Перечеканиваю монеты. Диоген из Синопы
ПЕРЕЧЕКАНИВАЮ МОНЕТЫ/Диоген изСинопы/
Исаков Лев Алексеевич
/*********************/
Парламентаризм, Советы
и традиционные формы российского народовластия.
ВМЕСТО ПРОЛОГА
Эта статья была написана в конце 1998 года, столь памятного в историографии современной России ,и должна была открывать новый цикл работ по пересмотру идеогем Отечественной Истории , в настоящем как и в прошлом пробавляющихся отрыжкой Западного Обществознания, в лучшем случае от К.Маркса ,в худшем…..–––от кого угодно, занесенного очередным поветрием. Статья полагалась к апробации в МОЛОДОЙ ГВАРДИИ, где очень симпатичный социолог Василенко буквально ухватился за нее; уже был набран текст , сверстаны страницы и …… По непонятной причине ,продержав год ,редакция(А.Кротов) отказалась от публикации. Два-три хождения в другие двери результата не дали кроме прочувствованных изъявлений–––желание к просветительству журналистов улетучилось и материалы погрузились в стол.
Но вот в конце прошлого 2009 года, разбирая бумаги, я наткнулся на эту старую работу и просмотрев ,с некоторым удивлением заметил, что её содержание отнюдь не отдаёт нафталином ––некоторый диссонанс с текущей ситуацией являет лишь тон и сейчас было бы естественней вести полемику в отстранённо-академической форме нежели то, что водило рукой в год ДЕФОЛТА и 5-й годовщины РАССТРЕЛА ДОМА СОВЕТОВ РФ. Но и эта политизированность отнюдь не утратила своей злободневности и оценки например Думы столь же актуальны сейчас как и десяток лет назад.
Поэтому я не стал использовать эту работу как стартовый абрис к иной статье, которая бы отличалась от нее лишь в одном смысле: более вежливая, более обтекаемая, более снисходительная-- пусть явится во всем безобразии родимых пятен. Она именно таковой стала родоначальницей других, уже более специальных работ, выстроившихся за ней в ожидании своего часа : не будем делать ее глубокомысленнее, привлекательнее , удобочитаемей нежели то, какой она явилась на свет. Я оцениваю ее с иной высоты того представления, которое пробилось в ней: мне видится значительно дальше заявленного здесь––но она сохраняет свое непреходящее значение в составе других: здесь впервые произведено нападение на то, что является Позвоночной Догмой Классической Социологии—социальное явление видится и понимается ровно настолько, насколько оно укладывается в рамки западнического социума; в крайности переписывается под него….и положив начало тому, что я теперь называю ИСТОРИЧЕСКОЙ СОЦИОГРАФИЕЙ.
— Россия — Родина Слонов!
— А если вдуматься...
— И Негров!?
— Премьер обидится.../В.Черномырдин - в анекдотах Карамазов/
В этом бессмертно-ерническом диалоге московских остряков 1948-1997 годов самое забавное то, что они говорят сущую правду, достаточно чуть углубиться в палеонтологию кайнозоя и антропологию верхнего палеолита.
Построенное на бытовых штампах, затвержденной обыденности допустимых словосочетаний, массовое сознание играет с его носителями иногда злую шутку, превращая тривиальное в парадоксальное, обычное в гротеск, нарушение приличий, почти в крушение мироздания в момент совершения своеобразного кульбита наоборот — при совмещении привычных норм, являющихся отражением конкретно-наличного, с иным конкретным, историческим, в отношении которого они становятся искажениями.
Поэтому большой неожиданностью для иностранцев, в том числе и внутренних, давно и безнадежно по неизмеримому их числу ждущих приглашения на белый пароход "USA", а также честно-порядочных, но обще-образованных "чему-нибудь и как-нибудь" соотечественников является открытие, что Русь-Евразия, кроме традиций самого откровенного, жесткого, обнаженного, самодержавного цезарепапизма, имела и имеет традиции и обычаи народовластия не менее, а более чистые, идеальные, незамутненные, древнейшие чем потуги и история западных демократий даже в тех ущербно-классовых, клеточно-разобранных на "овец и козлищ" формах, что именуется западным парламентаризмом.
Оставив западного и собственного обывателя и перронных ожи¬дающих, заметим, что в кичливом американизме "Россия — Страна Демократии" подразумевающем использование понятий в самом точным, прямом, семантическом значении квалифицированного западного наблюдателя поражает то, что так оно и есть.
Сошлюсь на покойного президента Американского философского общества Р.Пайпса, лютого ненавистника России и принципа историзма в концептуальном плане и объективного исследователя в рам¬ках разработки конкретной тематики, о чем говорят хотя бы его нели¬цеприятные оценки А.Д. Сахарова "голубоглазого периода 40-50-х" столь отличные от пасхальных картинок засахаренной селедки на сусальном золоте, что слюнявят московские старушки-девушки и сорока-мальчики. Решив разобраться (и похоронить! — пока теоретически…) с этим стылым монстром на Востоке, он с изумлением узнал в результате своих штудий и имел честность — уважаю принципиального противника! — гласно признать, что Россия знала не менее пяти периодов представительного правления в своей истории, а первая русская кон¬ституция (Правда Ярослава) была принята за сто лет до английской едва ли не ранее исландской, и в отличие от Великой Хартии Вольностей представляла собой не жалованную грамоту 30 баронским родам Великобритании, а подлинную Конституцию "всех мужей" Древней Руси, с чем смущенно соглашаются английские коллеги,правда более в кулуарах и устно, чем с кафедр и письменно.
Увы, это тайна даже и для тех честных малых, которые по убеж¬дению что политика — это благие намерения плюс собственная уве¬ренность, что именно ваши самые благочестивые, полощутся в ее вол¬нах. Печально было читать мерзкой осенью 1993 года книгу Р.И. Хасбулатова, где он смутно начинает провидеть смысл той вековечной российской и конкретно-исторически советской формы демократии, главой которой он официально являлся. Увы, события 1993 года были только вспышкой героизма и судорогой подлости, безрассудством сердца и конвульсиями предательства — в материально-политическом плане они были обыграны и решены весной 1992 года, когда Верхов¬ный Совет РФ, полнокровная, органическая, бесспорно ведущая власть, пронизывающая своей вертикалью страну и общество, про¬кламировала себя западно-европейской парламентской курицей и самоощипалась, отдав когти презренному, а право судить близоруким. Правда в этом была только та, что Съезд Советов и Верховный Совет РФ уже не были отвергаемой ими Советской Властью. Вы гордились тогда этим, Руслан Имранович?— ешьте ваш послед... Само по себе приходит на память, учитывая профессорско-экономическое прошлое "лучшего спикера Европы 1991 года" американское определение экономиста— "Человек, у которого на одном конце цепочки для часов висит Брелок Члена Общества Выпускников Университетов, а на другом — Нет Часов".
Поражает иное — эти люди как бы не несут ответственности за легкомыслие (или преступномыслие), за негосударственность (или противогосударственность), за непредусмотрительность (или бездарность) своих действий, их последствий и той беды, в которую они вовлекли рыхлое, дряблое, бездумное общество, что,— по привычке "авось" и "ничаво", а если и "чаво", то "начальники виноваты", а мы "роевые" уж загодя себя простили — и само им подстать!
Вожди, тайком думающие "Не повезло нам с народом!"— народ святоотечески вздыхающий "Люди-то мы добрые — вот только навер¬ху такая дрянь!!!"
Полноте, виноваты все! И Афоня-слесарь в суемыслие полагаю¬щий что ловить микроны нужен навык, а быть министром — папа; и средне-образованный кафедральный обалдуй, мнящий со времен ИМЛ-овских курилок и Правдинских хлебов, что знание всех отточий в "Критике чистого разума" делает его незаменимым премьером; и хамствующий прораб,попутавший строительную каску с государевым венцом! И ты, молчаливый, все видевший и понимавший, но подобно Геннадию Колбину ушедший за прекраснодушную занавесочку "Вот если народ встрепенется..."
— Да не встрепенется он, пока ты не вырвешь его из липкого наспанного кашмара, не словом — ожогом дела!
Так давайте же вернемся к азам, не политологии — политграмоты нашего с 14 морей сорока ветрами продуваемого угла.
* * *
Западно-европейский парламентаризм нарождался на сословно-раздельной основе (духовенство, дворянство, податные), не как сред¬ство консолидации нации — как механизм проведения и отстаивания частно-групповых интересов и его естественным развитием было на¬раставшее разделение властей: судебной (от бога), исполнительной (от меча), законодательной (за все плачу — А сколько это будет стоить? — от кошелька). Он утверждался в тесно-определенных границах ев¬ропейской сутолочи, в рано и жестко сложившихся мононациональных обществах, его традиции возникали как развивающееся продолжение корпоративных установок сословно-цеховой морали, постепенно трансформировавшихся в собственнический консенсус. Эта организа¬ция складывалась в отсутствие постоянно-значимой внешней угрозы, во всяком случае в предсказуемой простоте ее контуров, и очевид¬ности совокупных комбинаций политического вовлечения страны в окружающее сообщество; при устойчиво-фиксированном уровне внут¬ренних взаимоотношений и медленном дрейфе реального соотношения сил, обусловленного больше саморазвитием, чем внешним влиянием, что порождало характерную обращенность общественного внимания "вовнутрь" а не "вовне", примате внутриполитического в массовом со¬знании, т.е. преимущественно частного, группового, сословного, классового, бытового, и отстраненности от внешне-политического, т.е. на¬ционально-значимого, всеобщего, что особенно ярко проявляется в парламентско-образцовых англосаксонских обществах.
Традиции парламентаризма созревали в достаточно отсталых в экономическом и застойных в культурном смысле углах Европы — Ан¬глии, Швеции, Норвегии не имевших даже достаточного хлебного про¬изводства; Исландии — концентрированном овечьем раю; Швейцарии
— всеевропейском коровнике, попутно генерировавшем образцовых ландскнехтов и старательных часовщиков (и выбрасывавшим Эйлеров, Бернулли и Руссо за пределы узко-альпийского горизонта); Испании
— превращавшей мавританский рай в кастильскую пустыню. Он воз¬никал как отражение определенной "средности" национального бытия, как выражение некоторых совпадающих страноведческих признаков:
— однородный состав населения по этнологическому, а нередко и конфессиональному признаку;
— устойчивости геополитических интересов и сложившейся тер-риториальной определенности;
— наличие внешне- и внутриполитической стабильности, рассу¬дительной умеренности целей и задач преимущественного сохранения и поддержания равновесия;
— существенное ограничение размеров государства и общества
— государственной территории не более 700 км по диаметру, населе¬ние не свыше 50-60 млн. человек.
Нарушение этих условий приводило к вырождению парламента¬ризма, в режим "избираемого монарха"(США, Франция) или импер¬ское общество "в ожидание государя"(ФРГ, Япония). Что произойдет если микадо совершит конституционный переворот?— Японцы хором крикнут "Банзай"! А если его засудят за неудачный путч? — Восстанут! Даже ухоженная европейская кошечка Бельгия ухватилась за скрепку монархии когда началась валлоно-бельгийская грызня.
Напомню, что в самые отчаянные десятилетия кайзеровской угрозы (1870—90 гг.) 2-я республика во Франции удержалась большинством всего лишь в 1 голос и то по причине личного оскорбления, нанесенного претендентом на престол графом Прованским некоему депутату-роялисту, голос которого оказался решающим. Ах, граф, надо же было вам так опростоволоситься — спутать депутата со швейцаром Люксембургского дворца...
Есть замечательное, но малоосвоенное высказывание Гегеля, обосновывающее, попутно, эту принципиальную "усредненность" пар-ламентаризма "Всеобщее избирательное право превращает народ в атомизирующее сборище", поэтому западная демократия имеет естественную критическую массу, за пределами которой она либо взры¬вается, подобно Великой Колумбии Симона Боливара, либо обнажает институты своего ограничения — монарха-президента, могущего при случае и слегка придушить ее; многоступенчатые процедуры выборов, т.е. отсева крайностей шизофрении ума или нетерпения сердца; "унономинальный мажоритаризм", ликвидирующий "размножение со¬знания" законодательных органов и проч., счет которым за миллион.
Позвольте заметить, Борис Ельцин в 1993 году действовал имен¬но в рамках подобной демократии, как второе лицо охраняющего ее порог Януса, и в этом смысле не преступник, не сокрушитель устоев, не пьяный слон в посудной лавке — ее реальная основа, естественный базис — противовес распушившегося политического словоблудия, и весь дрейф от Советской Власти к российскому Парламентаризму вполне естественно и логично — хотя по хамски грубо, в общем, тупо-безмозгло, и за это троекратное ему спасибо,что разоблачился, вылез, раззявился кровавой пастью, мерзостью гниющего нутра, животно-позвоночной злобой, прочертил несмываемую границу между собой и обществом — завершился этими событиями.
В условиях государства со 150 миллионами населения, 17 мил¬лионами километров территории и двумя сотнями этносов европейский "демолисточек" стал сразу и безвозвратно съеживаться, обнажая — уж какое ни есть! — причинное место; отказываясь быть единовластным стал безвластным. Нельзя трехголосным — а сейчас и четырехголосным! —“а капельным” хором "выпевать" стены державного дома, даже у Орфея это выходило "в единогласие":пока вы "согласуетесь" он рухнет, его украдут или он уйдет. Первое началось в 1987 году, второе произошло в 1992-93 гг., третье — сейчас.
Кто выступит сегодня, в конце 1998 года в защиту Госдумы?Кто полагает сделать из нее что-то, чем она "евродемократическая" не является т.е. тот же сторонник государственного переворота, но со знаком "плюс" — национально-спасительного! Кем станет Дума в слу¬чае успеха национально-ориентированных сил — He-Думой! Кем она будет в случае их провала и очередной президентской "переборки лю¬дишек" — да той же и останется, кому она мешает!?
Всегда Вторые — Николай Александрович в начале века, Борис
Николаевич в конце его жалуются, что не могут ужиться с Думой, что она им препятствует. — да не препятствует она "им", способствует во¬ровать, лгать, изворачиваться, предавать, разлагаться, отравляя все вокруг — слушая, "принимая к сведению", поддакивая "объяснениям", "разъяснениям", "сожалениям" по поводу очередной "бадмаевщины", "распутинщины", "чубайсовщины", "дьяченковщины", гася возмущение в словесной водице. Как оформление не государственности — гримасы режима мешает она "нам", будучи пояском стыдливости существую¬щей власти, скрывающим ее мерзость от теплодушного обывателя и демо-Дунечек, как ее проходной билет в благочинный цивилизованный Еврокруг за получением помощи, поддержки и совета.
Следует благодарить каждого очередного взбрыкнувшего борова Карамазова, осерчавшего на Думу "как недоросшую до уровня на¬родного представительства и недостойную его присутствия" и лице¬зрения его туши. Совершенно верная характеристики — спасибо! И никогда она "парламентская" не дорастет...
Тем же, кто полагает, что использует думскую трибуну в инте¬ресах национального дела, следует заметить — вы не столько продви¬гаете дело, сколько забалтываете себя и отчасти страну, почти пере¬ставшую смотреть ваш затянувшийся и уже изрядно надоевший спек¬такль. Пересидев в думских окопах
— вы уже все стали "рыночниками" как Маслюков вслед Явлин¬скому;
— все "плюралисты" как Горячева по стопам Гончара;
и за фикцию, звание чиновника-письмоводителя… Простите, министра безвластного правительства так же быстро бегаете на цыпочках, как Рыбкин за Починком, Селезнев за Рыбкиным.
В парламентской демократии, вследствие ее "средности" усред¬няется и тип ее носителя. Лорд Мильнер в конце 19 века называл Ан¬глийский парламент "гнилой ассамблеей в Вестминстере, куда выби¬рают процветающих пивоваров за отменное качество пива и муници¬пальных чиновников за успешное управление городским трамваем". Где они нынче, прирожденные бунтовщики, что по властной побуди¬тельности души могли зайти дальше своего ограниченного "окаема", по залетности сердца, "ради красного словца не пожалеть и отца" — Павлов и Уражцев, которых побаивались даже законченные мерзавцы нашей прессы? Где Илья Константинов, собственно единственный ге-рой-победитель среди прочих героев-жертв событий 1993 года, ког¬да с таким гениальным чувством пространства и времени, задавая ди¬станции бросков едва ли не расстоянием между пивными ларьками он зло и весело провел 100-тысячную демонстрацию через 7 кордонов правительственных оцеплений, прорвал 3 линии загрождений, газовые завесы, колючие проволоки, появляясь в ключевых пунктах на 2-3 ми¬нуты раньше армейских десантов, наконец смел блокаду Белого Дома, почти вырвал победу и... А потом возникли Руцкие, Анпиловы, Ачаловы, Макашовы и все пошло как всегда! Где он? Христианствует? Фи¬лософствует? По крайней мере не фиглярствует... А во что "обтерся", "раздобрел" А.Невзоров? Даже болотной Травки, что так остро режет и так низко стелется — и той нет! Осталась одна пережеванная и вы¬плюнутая жвачка.
Участники псевдо-политики, они сжились с ее декорациями и храминой, которой более подходит старо-русское название "позорище", и вне своего желания стали ходульными персонажами ярмарочного балагана, раздражая голодных зримой сытостью, озлобленно-нетерпе¬ливых призывам "годить" уже который год. Дума же как лицедейство в отсутствии талантливых актеров выродилась в набор штампов, про¬писных истин, проходных фраз, затертых банальностей — и ожидания когда же все это кончится.
Лишь застилающая глаза жадность не дает Карамазовым с однокорытниками признать что и коверный-Жириновский и бяка-Илюхин "свои же люди", стоит лишь потесниться кое для кого у лоханочки, а другие и того лучше — играют в карамазовском спектакле "Дело", да еще и фыркают, когда им предлагают по доброте душевной "за выход" или "помесячно". ... Вот только с коммунистами загвоздка, все же 500-тысячная партия, чего-то урчит... Ну да Зюганов, глядишь, и уговорит, начал же он петь солженицынщину бредовых Кругов и по¬хабного Августа, этак и Белоконя-Академика обскачет и генералом Волко-Лисом затявкает!
Привыкшие охорашиваться по отражениям в чужих затененных стеклах — всмотритесь-ка вы в гладь российского озера.
****
Российская государственность вырастала как оформление не од¬ного только русского общества а более широкого евразийского сооб¬щества — достаточно взглянуть в Родословец русских дворянских фа¬милий переполненный таким обилием татарских, литовских, черкес¬ских и иных выходцев, что остается только согласиться с замечанием Н.Карамзина "потри русского — найдешь татарина!" с добавлением, не захватчика, вынесенного тьмой Батыевой орды,— воина-служителя, явившегося под позвавший его стяг и более того не покидавшего — вспомните Апраксиных, Ермоловых, Давыдовых, Кудашевых, Валихановых. Она обеспечивала не только особые, групповые, классовые ин-тересы, но и всеобщие, являясь гарантом не единственного конкретно-исторического типа развития, определенной фазы всемирно-исторического потока — главным условием какого-либо развития во¬обще, определяющим моментом выживания местной самобытности в условиях надвижения вслед за кочевыми смерчами Великоханьского, Исламского и Католического мира.
Побудительный импульс этого сообщества определяется внешни¬ми условиями его существования, неслыханным 60-тысячекилометровым пограничьем, где оформлялось динамическое геополитическое взаимодействие с 20-30 государствами, этносами, об¬ществами;и сохранение устойчивости внешнего силового равновесия было условием самосохранения этносов сообщества. Внимание русско¬го общества всегда было "внешнеориентированным" на ту очевидную и предсказуемую реальность, что налетевшие в любой момент Готы, Гунны, Авары, Хазары, Печенеги, Орден, Литва и т.д. могут обратить в пепел все итоги его "трудов и дней". Эту "внешнеполитическую" ори¬ентированность Руси — Евразии хорошо выразил Владимир Мономах на Долобском съезде князей-рюриковичей, иные из которых противи¬лись походам в степь, как препятствующим хозяйственной деятель¬ности "трудов смерда вам жалко — а самого его не жалко, а налетит половец и сожгет его жито, убьет его самого, а жено и чад уведет в полон".
Даже Германия, всеевропейское поле брони в 12-19 веках никог¬да не находилась под угрозой такого полного тотального уничтожения, всегда оставалась незатронутая часть ее территории, да в общем в самых жестоких войнах, Тридцателетних, Семилетних, Наполеоновских, она всегда была только поставщиком пространства и солдат, а не целью борьбы — не то Евразия, открытая ладонь меж трех миров.
Исторические факторы мира и покоя России лежат за пределами ее государственно-национальной территории, и это откладывается в подспудном сознании общества.
Чего страшится европеец, американец, японец?
— Безработицы!
О чем молится Русь доныне? —Только бы не было войны!
Улавливаете разницу? Перед лицом пожара спадает позолота социального, остается неповторимое равенство беды : мужчин и женщин, стариков и детей,бедности и изобилия. Можно заткнуть уши, зажмурить глаза пе¬ред надвигающейся угрозой, как послеКИЕВСКАЯ Русь накануне
1236 года — и получить очередную порцию головешек и 300-летнего скулежа — но реальности воображением не отменить. Даже голубо-Ковалевским.
В отражении этой реальности русско-евразийское традиционное историческое народовластие вырастало на всеобщезначимой, одно-мысленной и социально-нивелированной основе, не в отделении особых ин¬тересов,— в укреплении единства сообщества перед общей суровой судьбой. Являясь утверждением цельности общественного бытия оно никогда не признавало и не реализовывало принципа разделения вла¬стей в своих исторически конкретных формах (русско-славянское вече, русско-тюркский казачий круг и рада, отчасти российский сельский сход); властью был "мир" в целом, что выражала вся практика отече¬ственного народоправия. В момент начала работы высшего, безуслов¬но главенствующего органа, общего собрания сообщества, все другие институты склонялись перед ним: приостанавливалось действие норм и обычаев, неписанной конституции сообщества; временно прекраща¬лись полномочия выборной администрации, казачий атаман и старши¬ны складывали знаки своего достоинства и уходили в толпу; вече(менее), круг(более) вольны были расcмотреть любой вопрос, принять любое решение, провести любое действие.
Как высший авторитет они считались безупречными и безуко¬ризненными даже в случае прямых издержек своего самовластия. В грозно-бесшабашном запале новгородские "вечевики", да и буйная донская вольница бывало "договаривались" до ожесточенных схваток, но в отличие от обычных обстоятельств даже смерть кого-либо не ста¬новилась основанием преследования "На круге (и вече!) крови нет!" было одной из норм казачьего общежития и попытки мести в подоб¬ном случае жестоко карались, если только сам круг не вмешивался и вместо многотерпеливого русского "беса" который "попутал", не усматривал в произошедшем какого-либо злоумысла — тогда убийца получал обычное наказание, его закапывали живьем, привязав к гро¬бу убитого.
Все процедуры, символика, обычай подчеркивали самовластие круга, так вновь избранный атаман проходил обряд посвящения, ко¬торый одновременно являлся демонстрацией безусловного преоблада¬ния сообщества над исполнительной властью.— на голову избранного налепляли ком грязи и наиболее заслуженные казаки, проходя, нано¬сили нагайками символические удары по спине и бокам посвящаемого с вырази¬тельными поучениями, вроде:
— Помни, сучий сын, от кого честь, а не то в конуру лезь!
— Из грязи да не в князи, а станешь князь — сбросим в грязь! Атаман же кланялся на все четыре стороны и благодарил за
оказанное высокое доверие. Еще в 20-е годы сотрудники советского посольства в Турции были свидетелями как круг казаков-некрасовцев за какие-то прегрешения наказал атамана плетьми, не отстраняя от должности, потом подтверждая доверие испросил у него прощения, атаман же, по выполнению "внушения" смиренно благодарил станич¬ников "за науку".
Круг был самодержавным органом власти, сочетанием на выс¬шей ступени ее законодательной, исполнительной, судебной ветвей, к нему обращались как к суду последней инстанции — его мнение окон¬чательно закрывало дело. Известно немало случаев пересмотра реше¬ний войсковых судей, но обращение к кругу, и все это осознавали, бы¬ла мера чрезвычайная. В случае когда с точки зрения собрания реше¬ние казачьего суда было справедливо, назначенная кара ужесточалась как правило таким образом, что истец никогда более уже не докучал сообществу, а по гражданско-имущественным спорам следовало уго-ловное наказание "за бездельные докуки кругу" и дай бог чтобы неос¬торожный истец в этом случае живьем уползал с него ободранный как липка.
Круг был органом экономической власти осуществляя или утверждая распределение лугов, пастбищ, ловель, лесных дач, а в позднейшие времена и межевание казачьих земельных наделов, вы¬ступая верховным собственником войсковых земель.
Круг был и воплощенным ригористом казачьей морали, меха¬низмом ее оформления и поддержания. Гордый мятежник, донской ка¬зак сверху донизу Стенька Разин склоняется перед ним в достопамят¬ном случае с персидской княжной, но в отличие от позднейшей песен¬ной традиции, не как барин "снизойдя" до ропота- как член сообщества, им остановленный, в реальном историческом эпизоде про¬винившись в том, что на походе, при жестком всеобщем запрете на женщин и вино "бабу поял". Круг определял их образ жизни, занятия, их обществен¬ную направленность. На ранней героической эпохе казачество, усмат¬ривая в земледелии источник неравенства и расслоения сообщества, "за пахарем барин идем", жестко утверждало богатырское правило кормиться с сабли, а не от сохи, жить в ежеминутной готовности сняться в набег и поход, унестись за вольной волей — пытавшихся на¬рушить военные устои товарищества, закрепостить государыню-пустыню пашней, ждала немедленная кара — руки, потянувшиеся к казачьей земле, рубили саблей по локоть.
Само название верховного органа "Круг" подчеркивало равен¬ство казачьих голосов в рамках этого собрания, но последнее не по¬рождало личностной и общественный уравнительности. Г. Гегель особо отмечал, что для депутатов Собрания сословных представителей коро¬левства Вюртемберг имело значение не только то, что говорят, но и то, кто говорит. Такое неформально-авторитарное отношение было чрез¬вычайно характерно для круга, который чутко прислушивался к речам "старых", "добрых","щирых","смысленных" казаков и настороженно-подозрительно к словам "молодших", "неведомых", прицениваясь и привыкая, но более на материале засловесной практики, воспомина¬ниях о походах и битвах, резко пресекая поначалу затянувшееся гово¬рение и не только пустое — "не в честь долгое", а то и вовсе отказы¬ваясь слушать "молод больно — есть поважнее тебя!", что подразуме¬вало не возрастную — деловую "ранность". Немалая должна была быть причина, чтобы вышел из толпы неведомый новичок, и особо он выделялся, чтобы сообщество на миг приклонило к нему нетерпеливое буйное внимание — и редкой силы должна была быть его краткая речь, чтобы через минуту не оборвали его крутой отсылкой, а то и увесистым тумаком не отправили в толпу:
— Ступай гусь к гагарам — слушали тебя даром!
И более никогда не будет ему слова, если только не прогремит его сабля звонче всех речей — тогда, высокая честь, может и сам круг позвать:
— Ну, говори уклея, как в омуте у рака была!
по тем вопросам в котором молодец, во мнении сообщества, на¬брался ума, и тут круг становился внимательным и цепким, вытяги¬вая из оробевшего оратора все "смысленное", доброжелательно под¬талкивая и потешаясь:
— Скоро говорит Емеля, дайте только сроку неделю!
— Мишка складно бает — немца с туркой головой кивают, один я дурак не пойму никак!
Являя в обще-групповом характере черту, присущую всякому служилому русскому человеку, который "на службу не напрашивался — от службы не отказывался" : первое правило казачьего воспита¬ния было не лихое, военное — упорное, крестьянское "терпи казак — атаманом будешь" и это несгибаемое многотерпение преодолевало все, и татарскую удаль, и черкесский закал, и раздражение от неловкой речи, хотя говорить, и особо, неповторимо, они умели.
Сдержанно- наблюдательные, малословно-ироничные, казаки относились к слову как к пороху, не разводили водой, держали сухим до срока и ценили в нем мгновенный вылет полированной ясности мысли, рубящую точность посыла, пронимающую до сути. Такими бы¬ли и они сами и их атаманы, подобные Ивану Сирко с репинских "Запорожцев"— как часто приходилось мне видеть этот остуженный зоркий взгляд на Дону, увы, уже подернутый мутной пленкой тоски десятилетий исторической невостребованности. Угловато-жилистые,волчье-поджарые, уходили они за пелену лет...
Вече и круг были не представительными — всеобще-прямыми органами народовластия: в их деятельности участвовали все право¬способные члены сообщества, по удару вечевого колокола или запорожского тамбурина собиравшиеся на сходку. Из дальних станиц и городков чаще ехали "доверенные" лица, но каждый казак, имея в том желание, мог явиться лично, прямо осуществив свое право. Заметна была даже особая практика, казаки, воли на круге молодым не да¬вавшие, в то же время определенно побуждали их чаще на нем бы¬вать, хотя бы до женитьбы, приноравливая новичков к общеказачьим делам -молодежь поднималось быстро, впрочем, сами казаки редко доживавшие до 40 лет, какие же были старики?
Отсутствие многих и даже большинства сообщества при соблю¬дении норм и обычаев созыва круга (своевременное оповещение, вы¬жидание проездных сроков, учет внешних условий и т.д.) не ограничи¬вало его правомочности и решения круга были обязательны для всех, в том числе и неявившихся членов сообщества, пока не будет созван новый; до той поры они являлись безусловными и непререкаемыми.
В этой связи очень любопытен вопрос, был ли Степан Разин атаманом Всевеликого Войска Донского или сомозванным мятежни¬ком — узурпатором?
Недобрую услугу своему герою "самой поэтической личности в русской истории (А.С.Пушкин)" оказал С.Злобин, превративший вой¬сковой круг 1671 года в своем ярком романе в подобие Прайдовой чистки Английского парламента.
Нет, не такой это был орган и не те были люди казаки — хотя бы тот же войсковой атаман Корней Яковлев, прошедший все перепе-тии закрученной казачьей истории "бунташного 17 века" от Азовского сидения до Чигиринских походов — чтобы устрашиться самого дерзко¬го наяна и насильника, и не дрогнула бы у них рука поднять пистоли и мушкеты на любую тьму его сторонников. Но круг был созван "по обычаю", станицы оповещены вовремя, разинцы явились насторо¬женные, в таборах, но никому не препятствовали участвовать в круге, их было больше, чем явилось понизовых казаков, но особых условий, как-то: отсутствие казаков на походе, неявка в ожидании татарского набега, ограничивавших законность созыва круга, тоже не было, со-общество как бы предоставило старшине и взлетевшему орлу-удальцу разобраться между собой по-хорошему. Круг решил, донцы его реше¬ние приняли и положеная по началу круга Корнеем Яковлевым була¬ва была поднята в завершении его новым войсковым атаманом, крестным сыном прежнего Степаном Тимофеевичем Разиным.
Ситуация эта была столь очевидна казачьему правосознанию, что внешняя лояльность атаману со стороны Низа сохранялась на протяжении всего его огромного похода, от Царицына до Астрахани и далее до Симбирска и Кагальницкого городка, что превращало "понизовую" старшину в соучастников движения, а с начала выхода разинцев из Астрахани — ив прямых противников Москвы и кре¬постничества, хотя чего бы проще, по уходу смутьяна и основной мас¬сы его сторонников отмежеваться от восстания.
Налицо другое — никто великого мятежника не лишал атаман¬ского достоинства. Он был захвачен врасплох налетом, лишен знаков власти противниками вне круга, который не мог состояться, т.к. войско было "на походе" на Великой Руси, санкционированном предыдущим кругом; и наконец решением своим выдать атамана головой в Москву казачья старшина совершила вслед за политическим правовой пере¬ворот — отдала вопрос на конечное рассмотрение не кругу, а иной внешней власти, попутно совершив неслыханное преступление про¬тив первой заповеди обычного казачьего права "С Дону выдачи нет!"
Это был конец Великой Донской Либерии и начало нисхождения донцов-молодцов до уровня городовой конной полиции начала 20-го века. Впрочем, не очень быстрое, и еще 40 лет центральная власть не решалась поднять руку на главный камень преткновения между Москвой и Доном — вопрос о выдаче беглых.
Всеобщность машины народовластия обеспечивалось предельно облегченной процедурой ее запуска — достаточно было ударить в ко¬локол на площади перед войсковым собором в Старо-Черкасском го¬родке и круг пошел и с этого момента никто не мог его остановить, пока он не примет сам соответствующих решений. Существует легендарно-анекдотический сюжет, толи действительный, толи назидательно-поучительный, как в 17 веке на Дону круг был созван конем... Бродил по базарной площади старый слепой конь и в поисках клочка сена ухватился за веревку войскового колокола. Грянул удар — круг по¬шел... Казаки сбежались, тревожась, отчего круг во внеурочное время
— видят коня. Но круга остановить нельзя — решили разобраться, почто тут конь. Кто-то вспомнил, что это конь его соседа, пока был здоров — ходил под седлом, а состарился — прогнали со двора...
— Ах, так, жалоба к кругу?! Судить!
И вынес круг решение: за бесчестное отношение к заслуженному боевому коню хозяину — нагаек! содержать ему коня до смерти на покое, в тепле и теле! назначить к тому четырех старых досужных ка¬заков чтобы в любое время смотрели как соблюдается решение круга
— и при нарушении пороли хозяина по разумению! а хозяину при тех прогонах кормить и поить их вдоволь! — и по принятому решению круг закрыли и разошлись.
Сам этот сюжет, весьма расхожий (в разное время его приурочи¬вали и к вече и к сельскому сходу) крайне выразителен как ценностно-ориентирующий, общественно-нормативный — и почти реальный по особенностям той машины народовластия, которая его порождала; учитывая ее характер, можно сказать , что все так бы и произошло — дело стало только за конем...
В то же время круг жестоко наказывал за "бездельный созыв", по донским нормам приговаривая виновного к утоплению, "в куль да в воду". Сообщество поддерживало высокий авторитет своего собрания вплоть до применения позорящих, не оставляющих даже надежды на посмертное соболезнование и честь наказаний. Так за хвастовство, умаление славы войска и круга виновного приговаривали к насиль¬ственному закармливанию до смерти.
Но эта внешняя "всеобщность демократии" развертывалась в еще более роскошном изобилии внутренней "всеобщности демократии" внутренней имевшей уже иной, индивидуально-личностный посыл - в русских исторических обще-представительных органах народовластия никто не терялся, все имели свой, не абстрактно-количественный "в куче",а неповторимо собственный вес по особой процедуре принятия-утверждения выработанных решений, не "большинством", подчиняю¬щим "меньшинство", что является и следствием и средством раскола общества в каждом конкретном случае, а общим согласием, т. е. до¬стижением единства мнения собрания. Эта необычная система, корни которой идут из глубочайшей родо-общинной древности, славянской большой семьи - задруги, где есть "старшие" и "младшие", "мужи" и "сыновья", но нет "худых" и "пасынков", и плачут не по одному бога¬тырю-кормильцу, но и по нежившему дитяте - удивительнейший ин¬ститут русского народоправия, поразивший уж на что казалось бы поднаторевших в "демократизме-республиканизме" по наивысшим ев¬ропейским меркам народовольцев, когда они столкнулись с этой ре¬альностью русского традиционного сельского самоуправления в пери¬од "хождения в народ", значение которого для становления революци¬онно-интеллигентского самосозерцания вообще-то очевидно, но вот практически обретенные знания образованного русского общества о глубинных, почвенно-низовых основах собственной нации остаются не¬замеченными и невостребованными.
По определению совокупности возможных решений собрание на¬чинало их обработку в направлении достижения взаимо-, и всеобще-удовлетворительности, не подавления, а согласования интересов и мнений, не по "большинству", а по "каждому" с тем, чтобы итоговый результат был всеобще-принятым, а не частно-навязаным. Реальность принципа единогласия, совершенно невозможного при индивидуально-волчьем эгоизме западных представлений, обуславливалась особой оценочной ориентацией собрания в целом и каждого его члена искать решения "по совести" а не по "по самости"; в этом глубоко¬практический, материально-политический, а не один только умозри¬тельно-христианский, духовно-этический смысл общей обращенности русского исторического самосознания на поиск "правды-справедливости" как высшей над "правдой-истиной"; именно эта ориентация и поддерживала совершенно недоступный западно¬европейскому социуму институт единогласия принятия решений, столь заметный в практике русско-славянского мира, извращенным пере¬житком которого являлось пресловутое "либерум вето" польских шля¬хетских сеймов, совершенно выродившихся как институты всеобщей демократии вследствие "бес-Совестности" самой растлившейся шлях¬ты, которая изменила Совести с Бесом Чести и кончила Бесчестием - в отличие от русского крестьянского "мира" сохранявшего в истончающихся формах нравственный закал до эпохи Колупаевых-Разуваевых.
В особых случаях, когда более "справедливое" решение не очень просматривалось, прибегали к процедуре высшей оценки ситуации механизмом "божьего суда", на сходке и круге "кулачками", а в древ¬нем вечевом народоправии и через посредство выставляемых "божественных бойцов", мерявшихся "справедливостью" мечами "до первой крови"— в этом смысл новгородских столкновений несогласных сторон вече "на мосту" с Торговой на Софийскую сторону, столь красочно описаных в летописях и освященных сказанием о палице Перуна, заброшеной им на это место. Эта процедура, совпадающая по характеру с подбором состава текущего заседания всеобщего афинского суда гелиэи посредством жеребьевки, обеспечивала необидную "справедливость", уже надчеловеческую, принятия единого решения сообществом, т. е. сохранение его согласия и единства как высшей це¬ли путем перекладывания ответственности "на совесть" Верховного Существа, с которым все были согласны.
Такой характер народного представительства рождал особую преданность и уважение членов сообщества к нему. "Что мир порядил - то бог рассудил"— говорил русский крестьянин, для которого "С ми¬ром и беда не в убыток!", и клявшийся "Где у мира рука — там моя голова".
Эта мощь и влияние верховного органа поддерживалась исклю¬чительно эффективной системой администрации, по завершению работы вече и круга получавшей почти всю полноту их власти, несравнимо высшую в отношении современных ей европейских королевских и цесарских прерогатив. Атаман и старшина были вольны в вопросах вой¬ны и мира, а на походе в жизни и смерти любого казака. Их не связывали никакие сроки полномочий, и такие вожди как Даниил Байда-Вишневецкий, Иван Сирко, Игнат Некрасов, Константин Гордиенко, тот же Корней Яковлев десятилетиями властно отправляли свои пол¬номочия без каких-либо перевыборов. Не существовало ограничи¬вающей системы цензов по национальному, социальному, имуществен¬ному, возрастному, оседлому признаку, а официальное казачье (и вечевое, к слову сказать) православие имело такой вид, что и Литовец-язычник Довмонт и "друг степей калмык",родоначальник знаменитой донской казачьей фамилии Калмыковых,могли провидеть в Иисусе и апостолах, что кому нравилось, Перкунаса или Авалокитешвару. Сами себя аттестуют имена исторических атаманов: Михаил Черкаше-нин, Иван Каторжный, Михаил Татаринов, Алексей Старой, Семен Палий (от палиюка — поджигатель), Семен Драный, Никита Голый. В расчет принимались только соображения деловой пригодности. Даже женщины активно влияли на жизнь сурового сообщества — фактиче¬ски круг выбирал одновременно с "атаманом" и "атаманшу", которая в его отсутствие могла решать срочные дела, принимать послов, в крайности накоротко возглавить войско, что так поражало москвичей и иностранцев. История сохранила имена Марьи Татариновой, поразившей своей красотой и достоинством крымского хана, а доблестью — защитников Азова, и Матрены Палий-Гурко, верной подруги и соратницы грозного казачьего вождя, перед которым трепетали Крым и Польша.
Но сила и независимость вече и круга от превратностей судьбы в лице святоотеческого героя-князя или обольстителя-атамана была в том, что они и сами являлись системой общественной вертикали, подобной той, что на Западе определяют как "исполнительную". Новгородские "концы" одновременно управляли и землями-"пятинами" Господина Великого Новгорода, как бы централизуя власть в одном месте, в одной ухватистой руке, не давая всунуться туда княжескому самодержавию. Общевойсковой Казачий Круг, повторяясь, претворяясь, многократно отражаясь, через нисходящую систему таких же кру-гов-самоуправлений доходил до самых потаенных глубинок и по¬следних окраин, выстраиваясь замечательно гибкой, взаимосвязанной и взаимоподдерживающей структурой, для уничтожения которой недо¬статочно было раздавить ее голову — надо было расчленить, изру¬бить, задушить ее звенья, найти отступников и предателей в каждом конкретном месте, станице, ватаге — не на одном только двоедушном войсковом Лукьяне Максимове, на самом последнем из сотен городковских атаманов, хотя бы бахмутском удальце Кондратии Булавине она основывалась, жила, пульсировала; но и в них она только претво¬рялась, само сообщество, многократно повторяясь в понижающихся своих ступенях сохраняло клеточно-генетическую способность самовос¬производства, в конечном счете основанную на мировоззрении каждо-го отдельного казака, общественно-деятельная, а не личностно-отстраненная ориентация которых звучит в их гордых словах "Мы — люди вольные!", а не "свободные"; это утверждение сложения дей¬ствий, а не согласования "по торгу", провозглашение творения, а не выбора "из готового". Каждым своим членом система жестко отбивала наскоки на себя извне, от Бориса Годунова до Екатерины Великой многократно отражала поползновения центральной власти подмять ее под себя, в крайности отступала к новым границам или скрывалась за пределы родной стороны, сеяла русскими костями чужие земли но коснела и сохранялась у казаков-некрасовцев, дунайских сечевиков, неведомых насельников залива Кенай на Аляске, у молокан и духобо¬ров в Канаде.
Ее внутренняя система оценок была принципиально отлична от ориентации на бестиарный успех, утверждение индивидуализированного "лица не общим выраженьем"— член сообщества возносился тем выше, чем глубже он проникался ее интересами, растворялся в них, в свою очередь она давала ему бесконечно большую возможность проявить себя, не ограничивая, не помыкая установленными пределами, не в сковывающих рамках чинов, рангов, благоволений монарха — в неограниченности возрастания авторитета и того, что обреталось вместе с ним — степени доверия воли и судьбы товарищества. Чем решительнее член сообщества отказывался от эгоистической самотности "живота", тем более, в нарастающей концентрации доверенной ему власти — прерогативы системы мог он самореализоваться, отчеканить неповторимость своей личности в явлениях общественного. Фантастическая судьба Ивана Сирко, написавшего знаменитое письмо турец¬кому султану и вслед за Королем-Солнцем Людовиком 14-м, бок о бок с его достославным капитаном мушкетеров Шарлем Дю-Басом Кастельмором д'Артаньяном и впереди маршалов Франции въехавшим в покоренный им Дюнкерк. Как историческое целое система русского традиционного народоправия была не индивидуализировано-, а коллективно- ориентированной, поэтому характеризуя в общем, ее следует определить как "Коллективное самодержавие".
Стоит отметить ее выдающуюся историческую устойчивость, она сохранялась столетиями в предельно трудных условиях Пограничий и Лихолетий, проявив замечательную способность самовосстанавливать¬ся, быстро возрастать на крутых переломах, когда рушился государ¬ственно-механический национальный организм, рассыпалось царское личностно-индивидуализированное централизованное самодержавие. Ее порождением был "Совет Всея Земли" возглавивший в 1611-1612 годах борьбу с польско-шведским нашествием, где человек "мира" мясник Кузьма Минин-Сухорук соседствовал князю-герою Дмитрию Стародубскому-По¬жарскому.
Эта древняя система восставала в виде Советов в 1905 и 1917 годах! Не мифическое открытие русского пролетариата — древние традиции нераздельного народовластия, столь хорошо знакомые рус¬скому рабочему, вчерашнему члену крестьянского "мира" по практике сельских сходов, пробуждались в этих органах 20-го века. Увы, братья Ульяновы (биолог, юрист, медик) квалифицированно владели предме¬том истории России только в рамках пореформенного капитализма, что впрочем может быть поставлено им в вину менее, чем сонму оте¬чественных государствоведов, не замечающих ее и по сей день.
Эта же система оживала в деятельности очнувшегося Съезда Со¬ветов РФ в зоревые месяцы 1992-1993 годов, путано, с массой глупостей, вопиющих ошибок, иногда непоправимых, от незнания, злонамеренно-безмозглых советчиков, но замечательно быстро, решительно, перестраиваясь на ходу, выбиравшегося на верный курс безусловного единовластия, самодержавия, предельно-полного демократизма, в обжигающем пламени которого съеживались все фантомы словоблудия, все занесенные западные чумные тени, улетучивалась рыхло-стелющаяся подлость азиатчины.
Танки 1993 года раздробили стекло парламентского аквариума, под их снарядами зазвенели колокола древнего русского народопра-
вия, звон их плывет над землей — имеющий уши да слышит!
* * *
Как же соотносятся древняя система народовластия и Советы, отечественная демократия и Советская власть?
Советы возникали как возрождение древнего прямого народо¬властия, как властный орган трудящихся-единомышленников в глав¬ных целях, как механизм их осуществления т.е. поиска методов, как аппарат общественного действия. Но усложненное общественное бытие порождало и глубокую специализацию, нередко социально-опредмеченную, и не всякий труд поэтому проявлялся как "вполне со¬ветский"; складываясь по производственному признаку Советы необ¬ходимо утверждали первоначальный диктат "больших заводов", что было естественно в момент восстания и гражданского противостояния, когда те выступали не в своем обычно-производственном а в особом, авангардно-политическом качестве, как бастионы и опорные пункты борьбы, но крайне сомнительно в длительной перспективе, т.к. выс¬шие формы деятельности народовластия оказывались подчиненными низшему механизму проведения технологических процессов, где гос¬подствует администратор-распорядитель что порождало необходи¬мость эту связь опосредствовать, поэтому будучи шагом вперед к ре¬альной демократии всех от всеобщего участия в парламентской рулет¬ке, Советы в своей исходной форме не стали, и не могли стать всеобщими и равнодоступными.
Советы отрицали принцип разделения властей — но они так и не обрели власти вообще. Одна из гримас российской истории 20-го века — как только Советы обнаруживали стремление к подлинной власти, их тут же "укорачивали" до Калининской бородки 20-ых годов или думской говорильни 90-ых. Теоретическое положение научного коммунизма об отмирании государства и переходе от управления людьми к управлению производственными процессами имело след¬ствием то, что отношения людей умозрительно втискивались в рамки социализированных технологических схем, что не ликвидировало ре-ального различия, но искажало видимость общественного процесса, для постижения реальностей которого надо было преодолеть теорети¬ческое марево, материальной жертвой которого становились именно Советы; провозглашенные зародышами самоуправления на вневласт-ной основе они утрачивали государственную власть в настоящем, вы¬рождаясь в необходимый распорядительный орган по поддержанию общественной санитарии, водоснабжения, канализации и прочих ин¬фраструктур, на основе примитивных производственных циклов с крайне запутанной эквилибристикой ритуалов псевдополитики (са¬мый ответственный политик_распорядитель на похоронах!) и симво¬ликой поддержания несуществующих государственных статусов.
Правила игры задавал партийно-функционерский аппарат, управлявший реальной стороной деятельности Советов через встроен¬ный в них аппарат Исполкомов — кто же, кроме водопроводчика, мо¬жет лучше всех разобраться в причинах протечек? — перенявший по¬рядки и кадры старых присутствий вместе с их специфической мо¬ралью служить - отсиживать не системе, а креслу, не идеологией, а функцией — в этом смысле, худо-хорошо, ломки государственности не случилось, иначе 1918 год мог стать и 19ПОСЛЕДНИМ,— все же остальное скоро обратилось в раздражающую шелуху.
Будучи фантомом реальности, Советы порождали и призрачный тип своего социального носителя — "Советского человека", который являлся и является вполне материальным типом конкретно-исторического развития российского этноса (что подтверждает и зоо¬логическая ненависть нашей истерично-капиталистической прессы к "совку"), но псевдореальность как выразитель "Советского типа демо¬кратии".
Поэтому взлетев скоро, ярко, талантливо, в считанные недели ох¬ватив страну всепроникающей системой своих органов, Советы так и не стали ее государственно-историческим бытием, более того, исполь¬зовались как орудие разрушения существующей государственной ре¬альности — обанкротившегося самодержавного царизма в 1917 году, эффективной единовластной национально-ориентированной КПСС в 1990-1991 годах.
В то же время при любой возможности они обнаруживали и спо¬собность, и тягу, и движение к превращению в правящий институт. Пушки 1993 года наглядно аттестовали их с этой стороны — как без¬властная структура они не могли переломить события, но как полити¬ческая реальность, набиравший вес фактор заставили фарисействую¬щих Тартюфов выпрыгнуть из ангельских крылышек в оскале камуфляжа, "демократствующим" остервенело когтить и рвать тело демократии.
Было удивительно и радостно смотреть как летом 1993 года ожил, наполнился делом и смыслом, зазвенел новыми голосами Съезд Советов РФ, как широко он потянулся ко всему важному, не мелочно, не в угаре политических амбиций — как означающая себя верховная власть; как начал складываться в нем новый тип личности — российского государственного мужа, до того позволительный разве что ген¬секу или президенту, остальные мелькали в лучшем случае генералами-функционерами или отсвечивали свитскими зеркалами; как раскрывался в новом значении каждый из этих людей; как трудно становилось среди них посредственности, серости, угодничеству и как уверенно поднимались там не одни уже трибуны — разрушители но и практические политические деятели.
Этот орган, надуманный,вызванный для утопления в отравлен¬ной пене существующей государственности Большой России-СССР, в нарушении всех расчетов двурушников нашел себя и свое место, и то что вначале казалось и было -вспомните Съезды Советов СССР — его минусом превратилось в плюс:
— его многолюдность делала его малоподверженным кулуарным играм и общехолопскому пресмыкательству, всегда находились мятежники, склонные к разборкам;
— его принципиальная непрофессиональность препятствовала его превращению в машину политиканства, всегда были в зале некоторые, кто понимал свое присутствие как исполнение срочного гражданского долга, а не как способ прикрепиться к нетрудной постоянной зарплате;
— будучи многолик, оттеночен, разноопытен, разнообразован он был свободен от штампов заформализованного ума, "юридического", "академического", и "лингвистического" идиотизма; т.е. более открыт для восприятия небывало-нового;
— его более глубокая, чем ныне связь с избирателями, реализуемая процедурой ротации Верховного Совета пробивалась струей свежего воздуха на политическое поднебесье, эхо страны начинало раздаваться в его коридорах, ее пульс становился его метрономом;
— как собрание тысячи индивидуальностей он обладал качеством, важным для практического народовластия и опасным для олигархии — в своих действиях он был самостоятелен и зачастую непредсказуем даже для собственных вождей. Вспомните хотя бы ту принародную "порку" Р.Хасбулатова, за какие-то коверные прегреше¬ния поставленного под процедуру голосования о доверии требованием большинства съезда, и когда все — и друзья, и враги — сочли его судьбу решенной, получившего вотума доверия от того же большинства (ну чем не казаки-некрасовцы,выпороли и простили!);
— но помимо внешней, театрально-аффектированной непредска¬зуемости Съезд все более начинал проявлять непредсказуемость внутреннюю, интеллектуальную,— неожиданностью своих подходов, необычностью точек зрения на проблемы, непривычностью иной доселе неосвоенной широты их восприятия через сложение многих картин озарений свободных умов, творчески электризуя политическую атмо¬сферу России;
— начинает складываться новая структура властных отношений в тандеме "коня и трепетной лани" Съезда Советов и Верховного Совета РФ — Съезд Советов все более становится органом Чрезвычай¬но-Конституционным, а Верховный Совет Главно-Распорядительным, первый концентрировал Ум и Волю нации, второй Знания и Профессионализм страны; к августу 1993 года их взаимодействие начинает обретать черты едино-сложной цельности.
На заседаниях Верховного органа Советов начинало складываться предчувствие зарождения драмы новой российской государствен¬ности — поэтому его убивали как живого, а не мумифицировали как покойника.
В то же время, успешно начав внутреннюю институционализацию в рамках своего самоопределения, Съезд Советов мало преуспел в институционализации внешней, в общественном сознании и в решающие дни оказался изолирован и от массовых симпатий и от поддержки той вертикали власти, вершиной которой он являлся. Общество и нисходящие Советы достаточно отстраненно смотрели на Крестную муку своего Верховного органа и то, что лозунг "Вся власть советам!" в на¬стоящее время в лучшем случае пылится в каких-то политических за¬пасниках явное тому подтверждение1, хотя роль Советов еще не доиграна — саморазоблачение думщины и парламентаризма, где Бессилие проституирует с Властью, зримое оскотинивание и самоизоляция режима до кучки однокорытников все более обостряют проблему
*На ноябрьских шествиях 1998 года звучали призывы "восстановить советскую власть", но в *контексте воспоминаний 1980-х годов, как "правовой косоворотки" власти "наших" *против "их" парламентского "сморкинга", т.е. маскхалата политической однообразности, *власти партийных аппаратов и даже лиц подобных "несгибаемому мудрому вождю товарищу *Геннадию Андреевичу Зюганову", как перестарался некий красно-холуйствующий, есть и *такие, под-товарищи...
*...Очевидно, что эта система представлений полагает не Власть Советов, а ее призрак, *вытянутый из эпохи Хрущева-Брежнева.
национально-государственной альтернативы нынешней Ушанке Монома¬ха, и у Советов в целом складывается серьезная возможность пробудиться в общественном сознании тем более существенная, что в стране в области политического багажа в общем-то ничего более нет!
Какое богатство мысли, пир ума являло русское общество на рубеже 19-20 веков — Ткачев, Лавров, Бакунин, Плеханов, Ленин, Троцкий, а в основе единая напряженная интеллектуальная традиция всей эпохи с конца 18-го века,— "Столетье мятежно и мудро!"-, от Ра¬дищева до Писарева; какое богатство проникновений — русский кос¬мизм от вопрошаний Голубиной Книги до философем Н.Федорова и В.Хлебникова и инженерии К.Циолковского и Чижевского; учение о единстве живого в ноосфере В.Вернадского; идеи человеческого бого-творчества Н.Бердяева; мистика непреходящей ментальности разума М.Гуревича; русское искусство, открывшее новые горизонты эстетического постижения мира — универсума. Здесь всего было в избытке,— случись, выстрел провокатора оборвал бы жизнь В.Ульянова-Ленина в 1900-1901 годах, что ж, революции 1917 года совершились бы не по его "Государству и революции", а по Ткачевской "Революции и государству". В обществе сложился тип "совершенного революционера", олицетворявшего единство мысли и действия, содержания и формы, идеологии и организации, консолидировавший в себе национальную волю — залог непреходящей государственности Руси-Евразии. Нацию мужчин и женщин такого закала, как Желябов, Перовская, Нечаев, Морозов, Фигнер, Каляев, Федосеев, Крупская, Сталин нельзя поставить на колени. В этом смысле Сергей Муравьев-Апостол такой же гарант Российской империи как и Николай Первый.
...С чем входим мы в 3-е тысячелетие? Где-то в середине 1980-х годов исполнилось предвидение Л.Д.Троцкого 1925 года, что если в течение 50-60 лет в СССР не будет создана социалистическая культура — не пролетарская!— восторжествует буржуазное сознание:природа и в форме духовного бытия не терпит пустоты, на чем собственно была отработана доступная часть духовного задела полутора веков — остальное исходный материал для осмысления новой глубины, с чем необратимо опоздали. Что поддерживает умственное существование наших дней?— Какие-то обрывки Ленина, Бердяева, Розанова, славянофильщина, поповщина, тьма харизматирующих "логий"... все тот же эклектический перепев 1900-х годов с подвываниями — их почему-то называют "прочтениями" — на новый лад. Грустно и смешно узнать, что один и тот же Ильин одновременно удовлетворяет интеллектуаль¬ные запросы Жириновского, Руцкого, Зюганова хотя объективно он не поднялся выше сознательного комментирования Гегеля и неприятия толстовского хлыстовства — есть тут намек на некоторую их общность.
Минувшее 10-летие не выдвинуло ни одной национально-значимой свежей политической фигуры, все возникавшие были только фантомами изголодавшегося воображения нации; говоря о них в це¬лом, не разбирая кто лучше, кто хуже и не примеряя вослед гоголев¬ской барышне "усы Руцкого" к "губкам Гайдара", следует сказать, что весь их политический разнобой сводился к перетряхиванию изрядно застиранного белья кем-то и когда-то осуществленных решений, выделяется разве что 500-дневная беспардонность Г.Явлинского, провозглашенная в пионерской убежденности, раз у Эрхардта вышло — значит и у меня тож!
Национально-идейный вакуум основа наших болезней, он превращает принципиальных коммунистов из ВКП(б) в пуристов истон¬чающегося сектантства — нельзя осчастливить нацию тем, чего она не хочет; он основа нереволюционности межеумочной части КПРФ, оли¬цетворением которой является Г.Зюганов, его беда — он не столько боится революции, сколько не знает, ради чего, собственно, надо ее осуществлять; а вот ребята из РНЕ отнюдь не считают, что Россия "исчерпала лимит революций" — но 300-летнее монголо-татарское иго, князья Рюриковичи да Гедиминовичи, дворяне-ордынские, носы-чухонские. ... для кого вершить "истинно-русскую" революцию?
Все прочие не заслуживают особого упоминания, все они предъявляют обществу самих себя вместо программы и список лекарств — без диагноза.
Как тут не вспомнить достопамятный разговор генерала с вах¬мистром:
— Что это голубчик лошади у вас такие худые?
— Не могу знать, ваше высокоблагородие, уже всяко пробовали кормить, и морковью и капустой, и брюквой — ничего не помогает. Уж такая животная!
— А вы попробуйте овсом.
Мы вышли за пределы знакомых берегов, впереди Море Неведомое, и повернуть уже кажется нельзя, маяки прошлого странно попутались, потускнели и почти столь же опасны как и тьма впереди.
Есть только намек, только предчувствие, только дуновение ветерка новизны и оно идет от тех, 5-летней давности заседаний Съезда Со¬ветов. Там рождалось что-то новое, чуть дрогнули створки ворот, пропуская редкие лучики занимавшегося дня надежды — быстро схваченные, затушенные, утаенные от страны танково-политическим вестерном и трауром беды.
Россия-Скала на средостении 3-х миров, Россия-Дева, ступившая в 2-а океана и потянувшаяся к Космосу — будет ли она "средне-европейской", "цивилизованно-жвачной"?
Есть самообман нации — и есть ее судьба; есть степень осознания неизбежного — и есть его неотвратимость. И древнеотеческое, проникшее через просторы, тьму, зависть и подмены народовластие возродится:только в несуетливом согласии и готовности всего народа выйти на свой нелегкий путь исполнит Русь-Евразия свой надчеловеческий замысел, а вне его — ее не станет, вне его — излишни ее просторы, ширь, удаль, размашистость, ее неуемность, страсть, ее метания и постоянство — и рухнет неприкаянный Сфинкс, рассыплется вшиво-тифозной ТьмуТараканью, закатится звездочкой Белоруссией!
/текст 1999 года/
ВМЕСТО ЭПИЛОГА.
Подводя итоги, и уже не только заявленному 12 лет назад, но и интеллигенциям отстучавшего с той поры времени, следует выделить те положения работы, которые приобретают доктринальный характер в воззрениях на Отечественную Историю.
------Российская Государственность осуществилась как Державное Единство Евразийских Социумов, поэтому она не может быть сведена к мононациональной основе:ее носитель не заблудившийся в Евразии выходец с Роси, а Великоросс; солженицынские призывы изживания “великодержавия”,”имперских привычек” эквивалентны требованию ликвидации России—Евразии, а в конечном счете и русских, обращение их в москалей, тверяков, пермяков, рязанцев , окаянцев, околеванцев……в ряду прочих под боком у кого -нибудь .
------Государственной, общественно-политической формой этого единства Евразийских Социумов, Народов и Наций являлось неделимое как вердикт судьбы Самодержавие, выражающее в предельно концентрированной форме общность главных вопросов выживания и развития соединившихся социумов. Исторически оно осуществляется в 2-х формах: единоличное сомодержавие , персонифицированное в царизме(и не имеющего ничего общего ни с цезаризмом послеримской Европы, ни с деспотизмом монархий Востока даже по термину––но об этом позднее….);и Прямое Самодержавие Социума, реализованное через институты прямого всеобщего народовластия(--я не употребляю термин “Демократия”: из вышесказанного достаточно очевидно, что в исторически состоявшейся форме он просто не сопоставим с великорусским “Народовластием”--),не имеющем аналогов в современности, а в исторической перспективе сравнимое разве что с практикой эпохи военной демократии: ”свобода=воля, гарантированная мечом”.
Великорусская Государственность оформлялась как актуализация Воли, т.е.Дела, а не Права, выражая творческое, а не формализующее начало; она предоставляла неслыханные возможности реализации гениальной личности и Всемирная История не знает ничего подобного Петру Великому, преобразовавшему не только политический ход страны----сам культурно-исторический стереотип общества; впрочем, как и Степану Разину, и Михаилу Ломоносову, и Александру Пушкину---“Поэт в России больше чем Поэт….”. В развитие этого представления мной создана программа ИСТОРИОСОФСКИЕ ЭТЮДЫ на телеканале СГУ ТВ , к которой и отсылаю заинтересованное внимание.