9. КАК МЫ ЕХАЛИ ПО ЭТАПУ
[Воспоминания Татьяны Васильевны Масловой (1900-1984) «Про нашу родню» записаны
в 1962 году её братом – писателем Ильёй Васильевичем Масловым (1910-1992)]
Вернусь к прошлому, как мы ехали по этапу. Мне тогда было уже 10 лет, и я хорошо помню, как мы ехали. Сперва нас привезли в Новоузенск и посадили в тюрьму. Мать перекрестилась и сказала: «Слава Богу, теперь мы скоро будем дома. Через месяц, а может быть и раньше». Но получилось совсем не так. На третий день Прокопий заболел оспой. Пришёл доктор и сказал, что нас надо поместить в отдельную камеру, и что нас надо отделить от матери, чтобы мы, здоровые, не заразились от больного. Но мать не согласилась, чтобы мы были отдельно: «Я не буду подпускать их к больному, и они не заразятся».
Поместили нас в камеру для политических, которая пустовала. Брат лежал в жару, и мать не подпускала нас к нему. Нам было скучно, и каждое утро мы с братом Петром просились у дежурного надзирателя погулять: «Дяденька, выпусти нас во двор». Если надзиратель был добрый — выпускал, сердитый — отгонял. Оказавшись во дворе, мы чаще всего ходили на конюшню. Брат помогал конюху ухаживать за лошадьми, чистить конюшню, а я смотрела на них. За работу конюх насыпал брату в шапку овса. «Больше, сынок, мне тебя нечем отблагодарить», — говорил он.
Однажды заключённых выпустили на прогулку, а мы в это время несли в шапке овёс. Подошёл один политический и спросил:
— Детки, зачем вы набрали овса? Кушать?
— Нет, мы пережарим его и будем заваривать.
— У вас нет чаю? Пойдёмте ко мне, я вам дам.
Взял нас за руки и повёл в камеру. На столе лежало несколько разорванных пачек байхового чая. Видимо, когда передавали этот чай с воли, надзиратели разорвали пачки, ища в них запретное, и хозяин после этого не стал их пить. Он ссыпал этот чай брату в шапку, а мне дал сумочку со сдобным печеньем.
Когда карантин сняли, нас перевезли в большую камеру, где сидело около двадцати женщин. Все ждали отправки в другие тюрьмы: кто в Саратов, кто в Самару, кто в Сибирь. Сидели и простые бабы и благородные. Из благородных некоторые называли себя «политиками».
Уже перед самым отъездом запомнился мне один усатый и горбоносый надзиратель. Говорили, что его перевели в эту тюрьму из другого города. Очень любил он муштровать арестантов. Зайдёт в камеру и скажет: «Здравствуйте!». Мы отвечаем: «Здравия желаем!» — « Не так! Дружней надо. Повторим!». И так раз пять-шесть. Этот же надзиратель по утрам, когда раздавали хлеб, появлялся на пороге и спрашивал:
— Есть хотите?
— Хотим, — отвечали мы.
— Получайте, — говорил он.
Если мы не успевали выхватить у него булку из рук, он клал её на порог и давал ей пинка. Булка летела в дальний угол или под нары. Надзирателя ругали, жаловались начальству, но он всегда оправдывался — говорил, что булка сама выпала из рук или её уронили мы, дети, а вину свалили на него. И всегда ухмылялся в свои усы, разглаживая их то в одну сторону, то в другую.
В Пензе, где мы задержались на несколько суток, произошёл такой случай. В нашей камере сидела молодая бледная женщина. По одежде и разговору было видно, что она не из простых. Она не могла есть чёрный хлеб, говорила, что у неё больной желудок. А давали ежедневно только чёрный хлеб. Тут же сидела толстая тётка с широким красным лицом и двойным подбородком, на ней было не менее трёх юбок и все с оборками, кофта на плечах и груди чуть ли не лопалась. Целый день она что-то жевала, оберегая холщовую сумку, набитую продуктами. Раза два мы видели, как с воли ей передавали белый хлеб и свиное сало. Бледная женщина попросила у неё кусочек белого хлеба. Толстуха отказала, и даже сказала что-то оскорбительное. Бледная женщина расплакалась, говоря сквозь слёзы: «Мы за вас страдаем, на каторгу идём, а вам жалко кусочек хлеба». Наша мамка уговаривала её, давала белый хлеб, когда он у нас был.
Эта женщина поделилась с мамкой секретом. Она сказала, что сидит за политику. Товарищи доверили ей кассу. Она хранила её в одном секретном месте. Но её внезапно арестовали, и она не успела сообщить друзьям, где деньги. Вырвала из книги листок и попросила нас передать его на волю, куда и к кому обратиться в Самаре. Этот листочек взял Петька. Но вторая женщина, тоже политическая, матери ночью сказала: «Не верьте ей. Разве вы не видите, что она не в своём уме? Попадётесь с этим листком». Мамка отобрала этот листок у Петра и уничтожила.
*****
Продолжение в части 10: http://www.proza.ru/2012/01/25/1975