3.
Большой ремонт
А на дворе середина ноября месяца. У пароходика пробоина в борту слева по носу – это раз. Трещина в главном валу – два. И погнуто перо руля – три.
А перешли мы в порт Находка. Чего-то мы тут найдем? Но тут ремзавод серьезный. Пока стоим в рыбном порту и ждем. А для ремонта нужны запчасти, очередь в док отстоять, финансы найти в мингео и на завод перечислить, и ходить везде просить: «Нас отремонтируйте, не эти траулеры огромные, а нас – маленьких гидрографов…»
- А что у вас есть-то, чтоб вас запустить первыми? Рыба – есть? Мясо, какао?
Молчание.
- Лес – есть? Уголь, нефть?
Сомнение.
- Сталь – есть? Мазут, пряники?
Мычание.
- Спирт – есть?
- Ну, бутылки три-четыре.
- А, пошли вы… Ждите.
Надо искать через любые пятые-десятые руки любых знакомых на ремзаводе. Ставить им эти три-четыре пузыря. Ходить по несколько раз на главпочтамт, отправлять жалобные телеграммы в Москву, в Ленинград, в бухту Провидения на гидробазу.
И ждать. А сколько? Хер знает.
Великий Антон Павлович Чехов сказал в одном из своих маленьких рассказов: «Ожидание выпивки – самое томительное из ожиданий. Лучше прождать два часа на морозе поезд, чем пять минут выпивки».
Мы тогда ждали ремонта и «отхода» . А что такое «отход», кроме основного его значения? Это в любом, повторяем, в любом, случае традиционная обязательная выпивка. Стало быть, ожидание наше было вдвойне мучительным. Антон Павлович знал, что говорил.
А я в этом процессе ожидания оказался слаб, ой слаб. Уж на какой почве не знаю, но такой меня захватил насморк, какого не бывало ранее. Сейчас вот поглядел экспедиционный дневник свой и обалдел. Путался я, в прямом смысле, в соплях с 21 ноября аж до конца декабря. И если бы не Мишаня, я ему не «леща кидаю» , а объективно вспоминаю, то уж и не знаю, смогли бы мы так, сравнительно малоболезненно пережить этот период «большого ремонта» с мучительным томлением.
Ходить, просить, интриговать, выпивать… пришлось, страшный суд, сколько. И все для того, чтоб 20-го ноября поставили нас, для начала в док. На сутки. Это для первого раза. Сняли руль, винт, вытащили главный вал, заткнули пробкой и вытолкнули снова на акваторию порта. Оттащили нас болезных буксиром к пирсу и забыли о нас надолго.
Вам в доке, находясь на борту судна, приходилось стоять? Нет? А знаете, на детских площадках бывают такие модели самолетов, ракет. В них детишки залезают и играются, воображают, что они – летчики, космонавты.
Так там хоть в окошки плевать можно.
В доке, вообще говоря, в иллюминатор плевать можно. Неписанный морской кодекс в море за борт плевать не рекомендует. Окурки, бутылки можно. А в доке все наоборот. Плюнешь – да в работягу попадешь. Греха не оберешься.
Одним словом жить на корабле, когда он в доке стоит – очень глупое занятие. А я вот на нашем самом «Матисене» уже во втором таком рейсе с дока начинаю. Идиотская совершенно тенденция намечалась. Да не продлилась она дальше. К добру это было, аль нет – теперь мне уж не сообразить.
Не выдержали таких мытарств и уехали техрук Алик Коган и завхоз партии Степа Макаревич. Алик (Таривердиев) не дождался поступления на прилавки крабов, а Степа, как настоящий, мудрый завхоз, прихватил маленький мешочек копченых палтусиных голов. Они тогда в прямом и переносном смысле стоили копейки. Алик освободил мою койку в каюте начальника рейса, а то я спал на диванчике. Да вот, кстати, о каютах и спальных местах, то бишь койках. Мишаня и тут проявил героизм и самопожертвование ради спокойствия в коллективе и, в конечном итоге, во имя выполнения производственного плана. Кают одноместных не хватает. В рейсе у нас четыре отряда, четыре начальника получается. Два занимают отдельные каюты, уже заняли, два – в двухместных. Заму начальника рейса тоже, стало быть, надо бы одноместную, логично, а? Можно начать переселение, конечно. Непременно начнутся всякие, с этим связанные, дрязги и недовольства. Без этого – никуда. Начальника гравиметрического отряда, Сашку Троицкого, неплохо бы переместить палубой ниже, поближе к гирокомпасу и стоящим там гравиметрам .
Сашка, кликать его можно Троцким, но лучше «за глаза», обидчив до неприличия. Вы уже понимаете, как бы отнесся к «понижению». Он и похож на Льва Давыдовича: с рыженькой бородкой, и с очень своеобразным чувством юмора. Любимые анекдоты – типа: «Девочка в поле гранату нашла…». Но работать, надо отдать ему должное, Саня мог и умел. Если хотел. Ну, а если уж не захочет, или чего-то не по нему будет, то уж извиняйте… Кстати, это Мишанин кадр. Сам его подбирал. Санька только ему и поддается, как медведь дрессировщику. То есть у нас в коллективе – неоднозначные колоритные индивидуумы. Лев Давыдович тоже, можно предполагать, был фигура уникальная. Если Санька когда-либо увидит эти строки – они, полагаем, должны его если не обрадовать, то и не очень сильно разозлить. А Льву Давыдовичу, думаем, уже это все по-хрен веники.
Вот тут Мишаня и поступил мудро и своевременно. Мы в рейс выходим без врача. Что лишний раз доказывает – нам все по колено. Главное – чтоб работа была сделана. Обязанности судового врача исполняет, по совместительству, старпом. А судовой врач обычно живет в амбулатории. Пока, не дай Бог, на борту нет тяжкого или заразного больного. К слову сказать, старпом действительно разламывает таблетку пополам и получает два разных лекарства от разных напастей. А главная его забота – охрана «главного медицинского средства» . Хранит он его прекрасно, так что никто, по крайней мере из известного мне круга моряков, это средство никогда не видел в прошлом и не увидит в будущем. Говорю так, потому что старпома Колю знаю не по первому рейсу.
Но мы опять отвлеклись.
Итак: Мишаня согласился поселиться в медицинском блоке. С одной стороны там жить просторно, тихо и, можно сказать, где-то комфортно. С другой стороны койка судового врача расположена у самого правого борта, ровно по середине от бака до кормы судна и вдоль длинной оси судна. А пароход наш, по морским и тем более океанским меркам, очень невелик. Водоизмещение его 1600 тонн. И корпус у него ледового класса. Это значит в подводной части близок к яйцевидному. Для свободного плавания в различной ледовой обстановке. Но не лед, конечно, колоть. А это подразумевает, господа-товарищи, что корабль наш «болтает», особенно с боку на бок, обалденно. Критический угол наклона у нас – 420. Всех нас, ужас как, «валяет» с борта на борт на нашем гидрографическом судне. Особенно плохо тем, у кого койки расположены вдоль парохода. Вывалиться можно на палубу – раз плюнуть. Поэтому у коек есть бортики. Лежишь, как в коробочке. (Не хочется другое сравнение использовать, хоть так на язык и просится).
Так вот, внимание, ребята. В амбулатории у коечки почему-то не было бортиков. Чем дизайнеры корабельные финские руководствовались – тайна великая есть (в масштабах жизнедеятельности медсанчасти нашего мизерного, никому неведомого, судна). Мишаня, в этих же масштабах – герой. Как ему удавалось спать на такой озорной коечке – уму непостижимо. Да не день, не неделю, а шесть месяцев. Исключая заходы в порты – это пять с половиной. Потому как пароход даже на спокойной воде, в океане качается медленно и заунывно. Океан – «дышит». Все время. Идет пологая ровная длинная океанская зыбь. Романтика, бля!
Так вот и живем мы у причала. Ноябрь на исходе, руля – нет. Винта – нет тоже, вместо него в заду у нас – затычка. Пробка. Радиограммы (то есть телеграммы, в портах рации не имеют права включаться) приходят от начальства – неутешительные. Поторопить ремонт никто не может, да и не хочет, ясно дело. Колотиться мы тут сами должны. Заход на Гавайи нам задробили. Нельзя и все. Без объяснений. С одной стороны гидрографические суда никто к себе пускать особо желанием не горит. В частности Штаты и ихние прихвостни. С другой стороны какой-то чиновник в министерстве, естественно, не будет горбатиться, рубаху себе рвать, заход нам в интересное место «пробивать», пусть это и очень важно с точки зрения методической грамотности, целесообразности выполнения технического рейсового задания. Точности гидрографической и геофизической съемок. Ведь конечный результат наших работ – это построение комплекса морских специализированных геолого-геофизических карт. Забегая из того времени в наше, сегодняшнее, можно сказать, что те, нами забытые материалы, продаются, начиная с горбатой перестройки, наравне с добываемыми нефтью и газом, весьма и весьма успешно. С чем нас с Вами и поздравляем, господа-товарищи-барины.
Ну, не буду я больше описывать наше ожидание окончания ремонта. Это также тоскливо, как нам тогда было на самом деле. Как длинная зеленая сопля. Простите меня, если сможете, за такое неэстетичное сравнение.
Все когда-нибудь кончается. Еще великий Михаил Булгаков об этом сказал. Приходилось и раньше в этом убеждаться, и сейчас. Дай-то Бог, чтоб немного еще и в будущем выпало это ощущать на своей шкуре. Кончаются и деньги, и любовь. Причем мы склонны считать, что именно в такой последовательности. Может быть, удастся нам с Вами поразмышлять на эту тему. Поглядим, ежели доведется.
18 декабря 1986 года в 03 ночи весьма неожиданно прибыла на борт комиссия: погранцы и таможня. Они нас только пересчитали и морды с паспортами сравнили. Мы за это время все пропили-проели – ни у кого ни единой копейки не было, ничего запретного к вывозу не было, все сонные и безразличные ко всему на свете… Кому положено, все это доложили, кому следовало, нас совершенно не «трясли». Это был самый быстрый и легкий «отход» мой в море. Как оказалось, для меня, - последний, в том периоде моей не очень путевой жизни.