Странное происшествие, приключившееся с майором Ко

Олег Игорьин
СТРАННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ, ПРИКЛЮЧИВШЕЕСЯ С МАЙОРОМ КОВАЛЕВЫМ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ



          Вот буквально недавно, третьего дня, – точнее, третьей ночи - приснился мне странный сон. Появляется откуда-то из черно-белых приснившихся облаков Николай Васильевич Гоголь в своей знаменитой широкой накидке и, чуть прищуриваясь, спрашивает: «А что, брат-литератор, как у вас нынче с цензурой?» - «Да никак, Николай Васильевич», - отвечаю. – «Как это: никак?» - удивляется он. – «Да вроде как нет ее». - «Нет?» - снова удивляется он и в задумчивости потирает свой знаменитый нос; затем, не отнимая руки, чуть в прононс, удивляясь, пробубнил: «Странно… В России и без цензуры…». После этого стал прохаживаться в задумчивости по черно-белым облакам и обращается вновь ко мне: «Понимаешь, брат-литератор, тут у меня такое дело…». Он опять потирает нос, очевидно от смущения, и продолжает: «Будет у меня к тебе, любезный, просьба… Есть у меня неплохой рассказик… «Нос» называется… Презабавный. Хотел было опубликовать его, как только написал, да цензоры-негодяи зарезали. Расшумелись: «Грязный, мол, он, пошлый и тривиальный». Ну, может быть, немного грязный – хотя в Петербурге всегда сыро и всюду грязь; ну, немного пошлый – так это ж для читательского интереса; ну уж никак не тривиальный!.. Пришлось переделывать. Вроде бы и неплохо получился после изменений, да и Александр Сергеевич помог опубликовать; но вышло как-то не совсем то, что хотелось. А лучше сказать: совсем не то хотелось, что вышло».
          Он опять немного походил передо мной, о чем-то раздумывая.
           «Суть рассказа совсем не в носе, а в другом органе, - он усмехнулся.- Ну, ты понимаешь, в чем дело?»
          Понимаю ли я, в чем дело? – Конечно, понимаю!
           «Вот и к Мишке Булгакову обращался, но тот не смог – сказал: «цензура». А у вас, ты говоришь, нет цензуры», - он внимательно посмотрел на меня, слегка прищурив один глаз.
          Я пытаюсь ему что-то мямлить про интернет, про сайты, про рассказы, про то, что не смогу достичь таких вершин.
           «Вот и славно! Сделай рассказ так, как он задумывался. А вершины… Вершины для классиков. А ты передай суть.»
           «Кхе-кхе», - закашлял он вдруг и почему-то запрыгал на одной ноге. Потом Николай Васильевич еще немного постоял и медленно превратился в иссяко-черную ворону с длинным твердым носом и блестящими глазами-бусинками. Ворона повертела головой, расправила крылья веером и, взмахнув ими, окончательно растворилась в глубине сна.
          Вскоре я проснулся. Приснится же такое! Сказать кому – не поверят! С самим Гоголем разговаривал! А о чем? – уже стал забывать. Кажется, что-то обещал… Ух! Уже и не помню. Пытаюсь вспомнить – но никак! Да и ладно…
          Смотрю на себя в зеркало и вижу свой нос. Нос… Вспомнил! Или не нос? Вот влип так влип!
          А может попробовать?

                * * *

          Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано и сделал губами: «брр...» - что всегда он делал, когда просыпался, хотя сам не мог растолковать, по какой причине. Ковалев крепко потянулся, и тут вдруг почувствовал смутное какое-то неудобство. Даже не то, чтобы неудобство, а какую-то холодящую пустоту, появляющуюся обычно после бритья на подбородке. Но холодок был не на лице, да и не под редко бреющейся мышкой, а где-то внизу - там, где обычно тепло. По утренней привычке рука потянулась вниз, под еще спящую резинку. Рука хотела потеребить, разбудить, приподнять; и даже уже даже сладкая истома разлилась по всему телу, начиная от самой макушки и до самого маленького пальчика на ноге. Но, к величайшему изумлению, туда, куда опустилась рука, ничего  не было! Не то, чтобы совсем ничего - а не было привычного. Испугавшись, Ковалев засунул другую руку - точно, нет! Он начал активно двумя руками щупать, чтобы узнать: не спит ли он? - кажется, не спит. Коллежский асессор Ковалев вскочил с кровати, посмотрел вниз: нет, ничего не было!.. «Пипец!» Он быстро оделся и полетел прямо к обер-полицмейстеру.
          Но между тем необходимо сказать что-нибудь о Ковалеве, чтобы читатель мог видеть, какого рода был этот коллежский асессор. Коллежских асессоров, которые получают это звание с помощью ученых аттестатов, никак нельзя сравнивать с теми коллежскими асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода. Ученые коллежские асессоры... Но Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет. То же разумей и о всех званиях и чинах. Ковалев был кавказский коллежский асессор. Он два года только еще состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором. «Послушай, голубушка, - говорил он обыкновенно, встретив на станции метро «Площадь Восстания» бабу, прогуливавшуюся возле входа, - ты приходи ко мне на дом; квартира моя в Садовой №***; спроси только: здесь ли живет майор Ковалев? - тебе всякий покажет». Если же встречал какую-нибудь смазливенькую, то давал ей сверх того секретное приказание, прибавляя: «Ты спроси, душенька, квартиру №*** майора Ковалева». По этому-то самому и мы будем вперед этого коллежского асессора называть майором.
          Майор Ковалев имел обыкновение каждый день прохаживаться по Невскому проспекту. Несмотря на извечную петербургскую сырость, ботинки его были всегда чрезвычайно чисты и блестящи. А бородка у него была такого рода, какую теперь вновь можно увидеть у губернских и уездных чиновников, у архитекторов и художников, и вообще у всех тех мужей, которые имеют полные, румяные щеки: этакая бородка идет от одного виска к другому виску по самой середине щеки, растекаясь двумя потоками мимо губ по подбородку и колосясь под самым носом. Майор Ковалев приехал в Петербург по надобности, а именно искать приличного своему званию места: если удастся, то вице-губернаторского, а не то - экзекуторского в каком-нибудь видном департаменте. Майор Ковалев был не прочь и жениться, но только в таком случае, когда за невестою случится двести тысяч капиталу. И потому читатель теперь может судить сам, каково было положение этого майора, когда он обнаружил вместо довольно недурного и умеренного органа преглупое, ровное и гладкое место.
          Как на беду, ни один извозчик не показывался на улице, и он должен был идти пешком. «Но авось-либо мне так представилось: не может быть, чтобы орган пропал сдуру», - подумал он и зашел в Мак нарочно с тем, чтобы посмотреться, как это будет жидкость выходить из него. К счастью, почти никого не было; половые мальчишки мели комнаты и расставляли стулья; некоторые с сонными глазами выносили на подносах горячие пирожки; на столах и стульях валялись залитые цветными лужицами рекламные буклеты и листки. Заказав балтику-семерочку и немного посидев, он почувствовал позывы. Только б не было этих… шатающихся… по мужским туалетам. «Ну, слава богу, никого нет, - произнес он, - теперь можно поглядеть». Он робко подошел к унитазу и взглянул. Вода стала вытекать из него как-то сама собой. «Черт знает что, какая дрянь! Вода вытекает - а органа нет!- произнес он, плюнувши.- Хотя бы уже что-нибудь было вместо этого, а то ничего!..» Где-то в глубине сознания смутно пронеслось, что когда-то хотелось попробовать стать транссексуалом: вот и получил! - мысль материальна.
          С досадою закусив губы, вышел он из заведения и решился, против своего обыкновения, не глядеть ни на кого и никому не улыбаться. Вдруг он стал как вкопанный у дверей одного дома; в глазах его произошло явление неизъяснимое: перед подъездом остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнул, согнувшись, господин и побежал вверх по лестнице. Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был собственный его орган! При этом необыкновенном зрелище, казалось ему, все переворотилось у него в глазах; он чувствовал, что едва мог стоять; но решился во что бы то ни стало ожидать его возвращения в карету, весь дрожа, как в лихорадке. Чрез две минуты орган действительно вышел. Он был в хорошем костюме, с большим эксклюзивным галстуком; на нем была рубашка модного бледно-цветного оттенка; на лацкане пиджака был членский значок. По величине металлического флага и яркости золотых букв значка можно было заключить, что обладатель считается не ниже члена городской думы. По всему заметно было, что он ехал куда-нибудь с визитом. Он поглядел на обе стороны, кивнул водителю: «Подавай!» - сел и уехал.
          Бедный Ковалев чуть не сошел с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы орган, который еще вчера был у него, не мог ездить и ходить, - был с членским значком! Не то, чтобы наш герой не видел членов. Ему приходилось видеть множество членов и со значками, и без значков. (Причем без значков самые коварные и хитрые - они проникают в ряды нечленов и тайно действуют) Видел Ковалев и членов СП, и членов еще многих организаций, и даже членов думы. Он побежал за каретою, которая, к счастию, проехала недалеко и остановилась перед Казанским собором.
          Он поспешил в собор, пробрался сквозь ряд зевак и сбившихся, как неразумные овцы, туристов, над которыми он прежде так смеялся, и вошел в церковь. Молельщиков внутри церкви было немного; они все стояли только при входе в двери. Ковалев чувствовал себя в таком расстроенном состоянии, что никак не в силах был молиться, и искал глазами этого господина по всем углам. Наконец увидел его стоявшего в стороне. Орган спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник и с выражением величайшей набожности молился.
           «Как подойти к нему? - думал Ковалев.- По всему, по костюму, по значку видно, что он явный член. Черт его знает, как это сделать!»
          Он начал около него покашливать; но орган ни на минуту не оставлял набожного своего положения и отвешивал поклоны.
          - Милостивый государь...- сказал Ковалев, внутренне принуждая себя ободриться, - милостивый государь...
          - Что вам угодно? - отвечал орган, оборотившись.
          - Мне странно, милостивый государь... мне кажется... вы должны знать свое место. И вдруг я вас нахожу, и где же? - в церкви. Согласитесь...
          - Извините меня, я не могу взять в толк, о чем вы изволите говорить... Объяснитесь.
           «Как мне ему объяснить?» - подумал Ковалев и, собравшись с духом, начал:
          - Конечно, я... впрочем, я майор. Мне ходить без органа, согласитесь, это неприлично. Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без органа; но, имея в виду получить... притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарева, статская советница, и другие... Вы посудите сами... я не знаю, милостивый государь. (При этом майор Ковалев пожал плечами.) Извините... если на это смотреть сообразно с правилами долга и чести... вы сами можете понять...
          - Ничего решительно не понимаю, - отвечал орган. - Изъяснитесь удовлетворительнее.
          - Милостивый государь... - сказал Ковалев с чувством собственного достоинства, - я не знаю, как понимать слова ваши... Здесь все дело, кажется, совершенно очевидно... Или вы хотите... Ведь вы мой собственный орган!
          Орган посмотрел на майора, и брови его несколько нахмурились.
          - Вы ошибаетесь, милостивый государь. Я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по отсутствию членского значка, вы совсем не являетесь членом.
          Сказавши это, орган отвернулся и продолжал молиться.
          Ковалев совершенно смешался, не зная, что делать и что даже подумать. В это время послышался приятный шум дамского платья; подошла пожилая дама, вся убранная кружевами, и с нею тоненькая, в белом платье, очень мило рисовавшемся на ее стройной талии, в палевой шляпке, легкой, как пирожное. За ними остановился высокий молодой секьюрити в черном закрытом костюме, сложив руки внизу, с абсолютно голой головой, так похожей на блестящий… (Впрочем, я увлекся в своей фантазии!)
          Ковалев подступил поближе, доставая и держа в руках айфон, поправил золотую цепочку на запястье и, улыбаясь по сторонам, обратил внимание на легонькую даму, которая, как весенний цветочек, слегка наклонялась и подносила ко лбу свою беленькую ручку с полупрозрачными пальцами. Улыбка на лице Ковалева раздвинулась еще далее, когда он увидел из-под шляпки ее кругленький, яркой белизны подбородок и часть щеки осененной цветом первой весенней розы. Но вдруг он отскочил, как будто бы обжегшись. Он вспомнил, что у него вместо органа совершенно нет ничего, и слезы выдавились из глаз его. Он оборотился с тем, чтобы напрямик сказать господину со значком, что он только прикинулся членом чего-то, что он плут и подлец и что он больше ничего, как только его собственный орган... Но органа уже не было; он успел ускакать, вероятно опять к кому-нибудь с визитом.
          Это повергло Ковалева в отчаяние. Он пошел назад и остановился с минуту под колоннадою, тщательно смотря во все стороны, не попадется ли где орган. Но того нигде не было. День был прекрасный и солнечный. На Невском народу была тьма; дам целый цветочный водопад сыпался по всему тротуару, начиная от Полицейского до Аничкина моста.
          - А, черт возьми! - сказал Ковалев.- Эй, извозчик, вези прямо к обер-полицмейстеру!
          Ковалев сел в дрожки и только покрикивал извозчику: «Валяй во всю ивановскую!»
          - У себя обер-полицмейстер? - вскричал он, зашедши в сени.
          - Никак нет, - отвечал привратник, - только что уехал.
          - Вот тебе раз!
          - Да, - прибавил привратник, - оно и не так давно, поуехал. Минуточкой бы пришли раньше, то, может, застали бы дома.
          Ковалев сел на извозчика и закричал отчаянным голосом:
          - Пошел!
          - Куда? - сказал извозчик.
          - Пошел прямо!
          - Как прямо? тут поворот: направо или налево?
          Этот вопрос остановил Ковалева и заставил его опять подумать. В его положении следовало ему, прежде всего, отнестись в Управу благочиния, не потому, что оно имело прямое отношение к полиции, но потому, что ее распоряжения могли быть гораздо быстрее, чем в других местах; искать же удовлетворения по начальству того места, при котором орган объявил себя служащим, было бы безрассудно, потому что из собственных ответов органа уже можно было видеть, что для этого человека ничего не было священного и он мог так же солгать и в этом случае, как солгал, уверяя, что он никогда не видался с ним. Итак, Ковалев уже хотел было приказать ехать в Управу благочиния, как опять пришла мысль ему, что этот плут и мошенник, который поступил уже при первой встрече таким бессовестным образом, мог опять, удобно, пользуясь временем, как-нибудь улизнуть из города, - и тогда все искания будут тщетны, или могут продолжиться, чего боже сохрани, на целый месяц. Наконец, казалось, само небо вразумило его. Он решился отнестись прямо в газетную экспедицию и заблаговременно сделать публикацию с обстоятельным описанием всех качеств, дабы всякий, встретивший его, мог в ту же минуту его представить к нему или, по крайней мере, дать знать о месте пребывания. Итак, он, решив на этом, велел извозчику ехать в газетную экспедицию и во всю дорогу не переставал его тузить кулаком в спину, приговаривая: «Скорей, подлец! скорей, мошенник!» - «Эх, барин!» - говорил извозчик, потряхивая головой и стегая вожжой свою лошадь, на которой шерсть была длинная, как на болонке. Дрожки, наконец, остановились, и Ковалев, запыхавшись, вбежал в небольшую приемную комнату, где приемщик, в джинсовой куртке и очках, сидел за столом, считая принесенные деньги.
          - Кто здесь принимает объявления? - закричал Ковалев. - А, здравствуйте!
          - Мое почтение, - сказал приемщик объявлений, поднявши на минуту глаза и опустивши их снова на разложенные кучи денег.
          - Я желаю припечатать... 
          - Позвольте. Прошу немножко повременить, - произнес приемщик, нажимая на кнопки клавиатуры и поглядывая на старенький монитор.
          Лакей с наружностию, показывавшею пребывание его в олигарховом доме, стоял возле стола, с запискою в руках, и почел приличным показать свою общежительность:
         - Поверите ли, сударь, что собачонка не ст'оит восьми тысяч, то есть я не дал бы за нее и восьми рублей; а олигархиня любит, ей-богу, любит, - и вот тому, кто ее отыщет, тысяча рублей! Если сказать по приличию, то вот так, как мы теперь с вами, вкусы людей совсем не совместны: уж когда охотник, то держи легавую собаку или пуделя; не пожалей пятисот, тысячу дай, но зато уж чтоб была собака хорошая.
          Приемщик слушал это со значительною миною и в то же время занимался сметою: сколько знаков в принесенной записке. По сторонам стояло множество посетителей, людей с отчужденными лицами и курьеров с записками. В одной значилось, что ищет работу водитель славянской внешности; в другой – продавалась новая иномарка; там давала объявление дворовая девка девятнадцати лет, упражнявшаяся в интересном деле, годная и для других работ; прочные дрожки без одной рессоры; молодая горячая лошадь в серых яблоках, семнадцати лет от роду; новые, полученные из Лондона, лекарства для похудения; дача со всеми угодьями: двумя гаражами, за которыми можно развести превосходный березовый или еловый сад; там же находился вызов желающих купить старые книги, с приглашением явиться к переторжке каждый день от восьми до трех часов утра. Комната, в которой местилось все это общество, была маленькая, и воздух в ней был чрезвычайно густ.
          - Милостивый государь, позвольте вас попросить... Мне очень нужно, - сказал он наконец с нетерпением.
          - Сейчас, сейчас! Оплатите наличными или через интернет? Сию минуту! - говорил приемщик, бросая записки в глаза. - Вам что угодно? - наконец сказал он, обратившись к Ковалеву.
          - Я прошу...- сказал Ковалев, - случилось мошенничество или плутовство, я до сих пор не могу никак узнать. Я прошу только припечатать, что тот, кто ко мне этого подлеца представит, получит достаточное вознаграждение.
          - Позвольте узнать, как ваша фамилия?
          - Нет, зачем же фамилию? Мне нельзя сказать ее. У меня много знакомых: Чехтарева, статская советница, Палагея Григорьевна Подточина, штаб-офицерша... Вдруг узнают, боже сохрани! Вы можете просто написать номер мобильника.
          - А сбежавший был ваш деловой партнер?
          - Какое деловой партнер? Это бы еще не такое большое мошенничество! Сбежал от меня... орган...
          - Гм! какая странная фамилия! И на большую сумму этот господин Органдт обокрал вас?
          - Орган то есть... вы не то думаете! Орган, мой собственный орган пропал неизвестно куда. Черт хотел подшутить надо мною!
          - Да каким же образом пропал? Я что-то не могу хорошенько понять.
          - Да я не могу вам сказать, каким образом; но главное то, что он разъезжает теперь по городу и называет себя членом. И потому я вас прошу объявить, чтобы поймавший представил его немедленно ко мне в самом скорейшем времени. Вы посудите, в самом деле, как же мне быть без такой необходимой части тела? Это не тот, что какой-нибудь мизинный палец на ноге, которую я в сапог - и никто не увидит, если его нет. Я бываю по четвергам у статской советницы Чехтаревой; Подточина Палагея Григорьевна, штаб-офицерша, и у ней дочка очень хорошенькая, тоже очень хорошие знакомые, и вы посудите сами, как же мне теперь... Мне теперь к ним нельзя явиться.
          Приемщик объявлений задумался, что означали крепко сжавшиеся его губы. Он почесал внизу.
          - Хорошо, я помещу это объявления и в газете, и на сайте, - сказал он наконец. - Это сообщение повысит рейтинг. Вы - первый, у кого сбежал орган. А вот на прошлой неделе такой же был случай. Пришел курьер таким же образом, как вы теперь пришли, принес записку, денег по расчету пришлось немного, и все объявление состояло в том, что сбежал пудель черной шерсти. Кажется, что бы тут такое? А вышел пасквиль: пудель-то этот был кассир, не помню какого-то заведения. Мы еще добавим, что есть такие медицинские клиники, которые могут приставить какой угодно орган. Я думаю, посещение сайта увеличиться, да и газету быстро разберут.
          - Ну раз уж вы такой любезный, то я, пожалуй, уж если до того дошло, покажу вам.
          - Зачем беспокоиться! - продолжал приемщик. - Впрочем, если не в беспокойство, - прибавил он с движением любопытства, - то желательно бы взглянуть.
          Коллежский асессор, смущаясь, посмотрел вниз. Туда же посмотрел и приемщик. Из брюк ничего не выступало - все было гладко, как у девицы.
          - В самом деле, чрезвычайно странно! - сказал приемщик, - место совершенно гладкое. Да, до невероятности ровное!
          - Я вам буду особенно благодарен; и очень рад, что этот случай доставил мне удовольствие с вами познакомиться...
          - Вы уж, если хотите, то отдайте тому, кто имеет искусное перо, описать это как редкое произведение натуры и напечатать эту статейку в «Метро» для пользы юношества или так, для общего любопытства, – добавил в конце приемщик.
          Коллежский асессор был совершенно удовлетворен. Он опустил глаза в низ газеты, где было извещение о шоу; уже лицо его было готово улыбнуться, встретив имя актрисы, хорошенькой собою, и рука взялась за карман: есть ли при нем зеленая ассигнация, потому что штаб-офицеры, по мнению Ковалева, должны сидеть в креслах, - но мысль об органе все испортила!
          Он вышел, глубоко удовлетворенный, из газетной экспедиции и отправился к частному приставу, чрезвычайному охотнику до сахару. На дому его вся передняя, она же и столовая, была установлена сахарными головами, которые нанесли к нему из дружбы купцы. Кухарка в это время скидала с частного пристава казенные ботфорты; шпага и все военные доспехи уже мирно развесились по углам, и грозную шляпу уже затрогивал трехлетний сынок его; и он, после боевой, бранной жизни, готовился вкусить удовольствия мира.
          Ковалев вошел к нему в то время, когда он потянулся, крякнул и сказал: «Эх, славно засну два часика!» И потому можно было предвидеть, что приход коллежского асессора был совершенно не вовремя; и не знаю, хотя бы он даже принес ему в то время несколько фунтов чаю или сукна, он бы не был принят слишком радушно. Частный был большой поощритель всех искусств и мануфактурностей, но государственную ассигнацию предпочитал всему. «Это вещь, - обыкновенно говорил он, - уж нет ничего лучше этой вещи: есть не просит, места займет немного, в кармане всегда поместится, уронишь - не расшибется».
          Частный принял довольно сухо Ковалева и сказал, что после обеда не то время, чтобы производить следствие, что сама натура назначила, чтобы, наевшись, немного отдохнуть (из этого коллежский асессор мог видеть, что частному приставу были небезызвестны изречения древних мудрецов), что у порядочного человека не пропадет орган и что много есть на свете всяких майоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам.
          То есть не в бровь, а прямо в глаз! Нужно заметить, что Ковалев был чрезвычайно обидчивый человек. Он мог простить все, что ни говорили о нем самом, но никак не извинял, если это относилось к чину или званию. Он даже полагал, что в театральных пьесах можно пропускать все, что относится к обер-офицерам, но на штаб-офицеров никак не должно нападать. Прием частного так его сконфузил, что он тряхнул головою и сказал с чувством достоинства, немного расставив свои руки: «Признаюсь, после этаких обидных с вашей стороны замечаний я ничего не могу прибавить...» - и вышел.
          Он приехал домой, едва слыша под собою ноги. Были уже сумерки. Печальною или чрезвычайно гадкою показалась ему квартира после всех этих неудачных исканий. Взошедши в переднюю, увидел он на кожаном запачканном диване Ивана, который, лежа на спине, плевал в потолок и попадал довольно удачно в одно и то же место. Такое равнодушие человека взбесило его; он ударил его шляпою по лбу, примолвив: «Ты, свинья, всегда глупостями занимаешься!»
          Иван вскочил вдруг со своего места и бросился со всех ног снимать с него плащ.
          Вошедши в свою комнату, майор, усталый и печальный, бросился в кресла и наконец после нескольких вздохов сказал:
          - Боже мой! боже мой! За что это такое несчастие? Будь я без руки или без ноги - все бы это лучше; будь я без ушей - скверно, однако ж все сноснее; но без органа человек - черт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин, - просто возьми да и вышвырни за окошко! И пусть бы уже на войне отрубили или на дуэли, или я сам был причиною; но ведь пропал ни за что ни про что, пропал даром, ни за грош!.. Только нет, не может быть, - прибавил он, немного подумав. - Невероятно, чтобы орган пропал; никаким образом невероятно. Это, верно, или во сне снится, или просто грезится; может быть, я как-нибудь ошибкою выпил вместо воды водку, которою вытираю после бритья себе бороду. Иван, дурак, не принял, и я, верно, хватил ее.
          Чтобы действительно увериться, что он не пьян, майор ущипнул себя так больно, что сам вскрикнул. Эта боль совершенно уверила его, что он действует и живет наяву. Он потихоньку приблизился к большому зеркалу и сначала зажмурил глаза с той мыслию, что авось-либо орган покажется на своем месте; но в ту же минуту отскочил назад, сказавши:
          - Экой пасквильный вид!
          Это было, точно, непонятно. Если бы пропала пуговица, серебряная ложка, часы или что-нибудь подобное; но пропасть, и кому же пропасть? и притом еще на собственной квартире!.. Майор Ковалев, сообразя все обстоятельства, предполагал едва ли не ближе всего к истине, что виною этого должен быть не кто другой, как штаб-офицерша Подточина, которая желала, чтобы он женился на ее дочери. Он и сам любил за нею приволокнуться, но избегал окончательной разделки. Когда же штаб-офицерша объявила ему напрямик, что она хочет выдать ее за него, он потихоньку отчалил со своими комплиментами, сказавши, что еще молод, что нужно ему прослужить лет пяток, чтобы уже ровно было сорок два года. И потому штаб-офицерша, верно из мщения, решилась его испортить и наняла для этого каких-нибудь колдовок-баб, потому что никаким образом нельзя было предположить, чтобы орган был отрезан: никто не входил к нему в комнату; а в продолжение всей среды и даже во весь четверток орган у него был цел - это он помнил и знал очень хорошо; притом была бы им чувствуема боль. Он строил в голове планы: звать ли штаб-офицершу формальным порядком в суд или явиться к ней самому и уличить ее. Размышления его прерваны были светом, блеснувшим сквозь все скважины дверей, который дал знать, что лампа в передней включена Иваном. Скоро показался и сам Иван. Первым движением Ковалева было закрыть то место руками, где вчера еще был орган, чтобы в самом деле глупый человек не зазевался, увидя такую странность.
          Не успел Иван уйти, как послышался в передней незнакомый голос, произнесший:
          - Здесь ли живет коллежский асессор Ковалев?
          - Войдите. Майор Ковалев здесь, - сказал Ковалев, вскочивши поспешно и отворяя дверь.
          Вошел полицейский чиновник красивой наружности, с бакенбардами не слишком светлыми и не темными, с довольно полными щеками.
          - Вы изволили затерять орган свой?
          - Так точно.
          - Он теперь найден.
          - Что вы говорите? - закричал майор Ковалев. Радость отняла у него язык. Он глядел в оба на стоявшего перед ним квартального, полные губы и щеки которого ярко блестели. - Каким образом?
          - Странным случаем: его перехватили почти на дороге. Он уже садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу. И пашпорт давно был написан на имя одного чиновника. И странно то, что я сам принял его сначала за господина: на нем был членский значок. Но, к счастию, были со мной очки, и я тот же час увидел, что это был орган - как известно, членские значки за границей большая редкость. Ведь я близорук, и если вы станете передо мною, то я вижу только, что у вас лицо, но ни носа, ни бороды, ничего не замечу. Моя теща, то есть мать жены моей, тоже ничего не видит.
          Ковалев был вне себя.
          - Где же он? Где? Я сейчас побегу.
          - Не беспокойтесь. Я, зная, что он вам нужен, принес его с собою. Орган ваш совершенно таков, как был.
          При этом квартальный полез в карман и вытащил оттуда завернутый в полиэтиленовый пакет орган.
          - Так, он! - закричал Ковалев. - Точно, он! Выкушайте сегодня со мною чашечку чаю.
          - Почел бы за большую приятность, но никак не могу: мне нужно заехать отсюда в смирительный дом... Очень большая поднялась дороговизна на все припасы... У меня в доме живет и теща, то есть мать моей жены, и дети; старший особенно подает большие надежды: очень умный мальчишка, но средств для воспитания совершенно нет никаких...
          Ковалев догадался и, схватив со стола красную ассигнацию, сунул в руки надзирателю, который, расшаркавшись, вышел за дверь, и в ту же почти минуту Ковалев слышал уже голос его на улице, где он увещевал по зубам одного глупого водителя, наехавшего со своею машиной как раз на бульвар.
          Коллежский асессор по уходе квартального несколько минут оставался в каком-то неопределенном состоянии и едва через несколько минут пришел в возможность видеть и чувствовать: в такое беспамятство повергла его неожиданная радость. Он взял бережливо найденный орган в обе руки, сложенные горстью, и еще раз рассмотрел его внимательно.
          - Так, он, точно он!- говорил майор Ковалев.- Вот и прыщик на левой стороне, вскочивший вчерашнего дня.
          Майор чуть не засмеялся от радости.
          Но на свете нет ничего долговременного, а потому и радость в следующую минуту за первою уже не так жива; в третью минуту она становится еще слабее и, наконец, незаметно сливается с обыкновенным положением души, как на воде круг, рожденный падением камешка, наконец сливается с гладкою поверхностью. Ковалев начал размышлять и смекнул, что дело еще не кончено: орган найден, но ведь нужно же его приставить, поместить на свое место.
          - А что, если он не пристанет?
          При таком вопросе, сделанном самому себе, майор побледнел.
          С чувством неизъяснимого страха бросился он к большому зеркалу, чтобы как-нибудь не поставить орган криво. Руки его дрожали. Осторожно и осмотрительно наложил он его на прежнее место. О ужас! Орган не приклеивался!.. Он поднес его ко рту, нагрел его слегка своим дыханием и опять поднес к месту, находившемуся между двух ног; но орган никаким образом не держался.
          - Ну! ну же! полезай, дурак! - говорил он ему. Но орган был как пластмассовый и падал на стол с таким странным звуком, как будто бы пробка. Лицо майора судорожно скривилось. - Неужели он не прирастет? - говорил он в испуге. Но сколько раз ни подносил он его на его же собственное место, старание было по-прежнему неуспешно.
          Он кликнул Ивана и послал его за доктором, который занимал в том же самом доме лучшую квартиру в бельэтаже. Доктор этот был видный из себя мужчина, имел прекрасные смолистые бакенбарды, свежую, здоровую докторшу, ел поутру свежие яблоки и держал рот в необыкновенной чистоте, полоща его каждое утро «лесным бальзамом» почти три четверти часа и шлифуя зубы пятью разных родов щеточками. Доктор явился в ту же минуту. Спросивши, как давно случилось несчастие, он положил майора Ковалева на диван и слегка ударил медицинским никелированным молоточком в то самое место, где прежде был орган, так что майор должен был поджать ноги. Медик сказал, что это ничего, и, посоветовавши отодвинуться немного от стены, велел ему повернуться сначала на правую сторону и, пощупавши то место, где прежде был орган, сказал: «Гм!» Потом велел ему повернуться на левую сторону и сказал: «Гм!» - и в заключение опять легонько ударил блестящим молоточком, так что майор Ковалев дернул ногами. Сделавши такую пробу, медик покачал головою и сказал:
          - Нет, нельзя. Вы уж лучше так оставайтесь, потому что можно сделать еще хуже. Оно, конечно, приставить можно; я бы, пожалуй, вам сейчас приставил его; но я вас уверяю, что это для вас хуже.
          - Вот хорошо! как же мне оставаться без органа? - сказал Ковалев.- Уж хуже не может быть, как теперь. Это просто черт знает что! Куда же я с этакою пасквильностию покажуся? Я имею хорошее знакомство; вот и сегодня мне нужно быть на вечере в двух домах. Я со многими знаком: статская советница Чехтарева,  Подточина - штаб-офицерша... хоть после теперешнего поступка ее я не имею с ней другого дела, как только чрез полицию. Сделайте милость, - произнес Ковалев умоляющим голосом, - нет ли средства? как-нибудь приставьте; хоть не хорошо, лишь бы только держался; я даже могу его слегка поддерживать рукою в необходимых случаях. Я же притом и не танцую, чтобы мог вредить каким-нибудь неосторожным движением. Все, что относится насчет благодарности за визиты, уж будьте уверены, сколько дозволят мои средства...
          - Верите ли, - сказал доктор ни громким, ни тихим голосом, но чрезвычайно уветливым и магнетическим, - что я никогда из корысти не лечу. Это противно моим правилам и моему искусству. Правда, я беру за визиты, но единственно с тем только, чтобы не обидеть моим отказом. Конечно, я бы пришил ваш орган; но я вас уверяю честью, если уже вы не верите моему слову, что это будет гораздо хуже. Предоставьте лучше действию самой натуры. Мойте чаще холодною водою, и я вас уверяю, что вы, не имея органа, будете так же здоровы, как если бы имели его. А орган я вам советую положить в банку со спиртом или, еще лучше, влить туда две столовые ложки острой водки и подогретого уксуса, - и тогда вы можете взять за него порядочные деньги. Я даже сам возьму его, если вы только не подорожитесь.
          - Нет, нет! ни за что не продам! - вскричал отчаянный майор Ковалев, - лучше пусть он пропадет!
          - Извините!- сказал доктор, откланиваясь, - я хотел быть вам полезным... Что ж делать! По крайней мере, вы видели мое старание.
          Сказавши это, доктор с благородною осанкою вышел из комнаты. Ковалев не заметил даже лица его и в глубокой бесчувственности видел только выглядывавшие из рукавов его черного пиджака рукавчики белой и чистой, как снег, рубашки.
          Он решился на другой же день, прежде представления жалобы, отправить смс к штаб-офицерше, не согласится ли она без бою возвратить ему то, что следует. Текст был такого содержания:
           «Милостивая государыня, Александра Григорьевна!:) Не могу понять странного со стороны вашей действия:-О Будьте уверены, 4то, поступая таким образом, ни4его вы не выиграете и ни4уть не принудите меня жениться на вашей дочери.:-( Поверьте, что история нас4ет моего органа мне совершенно известна, равно как то, 4то в этом вы есть главные у4астницы, а не кто другой!!! Внезапное его отделение со своего места, побег и маскирование, то под видом одного 4лена, то, наконец, в собственном виде, есть больше ничего, кроме следствие волхвований, произведенных вами или теми, которые упражняются в подобных вам благородных занятиях. Я с своей стороны почитаю долгом вас предуведомить: если упоминаемый мною орган не будет сегодня же на своем месте, то я принужден буду прибегнуть к защите и покровительству законов. :( Впрочем, с совершенным почтением к вам имею честь быть. Ваш покорный слуга Платон Ковалев».
           «Милостивый государь, Платон Кузьмич! :) 4резвычайно удивило меня письмо ваше. :-7 Я, признаюсь вам по откровенности, никак не ожидала, а тем более относительно несправедливых укоризн со стороны вашей. Предуведомляю вас, что я 4иновника, о котором упоминаете вы, никогда не принимала у себя в доме, ни замаскированного, ни в настоящем виде. Бывал у меня, правда, Илья Анатольевич Шаповалов. И хотя он, точно, искал руки моей дочери, буду4и сам хорошего, трезвого поведения и великой у4ености, но я никогда не подавала ему никакой надежды. Вы упоминаете еще об органе. Если вы разумеете под сим, что будто бы я хотела послать, то есть дать вам формальный отказ, то меня удивляет, что вы сами об этом говорите!!! тогда как я, сколько вам известно, была совершенно противного мнения, и если вы теперь же посватаетесь на моей дочери законным образом!!! я готова сей же час удовлетворить вас, ибо это составляло всегда предмет моего живейшего желания, в надежде 4его остаюсь всегда готовою к услугам вашим:))) Александра Подточина».
           «Нет, - говорил Ковалев, прочитавши смс.- Она точно не виновата. Не может быть! Письмо так написано, как не может написать человек, виноватый в преступлений.- Коллежский асессор был в этом сведущ потому, что был посылан несколько раз на следствие еще в Кавказской области.- Каким же образом, какими судьбами это приключилось? Только черт разберет это!» - сказал он, наконец, опустив руки.
          Между тем слухи об этом необыкновенном безоперабельном транссексуале распространились по всему городу через газету и сайты, и, как водится, не без особенных прибавлений. Тогда умы всех именно настроены были к чрезвычайному: недавно только что занимали публику опыты действия магнетизма. Притом история о законотворчестве городской думы была еще свежа, и потому нечего удивляться, что скоро начали говорить, будто орган коллежского асессора Ковалева ровно в три часа прогуливается по Невскому проспекту. Любопытных стекалось каждый день множество. Сказал кто-то, что орган будто бы находился в магазине Юнкера - и возле Юнкера такая сделалась толпа и давка, что должна была даже полиция вступиться. Один менеджер яркой наружности, с сережками в ушах, продававший при входе в станцию метро «Канал Грибоедова»  разные сухие кондитерские пирожки, нарочно достал красные пластмассовые стулья, на которые приглашал любопытных садится за сто рублей от каждого посетителя. Один заслуженный полковник нарочно для этого вышел раньше из дому и с большим трудом пробрался сквозь толпу; но, к большому негодованию своему, увидел в окне магазина вместо органа обыкновенное нижнее белье и картинку 3D c изображением юноши, рекламирующим зубную пасту, и глядевшего на него из-за дерева голого мужчины с небольшою бородкою и сережкой в ухе. Отошед, он сказал с досадою: «Как можно этакими глупыми и неправдоподобными слухами смущать народ?»
          Потом пронесся слух, что не на Невском проспекте, а в Таврическом саду прогуливается орган майора Ковалева, что будто бы он давно уже там; что когда еще проживал там Хозрев-Мирза, то очень удивлялся этой странной игре природы. Некоторые из студентов Хирургической академии отправились туда. Одна знатная, почтенная дама просила особенным письмом смотрителя за садом показать детям ее этот редкий феномен и, если можно, с объяснением наставительным и назидательным для юношей.
          Всем этим происшествиям были чрезвычайно рады все светские, необходимые посетители раутов, любившие смешить, у которых запас в то время совершенно истощился. Небольшая часть почтенных и благонамеренных людей была чрезвычайно недовольна. Один господин говорил с негодованием, что он не понимает, как в нынешний просвещенный век могут распространяться нелепые выдумки, и что он удивляется, как не обратит на это внимание президент. Господин этот, как видно, принадлежал к числу тех господ, которые желали бы впутать президента во все, даже в свои ежедневные ссоры с женою. Вслед за этим... но здесь вновь все происшествие скрывается туманом, и что было потом, решительно неизвестно.
          Чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия: вдруг тот самый орган, который разъезжал членом и наделал столько шуму в городе, очутился как ни в чем не бывало вновь на своем месте, то есть именно между двух ног майора Ковалева. Проснувшись и нечаянно сунув руку вниз, почувствовал он: орган! - хвать рукою - точно орган! «Эге!» - сказал Ковалев и в радости чуть не дернул по всей комнате босиком тропака, но вошедший Иван помешал. Он побежал тот же час в туалет и, журча, взглянул еще раз: орган!
          - А посмотри, Иван, кажется, у меня на органе как будто прыщик, - сказал он и между тем думал: «Вот беда, как Иван скажет: да нет, сударь, не только прыщика, и самого органа нет!»
          Но Иван сказал:
          - Ничего-с, никакого прыщика: орган чистый!
           «Хорошо, черт побери!» - сказал сам себе майор и щелкнул пальцами.
          Когда все было готово, Ковалев поспешил тот же час одеться, взял извозчика и поехал прямо в Мак. Входя, закричал он еще издали: «Мальчик, чашку шоколаду!» Он весело оборотился назад и с сатирическим видом посмотрел, несколько прищуря глаз, на двух курсантов. После того отправился он в канцелярию того департамента, где хлопотал об вице-губернаторском месте, а в случае неудачи об экзекуторском. Потом поехал он к другому коллежскому асессору, или майору, большому насмешнику, которому он часто говорил в ответ на разные занозистые заметки: «Ну, уж ты, я тебя знаю, ты шпилька!» Дорогою он подумал: «Если и майор не треснет со смеху, увидевши меня, тогда уж верный знак, что все, что ни есть, сидит на своем месте». Но коллежский асессор ничего. «Хорошо, хорошо, черт побери!» - подумал про себя Ковалев. На дороге встретил он штаб-офицершу Подточину вместе с дочерью, раскланялся с ними и был встречен с радостными восклицаньями: стало быть, ничего, в нем нет никакого ущерба. Он разговаривал с ними очень долго, приговаривая про себя: «Вот, мол, вам, бабье, куриный народ! а на дочке все-таки не женюсь. Так просто, рar amour, - изволь!» И майор Ковалев с тех пор прогуливался как ни в чем не бывало и на Невском проспекте, и в театрах, и везде. И орган тоже как ни в чем не бывало был на своем месте, не показывая даже вида, чтобы отлучался по сторонам. И после того майора Ковалева видели вечно в хорошем юморе, улыбающегося, преследующего решительно всех хорошеньких дам и даже остановившегося один раз перед лавочкой в Гостином дворе и покупавшего какой то членский значок, неизвестно для каких причин, потому что он сам-то не был членом.
          Вот какая история случилась в северной столице нашего обширного государства! Наверно, подобная история могла произойти в любом городе России: и в купеческой  Москве, и в пряничной Туле, и в древнем Владимире, и еще где-нибудь на просторах необъятных, не говоря уже о далеком Владивостоке и холодном Хабаровске. Но подобный казус случился именно в великолепно-державной  Северной Столице. Уж сколько всего происходило и происходит там! То парад радужный захотят провести, то законодательство какое-то непонятное пропихнуть никак не могут, хотя и тужатся! А уж сколько исторических личностей вышло из самого города и окрестностей - и не счесть! Одних императоров и правителей разных размеров, полов и фигур наберется достаточно! Замечательный город Петербург! Уж всем он замечателен! И историей, и зданиями, и камнями, и людьми, и красив, и стар, и мокр, и еще черт знает что! А пафоса и интеллигентности там столько, что просто Ах! Только там могут повязать зимний шарф так, что нигде так не повяжут! И даже не пробуйте! А амбиции! Амбиции там какие! Нет слов!.. С погодой, правда, не повезло. Но это ничего - скоро указ выйдет о хорошей погоде над городом. То-то чиновники забегают, да денежки по карманам рассуют!
          Теперь же, по соображении всего, видим, что во всей истории есть много неправдоподобного. Не говоря уже о том, что точно странно сверхъестественное отделение органа и появленье его в разных местах в виде члена, - как Ковалев не смекнул, что нельзя чрез газетную экспедицию объявлять об органе? Я здесь не в том смысле говорю, чтобы мне казалось дорого заплатить за объявление: это вздор, и я совсем не из числа корыстолюбивых людей. Но неприлично, неловко, нехорошо! Но что страннее, что непонятнее всего, - это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно... нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы. Просто я не знаю, что это...
          А, однако же, при всем том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже... ну да и где ж не бывает несообразностей?.. А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, - редко, но бывают.
                * * * 
           Ну, вот и вся история. Я думаю, Николай Васильевич простит меня за некоторую вольность, допущенную в рассказе. Главное, как и желалось, – передана суть.
           Следующую ночь я спал спокойно – классик не являлся. Может быть, его дух уже успокоился?