Пустая квартира, из которой нужно бы съехать.. Перекати-поле. Я – перекати-поле. Смотрю поверх древнего монитора в нелепую стену с косо поклееными обоями. Как достало. Бесконечная вереница съемных хат, не радующих уютом, нет в них жизни. И, кажется, никогда не было. На полу валяются бессчетные листы блокнотов неизвестно какой давности. Ты просила меня написать сказку… Когда это было? Вчера? Или много лет назад? Не знаю, не помню. Но… Да, конечно, дорогая, я сделаю это для тебя. Твоя личная сказка ждет тебя.
Среди заготовок, пахнущих железом, из которых, возможно, родится прекрасное и смертельное оружие или добротный созидающий инструмент, как рождается прекрасный бриллиант из невзрачного камешка - сына гор, при огранке; среди разнообразных молотов, молотков и молоточков; среди точильных камней, темных, как стариковские ладони, в кузне, на отшибе деревни звучал негромкий, с хрипотцой, голос.
Казалось, он рассказывал историю, древнюю, как мир, самим стенам и развешанной по ним утвари.
- Плащ с капюшоном цвета зимних сумерек, в руке тонкий посох с распускающимися почками на верхушке и увядающими листьями ближе к комельку.
Бредет по дороге высокая тонкая фигура, прямая, как дорога в пекло, легкая, как пушинка, гибкая, как прибрежный тростник, одинаково годный как на отравленные стрелы, так и на флейту с голосом обиженного ребенка...
Не дрогнет под напором ветра, не испугается грозы, идет с целенаправленностью течения большой реки...
Лишь изредка сверкнут из-под капюшона серо-зеленые глаза - глаза цвета стихийного бедствия.
Куда идет?
Зачем?
Люди не знают того но одновременно и боятся и надеются встретить её. Именно так.
Боятся и надеются... Ибо переменчив нрав Хранительницы Тени как форма клубов тумана летним вечером, как образы, что видят глаза человеческие в темной комнате при свете одного лишь огарка свечи, как тени в грозовом облаке и как погода в середине июля - в самый сенокос. Многое доступно ей, бредущей по дороге неведомо куда, многое может она...
Может счастьем одарить, а может и навек горемыкой сделать...
- Деда-аа... протянул просительно внук кузнеца, притулившийся между почти готовым уже плугом и кованой калиткой задуманной заезжим художником для местного богатея.
- Дед, а всё ж зачем идет-то она? Чего ищет?
Настороженно вслушивалась совсем юная еще заготовка меча, лёжа на наковальне.
Задумчиво внимали стены.
- Не знаю, внучок, не знаю... - протянул старик, почти отживший свое, но помнящий жизнь, дело, легенды.
- Может счастье свое? Да только кто ж ее-то одарит, коли каждый только блага от нее и ждет... Или боится до одури. Разве другого Хранителя встретит...
Как тебе эта сказка? Может, понравится… Только не исчезай. Не пропади, маленькая искорка, отразившаяся от живой и настоящей тебя, отразившаяся через многие зеркала, кабели и провода, через серверы и прочую не очень понятную мне хрень… Я ведь слишком стар для новых технологий… Я старый Пёс без одного клыка, который почти потерял надежду. Я – идиот, потерявшийся во времени. Бесконечно больное создание, живущее под действием разнообразных медикаментов… Пью чай, закусывая ноотропами, ложусь спать со снотворными и нейролептиками… Зачем я нужен тебе? Написать сказку? Вместе? Да ты шутишь…. Ладно… Я продолжу - с твоего позволения…
В густом лесу, помнившем древние времена, возле речушки, говорливой и звонкой, как девочка-подросток, под тяжелым взглядом старого дуба, всегда радовавшего грибников отборными белыми грибами, в истоптанном босыми пятками круге возился темноволосый мальчуган лет десяти.
Что он делал – с первого взгляда понять было сложно. Чурочка в центре круга, в нее изо всех мальчишеских сил всажен отцовский охотничий нож, истончившийся у рукоятки. Резкий прыжок – и – на мгновение мелькает молодой щенок, покрытый густой темной шерстью. Да только на мгновение… А потом снова те же действующие лица: лес, взирающий свысока, речка, бормочущая что-то ободряюще и мальчишка-оборвыш с раздосадованным выражением на чумазой мордочке.
Все знают издревле, что кузнецы с нечистой силой дружны. Не зря же кузница на отшибе стоит и каждый, кто за надобностью к мастеру ходил, плюется, выходя из маленькой старой избушки кузнеца. Старый Дядько-кузнец, как его все называли, хотя он больше в деды годился всему населению деревни разом, вообще не располагал к долгим беседам. Хмыкал, гудел что-то при разговоре в густую бороду, но никогда никто не оставался недовольным его работой.
А вот внучка его недолюбливали даже больше, чем самого кузнеца. И если деда побаивались – то внука просто терпеть не могли. Правда он и не тяготился особо этим.
Лет пять ему было – пошел в люди, не приняли его… дети поколотили старшие, взрослые не заступились, да и собаки со всей деревни облаяли, чуть не покусали даже.
С тех пор не совался внук кузнеца в деревню, своими делами занимался – чудными да непонятными.
В то время, как кузнецов внук у реки чрез пенек кувыркался, люд деревенский недоброе замыслил. Слухи давно ходили, будто мальчонка не зря людей дичится, да и с деревенскими не водится, да и собаки местные не так просто его терпеть не могут.
Народ чужаков с древних пор не любит и нет-нет, да и измыслит про чужака что нелепое, так просто - потому что чужой.
К вечеру ближе в деревне созрел вердикт - мол, оборотень мальчишка кузнецов. Может подозрел кто занятья его странные, а может и просто от нечего делать придумали - известно ведь - бездельный народ на выдумки горазд.
Один мужик хмельным глаза залил, поблазнилось ему что-то, да и пошёл деревню баламутить. А дальше, как всегда - дурному подпевалы найдутся.
Второй подтянулся, да третий, бабы заголосили - у одной вроде как куренок пропал, у другой волки овечку зарезали, все в одну копну свалили, да до кучи еще вспомнили, что лет семь тому ребятенок пропал, правда нашли потом - утоп, горемычный по недосмотру старших, да и внуку Дядьки-кузнеца тогда неведомо сколько годочков было, но это уже неважно. В общем - всё, как водится.
И собрался народ, похватали топоры да вилы. И пошел народ с оборотнем проклятым воевать.
В тот момент потемнело небо, будто обозлилось на кого. Затянулось тучами, дескать, смотреть на вас проклятых не хочу.
Мальчишка шумно выдохнул и поднял голову. Вот и сумерки. Да еще и дождь бы не пошел. Дед, поругиваясь и бормоча себе под нос, будет сушить одежку непутевого внука. Нет уж! Надо домой бежать немедля. Волчьим наметом причем – десяток шагов бегом, десяток – быстрым шагом, и не устаешь и быстрее получается.
Издалека еще парень зарево увидал. «Что горит-то? Али дед ботву прошлогоднюю пожечь решил?» - подумалось ему.
Ближе подбежал – увидал непонятное. Изба их горела, огонь, будто ласковый пес облизывал край крыши, дранка весело и довольно потрескивала.
Рядом с избушкой стоял Дядько-кузнец. Гордо стоял, плечи расправив. Вокруг обступили его людишки деревенские, злые да жалкие с топорами, вилами, кольями, кое-где в толпе виднелись факелы.
На мгновение почудилось мальчонке, будто матерый волчище среди деревенских шавок стоит, те оскалились, а подойти не решаются.
Наваждение рассеялось и увидал вновь мальчуган деда своего, уставшего, но несгибаемого. И с глазами дедовскими взглядом встретился. Забота там была о нем и отрешенное спокойствие.
В руках Дядьки Кузнеца был небольшой горшочек, исписанный непонятными значками. Колдовство, думают.
Вот из-за горшочка этого и столпились вокруг поселяне, не смея приблизиться.
Отвлекся дед, внука заметив издалека, мотнул головой вправо-влево, да тут и нашелся смельчак среди толпы, кинулся на кузнеца, и остальные тут же навалились.
И увидел юный оборотень вспышку будто от молнии. Потом грохот раздался страшный, как если бы небо на землю упало.
Зажмурился щенок, уши прижал и, тихо поскуливая пополз. Да не оттуда, а туда.
Пахло сладко и отвратительно кровью да мясом горелым. Учуял пес юный знакомый и родной запах, но был он рассеян по всему пожарищу. Догорала изба, потрескивая, лежали вокруг тряпки да мяса куски.