Стояла военная весна 1942 года. Отцвела под окном черемуха, но цвели сады, и в их бело-розовых дебрях пели неугомонные соловьи.
Через деревню Алексеевку, по большаку, в западную сторону, в наступление проходили советские войска. Столб пыли над грейдером опадал только ночью. Попить родниковой холодной воды забегали многие красноармейцы. Мы предлагали квасу из погреба, холодного молочка от нашей буренки.
Нас было пятеро: бабушка Гаша, мама - Зинаида Семеновна, моя сестра Александра с четырехмесячной дочерью Томкой и я. Малышка в основном спала в люльке, но грубые, веселые голоса солдат, стук в окно и просьбы напиться часто будили ее.
Решено было перенести люльку в горницу: там было тихо и прохладно. Молодой чернявый солдатик и пожилой( как мне тогда казалось) лейтенант с усиками ловко согнули крюк, вбили его в потолок горницы и подвесили люльку. Сделав Томке « идет коза рогатая за малыми ребятами» и доведя Томку до крика, молодой солдат, поняв свой промах, откупился куском сахара и, отцепив от пилотки яркую звездочку, подарил ее малышке.
-Щас в рот потянет, уколется, - укоризненно сказала бабушка, возвращая звезду хозяину, - еще пистолет дай ей поиграть. Как звать-то тебя?
- Василий Семеныч я, а все зовут Васькой.
- Молодой2 ты еще, Вася, вот будут свои дети узнаешь, чем они играются, - продолжала пенять бабушка, меняя мокрые пеленки.
- Чтоб дите иметь, мамаша, надо с войны живым вернуться, - бодро ответил солдат.
Выйдя в сенцы, Васька старался продолжить разговор с бабушкой, кося глаз в сторону, где сестра кормила Томку грудью.
- Где отец-то ее? На фронте?
- Где ж еще ему быть, забрали, Шурка еще беременной ходила. И внучка моего Толюшку, тоже взяли в первый месяц. От обоих ни слуху, ни духу, - бабушка утерла фартуком слезы и пот.
- Не горюй, мамаша, если что…
- Хватит болтать, пошли догонять своих, - заглянул в сенцы усатый лейтенант.
- … если что, я вернусь, подмогу,- закончил Васька, уже на ходу закуривая. И стараясь заверить бабушку в искренности своих намерений, протянул ей коробок спичек. Для нас это был царский подарок. Пока я работала в школе, нам каждый месяц выдавали кусок хозяйственного мыла, коробок спичек и кусок саржи или сатина на юбку. По утрам соседки прибегал к нам с черепушкой за огоньком, заискивающе пели у порога:
- Кумушка, дай-ка огоньку.
Теперь занятия в школах прекратились, и уже год мы сидели без спичек и мыла. Стирали щелоком( вода, настоянная на древесной золе), а за огоньком бегала теперь я сама. Утром бабушка, ставя чугун на таган, говорила: « Симка, выйди-ка на улицу , погляди, из чей трубы дым идет».
Летом 1942 года фронт приблизился настолько, что мы слышали гул канонады. Днем черная пелена дыма стояла на горизонте, а ночью небо светилось зловеще - багровым светом, земля гудела. Надо было уходить, но скотина, грудной ребенок…Что делать?
- На все воля Божия, - решили мама и бабушка. Что будет.
Наша буренка стала беспокойной, срывалась с привязи. Мы заперли ее во дворе, но и там она металась, прислушивалась, тревожно мычала, молока давала мало. У молодой матери тоже пропало молоко. Голодная Томка кричала, плохо спала. Можно было бы прикармливать ее из бутылочки, но, как назло, не было соски.
Зарядили дожди. Но самое страшное - красноармейцы стали двигаться в другом направлении: с запада на восток. Они шли, заткнув за пояс мокрые полы шинелей с трудом отрывая сапоги от липкого, жирного, как сало, Каменского чернозема. Усталые, молчаливые, они прятали глаза и на все наши вопросы: Почему? Когда? Ничего определенного не говорили. От этого наша тревога только усиливалась.
К ночи, мокрые от дождя. Солдаты останавливались в избах. Теперь и в хате, и в горнице, и даже в сенцах на прошлогодней соломе спал эти изнуренные войной мужчины, а у загнетки и на печке всю ночь сушились мокрые портянки, шинели и гимнастерки. Нечем было дышать от взопревшей одежды, потных тел, но уморенные люди были рады месту и теплу.
Рано утром мама с бабушкой намывали ведерный чугун картошки, чтобы накормить солдат. Пока в чугуне булькало, солдаты шли в сад. Там за ночь ветер обтрепал грушовку и малиновку. И хотя яблоки были мелкими и червивыми, солдаты подбирали их, ели с жадностью.Голод всегда был спутником отступающих армий.
Чугун вареной картошки опорожнялся в один момент. Бабушка стояла у печки и , вытирая слезы фартуком, повторяла:
- Ешьте, ешьте, родные, я еще наварю.
Мама, сжав суровые губы в ниточку, уходила в горницу, шепча за порогом:
- Может, и наших мужиков вот так кто-нибудь накормит.
И опять серая бесконечная лента солдат двигалась с запада на восток весь день. А к ночи приходили новые постояльцы.
В один из вечеров, когда весь дом был занят, раздался обычный стук в окно:
- Хозяйка, пусти хоть в сенцы!
- Все занято, идите дальше, - ответил за бабушку пожилой лейтенант, понимая, что той нечего сказать: везде вповалку один к одному лежали усталые солдаты.
Присмотревшись в слабом свете коптюшки к усатому лейтенанту, бабушка неуверенно спросила:
- Мил человек, а не ты ли по весне вешал нам люльку в горнице? С Васькой?
Медленно оглядев хату, бабушку, Томку на руках у матери, лейтенант только вздохнул, махнув рукой в сторону порога:
-Там остался лежать Васька. Вот его вещмешок и сумку с противогазом несу для отчета.
Я не помню деталей того вечера, так как за повседневными хлопотами некогда было участвовать в беседах. Только утром, когда солдаты ушли, бабушка настойчиво совала в рот Томке бутылочку с молоком. Соска, сшитая из Васькиного противогаза, пахла резиной, но голод был силнее, молоко теплой струйкой лилось в еще беззубый ротик, и вскоре сытый ребенок заснул с улыбкой.
А немец до нас все же не дошел.