Это было в том году, когда отменили хлебные карточки. Вечерами становились мы в очередь, нас клеймили химическим карандашиком и отправляли спать. Утром, простояв часа два, мы получали хлеб.
Жили мы, конечно, ничуть не сытней, чем в войну, но жизнь с каждым днем становилась краше. Это было ясно каждому. Зимой в нашей деревне показывали цветной фильм. Я его смотрел все разы, потому что выпросил у матери для киномеханика простыню. А летом в деревне образовалась футбольная команда «Спартак». Это было много лет назад, но только теперь я кое-что понял, теперь, когда мне столько же лет, сколько было нашим футболистам, наверное, даже больше.
Команду приняли играть на первенство района. Первый матч назначили на воскресенье. К нам должны были прийти футболисты деревни Жаворонки.
В нашей команде надеялись на троих. На вратаря Гришу. Он учился в девятом классе и мог крутить сальто с места. На старшего Силина. Он был ужасно злой. Своих ног не жалел, сносил кого угодно, а по его ногам лучше было не бить: ему ничего, а злости прибавлялось…
В нападении надеялись на часовщика Сережу. До войны Сережа был москвич. Играл за юношеское «Динамо». Знаменитые футболисты пророчили ему успех, но с войны Сережа пришел на протезе.
И все-таки на Сережу надеялись. На его страшный удар.
Жаворонковцы пришли строем.
Впереди всех Спиря на деревянной ноге. На всех посмотрел: и на тех, кто был на лавочке, и на наших футболистов, и на каждого из нас, на мелкоту, – и всем улыбнулся. Улыбка эта была особая. Он как бы подсмеивался над собой: мол, безногий дурак, а туда же, мячик гонять.
Спиря встал в ворота и попросил своих постукать. Ему стукнули потихоньку, катышком, но он и на этот мяч упал. Ему хотелось привыкнуть, чтобы потом, в игре, не бояться падать. Наши не тренировались, берегли силы. Приглядывались к сопернику. Спиря был хороший вратарь, но больше всего мы боялись парня с зачесом. Он один был при полном параде: в бутсах, гетрах, в пестрой футболке. Прошел слух, что он играет за московскую мастерскую команду. Держать его решили намертво. Старший Силин сказал:
– Возьму на себя.
У нас отлегло от сердца.
В первом тайме никто никому не забил. Сережа стоял в центре. Ему пасовали, но он никак не мог дотянуться до меча. Один раз он, правда, ударил, но издалека, и Спиря легко поймал этот мяч.
В перерыве наши договорились бить Спире в левый угол, где у него деревянная нога.
Началась игра. Сережа проковылял поближе к Спириным воротам. Парень, который его стерег, постоял около и убежал гонять. И тут Сереже дали мяч. Он скаканул к нему, скаканул и, чувствуя, что не успеет, упал, зацепил протезом и стал подниматься. Защитники Спири особенно не торопились… Сережа поднимался медленно. Сначала на руки, потом на колени. Наконец встал, толкнул мяч вперед, ковыльнул раз, другой и ударил, как договорились, в левый угол. Спиря споткнулся о свою же деревяшку – и штука была.
Они оба лежали на земле, и Спиря, и Сережа, и глядели друг на друга. Один был победитель, другой побежденный, оба молодые, безногие, победители войны и вообще победители.
Вот тогда, после гола, и показал себя московский мастер. Теперь я понимаю его. Он был здоровый парень, не успевший понюхать пороху. Он стеснялся играть во всю силу, но когда команда стала проигрывать, показал себя. Водил мяч, как хотел. Дошел до наших ворот, обманул старшего Силина и даже вратаря. А минуты через две он забил еще гол.
Они долго бежали со старшим Силиным плечо в плечо. Мы сидели у наших ворот и все это видели. Старший Силин бежал горлом вперед, голова у него была запрокинута так далеко, что нам казалось, синие жилы на его шее вот-вот лопнут. Дышать ему было нечем. Он вдруг мотнул головой и упал на оба колена. Мастер чуть откатил мяч в сторону и ударил. До ворот было метров десять: верный гол.
Мастер повернулся к Слилину. Тот все еще стоял на коленях. Дышал все, дышал. Мастер понял – лучше не подходить к нему, не мешать. Он побежал к центру, а Силин вдруг поднялся и побежал за ним. Он стал его тенью. А когда мастеру дали пас, ударил его по ногам. Мастер упал. Это случилось далеко от ворот. Судья остановил игру и стал выгонять старшего Силина с поля. Тот не уходил, но его окружили свои же ребята и увели за ворота.
Нам было жалко Силина, и мы кричали мастеру, чтобы он вставал, не притворялся. Мастер полежал, полежал и встал. Судья принес мяч на отметку пенделя. Мастер сказал ему, что это не по правилам: штрафной надо бить оттуда, где было нарушение.
Судья был сердитый.
– Ничего. Другим неповадно будет.
Мастер поставил мяч и легонько перекинул его через верхнюю штангу.
– Съел! – закричал старший Силин. – Съел!
Мы тоже кричали обидное. Видели, что мастер не хотел забить гол, но уверяли себя, что если бы он бил по настоящему, Гриша все равно бы взял.
Наши выиграли. Сережа забил еще два мяча. Оба со штрафных, метров с двадцати, оба в левый угол.
После игры мастер подошел к нему, обнял, и мы его полюбили.
Когда все ушли с поля, я остался. Играл и за Спирю, и за Сережу, и за мастера. Вдруг послышалось – плачут. Плакала Даша Осипова в кустах, за боковой линией. Даша была самая красивая в нашей деревне, старая любовь Сережи. Говорили, что когда Сережа пришел без ноги, она от него отказалась. Я увидел, что Даша плачет, и позлорадствовал. Не полюбила Сережу, а он вон какой, на одной ноге три штуки забил.
Так я думал тогда, много лет тому назад. А теперь я думаю по-другому. Не себя жалела Даша и не Сережу. Плакала, что вот случилось так. Что она без любви живет, что Сережа после удара трудно и некрасиво поднимается с земли, что была война и что вот теперь мир и опять играют в футбол, а старого не поправишь, потому что оно было.