- Не так скоро, - улыбнулся я. – Мне будет нужен ещё укол. И переодеться.
- Ещё укол? – возмутился Вобла. – Хорошенькое дело! Полагаете, это можно вводить столько, сколько вам хотелось бы, и так часто, как вам хотелось бы? У вас, может быть, есть запасная печень? Так пошлите за ней – она вам скоро понадобится.
- Сейчас пошлю, - пообещал я. – А вы, сделайте одолжение, пришлите ко мне мисс Кленчер. С лекарством.
Поворчав на меня ещё немного, он всё-таки пошёл и позвал.
Мэрги Кленчер явилась, сдержанная и строгая, с поджатыми губами.
- Мистер Холмс, доктор Мэртон сказал, что вы хотите уйти. Разве ваше плечо уже перестало вас беспокоить?
- Нет, конечно. Зачем бы я просил лекарства, будь это так?
- В таком случае, вы поступаете менее умно, чем мы привыкли от вас ожидать. Вот, смерьте-ка температуру.
Её голос звучал так непреклонно, что я безропотно взял градусник, сунул его, холодный и пощипывающий язык спиртом, в рот и застыл, как соляной столп, ожидая, пока ртутный столбик покажет настоящие размеры моей глупости.
Очевидно, размеры оказались внушительными, потому что Мэрги, только глянув на показания термометра, сокрушённо покачала головой и поспешно стряхнула ртуть.
- Если бы доктор Уотсон был здесь...
- Мисс Кленчер, я сам этого хочу, - быстро перебил я. – Но он вряд ли сможет быть здесь, пока я не побываю там, понимаете? Мне нужно идти.
- У вас даже одежды с собой нет. Или вы собираетесь отправиться в полицию в маскарадном костюме моряка-пропойцы?
- Нет, я зайду переодеться к себе на Бейкер-стрит.
- Мистер Холмс, не будьте наивны и не переоценивайте себя – у вас до полицейского управления добраться едва ли сил хватит, а уж куда-то заходить... – она махнула рукой.
- Ну, и какой вы видите выход?
Мэрги задумалась на мгновение, после чего решительно кивнула:
- Вот что: я сама принесу вам одежду. Пишите записку вашей квартирной хозяйке.
- Но... вас это затруднит, - слабо засопротивлялся я.
- Меньше, чем вас. Обождите, я принесу карандаш и бумагу.
- Не надо. У меня есть карандаш и бумага, - я вырвал листок из записной книжки. Как писать? «Миссис Хадсон, выдайте подательнице сего пару брюк для меня»? – я усмехнулся.
- Не обязательно именно в таких словах, - серьёзно сказала Мэрги. Напишите: «Миссис Хадсон, позвольте женщине, которая доставит эту записку, забрать кое-какие вещи из моей комнаты». Этого будет достаточно.
Я написал требуемое, свернул листок и отдал записку Мэрги.
- Я принесу вам одежду, а уже потом сделаю инъекцию – ждите. Не то её обезболивающего действия не хватит.
Я кивнул, и она, оставив лекарство на тумбочке, вышла.
МЭРГИ КЛЕНЧЕР.
За исполнение роли посыльного я взялась, признаться не без тайной мысли – мне давно хотелось посмотреть, как живут мистер Холмс и доктор Уотсон.
«Надо полагать, их жилище сильно отличается от дома моего отца, - думала я про себя, торопливо шагая по тротуару в меру оживлённой Бейкер-стрит. – Доктор Уотсон – человек прогрессивных взглядов, а его эксцентричный приятель – и подавно» (об эксцентричности мистера Холмса я догадывалась по рассказам самого Уотсона и Воблы Мэртона, мы были не настолько близко знакомы, чтобы я могла составить о нём собственное мнение). В нашем доме – в том доме, где я росла и воспитывалась до пятнадцати лет, одной из восьмерых братьев и сестёр, откуда убежала, проклятая, и который настиг меня в лице моего старшего брата даже здесь, в Лондоне, мне всегда казалось тихо и до боли тоскливо. Громкий разговор, смех, любое проявление эмоций считалось верхом непристойности. Из картин – иконы, из чтения – библия. Рукоделие. Молитва. Послушание. Не могла себе даже представить неприбранную постель, брошенную просто так, без места, книгу, брошку, котёнка, свернувшегося в кресле. Не могла себе представить хоть пряник в неурочный час, хоть глоток молока в постный день. Однажды я спросила мать, как же во время поста она кормила нас, младенцев, грудью – ведь это грех? Мне было года три. Отец ударил меня по щеке так, что я полетела с маху на пол и, ударившись о ножку стола, рассекла бровь. Но не заплакала – я уже тогда боялась плакать при нём. А шрам над бровью хорошо виден и сейчас. Когда Эдвард при встрече милостиво и холодно поцеловал меня в лоб, он откликнулся на этот братский поцелуй искрой внезапно ожившей детской боли, и я закостенела в Эдвардовых объятьях.
Поэтому для меня было чудом, фокусом, когда на мой вопрос о религиозных взглядах Уотсон совершенно беззаботно ответил, что посещает церковь крайне редко, а Холмс «по-моему, агностик». «Ему, в таком случае, наверное, нечего бояться ада, - сказала я тогда. – Ну а вы?»
Он улыбнулся мне своей чудесной улыбкой и ответил, что в аду уже был и теперь знает его точное местоположение: пересохшая долина Шантадирага в Афганистане. А другого ада он не боится.
За мыслями и воспоминаниями я не заметила, как оказалась перед нужной мне дверью. Я потянула кисточку звонка, и в глубине дома забрякал колокольчик, звук которого вскоре сменился звуком шагов.
Я и раньше довольно живо представляла себе миссис Хадсон по рассказам доктора Уотсона, поэтому мне было особенно интересно сравнить своё представление о ней с оригиналом.
Надо признаться, я ожидала увидеть пожилую даму, почти старушку, в чистеньком чепце и переднике. Чепец и передник, действительно, что называется, имели место, но по возрасту миссис Хадсон оказалась едва ли намного старше нашей Лиз Колверт. Правда, у неё обильно пробивалась седина, но, полагаю, не от возраста, а от перенесённых потерь – Уотсон говорил, будто она вдова и уже давно не имеет никого из близкой родни, кроме двоюродного племянника, какой-то ещё внучатой племянницы и не то троюродной, не то ещё более отдалённой сестры. Держалась она подчёркнуто прямо, но, когда заговорила, сразу показалась мне куда приветливее и проще, несмотря на очень внимательный, даже цепкий взгляд. У неё был правильный, даже подчёркнуто правильный выговор, и очень мягкий голос:
- Здравствуйте, мисс. Вы кого-то ищете?
- Нет, миссис Хадсон. Я к вам с запиской от мистера Холмса. Из госпиталя Мэрвиля.
- Надеюсь, с мистером Холмсом ничего не случилось? – вопрос был задан светски-прохладно, но в глазах метнулось глубокое беспокойство.
Я никогда не умела не только лгать, но и не говорить правды.
- Он ранен, но не тяжело. Прочтите записку, миссис Хадсон. Меня зовут Мэргерит Кленчер. Фельдшер Кленчер. Я должна отнести ему вещи, потому что ему совершенно не в чем выйти на улицу. Вот и саквояж. Вы позволите?
- Если бы он был ранен не тяжело, за вещами пришёл бы доктор Уотсон, - не без оснований заметила миссис Хадсон. - А от него, видно, не отойти.
- А если бы он был так тяжело ранен, как вы думаете, к чему ему вообще носильные вещи? Тяжёлые больные лежат в постели, а не расхаживают.
- Отчего же не доктор Уотсон, живущий здесь, а вы, незнакомая мне дама, пришли за вещами?
- К сожалению, доктор Уотсон арестован по обвинению в убийстве. У нас больной скончался.
Выражение лица миссис Хадсон сделалось озадаченным:
- Мисс Кленчер, я вас всё меньше понимаю. Разве в случае смерти пациентов их врачей арестовывают?
- Обыкновенно нет. Но в случае доктора Уотсона речь идёт о преднамеренном отравлении.
Несколько мгновений мы обе молчали, глядя друг на друга.
- Мило, - наконец, отрывисто сказала миссис Хадсон. – Ну что ж, пройдите и возьмите всё, что нужно мистеру Холмсу.
Она позволила мне самой подняться в его комнату за вещами, чего я, по правде сказать, не ожидала. Ещё перед дверью я испытала, должно быть, примерно то же, что испытывал когда-то мой отец, подходя к дверям храма: и благоговение, и любопытство, и робость перед неизвестным, и даже недоверие к тому, чему сейчас я сделаюсь сопричастной – вещественному миру его жизни.
Насколько я поняла, ни его, ни Уотсона комнаты не являлись в полном смысле спальными, хотя кровать тут и занимала две трети площади. И всё-таки, это, скорее, был кабинет. Одну стену занимал книжный стеллаж, уставленный, кроме книг, чем угодно. Журналы и папки с какими-то вырезками, коробки, флаконы, реторты и колбы, образцы минералов, фарфоровые и деревянные фигурки, ноты, раковина с розовой нежной окраской, человеческий череп, модель парусного корабля, подсвечник и большой амбарный замок соседствовали здесь в полном согласии. На прикроватной тумбочке стояли графин с водой, микроскоп и пепельница, на кровати, небрежно застеленной атласным покрывалом, лежал скомканный шотландский плед, на котором, свернувшись, спала рыжая кошка. Единственным предметом, к которому хозяин, как видно, относился с известным пиететом, была, пожалуй, скрипка. Она лежала аккуратно и одиноко на другом узком столике в ногах кровати, в тёмно-красном футляре с золотым вензелем. В комнате стоял устойчивый запах табака, едких химикалиев, кофе, чернил и, по-моему, полыни. И так же, насколько я могла вспомнить, всегда пахло от самого Холмса, разве что тоньше, слабее.
Я открыла двустворчатый гардероб и принялась подбирать костюм. Мне показалось, лучше выбрать мягкую куртку, чем сюртук – его больному плечу будет удобнее – и бриджи цвета мокрого песка, практичные и немнущиеся. Всё это я аккуратно уложила в саквояж, и, уже уходя, не утерпела – заглянула в приоткрытую дверь другой комнаты – комнаты доктора. Мне хотелось, как в детской игре «найти пять отличий».
Комната Уотсона была больше и светлее. Шторы на окнах тонкие, кремовые, а не светозащитные, глухие, как у Холмса. Кровать – гораздо уже, чем у его соседа – аккуратно застелена: ни скомканных пледов, ни котят. На столе – большом, письменном – стопка исписанной бумаги, чернильный прибор, верхний ящик немного выдвинут. Я вытянула шею и разглядела корешки билетов тотализатора и тусклую рукоятку какого-то оружия. «Игрок и бретёр», - про себя хихикнула я – так мало подходили к Уотсону оба эти термина.
Но тут внизу снова раздались шаги миссис Хадсон, и я поспешно отскочила от дверей.
Когда я вернулась в госпиталь, уже порядочно завечерело. Холмс ожидал меня, сидя в постели и баюкая свою левую, подвязанную руку, правой.
- Болит? – сочувственно спросила я.
- Болит.
- Вот, я принесла вам одежду. Но прежде, чем вы станете переодеваться, давайте сделаем укол.
Он вдруг улыбнулся:
- Оказывается, я никогда вас не видел в обычной одежде – только в униформе. Вам к лицу маренго.
- Возможно. Вот только это не маренго, а просто серый.
- О нет, - сказал он, и улыбка стала насмешливой. – Это не «просто серый». У вас, мисс Кленчер, вообще, как я замечаю, всё очень непросто.
Я не нашлась с ответом, а он засучил расстёгнутый рукав сорочки и протянул руку мне:
- Прошу вас, сделайте мне инъекцию, мисс Кленчер. Не будем больше терять время.
Сделав укол, я вышла, чтобы дать ему возможность переодеть бельё и брюки, и вернулась помочь надеть и застегнуть куртку.
Несмотря на новую порцию сетронала, переодевание далось ему очень нелегко. Его высокий бледный лоб взмок от пота. Он дрожал, а продевая левую руку в рукав, явственно скрипнул зубами. Я попыталась помочь ему, но он поспешно отстранился с болезненным вскриком:
- Нет-нет, пожалуйста... прошу вас!
Я отдёрнула протянутую, было, руку.
- Но вы сможете идти?
- Безусловно.
- Мне придётся сопровождать вас... – решительно заявила я. – В конце концов, это – мой профессиональный долг. Я отвечаю за вас перед доктором Уотсоном.