Рассказы моей семьи

    РОДОСЛОВНАЯ НАШЕЙ СЕМЬИ

    История нашего рода в Киеве начинается с Павловского переворота в Петербурге.
В ночь с 11 на 12 марта 1801 года, когда император Павел был убит в Михайловском замке офицерами гвардии, наш предок, граф Сергей Петрович Уваров, был одним из тех, кто помог новому императору Александру I  взойти на престол. Услуга эта не была забыта царствующим домом не только во всё царствование Александра, но и Николаем I. Во всяком случае, портфель министра внутренних дел, как и портфель министра просвещения, мой пра-пра-прадед  носил  до самой  смерти.  В советские  времена  граф Уваров  был  объявлен «ярым реакционером» за то, что по своей должности обязан был, за пасквили и вольнодумство, преследовать поэта Пушкина. Отчего имя министра сделалось опальным и было вычеркнуто из учебников истории. Между тем, готовясь к Бородинской битве, фельдмаршал Кутузов командование центром принял на себя, левый фланг отдал князю Багратиону, правый же, где ожидалось направление главного удара сил Наполеона, поручил графу Сергею Ивановичу Уварову. В связи с переменой планов наступления Наполеона главный удар обрушился на левый фланг, почему имя Багратиона знает каждый школьник, а имя Уварова (кстати, проведшего всё же блестящую атаку своих кавалергардов) предано забвению.
    После переворота 1801 года и позднее, после войны 1812 года, фамилии Уваровых были высочайше пожалованы земли в Киевской губернии. Дом графов Уваровых, с башенкой, сохранился и стоит на Печерске, прямо напротив бывшего дворца градоначальника, ныне Музея истории Киева.
    Дочь (или внучка) графа Уварова вышла замуж за польского графа Кентшинского, участника польского восстания 1830 года, прибывшего в Киев после разгрома восстания. В связи с тем, что фамилия была полностью разорена и фамильные земли в графстве Кентшин потеряны, граф отказался от титула, мотивируя это тем, что «не может содержать его в должном достоинстве», и несколько изменил фамилию: Кентршинский.;
    Сын этого первого зафиксированного в нашей истории графа Кентшинского, мой пра-прадед, Юлиан Кентршинский, был офицером. У него были три сына, все тоже военные: Виктор, Иосиф и Валериан.
    О моём двоюродном прадеде Викторе не известно ничего, сохранилась только его фотография в военном мундире, с супругой. Двоюродный прадед Иосиф участвовал в первой мировой войне в чине полковника и был убит. Его супруга, Екатерина Алексеевна Кентр-шинская, из дворянского рода,  уроженка города Суджа,  дожила до преклонных лет и меня воспитала.
    Мой прадед, Валериан  Юлианович  Кентршинский (1869 - 1947), был полковником 272-го Киевского полка. В составе царской армии проделал всю военную кампанию 1914 – 1918 гг. После октябрьского переворота большевикам служить не пожелал, вышел в отставку. Работал делопроизводителем в различных организациях. В 1936 году, несмотря на пре-клонный возраст, за своё дворянское происхождение подвергся высылке – к счастью, не в Сибирь, а в Суджу, где вынужден был работать на полях простым колхозником. Судя по сохранившимся письмам, бодрости и  любви к Родине при этом не потерял.
    Он был женат на Анастасии Андреевне Карнович, из старинного киевского рода; могилы Карновичей на Байковом кладбище датированы 1840-ми годами.
    Имел двоих детей: Андрея и Ольгу, мою родную бабушку.
    Андрей Валерианович (или более по-русски Валерьевич) Кентршинский был военным, сражался на стороне белых против большевиков, после поражения белой армии оказался в Париже. Был там женат, имел двоих детей, работал, как многие эмигранты, таксистом и в 1936 году погиб в автокатастрофе. Об этом в парижской эмигрантской газете была помещена большая заметка,  где упоминалось, что семья покойного проживает в Киеве и сообщить ей о случившемся нет возможности. Были указаны их имена, фамилии, место жительства в надежде, что информация как-нибудь дойдёт до них. К несчастью, эта заметка была прочитана в НКВД  и едва не погубила мою бабушку.
    О Кентршинских, проживавших в Париже, мы не знаем ничего.
    Ольга Валериановна (или Валерьевна) Кентршинская вышла замуж за Юрия Сергеевича Каменцова (иногда пишут Каменцева), моего дедушку (1895 – 1985).
    Каменцовы – старинный киевский дворянский род. Дед Юрия Сергеевича, Павел Демьянович Каменцов (1840 – 1920), был членом Киевской Судебной палаты (аналог Верховного суда), имел ранг действительного тайного советника, соответствовавший армейскому званию генерала. В начале 20-го века участвовал в рассмотрении известного дела Бейлиса, причём вместе с другим членом суда, Квитницким-Рыжовым, отстаивал невиновность Бейлиса против всех остальных, а после его оправдания именно моему пра-прадеду была доверена честь выйти на балкон и объявить радостную новость людям, запрудившим улицу в ожидании решения суда.;
    Его сын Сергей Павлович, тоже юрист, был женат на Александре Михайловне Снежко. У них было два сына: Арсений и Юрий.
    Арсений Сергеевич Каменцов, инженер-строитель железных дорог, был женат на Александре Ивановне Маляровой, внучке основателя Киевского художественного института Николая Ивановича Мурашко и племяннице Александра Мурашко, знаменитого киевского художника начала 20-го века. Современные художники почитают Мурашко как тончайшего колориста, решавшего самые сложные задачи масляной живописи, которые и сейчас многим  не под силу. После его гибели от рук большевиков в 1919 году все картины, кроме принад-лежавших музеям, достались бабушке, и всё моё детство прошло среди этих картин. К сожалению, всё наследие Мурашко до последнего рисунка она завещала музею украинской живописи, и они теперь находятся там в запасниках...  если ещё сохранились.
    Мой дед, Юрий Сергеевич Каменцов, закончил Политехнический институт и работал инженером-строителем. Он был очень скромным человеком, и как он покорил сердце такой красавицы, как моя бабушка, осталось тайной. Ольга Валерьевна Кентршинская получила блестящее образование, свободно владела немецким (тогда это был самый употребительный иностранный язык), французским, английским и итальянским. В 1930-е годы работала переводчицей в Наркомате (Министерстве) иностранных дел, что её  и спасло после опубликования злосчастной заметки в парижской газете: за неё деятельно заступился её начальник, убедивший энкаведистов, что подобными кадрами не разбрасываются. Тем не менее её отца, Валериана Юлиановича, сослали, а Юрий Сергеевич, узнав, что тоже может быть арестован как имеющий родственников-белогвардейцев за границей (тогда это считалось преступлением!), от греха подальше завербовался на «ударную» стройку Комсомольска-на-Амуре, где впоследствии работал по специальности: преподавателем строительного техникума. После смерти Сталина в 1953 году вернулся в Киев. Однако бабушка к тому времени уже скончалась. Юрий Сергеевич Каменцов был настоящим дворянином, тонким, образованным человеком, очень увлекался киевской стариной, серьёзно сотрудничал с археологами. Был изумительным рассказчиком. Ему мы обязаны своей любовью к истории.
    У них было два сына: Олег и Андрей.
    Олег Юрьевич Каменцов закончил Ленинградский кораблестроительный институт, работал на аналогичном заводе, имел бронь; несмотря на это, в 1941 году добровольцем пошёл на фронт и погиб, защищая Ленинград (Петербург). Был женат. Уцелели ли жена, ребёнок, не известно.
    Мой отец, Андрей Юрьевич Каменцов (1926 – 2000), после освобождения Киева в 1943 году нашими войсками, в 17 лет ушёл на фронт. Семь лет отслужил в Корее. Участвовал в боевых действиях, имел множество наград. После демобилизации работал водителем троллейбуса, затем окончил Киевский автодорожный институт. Всю жизнь проработал в 1-м таксомоторном парке. Был пионером строительства автоматизированных моечных станций для машин на Украине. В частности, кольцо этих станций вокруг 30-километровой зоны Черно-быльской катастрофы было построено под его личным руководством.
    Женился в 1955 году на Нине Николаевне Ильиной-Погребнюк.
    Дед моей матери, Пётр Ефимович Котов, выходец из Подмосковья, из чиновничьего сословия, закончил в Москве коммерческое училище и был направлен на работу в Киев. Занимал должность на вокзале, потом руководил биржевой артелью, т. е. по-современному был маклером. Жену его звали Евдокия Петровна. У них было четыре дочери: Мария (моя бабушка), Ксения (знаменитая в семье красавица тетя Сима), Прасковья (тетя Паша) и Александра (тетя Шура), а также сын Михаил (дядя Миша). Всех их, кроме моей рано умершей бабушки, я отлично знала.
    Мария Петровна Котова вышла замуж за Николая Ильича Ильина-Погребнюк, который в то время работал директором продуктового магазина. У них родилась единственная дочь Нина. К сожалению, бабушка была больна туберкулёзом и скончалась, когда моей маме было всего шесть лет. Дедушка женился вторично на Екатерине Павловне Мишиной, которая и воспитала мою мать, а затем и всех нас: внуков и правнуков. Родная мать не могла бы сделать это лучше.
    Моя мама, Нина Николаевна Каменцова, закончила (ещё в годы войны) Киевский железнодорожный техникум, затем – институт народного хозяйства по специальности «финансы и кредит». Работала в банковской системе, после – в главке объединения «Укрпромкож-галантерея» начальником финансового отдела.
    Нас двое: я и брат Олег.
    Я закончила техникум и институт лёгкой промышленности по специальности «моделирование обуви и художественное оформление кожи», и так получилось, что всю жизнь работаю по второй половине специальности, потому что получила распределение в Республиканский Дом моделей кожгалантерейных изделий. Сын Ярослав Сергеевич 1983 г. рожд. – программист.
    Брат, Олег Андреевич Каменцов, водитель автобуса. Его жена, Наталья Васильевна, - домохозяйка. У них двое детей: Андрей и Виолетта.
    Наш отец всю жизнь хранил в тайне дворянское происхождение нашей семьи и подробно рассказал об этом только перед смертью. Все документы были уничтожены в годы революции и гражданской войны. Осталось лишь несколько фотографий и надписей на обратной стороне старинных открыток в альбоме, принадлежавшем моему дедушке Юрию Сергеевичу. Поэтому о временах более ранних я могу лишь рассказывать, а утверждать что-либо имею право только начиная с моих пра-прадедов Валериана Юлиановича Кентршинского и Павла Демьяновича Каменцова (кстати, оба похоронены на Лукьяновском кладбище, в десяти метрах друг от друга). Таким образом, я набросала лишь приблизительный очерк истории нашего рода. Многое нуждается в уточнении и подтверждении документами. Заранее прошу прощения за возможные неточности: я не историк, а модельер.

--------------------------------------------------

    Родословная Ярослава также включает в себя один интересный момент. По преданию, хранящемуся в семье его отца, во время русско-турецкой войны 1856 года его пра-прадед спас молодого раненого турка, выдав его за грузина. Вылечившись, турчонок отправился домой, а спустя некоторое время к ним приезжал некий «грузинский» купец – благодарить за спасение сына. Родственники утверждают, что это был знатный турецкий паша, который, конечно же, не мог после этой войны появляться в России открыто. После его визита скромная семья, как в сказке, разбогатела и перед революцией имела в Киеве несколько магазинов и доходных домов. Кроме того, родители пожелали породниться, и прадед Гены взял себе в жены турчанку. Сколько тут правды – знает только Бог, но посмотреть на моего сына – ну, вылитый турок! И по замашкам иногда – чисто восточный повелитель.
                Мария Андреевна Каменцова.           2005 год.    г. Киев.

-------------------------------------------------

«Фольклор сей, как и всякий,
хранится старожилами и шлифуется остроумцами,
метит в канон и осыпается в Лету. Как и всякий,
случается он затейлив, циничен, сентиментален и смешон.»
                М. Веллер, «Легенды Невского проспекта».


    РАССКАЗЫ ИЗ ИСТОРИИ НАШЕЙ СЕМЬИ

    Это я – так себе прошлась по нашей родословной, чтобы было понятно, кто откуда взялся. Настоящего представления об истории рода эти краткие разъяснения не дают. Вдох-нуть в них жизнь могут только рассказы о подлинных происшествиях. К сожалению, их до обидного мало! Может, потому им цены нет.

    ГОРЧИЦА
    Самая древняя история (середина 19 века) связана с женой Павла Демьяновича Каменцова, Александрой Ивановной. Рассказывал мой отец: «Тогда горчицу не покупали, а делали прямо в доме. Брали этот порошок, наливали в миску воды, и надо было всё это тереть. Вот сидит служанка в кухне трёт, а оно же глаза ест! Хозяйка выставила её с этим делом на крыльцо. Тут проезжал мимо извозчик, здоровенный такой мужчина, и стал к ней приставать:
    — Барышня, а что это вы такое делаете?
    Она отвечает:
    — Крем тру.
    — Дайте попробовать!
    Она зачерпнула ложку да дала ему. Он как попробовал  –  с кулаками,  да за  ней,  давай ломиться в дом, и таки вломился, так что Александра Ивановна, барыня, от него в окно выскочила!»
    Это единственное упоминание о столь далёких временах. Сохраним его.
    Кстати, Сергей Павлович был в семье не один ребёнок. У него была ещё сестра Лидия Павловна. О ней ничего не известно, есть только фотография её могилы в Крыму. Скорее всего, она умерла от туберкулёза. Тогда это было частое заболевание.

    НАСЛЕДНИЦА
    Второй момент, который мне хочется обозначить, тоже рассказан папой. Право, история, достойная упоминания! «У нас в квартире был большой коридор. И я там, конечно, со своей трубой бегал, саблей размахивал, стулья наставлял, — словом, мешал всем ужасно. Когда я там играл — старались не ходить. А иногда приезжали какие-то непонятные люди, в сапогах, с какими-то котомками, и, как назло, именно в то время, когда я там носился со своей саблей по коридору. Я бабушке кричал:
    — Не пускай их! Не видите – я тут играю!
    И много раз так было. А потом, мы уже жили на другой квартире, бабушки уже не было, зашёл у нас разговор, я маму спрашиваю:
    — А кто были эти люди? Я так злился – у нас в квартире, с какими-то сапогами, разве у нас могли быть такие знакомые?
   Мама как-то странно посмотрела и говорит:
   — Это бабушкины крестьяне были, ещё из крепостных. Они ей продукты привозили из деревни, помогали, как могли, одна её бывшая горничная, весёлая такая была, Луша, всё говорила: «Барышня! У вас тут в городе и полы, чай, помыть некому, давайте я вам помою!» Ну, и она им помогала, ходила с ними к адвокату, в суд, насчёт земли или там хозяйства...  В первые годы советской власти с этим много вопросов было. 
   Вот какая барыня! Когда-а ещё крепостное право было отменено, а к ней всё крестьяне ходили, продукты несли!»
 
    КРОВОЖАДНОСТЬ
Вторая история особого значения не имеет, но колоритна. Тот же папа: «Я ещё маленький был, на Первое мая — военный парад, а меня не брали. Так я как-то сам выбрался из дому и отправился себе. Пешком, шёл по улице, шёл, дошёл до Львовской площади, а дальше не знаю, заблудился, хватило ума назад повернуть.  А в доме все чуть с ума не сошли, мама уже по всем улицам бегает, меня нигде нет,  думали  уже  в милицию подавать в розыск,  вдруг – я иду. Она меня схватила, в дом, тут  тётя  Катя  выскакивает из своей  комнаты и кричит:
   — А! Нашёлся?! Пори его! До крови пори!!! Вот ремень!
   Вижу – плохо дело, будет моя задница бита! Но тут выходит  Павел Осипович  и  –  своим громовым басом, с расстановкой:
     — Тётя  Катя  хочет  крови.
   Все стали смеяться, так всё и обошлось... А тётя Катя же была нежнейшее создание. Что на неё тогда нашло – не понимаю...»

    СЕРЬГИ
    С тётей Катей же связана полумистическая история с бриллиантами. Но сначала – их происхождение. Источник тот же – папа.
    «У них в семье было – не две, не три, а пять дочерей, Екатерина Алексеевна была самая младшая. Естественно, были женихи. Иосиф Юлианович тогда как раз заканчивал военное училище, бывал у них в доме, и предполагалось, что он сделает какой-нибудь дочери предложение. Но он приходил себе, со всеми общался, никому не давал предпочтения. И вот перед самым выпуском он приходит и говорит:
    — Я пришёл сделать предложение.
    Ну, все затрепетали – кому же наконец, кому?! А он огляделся и говорит:
    — Я что-то Кати не вижу...
    А Катя даже и не пришла – были старшие дочери, а она ещё гимназистка последнего класса, рассказывала – «у меня руки в чернилах, как я пойду? Так и осталась у себя в комнате...» Мать ему мягко давай намекать – мол, Катя ещё ребёнок, чем другие дочери хуже? А он как вспылил – на ком хочу, на том и женюсь, если вы отказываете, больше меня здесь не увидят, пусть она сама мне ответит! Послали за Катей. А она как услышала – удивилась и говорит то же самое:
    — У меня же старшие сёстры есть, им пора замуж выходить, я же ещё гимназистка!
    И не идёт. Он просит передать:
    — Придите сами и скажите всё, как есть. Если вы не хотите, значит, я ни на ком не женюсь!
    Тогда она видит – дело серьёзное, надо идти. Спускается в гостиную, он ей и говорит:
    — Неужели Вы не понимаете, что я только ради Вас приходил...
    И – к матери:
    — Благословляете? Только не говорите, что ей рано замуж идти! Я бы подождал, но видите – я человек военный, поеду, куда прикажут, а она здесь останется, я приеду, а она замуж за кого-то другого выйдет... Чтобы такого не случилось, надо жениться сейчас! А с детьми спешить не будем!
    Тут в доме всё вразброд пошло, старшие дочери шипят по углам, мама плачет, а он одно заладил:
    — Если не на Кате, ни на какой другой не женюсь!
    И – к Кате:
    — Я, когда приходил, нарочно не подавал виду, со всеми ровно, но я, кроме Вас, никого не видел...  Никому надежды не подавал, никому ничего не обещал, а сейчас решил, и будь что будет! Скажите только, согласны ли Вы, а всё другое мне безразлично. Пусть себе плачут, я на ком хочу, на том и женюсь! Вы согласны?
    Она отвечает:
    — Согласна.
    Ну, и всё. Вот тогда он и подарил ей эти бриллиантовые серьги, нарочно за ними в Петербург ездил, но не в магазине, так заказывал, было дешевле... Они должны были в полку на балах появляться, нужны были драгоценности... Обвенчали их, приехали они по месту службы, а там полагался ему денщик. А Катя привыкла, что в доме горничные, придёт, платье сбросит, рубашечку, чулочки, там и оставила... Муж ей и говорит:
    — Катенька, у нас женской прислуги нет, а чтобы мой денщик твои чулочки убирал, этого я не могу позволить, ты уж сама как-нибудь...»
    Тут рассказ и прерывается – видимо, рассказывала ему бабушка сама... И закончила на весёлом, потому что дальше было всё печальное. Иосиф Юлианович погиб во время первой мировой войны, их дочь Наташа умерла от тифа. Так моя двоюродная прабабушка (я всегда считала её бабушкой, пока не выяснила, кто мне она) на всю жизнь осталась одна. Видимо, после такого замечательного мужа другие мужчины для неё не существовали. От прежней жизни остались одни лишь серьги. Она показывала мне их в детстве, подносила к лампе – бриллианты переливались многолучистым блеском... Хранила их всю свою долгую жизнь, пронесла сквозь две мировые войны, голод, разруху, оккупацию... Это была память, а память нельзя предать...  и тем более – продать!
    Когда я, наконец, родилась, выяснилось, кого она ждала целых пятьдесят лет. Божьи жернова мелют медленно... Она заполучила долгожданную внучку, узрела в ней свою воскресшую доченьку... и постаралась воспитать меня как герцогиню. К сожалению, это продолжалось только двенадцать лет...  Но она заложила во мне основы всего, что я считаю в себе самым ценным.
    А серьги пропали. После её смерти никто о них ничего не слышал. Жили мы трудно, и у меня не возникало ни малейших сомнений в том, что моя мать их давно продала.
    У мамы была сводная сестра, племянница той женщины, на которой мой дед Николай Ильич женился после смерти Марии Петровны Котовой, — второй моей бабушки, Екатерины Павловны. Эта моя тётка Лариса, которую в семье почему-то звали Рая, всегда во всём стремилась восстановить справедливость. От неё я услыхала, что Екатерина Алексеевна именно мне, любимой внучке, завещала после смерти отдать легендарные серьги; сомневалась она и в том, что моя хваткая матушка могла эти серьги продать.
    — Есть серьги! – уверяла тётка. – Ты своей матери не знаешь! К ней что в руки попадёт, она уже не выпустит! У неё много чего есть, но она умрёт – не отдаст! Искать надо!
    Оказалось, что тётка знала маму лучше всех. По крайней мере, так показали события...
    Были предприняты планомерные поиски. Ясно было, что мама серьги не отдаст, раз она до сих пор этого не сделала (после смерти бабушки прошло уже около двадцати пяти лет). Серьги завещаны именно мне – так тётка сказала. Значит, нужно позаботиться о том, чтобы вернуть себе утраченную собственность. Мамина квартира была (мысленно) размечена на квадраты, мой ребёнок периодически ночевал у неё — и по ночам, когда бабка спала, тщательно их исследовал.
    Безуспешно. Видимо, она предусмотрела такую возможность. Мы потратили полтора года и ничего не нашли.
    Скандал между тем потихоньку разрастался. Шила в мешке не утаишь. Я посвятила в дело отца и брата, мнение которых о матушке, как оказалось, полностью совпадало с тёткиным. Они вошли в мой заговор и периодически интересовались результатами поисков. Когда оказалось, что нашли мы пшик, они разгорячились. Было решено созвать семейный совет и призвать матушку к ответу.
    Разбирательство вылилось в грандиозный скандал, который длился четыре часа. Там было всё: вопли, слёзы, клятвопреступления, заверения в том, что серьги давно пропали, что она их не видела, бросания тяжёлых предметов (хорошо, что не в нас), попытки вырваться из квартиры (пресекаемые силой), иезуитские хитрости... Мы были непреклонны, и нас было больше.  Она сдалась.  Выскочила из комнаты и,  вернувшись, бросила на стол тяжёлый и вонючий свёрток...
    Бесценные серьги двадцать восемь лет пролежали в банке с древним заплесневелым и засахаренным вареньем! Учитесь! Ребёнок видел эту банку, но, конечно, в неё не полез!!!
    Отмыли, развернули... И – вот они!
    Она ещё пыталась распоряжаться: разделила серьги, одну отдала мне, другую – брату... Но поодиночке ценности они не имеют, а кроме того, мой братец вообще – человек благородный. Завещано мне – значит, мне!
    Историческая справедливость была восстановлена.
    Бриллианты, а особенно оправа, всё-таки потемнели от столь долгого пребывания в банке. Я их потихоньку отмывала, любовалась ими, они светились даже в темноте!
    Но мы были смертельно бедны. Одеть такие серьги мне было некуда. Так что, хочешь не хочешь, надо было их продать. Я утешала себя тем, что на вырученные деньги куплю себе какое-нибудь кольцо, - у меня уши, к тому же, вообще не проколоты.
    Теперь вспомню:  ШЁЛ  СНЕГ...
    Нет, до снега было ещё далеко. С серьгами я мыкалась года два. Попробуй их продай! Чтобы не быть обманутой, не заплатить большой пошлины, и чтоб не отломали голову!
    На этом пути я дошла до истерики. Рыдала в кухне, билась головой об стол и молилась: «Господи! Помоги мне! Клянусь, — если я продам эти серьги, всё потрачу на ребёнка, ничего – для себя! Мне ничего не нужно, а он только начинает жить!»
    И через два месяца серьги продаются!!! Шёл такой снег, что я едва успела на условленную встречу, — весь транспорт застрял...
    Приезжаю с деньгами домой, тут же приходит ребёнок из школы, я вынимаю из сумочки на груди пачку сотенных бумажек и произношу пошлую фразу:
    — Славик! Мы богаты!
    Ха! Богатство... Через три месяца я схватилась за голову: от наследства оставался во-от такой хвостик. Мы оказались те ещё транжиры... Хвостик я спрятала в банку и поклялась истратить только на что-нибудь предельно нужное.
    И тут ребёнок взвыл: компьютер!!! А я в это время присмотрела себе шубу...
    Разумеется, куплен был компьютер. Мы остались буквально без копейки. И ещё долго, пока ребёнок ночами просиживал в Интернете, я, скрипя зубами, оплачивала счета и программное обеспечение и спрашивала себя, зачем я это сделала...
    А потом перестала спрашивать. Славка научился зарабатывать в Интернете, и скоро вышло так, что уже не я – его, а он меня начал содержать. Компьютер оказался магической машиной, умеющей зарабатывать деньги. Сквозь долгие годы самоотверженность моей бабушки, сохранившей серьги, обеспечила моей семье достаток и процветание... Эти строки я пишу уже на другом компьютере. Но он куплен за деньги, заработанные на первом. И жизнь и любовь моей бабушки продолжаются в нём. Вот теперь благодаря ему возникает на бумаге её давно забытое имя...

    ЖЕНИТЬБА
    Мой дедушка Николай Ильич, мамин отец, жил с нами. Он был ехидный старик, мы с ним не сближались. Однако, как выяснилось, в молодости он был способен на чувства пылкие и даже романтические.
    После революции он сделался «красным директором» магазина, стал получать приличную зарплату и озаботился поиском квартиры. И она нашлась – комната в доме на Подоле, где проживали сёстры Котовы. Мария Петровна, старшая, после смерти родителей воспитала троих сестёр и брата, выдала всех замуж и жила при них. У неё был туберкулёз, и она решила семьёй не обзаводиться. Но родились дети, в квартире стало тесно, и вот одна из сестёр сняла другую, комната осталась свободна, и её решили сдавать.
    Тут как раз подвернулся мой дедушка. И в Марию Петровну сразу же влюбился, хотя она была старше его лет на шесть. (Кстати, она была из сестёр самая хорошенькая!) Сделал ей предложение, она только смеялась: я замуж не пойду!
    Дед проявил стратегические способности: пошёл по сёстрам и брату и всем пел, как он любит Марию Петровну, как он хорошо зарабатывает, как желает дать ей отдых после всех этих трудов...
    Сёстры напустились на Марию Петровну и заставили её принять предложение.
    Так на свет появилась наша мама. Дед любил её без памяти, так, что все остальные, даже собственные внуки, не имели для него особого значения. И она платила ему взаимностью. В семье это было заметно: вот – они между собой, а вот – все прочие...

    ЖЕНИТЬБА-2
    Марию Петровну Котову, чьё имя я ношу, я, конечно, не знала. Но вторая жена дедушки, Екатерина Павловна Мишина, прожила с нами всю жизнь. И о ней мне есть чего порассказать. Она была кондовая россиянка, из Брянской области, и за 99 лет своей жизни не усвоила ни одного украинского слова. (Да, вот столько прожила!)
    Попала она в Киев примечательно. Сама рассказывала. В их селе был очень богатый хозяин, а у него было незаконнорожденная дочь. Замуж выходить она не захотела, а попросилась в киевский Фроловский монастырь. А маленькую Катю взяли ей в прислуги. Не знаю, какой там монахиней была эта Фрося, но доподлинно известно, что приходил к ней любовник, землемер Игнатий Мишин. Ага. Вы уже поняли...
Фрося долго не прожила, скончалась, и Катя унаследовала всё её богатство, да ещё и мужа. Землемер по тем временам был фигурой! Размежевание земель было делом ответственным, взятки сыпались одна за другой. Жили они отлично, ещё и дочка родилась...
    И вдруг в одночасье всё кончилось. И муж, и дочь умерли от тифа. Похоронила их Екатерина Павловна на Лукьяновском кладбище, причем буквально в двух шагах от Марии Петровны Котовой. К той приходил мой дед на могилу, сидел там, мама же маленькая бегала и игралась. Екатерина Павловна её заприметила. Девочка её спрашивает как-то:
    — Тётя, ты к кому приходишь?
    — К дочке.
    — А я к маме!
    Будущую мою бабушку как по сердцу резануло... Потом и мой дед подошёл, познакомились...

    ПОКУПОЧКА   
    После войны дом на Подоле не уцелел. Екатерина Павловна решила покупать новый. Она была так богата, что даже после войн, немцев и грабежей денежки у неё всё ещё водились. Присмотрели дом. Бабушка была малограмотна, посему дело решено было поручить деду. И он исполнил его так, что лучше и не придумаешь.
    Дом был – загляденье! Семь окон по фасаду, просторные комнаты... Вот только в комнатах этих проживали квартиранты. И мало того что проживали, но и были прописаны. Дед этого не учёл. В итоге законным хозяевам из восьми комнат досталось... ДВЕ. И притом не лучшие. В лучших обитала дамская портниха, имевшая обширные заказы и плевавшая на все права новых хозяев.
    А в другой комнатке проживала Екатерина Алексеевна Кентршинская. К ней иногда приходил двоюродный внучек, мой будущий папа, Андрей Юрьевич. Так моя мама с ним и познакомилась...
    Купили дом, вселились, и вот моя бабушка как-то вскользь замечает, что у дедушки всегда денежки водятся, выпить есть на что... Откуда – непонятно! Пенсия маленькая, а не видно, чтобы он нуждался...
    Дом был с участком. В конце участка стоял флигель. Но нам он не принадлежал, он был ЖЭКовский. Ходили мы по одной дорожке сбоку участка, через одни ворота, но наш дом был частный, а второй дом на этом же участке – государственный! Непонятно.
    И только через многие годы всё выяснилось.
    Дед мой, как оказалось, был не такой уж и простак. Купил он весь участок, который, само собой, продавался вместе с флигелем, да только тут же этот флигель ЖЭКу и продал. Обжулил бабку по первому разряду... Выручил столько денег, что хватило на целую жизнь. Ещё и моего папку угощал, когда он на его дочери женился, тогда-то он ему по пьяне про покупку и проболтался...

    ФРИНА
    Тут сама собой просится ещё одна история. Папка искал по дому какой-то инструмент, бабушка Екатерина Павловна ему говорит:
    — Посмотри у меня в столе.
    А стол у неё в комнате был о шести ящиках, папа искал-искал... Инструмента не нашёл, зато кое-что другое выудил: старинные открытки, а может, фотографии. На всех была изображена обнажённая женщина с дивной мраморной фигурой, в вольных позах. Папка рассказывал – залюбуешься! Не смог он с фотографиями расстаться, взял их с собой. Полуграмотной бабке они явно не принадлежали, наверно, от прежних владельцев остались, а раз так, нет у них хозяина!
    Дед ревновал папку к дочери и за ним исподтишка шпионил. Фотографии были обнаружены. Но дед был так потрясён, что вначале решил поделиться открытием с бабкой: вот, мол, каков наш молодой человек, по девкам бегает, как же быть?
    Екатерина Павловна была сморщенная, как печёное яблоко. К тому же у неё была болезнь позвоночника, так что ходила она согнувшись едва ли не вдвое. Вечно замотанная платком, в фартуке, в широченных юбках...  Посмотрела на дедову находку, выхватила у него из рук фотки, пересмотрела и хохочет:
    — Дурак! Не узнал! Это же я! Меня Игнаша снимал...

    БОЖЬЕ  ОКО
    Пожалуй, пора уже появиться в этих историях и мне.
    Екатерина Павловна шила одеяла. Пенсии в двадцать три рубля на жизнь, конечно, не хватало. Одеяла были настоящие, капитальные, на вате. Я играла под этими одеялами с тех пор, как научилась ползать, так что и сейчас могу рассказать всю технологию пошива до малейших подробностей.
    Под одеялами было тепло и уютно. Одна беда: когда бабка, тщательно вышив самую середину, видную в вырезе пододеяльника, переходила к краям, она разворачивала одеяло на пяльцах, и под ним становилось темно. К тому же у куклы было плохое одеяло, богато вышитая серединка бабушкиного подошла бы для этого как нельзя лучше.
    И вот, выждав момент, когда бабка ушла на кухню, я большими ножницами вырезала в самой середине почти готового одеяла круглую дыру... В неё сразу же пробился целый сноп света, всё моё кукольное хозяйство засияло и засветилось. Вышло очень красиво, — особенно, когда я застелила кроватку новым вышитым одеяльцем!
    Как ни странно, скандала я не помню...
    Архитектурный приём с круглым вырезом в середине свода я увидела много позже.  И, увидев, мигом вспомнила свои детские проделки...
    Называется он «божье око».

    ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ
    Бабушка не только шила одеяла, но и продавала. Я и тут следовала за ней. Одеяла продавались на толкучке. Для бабушки это было вроде клуба. Развернув своё творение на скамейке, она оставляла при нём меня, а сама уходила по подружкам. В случае прихода покупателя я должна была её громко звать.
    Одеяла были попроще и подороже. Когда не удавалось достать более дешёвый и выгодный сатин, бабка покупала атлас. «Сатиновье» стоило тридцать два рубля, атласное — тридцать шесть. Из этой цены бабке доставалась какая-то десятка, материалы были дороги...
    И вот сижу я с этим одеялом, занята прикидками: что мне попросить, когда продастся, книгу или игрушку. Тут подходит покупатель. Я ему в рассеянности говорю цену, он соглашается, даёт мне деньги, туго сворачивает одеяло и уходит. А бабушки всё нет. Я сижу радостная: вот как ей услужила, одеяло сама продала, теперь мне кое-что полагается!
    И тут меня бросает разом в жар и в холод.
    Одеяло-то было сатиновое, дешёвое, а я бахнула за него цену атласного! В задумчивости была... Разница-то – целых четыре рубля! И денежки эти – МОИ! Бабке можно ничего не говорить: нечего оставлять меня тут одну на полдня!
    Я ещё минутку колеблюсь... Дело-то неслыханное: взять и утаить деньги! Но ведь никто не узнает... А там поодаль лежат такие книги...
    Так я заработала первую в своей жизни копейку. Было мне лет двенадцать.
    Пришло время – и мне очень пригодились в жизни навыки, полученные на том базаре...

    ФЕЙЕРВЕРК 
    Дед с бабкой давно разошлись. Только жили в одном доме...  А так – дед в одной комнате, бабка – в другой. Но какие-то отношения у них, безусловно, были, потому что бабка ему время от времени готовила. У неё в комнате стоял маленький столик возле огромной, до самого потолка, кафельной печки. Зимой дед любил кушать там в тепле. И вот он расселся со всеми удобствами, бабка принесла ему сковородку с макаронами по-флотски. Я же, как обычно, играла себе под одеялом, так что из-за чего возникла ссора - не слышала. Но тут вдруг: «О-о! О-о! О-о!»
    Стонет моя бабка. Я мигом – из-под одеяла! Вижу – бабка схватилась за щёки, подвывает, раскачивается, а дед, набычившись, макароны ест.
    Я свету не взвидела. Бабка была кроткая, любила я её сильно.
    Драться?! Получи!
    За эту сковородку, да ею деда по лысине!!!
    По дому поплыл звон.
    Макароны потом находили не только на печке, но даже и на потолке.
    И вот уже – не только бабка, схватившись за голову, выводит тоненько своё: «О-о!», но и дед, обхватив руками свою лысину, воет хриплым басом: «У-у-у! У-у-у!»
    Эта картина предстаёт взору моей матушки...
    Как ни странно, побоище имело самые благие последствия. Дед мой, — мужик могучий, между прочим, — больше в жизни руку ни на кого не решился поднять. А пугливая бабка вынуждена была волей-неволей обратиться к зубному врачу, чего она в жизни бы не сделала... :)

    БАБАЙ
    Но вернёмся к временам более ранним.  Мне было четыре года,  и я была  –  полный  неслух. (Мама когда-то мне так и сказала: «Ты была исчадье ада!») Решили привести меня к покорности старинным дедовским способом.
    — Вон – тёмная комната, там дед Бабай. Не будешь слушаться – он тебя заберёт!
    Это подлое запугивание немедленно вызывает во мне вспышку ярости и отваги. Я вырываю руку, за которую меня держат, и, пылая гневом, врываюсь прямо в тёмную комнату. При этом реву ужасным голосом:
    — Где Бабай?! Где Бабай?! Бабай, выходи!!!
    Эта выходка произвела на присутствующих такое впечатление, что больше меня никто никогда ничем не пугал.


    ТЕКТОНИЧЕСКИЙ СДВИГ
    Может, я была ещё помоложе, до истории с Бабаем. Бабушка Екатерина Алексеевна была великая мастерица накрывать стол. Этому, между прочим, девиц тогда учили во всяких благородных заведениях. Она знала бездну рецептов и способов оформления блюд. Мама говорит – это был не стол, а настоящее произведение искусства.
    И вот оно было готово. Все куда-то ушли, может быть – встречать гостей, меня же по оплошности оставили наедине с этим великолепием. Я мигом присмотрела себе ярко-красный маринованный помидор, венчавший салат оливье. Но он был поставлен в центре стола. Как бы его добыть? Дотянуться нельзя!
    Но раз так, пусть гора идёт к Магомету! Я ничтоже сумняшеся хватаюсь за край скатерти и начинаю тянуть, блюдо победно едет ко мне...
    Каким-то чудом в этот самый миг входит бабушка и на лету хватает тарелки и посуду...

    ПРО ДЕВОЧКУ МАШУ И КУКЛУ НАТАШУ
    Это была такая книжка. Именно так и называлась. Бабушка читала её мне, а, будучи порядком подслеповатой, водила под строчками пальцем. Девочке Маше в книжке было пять лет и два месяца, и я с просто не могла дождаться, когда же мы с ней сравняемся в возрасте. Представляете – будет точно как про меня написано!
    С терпением у меня, похоже, всегда были большие проблемы. По крайней мере, когда бабушка куда-то вышла и меня с недочитанной книжкой оставила, я стала водить под строчками пальцем и самостоятельно читать. Надо было срочно узнать – Маше там пять лет и два месяца или больше, может, я уже её догнала?!
    За этим занятием меня застаёт моя мама и, разумеется, поднимает на смех, сзывает всех домашних: ну посмотрите на этого ребёнка, делает вид, что читает, подражает бабушке!
    Я в гневе утверждаю, что в самом деле читаю.
    — Да где тебе, ты же букв не знаешь, тебя никто не учил...
    — Знаю!
    — Давай читай.
    Я и давай себе читать. Не быстро, по складам, и для верности, как бабушка, водя под строчками пальцем, — но ведь читать!!!
    А буквы я без всякого труда выучила, слушая бабушку и смотря в книжку. Соединить звук и значок, указуемый пальцем, не составило труда! Память у меня и тогда была феноменальная.
    Домашние, включая бабушку, были просто в шоке. Ещё и попеняли ей, что раньше времени меня читать выучила, что же я в школе буду делать...
    Верно, на уроках русского языка мне нечего было делать всю жизнь.
    А читать я очень полюбила. И попервоначалу водила под строчками пальцем... Но очень скоро бросила.

    АГРЕССОР
    Читала всё подряд. В любую свободную минуту. И этим беспрерывным чтением своё семейство вконец достала. Вроде бы и не запретишь – ребёнок не шалит, не шляется где попало, всегда на виду, — но свет горит до позднего вечера, а мы все вчетвером в одной комнате... Решили мой квартирный вопрос порешать за счёт парадного. Отделили от него кусочек где-то в шесть квадратных метров, пробили в стене окно, получилась комнатка, — но, разумеется, проходная. Всё ж лучше, чем ничего! Вот меня туда с моими книгами и вселили. И – оставили жить, как я хочу. (О чём впоследствии очень сожалели, да уж поздно – я ушла из рук...)
    Прошло четыре года, скончалась моя бабушка Екатерина Алексеевна, и её комната долгое время оставалась пуста. Потом матушка надумала переселить туда своего отца, – видимо, к тому времени его отношения с бабушкой окончательно испортились. Комната была отличная, с большой кафельной печью, да и ремонт был сделан с истинной любовью – не то что мне... Закончив, мама уехала в командировку, по возвращении же собиралась заняться дедовым переездом. И тут меня начали мучить мысли... А почему, собственно, такая замечательная, удобная комната должна достаться деду, который только ест и спит?! Всё это он может делать и в моей проходной! А я учусь, читаю, пишу, ко мне приходят друзья...
    План был обдуман во всех деталях. Я не сомневалась, что моей маме по приезде ничего не стоит вышвырнуть меня из этой комнаты вместе с моими вещичками... Нужно было сделать так, чтобы ей это не удалось. То-есть, кроме моего диванчика, стола и стула, в комнате должна быть вещь, которую она не осилит. Выбор пал на пианино. Мне оно ни к чему не было нужно, но – зацепка: я на нём играю, вещь – моя, комната – моя!!! Невозможно было представить пианино в комнате у деда! Как же мне заниматься?! (Хотя это делалось только из-под палки: не любила я клавиш, что поделать...)
    И вот, созвав тех самых друзей, мы приступили к эвакуации... Дед совершенно растерялся, и, хотя ему ничего не стоило парой тумаков разогнать нас всех, он только опасливо бродил поодаль, воздевал руки и бормотал:
    — Я ни во что не вмешиваюсь! Я ни во что не вмешиваюсь!
    Вспоминал, как видно, «фейерверк»... :)))
    А мы, натуживаясь, вшестером тащили пианино. Ух, и тяжёлая оказалась штука! И в процессе поворота, каких много было в доме, удачно поставили его мне на большой палец правой ноги...  Ещё добрых полгода ноготь оставался чёрным, напоминая о том,  что  «шары не будет».
    Но комната была моя!
    Матушка приехала из командировки. Я сидела возле пианино и, замирая, ожидала расправы... Ничего бы она, конечно, не сделала, чёрта с два меня теперь отсюда выселишь, — но по роже могла надавать запросто. А этого мне, конечно, не хотелось.
Ей, конечно, мигом доложили... Идёт. Я приготовилась... Но она, видимо, была ошарашена так же, как дед. И, может быть, ей тоже пришла мысль о том, что, отдав лучшую комнату старику, она обошла дочь, которой комната нужнее... Во всяком случае, она только вошла, осмотрелась, увидела пианино, поняла, что меня уже никакими силами отсюда не выкорчевать – и, уходя, только сказала с горечью:
    — Я этого от тебя не ожидала...

    НАЛЁТ
    Кукол всегда было мало. Особенно у меня. Ну, посудите сами: одна – с длинными волосами, одна – вовсе без волос, лысая, за что я её всегда жалела.
    Всё.
    У подружек – немногим больше. Когда я приходила к ним играть, видела. Всё-таки – три-пять штук, – но не две же, как у меня!
    Ситуация требовала решения. И оно, как всегда, нашлось: простейшее, доступное, только – увы – нестандартное...
    За забором нашего участка был детский сад. Мы, разумеется, заглядывали туда, видели, как дети играют в куклы, были там во множестве и другие замечательные игрушки... (Так по тем временам нам казалось. Теперь-то я вспоминаю – бедненько было всё, бедненько... Но не сравнить с убожеством нашего дома. Куда моя матушка свою, довольно приличную, зарплату руководящего работника девала?!)
    Короче – аппетит был разожжён. И придуманы средства. Забор проходил почти вплотную к задней стенке веранды, где дети гуляли в плохую погоду. Там же воспитательница в специально отгороженном углу запирала игрушки. Замок, разумеется, не сломать, но можно влезть по забору на крышу, её расковырять как-нибудь, и – бери-не-хочу!
    В одиночку совершать всё это неуютно, вот я и подбила на этот налёт соседскую Танечку, бело-розового такого ангелочка с длинной косой. Несмотря на невинный вид, в Танечке сидели такие же, как во мне, черти. Когда со временем стали вскрываться наши подвиги, никто не хотел верить, что Таня сопутствовала мне во всём...
    Для рейда надо было одеться как-нибудь попроще, вот я нацепила на себя старое тряпьё, чтоб хорошие вещи не порвать и не испачкать, мы выждали, пока всех детей заберут родители и в садике всё стихнет, и отправились. Влезать с забора на крышу веранды оказалось так трудно, что я изрядно себе ногу сбоку расцарапала... Тем не менее забрались, крышу кое-как вскрыли, спустились вниз по полкам и достигли предела своих желаний... Дверь оказалась просто фанеркой, мы её проломали, вылезли с нашей добычей на веранду – и...
    Конечно, надо было немедля убираться. Но мы были ещё так малы, что это не представлялось очевидным. Дети на веранде играли всегда так вкусно, в садике была полная тишина, кроме того, хотелось поскорее разделить добычу: это – тебе, а вот это – мне... А разделив, с нею в столь удобном месте поиграть. Чисто, пол дощатый, кругом такие удобные скамеечки...
    Заигрались так, что про всё на свете забыли.
    И тут – кто-то хватает меня за руку, Танечку – за косу... Воспитательница! Та самая! Отчего она вернулась – неизвестно. Может быть, задержалась в здании садика, а выходя, заметила какую-то возню на веранде...
    Короче – мы были пойманы в лучшем виде. Ситуация не требовала комментария: две воровки. Но уж очень малы! Куда нас, таких мелких, тащить?! И она занялась требованиями и угрозами: где живёте? Кто научил? А ну веди сейчас же к маме! Она тебе покажет, как двери  ломать! Отлупит так, что навсегда забудешь, как в чужие дома лазить, вещи воровать! Кукол ей захотелось, ах ты дрянь!
    Крепко держа меня за руку, отпустила Танькину косу, стала собирать с полу игрушки...
    Таня, не будь дурой, завилась винтом – и нету.
    Увидев, что оплошала, воспитательница вцепилась в меня мёртвой хваткой. Теперь о пощаде не могло быть и речи. Ситуация казалась безнадёжной, выхода из неё не было...
Но я ухитрилась её выиграть. Наверно, есть всё-таки во мне актёрские способности... :)
    Я не стала ныть, умолять, каяться. Сыграла на тряпках, которые из предосторожности были на мне надеты...  И давай петь: мол, мы так бедно живём, мама торгует в киоске на базаре игрушечками, денег мало, вот я хотела ей помочь-подсобить, принести ещё игрушечек, чтоб она их продала и хлебушка купила, я бы себе ни одной не оставила, всё – маме, хотя у меня, само собой, ни одной куклы вообще нет, но я у мамы не прошу, понимаю, что хлебушка купить важнее...
    Такой вот текст сочинила, – с ума сойти! Сколько ж мне было?!
    Да ещё и – тон... Не ноющий, не дитячий, – немного горестный, но с достоинством, рассудительный, даже – деловой, как своя – своей, она поймёт, поскольку знает трудности жизни... Такой себе доверительный тон...
    Пробила, – что вы думаете. Она расчувствовалась, хотя ситуация, нарисованная мной, была полностью абсурдной: ну, кто полезет в детский сад за игрушками, чтоб, оказывается, мама их продавала на хлеб... Бредовина чистейшей воды!
    Слушайте. Она не только отпустила меня. Она ещё и надавала мне куколок помельче – чтоб их отсутствие не заметно было. А кроме того, дала мне ещё и денег! Немного, думаю – копеек пятьдесят, это уже было настоящее богатство... Довела до забора и помогла перебраться домой. «Только лазить в садик больше не надо...»
    Танькины глаза были как блюдца, особенно – когда я показала ей куколок и монетки. «Я думала, ты от неё не вырвешься...»
    Тем не менее за рейд полагалась расплата. Глубокая царапина на ноге загноилась, долго болела, потом остался изрядный шрам. Его и сейчас хорошо видно...

    РАСПРАВА
    Братишка был слабенький мальчик. Во время перемен старшеклассники полюбляли щёлкать малышей по стриженым головкам, иногда и до синяков... Я училась на другом этаже и ничего этого не видела, пока мне не рассказали. Я осатанела. А сама ростом – от горшка два вершка... Но обижали моего единственного брата! И вот – я прогуливаюсь по коридору, дожидаюсь обидчиков... Они себе, смеясь, идут, на меня не обращают внимание, тоже, защитник выискался... И – щёлк малого по лысой макушке!

    Я свету не взвидела. Бросаюсь к этому старшекласснику, которому я ровно по пояс, и со страшной методичностью, впиваясь ногтями ему во что попало – одежду, тело, начинаю карабкаться по нему, добираясь до лица... Он уже с перепугу ревёт благим матом, меня от себя отдирает, другие отдирают, нет – я вцепилась просто намертво, мне надо разодрать ему лицо, изуродовать, уничтожить...

    И я до него добираюсь, вонзаю ему в лицо когти и... повисаю на них, медленно сползая вместе с отдирающейся кожей... Страшного ничего не произошло, исцарапала его – только и всего. Но всех напугало именно то, как я это сделала... Больше моего брата за всё время учёбы никто пальцем не тронул: сейчас явится эта сумасшедшая...


    САРАЙ
    Защитничек я, верно, была ещё тот... Лютый мой гнев распространялся и на неодушевлённые предметы, которые имели несчастье моему брату досадить.
Лазили мы по деревьям, бегали по крышам... И вот – бежим по крыше сарая, деревянного, довольно хлипкого. Я – впереди, братишка – за мной. Я проскакиваю, а под ним проваливается крыша. Он с грохотом исчезает. Я мигом слетаю вниз – где он там?!
    Ничего, шевелится... Вскочил, с рёвом домой побежал. Испугался...
    Моего брата пугать?!
    На грех, в саду лежал топор. Я его хватаю – и ну рубить сарай!
    И, пока в доме оказывали братишке медицинскую помощь, сарай под моими ударами рухнул наземь...
    Казнила. Чтоб брата не обижал...

    По хронологии тут дальше следует

    АВТОРУЧКА
    Восьмидесятилетие нашей школы объявили по радио. И собралась, представьте себе, довольно-таки большая толпа. В огромном актовом зале яблоку негде было упасть! Но из нашего выпуска собралось как-то совсем мало...
    Я к школе не привязана. Меня там после окончания видели редко. Первые семнадцать лет меня туда просто нельзя было затащить. Такие у меня о ней остались воспоминания...
    А потом – ничего, стало понемногу проходить. Бывшие одноклассники – и те, с кем я в своё время была на ножах – оказались весьма приятными людьми. Ссоры вспоминались с восторгом, боевые шрамы (а такие, представьте, были!) стали предметом гордости. И стали вскрываться «дела сердечные», о которых я в своё время понятия не имела...
    Тридцать лет – такая штука...
    Со дня выпуска – тридцать!!!
    И вот я наконец узнаЮ...
    После празднования пошли, разумеется, в кафе, и с нами оказался тот мальчик, который в школьные времена издевался надо мной, потихоньку подбрасывая мне за шиворот железные опилки (он сидел как раз сзади...) Теперь он солидный мужик, в прошлом – военный лётчик, ныне – сотрудник таможни, и – в немалых чинах. Но выглядит отлично, не зажрался... А я сижу рядышком, в облегающем свитерочке, с блескучими украшениями на шее, поигрывая тонкой талией, со своей рыжей гривой волос и во-от такими ресницами... Взгляд томный... Выгляжу (и чувствую себя) на все тридцать! И его как повело...
    - И где я только эти опилки взял?! Хотел ведь обратить на себя внимание... Машка сидит, пишет... Я ей за шиворот – раз! Никакого впечатления... Ещё кидаю, ещё... Ну должна же она в конце концов оглянуться!!!
    - А я сижу, вскипаю, как только меня не разорвало!!!
    - И тут она поворачивается, причём смотрит спокойно, ничего... И – раз!!! Всаживает ручку мне в щёку!
    - Ну, урок сорвали, конечно. Его повели в медпункт, меня – к директору...
    - Нет, ну самое главное – всадила ручку, потом выдернула, повернулась назад – и опять что-то там пишет!!! Потом уже все засуетились...
    - Ну, у меня такие выбросы энергии бывают...
    - А я с тех пор им горжусь! – и поглаживает еле заметный шрам на щеке. – И всем показываю: вот, такая девочка своей ручкой отметила... Открою вам ещё одну страшную тайну. Мы когда-то с Яшкой спорили, кто у нас самая красивая девочка в классе. – Выдерживает паузу. – Он и говорит: «Маруся Каменцова!» (Это с каких же это пор я  - Маруся?! Никто никогда меня так не называл!) До сих пор не могу забыть...
    Ну, я же – в своей роли... Стали заказывать, я – всё самое дорогое, как всегда! Платить я и не собиралась – для этого есть мужчины. Он, между прочим, невзначай упомянул несколько раз цену моего заказа...  Я себе – с улыбкой:
    - Я деньги не привыкла считать...
    Дипломатично пропустила – «чужие деньги»... :)))
    Стали расплачиваться – действительно, мужчины честно заплатили большую часть, ну, мы добавили...
    Расставаться не хотелось, он пригласил нас всех к себе.
    Он хотя и разведен, живёт один, но в прихожей обнаружились весьма стройные сапожки, женские тапочки... Я их одела – как раз по мне!
    С трудом раскрутилось колесо беседы... Выяснилось, что за тридцать лет мы уже многое просто позабывали!!!
    Он нас уговаривал остаться, места полно, квартира двухкомнатная, а на дворе – лютая стужа. Но мы разлетелись... Он пошёл нас провожать – и так получилось, что всем остальным маршрутки подошли раньше меня.
    - Ну, пойдём... Я так и думал, что ты останешься!
    И – ну меня целовать...
    Нет, мальчик... Маршруты судьбы не изменить! Не вышло тридцать лет назад – не выйдет и сейчас! Не стану я занимать свою очередь между охотницами надеть твои тапочки... Ты думаешь, под пятьдесят лет каждый желающий тебя мужчина – это уже событие, и нужно ловить момент... А я всю жизнь – специалист кого-то «подинамить»... В желающих у меня и теперь недостатка нет!!!
    И я прыгнула в первую попавшуюся маршрутку. Ничего, – пересяду...


    Тут удачно вписывается ещё один «динамический» случай. Бог с ней, с хронологией, – потом вернёмся...

    КОВЁР
    Была я молодой и наивной. Иначе бы, наверное, задумалась: зачем это две вполне зрелые подружки – да и не подружки вовсе, а так, знакомые – приглашают меня с собой в роскошную поездку на Черноморское побережье Кавказа?
    Я о таком и не мечтала...
    Прибываем мы в Сочи, места заказаны в центре, в гостинице «Жемчужина». Я в полном восторге. Тогда я ещё и понятия не имела, что такое по тем советским временам – поиметь место в гостинице... И чем за это платят...
    Вечером поднимаемся на верхнюю террасу, там столики, танцы... И вот наступает такой момент, что я за столиком на некоторое время остаюсь одна. Я даже рада – натанцевалась уже,  отдыхаю... Между тем оглядываю окрестности. И вот одна компания привлекает моё внимание. В дальнем углу – два сдвинутых вместе стола, во главе восседает великолепный седой грузин, вид аристократический. И вдоль столов – всякой швали поменьше... Грузин делает одному (с самого края стола) какой-то знак, тот поднимается, присаживается ко мне за столик. Хорошо пьян, но держится вполне прилично.
    - Дэвушка, князь просит пригласит вас к нэму за стол.
    - Какой ещё князь?! – мне стало весело.
    За давностью лет – хоть убей, не вспомню, какую он назвал фамилию. Пусть будет, скажем, Эмухвари.
    - Скажите спасибо вашему князю, но я не пойду.
    - Нэт, может, ты сомневаешься?! У князя есть дэнги! Вот!
    Не был бы он пьян – конечно, такого бы не отчубучил. Но он отчего-то решил, что я ему не верю, а все проблемы решает плата. Достаёт из внутреннего кармана пиджака здоровенный бумажник и передо мной его разворачивает... Руки пьяные, неверные, и он его не разворачивает, а – выворачивает. Целая пачка сторублёвок ковром устилает пол!
    Каждая – это вся моя зарплата...
    Музычка спотыкается, потом и вовсе замолкает. Зал сосредотачивается на денежном ковре...
    Тут до меня наконец доходит: ЭТО  МЕНЯ –  МЕНЯ! –  ПЫТАЮТСЯ  КУПИТЬ!!!
    Холодной волной окатывает бешенство...
    Я поднимаюсь. Никого не замечаю. Взгляд – на двери. И вот так – тонкими каблучками цок, цок по деньгам – прямо к ней...
    Ну, за ней ко мне вернулась скорость. Понимаю: рвать когти как можно скорее!!!
    И через два часа я была уже в воздухе...
    Серия вторая (а как же, была!).
    Через много лет образовалась у нас одна компания, вполне денежная. И повадились мы отдыхать именно на том же Черноморском побережье (теперь там – рай только для миллионеров, а тогда могли туда ездить и граждане среднего достатка). Сидеть на месте всю поездку нам было скучно, и вот мы поставили себе цель: изучение побережья, то-есть каждый раз – в новое место. (Лучший пляж, между прочим, оказался в Новом Афоне!) Только, по моей инициативе, всякий раз избегали города Сочи. Я не без оснований предполагала, что мне там лучше не появляться...
    Тут на корабле наметился бунт. Как же так, объехали всё побережье, а в самом его центре не были! И даже не возражай – прямо сейчас в Сочи, и всё!
    Скрепя сердце...
    Ладно, сняли домик на окраине – так дешевле. И несколько дней там жили. Потом разведка доложила, что побывать в Сочи и не посетить «Жемчужину» – всё равно что там не быть. Споры ни к чему не привели. Чем я могла аргументировать... Не с руки было рассказывать моему спутнику, что меня там две подруги пытались продавать! И не хватало услышать проницательный вопрос:
    - А чего это ты так боишься именно «Жемчужины»?  Что-то там было?  Ты там уже была?!
    Короче – идём... И, как на грех, – именно на верхнюю площадку!
    ЧУЯЛО  МОЁ  СЕРДЦЕ...
    В углу – те же сдвинутые столы, будто их восемь лет и с места не сдвигали, и сидит всё та же компания, во главе – тот же князь, только постарел немного, вроде похудел, и костюм не такой светлый, потемнее...
    А, – ладно... Не одна же я, в самом деле...
    Веселимся, танцуем... Стало меня отпускать.
    Тут подходит один грузин, очень учтивый, просит разрешения со мной потанцевать. Я танцевать люблю, все это знают, ни за что не откажусь, мой спутник уже устал, а я – готова ещё и ещё! Да и отказывать причины нет, да и они обидчивые...
    Короче – идём. И тут он мне говорит – помню каждое слово!
    - Вы меня не помните? Я вам на стол подавал, это я куртку снял... Я вообще-то не официант, это я так, подрабатываю, у меня семья в Тбилиси, жить как-то нужно... Я учитель.
    Говорит хорошо, правильно, почти без акцента.
    - Очень приятно!
    - Мне тоже. Но я не сам к вам подошёл, меня князь Эмухвари послал. Говорит – ты, Котэ, человек приличный, с моими она не станет разговаривать, а ты иди с ней потанцуй и скажи – она уже три дня в Сочи, почему не идёт в «Жемчужину»? Боится – да? Скажи ей, не надо бояться, пусть приходит. Она, наверно, тоже княгиня, пусть приходит, делает что хочет... Я с вами потанцую, потом пойду работать, вы больше на меня внимания не обращайте. И приходите ещё в «Жемчужину». Князь так сказал.


    НЕВИННОСТЬ
    А это уже – матушка. 
    Трудно поверить – нас разделяет всего одно поколение... То, что она рассказывает, кажется почти легендой. Но так было!
    Само собой, она училась. В каком-то заведении уже после школы. Само собой, на неё обращал внимание молодой человек. Заканчивал какой-то военный институт и – опять же само собой – намерение имел жениться. Матушка была хороша, Серёжа влюбился страстно. Встречал её каждый день, они прогуливались по улицам, ходили в кино... Продолжалось это более года. (Не легендарные времена?!) Потом произошло страшное. Во время сеанса в кино молодой человек, не будучи на ней женатым, позволил себе взять её за руку – и, так как она от ужаса окаменела и руку сразу не забрала – приблизить к ней своё лицо и поцеловать в щёчку...
    Мама тут же встала и в порыве справедливого негодования покинула кинотеатр. (Представляю себе: подняв носик, полузакрыв глаза, никого вокруг не замечая...)
    Серёжа происшедшее трагедией не посчитал и на другой день, как обычно, явился встречать её на скамеечке возле института.
    Мама вышла и, его не замечая, проследовала по улице. Уговоры и обращения действия не возымели. Хватать её за руки он поостерёгся...
    То же самое было и в последующие дни.
    Продолжалось это целых полгода. Серёжа приходил, садился на скамеечку, выходила мама  - её окружала непрошибаемая стена презрения... Как он мог!!!..
    В конце концов он закончил военное училище и уехал.
    Как ни странно, впоследствии они встретились. Он занимал уже видную должность, имел семью... Любовь тем не менее осуществилась, я тому свидетель: на отдыхе он приезжал к нам в домик и оставался ночевать. Времена, как видно, изменились... Очень приятный был человек. Но оставить ради мамы семью не мог: тогда разводы среди руководящих работников были невозможны, это был конец карьеры, «аморалка»...
    Когда она мне всё это рассказала, я долго не могла прийти в себя.
    - Вот так вот, из-за одного поцелуя?!
    - Ну что ты хочешь, нас так воспитывали...
    - А ты не жалеешь? Человек потом полгода приходил тебя встречать, а ты – нос подняла, пошла себе...
    Она улыбнулась:
    - Жалею... Вот с кем бы я была счастлива, – не то что с твоим отцом...

    Хотела бы я сказать скабрезность, озаглавила бы последующий рассказик «Невинность-2». Но у него есть название получше – и точнее по смыслу:

    «AIRON MAIDEN»   –  « ЖЕЛЕЗНАЯ ДЕВА»
    Я в молодости засиделась в девках. То-есть в кавалерах недостатка, конечно, не было, была скорее проблема выбора... Матушкиной красоты я не унаследовала, но характер был – живчик, фигурка стройная, а танцевала так, что никто не мог устоять – неоднократно прове-рено... Меж тем подруги мои уже давно «жили» вовсю и даже аборты делали, а я всё: поцелуйчики, это – пожалуйста, что до большего – извините, нет!
    Просто-напросто не считала нужным. Зачем мне неприятности, всё это успеется...
    Никто меня на эту тему не воспитывал и даже ничего не говорил. Для мамы вся эта область была окружена священным ужасом и как бы не существовала. Я была полностью предоставлена самой себе. Но какие-то гены, видимо, остались... Я себе кружила мужчинам головы аж до двадцати одного с половиной года. Затем вполне здраво решила, что уже всё, можно себе это позволить – и позволила...
    Надо было видеть шок моего кавалера, который давно меня знал, давно этого добивался, и моя репутация недотроги была ему великолепно известна. И тут вдруг... Он долго не мог прийти в себя:
    — Кто у тебя был до меня?!
    Я, в таком же точно шоке, пытаюсь объяснить ему, что ни с кем-ни с кем... Но он не поверил и имел все основания: я оказалась не девушкой. Он встал и в порыве благородного негодования меня покинул. Навсегда. Потом друзья мне рассказывали – жаловался: вот, я так надеялся, даже жениться хотел, а она...
    Женился он вовсе не на мне. Потом я часто встречала его бывшую жену на почте: мы приходили получать алименты...
    Тогда же я помчалась к врачу. Вышло тоже интересно. Она деликатно меня осматривает и заявляет:
    — Дорогая, но вы же девушка!!!
    Шок номер два.
    При более тщательном осмотре ситуация проясняется. Бывает такой редкий случай, когда девственная плёнка от природы немного посередине не зарастает – смыкается, размыкается, и всё. Очень, между прочим, удобно: надо тебе – ты девушка, надо – нет... :))))
    Избежав, таким образом, переживаний, связанных с потерей девственности, я с удовольствием отдалась поиску новых ощущений. Беременность меня тоже не очень тревожила, потому что не происходила, а когда наконец произошла (через целых четыре года!), я собралась рожать – и благополучно родила. Вообще у меня как-то не было проблем в этих делах: и носила я весело, и роды длились десять минут, и разрывов практически не было: только один маленький, буквально на один стежок...
    Затем же надо осмотреть меня. И тут я слышу:
    — Нет, вы только поглядите на эту девственницу! И – родила, и – плёнка у неё цела! Ну, что будем делать? Оставить её тебе или уже удалить?!
    Я подумала и говорю:
    — Нет уж, удаляйте...
    И акушерка двумя взмахами ножниц лишила меня наконец проклятия невинности. :)))))))


    Не особый случай, если вдуматься. Но хорошо иллюстрирует присущие кое-кому в нашей семье необычные способности... ;)


    СИРЕНА
    Мой первый мальчик души во мне не чаял. А поскольку ему было уже  двадцать три, то он имел и серьёзные намерения... Мне же он с этой своей серьёзностью скоро надоел. Он таскался за мной повсюду, не сводил с меня глаз, степенно обсуждал планы дальнейшей жизни... А у меня в голове была одна мишура: танцульки, компашки, кружение голов... Я и сейчас такая же, в пятьдесят: свойство натуры!
    Лёгкая походка, лёгкое дыхание... Он шагал по жизни иначе: по-крестьянски тяжело.
    Затем – надо же похвастаться своим приобретением... И он представил меня своему лучшему другу.
    Лучший друг был еврей, спал и видел, как бы ему уехать в Израиль, где уже жила его возлюбленная девочка... Я потом видела у него на пианино их фотографию: она была как из сказки, с точёным носиком, оленьими глазами... Случай безнадёжный на все сто!!!
    А я в него без памяти влюбилась...
    Мой парень почитал своим долгом развеивать одиночество друга и таскал его с собой повсюду: где мы, там и он. Пытка становилась просто невыносимой!
    И вот на какой-то вечеринке мы с моим парнем танцуем, друг нас ждёт, я с ума схожу – и решилась:
    — Как бы ты боролся с искушением?
    — Ну, ушёл бы, да и всё.
    — И потом... когда ты один... ни перед кем не надо притворяться... как бы ты жалел, что ему не поддался! Уйти проще всего... а потом всю жизнь мучиться и думать: ну, отчего я не испытал... что бы мне за это было... никто бы не узнал... а теперь я и сам никогда не узнаю – может, это были бы мои лучшие воспоминания...
    Самое смешное – в точку глядела! Только не для него – для себя...
    Он меня слушает, глаза дикие... вникает...
    — Вот такое у меня к Илюхе... Понимаешь, бороться с искушением можно только одним способом: ему поддаться! А иначе мы с тобой расстанемся. Мне нужно пройти через это... и забыть. Пойди к нему... приведи его ко мне... упроси его встречаться со мной... ты же сам говорил, что сделаешь для него всё... ему надо её забыть, а мне надо избавиться от этого увлечения. Иначе это неизвестно чем кончится... Я уйду и от него, и от тебя.
Отправляется мой Вовик к Илюхе и, как во сне, делает всё, как я ему сказала...
    Но тут же ещё Илюха – с девочкой своей!
    Думаете, – оплела тоже, окрутила...
    — Я понимаю, что ты – с ней... Но она ведь там, ты – здесь один, зачем ты отказываешься от жизни, ты ведь тоже живой... Я ничего не хочу, я не буду стоять у тебя на дороге; когда ты не захочешь больше встречаться со мной, ты мне просто скажешь, тогда я пожелаю тебе счастья и уйду. Прошу тебя, будь со мной столько, сколько ты сможешь...
    Он не смог устоять... Потом ещё Вовке признавался:
    — Я не смог отказать, я никогда не встречал такого...

    Теперь – вернёмся, как обещала.
 
    ВОЙНА  МИРОВ
    Маленькую меня стригли коротко. Лет в десять я почему-то захотела иметь косу, – может быть, мне не давала покоя роскошная коса подружки Танечки. Мне было наотрез отказано: ходи как есть! Волосы начали отрастать... И вот помню такую сцену: мать волочит меня за руку в парикмахерскую, которая была за соседним углом, я реву как сумасшедшая, упираюсь изо всех сил, она меня всё-таки тащит... Хватка у неё крепкая – не вырваться... Уже дотащила до угла... Ещё немного – и прощай, мечта! И тут я совершаю немыслимое: нагибаю голову и вцепляюсь зубами ей в руку!!!
    Вырвалась – и побежала домой...
    Коса была отпущена. И получилась неплохая: ниже пояса. Но времена меняются. Ни у кого не спросясь, так же внезапно, лет через семь я обрезала косу, сочтя, что мне уже нужна другая причёска. А с матушкой мы должны были пойти в театр, и вот я со свежей стрижкой и укладкой являюсь к ней на работу...
    Видели бы вы реакцию, когда я, вся улыбающаяся, хорошенькая, в кудряшках, нарисовалась у неё в дверях! Она вскочила, побледнела, не нашла слов, рухнула обратно на стул, побагровела – и вдруг что есть силы запустила в меня здоровенной, из толстого картона папкой, окованной железом!
    К счастью, я успела пригнуться...
    Грохот вышел такой, что прибежали из соседних кабинетов!
    Должно быть, ей нравилась моя коса. Может быть, она ею даже втайне гордилась...

    ПАТЕФОН
    Дом был огромный, с садом, но лучше всего в доме был чердак. Там пахло пересушенной пылью, в углах стояла непроглядная тьма, и находились иногда предметы невероятного назначения: керосиновая люстра, коконы шелкопряда (выращивали когда-то по указу Сталина), немецкие пластинки, патефон...
    Да-да, представьте: на нашей Советской Родине, победившей во Второй мировой войне – вдруг фашистские грампластинки! В аляповато-ярких обложках, со свастикой – целая стопка! И мы с братом, напрочь лишённые чувства патриотизма, решили их попробовать!
    Немного помудрив, завели патефон, поставили на бешено вращающийся диск тяжёлую пластинку, опустили иголку – и спустя сорок лет после того, как нашу землю бесславно покинули арийские завоеватели, чердак огласила бравурная музыка времён «дранг нах остен»!
    Отнюдь не забытая теми, кто её слышал...
    В три прыжка одолев крутую высокую лестницу, мама ворвалась на чердак, схватила победно играющий патефон и обрушила его через чердачное окошко в сад!!!
    Вслед за ним последовали пластинки...
    Ах, как жаль было патефон!
    От него остались одни осколки. «Блицкриг» неудачно завершился во второй раз...

    А вот – ещё картинка из той же серии.

    ПАТРИОТ
    Папа прослужил в армии целых семь лет. Влип, что называется...
    Когда наши освободили Киев, он в порыве патриотизма подал заявление в действующую армию, несмотря на то, что ему было только семнадцать лет. Его друг за ним не последовал – и прожил вполне счастливую жизнь, папка же угодил на Дальний Восток, а когда вернулся, его сверстники уже закончили институты, переженились, ему же пришлось начинать с нуля...
    Военкомат находился прямо у нас за углом. Вот папка прямо с утра отправился туда, у него забрали военные документы, пообещали выдать гражданские, пока же дали справку – всё, свободный человек. Он был в форме, в фуражке – как пришёл.
    Отойдя немного от военкомата, папка с ненавистью, накопившейся за семь лет службы, куда он по глупости угодил, сорвал с себя фуражку, разодрал, истерзал, бросил в кусты, погоны выдрал «с мясом», растоптал, туда же бросил...
    Оглядывается – из-за угла военный патруль.
Не забудьте – это же сталинские времена, когда расстреливали за одно неосторожное слово, а тут – сержант Советской Армии раздирает священные регалии...
    «Подходят: лейтенант, солдаты... В чём дело?
    Я им справку показываю – вот, только что получил, отслужил в армии семь лет, награды, всё, – ну, душа не выдержала, на радостях...
    Изучает. У меня сердце в пятках – вот тебе и получил наконец свободу... Сейчас они меня за шкирку...
    Возвращает. Щёлкнул каблуками, под козырёк, и солдаты вслед за ним – то же самое.
    - Спасибо, – говорит, – за службу, товарищ сержант! Семь лет – немалый срок, я вас понимаю! Только вы, пожалуйста, фуражку и погоны из кустов достаньте, неровен час... В другом месте их лучше выбросьте...»


    Ладно, про папку ещё расскажу. А вернее – он сам расскажет.

    ПОБЕГ
    "- Во время войны немцы делали облавы. Партизаны кого-то застрелят, мину подорвут, - на другой день возле базара или толкучки машины, вылезают солдаты, окружают быстро-быстро, чтоб никто не успел удрать, и за каждого немца - по десять человек, а за офицера – по сотне на другой день – в Бабий Яр... Не разбирают, хватают всех: женщины, дети... А куда ты денешься?! Ничего нигде нельзя купить, хочешь-не хочешь – на толкучку! Вот там одни сидят, другие ходят, и все косятся: не едут немцы, – чтоб успеть удрать...
    Вот так я один раз попался. Поздно заметили, – они уже окружить успели. А я же рослый был, видный – так они меня забрали, чтоб угонять в Германию. Там был лагерь на склоне Днепра, на старом кирпичном заводе, всех сразу не вывезешь, так они нас держали, пока эшелон придёт. Вот сижу я один день, другой, третий... А мои уже всё выведали, примчались, одежду передали, покушать... А вырваться нельзя! Стены кирпичные, охрана... Я хожу по территории, и вот соображать начал: людей полно, а туалет не переполняется, – простой такой туалет, типа «сортир», – значит, сток есть, да и чайки кружат, где-то здесь Днепр, наверно, туалет на берегу, и из него вытекает...
    Ночью я встал, охрана не выпускает, я – за живот: весь барак будет нюхать, и вам, герр офицер, будет противно нас охранять, – я хорошо по-немецки говорил... А он солдат, с нашивками какими-то, ему приятно, что я его офицером назвал... Позвал другого, повёл меня в сортир... А там... ну, сама понимаешь... вонь – невозможная! Снял я поджак, голову закутал и – туда... Чуть не задохнулся, барахтаюсь в этой жиже, а выхода нет... Думаю, вот так смерть, хоть бы в бою, а то – в дерьме... И тут рука – чувствую – хватает воздух... Вылез, пиджак содрал, ботинки, брюки, – осень холодная стояла, но это же всё на себе лишней секунды терпеть невозможно! Бегом – домой! А там меня уже и не ждали... Сейчас же давай греть воду, меня – в ванну... Потом недели две из дому не выходил, вся кожа с меня облезла, такая эта штука ядовитая оказалась...
    А тех, кто со мной был, всех угнали, и больше никто их не видел..."

    ПОБЕГ-2
    "- Ну, пронесло, забылось понемногу, стал я опять выходить, не будешь в доме сидеть – хочется и с друзьями, и помогать надо, на базар сбегать... Но уже так берёгся – чуть что, меня уже нет! Ещё только базар окружают, а я – к дырке в заборе, и вылез! Они там топчутся, я на них со спины смотрю... Но всё равно попался, они на улице облаву сделали. Нас несколько было, мы – бежать! А они – за нами! Бегут, топочут! Моих я уже не вижу, лечу, как на крыльях! А немцы не отстают, сапогами грохочут, ещё и стреляют! А бежим мы вдоль кирпичного забора. Высокий, метра, наверно, четыре, – перелезть нельзя, одна надежда – когда-нибудь же он кончится!
    И тут заворачиваю за угол – всё, тупик... Стены кругом... А немцы уже подбегают, ещё секунда – и я как на ладони!
    Тут меня как поднесло... Я кидаюсь на эту стену и – руками, ногтями, носками ботинок, как птица взлетел, на ту сторону перевалился и – лежу, не дышу... Совсем рядом галдят, выстрелили два раза, слышу – ушли...
    Так я пока с этого завода выбрался, ещё часа два прошло, громадная территория, я бродил-бродил, пока проход нашёл...
    Слушай. Это ещё не всё. Когда Киев уже освободили, шли мы к кому-то в гости компанией и случайно попали в то самое место. Смотрю – забор, тупик... Говорю: ребята, я в этом самом месте чуть не погиб, – и рассказываю, как было дело. Так они меня – на смех: ты что, сказки рассказываешь, тут только птица перелетит, а человек перелезть не может, – ну, гладкий забор, не меньше чем четыре метра, а может, и все пять... Я и сам смотрю – усомнился, наверно, перепутал. Говорю – давайте поищем, может, и впрямь другое место... Ходили-ходили – нет, дальше весь прямой забор, выходит, что здесь. Как я это сделал – до сих пор не пойму..."

    Ладно, давай ещё про него историй пару, чтоб потом не прерываться...

    «Я был первым номером, он – вторым. Я стреляю из пулемёта – он должен был подавать  ленту.  Слышу - за  спиной  что-то не то, а оглянуться некогда. Лента кончается, я: «Толя! Толя!»  Не отвечает.
    Оглядываюсь – а он лежит! Пуля попала между глаз, даже нет крови.
    И вот, знаешь, – потом я не раз ощущал его присутствие! Мне кажется, он стал моим ангелом-хранителем! В таких переделках бывал – точно должен был погибнуть, а всегда невредимым выходил! Помню, пошли мы в тыл, проволоку перерезали... Старшина, два бойца и я, за «языком». Обнаружили, бой завязался. Я вижу – старшина упал, второй боец ранен, отстреливается. Японцев куча набежала, все стреляют... А мы с третьим – давай бог ноги! Бежим... Стреляют по нам. Слышу – за спиной никого нет... Я – в сторону, по болотам каким-то.  До утра бродил...  Бог миловал, – вышел к своим...»
    Почему именно его обошла пуля? За семь лет службы, при наличии боевых действий, ни разу не был ранен! Ни разу!!! Ни одного ранения! Ничего! Фантастика! Один раз был слегка контужен, долго заикался, но прошло... Да ещё было в Шанхае, – фанатичная белогвардейка, девушка-смертница, всадила в бок нож, хотела убить советского бойца, как позже на допросе признавалась... Так ведь и нож не прошёл! Как-то он так попал, что застрял между рёбрами, она всадила его не плашмя, а торчком, он даже не повредил ему лёгкое, кожу зашили – и всё! Это его единственный военный шрам! Фантастика!


    ДОМ
    В нашем доме на улице Герцена жила довольно большая родня: дед, его сестра бабушка Муся, его же вторая жена Екатерина Павловна, папкина двоюродная тётка Екатерина Алексеевна, это – из старшего поколения, затем – моя мама, её сводная сестра Лариса (Рая) с мужем и дочерью, и мы с братом. (Это – не считая квартирантов!) Так что дом напоминал чёртов клубок или осиное гнездо, где постоянно плелись интриги и кто-то за кем-то шпионил. Как я понимаю, главной целью деда было - охранить маму от всех возможных неприятностей и всех, кого можно, от неё удалить. Мужа, детей – неважно! Лишь бы его ребёнок был в покое! Папу он не любил, от нас было одно беспокойство. Дед лез, где надо, и главным образом - где не надо, от него житья не было, две бабки следовали за ним во всём... Папка в такой ситуации чувствовал себя затравленным зверем. Надо было или разводиться, или из неё как-то выходить.
    Он уже работал в таксомоторном парке, был на виду, на хорошем счету... Так что решился на откровенный разговор с начальством о своей неудавшейся семейной жизни. Папку выслушали внимательно и, представьте, согласились помочь. Как раз должен был сдаваться новый дом, и ему пообещали в нём квартиру.
    Надо знать советские времена, – получить квартиру было вроде жирного тельца, вдруг упавшего с небес. Часто такое бывает?.. Вот примерно с такой же частотой получались тогда квартиры. Люди ждали многие десятилетия, стоя на очереди, а их черёд всё не наступал...
    А тут вдруг – всё и сразу!..
    Папка летел домой словно на крыльях... Наконец – свобода, всех бабок – долой, у них – своя семья, у него – своя!
    Ага. Не тут-то было... Он недооценил мою матушку и её к деду любовь...
    ОНА  ОТКАЗАЛАСЬ!
    Папка так и сел...
    Уговоры ни к чему не привели. Матушка стояла стеной, как это она умеет... Что это – она бросит ради мужа и сохранения семьи деда, бабушку Мусю, а главное (но в этом она не признавалась) – бросит ДОМ?!
    «Мне она показалась умалишённой...» – признавался папка много лет спустя.
    Тем не менее выбор был сделан. Твердокаменное упорство моей матушки лишило нас отца. Он ушёл к другой – и был очень счастлив. А мы... получили дом и сад, где выросли не только мы, но и наши дети. На земле, на свежем воздухе...
    Мама ухаживала за дедом до последнего часа его жизни. Быть может, она тоже была счастлива?..
    В другой семье детей у отца не случилось... Но он их, кажется, и не жаждал. По крайней мере, мы его видели редко. Он любил жить для себя.
    Пришло время – из дома нас выселили. Мы все получили квартиры. Но история дома на этом не закончилась. Советский Союз приказал долго жить, застройщик нашего участка – ой, держите меня, ВЫСШАЯ ПАРТИЙНАЯ ШКОЛА, - само собой разумеется, вместе с ним, и пустой дом завис в воздухе.
    И вот вам – доказательство железной хватки моей матушки.
    Целых десять лет, пока не нашлись новые инвесторы, она каждый день навещала ДОМ.
    Не приходила к нам, ничего не делала, ничем не помогала...
    Она каждый день посещала дом, населённый призраками!

    ЖИВАЯ  ВОДА
    Вторая жена папы была моложе его лет на двадцать и очень его любила. Однажды ему дали путёвку (тогда деньги значения не имели, всё можно было купить, только если ДАВАЛИ!) на оздоровление, на пару недель, а она по какой-то причине поехать не могла.
    Перед самой поездкой у него дико разболелось горло.
    Ну, ехать никак нельзя, впору в больницу ложиться!
    А поездки так жалко!
    Решил папка шарфом обмотаться, а всё-таки поехать. Жалко было упускать!
    Видя такое дело, Ляля решила подсобить. Тогда в моде были экстрасенсы, делавшие сеансы, во время которых люди якобы на месте излечивались, также они «заряжали» воду. Была у Ляли такая вода, и она бережно, как драгоценность, отлила папке немножко в баночку:
    - Вот приедешь – выпьешь на ночь, потом – утром, и всё пройдёт!
    Дальше рассказывает папка:
    - Глотать не могу, сил нет! Но – беру эту баночку, через силу делаю глоток... И – пошёл спать!
    Слушай. Утром просыпаюсь – нет ничего! Чудеса произошли! Чуть ли не хватаю себя за горло – нет, не болит, никаких признаков! Ну, думаю, ай да Алан Чумак! Расскажу – не поверят!.. Отдыхаю в своё удовольствие... Приезжаю домой, Лялю хватаю в охапку – если бы не ты, отдых бы мой пропал! А так – только раз отхлебнул, даже не два, и всё прошло!!!
    Тут моя Лялька как-то странно на меня смотрит:
    - А что, в самом деле помогло?!
    - А почему ты спрашиваешь?
    - Да это же была обыкновенная вода, из крана...

    ТОЛЬКО  ПОДЛИННИКИ

    Это всё были – мои инсинуации. Здесь же вещи говорят сами за себя. Их до обидного мало, – единицы, просто иногда по строчке, на обрывке листка, переплёте Библии, обороте фотографии... Поэтому сохраним их  ВСЕ.
    Сокровище номер один моей коллекции – письмо прадедушки Валериана Юлиановича Кентршинского (1869 – 1947), адресованное Александре Ивановне Лампеко, из семьи наших соседей и друзей.

    «4. XII. 43 г.
    Многоуважаемая
    Александра Ивановна

    Послал Олечке два письма, но по настоящее время нет ответа, видимо их в Киеве нет, быть может нет и в живых, после тех ужасов, которые творили проклятые немецкие оккупанты при своём бегстве из Киева. Прошу Вас Александра Ивановна, если Вам известны места жительства Олечки и Анастасии Андреевны;, то не откажите сообщить мне, по адресу, который пишу в конце. Волнуюсь и безпокоюсь за судьбу Олечки и Анаст. Андр., особенно А. А. как она больной человек.  (Сохраняю орфографию прадедушки – не  нам  править... М.К.) Как поживаете и как Ваше здоровье, где теперь находятся Н. Я., О. Я., и Сева?
    Я пока жив и отчасти здоров при своём преклонном возрасте (74 года), работаю не покладая рук (!) в Замостянском колхозе на пользу нашей дорогой Родины, которая, не в далеком будущем, будет победительницей в настоящей мировой войне.
    Простите Александра Ивановна, что побезпокоил Вас своим письмом, но безпокойство и волнение о судьбе своих, заставило меня написать Вам. Надеюсь, не замедлите своим ответом, за что буду весьма и весьма благодарен.

    Мой привет всем Вашим.
    Искренно уважающий Вас
    В. Кентршинский.
    Мой адрес:  Г. Суджа  Курской области
    Слобода Замостье   Замостянский  с/совет.
    Кентршинскому Валерию Юльяновичу.»

    Письмо сохранилось самым настоящим чудом. Оно одно. Вообще одно. Единственное. Никаких других писем нет. Нет писем других дедов и прадедов, бабушек и прабабушек... Я думаю, оно сохранилось потому, что попало в архив А. И. Лампеко.
    А в городе Суджа В. Ю. Кентршинский оказался потому, что в 1930-х годах, во время сталинских репрессий, был туда сослан за своё дворянское происхождение и службу в царской армии.
    Неизвестно, скончался ли он там в Судже или в Киеве. Но могила его находится на Лукьяновском кладбище.


    МАССОВКА
    А хошь – расскажу, как я актрисой НЕ СТАЛА?! : )))
    После того как я выбыла из балета (из-за травмы ноги), родные стали ломать голову, что со мной делать дальше. Потому как Машенька застрадала глубокой депрессией и целиком ушла в свои книги.
    Дядюшка выручил. Он у меня, там, актер-режиссер-писатель… Не первого плана, конечно, но – сделать кое-что мог. Походила я к нему на лекции в театральный институт, потом и на съемочную площадку попала. А что, — походка-осанка балетные, чего еще надо… Понравилась. Стали приглашать. И – понеслось!.. Три рубля в день – за пройтись на втором плане, пятерка – если вылезаешь на первый. Ух, какие это тогда были деньги!.. : )))
    Примелькалась. Стали понемногу и рольки мелкие предлагать… Оценили мою способность к перевоплощению. Получив костюм и грим, я мгновенно влезала в образ, переставая быть самой собой!!!
    И вот пришел черед для серьезного разговора. И режиссер был вполне серьезный, из Москвы. Пригласил меня для беседы не на киностудию Довженко, а в центровую гостиницу «Москва», ныне «Украина», ты ее недавно на снимках видел. Так вот, — именно там!.. :)))
    Соплячка девятнадцатилетняя явилась. Чистое существо, полное высоких помыслов о предназначении искусства...
    Я даже не сразу поняла, чего он мне предлагал… А когда уразумела, что путь на большой экран проходит через постель режиссера, то… что ж поделаешь, СЫГРАЛА РОЛЬ! :)))
    Отпихнула его от себя, уселась нагло в кресло, ногу – за ногу:
    - А что же так, без конфет и шампанского?! Хоть бы цветы купили…
    Он, видно,  наслышан был о моем характере, а тут – такое! Обрадовался:
    - Я сейчас, я сейчас!
    Побежал – и за собою дверь крепко захлопнул.
    Я – к этой двери…
    Э, ничего не сделаешь, — замок врезной!
    Так. Ладно. Остается окно…
    Второй этаж. Привет…
    А совсем недалеко - длинный, выступающий вперед метров на восемь, козырек над входом. Под окном же на стене – выступ...
    Сколько таких окон на памяти моего веселого детства! Ногу – через подоконник, и – держась за рамы – вперед! Уселась сбоку на этот козырек, и – будь что будет.
    Чего-то долго жду. Надоело… А не сделать ли более существенную поганку…
    Прохожу по этому козырьку и усаживаюсь с его более узкой стороны, на виду всего Крещатика.
    - А-ва-ва-ва-ва-ва-ва!!! – это он уже орет в окно и кулаком грозит.
    Я едва поворачиваю голову и – стальным тоном:
    - КЛЮЧ.
    - Ва-ва-ва-ва-ва!!!
    - КЛЮЧ!!!
    Вот где я практику прошла по нецензурным выражениям… Как же он ругался!!! :)))
    Я сижу себе, сволочь, ногами болтаю… А внизу уже и народ стал собираться...
    Видит он – такое дело, моя взяла… Матюкнулся в последний раз, и – что-то возле меня звякнуло. Я опять поворачиваю голову:
    - ВНИЗ! – и рукой показываю, куда…
    Исчезает он из окна…
    Я мгновенно – как пружина – вскакиваю, ключ – в руку, по выступу мимо закрытых окон – на подоконник… А его в номере уже нет!
    Проскакиваю через комнату (шампанское, между прочим, принес, на столе стоит!), ключ – в замок, дверь – настежь, ключ – от великой зловредности – кидаю обратно в комнату, крепко захлопываю дверь, и – не к парадной лестнице, а – к черному ходу…
    На том и закончились мои занятия искусством… :)))

-----------------------------------------------------------

    Пройдет тридцать лет, и в нужный момент я проявлю те же волевые качества и умение мгновенно принимать решения в нестандартной ситуации:

    1996 год.  Палестина, Сектор Газа:

    … И только я собираюсь подняться и броситься опять в глубь квартала, как вижу – в полной тишине здание напротив прорезает извилистая черная трещина, и оно, кренясь, начинает оседать прямо на нас...
    — Беги за мной! След в след! – орет Сафи мне в самое ухо и, вскочив, ныряет в облака пыли и известки, уворачиваясь от летящих обломков. Я кидаюсь за ним вслед – и тут глыба, отколовшаяся от рухнувшей стены, с грохотом падает прямо передо мной. Путь закрыт.
    Ничего, поищем другой… Главное – направление не потерять! Я бросаюсь в обход разбитых стен, впрыгиваю в пролом – и даже не сразу понимаю, что вижу перед собой…
    Как снаряд может размазать человека – вы представляете?! Вот, это самое передо мной. Откровенное чудо в том, что Хамадани еще жив – и, похоже, умирать не собирается. Его трясет мелкой дрожью, он облизывает пересохшие губы, а в глазах…
    Я нагибаюсь, поднимаю его отлетевший пистолет. Наши взгляды встречаются, и мы понимаем друг друга без слов. Почему-то колени у меня сами сгибаются, я опускаюсь возле него, нежно целую в губы, приставляю пистолет к виску и нажимаю курок.
    Смерть – избавление от мук, не более…
    Отшвыриваю ненужную мне «игрушку» и бросаюсь в пролом, откуда слышен уже голос Сафи.