(ВАЛЕРИЙ)
Бартенев разбудил меня в десять утра и сказал, что пора ехать.
«Куда?» – спросил я и он рассмеялся. Сказал, что нам пора забрать кейс, а потом встретиться с агентами в условленном месте, подкинув им пустышку. Я не стал углубляться в его план действий, только спросил:
«На чем мы поедем?»
И тут мне вспомнился сон, приснившийся минувшей ночью. Мне снилась Диана. Впервые после похорон. Она была жива и что-то говорила мне. Говорила, но ее губы лишь беззвучно шевелились и я не мог понять, что именно она хотела сказать. Затем я вспомнил о разговоре с Бартеневым, который состоялся перед тем, как мы легли спать.
Я узнал, что отец Юли жив и он к тому же шеф Бартенева и, собственно, из-за него началось все то, во что мы вляпались. Странные совпадения, надо признать. Юля всю жизнь задавалась вопросом, где вторая половинка ее кулона, а вот теперь она нашлась, и ее должен был ей вручить ни кто иной, как Бартенев, встретившись с которым, я теперь рисковал своей жизнью.
Все это пронеслось в моей голове за какую-то секунду. Бартенев сказал:
«Старик любезно предложил нам свой древний фургон, – он продемонстрировал мне брелок с ключами, – которым давно никто не пользовался при условии, что мы его заправим, а также дал кое-что еще».
«Кое-чем еще», как я узнал позже, оказалась бензопила, лежащая в кузове фургона. Бартенев подготовился по полной.
Я также увидел, что на Бартеневе была надета новая темно-синяя рубашка.
«А рубашку где взял? – спросил я.
«Старик одолжил, – улыбнулся он.
Я сказал:
«Да я смотрю вы с ним корешами стали».
Бартенев только нахмурился, но ничего не ответил.
Я вдруг решил, что нужно позвонить Александре. Пока Бартенев завязывал галстук, словно мы собирались на свидание или в ресторан, я спустился вниз, подошел к старому телефону с диском и набрал номер Алиной квартиры. По-прежнему никто не отвечал. Я подумал и набрал свой домашний номер. Тот же самый результат. Поразмыслив, заглянул в телефонный справочник и нашел там номер ближайшей больницы. Позвонив туда, назвал приметы Карамели: темные волосы, рваное платье, татуировка на безымянном пальце правой руки в виде кольца. Визгливый женский голос ответил, что подходящих по описанию девушек не поступало. Ни живых, ни мертвых.
Я вздохнул с облегчением, но после набрал номера оставшихся двух больниц. Результат идентичный.
* * *
Фургон и впрямь оказался старым «фольксвагеном» конца восьмидесятых – начала девяностых годов выпуска. А старик также не обделил и меня, одолжив черную кожаную куртку с металлическими побрякушками. Выглядел я в ней, надо признать, словно рокер из конца прошлого века.
«Зачем нам встречаться с агентами, если мы можем просто сбежать с кейсом?» – спросил я Бартенева по дороге. Он уже прилично разогнал фургон и тот теперь гремел и дребезжал так, что создавалось впечатление, будто «фольксваген» вот-вот рассыплется.
«С той целью, приятель, – ответил Бартенев, – чтобы эти мудаки оставили нас в покое. Мы сделаем то, что им нужно, а остальное нас уже не касается».
Я промолчал. Мне казалось сомнительным то, что агенты так просто от нас отстанут. И я считал, что Бартенев всего лишь захотел поиграть в войну. Пистолет у него был с собой, и я чувствовал, что он твердо намерен пустить его в ход. Я же хотел одного – вернуть Карамель и добраться домой. Любым способом. Вы спросите, почему я добровольно ввязывался в очередную авантюру с Бартеневым? Отвечу: потому что только он мог помочь мне найти Карамель. Один бы я не справился, понятия не имел, как быть в сложившейся ситуации. Поэтому мне приходилось идти на условия Бартенева, какими бы безумными они не были.
Самое любопытное во всем этом, что никаких условий и никакого плана не было. Мы с Бартеневым ни о чем, можно сказать, не договаривались. Он не обещал помогать мне в поисках Карамели, а я не обещал ему участвовать во всей этой херне с кейсом и агентами. Все шло само собой. Мы действовали вместе по умолчанию. У нас не было никакого уговора. Бартенев говорил, что не станет силой тащить меня за собой, и он не стал бы, но я чувствовал, что не только я нуждался в его помощи, но и он в моей. Я хотел так думать.
Почему-то у меня было ощущение, что только благодаря Бартеневу я смогу рано или поздно выбраться из этой передряги. Поэтому я убедил Карамель в том, что мы должны были помочь Бартеневу там, в поле. И мы не бросили его. Конечно, я ничего не говорил ему, но внутренне ждал ответной поддержки с его стороны. Надеялся в глубине души, что у него есть частица совести. Хотел надеяться.
Что-то было в Бартеневе такое, что заставляло меня верить: он обязательно выйдет живым и невредимым (ну или почти) из всей этой странной до ужаса истории. Внутренний голос шептал мне: держись рядом с Бартеневым, если хочешь жить. И тогда, как только он сказал, что намерен встретиться с агентами, я впервые осознал тот факт, что могу не вернуться домой. Испугался за свою жизнь. По-настоящему испугался.
* * *
«Я привык всего добиваться сам, – произнес вдруг Бартенев, пока мы ехали. – И я скажу тебе, что только так ты можешь достичь своей цели. Ты должен ставить перед собой цель и идти до конца».
Иногда Бартенев внезапно пускался в такие вот проповеди, смысл в которых я не совсем понимал. Но какая-то часть из всего того мусора, что наполнял собой его речь, была истиной. Часто горькой истиной.
Он сказал дальше примерно следующее:
«Всегда помни, что живешь только один раз. Любая упущенная возможность, это упущенная возможность. И не нужно искать оправдания в том, что ты чего-то не можешь. Ты просто не хочешь или боишься, ты просто ссышь, парень. Запомни: ты должен добиваться своего любым способом. Даже, если тебе это будет стоить крови. Каждый день неповторим и он не вернется. И когда-то, рано или поздно, ты поймешь, что прожил жизнь впустую. Только уже ничего не изменишь и ничего не вернешь, приятель. Останется только жалеть об упущенных возможностях.
Если ты видишь красивую девчонку на улице и хочешь ее поцеловать, то ты должен это сделать. И пусть она врежет тебе по яйцам, плевать, ты будешь победителем. Победителем над собой, над всем миром. Потому что ты поборол страх, мать твою. Или если тебя достает какой-то сукин сын, ты должен вмазать ему по роже, пусть его братки отобьют тебе почки, и ты будешь месяц ссать кровью, срали мы на это, гордость внутри тебя покроет все остальное».
Именно в тот момент мне и вспомнились слова Карамели, которые она произнесла в ванной. Когда лежала в джакузи, полном красного вина. Смысл их был примерно такой же. Существовало между ней и Бартеневым что-то общее. Оба жили на грани. Может, потому и не могли находиться рядом друг с другом?
Я спросил Бартенева:
«А если не получается? Если ты не можешь переступить через себя? Не можешь себя заставить?»
Он ответил:
«Значит, ты неудачник. Неудачник. И чертов ссыкун».
Бартенев замолчал и я, заметив идущую по обочине девушку со спортивной сумкой наперевес, произнес с улыбкой на лице:
«А ты давай, докажи мне свои слова».
Он посмотрел на меня, а я кивнул на девушку, ожидая, что он сейчас пустит в ход одну из своих дурацких реплик. Но каково было мое удивление, когда Бартенев остановил машину, вылез из кабины и побежал догонять эту девушку. Я внимательно следил за тем, как он, оказавшись за ее спиной, что-то сказал, она обернулась, они оба остановились и тут Бартенев, положив ладонь на ее затылок, притянул ее голову к своему лицу и поцеловал в губы. Все закончилось менее ярко и трагично, нежели предположил Бартенев в своем нравоучении, однако она резко от него отстранилась, размахнулась и, зарядив пощечину, прокричала:
«Хренов извращенец! Озабоченный!»
Это было хорошо слышно и в машине. Я решил, что Бартенев тоже влепит ей, ведь для него было абсолютно немыслимо, если женщина проявляла грубость по отношению к его драгоценной персоне. Но ничего такого не случилось. Он развернулся и побежал обратно к фургону с глупой улыбкой на лице.
Устроился за рулем и сказал в своей традиционной манере:
«Видел, что эта шалава сделала?»
Я кивнул.
«Ладно, поехали, – усмехнувшись, произнес Бартенев и завел двигатель. – Это было вступление, нас ждет основная часть».
Слова же, сказанные им тогда, в фургоне, об упущенных возможностях, я еще долго буду вспоминать. Думаю о них и сейчас. Ведь я столько всего упустил.
Мы остановились на обочине и Бартенев произнес:
«Представь, что у тебя есть двадцатилетняя дочь, которую ты никогда не видел. И вот ты встречаешь ее впервые в жизни. А она такая вся из себя, одним словом, красивая, сука. Она возбудит тебя? У тебя встанет на нее? Тебе захочется трахнуть ее? Отыметь по полной?»
Я посмотрел на него. Он на меня, ожидая ответа. И я сказал:
«Я не знаю».
«Ладно, – проговорил Бартенев, – пора за дело».
Через десять минут я увидел тот самый кейс. Обычный металлический чемоданчик, вот только открывался он, правда, неким заумным способом. Не было на нем ни замочной скважины, ни каких-нибудь кнопок. Бартенев убрал лопату в фургон и явил моему взору бензопилу, позаимствованную у старика. Кейс он положил на краю обочины.
«Момент истины, приятель! Это момент истины!» – провозгласил Бартенев под рычащий звук бензопилы. Выглядел он, словно ребенок, распечатывающий новогодние подарки.
В этот момент я осознал, что мы не сможем вернуть пустой кейс под видом нетронутого. После того, как распилим его бензопилой. Бартенев толкал мне липовые доводы, и я это внезапно понял. Он не собирался ничего скрывать, он хотел войны. Он жаждал крови и мести. В те мгновения я понял истину в полной мере. Я все это время даже не задумывался над тем, каким именно образом он собирается открывать кейс. Как-то не приходило в голову. Теперь же я понял, что с этим были проблемы, и не оставалось ничего другого, как применить радикальные методы. Бартенев и применил.
Он выключил бензопилу и я увидел, что крышка кейса приподнялась. Бартенев оглянулся на меня, ничего не сказал, и во взгляде его мне ничего не удалось прочитать. Глаза Бартенева излучали пустоту.
Не знаю почему, но у меня самого перехватило дыхание в ту минуту, а сердце лихорадочно застучало.
«Что же нас ждет?» – подумал я. Неужели, я опасался, что там будет бомба и нас раскидает по дороге на тысячу кусков?
Бартенев подвинул кейс ближе и откинул крышку со словами:
«Это тебе, брат, не…»