Будет
Он написал одно слово, и оно было смыто стремительной волной. Он написал на песке, на котором теперь пустота.
Кто видел слово — ветер и море теперь будут шептать его вечно — будет, будет, будет…
— Я видел землю, пылающую в неистовстве огня; видел море, висящее паром над местом своим, я видел…
— Когда это будет, Николаос? — нетерпеливо перебил учителя маленький Артемий.
— В конце времени, — ответил ему, улыбнувшись, Николаос.
— А разве время закончится? — удивился Артемий, выдавливая ногами на сыром песке следы и рассматривая их.
— Для тебя время родилось вместе с твоими первыми следами на песке, — ответил Николаос и оставил след сандалии рядом с босым следом Артемия, добавив, — рождение и смерть всегда вместе.
Внезапная волна омыла их следы, забрав с собой, потом ещё, потом ещё…
— Время — это вода, — обрадовался придуманному сравнению Артемий. — Оно стирает все вещи. Как потоп в начале времён, когда праведный Ной воздвиг свой ковчег?
Николаос ничего не сказал на это, только прищурясь посмотрел вдаль.
И мальчик не узнал, согласился ли учитель или нет. Он посмотрел на его бороду без шевеления уст, взглянул в глаза, заметив беспристрастность, опустил взор на белоснежное шевеление платья, на руки с похожими на стигматы бордовыми венами и тоже посмотрел вдаль, где у самого горизонта восставал в величии — огненный гриб. Он был такой красивый и огромный, такой светоносный и лучезарный, что Артемий от восхищения запрыгал и захлопал в ладоши.
— Как красиво, Николаос!
Старик улыбнулся, приподняв усы свои, и сказал:
— Это горит языческий храм Артемиды. Горит не первый раз, и надеюсь, последний.
— Не первый? — спросил Артемий. — Кто же поджёг его сейчас и поджигал раньше? И разве богиня Артемида не в силах защитить своё место на Земле?
Николаос подумал немного, погладив бороду, словно вспоминая, и сказал:
— Его поставили на болотах на угле и шерсти, строил Херсифрон и его сын Метаген, ваяли Пеонит и Деметрий. Его окружали сто двадцать семь колонн. Внутри стояла статуя Артемиды. Его разрушали землетрясения, поджог Герострат в день рождения царя Александра. Его отстраивал Хейрократ, ваяли скульптуры Пракситель и Скопас. Но снова поджигали по злобе, по гордыне и тщеславии.
— А ныне поджёг гнев Божий? — спросил любопытный мальчик.
— Бог не изменен. Он не гневается и не радуется. Но гнев Божий — это переполненная чаша людских беззаконий, которая выливается на них огнём. Люди сами наказывают себя своей корыстью. Эфес, Эфес! Ты изгнал апостола Павла от себя, но пустил готов, которые разрушили твои пожирающие детей языческие храмы!
— Как это, люди сами себя наказывают? — не понял слов учителя Артемий. — Это если я залезу на вон ту гору и прыгну с неё, то разобьюсь, зная, что нельзя прыгать на скалы?
Николаос улыбнулся мальчику и сказал:
— Мы живём тогда, когда время разделилось на тьму и свет, который осветил эти последние времена. Завеса иерусалимская разодрана вот уже четвёртый век, тьма рассеяна, открыты врата истины. И проложена дорога в Царство Небесное, — потом помолчал и добавил, вспоминая императоров-гонителей — Жаль, что не видят этот пожар Диоклетиан с Максимианом. Они бы поняли, что так, как этот огонь внезапно и величественно придёт день Господень, как тать ночью. Сам Господь при звуке трубы и гласе Архангела сойдёт с неба. Мёртвые во Христе воскреснут, а оставшиеся в живых вместе с ними восхищены будут на облаках и встретятся с Господом на воздухе, и так будут с Ним вечно.
— Когда же это будет? — допытывал мальчик.
Николаос молчал.
— А? — спросил мальчик. — Когда придёт день Господень? Когда это будет?
Николаос протёр уставшие от огненного зрелища глаза, пожал плечами и сказал:
— Спящие спят ночью, и упивающиеся упиваются ночью. Мы же, будучи сынами дня, будем трезвиться, облекшись в броню веры и любви. И молиться, непрестанно молиться.
Артемий ничего не понял, но согласился с учителем и перекрестился одним пальцем.
Огонь на другом берегу разросся, перемешавшись с чёрным дымом, поднялся до небес и, словно грозовая туча, начал надвигаться на Миру. Ещё немного и чёрные клубы, закрыв солнце, были над головами Николаоса и Артемия. Стало темно.
Вдруг сзади раздался крик испуганной девочки:
— Николаос! Николаос! Это конец мира?
Девочка подбежала к ним, обнялась с Артемием и, отдышавшись, сказала:
— Страшно как! — показала рукой на светопредставление. — Это чудо такое?
Николаос улыбнулся ей и ответил:
— Чудо в том, что храм Артемиды горит последний раз, и никто никогда его больше не восставит. - Не бойся, Аглая, это не конец мира, скорее начало нового мира.
Девочка кивнула головой и улыбнулась.
— К нам в Миру прибыл корабль с продовольствием из Италии, — уже спокойно сказала она. — Большой корабль! На нём капитан всем рассказывает, что видел тебя во сне. И ты ему велел сюда прибыть, потому, как голод постиг Ликию. Так вон он ищет тебя, Николаос, и хочет встретиться и креститься.
Старик улыбнулся ей и сказал:
— Слава Богу, Аглая.
Он пошёл потихоньку в порт, понимая, что ребята ещё желают остаться и посмотреть на пожар. Он благодарил Бога за Его ответ на молитвы, за это чудо возгорания оплота язычества по одному только его слову.
— Что говорил тебе Николаос? — спросила девочка Артемия, когда старик скрылся из виду.
— О будущем говорил, — ответил мальчик.
— А что будет в будущем?
Артемий показал пальцем вперёд, на зарево.
— Вот так будет, только в тысячу раз больше.
— Ой! Страшно! — обняла Аглая Артемия.
Мальчик тоже её обнял.
— Нет, — сказал он. — Страшно не будет. Страшно будет только для тех, кто не верит.
— А я верю, я верю! — прокричала Аглая. — Я даже на службу к Николаосу хожу по воскресеньям.
Мальчик улыбнулся ей и сказал:
— Пойдём в порт?
Но они не успели уйти. В один миг поднялся сильный ветер, пошёл дождь, море поднялось и разлилось вокруг, оставив на берегу, где стояли дети, половину плетра . Стало совсем темно. И в этой темноте, в буйстве стихии разверзлось небо и на ребят упал солнечный луч. Тёплый, ласковый свет осветил маленький получившийся остров, прогнав дождь, утихомирив ветер. Артемий и Аглая даже не успели испугаться, так всё произошло стремительно. Но вот и дальше море отступило, тучи развеялись, и стало светло, как и раньше. Только пожара впереди уже не было.
Ребята вдруг услышали сзади гул. Повернулись и увидели подъехавшую огромную белую со стеклянными окнами повозку. Большая синяя латинская надпись «Pegas Touristic» проходила по всему её боку.
— А это что за чудо такое? — спросил Артемий у девочки.
Аглая изумлённо пожала плечами.
— Может из Рима привёзли? — предложила она. — Но я его не видела на корабле.
— А может это сам император? — уже шепотом сказал мальчик. — Поклонись.
Дети слегка наклонили голову, не переставая смотреть на сверкающий на солнце обоз.
Дверь его открылась, и вышел лысеватый молодой мужчина в рубахе с обрезанными рукавами и парусиновых синих штанах. На ногах его были сандалии из коричневой кожи.
— Выходим из автобуса, — сказал он внутрь повозки на незнакомом языке, но почему-то хорошо понятном детям, — и проходим за мной на берег.
Из этого автобуса начали выходить люди — мужчины, женщины, дети, странно одетые в разноцветные одежды. У всех на груди были маленькие синие круги с белой надписью «Abas».
— Вниз не падаем! Десять минут, чтобы сфотографироваться и едем дальше в Демре. Напоминаю, что нас ждут ликийские гробницы, амфитеатр, храм Николы Чудотворца, дальше на яхте подводный город, катаемся, купаемся… Жарко сегодня, потому берём воду, фотоаппараты, деньги.
Люди подходили к обрыву по одному, по двое. Стояли, улыбаясь, словно позировали художнику, другому человеку, который поднимал к ним руки с маленьким предметом, нажимал на него пальцем. И никто совсем не замечал Артемия с Аглаей. И никто словно не видел зарева пожара на том берегу.
— Как-то одна моя экскурсия состояла из одних только священников из России, - сказал главный человек в парусиновых штанах женщине. — Так я сам сел и слушал, что говорили они о святом Николае. Много чего узнал. Например, что в России есть два праздника в году — Никола зимний, в день его смерти. И Никола вешний, в день переноса его мощей в город Бари.
— Николаос не умер! — вырвалось у Артемия.
Но его словно не услышали, даже не повернулись к нему, будто прежде стоявших у обрыва мальчика и девочки не было для этих новых людей.
— Мысленно перемещаемся на полтора тысячелетия! — пригасил жестами лысеватый человек. — На том берегу некогда стоял величественный храм Артемиды. Его поджигали много раз и, в конце концов, он сгорел совсем. Ну, садимся в автобус!
И вот они забрались в повозку, которая заревела, задымила, тронулась и быстро скрылась за скалы.
— В этом мире нет ничего постоянного, — услышали ребята сзади голос Николаоса.
Старик подошёл к ним со стороны моря, и они, сырые, начали наперебой и спрашивать его о том, как ему удалось это ирассказывать о случившемся ранее. А он, как будто их не слышал, посмотрел вдаль на сгоревший храм Артемиды и сказал:
— Печально то, что и наш храм превратится в набор камней. Люди будут летать как птицы, видеть и слышать друг друга на разных концах Земли. Но в нашем алтаре уже не будет молитв, престол превратиться в обычный камень и туда будут пускать людей только для того, чтобы забрать у них деньги. Это будет, будет…
— То есть не будет веры? — спросила Аглая.
Николаос помолчал.
—Знаете, каждой вещи своё время, каждая вещь ценна в своё время, — сказал он.
— Значит и языческий храм раньше был необходим? — робко предположил Артемий.
Николаос ничего не ответил, долго молчал, потом сказал:
— В Царстве Небесном ведь тоже не будет веры, потому что верить будет не в Кого. И храмов не будет, икон не будет.
— Да? — удивился Артемий.
— Да. Как и в Эдеме, — сказал старик, — Потому, что Бог будет с нами среди прохлады дня.
Они пошли втроём в город и ребята, почти молча, каждый думал о своём, Артемий думал о большой гремящей повозке, как хорошо было на ней прокатиться, а Аглая о той вещи, которая была у неё спрятана в руке — акуратно вырезанная прямоугольная пластина с цифрами и непонятной надписью Mastercard, которую девочка подобрала после уехавшей повозки. Продырявлю и повешу на шею, — подумала Аглая, — на зависть девчонкам.
Конец