(Из книги " На запредельных Соловках")
Земные дни Христа Второй Голгофы - Серафима Умиленного (Михаила Александровича Романова)
На Соловках ему Божия Матерь являлась несчетное множество раз. Да что являлась - не отступала. Таинственно ходила за ним как ревностная Мать, едва ли не выслеживала. И дарила от щедрот Своих как из рога изобилия, так что диву давался, едва с ума не сходил.
Как это возможно: в ледяном лагере смерти - вечная жизнь? Как это возможно: круглосуточные пресуществления? Как это возможно: с неба падают мирровые масла? Как это возможно: в лагере смерти победа над смертью?.. "Смертью смерть поправ" - не книжно-воспоминательно по евангелию, а сейчас, вживе! О!
О, если бы видели затравленные трясущиеся "лихорадки"* и даже братья его Серафимовы - если бы увидели они, как Царица ходит за ними и обнимает их, как Мати Премилосердная, как рассчитывает каждую скорбиночку, как берет на Себя, помазует и воздает тысячекрат. О, тогда не боялись бы они скорбей. Тогда поняли бы: нет для истинных учеников Христа ни смерти, ни воскресения, но непрестанные пресуществления.
Сколько их, пресуществлений из жизни в смерть, из смерти в жизнь, из болезни в воскресение, из отчаяния в восхищение прошел он! Нескончаемая, к небесам взметнувшаяся лестница пресуществлений. Под конец даже стало привычно. С двух до трех угасает, уходит куда-то, растворяется в небытии. Исчезает буквально физически, так что братья с соседних нар говорят: "Где Серафим? Нет его?" И вдруг проявляется неожиданно для себя самого: что это? И вкушает неизреченное благоухание, ум восхищается к престолу небесного Златоуста.
Богородица может явиться кому угодно. Хотя бы 17-летней топ-модели в Эквадоре или даже кающемуся гомо с мистической гостией в устах. Но вот так - чтобы завернула в Свои ризы, взяла на руки и вознесла к престолу Премудрости? Такого удела сподобляет лишь истинных Ее иерархов, миропомазанных царей.
Таков Михаил Романов, последний русский государь. Чего стоит русская история без его превосхищенных ежедневных 24-часовых литургий? Началась она где-то в раннем средневековье от Аскольда-Николая, истинного крестителя. А завершилась другим Николаем - Вторым Романовым, и вслед за ним негаснущим светильником Соловецким, Михаилом Романовым, христом Второй Голгофы. А на земле скудно жилось ему.
Любовь какой нет на земле - первое о нем впечатление. Сосуд несказанной, до разрыва сердца любви. Сколько запечатлел этих зэков страстнЫх, скелетов вытянувшихся, как на картинах Эль Греко - сто тысяч боговидцев у врат Брачного Чертога. Что сказать об этих ста тысячах? Каждый из них отдал самое сокровенное - сокровищницу души, последнюю каплю Грааля из сердца. Препровождал их и встречал. и здесь же помазАл, и любовь их в себе запечатлел.
Нельзя говорить о Серафиме отдельно от кого-то. Он - соловецкая симфония ста миллионов предсмертных вздохов, ста тысяч преображенных столпов. О нем, последнем из последних, вообще невозможно говорить без превосходных степеней и преизобильных излияний.
И нигде ему на земле покоя нет. И вечный покой в его сердце, расширившемся больше царского, вместившем предсмертные стоны уже другого государства - превосхищенных Соловков.
О, в какие дали далекие и высоты высокие увлекал Серафимушка Соловецкий души вслед за собой! Нескончаемым потоком шли за ним, как многотысячные стада за евангельским Пастырем. А в 12 ночи соберет трех "девок-лихорадок" верных, что готовы за него в огонь и воду. И затянут вместе:
Сходила Царица
сходила Владычица
с Небесных кругов
становилася Царица,
становилася Владычица
у сиротских Ворот.
Говорила Царица
говорила Владычица
сиротам и вдовицам
и благочестивым девицам.
Не ходите девы никуда,
ни в миры ни в беседы,
ни в мирские суеты.
Если же послушаете Меня,
Я вам сошью ризы белые
с ангелами и архангелами.
Но если мало того,
Я Сына Своего Возлюбленного
пошлю к вам.
Если ж мало того,
Я Сама с небес сойду
и в Царство вечное вас введу.
Там будете век вековать,
вечно царствовать.
Что бы ни пел - слезы нескончаемо. Откуда только у человека слез столько? Крови 5 литров, а слез - точно из них одних состоит, неизреченные какие-то составы соловецкие слез горьких. Текут и текут, и становятся все слаще, пока не преупокояется внутренняя.
Посмотрит глубоко-глубоко, и взгляд его скажет: "Се истинная вера, дщерь моя. И будете век вековать, вечно царствовать". И прибавит молчаливо: "со мной". Но они услышат - другим слухом, от него же обретенным.
Не понимал никто тайны его присутствия среди тысяч душ. Вроде бы лежит в прострации или валяется близ лужи бузулукской. А душа относится к огненным алтарям, к свечам неподдельным, горящим, незатухающим. Не больше, чем на 1/1000 пребывал в худеньком тельце, облысевший, с многоскорбными глазами да черными ноженьками. А большей частью - в бессмертных телах являлся ближним своим. Русский царь взошел на престол билокации. В бессмертных телах, как Христос Второй Голгофы, преображался и являлся. Здесь и 40 дней явлений Христа, и Пятидесятница, и солнечные языки - но только невидимо.
Тысячи могли бы сегодня, восстав из гроба, сказать: "Как же, помню! Серафимушка святой приходил с маслами, ранки мне помазал". "Как же, помню: немцы напирали, не выбраться из окружения, дивизия обречена... А старец в белых одеждах с маслами по небу идет, и расступаются полчища вражии в страхе. А он маслами солдат на поле брани помазует, поднимает как детей своих, целует, к сердцу прижимает, оплакивает, воскрешает их из мертвых и восхищает куда-то в солнечные светлые миры, еще не открытые никому".
Однажды в сердцах после простой деревенской трапезы ("лихорадки" заезжие пришли под благословение):
"Вы, девки, мне дороже княгинь и княжен разных. И радость общения с вами, радость блаженств соловецких не променял бы ни на что, ни на одну корону царскую. О, если бы знали цари земные, какое Царство приготовил Господь любящим Его! Просили бы еще и еще крестов и помазались на кресты. И тогда их царства бы благоухали вместе с ними, и нетленными мощами украсилась бы матушка наша Святая Русь.
Но так будет! Подожди, подожди, любимая моя. Преобразится еще Русь Святая. Сойдет на нее вожделенный мир и солнечное царство. Умножатся святые, Христос как бы воскреснет и придет заново. И начнется новая ступень, начертается новое евангелие - Царства. О, счастливое время тогда будет! Преобразится тогда отец ваш, и многие узнают, кто я".
После атомного взрыва под Оренбургом (танки летели на несколько метров над землею; в огненное месиво, в прах обращались металл, тела человеческие, кожаные ремни, чугунные котелки; в небо взметались камни, выкорчеванные деревья...) ходил в атомную пустыню и, ничего не боясь, освящал.
В Оренбурге под Тоцком переоденется в светское, чтобы никто не узнал, и на последней остановке электрички сойдет. А дальше - пешком, с посохом. И исчезает куда-то в предрассветную мглу, в облако, растворяется, чтобы никто не опознал, поскольку пути нет и солдатские дозоры кругом. Спустя несколько часов так же появляется: неведомо как и откуда, радостный. В руках стеклянный сосуд и помазок. А за "горбиком" (маленький рюкзачок) епитрахиль и крестик.
Рассказывал потом: "Люди, оставшиеся на месте атомного взрыва, стали как обуглившиеся призраки, никому не нужные. Оцепили их как в резервации. Никуда не пускают, скрывают, медикаментов не дают. А души Божии. Заживо их заперли хуже, чем на Соловках. А огонь их жжет и спасения нету. Мечется стадо без пастыря. Я к ним приходил и утешал, и помазал. И исцелялись многие. И по небесному коридору выводил их из прОклятых земель".
Однажды сказал: "Вся Россия подобна этому атомному взрыву, эксперименту коммунистов".
Его таинственное, до поры скрываемое имя Михаил Романов можно было прочесть как бы между строк.
Однажды у Александра (сына Ольги и Василия, приютивших его в Бузулуке) сломался автомобиль. Не заводится мотор, Водитель уже отчаялся. Серафим подошел к запылившейся дрыне:
- Подними-ка капот. Залезь сюда и нажми на этот рычаг.
Мотор затарахтел как положено. Александр диву дается:
- Откуда ж ты, отец, автомобиль наизусть знаешь лучше нашего?
- У меня "роллс-ройс" был, я его наизусть изучил. Но - рот на замок, об этом молчок.
- И водить умеешь, отец?
Серафим, не говоря ни слова, сел в автомобиль и исчез, опять стал невидим. Грузовая трехтонка Уральского автомобильного завода пропылила и словно испарилась. Александр закрыл от удивления глаза. Автомобиль стоял недвижно и мирно громыхал, ожидая хозяина.
На молитве таинственно восхищался. Служит, бывало, при трех "лихорадках". Те дрожат оцепенело, внимая сладчайшим гласам соловецким. Вдруг - куда пропал? Где отец наш? Нет его! Серафим Саровский, что ли, на его месте стоит? или пришел еще какой-то святой? Целый лес разросся: пни и ангелы над ними, и музыка несказанная. Восхитились, сами не зная куда.
"А отченька-то наш к престолу Отца Небесного превознесен! Ходатайствует о спасении нашем, о каждой душе говорит. Сколько их! Несчетно многие просят его о прощении и предстательстве перед Всевышним. Кто ж он, владыка наш? - неведомо. Одни говорят - царь российский. А другие - больше царя, помазанник. И больше помазанника".
Мало что понимали в его молитве. Книг никаких не было: советская власть поотбирала. Да и не нуждался отец ни в каких книгах. Точно небесное зрение у него было открыто и читал по книгам таинственным. Внимала паства неизреченной красоты его молитвам, и уста буквально мироточили.
Когда же приступал к молитве об усопших - все кругом замирало. Жизнь на земле как бы останавливалась. Открывались врата, и приходили нескончаемо много, вереницею, друг за другом, тысячами.
В молитве о ближних своих и о чадах российских уходил в вечность. Время исчезало, и вместе с ним улетали в Царство и "девки", извечные его спутницы. Время проходило незаметно. Минуты, сутки, месяцы? Никто не знал. Да и как иначе: надо тысячи препроводить, отпеть, омыть. Разве отделаешься здесь пятнадцатью минутами - благо же земного времени больше не существует?
Удивлялись чада его всему в нем: как любил он их, как прост был, какой высокой культуры и несказанной простоты. Какого смирения небесного был старец! Больше прочего любил юродствовать. Какое юродство, когда царь-помазанник - последний зэк и пьяница, валяется в грязной луже, осмеянный детишками...
Для него, свидетеля тайн вышних, земная жизнь - одно сплошное юродство и водительство таинственное. Никогда не был одинок. Никогда никому ни на что не жаловался. Собеседником был ангелов и самого Всевышнего христос Второй Голгофы Серафим.
Молился большей частью на коленях. Плакал и служил. И легко было следовать за его молитвой, и невозможно. Но кого помажет - тот вместе с ним в сферы его восхищается и блаженствует.
Видели, как по ночам над Тоцком преображался Серафим на огненном престоле, увлекая тысячи усопших жертв атомной мясорубки, воскрешая их своими слезами. Смахнет слезу, коснется ею усопшего - и тот оживает на глазах. И лик его становится прекрасным, каким представить себе не мог. И земная жизнь казалась отныне чем-то маленьким и ничтожным по сравнению с небом любви, открытым теперь.
Да, то была пропасть мировой скорби нескончаемой, безысходная пустыня смертной тоски. Но над ней воссияло солнце солнц Христовой любви - и растопилась лучами над соловецким архипелагом.
От того рыдал еще слезами умиленными, что никому сказать не мог об этом неизреченном вИдении своем и тайнопребывании. Но знал: придут наследники, и Церковь Соловецкая выстоит в последние времена. Ей Господь даст в наследство весь мир.
Боже мой, сколько богатств нетленных! Какие сокровища неизреченные накоплены для жизни будущего века! Только бы обозреть! Только бы не ослепнуть, не искуситься.
Знал тайну Святой Руси. Невозможно никуда уйти, остаешься с бессмертными ближними по одной только причине: невозможно выразить словами п р е в о с х о д я щ у ю л ю б о в ь. Как же от нее уйти? Она побеждает смерть, время, сроки. Она постоянно больше самой себя и говорит о невозможном. Потому и расстаться нельзя.
Нет разлуки, но любовь только умножается от пустыни к пустыне, от искушения к искушению.
*"лихорадки" - так Серафим называл послушниц, живших в страхе перед гонениями.