет такую роль исполнять, - после некоторого раздумья ответил я.
- Мы знаем вашу биографию, - повторился он. – Но… Мы доверяем своим коммунистам, - все-таки дело именно в письме, в том самом письме, что я еще в прошлом году отправил в ЦК. – И я вам предлагаю, - он опять вперился в мои глаза, - пойдете на курсы замполитов?
- Я не потяну.
- Почему?
- У меня трудности в общении с массами. Ведь замполиту с народом работать. А у меня… это, я слышал, по-научному называется социофобией.
- Так уж и фобия?
- Ученым виднее. Мне проще со станком.
- Хорошо. Но имейте в виду, наше предложение остается в силе. Всего вам доброго. – Титов поднялся с места и протянул мне руку. Пожатие неожиданно оказалось крепким, вроде от души.
«Ты еще не знаешь, дядя, последние завитки в моей биографии, - подумал я почему-то с легким злорадством. – Иначе вряд ли стал бы меня сватать в комиссары. Ты ведь насквозь аморального типа сватал».
И все-таки я уходил из парткома с чувством глубокого удовлетворения. Еще и потому, что знал теперь, что такое общий отдел. Это гестапо внутри гестапо.
А вот за такие мысли можно и по восемьдесят пятой загреметь. Или какая она теперь?
А может, все-таки расписаться - за Хардину?..