19 сентября 2009, суббота
(КАРАМЕЛЬ)
Что я увидела, когда сознание вернулось ко мне? Обшарпанные стены, покрытые серыми, потрескавшимися плитками кафеля. Помещение, где я находилась, разрушенное и грязное, было ярко освещено дневным светом, что проникал через пустые оконные проемы.
«Наконец, день», – с облегчением подумала я.
Наступил день. Дневной свет. Ночь меня вымотала, я устала от темноты, которая, казалось, будет вечной.
И тут я все вспомнила. Валерий, Бартенев, «Красная похоть», люди в масках, официантка, угодившая под колеса внедорожника, Виктория…
Она похитила меня. А затем ее убил неизвестный и похитил меня вновь. Подумав об этом, я рассмеялась.
«Где я?» – пришла в голову следующая закономерная мысль.
Я лежала на какой-то металлической каталке с высокими ножками. Она была на колесах. Оглядевшись, я поняла, что это больница. Старая, заброшенная больница. Задрав голову, увидела сквозные дыры в потолке, через которые виднелось синее небо. Дальше я принялась осматривать себя. Вскочила с каталки, увидела свое отражение в треснувшем зеркале на стене.
Платье разорвано, свисает грязными и сырыми лоскутами, обуви на мне нет, как нет и… нижнего белья.
«Опять? Неужели опять? – с ужасом подумала я. – Неужели мною вновь грязно воспользовались?»
Осмотрела себя получше, тщательнее, и вздохнула с облегчением. Новых повреждений и следов внедрения чего-то постороннего не заметила. Нет, точно ничего такого не было. Я бы почувствовала. Все оставалось таким же, каким стало после гнусных проделок Бартенева. Ничего нового. Лицо, по-прежнему, выглядело неважно. Очень неважно. Плохо.
«Кому понадобилось снимать с меня чертовы трусы?»
Да ясно уж кому – похитителю. И вдруг я вспомнила его слова:
«Ты меня видела? Видела, я знаю. И я тебя видел. В твоем городе, в твоем саду. Ты смотрела на меня через окно, а я следил за тобой. Я стоял под ледяным дождем и наблюдал за тобой. Давно наблюдал за тобой».
Выходит, это его я видела тогда. Кто он? Маньяк? Сумасшедший фанат? Одно было ясно – к охотникам за кейсом Бартенева он отношения не имел. И этот мерзкий тип сделал мне укол, усыпил, потом прикасался ко мне, трогал. Меня передернуло, когда я это себе представила.
Но это было не столь важно. В сложившейся ситуации. После всего, что случилось. Главное, я осталась цела, пережив двойное, мать его, похищение. Я хотела вернуться домой, забыть обо всем этом кошмаре. О людях в масках, о Бартеневе, о Виктории… обо всех. И об этом месте, об этом городе.
Нужно было выбираться из этого захолустья, и я медленно зашагала по холодному бетону, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не наступить на стекло или что-либо другое. Через разбитые окна, в некоторых еще оставались куски стекла, висящие по углам, я видела окружающую больницу местность. Это была потрескавшаяся земля, из которой росли редкие деревья с голыми ветвями. Неподалеку стояли еще такие же разрушенные здания, у одного была снесена целая стена, являя взгляду серые бетонные внутренности.
Атмосфера там была тяжелая. Давящая. Солнце спряталось за черные тучи, и здание опять погрузилось во мрак. Я решила поспешить и унести ноги оттуда, пока не случилось чего-то еще.
Вдруг я почувствовала, что страшно хочу в туалет. Мочевой пузырь, казалось, сейчас лопнет на хрен. И что? Я бы стала искать туалет в этих развалинах? Нет, конечно. Да там и никого не было постороннего. А если бы был, то мне пришлось бы опасаться не за то, что меня застукают за неприличным делом, а за свою жизнь. Все правила отходили на задний план при таких условиях. Короче, я присела на корточки в разгромленной больничной палате и стала мочиться на бетонный пол, по которому тут же потекла струйка жидкости, делая его темно-серым.
Тяжесть в животе отпустила, и я вышла из палаты в длинный темный коридор первого этажа, в воздухе стоял запах сырости и плесени. Не могу сказать, что я когда-либо нюхала плесень, но почему-то знала, что пахло именно ей.
Сделала несколько шагов, очень медленно, пытаясь разглядеть хоть что-то на полу. Все опасалась порезать ноги. Избитая, изнасилованная, я берегла кожу на ступнях.
И вдруг упала, запнувшись о нечто, лежащее на полу. Рукой коснулась чьей-то холодной кожи и завизжала от страха. Принялась судорожно отодвигаться от тела, которое я не могла разглядеть, но оно определенно лежало там, на полу. В груде строительного мусора. Я заскользила на заднице по чему-то скользкому, рукой вляпалась во что-то липкое и мерзкое, от этого опять закричала. Меня охватила паника, и я стала судорожно хватать ртом воздух. Через несколько минут мне удалось взять себя в руки и подняться на ноги. Стала ровно вдыхать и выдыхать воздух, чтобы возобновить самообладание.
Я увидела темнеющую перед собой палату, окно в которой было закрыто листом фанеры или чем-то в этом роде. Нагнулась и ощупала пол в поисках чего-нибудь тяжелого. Наконец, под моими пальцами оказался некий обломок железа, покрытый ржавчиной. Он был тяжелый, но мне удалось поднять его двумя руками. Войдя в палату, я изо всех сил швырнула железяку в окно и была вознаграждена лучом яркого света, пробившегося через рваное отверстие, что теперь зияло в фанере.
На полу в коридоре лежал труп мужчины. Его голова была вывернута так, что на месте затылка оказалось лицо, перепачканное кровью. Рот оставался раскрытым в беззвучном крике. Я его тут же узнала. Это был тот самый похититель, убивший Викторию, следивший за мной еще дома, сам мертвый, жестоко убитый.
Руки мои были все в крови, и я решила срочно найти что-нибудь, чтобы их вытереть. Но тут мой взгляд вновь упал на пол, когда в луче света там что-то ярко блеснуло. Я опять наклонилась, подняла сверкающий предмет, покрутила его в руке, внимательно рассматривая. Это были часы, дорогие часы с крупным циферблатом и золотым браслетом. Знакомые мне часы, инкрустированные крохотными рубинами.
«Где я их видела? Чьи они?» – подумала я, пытаясь вспомнить. Лихорадочно соображая.
А потом меня, словно молнией поразило в самое сердце.
Это были часы Минорского. Определенно его часы.
Внезапный укол страха заставил меня бросить часы в груду хлама на полу и, сорвавшись с места, пуститься бежать по длинному темному коридору в поисках выхода на улицу. Спасительную улицу.
«Леша был педофилом. Спал с несовершеннолетними девочками… Он мертв. Его убили… Смертельные травмы головы. Били чем-то тяжелым, ему череп проломили напрочь».
Вспомнились мне слова Татьяны, сестры Минорского.
«Он мертв. Мертв, – подумала тогда, и мне показалось, что я только сейчас осознала этот факт в полной мере. – Его часы не могли оказаться здесь. Не могли. Это не они, ни его часы. Просто похожи. Да мало ли часов одинаковых».
Тем не менее, я страшно испугалась. Понять не могла чего, но испугалась сильно. К счастью, мне удалось выбраться на улицу. Увидев дверь, я подумала, что она окажется заперта, как в дешевом американском ужастике. Но нет. Я дернула за ручку, дверь открылась и я оказалась снаружи. Оглядевшись, увидела четыре многоэтажных разрушенных здания. Все это когда-то было больницей. А теперь являло собой раздолбанный бетонный хлам. Я, словно попала в мертвый город. Чернобыль, мать его через сраку.
Замерла на месте и прислушалась. Ни единого звука, кроме ветра, шумящего в поникшей желтой листве на деревьях. Я решила не задерживаться в этом месте и по-быстрому сматывать оттуда. Пока не случилось что-то еще, пока я не вляпалась в очередное дерьмо похлеще предыдущего.
Внезапно раздалось громкое шуршание и я, резко обернувшись, увидела большую черную собаку, стоявшую метрах в пяти от меня. Она зарычала и грозно ощерилась, обнажив острые клыки. Не знаю, было бы мне легче, если бы на месте собаки был человек, но тогда я неслабо перепугалась. Раньше, за несколько дней до того, как мы прилетели в Ниаракамск, страх был мне неизвестен. Я, по сути, не знала, что это за чувство. Начиная же со звонка сестры Минорского и ее новостей, страх не отпускал меня практически ни на минуту. Кризис то отступал, то возвращался опять. С новой, зловещей силой.
Собака бросилась на меня, и я побежала. Мне никогда в жизни не приходилось бегать так быстро после того дня, когда меня изнасиловали в детстве. Тогда я мчалась домой, не помня себя. Ничего не соображала. Ничего.
Я запнулась о проволоку, торчащую из земли, и едва не упала, но все-таки удержалась на ногах. Собака была уже рядом, она раскрыла пасть в желании схватить меня за ногу и в это мгновение я увидела легковой автомобиль. Выглядела машина новой, но была разбита. Багажник почти целиком вмят внутрь салона так, что задние колеса висели над землей.
Челюсти пса, брызжущего слюной и гневно рычащего, сомкнулись в паре сантиметров от моей лодыжки, когда я вновь сорвалась с места. Когда до автомобиля осталось меньше двух метров, мою босую пятку на левой ноге пронзила адская боль. Ступню, будто насквозь пропороло лезвие здоровенного ножа. Понятия не имею, на что наступила. Но я не обращала внимания, слишком боялась бегущей за мной собаки. Боялась зубов, рвущих плоть, опасалась за свою внешность. За свое лицо и так уже изуродованное. Но что такое кулак Бартенева по сравнению с разрывающими в клочья челюстями?
Да и вдобавок ко всему не хватало только того, чтобы еще и гребаная собака мне вставила. [смеется]
Машина оказалась не заперта. Я уселась за руль и захлопнула дверь. Пес тут же бросился на нее, принялся бить лапами по металлу, лаять, его слюна брызгала на стекло. Я стала судорожно соображать, что делать дальше, но мысли безнадежно путались в голове. Открыв бардачок и вытащив его содержимое, я обнаружила среди кучи чеков и каких-то бумажек ключи от машины.
Я никогда не водила автомобиль и понятия не имею, как это делается. Но тогда, находясь в состоянии шока, я вставила первый попавшийся на брелоке ключ в замок зажигания, провернула и двигатель завелся. Случайным образом дернула за рычаг переключения передач, принялась давить на педали и автомобиль, тронувшись с места, покатился назад.
Собака стояла перед капотом, все также лая и рыча. И смотрела точно в мои глаза своими красными, бешеными зрачками. Я перевела рычаг в противоположное положение, и машина поехала вперед. Не знаю, что на меня тогда нашло, но я направила автомобиль не в сторону, прочь от этого места, а прямо на собаку. Она даже не попыталась отбежать в сторону. Левое колесо повалило пса на землю, и лай прекратился. Я услышала громкий хруст, а затем противное хлюпанье, словно что-то лопнуло под днищем. Наверняка, так оно и было.
Автомобиль дергался, прыгал, ехал, то на одних передних колесах, то приседал и ехал на задних, а меня швыряло вперед и назад, двигатель глох, мне приходилось заводить его раз пять пока, заглохнув в очередной раз, он не завелся в следующий.
Я вылезла из машины. Осмотрев пораненную ступню, увидела глубокий порез, из которого сочилась кровь. Отдышалась, потом заметила дорогу недалеко за деревьями. Выйдя на нее, огляделась, но понятия не имела, куда нужно идти. Увидела автобусную остановку и задалась вопросом, что она делает в такой глуши, но, тем не менее, заковыляла к ней.
Под навесом железной будки-остановки я уселась на деревянную скамейку, думая о том, что я здесь делаю. Что я делаю в этом говнище, думала я тогда. Что?
Почему-то рассмеялась. Вся сложившаяся история была настолько глупой…
Глазам своим не поверила, когда передо мной остановился большой импортный автобус. Не знаю, что удивило больше: сам факт того, что в таком захолустье объявился автобус или то, каким именно он был. У меня не было денег, но я вошла внутрь. Дверь за моей спиной с шипением закрылась.
И тут же я услышала стон. Приглушенный, но отчетливый. Услышала до того, как поняла, что салон автобуса абсолютно пуст. В нем не было ни единого человека, кроме меня и… беременной девушки, которая, собственно, и стонала, лежа в проеме между сиденьями.
«Помогите мне», – прошептала она, когда увидела меня: избитую, в разорванном платье, без нижнего белья, босую, с взлохмаченными волосами, с руками в крови (только в автобусе я поняла, что кровь того мужика так и осталась на моих ладонях), но… улыбающуюся.
Потому что тогда я осознала: беременной девушке, валяющейся на грязном полу роскошного автобуса с огромным неповоротливым животом, уж точно не лучше, чем мне. По-любому, не лучше.