За тридевять земель… На Алтае
Далеко-далеко за Уральскими горами, за широкими просторами Кулудинских степей, где гуляют ветра по забытым дорогам, как когда-то татарские всадники, течет небольшая речка Калманка. Не берегу этой тихой спокойной речки, в сотне верст от Барнаула, среди спокойных полей и березовых рощ обосновался небольшой городок, называемый станцией Топчихой.
В самом словосочетании Барнаула слышится звучание селений с нерусским названием Баран-аул, Калманка – от слова калмык. Когда-то в древности место это принадлежало татарам Чингисхана.
Места здесь не многолюдные, но и не пустые – целинные, земля черноземная и богатая на урожаи, как и степи Украины, Кубани и Средней России. О ней говорят: «Кинь в лунку росток картошки, а из него за лето целое ведро клубней вырастет». Да, и хлеба здесь растут хорошие, особенно пшеница высших сортов – прозрачная и твердая, как рис. Растет и свекла: белая и сладкая – поистине сахарная. А осенью, после уборки с полей, целые бурты – кагаты этой свеклы лежат, накапливаются здесь у железной дороги. Их свозят на станцию из соседних колхозов для транспортировки, затем дальше на сахарные заводы в другие города.
И степь здесь широкая и могучая! Лишь колхозные поля, огражденные от ветров длинными березовыми посадками – околками расчерчивают и разделяют ее на огромные цветастые квадраты и прямоугольники.
Это истинно белый сибирский березовый рай. Белые березы – красавицы полей шумят листвою на околицах у каждого села. И земляники в этих околках видимо-невидимо – собирай хоть ведрами!
Весной над полями жаворонок поет – заливается, а летом перепела порхают. А в березовых рощах то кукушка в полдень закукует, то соловьи дотемна поют – насвистывают. Невспаханная степь сияет изумрудной зеленью трав, сиреневыми красками ирисов – кукушкиных слезок, разноцветьем степных маков, ромашек, тысячелистника, да еще моргает по краям полей кое-где цветами синеглазых васильков и одуванчиков.
Там, на целине, у колхозных полей много сусличьих нор, а еще растет лук – слезун, маслянистый и такой вкусный. Водятся и лисы, и зайцы, и волки. Лето жаркое и буйное, но яблоки и помидоры не растут – они просто не вызревают до осени.
Морозы на Алтае лютые – под пятьдесят градусов. Снега с сугробами под самую крышу домов, а если бураны задуют со снегом, то все вокруг становится белым-бело – за десять километров ничего не видно. И дуют они не день и не два, а целыми неделями. Тогда уж от дома до сарая ходи, держась за натянутые между постройками канаты – иначе заблудишься, уйдешь в степь и замерзнешь! Осенью и зимой охотники охотятся здесь в основном на зайцев, лис, волков и куропаток. Бывало, в голодные годы и сусликов ели, не брезговали.
Главная еда зимой – это сибирские пельмени. Заготавливают их семьями загодя и выставляют на мороз целыми мешками. Ведь зима на Алтае длинная, а сибиряки – народ могучий, пельмени любят и едят их не по десятку или два, а сразу по полсотни штук на каждого за один присест. Потому и сильные, и здоровые какие! А еще здесь зимой делают из молока мороженое. Наливают молоко в алюминиевые миски и выставляют их на мороз. Молоко замерзает – и тогда скобли его ножом и ешь сколько хочешь – получается вкусная, тающая на языке снежно-молочная масса, похожая на городское мороженое, только без сахара…
Из фруктовых деревьев выживают здесь только облепиха да «райские яблоньки». Из птиц прилетают, остаются и украшают зиму клесты и красногрудые снегири.
А зима суровая и нелегкая, зато весна-красавица с журчаньем ручейков и теплым солнцем, с таким ароматом степей, полей и рощ, что дышишь, дышишь и не надышишься. Пролески и юные подснежники манят в поле и на опушки леса. Березовый сок и белые сережки деревьев ласкают и губы, и душу, а красные жучки-солдатики, лишь пригреет солнце, вылезают весною и греются на стволах одиноких берез, на стенках вырытых ямок, покрывая их словно красными бусинками. Выйдешь в поле и слышно как трава растет, распускается и пахнет свежими запахами оживающих степей…
Здесь все необычно! Сверхмощно, безмерно, с размахом! По-сибирски! Не так, как на старых землях России. И Жигуновы уже освоились с таким положением вещей и сибирскими масштабами. После украинских степей, узбекских песков и казахских долин, они наконец-то осели в Топчихе и стали обустраиваться.
Родной язык, единая вера и те же порядки, как и везде на Руси – это ведь многое значит! И дети их пошли уже в школу, и друзья появились. А народ тут душевный и добрый – всегда готов помочь в беде в любую минуту! И кто же он – этот народ-то? Да, те же самые украинцы и русские, родившиеся и укоренившиеся здесь, в Сибири.
Иван Михайлович Василенко – директор большого топчихинского предприятия МТС (Машинотракторной станции), как только они пришли к нему, узнав, что Жигуновы приехали из Запорожья, обрадовался и как истинного земляка долго не выпускал Ивана из своего кабинета, расспрашивая его о Запорожье, а затем пригласил с Александрой к себе домой в гости. Жена его, Анна Ивановна – приятная и добрая женщина, через несколько дней уже сдружилась с Александрой и стала ей настоящей подругой и помощницей. Как только у Жигуновых чего-то не хватает из еды – она тут же сунет то пирожки, то сало, то хлеб и шепнет смущенной Александре:
- Неси, Шура, своим деткам, пусть лакомятся.
А приехали ведь Жигуновы в Топчиху из Казахстана совсем заклявшие и голодные: ни денег, ни друзей, ни жилья. Ехали на поезде на авось – куда глаза глядят, покуда денег хватит. Остановился поезд в степи, смотрят: какая-то станция, а вокруг хлеба колосятся. Читают: «Топчиха!». Иван говорит:
- Приехали, вылезайте!
Вылезли они из вагона на перрон всей гурьбой и стоят, сгрудившись в кучку, не зная что делать дальше. Куда идти? К кому обращаться? Знакомых нет – края чужие! Сели они с Иваном тут же у вокзала, поговорили, подумали. Александра и предложила:
- Давай-ка, Ваня, пойду я с младшеньким Витюней по дворам – пройдусь… Разузнаю все, с женщинами поговорю, повыспрашиваю – авось счастье нам здесь и улыбнется…
- А мне-то что делать? – спросил ее Иван.
- А ты тут с детьми посиди, - ответила она, - и наш багаж покарауль.
А багажа-то было всего: два сундучка, да три узла, да еще швейная машинка «Зингер», на которой Александра строчила всем детям, себе и соседям платья и разные одежки. И добывала таким образом семье на пропитание. Поэтому и возила ее с собой, и берегла, как «зеницу ока».
И пошла Александра по дворам… Вот так и познакомилась она с Анной Ивановной. А та повела их с Иваном к своему мужу… Ну, а Иван Михайлович земляков с Украины никогда в беде не бросал. Он и взял Ивана к себе в МТС завскладом.
И поселились они в корпусах рядом с Иваном Михайловичем… Через год их было уже не узнать. Особенно быстро освоились дети… А потом у них родился младшенький и они назвали его Евгением.
Детство в Топчихе
- Кирилл! Давай пас Чигунку!
- Саракандык, гаси свечу! – кричали пацаны, играя в футбол на полупустынном поле за корпусами двухэтажных зданий, на окраине алтайского городка Топчиха. Был месяц июль, стояла летняя жара. Солнце пекло нещадно и хотелось пить, или просто бежать на речку и нырнуть в воду. Но азарт игроков был так велик, что мальчишки не замечали этой жары и жажды, и пыльного вихря, который, поднимаясь, кружил иногда над ними, когда они, сталкиваясь по нескольку человек, топтались и падали кучей на землю, борясь за мяч. Саракандык – это шутливая кличка Саньки Чанова, а Чигунок – это Чигунков Сергей.
Ваньку пацаны прозвали Саракандыком за то, что он отчаянно хромал на одну ногу: из-за болезни у него не сгибалась в колене правая нога и он когда бежал, то подпрыгивал на левой, нормальной ноге, издавая каблуками и подошвами сандалий что-то наподобие звуков: «Сара…кандык! Сара…кандык!». Так и прозвали его мальчишки в своем кругу Ванькой Саракандыком. Из-за этого недостатка они вечно ставили его вратарем в ворота, а он когда выбивал мяч в поле своей негнущейся правой ногой, давал такие «свечки», что игрокам приходилось, глядя на мяч и задрав головы кверху, сбегаться в кучу к воротам и толкаться там, пока мяч не приземлится на чью-нибудь голову. От этого они стукались лбами и часто набивали себе шишки. Отбивая мяч от ворот, мальчишки налетали друг на друга и падали, а потом ругали Ваньку Чанова за эту физическую неспособность давать точные пассы. А когда он, защищая свои ворота, мчался вперед как вепрь и выставлял вперед как штык свою негнущуюся ногу, то любой нападающий терял от такого вида всякое самообладание и дар соображения, и сторонился Ваньки, оставляя ему мяч и боясь быть проткнутым этой Саракандыковой ходулей.
Валентин, Борис и Виктор, дети Жигуновых, уже повзрослевшие и загорелые, тоже принимали участие в этих мальчишеских играх. Им соответственно по очереди уже исполнилось четырнадцать, двенадцать и десять лет в этом году. Ну, а самый маленький из братьев, Евгений, родившийся всего лишь полгода назад был еще слишком мал, чтобы участвовать в таких мальчишеских баталиях. Он отстал по количеству лет от самого младшего из трех братьев, Виктора, на целых десять лет и мог лишь лазить дома на карачках.
Александре было уже за сорок, когда она родила своего последнего сына Евгения. К этому времени Жигуновы уже около двух лет жили в Алтайском крае, в небольшом поселке, состоящем из двухэтажных домов – корпусов МТС, на окраине небольшого городка Топчиха.
Советская страна вступала в 1939 год и в двадцать первый год своего существования. Прежняя старая Россия канула в вечность, но не распалась. Страна была другая, порядки были другие, да и люди изменились основательно. Большинство, во главе с Лениным, выдержав интервенцию иностранных государств и разгромив войска белых генералов во время гражданской войны, начали перестраивать свое государство на новый лад. А после того, как скончался Ленин в двадцать четвертом и партию возглавил Иосиф Сталин, началась сплошная борьба в высших кругах и коллективизация сельского хозяйства с раскулачиванием «кулаков». Бедняки все вступали в колхозы, отдавая свой скот и землю в одну коллективную собственность, а многих селян-середняков просто заставляли насильно вступать в хозяйства угрозами раскулачивания и ссылкой в Сибирь.
Объединялись не только крестьянские хозяйства, но и вся страна превратилась в сплошной объединенный лагерь под названием СССР. Одна за другой входили в СССР все окружающие Советскую Россию республики. Жизнь в стране кипела и бурлила как в улье. Жить было голодно, трудно и ответственно, но весело и интересно. Во многие дальние села было проведено первое электричество и радио. И первые репродукторы, как большие китайские шляпы, звенели песнями и сообщениями дикторов об очередных достижениях советских людей в перевыполнении норм на новых советских стройках, заводах и фабриках.
В Запорожье, бывшем Александровске, откуда двенадцать лет назад уехали Жигуновы, на Днепровских порогах за шесть лет титанического труда посланных сюда со всех республик бригад добровольцев, была построена Днепровская ГЭС, и в 1932 году она уже дала первый ток. Построены были такие металлургические гиганты как Запорожсталь, Днепроспецсталь и другие мощные заводы. Разросся и стал уже знаменитым флагман советского моторостроения Запорожский авиационный завод, бывший «ДЭКА» и «Большевик», называемый теперь «Государственным заводом № 29». Все достижения советской авиации в то время были связаны именно с его моторами, которые стояли почти на всех советских самолетах. Они устанавливались более чем на двенадцати типах самолетов военной и гражданской авиации, в том числе на истребителях Поликарпова И-15 и И-16 – знаменитых «ишках», помните песню: «В далекий край товарищ улетает…», а также Туполева АНТ-14.
Все это читали в газетах и слышали по радио Жигуновы, живя в далеком от Запорожья алтайском городке Топчиха. Они с радостью вспоминали первые годы жизни в Запорожье в двадцатые годы. Тогда они приехали туда из своего родного Орлова с Вятки, с севера России, и никак не могли отогреться и нарадоваться теплу южно-украинского солнца и широкому запорожскому раздолью, украинским «кавунам», дыням и помидорам, подсолнухам и абрикосам, этим бескрайним полям пшеницы, раскинувшейся аж до самого горизонта. А Иван в Топчихе, вспоминая Запорожье, в шутку цитировал своим детям слова из Пушкинской сказки «У Лукоморья…», переиначенные им на «У Запорожья». «У Запорожья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом…».
Вспоминал он Днепр и Хортицу, баштаны и Дубовую рощу, Ивана Даниловича, своего друга и тезку, к которому они приехали всей семьей, состоящей из шести человек, после нескольких лет переписки. Данилович тогда был еще не женат, но уже переписывался с Марусей, двоюродной сестрой Александры, с которой его, как и обещал, познакомил Иван Жигунов после приезда из Вятки в Запорожье. С ними тогда приехал, кроме Маруси, и Алексей – младший и единственный брат Александры, который вскоре устроился работать на запорожский авиационный завод № 29.
А Маруся с Иваном Даниловичем сразу, с первой встречи, как только увидели друг друга, влюбились и вскоре поженились. И не расставались они, живя в Запорожье безвыездно, до конца своей жизни. Не уехали бы из Запорожья и Жигуновы, но вечный враг их, эсер-бандит Паршин, каким-то образом оказался в городе Запорожье и встретил там Ивана. Он столкнулся с ним на улице и они проговорили все лишь несколько минут, но после этого Жигуновым пришлось быстро собираться и всей семьей уезжать из Запорожья…
Причиной такого бегства было то, что Иван многое знал о прошлой тайной жизни этого человека и еще то, что у Ивана была подушечка императрицы Александры, в которой, как думал Паршин, были зашиты бриллианты или какие-то драгоценности, и которую он по глупости кинул тогда Ивану в Екатеринбурге, чтобы затем обвинить его в краже царских драгоценностей, за которую тогда грозил расстрел.
Боясь преследования со стороны властей в случае доноса на них Паршина, Жигуновы были вынуждены выехать из Запорожья. А дальше и началось… Они исколесили почти половину Советского Союза, чтобы исчезнуть если не навсегда, то надолго даже для своих родных и друзей. Сначала они переселились в город Кременчуг, на родину Ивана Даниловича. Купили там дом с садом, мебелью и собакой Мильсоном у такого же срочно уезжающего из Украины немца-колониста. Купили за бесценок, почти даром, так видно этого немца прижала тогда нужда, что он готов был отдать все нажитое хоть за малые гроши и уехать куда-нибудь за океан, то ли в Мексику, то ли в Аргентину.
Тогда многие немцы-менениты уезжали из Украины, почувствовав нелады в верхушке нового социалистического государства. Немецкие колонисты – это не наши братья-славяне. Первую голодовку, вызванную разрухой после Гражданской войны в двадцать первом и двадцать втором годах, они перенесли хорошо. Все местное население голодало, а у них, как у хороших хозяев, было вдоволь и зерна, и муки, и картошки – колонистов ведь большевики не раскулачивали. И немцы, как рассказывали потом люди, выручали голодающих соседей-украинцев, снабжая их за отработку на своих полях, мукой, картошкой и другими продуктами.
Но уже перед второй голодовкой в тридцать втором и тридцать третьем годах, вызванной, видимо, засухой и неурожаем по всем южным областям Советского Союза, а также тем, что было дано указание «Великого вождя и учителя» местным властям изымать хлеб и снабжать им в первую очередь работающих на заводах рабочих, немцы не захотели терпеть и начали массово покидать земли Украины…
Пожив в Кременчуге всего один год, Жигуновы решили уехать из Украины за Волгу на юго-восток, так же, как когда-то их предшественник немец оставив здесь и дом, и хозяйство, и мебель.
Все началось с того, что Кременчуг затопило водой во время весеннего паводка и некоторые его поселки на возвышенностях выглядели как острова, отделенные от суши широкими полосками воды. Вода подступала и к поселку, где жили Жигуновы и подходила уже близко к их дому…
Иван в Кременчуге работал на кирпичном заводе, а Александра с сыновьями: четырехлетним Валентином и еще совсем малым Борисом сидели дома. Работа у Ивана была трудная: целый день в жаре у печи с кирпичом. Платили на заводе мало. Хватало лишь на еду да мелкие расходы. Работал Иван на кирпичном в основном из за хлебных карточек, которые выдавались всем работающим на таких предприятиях, включая и иждивенцев, членов их семей. С хлебом в то время везде было трудно. И это было верным признаком надвигающегося голода. Подумав немного, Иван с Александрой решили подготовиться к переезду куда-нибудь на юг, подальше от этих мест, туда, где больше солнца. Выбор пал на Среднюю Азию.
Как вольные птицы
Прошло время, и однажды, вернувшись с работы, Иван сказал Александре:
- Ну вот и все, Саша, сегодня я получил получку и хлебные карточки, теперь нам можно и ехать. А еще разговорился я с одним товарищем на работе, что есть мечта пожить на юге. А он когда-то жил в Узбекистане, вот он и посоветовал нам ехать в Ташкент – там, говорит, жить легче, фруктов – персиков и яблок много, дынь и овощей. А тепло, говорит, весь год зимы нет! Загорай себе, сколько хочешь! Ну как, дорогая, что ты на это скажешь? Давай двинем с тобой туда! – предложил он бесшабашно Александре.
А Александре что? Интересно поездить по миру. А потом, куда муж – туда и жена. Александра стразу же согласилась.
- Поехали! А что тут сидеть и ждать? Ничего хорошего не дождешься! Не дай Бог, голод грянет, тогда отсюда и не выберешься.
Так и решили они с Александрой. Ехать, так ехать! И ехать только сейчас!
На следующий день, придя на завод, Иван подал заявление об увольнении, забрал трудовую книжку и Жигуновы, на скорую руку распродав имущество, упаковав и погрузив багаж в вагон, отправились с двумя детьми на руках в Ташкент – в теплые края к лучшей жизни!
А жизнь в Советской стране тогда, как оказалось, была везде одинаковой. В Ташкенте они не прижились – с работой было неважно. Там и своих хватало. А тут еще какие-то русские приехали! Все смотрели на них как на иностранцев. Пришлось на некоторое время им осесть в маленьком городке Манкенте. Но и там, оказалось, жизнь была не «малина».
Да, хорошо на юге! Круглый год лето, ну а летом – жара невыносимая. На полях везде арыки прокопаны – такие неглубокие каналы с водой для орошения земли. Вода, поступающая по ним на огороды, мутная, из мелких рек. А вода там, хоть какая – на вес золота! Непривычные к таким климатическим условиям северяне начали страдать от непомерной жары и безводья. Уже не хотелось ни фруктов, ни овощей.
Их подросшие за год дети постоянно сидели и плескались в этих искусственных мутных ручьях-арыках, играя с местными узбекскими мальчишками. От непомерного питья мутной неочищенной воды животы у них стали принимать форму надутых шаров, расстроились и болели желудки, ножки потончали и искривились: они явно превращались в рахитиков.
Когда Иван с Александрой обратились к местному медицинскому светилу – фельдшеру, он категорически заявил им:
- Не подходят вода и климат! Вам нужно немедленно уезжать отсюда: сменить климат на более умеренный, иначе – умрете!
- Куда же ехать? Далеко мы не можем – денег не хватит! – сказал Иван.
Да и как-то они уже начали привыкать, приспосабливаться к соседям, узбекскому языку и местным условиям жизни. Появились и друзья-узбеки. Жили они на краю поселка, в белой глиняной мазанке, столов и стульев не было. Еду варили на сооруженных на улице глиняных печурках или на примусах, заправленных керосином.
Справа у Жигуновых выдались хорошие соседи, всегда приглашавшие их в гости и приходившие к ним сами. Ханума, соседка справа, как-то раз пригласила Александру в дом и стала угощать ее лапшой. Лапша пахла аппетитно: с томатом, укропом и перцем, жирная и сваренная вместе с бараниной. Но есть Александре просто не хотелось: она видела, как Ханума готовила эту лапшу, и ей стало не по себе…
Было жарко и душно, и мухи вокруг летали и жужжали, как вражеские самолеты. Но это еще полбеды, если б они только летали! Но они ведь, сволочи, еще и падали… и падали прямо Хануме в суп, в еще готовящуюся горячую жирную лапшу. А Ханума, видимо привыкшая к такому их обычному поведению и наглости, лишь отталкивала их, плавающих на поверхности супа, поварешкой и спокойно, без всякого конфуза, щедро наливала лапшу всем присутствующим в тарелки.
Александру чуть не стошнило от такого сервиса, но, что поделаешь, таков восточный закон: пришел в гости – надо есть, коль угощают! Иначе – хозяина обидишь. Пришлось Александре притвориться, что у нее больной желудок и ей нельзя есть такое острое блюдо, как эта восточная лапша…
А с соседкой, что слева у нее была настоящая война – дуэль! Не известно почему, но эта пожилая узбечка вдруг невзлюбила Александру и ее семью. Наверно, по расовому признаку, и начала ходить оправляться к ним в огород прямо за хату под окно. Как только наступит утро – так и торчит ее худая задница напротив окна в огороде у Жигуновых. В таких местах хоть и не придерживались особой чистоты и гигиены, но все же Александру возмутило такое наглое поведение восточной «стервы», но спорить с ней она не хотела, поскольку знала по-узбекски лишь несколько слов.
Из всего того, что она знала и запомнила, были лишь четыре слова: баранчук, кизимка, морзя и кердык каюк. Не считая, конечно, общеизвестных: изюм, курдюк и курага. По-русски они означали: мальчик, девочка, сварливая женщина, а может и сволочь, и конец. А курдюк – это баранья задница.
Вот этим набором слов и воспользовалась Александра. Заметив однажды, как нахальная соседка оправляется в огороде, она выскочила во двор, схватила старое ведро с лопатой и кинулась в огород на соседку. Та, увидев ее в столь угрожающем виде, взвизгнула с перепугу и, сверкая задницей, дала деру в свой двор. А Александра, собрав лопатой с земли все ее засохшие «удобрения», заскочила в ее двор и высыпала их из ведра прямо ей под ставни. Узбечка, с пеной у рта и зеленая от злости бегала, кричала и размахивала руками. Но подходить боялась. Еще бы! Подойти к такой разъяренной русской бабе, вооруженной железной лопатой и грязным ведром. Видно соображала, что это ведро может-таки оказаться на ее голове. Александра же, закончив свою процедуру, сказала ей, как отрезала, понятно и ясно:
- Смотри, старая морзя. Если хоть раз еще ты наложишь за домом такой изюм-курзюм, то я согну тебя в дугу и покрошу как курагу, а твой курдюк я подцеплю на сук. Короче, сделаю каюк! Понятно, старая кишка? Поймаю – прибью исподтишка, - добавила она сердито и сама же рассмеялась, подумав: «Как это у меня все слова так ладно и складно получаются?»
- Да, уж! С такими людьми невольно стихами заговоришь, - бурчала он, ретируясь с «поля боя»…
С того дня старая соседская морзя стала стороной обходить Александру и ее дом. Горячие на расправу эти южные люди и сами боятся такой же горячности от других. За мелкое хулиганство и воровство могли оттяпать руку и даже убить, если ты сорвал без спроса хоть несколько яблочек в саду.
Как-то Александра работала в поле, на прополке в местном совхозе вместе с Иваном. За полями совхоза сразу же возле них рос огромный сад какого-то богатого узбека. Сыновья Жигуновых: Борис, Валентин и Виктор тут же рядом купались в арыке. Время приближалось к полудню, было жарко и Александра с мужем расположились на обед, на берегу арыка под деревьями. Их мальчишки вообще-то были ребята не вороватые, но чего греха таить – мальчишки все шалуны! От шалости, а Борис был бедовый малый, или от голода захотелось ему вдруг яблок поесть. Полез он в тот сад, сорвал несколько яблок и засунул себе за пазуху, а хозяин увидел! И как разъярился! Крикнул что-то по-узбекски, схватил палку и погнался за Борисом. Борис прибежал к матери и как завопил, сам не свой от страха:
- Мам, за мной узбек гонится!
- Чего это он? – вскочила Александра.
- А я сорвал несколько яблок в том саду у дороги, - заныл мальчишка.
- Ах ты, негодник, зачем ты это сделал! Узбеки ведь могут за это и голову оторвать! – закричала Александра.
- Давай сюда скорей эти яблоки! – крикнула она Борису. Схватила мотыгу, выкопала в земле ямку и высыпала туда сорванные яблоки, а потом зарыла их в землю. И только-только успела… Тут вдруг подбегает хозяин сада – страшный, разъяренный и с палкой в руках!
- Где тот мальчишка, который яблоки крал? Куда побежал? – закричал он, угрожающе сверкая глазами.
- Не твой ли это баранчук, морзя, в моем саду яблоки воровал???
- Нет, нет, хозяин, не он! – замахала руками Александра. – Мой баранчук тут не причем, он все время рядом со мной сидел здесь и играл… А тот пацан побежал туда куда-то, за посадку, в поселок, - махнула она рукой вдаль.
- Ах, сволочь… поймаю – убью! – крикнул, узбек и помчался дальше.
- Понял? – дала Александра затрещину Борису. – Это тебе не Россия! Здесь за яблоко могут и убить… Чтоб больше ни шагу от меня! Ясно?
- Да! – занюнил Борис. – Я больше не буду.
Шел девятый год их странствий по республикам Средней Азии. Именно странствий! Потому что надолго они не задерживались в тех местах. Вскоре после этого они перебрались из Манкента в Киргизию. На оставшиеся от переезда деньги купили корову. В это время в стране из-за неурожая начался кризис с хлебом, и надо было хоть как-то жить и кормить своих детей. Выручила коровка – ее молоко! Но что это была за жизнь! В глуши… Вдали от всего мира. Вне шума и суеты обычных городов и всего того, что происходило тогда во всем мире. И Жигуновы жили, терпели.
Но на коровьем молоке их семья продержалась недолго. Иван работал в мастерской, Александра в поле, а их дети сидели дома и даже в школу не ходили. А школы-то не было – куда ходить? Слава богу, у детей появилось желание рисовать и это как-то успокаивало Ивана и Александру.
А рисовали их мальчишки прекрасно. И карандашом, и красками, особенно Борис. Он рисовал на чем только можно. Целыми днями сидел и что-то вымалевывал. Рисовал по памяти: то сюжеты из прочитанной книги, то картины из увиденного кинофильма. И картинки эти получались у него такие яркие, красочные и точные, как у настоящего мастера. Борис по характеру был инициативным мальчиком, рос сильным, смелым и находчивым, а главное, ничего не боялся. Был заводилой среди ребят, своих сверстников. Александра замечала, когда он что-то задумает и нарисует, и если это ему самому нравится, тогда он отходит от картины на расстояние, останавливается, глядя на нее, взмахивает руками и шлепает себя по бокам, как будто птица крыльями при взлете…
Мать усмехалась:
- Ну вот, что это за привычка такая у тебя – махать и бить себя руками, как журавль крыльями…
А Борис смеялся и отвечал ей:
- Мам это я от радости, что у меня все получается.
«Это хорошо, - думала мать, глядя на счастливого сына, - значит, у ребенка есть уже мечта… А мечта облагораживает человека, ведет его к цели и делает его красивым».
Но жизнь давила на них всей тяжестью своей неустроенности. Такое тяжелое положение, связанное с переездами, семья Жигуновых терпела неспроста. Иван ощущал каким-то шестым чувством своей души, что за ним будто бы кто-то гонится, наблюдает. Тогда в Запорожье Паршин сказал ему во время встречи открыто и зловеще:
- Жигунов, отдай царские камешки, иначе плохо будет! Не отдашь – ЧК тебя везде найдет…
- Какие еще царские камешки, - переспросил Иван удивленно, когда у него немного прошел шок от неожиданной встречи с Паршиным на улице.
- Какие, спрашиваешь? А те, что из шкатулки царицы Александры. Помнишь Ипатьевский особняк? – зашипел, приближаясь и схватив его за руку, Паршин.
Иван отстранился от него и, вырвав рукав из цепких пальцев Паршина, крикнул:
- А иди ты, гад! Не знаю я никаких камешков, да еще из шкатулки царицы. От советской власти мне скрывать нечего. Если будешь приставать и преследовать, я и сам пойду в милицию и заявлю на тебя. Я ведь чувствую, что ты теперь действуешь как частное лицо – для себя самого, а не для государства стараешься, так ведь, а, Паршин?
- Не дури, Жигунов! Давай договоримся. Продадим камни, а деньги поделим пополам, - заюлил Паршин.
- Отойди! – отодвинулся от него Жигунов. – Отойди от меня, негодяй. Я заявлю, что ты меня шантажируешь. Ты великий провокатор, Илларион, я это знаю, но я не знаю никаких царицыных камешков, - ответил Иван.
- Ну смотри, Жигунов, потом не пожалей! – зашипел с угрозой Паршин.
- Да, пошел ты! – выругался Иван, окончательно отходя от Паршина.
Так и расстались они тогда в Запорожье с Инваром Першенем – тайным агентом бывшего ЧК. И Жигунов понял, что здесь ему не жить! И ждать долго не придется: Паршин может в любую минуту подложить ему такую неимоверную гадость, что потом весь век не отмоешься! Он был его враг: изворотливый жадный и хитрый. «А врага надо знать и побеждать, - думал Жигунов. – А как? Умом и расчетом, опережая в действиях. Надо просто исчезнуть из его поля зрения. Уехать куда-нибудь. Вот и все…».
Так и сделали они с Александрой. Пока Паршин шпионил и наводил справки о них, Иван, расспросив своего друга и тезку Ивана Даниловича о его родном городе Кременчуге, вместе с Александрой и детьми уехали туда. Хитрый Паршин понял, что его «отвели». Зная адрес, где перед этим жили Жигуновы, он пришел к Ивану и Марусе и пытался выведать у них хоть что-нибудь о Жигуновых.
- Да, жили такие у нас… Но потом собрались и уехали. Что-то им здесь у нас не понравилось, - ответил Иван простодушно.
- А куда они уехали, в какой город? – спросил Паршин.
- А біс їх знає! Сіли у потяг, та і подались! Кудись, чи то в Перм, чи у Пензу! Сказали: «Там видно буде», от і все, - ответил ему Иван Данилович, прикидываясь, что ничего не знает. Хотя сам дал Ивану в Кременчуге адрес своих родственников и знакомых.
И Паршин потерял след… Да-а-а! Такой прыти от Ивана он не ожидал. Хотя получилось так же, как и когда-то давно в их молодости в Северохатинске. Тогда, пытаясь захватить вечером на дороге передвижную лавку купца Лопатина, в которой ехал с ярмарки Жигунов с Землевским, он получил удар в ухо, пинок и выстрел дробью из ружья в зад. Тогда он тоже не ожидал от них такого… И ходил потом в раскорячку целый месяц, не смея присесть и нагнуться.
Камень Чинтомани или легенда об исчезнувших странах
А драгоценный камешек у Ивана все-таки был… В подушечке царицы! В той самой, которую он захватил с собой еще в 1918 году из Ипатьевского особняка в Екатеринбурге. Только он, конечно же, не знал об этом. Эта вещица, переданная царице Распутиным от Бадмаева, известного медика – специалиста по тибетской медицине, была зашита ею в небольшую подушку. Царица на ней обычно сидела. Эта подушечка тогда-то и спасла жизнь ее сыну Алексею. При расстреле, пули палачей-чекистов летели куда-то в сторону, обминая тело царевича, закрытое невидимыми лучами или полем талисмана.
Бурят Бадмаев был знаток в этом деле. Связанный с Тибетом, он с детства был там, учился у тибетских лам и жил там около девяти лет, принял их учение «Бон» и был посвящен в тайны этой религии. Знал много рецептов тибетской медицины.
Тибет – суровый горный край, недоступный европейцам, загадочный и далекий, как небо. В начале века у всех на устах звучали слова: Шамбала, Агартхи… Всем казалось, что там живут Боги! А снега, морозы и непроходимые тропы в горах спасали эту страну от настойчивых глаз и жадных рук. Многие проходимцы желали получить здесь власть и могущество, захватив заветные реликвии Агартхи, одной из которых был камень Чинтомани, по легенде, пересказанной Рерихом, попавший туда или привезенный с другой планеты.
По преданию, от него откололся маленький кусочек, но он имел большую силу и связь с основным «Большим камнем Чинтомани», находившимся где-то в пещерах горного края. Эти камни делали человека могучим и всевидящим. Кусочек камня Чинтомани передавался из рук в руки неизвестными послушниками религии Бон тем людям, которых они считали достойными принять и держать его. Некоторые люди говорили, что это и есть именно тот «Грааль», о котором так много было написано в хрониках лет борьбы французских монархов с рыцарями-храмовниками или тамплиерами.
Был ли тот камень, переданный Распутиным царице, осколком священного камня Чинтомани или нет, никто не знал, но то, что у нее была какая-то восточная реликвия, ЧК знала еще в восемнадцатом. Вообще, общество судит о своих великих, знатных или выдающихся людях в основном по тому, что видит или слышит о них в свете преувеличений и домыслов. В вопросах величия и знатности наш простой народ напоминает купающихся и сидящих по горло в воде нагих людей. В таком положении человек видит лишь то, что находится выше поверхности воды. А там видна только голова или что-то еще выдающееся… И чем выше ты высунулся, и чем большую твою часть видит народ, тем более о тебе говорят, тем знатнее ты становишься. То есть, чем выше над всеми ты поднимешься, тем популярнее ты становишься. Ведь говорят же: «Он на голову выше». Это хорошо, если у тебя есть на это все данные: рост, фигура, колорит, ум, обаяние, наконец, и ты можешь держать долго такую планку популярности и дальше, находясь на высоком уровне. А если ты коротышка, косноязычный и умом не блещешь, а просто так вырвалось у тебя один раз: всплыл над всеми, крикнул или поднялся на цыпочки, а затем булькнул назад под воду серости и безвестности, тогда ты – просто выскочка. А ведь всем хочется пожить хорошо, знатно и с шиком. Но это не к тому. Дело в том, что мы воспринимаем великих людей как какой-то «непогрешимый» идеал: если человек знатный, великий, значит, он нам кажется каким-то особенным, без недостатков, вроде святого.
То, что мы видим и то, что о нем написано, и что о нем говорят – все это и делает такого человека для нас непогрешимым. А ведь копнешь поглубже – и окажется, что все великие были такими же грешниками, как и мы с вами. Только они или вовремя поняли, одумались и исправились, или создали миф о своей святости и непогрешимости в народе, но это же, извините, шарлатанство. А вообще-то всем людям свойственен интерес и влечение к чему-то такому – особенному, необычному, сверхъестественному. Не даром же создаются легенды и сказки. Душа рвется к свободе, простору, к силе и тайне – ей хочется летать. А она, фактически, закована в несовершенное тело, а тело привязано к земле, земля ведь такая жесткая – совсем не рай. Вот каждый и сочиняет, и мечтает о своем счастье, о своем рае.
А тут еще историки, как говорится, запудрили всем нам мозги о том, что во все века и во все лета народ воевал, бил друг друга только из-за земли, богатства и сытной жизни, то есть по чисто насущным бытовым, меркантильным или политическим мотивам.
Но это ведь совсем не так. Да, народ выбирал себе своих вождей – выдающихся личностей, которые могли бы объединить массы живущих вокруг себя людей в государства, и повести за собой целые армии, создать целые империи, дать лучшую жизнь своим подданным. Но ведь у этих вождей были тоже и свои личные интересы: мечты и идеи, которые они вынашивали с детства, с юности, а потом старались воплощать и в реальные вещи. Так что, все то, что было сказано ранее о чудесном камне Чинтомани, о Граале, о всесильном копье Лонгина, делающем обладателя его могущественным и непобедимым - все это правда, все это было испокон веков в головах людей и вождей, а к чему привели эти поиски и фантазии вождей, мир познал на себе.
В каждой войне, в катастрофе, несчастье, в каждой болезни скрыты глубинные начала, идеи и силы, и эти невидимые пружины подвигают всех к таким «неожиданным», казалось бы, результатам и положениям…
Еще давно, в 1887 году восемнадцатилетний наследник русского престола, то есть будущий царь Николай ІІ, вместе со своим отцом, царем Александром ІІІ, и всей семьей присутствовал на выставке древностей, устроенной знаменитым путешественником Пржевальским. Великий путешественник лично водил по залам Академии наук всю царственную семью и много рассказывал о восточных странах, путешествиях и о своих находках. Царю все это нравилось. Ведь это было так интересно! И это ведь монарху, пожившему и, казалось бы, все повидавшему на своем веку человеку. А что говорить о юном царевиче?! Молодой Николай смотрел на все эти привезенные Пржевальским вещи с широко раскрытыми от удивления глазами. Он просто не сводил с них глаз. Особенно наследника заинтересовало бронзовое зеркало, которое Пржевальский назвал как «древнее зеркало, показывающее будущее и влияющее на судьбы мира».
Это странное зеркало принадлежало восточному народу богхаи из древней и исчезнувшей страны Шуби. По словам ученого, юный Николай не удержался и заглянул в это волшебное зеркало… И что он там увидел? Наверное что-то увидел, но об этом ничего никому не сказал!
А вот после этой выставки Николай вдруг загорелся желанием отправиться в путешествие. И сопровождал его в этом путешествии не кто иной, как князь Ухтомский – исследователь, мистик и оккультист. А во время этого путешествия случилось несколько загадочных явлений. Где-то по дороге в Индии, видимо в Калькутте, ему было предсказано одним из гадальщиков, что во время поездки в Японию какой-то человек в форме набросится на наследника, но того спасет бамбуковая палка…
… И вот она, Япония… В порту Хиросима Николай идет вместе с сопровождающим его принцем Гарри. На улице людно – везде стоит народ. Все глядят на наследника русского царя. И вдруг… выбегает какой-то японец-террорист в форме полицейского, обнажает самурайский меч и набрасывается на Николая, бьет его этим мечом по голове, причем крича, что совершает месть за какую-то странную страну «Шуби». Николай чуть наклонился и удар мечом пришелся плашмя по его голове, но все же пробил ему кожу. Так потом и остался у него этот след – рубец от удара мечом самурая на всю жизнь.
Все закричали и оцепенели. Но сопровождающий его родственник, принц Гарри, не растерялся: выбил меч и стукнул полицейского бамбуковой тростью по голове так, что тот потерял сознание и плюхнулся на землю. А потом уже окружившая их вооруженная охрана схватила и заковала нападавшего японца в цепи – наручники.
Николай тогда, с застывшим от удивления лицом, произнес:
- Вот оно, сбывается! Кто-то очень не хочет, чтобы стала известной тайна, в которую я успел заглянуть!
Несмотря на это происшествие, наследник тогда возвратился в Россию целым и невредимым, но уже не рискнул ехать назад тем же путем, а вернулся через Владивосток и Сибирь. Побыв несколько дней в Тобольске, он как бы познакомился с тем городом, в котором ему через тридцать лет в ссылке придется вместе со всей семьей провести последнюю в своей жизни зиму…
Вот такая странная история произошла тогда с будущим самодержцем Российской Империи. После этой поездки, уже будучи царем, Николай все более и более стал уделять внимание самым крайним, восточным землям своей империи.
Тайными предсказаниями занималась и его жена Аликс – царица Александра. Вся семья Романовых читала и даже штудировала какие-то книги по истории Китая и Монголии.
Восток – это загадка! А Романовы верили в чудеса. В чудеса верили и последующие правители России и Германии. И их взор был обращен на Восток: в Тибет, Гималаи. Елена Блаватская, родившаяся, как известно, на Украине в городе Екатеринославе (Днепропетровск), побывала в Тибете еще в 1888 году и затем написала свою знаменитую книгу «Тайная Доктрина». Она утверждала, что посетила подземный тибетский храм, где и была инициирована (посвящена) в древнее знание, и с тех пор получила личного махатму (наставника), передающего ей телепатическим способом настоящую историю человечества.
Она писала, что с каждым циклом космической эволюции связаны семь коренных рас. Первой расой, появившейся на Земле, была астральная раса – раса чистого духа, не имевшая физического тела. Вторая раса была гиперборейская – уже с физическим телом, и жила эта раса на ныне не существующем континенте рядом с Северным полюсом. Посреди этого континента возвышалась гора Меру и находилось отверстие в глубину Земли. Горы защищали его от холодных ветров, а теплые течения окружающих морей согревали его. И эти создавшиеся парниковые условия позволяли расти там растительности, жить людям, развиваться животным и птицам (недаром ведь птицы, наделенные с древних времен инстинктом выведения птенцов в этой стране на Севере, каждый год летят туда и сейчас). Там жили гиперборейцы. Это были две божественные расы.
Третьей расой были лемурийцы, которые обосновались в Лемурии на континенте Му, где сейчас находится Индонезия и другие острова Индонезийского архипелага. В результате движения континентальных плит, земля в этом месте опустилась, Лемурия затонула бесследно и стала дном океана.
Блаватская утверждала, что причиной падения и гибели лемурийской расы было то, что она скрестилась с животными и перестала быть божественной.
Четвертой расой после лемурийской была раса атлантов. Она находилась на континенте в Атлантическом океане (в честь нее и назван океан). Все необычные и огромные сооружения до сих пор сохранившиеся на земле – это дело рук атлантов. Атланты обладали экстрасенсорным восприятием, умели воспроизводить психическую энергию (энергию кристаллов) и построили множество гигантских городов. Но потом разделились, и в результате раздоров и войн между собой, их цивилизация стала приходить в упадок и, в конце концов, от ударов друг по другу особыми, видно, атомными бомбами, атланты погибли сами и погубили свой континент. Он разделился, и его поглотили воды мирового Океана.
А после библейского потопа, около 11 тысяч лет назад, образовалась пятая раса – Раса надежды. Она когда-то основала культуру Древней Греции и принесла народам Европы новую, пятую по счету, цивилизацию. Это была раса арийцев. Как видите, на земле часто происходили такие вот пертурбации с появлявшимся и исчезавшим куда-то населением. А исчезали целые цивилизации. Разрозненные кучки людей дичали, после чего человечеству приходилось выживать и возрождать с начала и свою науку, и культуру, и технику.
Но по обрывкам древних источников знаний до нас дошли сведения, что единственным местом на земле, которое никогда не покрывали воды «Древнего доисторического океана» были Тибет и Гималайские горы. И именно здесь древние цивилизации оставили в законсервированном виде в подземных лабиринтах пещер свои усыпальницы с людьми, образцы техники и библиотеки знаний на керамических таблицах. Но места эти недоступны для обычных людей, и не потому, что охраняются эти пещеры наведенным полем психической энергии, от которого попавший туда человек испытывает сильную головную боль, может потерять сознание и умереть. Как говорили посвященные, камень Чинтомани как раз и был тем кристаллом, который давал такого рода энергию. Об этом уже давно знали некоторые ученые люди, а также монахи, живущие в этих местах. А от Блаватской и Рериха об этом вскоре узнали и люди, живущие в России, Европе и Америке.
Знали об этом и вожди двух государств: России и Германии, соперничающие и противостоящие друг другу в идеологии – Сталин и Гитлер… Естественно, им захотелось любыми средствами добыть эти знания и камень, чтобы иметь такое могущество, которое мог дать только он. И вот уже ОГПУ выделяет средства для, якобы, научных экспедиций Рериха в Тибет и Гималаи, а в качестве приставшего к ней монаха внедряет своего шпиона – чекиста Блюмкина, человека преданного душой и телом Троцкому. В 1918 году по заданию Троцкого он застрелил из нагана вышедшего к нему посла Германии Мирбаха, и сорвал первые переговоры о мире Ленина с Германией.
Блюмкин был хитрым и отчаянным человеком. Он мог выкрутиться из любой ситуации и выйти сухим из любого неудачно сложившегося положения. Для того чтобы быть похожим на молодого тибетского ламу, он за год до этого побывал в Туркестане, выучил там тюркский язык, обычаи и уже по дороге в горах пристал к экспедиции Рериха, как молодой странствующий монах – лама.
Но экспедиция Рериха закончилась неудачно, и Блюмкин с Тибета ничего не привез. А в 1929 году, после того как Сталин выслал из России Троцкого, Блюмкина арестовали прямо на вокзале его же друзья чекисты, руководимые его товарищем по службе Глебом Бокием, который и заведовал в ОГПУ отделом по добыче таких вот знаний.
Увлекаясь археологией, сам Бокий побывал к тому времени уже во многих отдаленных районах Казахстана и Сибири. Там он на свой страх и риск, на сколоченные им самим деньги, затеял экспедицию, чтобы отыскать трон Чингисхана. Любовь к раскопкам впоследствии, много лет спустя, заставили его принять участие в большой экспедиции в районе Ташкента. Разрывая пещеру в Кунигуте, он обнаружил огромный камень, но не Чинтомани…
Вот такой был друг и товарищ Блюмкина Глеб Бокий, который и не дал ему скрыться на этот раз от вездесущих «товарищей» из ОГПУ. Это были те времени, когда Сталин, разгромив троцкистов, прибирал к своим рукам все рычаги власти, обвиняя инакомыслящих в измене и шпионаже, а непокорных арестовывал и расстреливал. Это были времена коллективизации и раскулачивания, уничтожения прошлого единоличного крестьянства и организации новых коллективных хозяйств с общим инвентарем, скотом и землей…
Но непримиримые отрицатели мистики и непреклонные пропагандисты материализма, большевики, исповедовали атеизм – учение, отрицающее Бога и построенное на том, что жизнь на земле возникла от случайно сложившихся обстоятельств и факторов, при помощи случайного соединения элементов и естественного отбора видов растений и животных по Дарвину.
Хотя иные большевики, отрицая религию и Бога, были не столь упорны и тоже интересовались иногда эзотерическими учениями. Ведь сам Иосиф Виссарионович Сталин (Джугашвили) когда-то в дореволюционной юности в Тифлисе учился в Духовной семинарии, писал стихи и был знаком с Гурджиевым. Но все же на Востоке, в России, было не так как на Западе, в Германии…
После одной неудавшейся экспедиции в Гималаи, нескольких чисток в ЧК и расстрела Блюмкина и Бокия, в Москве как-то отдалились от эзотерических тем, забыли про Тибет, про Шамбалу, про древние знания и про тайну камня Чинтомани. Не до этого было коммунистическим вождям и товарищу Сталину – заниматься какой-то мистической ерундой, надо было наводить порядок в стране и в народе.
Секретный договор с дьяволом
А вот в Германии все было куда более серьезно. После того как в 1933 году там к власти пришел Адольф Гитлер (Шикльгрубер), вся идеология германского национал-социализма была построена на сакральном, тайном учении о превосходстве нордической арийской, то есть немецкой расы над остальными южными и восточными народами, в первую очередь, над евреями, славянами, цыганами.
Все началось с того, что еще будучи молодым человеком, а точнее в 1909 году, Гитлер приехал в столицу Австрии, чтобы поступить в Венскую Академию изобразительных искусств, так как до этого он несколько лет занимался живописью (любил рисовать архитектурные ансамбли: фасады зданий, улицы городов). Рисовал он, конечно, довольно посредственно и поэтому в академию его не приняли. Живя в Вене впроголодь и снимая из-за неимения денежных средств вместе со своим товарищем, неким Кубичеком, одну комнатку на двоих (как рассказывал потом Кубичек), он любил уединение, посещал библиотеки и музеи, читал и высказывал свои мнения о мировой Истории.
В это время он и узнал легенду о копье из Сокровищницы Габсбургов… С тех пор и стал грезить о том дне, когда вдруг станет известным, великим и завладеет копьем Лонгина, как талисманом для завоевания мира.
Кубичек знал Гитлера еще с юных лет. Это был единственный человек, с которым будущий фюрер дружил в то время. Сын бедного обойщика, Кубичек, как и Гитлер, был нищ и одинок, и шлялся по окраинам города.
Однажды они совершили прогулку за город и вскарабкались на вершину горы Фрайнберг, которая нависала над городком Линц. Вот там, как рассказал потом Кубичек, под летним ночным звездным небом Гитлер и испытал свое пророческое вдохновение.
«Он стоял прямо передо мной. Он взял меня за руки и сжал их, что было для него необычным. Он был очень взволнован. Его глаза лихорадочно блестели. Он больше не говорил в присущей ему размеренной манере – слова буквально вырывались изо рта, жесткие и грубые. Я никогда не слышал, чтобы Гитлер говорил подобным образом… Он описывал в красочных картинах, нарисованных его грандиозным вдохновением, будущее свое и своего народа. Он говорил о некоем мандате, который он однажды получит от народа, чтобы затем повести этот народ от рабства к вершинам свободы…».
Юношам тогда было всего по пятнадцать лет. Гитлер любил слушать музыку Вагнера, и в тот день только что прослушал оперу Вагнера «Риенци». В ней с мистическим оттенком рассказывалось о падении метеорита и низвержении трибуна римского народа по имени Риенци, который, став сенатором, после восстания аристократов был смещен и обезглавлен…
Прослушанная опера и эта звездная ночь на вершине горы Фрайнберг тогда, видно, так взволновали Гитлера, что его юношеские эмоции вылились в какой-то чувственный экстаз, в котором он и выразил свою сокровенную мечту, цель всей своей жизни – стать вождем немецкой нации и затем завоевать весь мир!
Но время и реальность жизни тогда были еще совсем иные… Не принятый в Венскую Академию художеств, не любивший трудиться, «мечтатель», растранжирив свои скудные сбережения, которые остались ему от покойной матери, и сиротскую пенсию, назначенную за услуги, оказанные его отцом Таможенному управлению, шлялся по городу впроголодь – беспризорный и одинокий, проводя ночи в грязных ночлежках. Это и заставило его замкнуться в себе и озлобиться на весь мир. Но мечтательность его ума дала ему пищу для рассуждений: что делать и как жить дальше?
Для начала он решил усовершенствовать свои знания: посещал Национальную библиотеку, изучал там Нордическую мифологию и буквально «проглатывал» многочисленные труды по немецкой истории, литературе и философии.
А тут еще с ним произошел такой случай… Он рисовал на улице фасады домов. Уже стояла осень… Было холодно и тоскливо на душе. Пошел дождь… Потерявший надежды поступить в университет, юноша разорвал свои, залитые дождем эскизы, и зашел в здание музея, в зал сокровищниц Габсбургов, чтобы погреться. Он уже много раз бывал в этом зале. Но сегодня он не интересовался его экспонатами. Мрачный и недовольный судьбой, он стоял и думал: «Великим художником я уже все равно не буду – таланта не хватит, значит, надо кончать с мечтой о художестве». И вдруг рядом с ним остановилась группа посетителей музея, и экскурсовод стал рассказывать об одной вещи… Вот собственные слова Гитлера из воспоминаний:
«Группа остановилась точно напротив того места, где я находился и гид показал на старый наконечник копья. Вначале я не обращал внимания на то, что рассказывал гид, считая присутствие рядом со мной этой группы всего лишь вторжением в интимное течение моих мрачных мыслей. Вот тогда-то я и услышал слова, которые вскоре изменили мою жизнь: «С этим копьем связана легенда, согласно которой тот, кто объявит его своим и откроет его тайну, возьмет судьбу мира в свои руки для совершения Добра и Зла».
Речь шла о том копье, которым, как утверждалось в легенде, римский центурион Лонгин пронзил тело распятого на кресте Христа, чтобы удостовериться в его смерти. Копье еще со времен крестовых походов было привезено в Германию. Многие германские императоры владели затем этим копьем и верили в его легендарную силу. Даже Наполеон Бонапарт после победы в битве при Аустерлице над русскими войсками Кутузова потребовал, чтобы ему вручили это священное оружие. Но немцы, оберегая копье, тайно вывезли его из Нюрнберга и спрятали здесь, в Вене.
Это было в общем-то уже и не копье, а ржавый железный наконечник с одним единственным гвоздем, которым этот наконечник крепился к древку… Но наконечник нес на себе эту великую тайну веков… был обагрен кровью Христа.
Экскурсанты, постояв немного у экспоната, поспешили дальше за экскурсоводом, а Гитлер замер возле него, словно пронзенный исходящей из него энергией…
«В ту же секунду я понял, что наступил знаменательный момент в моей жизни, - писал потом Гитлер. – Однако я не понимал, как этот чисто христианский символ мог вызвать у меня столь сильное волнение… Копье было чем-то вроде магического носителя откровения: оно открывало такие прозрения в идеальный мир, что человеческое воображение казалось более реальным, чем реальный материальный мир. Это было, как если бы я столетия тому назад уже держал это копье в руках, и оно дало мне все свое могущество. Как это было возможно? Что за безумие овладело моим разумом и родило бурю в моем сердце?».
Вот такое сильное ощущение вызвала эта вещь у него в сердце. Время было вечернее, музей уже опустел и закрывался, а Гитлер все еще стоял, словно загипнотизированный, перед этим невзрачным, но таким таинственно многозначащим предметом… Потом он еще много раз посещал этот музей и подолгу стоял перед копьем, рассуждая и вдохновляясь его силой.
С тех пор он стал буквально поглощать книги Фридриха Ницше. В особенности его «К генеалогии морали», где немецкий философ старается доказать, что все, что мы подразумеваем под словом «Зло» не является таким уж плохим. А то, что все обычно принимают за Добро, в действительности является Злом. Ведь, в самом деле, судите сами, например: любовь и милосердие – это ведь добрые чувства и намерения, и в то же время чрезмерные потакания и прощения приводят получателя этих энергий к бездействию и вседозволенности, человек теряет необходимость трудиться сам над собой, расти и совершенствоваться. Недаром же в Библии сказано, что «…благими намерениями вымощена дорога в ад». И потом, то, что для Человека добро, то для червя – зло! И наоборот…
Кроме Ницше у Гитлера были и еще два великих наставника. Первый – Шопенгауэр, который вообще отрицал существование Добра и Зла, и утверждал лишь, что «… за созданием мира не стоит никакое высшее существо…»; и второй – композитор Рихард Вагнер, обожавший падшего Люцифера – первого и самого любимого ангела Бога, возгордившегося и поднявшего бунт против самого Бога, а, может быть, и специально поставленного Богом во главе такой неблагодарной миссии, как искушение испытанием твердости веры и порядочности рожденных им душ. Ведь Бог - это Свет, Любовь, Альтруизм. Он дает свою энергию всем, а в человеческой душе заложен кроме интереса к знаниям, ко всему новому, жажды получать информацию, еще и огромный эгоизм - стремление к наслаждению, захвату, накоплению, присвоению и гордость от своего превосходства над другими.
Два основополагающих порока – страх и гордыня. Страх за то, что у тебя вдруг отнимут то, что ты захватил, за то, что ты нечаянно ослабнешь и станешь вдруг ниже кого-нибудь из окружающих… Отсюда и такая жестокость людей, и их дальнейшее падение, и войны…
С детских лет Гитлер не отличался чем-либо особенным. Он рос в католическом регионе Германии и до одиннадцати лет проявлял серьезность и набожность, как и все истинные католики.
Бывшие друзья его семьи говорили о его трогательной чувствительности, о том, с каким терпением и любовью он ухаживал за своей умирающей матерью. Но потом он стал быстро меняться. Труды Шопенгауэра и особенно его книга «Мир как воля и как представление» вместе с изречениями Ницше стали «настольными книгами» Гитлера до самого 1945 года…
А Шопенгауэр – первый немецкий философ, который начал изучать великие религиозные, мистические и философские системы Востока. Он отрицал, что Бог когда-либо мог спуститься и воплотиться на земле. Он заменял высшую реальность тем, что называл «слепым усилием воли». По мнению Шопенгауэра, посредством разума человеку никогда не постичь истину, а единственная реальность, доступная людям – лишь физический опыт воли. А мнение его, что жертва Иисуса, принесенная им на кресте, была «персонификацией отказа воли к жизни», склонила разум Гитлера к тому, что молодой человек вообще отвернулся от христианской веры с ее пассивным смирением.
Читая книги о древних цивилизациях, Гитлер подметил, что их падению и исчезновению почти всегда предшествовало сильное снижение духовных способностей. Возникал вопрос: не была ли потеря духовных способностей связана с вырождением рас, когда человечество постепенно шло к своему настоящему материализму. И он пришел к выводу: да! Вырождаясь духовно, человечество забыло те «золотые века», в течение которых оно поддерживало магические связи с Вселенной. И единственные доказательства, дошедшие до нас с того времени – это мифы и легенды, в реальность которых сейчас уже больше никто не верит.
И в то же время Гитлер отказался приписывать, как он высказался, «еврейским сказкам» «положительное влияние на историю человечества». С этого момента он и начал ненавидеть евреев, возлагая на них ответственность за зарождение материализма и обвиняя их, будто они сфальсифицировали все то, что когда-то составляло счастье человека. Вот его слова:
«Еврей никогда не создавал никакой цивилизации, хотя и разрушил сотни их. Он не обладает ничем, что бы создал сам. Он все украл. Его храмы были построены иностранными рабочими; иностранцы создают все и работают на него. Он не владеет никаким искусством в чистом виде, все, чем он обладает, по крохам отобрано у других народов. Он не знает даже как сохранить все эти драгоценные вещи… Один лишь ариец способен строить государства и вести их по пути величия. Ничего этого не могут делать евреи. И поскольку они не могут этого делать, то они должны распространяться между народами. Именно поэтому они и распространились повсюду подобно чуме».
«Евреи по своей инициативе создали движение, противоречащее реальным условиям: они трансформировали религию, культ, мораль, историю, психологию так, чтобы создать из них неразрешимое противоречие их собственным ценностям.
«Мы встречаем тот же самый феномен, и даже в еще больших масштабах, в Христианской Церкви, но Церковь не может претендовать ни на малейшую оригинальность по сравнению со «святым народом». Именно по этой причине евреи являются самым разрушительным народом в мировой истории: они оказывали на человечество столь коварное влияние, что даже сегодня христианин, считающийся антиеврейски настроенным, не подозревает, что сам он есть крайнее выражение еврейского «наследия».
«…Я выношу приговор христианству. Я предъявляю Христианской церкви самое страшное из всех обвинений, которое когда-либо ей предъявляли. Для меня она – источник коррупции…».
«…Это обвинительное заключение против христианства я напишу на всех стенах, везде, где есть стены…».
Ненависть Гитлера к христианству получила новый толчок после того, как он прочел памфлет Ницше по поводу «покорения» древнегерманских племен.
«Сказать, что покоряя животное, мы «улучшаем» его – просто шутка. Тот, кто знает, что происходит в зверинце, сомневается в том, что животные в нем «улучшаются». Их ослабляют, их делают беззащитными, и посредством страха, страданий, побоев и голода из них делают болезненных тварей. То же самое происходит и с человеком покоренным, которого «улучшил» священник. В средние века, когда Церковь действительно и прежде всего была зверинцем, на самые великолепные образчики «белокурой бестии» почти повсеместно велась охота: таким образом и были «улучшены» благородные тевтоны.
Но на кого же становился похожим «улучшенный» тевтон, после того как его запирали в монастыре? Он становился карикатурой на человека. Став грешником, тевтон становился как бы заключенным в клетку, пленником разного рода страшных понятий. Он покоился здесь – болезненный, жалкий, полный ненависти к источникам жизни, полный подозрительности против всего, что было сильным и счастливым. Короче, это был христианин».
Воодушевленный этими словами о мужественности гордых и чистых душой германских племенах, Гитлер находил подтверждение в могучих творениях другого своего кумира – Рихарда Вагнера. «Кольцо нибелунгов» - драматический цикл из четырех опер, сделал его гордым за свое германское происхождение и за арийскую кровь, которая текла в его жилах.
И это было тогда, когда он был еще в таком молодом возрасте, за четыре года до начала Первой мировой войны, когда ему исполнился всего лишь 21 год.
В это время, полный энтузиазма, он изучает различные системы йоги, пытаясь достичь сверхчувствительного восприятия без употребления наркотиков. Но не находит никакой методики, достаточно эффективной, которая могла бы принести победу над чувствами и интеллектом. Все эти методики созданы не для западного человека, а для восточного, – размышляет он. А ему нужно что-то другое…
Его и тянуло к старому копью. Он понимал, что секрет копья связан с кровью Иисуса Христа, обагрившей наконечник копья около двух тысяч лет назад. Но что нужно делать с ним сейчас, чтобы приобрести эту связь с силами Вселенной?
И вот, слушая очередную оперу Вагнера «Персифаль», сюжет которой был взят композитором из средневекового романа Вольфрама фон Эшенбаха, о тайне святого Грааля – чаши, в которую была собрана кровь Христа, истекающая из его раны после удара копья римского легионера, он понял: вот что нужно искать! Эту вторую священную реликвию – чашу святого Грааля! И тогда, соединив копье и чашу, все получится! Ведь, по древнему преданию, достаточно провести мистический обряд, капнув жертвенной крови на наконечник копья, и дать ей стечь в чашу святого Грааля, как… копье тут же проявит свою магическую силу – сделает своего властелина бессмертным, равным старинному германскому богу Вотану, а будущей Рейх – государство, которое он, Гитлер, обязательно создаст – процветающим и непобедимым…
Думы – думами, а пока Германией и миром владели другие люди… Шел 1914 год… Началась Первая мировая война, но Гитлер был счастлив.
«Помилуй Бог, - писал потом он, - разве не ясно, что война 1914 года отнюдь не была навязана массам, а массы, напротив, жаждали этой борьбы!».
Буквально спустя три дня после объявления войны, Гитлер записывается добровольцем на фронт и отправляется на сборный пункт. На протяжении двух месяцев он проходит обучение в военном лагере, а затем его направляют на фронт в состав шестнадцатого баварского пехотного резервного полка и он сразу же попадает на передовую. Бои под городом Ипр. И в первый же день на передовой Гитлер проявляет себя. Его замечают и назначают «фронтовым гонцом полка». На второй день судьба дает ему шанс совершить уже настоящий подвиг: под плотным огнем противника полковой гонец Гитлер спасает своего командира. Спасенный офицер присваивает солдату Гитлеру звание капрала и представляет к награде – железному кресту второго класса.
Он был совершенно бесстрашен тогда в бою и даже не нагибался под пулями. Война для Гитлера длилась три года и девять месяцев. В 1917 году он был ранен и некоторое время находился в госпитале. Возвращаясь из госпиталя в свою часть, сидя в вагоне поезда, он через окно увидел изменившуюся новую Германию: на всем лежала печать крайней нужды и усталости.
Возвратившись в полк спустя несколько месяцев, летом 1918 года, он уже был награжден железным крестом первого класса. За выдающееся мужество, проявленное на фронте. Это была особая награда, такими крестами редко награждали кого-нибудь из простых солдат. А потом произошло то, что потом долго вспоминали и писали во всех учебниках истории…
13 октября 1918 года полк Гитлера оказался все там же, на том же ипрском фронте.
«В ночь с 13 на 14 октября, - вспоминал потом он, - англичане начали обстреливать южный участок ипрского фронта газовыми снарядами. Они пустили в ход газы под названием «желтый крест» (у нас известные по городу Ипр – «иприт» - прим. автора), действия которых мы еще ни разу до сих пор не испытывали на своей шкуре.
…С небольшими перерывами обстрел продолжался всю ночь. Около полуночи часть товарищей выбыла из строя, некоторые из них – навсегда. Под утро я тоже стал чувствовать сильную боль, увеличивающуюся с каждой минутой. Около 7 часов утра, спасаясь и падая, я кое-как брел на пункт. Глаза мои горели от боли. Уходя я не забыл отметиться у начальства – в последний раз во время этой войны. Спустя несколько часов глаза мои превратились в горящие угли. Затем я перестал видеть».
Так, на время ослепший, он попал в госпиталь, где и встретил завершение войны и немецкую революцию. Все рушилось…
«…В конце концов, я понял, что совершилось именно то, чего я так давно боялся, и поверить чему мешало только чувство. Император Вильгельм ІІ, первый из немецких государей, протянул руку примирения вождям марксизма, не подозревая, что у негодяев не может быть чести. Уже держа руку императора в своей руке, они другой рукой нащупывали кинжал. Никакое примирение с евреями не возможно (Гитлер имеет в виду коммунистов Германии, совершивших как и в России социалистическую революцию – прим. автора). С ними возможен только иной язык: либо – либо! Мое решение созрело. Я пришел к окончательному выводу, что должен заняться политикой».
Его мысли совпадали тогда с мыслями многих военных людей в Германии – его бывших командиров, и Гитлера начали использовать для внедрения в ряды разного рода оппозиционеров. Так он и оказался в новорожденной рабочей партии, которую создала некая мистическая организация «Туле».
Туле – это легендарный остров, существовавший когда-то на Севере, на котором жила раса великих людей арийской крови, владевших тайными силами природы, у греков это «Страна гиперборейцев» - страна богов, где было всего вдоволь и всегда тепло, потом по каким-то причинам исчезнувшая.
Слово «Туле» означает «Весы», а созвездие Весы у китайцев называлось в древности созвездием «Большой Медведицы». Возможно, эти гиперборейцы или тулцы были людьми, прибывшими на Землю с другой планеты из созвездий Большой или Малой Медведиц. Ведь не зря же ось вращения Земли направлена именно на Полярную звезду Малой Медведицы.
А о том, что этот остров когда-то был, говорят и оставшиеся названия городов: Тула под Москвой и Тула – в Центральной Америке и в Мексике… Но вернемся к рассказу о Гитлере.
Эта партия, в которую сразу же приняли Гитлера, представляла из себя жалкое зрелище, у нее не было ни программы, ни одного листа бумаги и, вообще, ни одного документа. Даже членских билетов не было… Но эта крохотная партия стала тем трамплином, с которого будущий фюрер начал путь к власти… Эмблемой «Туле» стала свастика и длинный кинжал. Именно свастика общества «Туле» и стала потом символом всего нацистского движения. И когда встал вопрос о выборе эмблемы для НСДАП, предлагалась изначально левосторонняя – символизирующая удачу и здоровье, но Гитлер настоял на правосторонней – свастике уходящего солнца, заката этой жизни, эмблеме антихристианского мира.
Главой мюнхенского отделения партии был Антон Дреслер. Ему и пришла в голову идея создать партию с таким мистическим названием, подобным названию Ордена «Туле», существовавшего еще с довоенных времен и возглавляемого после, героем войны Зебботендорфом. Зебботендорф тоже был странным человеком. В юности он немало путешествовал и интересовался старинными манускриптами, изучал древние языки, написал книгу «Практические ритуалы древнего турецкого масонства». В ней описывались ритуалы, включающие в себя повторение звуков, жестов и шагов, целью которых было преобразование человеческой энергетики.
Зебботендорф изучал практику и технику самой тайной арабской организации – ассасинов, общества Священных Убийц. Эта организация в средние века была создана для борьбы с крестоносцами. Зебботендорф по натуре был авантюристом и мечтателем, но в то же время он был связан с военно-промышленными кругами. Его страстью была древняя немецкая история, руническое письмо. Однажды, придя по объявлению в резиденцию «Туле», он остался там и стал членом этого ордена. Потом он и сам читал лекции, стал издавать журнал, устраивать митинги. На митинге пропагандировалась теория о чистоте арийской крови и строились большие планы улучшения будущего Великой Германии.
В 1918 году баварское отделение Ордена стало называться обществом «Туле», а для защиты его были созданы отряды штурмовиков. Их формой были коричневые рубашки и повязки на рукаве с правосторонней свастикой. После революции в России, годом позже, началась революция и в Германии (видно, не зря Ленин сидел в Германии – он заразил революцией не только Россию, но и Германию), и королевский двор бежал. А Бавария была провозглашена Социалистической Республикой, во главе которой стал талантливый журналист Курт Эйснер. Но он был коммунистом и к тому же еще и евреем! Это было по понятию Зебботендорфа настоящей катастрофой для германского общества. И вокруг «Туле» начали собираться все, кто боялся и ненавидел коммунистическую власть.
В Баварии, как и в России, наверно по подсказке Ленина, образовалась «Красная Армия», начались грабежи, закрывались газеты и журналы. То есть, сценарий был похож на русскую революцию, да и к власти пришли трое русских евреев: Аксельрод, Левин и Ниссен. И вокруг «Туле» начали организовываться все те, кто боялся и не желал того, что происходило в России. Благо было то, что в Германии не было, как в России, тех генералов масонов и армия не поддерживала революционных вождей.
И Баварская республика вскоре пала, а общество «Туле» превратилось в национал-социалистическую партию – НСДАП. В это время как раз и вступил в нее Гитлер. А после «Ночи длинных ножей», когда по приказу Гитлера были арестованы и расстреляны все неугодные ему сторонники непокорного ему Рема, он стал полновластным хозяином этой партии.
Позднее Гиммлер, не удавшийся агроном и ветеринар в одном лице, вместе с Виртом создает исследовательскую и образовательную организацию под названием «Аненербе», которая будет организовывать научные экспедиции. На Север, в Тибет, на Кавказ и во Францию, где возник когда-то и действовал орден тамплиеров, чтобы отыскать там какие-нибудь старинные реликвии, артефакты, а может и священный Грааль, и тем самым укрепить могущество нового режима и подвести идеологические аспекты под национал-социалистическое движение Германии.
Гиммлер создал Орден СС, построенный на основе отбора его членов по чистоте и наличию арийской крови. Все те, у кого в наследственности были предки евреи, славяне, цыгане и другие народы, считались людьми низшего сорта и годны были быть лишь рабами и трудиться на благо своих хозяев – людей нордической расы германских Ариев.
Знаком СС был как бы двойной зигзаг молнии, двойная руна бога Тора – «Зиг», символизирующая власть, энергию, борьбу и смерть. Приветствовали друг друга, выкрикивая: «Зиг, Хайль!». А местом расположения центра их черного ордена был выбран замок Вевельсбург в самом центре Германии.
По древней вестфальской легенде этому месту была уготована участь стать местом битвы, подобно Армагеддону. Битвы между арийцами и прочими перерожденцами, когда армии арийцев остановят восточного врага, разобьют его и установят свое могущество на века.
В Вевельсбурге эсесовцы ввели праздники по старым дохристианским обрядам. Праздник Весны, Урожая, Летнего солнцестояния. Свадьбы устраивались по особому древнему образцу. Эсесовские отряды полностью игнорировали христианские обычаи. Да, и эсесовцем можно было стать лишь отрекшись от веры в Христа. Никто из эсесовцев не отмечал христианских праздников. Место священника при бракосочетании занимал местный эсесовский фюрер. А вместо крещения первому ребенку от имени рейхсфюрера СС преподносились подарки. Эти обряды напоминали времена тамплиеров. Именно в их ордене практиковали такой прием, чтобы рыцари слились в единое братство, и чтобы членство передавалось по наследству.
Они хотели очистить немецкую нацию от неарийцев и на первое время неарийцев выслать за пределы государства. Русских – в Россию, цыган – в Бессарабию, ну, а евреев – на остров Мадагаскар, в Африку. При этом забрав у них все нажитое богатство.
Ни одно государство не приняло бы к себе толпы нищих переселенцев-евреев, да и сами евреи сопротивлялись высылке изо всех сил, они не хотели терять свои дома и имущество. Между еврейскими общинами и ведомством Гейдриха велись долгие переговоры, которые ни к чему не привели. Если бы евреи знали, что их ждет впереди, они бы наверно согласились со всеми условиями: уехать на Мадагаскар, репатриироваться в Палестину или еще куда…
Вот так обстояли тогда дела в Германии и в России. На двух мировых плечах или чашах весов.
В 1933 году Гитлер на Западе ускоренно начал приспосабливать Германию к своей идеологии, а Сталин на Востоке Россию, Украину и Сибирь с другими советскими республиками к своей…
Мир как бы накрыла черная тень опускающегося на Землю двукрылого антихриста с двумя соперничающими головами. Правда, голов было три, и третья голова была американо-английский колониализм, а это значит, что на Землю шел и завоевывал умы человечества Антихрист с тремя огромными прожорливыми глотками: германский фашизм, российский марксизм и американский капитализм. Две головы были ярко выражены: и марксизм, и германский национал-социализм в открытую отвергали Христа и уничтожали инакомыслящих. Это как бы только что рожденные, горячие головы кукушонков, а вот третья, американский капитализм – это уже старая, умудренная опытом правления голова…
Вот они, настоящие подспудные механизмы управления движением Земной жизни – борьба двух сил: созидающей и разрушающей. А внешне это выглядело как обычная жизнь: смена режимов, победа одной партии над другой, всякие там революции, расстрелы, войны, голодомор, неурожайные годы…
Партии и движения с идеологией насилия – вот головы всех новоявленных антихристов. Когда кучка людей (класс, прослойка, или сословие – часть последователей революционного Люцифера), начинают трактовать по-своему мировые законы развития, установленные Богом, и принесенные и рассказанные нам Христом.
И это уже не чьи-то голословные измышления, а есть и доказательства. Пройдет несколько десятков лет, и в конце войны в Берлине будет найден кровавый договор Гитлера с Сатаной. Контракт будет датирован 30 апреля 1932 годом и подписан кровью с обеих сторон. Согласно ему, Дьявол предоставил Гитлеру практически неограниченную власть с условием, что тот будет использовать ее во зло людям. В обмен фюрер обещает отдать ему свою душу ровно через 13 лет. Четыре эксперта сошлись во мнении, что подпись Гитлера действительно была подлинная, характерная для 30-40 годов. Дьявольская подпись тоже совпадает с той, что стоит на других подобных договорах с владыкой ада. А таких документов историкам известно немало.
Контракт Гитлера с Сатаной был найден в старом сундуке на руинах сгоревшего дома на окраине Берлина. Документ был сильно поврежден, но все же эксперты смогли его прочесть. Вот мнение одного из них. Грета Лайбер:
«Документ помогает разрешить загадку того, как Гитлеру удалось стать правителем Германии. Ведь до 1932 года он был просто неудачником. Его выгнали из высшей школы, он дважды проваливался на экзаменах в Академию искусств, даже сидел в тюрьме. Все, кто знал его в то время, считали его ни на что не годным. Но с 1932 года его судьба круто изменилась – он буквально «катапультировался» в кресло власти, и в январе 1933 года уже правил Германией. Объяснить это можно только союзом с Сатаной. А 30 апреля 1945 года, ровно через 13 лет, Адольф Гитлер покончил с собой, ненавидимый всем человечеством».
Интересный факт в биографии обеих вождей, как коммунистической партии СССР Сталина, так и национал-социалистической партии Германии Гитлера. Их любимые женщины покончили свою жизнь, застрелившись из пистолетов: у Сталина жена – Надежда Аллилуева, а у Гитлера – Гели Раубаль. Одна – 9 ноября 1932 года, другая – 18 сентября 1931 года, с разницей в 1 год. Видно, Сатана серьезно готовил своих ставленников для схватки друг с другом, устраняя последнее препятствие – любовь к женщине, на пути овладения их душами. После чего они стали неуправляемыми.
Ну, а если не касаться этих тонких механизмов мистического воздействия на стремительное шествие нацистов во главе с Гитлером к власти, то видно, что постепенно, год за годом, их партия, состоящая, кстати, из двух течений и блоков: социалистов и националистов (поэтому и называвшаяся национал-социалистической), завоевала голоса на выборах у народа, играя на страхе его перед «коммунистической угрозой». Немецкий народ – это народ собственник и, не в обиду будет сказано другим народам, но там где поселяется хозяин-немец, всегда бывает порядок и достаток. И та безалаберность и разруха, которая началась в Германии сразу же после революции и пришествия к власти коммунистов (то есть, конфискация и передел собственности), довольно сильно напугал этих «собственников», потому-то они и поддерживали Гитлера и его партию, которая, маскируясь своим левым крылом под истинно народную партию всеми обычными и необычными способами, боролась за голоса избирателей.
Да, и сам Гитлер был фигурой не простой, как видно из прошлых его поступков, он был фанатично настроен на свою идею завоевания власти «вершителя судьбы народов». Был очень скрытным и никогда конкретно не обещал никому ничего. Как мужчина, в половом отношении он был импотентом, и это сказывалось на его характере. При встречах с женщинами – был скромен и застенчив, и если влюблялся, то дальше слов и объяснений в любви дело не доходило. Единственной женщиной, которую он обожал, была племянница Гели Раубаль – дочь его сводной сестры, привезенной им из Австрии в Мюнхен в 1929 году, когда он стал заметной фигурой в политике и вождем НСДАП. То есть, когда в эту партию стали поступать большие деньги из Рура – промышленного края Германии, и Гитлер приобрел себе большой девятикомнатный особняк.
В этом доме, в одной из комнат, он и поселил свою сестру и племянницу. Наверно в это время и начались его амурные дела с племянницей. Но как импотент он только мучил несчастную девушку. В разговоре с подругой, Гели как-то обмолвилась: «Что он только со мной ни делает, когда мы с ним остаемся вдвоем наедине…». И действительно, бывший пресс-секретарь Гитлера, Эрнст Ханфштангль, пишет в своих воспоминаниях о Гитлере тех лет: «Я чувствовал, что Гитлер – человек типа «ни то, ни се», и не полностью гомосексуальный, и не полностью гетеросексуальный.
Вокруг него были люди с отвратительными наклонностями: от Рема с Хайнсом, с одной стороны, до Розенберга, приехавшего из Прибалтики – с другой. И казалось, он не испытывает никакого морального отторжения их поведения. Он ненавидел своего отца, глупого, мелочного, жестокого провинциального таможенного инспектора, и обожал свою мать. А подавленная гомосексуальность Гитлера, возможно, сформировалась тогда, когда он подхватил сифилис в Вене, примерно в 1908 году…
Его эротизм всегда был платоническим и никогда – плотским. Мужчина-импотент с огромной нервной энергией, Гитлер нуждался в каком-то снятии своего напряжения. Он был садистом и мазохистом… В своих отношениях с женщинами Гитлеру приходилось создавать драматический образ самого себя, как он драматизировал себя в отношениях со всем остальным миром.
Гели и ее мать, конечно, полностью зависели он Гитлера, но мы, наверно, никогда не узнаем, какие доводы использовал дядя, чтобы с молчаливого согласия сводной сестры, подчинить своей воле племянницу…
Она действительно оказалась единственной женщиной в его жизни, которая смогла, хоть и частично, излечить его от импотенции и превратить в настоящего мужчину. Совершенно точно, что результатом тех услуг, которые она готова была ему оказывать, стало то, что он начал вести себя как влюбленный мужчина. Она очень хорошо одевалась за его счет, или скорее за счет партии, а он парил у ее локтя с глуповатым выражением лица, правдоподобно имитируя юношескую страсть».
А вот что Ханфштангль пишет после его встречи и разговора с казначеем партии Шварцем.
«Однажды, встретив меня, Шварц предложил: «Пойдемте, выпьем с нами по чашке кофе. Моя жена будет рада снова вас увидеть, и мы сможем поговорить». Его жена поприветствовала меня и подала нам поднос, после чего удалилась на кухню, а Шварц излил мне все, что накопилось у него на душе. Ему пришлось купить кого-то, кто пытался шантажировать Гитлера, но худшим в этой истории была причина шантажа. Тот человек каким-то образом получил коллекцию порнографических рисунков Гитлера. Возможно, их украли из машины Гитлера. Это были развратные наброски Гели Раубаль со всеми анатомическими подробностями. Такие вещи мог перенести на бумагу только законченный извращенец-вуайерист, сложно поверить, что можно заставить женщину позировать для этого… Я подумал: и этот человек болтает об очищении Германии, о священности супружеских уз…».
Однажды вечером, 18 сентября 1931 года, она застрелилась на квартире у Гитлера. Следующим утром гер Винтер обнаружил дверь комнаты Гели запертой изнутри, взломал ее и увидел девушку лежащей на диване в бежевом платье, с пулей в легком. В ее руке был револьвер Гитлера. Гитлер отсутствовал… Всю эту историю, насколько удалось, замяли. В партийных кругах ходила история, будто у Гитлера и его племянницы была жуткая ссора за завтраком 18 сентября. Даже фрау Винтер признает, что у них был какой-то спор…
«Только уже осенью 1937 года, - пишет Ханфштангль, - я узнал еще одну важную деталь, которая могла помочь объяснить перемену в настроении Гитлера. Меня навестила миссис Бриджит Гитлер (жена сводного брата Гитлера). Она утверждала: близкие члены семьи прекрасно знали, что причиной самоубийства Гели стала ее беременность от молодого еврейского учителя искусств в Линце, которого она встретила еще в 1928 году и за которого она хотела выйти замуж. Гели распространяла историю о том, что она хочет вернуться в Вену… Возможно, Гитлер сумел вытащить из нее истинную причину отъезда. Нетрудно предположить реакцию его измученного разума и тела. Терзаемый своим антисемитизмом, он, должно быть, обвинил ее в том, что она обесчестила их обоих, и сказал, что наилучшим выходом для нее будет застрелиться. Он так давно проникся идеями Хаусхофера о самураях и бусидо, и необходимости в определенных обстоятельствах совершить ритуальное самоубийство, харакири…
Георгу Штрассеру затем предложили сделать то же самое, когда он попытался расколоть партию в конце 1932 года, и еще потому, что он слишком хорошо знал детали смерти Гели Раубаль.
Единственной явной реакцией Гитлера на смерть племянницы стало то, что он заказал мюнхенскому скульптору Циглеру сделать бюст Гели, который стоял в той комнате, всегда украшенный цветами. Каждую годовщину трагедии он закрывался там на несколько часов…
Я уверен, что смерть Гели Раубаль стала поворотной точкой в эволюции характера Гитлера, и это стало выражаться впоследствии исключительно в жестокости и дикости. В длительной связи его с Евой Браун никогда не было дурашливых интерлюдий, которыми он наслаждался в общении с Гели. С ее смертью открылась дорога для окончательного превращения его в демона. Его сексуальная жизнь снова разрушилась, превратилась в некий бисексуальный нарциссизм, а Ева Браун для него была не более чем предметом домашнего обихода.
Конечно, он обращал внимание на красивых женщин. Он прекрасно умел ухаживать. Он называл их «своими принцессами», но когда дело доходило до логического завершения или, хуже, когда ему удавалось пробудить в женщине интерес, и она соглашалась отдаться ему, он ничего не мог сделать».
Вот такая характеристика была дана Гитлеру в воспоминаниях его пресс-секретаря Эрнста Ханфштангля, который буквально каждый день бывал с ним рядом, принимал его, укрывал от властей у себя дома и был его ближайшим советником по внешней политике с 1922 года и до середины 1927 года. Это все то, что касается любовного фронта.
А в политике… В марте 1938 года он захватывает Австрию, потом Чехословакию… На политическом фронте он превращается в монстра и диктует. Видя это, Сталин – вторая рука Антихриста, старается подыгрывать ему.
1939 год начался с того, что Гитлер подтянул свои войска к границе с Польшей и остановился, готовый в любую минуту отдать приказ о захвате этой страны. Но Польшу поддерживали Англия и Франция, а их, естественно, поддерживала третья, капиталистическая, голова дракона – Соединенные штаты Америки. Как же тут выстоять против своих основных идеологических конкурентов – остальных двух голов: «Сталинской» России и заселенной, как считал Гитлер, евреями Америки? Нужно привлечь на свою сторону одну из них! Какую? Ну, здесь дело проще, конечно, «Сталинскую» Россию… У России больше соблазнов заключить с ним договор, ведь Россия мечтает вернуть себе захваченные Польшей, Венгрией, Австрией и Румынией западные земли Молдавии, Украины и Белоруссии. Надо соблазнить Сталина на эту наживку. А дальше… А дальше, он был уверен, захватив Польшу и поссорив Россию со всем западным миром, включая и созданное Лениным рабочее движение Коммунистического Интернационала, он легко справится с великой, но еще не окрепшей Сталинской империей – СССР.
Этот «великан на глиняных ногах», как он выражался в то время, падет буквально за один год! В чем-то он был прав, потому что хорошо знал от своих информаторов, которые наводнили тогда Россию тридцатых годов, во время сотрудничества ее с Германией.
По унизительному «Версальскому договору», подписанному между побежденной во время Второй мировой войны Германией, Англией и Францией, Германия могла иметь на вооружении только небольшую армию для защиты своих границ, но не имела права создавать на своей территории танковые и военно-воздушные силы.
Но, как говорится: две головы дракона договорились против третьей! Сталин решил, что Германия, как и Россия, являются как бы «обиженными» западным миром странами-сестрами. Германия была в военной изоляции, а Россия – в промышленной. Поэтому, «обиженным» нужно тайно кооперироваться между собой. И Сталин предоставил Гитлеру свои военные полигоны под Саратовом и Липецком для проведения учебы и совершенствования специалистов танковых и военно-воздушных сил, открывая таким образом широкую дорогу для получения Германией разведданных обо всех западных, южных и северных частях Советского Союза, и о положении дел как в военном, политическом, так и в экономическом отношении.
Гитлер хорошо знал о тех репрессиях, которые проводились Сталиным в то время к инакомыслящим гражданам среди его народа. И он сам подбрасывал Сталину поводы для их осуществления. И поэтому он был уверен, что заключив временный договор со Сталиным и захватив Польшу, он откроет широкую дорогу для переброски военных частей своих армий к границам Советского Союза. А затем… А затем будет молниеносный удар и «великан» падет. Он верил, что он переиграет Сталина… И он переиграл его! Но не учел масштабы русских земель, русские дороги с болотами и реками, и русские зимы с сорокоградусными морозами. Когда вся техника Германской армии буквально встала, завязнув в снежных сугробах под далекой Москвой, а солдаты Вермахта мерзли в своих тонких суконных шинельках и летнем обмундировании, без поддевки и в невысоких холодных немецких сапогах…
Танковый полководец Гудериан писал потом в мемуарах:
«…Они там, в Генеральном штабе, с ума наверно посходили, постоянно ставя наши войска в невыгодное положение, требуя все время наступать и наступать… Они не могут понять, что здесь происходит и точно рассчитать время операции, и эти масштабы русских земель. И когда продвижение наших ударных частей замедлилось, а подкрепление из-за дорог и климатических условий перестало поступать, я предложил отвести все ударные части назад, на заранее подготовленные оборонительные рубежи, подождать до весны и получить подкрепление, но они не послушались, а вместо этого министр пропаганды Геббельс организовал там по всей Германии какой-то сбор теплых вещей для замерзающей в русских снегах Германской армии, которые в общем-то до армии и не дошли…».
Но это было потом… А в 1939 году Гитлер спешил занять Польшу. Уже шел август месяц, и приближалась осень с дождями и с размокшими непроходимыми дорогами. Дальше медлить было нельзя. И он посылает Сталину телеграмму о намерении заключить с ним договор. Отправляет в Москву своего министра иностранных дел Риббентропа с полномочиями.
Гитлер, как и Сталин, не любил сам ездить по чужим странам. За все свое время пребывания в должности канцлера, а затем, будучи и полным властителем всей Германии, он ни разу, за исключением поездки в Венецию к Муссолини, не выезжал за пределы своей страны. Поэтому, тайный договор о ненападении друг на друга, и о переделе земель в Европе подписали лишь Молотов и Риббентроп. А Сталин присутствовал и лишь улыбался в свои усы, а после подписания выпил за здравие Гитлера, потом за сам договор и ради смеха, зная, как Гитлер не любит евреев, предложил Риббентропу выпить еще и за присутствующего с ними еврея Лазаря Кагановича.
Ну что ж, Гитлер, как говорится, и это проглотил. Потому что знал: не долго осталось ждать реванша, а потом он отыграется на усатом Иосифе…
Затем события развивались молниеносно. С сопротивлением поляков было покончено меньше чем за месяц. И 17 сентября германские войска полностью оккупировали Польшу. И, согласно совместному договору с Гитлером, Сталин стал возвращать все те земли, которые были захвачены Польшей у России после революции.
Многие факты говорят, что 17 октября 1939 года во Львове Гитлер встретился со Сталиным, где они подписали новое военное соглашение. Сталин приехал туда на поезде. Место встречи было оцеплено войсками, было остановлено движение поездов. Но об этом ни в одном документе не упоминается. Подписав тайное соглашение с Гитлером, Сталин смело начал свою «молниеносную войну», как он думал, с Финляндией.
- Если Гитлер справился с Польшей за три недели, то мы с Финляндией должны справиться за 12 суток, - сказал он генералам.
Но Финляндия – не Польша, там другие климатические и географические условия: леса, болота, озера, снежные зимы. А к тому же, еще и, построенная финнами заранее, оборонительная линия Маннергейма с бетонными дотами. И Красная Армия во главе с Ворошиловым там безнадежно завязла в лесах и снегах. Да чуть было не потерпела поражение, потому что финны начали наступать. И только ценой больших жертв их удалось остановить. Но силы были не равны. У финнов закончились их ресурсы, и они приняли кабальные условия Сталина.
Бездарного Ворошилова вскоре Сталин выгнал с поста наркома обороны, а вместо него поставил маршала Тимошенко.
Проанализировав эту бездарную операцию Красной Армии против Финляндии, Гитлер понял: бояться нечего! Красная Армия и ее генералитет еще слабее, чем он думал. Русский великан с «глиняными ногами» под напором немецких войск падет за один летний сезон… Но произошло все по-другому…
Просыпается с рассветом вся Советская страна
Топчиха оказалась тем местом, где Иван Жигунов и Александра почувствовали себя почти что в абсолютной безопасности. Далекие края, суровый алтайский климат: ветра, морозы, отдаленность от больших городов и великая тишина бескрайних просторов Сибири создавали иллюзию полной душевной защищенности от всех этих паршиных, зарубиных и всего того, что тревожно тянулось – плелось за ними, как невидимый шлейф от, теперь уже, далеких революционных времен. Да и приютившие их Анна Ивановна и Иван Михайлович Василенко были людьми добрыми и отзывчивыми.
В распоряжении Ивана Михайловича, как директора МТС (машинно-тракторной станции), находилось большое хозяйство, и это был, собственно, уже не МТС, а целый завод с большой, огороженной забором, территорией с литейным, механическим и сборочным цехами, с гаражами и с базой горюче-смазочных материалов. Сразу за складом горюче-смазочных материалов, если пройти еще несколько десятков метров, располагался уютный городской санаторий, окруженный красивыми плакучими березами. Его небольшая березовая роща была как жемчужное ожерелье, оттеняющее природную красоту их городка. С прохладной тишиной алей с соловьиными трелями, и с изумрудного цвета травами по утрам средь прогалин. А справа от конторы МТС, через дорогу, находились жилые корпуса четырехэтажных зданий рабочих и служащих Топчихинской МТС.
Сначала Жигуновы жили в одном из этих корпусов, по соседству с директорской квартирой. Александра работала уборщицей в цехе, а Иван – завскладом. Время было лихое… За каждую оплошность могли и оштрафовать, и засудить, посчитав врагом народа или саботажником. Были там и свои доносчики, готовые, чтобы выслужиться, продать власти даже и своего брата. Таким вот недругом для Жигуновых и оказался мастер цеха Никита Сотников.
Как-то зимой Александра простудилась и заболела: температура поднялась под сорок, и она не смогла выйти на работу. Два дня лечилась сама, а потом пошла к врачу, а он дал ей больничный лист лишь со дня ее прихода. И когда она вышла на работу, то мастер Сотников привязался к ней насчет этих двух дней. Выступил на собрании и сказал:
- За такой саботаж Жигунову – оштрафовать или посадить в тюрьму.
Александру лишили части зарплаты, но хорошо, что вмешался Иван Михайлович – перевел ее из цеха к себе в контору, и все обошлось.
Прошел год, старшему из сыновей Жигуновых, Валентину, в феврале 1940 года исполнилось уже шестнадцать лет, и он начал проявлять интерес к красивым девочкам его возраста, одноклассницам, в частности, к Юльке Милевской, а двое остальных сыновей, Борис и Виктор, грезили еще мальчишескими играми и развлечениями.
Первое мая 1940 года было днем особенным для всего Советского трудового народа, большим праздником. И утром, как обычно, вся семья Жигуновых собралась за единым столом. Все были в приподнятом настроении. Из настенного репродуктора вместе со словами дикторов непрерывно лилась музыка: звуки советских праздничных маршей и песен:
Утро красит нежным цветом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля…
Неслись по всем площадям слова песни о счастливой Советской Родине… И далее…
Кипучая, могучая
Никем не победимая,
Страна моя, Москва моя,
Ты самая любимая…
Иван с Александрой сегодня после митинга должны были идти к Василенко. Иван Михайлович и Анна Ивановна их еще заранее пригласили к себе на празднование Первого Мая. Директорская чета не любили принимать у себя напыщенных начальников и знатных персон города. Своя семья, их дети с семьями и еще другая пара знакомых им порядочных людей – соседей, да Иван с Александрой – земляки с Украины, как любил их называть Иван Михайлович. Хотя они были вовсе не «хохлами», земляками Василенко, а коренными вятичами.
И правильно он делал, что не приглашал к себе домой никого из знакомых ему чиновников и начальников. На пьяную голову можно было ведь такого наговорить, наплести или нечаянно сболтнуть. А потом, если это попадет к властям или в органы НКВД, тогда уж наверняка лишением должности и простыми взысканиями не отделаться. А так у них за столом были все свои преданные им люди: сын Алексей с женой Светланой, дочь Людмила с мужем Константином и маленькие внучки Ивана Михайловича Катя с Машей. Да, еще Жигуновы с полуторагодовалым, но уже бойким и забавным Евгением.
А сыновья Жигуновых, Виктор и Борис, горели, как всегда, желанием встретиться после школьного сбора и праздничного шествия, с друзьями по улице и поиграть в футбол, сходить в кино или податься на речку. В местном кинотеатре крутили в это время как раз такой «замечательный» фильм «Чапаев»! Витька с Борькой и с остальными мальчишками уже раз семь ходили на его просмотр. Денег на билеты на такое количество сеансов у них, конечно, не имелось, но они умудрялись уже и без денег прошмыгнуть в зал забитого людьми кинотеатра. Для этого они научились подделывать входные билеты…
Тетя Соня, подслеповатая контролерша кинотеатра, при входе в зал отрывала от билета продырявленные иголкой корешки, и затем бросала их в урну. Мальчишки подметили эту процедуру и урну, куда тетя Соня их бросала, и вытащили из урны несколько горстей контрамарок. Затем они сделали очень просто. Прилепили контрамарки к когда-то купленным и использованным билетам, и дома на машинке прострачили их заново. Получался вроде бы по-настоящему купленный только что билет. А тетя Соня, плохо видя глазами, привыкла щупать билеты пальцами: если есть у билета простроченная дорожка – значит, билет действительный. Пощупает, оторвет и пускает мальчишек в зал. А им только это и надо! Долго, что ли: попросят у кого-нибудь использованный билет, приклеят контрамарку, прострочат и айда снова смотреть фильм. Бегают туда-сюда по несколько раз.
Но потом контролершу все-таки «осенило», что тут что-то не так! Целое стадо одних и тех же пацанов шастают на один и тот же фильм! Откуда у них столько денег? Начала присматриваться к билетам, и когда однажды присмотрелась повнимательнее, как астроном к звездам, и увидела дату выпуска билетов, то ахнула. Поняла, что они датируются прошлыми месяцами. Завопила и начала бегать, ловить и вытаскивать за уши из зала всех этих «чумазых лоботрясов», как она их называла.
Но все это было раньше, в будничные дни. А 1 мая был день особенный… Собравшиеся утром за столом, Жигуновы сидели и пили чай.
- Ну, ладно, я пошел, - сказал Валентин, выпив наспех стакан горячего чая.
- Куда? – спросил его Иван Яковлевич, глядя строго на своего старшего сына.
- На демонстрацию, - ответил тот, - там друзья будут меня ждать: Ванька Земнухов, Санька Алейников.
- Ванька, Танька и Санька-встанька! - передразнил его, хихикая, Борис. – Ни тот, ни другой, а скорее всего Юлька-шпулька Милевская. Вот кто будет тебя ждать.
- Сам ты шпулька от машинки! Фальшивобилетчики несчастные! Билеты подделываете. Слепую тетю Соню, беднягу, до приступа доводите, - так же насмешливо огрызнулся Валентин.
- Вы чем это там занимаетесь? – начал строго спрашивать с них отец. – Воруете билеты, что ли?
- Да нет, пап! Они просто в кино по несколько раз по старым контрамаркам ходят, вот и все, - ответил Валентин.
- Смотрите мне, чтоб больше этого не повторяли! А то поймают – да к директору, а нам потом с матерью за ваши проделки отвечать! – стукнул грозно Иван кулаком по столу. – К вечеру чтоб все дома как один были. Поняли? – добавил он строго.
- Поняли! – ответили братья и, выскользнув из-за стола, все дружно врассыпную бросились на улицу.
За дверями Валька, как старший брат, дал Борису затрещину и упрекнул его:
- Что ты мелешь, Емеля, родителям-то?
- Да, иди ты, - толкнул тот его в ответ рукой. – Подставляешь нас с Витькой с билетами. А что, не правда, что ли? Пялишься все время на свою Юльку как цыган на колбасу! То бывало все вместе ходили и на речку, и в футбол играть, а теперь вдруг бросил всех и побежал к своей Юльке…
- Не побежал, а пошел… Ну и что? Может, у нас с ней чувства проявились, - ответил Валентин.
- А от чувств дети появляются, братик! Так что ты смотри, - ответил весело Борис, - а то принесет Милевская тебе кого-нибудь в подоле, а у нас Женька еще маленький… Пошли лучше с нами – на речку сходим. Что ты от нас отдаляешься?
- Нет, ребята, я не могу. Я уже пообещал. Так что, в следующий раз, - сказал Валентин. – Давай мировую!
Они хлопнули друг друга по ладошкам и разошлись. А вслед им через открытую дверь неслась веселая музыка и слова радостной песни: «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля. Просыпается с рассветом вся Советская земля» и «Кипучая, могучая… Никем не победимая… Страна моя… Москва моя»…
Это был день, когда было легко и радостно на душе у всех: от мала до велика. Все куда-то спешили, бежали, шли. И все знали – куда. Туда – на площадь, на митинг, в колонны на демонстрацию. Покрасоваться, покричать «Ура-А-А!», помахать руками людям на трибуне, понести флаги, пообщаться с товарищами по работе, выпить с друзьями, в общем, зарядиться энергией энтузиазма до следующего советского праздника…
Так уже повелось, что вся страна в день 1 Мая выходила на улицы как бы обновленной, в самых лучших своих нарядах. Чтобы других посмотреть и себя показать! Выходили, веселились и пели. А потом после демонстрации все опять спешили назад, к себе домой, за стол или к кому-нибудь в гости, и там уже заканчивали свой праздник… Он давал отдых нервам и был как отдушиной для людей после долгих и трудных дней многочасовой работы на заводах и фабриках, на колхозных полях.
Но это для взрослых. А что у детей? А у детей были свои стремления и радости. После парада на главной площади Витька, Борис, Ванька Саракандык, Сергей Чигунков, Колька Трофимов и еще целая орава других пацанов собрались вместе и стали совещаться: куда пойти? Играть в футбол не хотелось… На речке купаться было еще рано – вода холодная. И тут Ванька Чанов предложил:
- Пацаны, пошли в свинарник – на свиньях кататься!
Все засмеялись.
- Чан, ты что нас за дурней принимаешь? - сказал Борис. – Емеля-дурак, тот на печке катался. Но это в сказке было для малышей. А ты – на свиньях… Что мы, спятили, что ли – в грязи валяться?
- Пацаны! Да вы что! – опешил тот. – У меня мать в колхозном свинарнике работает. Я там постоянно бываю… И уже несколько раз так катался. Надо только точно сверху на свинью заскочить, а потом только держись – она как понесет, как Чапая на коне! Жуть, как хорошо, - крикнул он, выразительно показывая скачущего на свинье «Чапая».
Все засмеялись, но идея его всем понравилась.
- А кто ж нас туда пустит, - вмешался Чигунков, - там ведь сторож с ружьем свиней стережет!
- Какой там сторож, Чигунок, ты что! Там этот дед Михей, «пардон из закордон», храпака давит. Это его так свинарки прозвали, - объяснил Чанов. – Он как заснет, так и храпит себе весь день, пока его кто-нибудь из баб не разбудит. А, проснувшись, говорит: «Пардон из закордон, насморк донимает, ночью не сплю, вот немного и забылся». А сам уже наверно целых два часа у входа на мешках без просыпу дрыхнет.
- Так что, не бойтесь сторожа. Я вас всех туда незаметно мимо деда Михея проведу, - уверил их своими словами Чанов.
И пацаны, соблазненные необычным предложением, пошли за ним… Сначала неуверенно, боязливо озираясь на спящего у входа в свинарник деда Михея, потом смелея, они пробрались внутрь свинарника – длинного, огороженного деревянными клетями для свиней с глинобитными стенами помещения, и начали выпускать из загородок хрюшек в центральных проход, а сами, вскарабкавшись на перекладины перегородок, стали ждать момента, когда какая-нибудь из «хавроний» не пробежит около них настолько близко, чтоб сверху на ее спину можно было бы легко запрыгнуть.
Перепуганное стадо колхозных свиней носилось по всему центральному проходу свинофермы, издавая неистовые хрюки и визги, не понимая, что от них хочет получить эта невиданная доселе банда хохочущих пацанов.
Наконец, Чигунков, как самый опытный из всех присутствующих, сиганул с перекладины и попал точно на спину одной из хавроний, и она, истошно визжа, понеслась во всю прыть по длинной дорожке закрытого свинарника. Тут же, за Чигунком на свиней, гогоча, повскакивали и другие мальчишки. И попали точно туда, куда надо. Лишь один Саракандык, из-за своей негнущейся ноги, промахнулся и приземлился как раз между свиньями в центр их стада, прямо на пол в чавкающую слякоть свиного навоза… И тут, все оставшиеся за ним свиньи прошлись галопом по нему и его праздничному костюму своими грязными копытами, измазав в навозе вопящего Саракандыка вместе с его пиджаком, штанами и рубашкой до неузнаваемости.
Визг свиней был настолько силен, что у загородок дребезжали доски, а дед Михей так и не проснулся. И закончилась скачка лишь после того, как все увидели несчастного Саракандыка. А, увидев, все на миг застыли. Некоторые из пацанов, не выдержав, захохотали, показывая на него пальцами. Саракандык стоял посреди прохода грязный и вонючий, как навозный жук, с растопыренными в стороны руками. Он еще не сообразил того, что с ним произошло, и во что он только что вляпался, и почему так все вокруг с него смеются. А, поняв, завопил:
- Пацаны, меня ведь батя за костюм убьет! Помогите!
И ребята, стащил у деда «Пардона» брезентовую накидку и предназначенное для мытья свиней ихтиоловое мыло, понесли Ваньку Саракандыка на речку отмывать от этого вонючего свинячьего экстракта.
А перед тем как разбойники-мальчишки после праздничного шествия в колоннах прокатились на загривках перепуганных свиней, Валентин встретился на параде с Юлей Милевской. Увидев друг друга издали, они улыбнулись и помахали друг другу руками. А потом Валентин подошел к Юле ближе и поздоровался односложно:
- Привет!
- Привет, - ответила она ему так же кратко и обычно. Хотя глаза ее лучились нежностью и интересом к его особе. Но рядом стояли ведь другие девчонки из их класса, и Валентин поздоровался с ними, шутливо спросив их:
- Ну как, девчонки, я не опоздал?
Те засмеялись:
- Куда? Если на парад, то нет! А если к разбору флагов и транспарантов, то уже точно и полностью. Придется теперь тебе идти с пустыми руками.
- О, мама мия, мама мия! А как я спешил! А мне вот не досталось, - страдальчески произнес он как бы огорченно, и пошутил:
- Придется теперь какую-нибудь из вас нести на руках вместо флага!
Девчонки грохнули от смеха и закричали:
- Еще чего! Бери, вон, свою Юльку Милевскую, если хочешь, и тащи ее – она потоньше и полегче…
- Вы что, девки, - смеясь, застеснялась Милевская, - совсем уже с ума съехали?
- Да, действительно, - продолжая их оглядывать, согласился Валентин, - вас я кажется не потяну, то есть, не подниму… А вот с Юлей, может быть, и справлюсь.
Теперь уже, шутя и смеясь, загалдели и девчата:
- А мы что, толще ее и тяжелее?
- Да нет, - ответил он, - вы слишком вертлявые и крикливые…
- Ах, вон оно что! – накинулись они, смеясь, всей гурьбой на него. Но тут прозвучала команда: «Строиться в колонну!», и все начали выстраиваться в ряды. Оркестр заиграл марш, и колонна двинулась…
Валентин встал в колонну рядом с Юлей, глянул на нее и сказал:
- Давай флаг понесу!
Та с удовольствием и сразу же согласилась:
- На, бери, если хочешь…
- Спасибо! – ответил он.
Она засмеялась, услышав это его шутливое «Спасибо».
- А после парада, пойдем, погуляем, а? – предложил он ей.
- Давай пойдем, - ответила она доверчиво. – А куда? Может, на речку?
- Можно и на речку. Сейчас там хорошо, - согласился он.
Их колонна подходила уже к трибуне и они, откликаясь на поздравление кричащего им приветствие ответственного работника комсомола, шумели и махали ему руками. Впереди шли люди и пели песни. Сзади тоже все кричали: «Ура-а-а!». На душе было хорошо, спокойно и радостно. Позади у них уже было целых девять классов учебы. Впереди еще один… и хорошее светлое будущее: институт или работа! Это уж точно. Работой они будут обеспечены полностью. Об этом позаботится и партия, и правительство, и лично товарищ Сталин. Так внушалось им везде и всюду: в газетах, в школе и здесь, на параде с трибуны…
После парада Валентин взял Юльку за руку и потащил ее в сторону от толпы.
- Ну что, пойдем на речку, - сказал он ей, глядя в глаза. – Сегодня так тепло и хорошо – просто не хочется сидеть дома.
- Пойдем, - сказал она, - хоть весну встретим. Глянь вокруг! Трава зазеленела, и пролески уже расцвели!
К ним присоединились Иван Земнухов и Сашка Алейников, вместе с Зойкой Прокошиной и Анькой Сотниковой.
- Ребята, вы куда? – пристали они к Юльке с Валентином.
- На природу, к речке, - ответила Юлька. – А вы не хотите с нами?
- О-о-о! Хотим, хотим! Ребята, мы вместе с вами, - в один голос заголосили Зойка с Анькой.
- Ну, тогда пошли быстрее, чего тут стоять? – крикнул Валентин. И они, разделившись и взявшись попарно за руки, смеясь и перекликаясь, ринулись к блестящей вдали речке Калманке.
Солнце уже хорошо нагрело воздух и землю, и было тепло как летом, но на берегу реки было тихо и безлюдно.
- Ой, ребята, как здесь хорошо! – вскрикнула Зойка.
- Да-а-а, - протянул Алейников. – На диком бреге Иртыша жратвы не сыщешь ни шиша!
- Понюхав даль степей угрюмо, сказал Ермак, объятый думой! – переиначивая слова известной песни, процитировал дальше под общий хохот Иван Земнухов.
- Ребята, ну что вы все бурчите! Посмотрите, какая вокруг красота! – ответила Юлька. – Через год-два здесь будет все: и пляж, и палатки, и может и гостиница. И люди будут, и еды всякой – завались! Здесь же воздух какой! И цветы – не то что в городе на клумбах. Вон, глядите: и пролески, и соранки, и ирисы.
- Стой, Юля, погоди, глянь! Наверно твои мечты уже начинают сбываться, - остановил ее Валентин. – Кажется, к нам приближается целая орава каких-то «отдыхающих»… И они что-то несут! Наверно, палатку, или мешок со сладеньким печеньем? А может это сам хан Кучум со своею ордою к нам пожаловал, - сказал он под общий хохот ребят.
А тем временем, ватага пацанов, несущая на брезенте обтоптанного свиньями Саракандыка, приблизилась к берегу речки Калманки. Ребята стали раздевать и обмывать грязного, воняющего свиным навозом «Кучума» - Ваньку Саракандыка, смеясь и подшучивая над ним.
Наконец, Валентин издали узнал родных братьев и крикнул своим одноклассникам:
- Ребята, а ну пошли к ним! Узнаем, что случилось!
И они все шестеро побежали к мальчишкам… А те, увидев их, обрадовались.
Валентин, подбежав к братьям с одноклассниками, весело спросил их:
- Эй, родные, что это вы тут делаете? Что случилось?
- Да, ничего, не беспокойся, Валь, - сказал, улыбаясь, Борис. – Это мы Саракандыка отмываем. Он решил покататься на свиньях: прыгнул, да промахнулся и завяз в навозе. Вот свиньи на нем и отыгрались, отделали его как надо.
Было и смешно, и жалко несчастного Саракандыка. И все, отворачиваясь и затыкая нос, как могли помогали ему отмыться от грязи… А потом, отойдя в сторонку, тихо смеялись… Это был май сокорокового года, последнего мирного и счастливого года их детства…
А Иван Жигунов с Александрой в это время были в гостях у супругов Василенко, и сидели за праздничным столом… У Ивана Михайловича собрались обычные его гости: уже взрослые сын Алексей с женой Светланой и дочь Людмила с мужем Константином. Да еще сосед Ткалич с женой, тоже, как и Иван Михайлович, с Украины.
Уже изрядно подвыпившие молодые люди за столом вели между собой свой веселый разговор, а старики как обычно разговаривали о своем прожитом, объединенные своими воспоминаниями.
- Давно я не был на Украине, - вздыхал Иван Михайлович, - а ведь еще хорошо помню, как мои деды на Полтавщине песни наши украинские пели:
Сонце низенько,
Вечір близенько.
Йду до тебе,
Спішу до тебе,
Ти – моє серденько…
- Или вот эту…
За Сибіром сонце сходить,
Хлопці – не зівайте,
Ви ж на мене, Кармелюка,
Усю надію майте…
- Все боялись и страшились тогда этого самого «Сибіру»… и я тоже… А вот потом и сам здесь, на Алтае, за Сибирью очутился. Да, много же тут таких как я казаков по Сибири ходят. Ну, да ладно, меня-то сюда, как говорится, власть послала, а вы-то, Иван Яковлевич с Александрой, как здесь очутились? Черти вы полосатые, а? – обратился он шутливо и расчувствованно к Ивану с Александрой.
Те расхохотались…
- Да нас, Иван Михайлович, к вам наверно сам Бог направил, - ответила Александра.
- Так сложились обстоятельства. В то время на Украине, - включился в разговор Иван, - была нищета, разруха и уже надвигался голод. Это было в 1931 году, вот и пришлось нам искать где-то лучшие места. Даже зажиточные немецкие колонисты с Украины тогда уезжали, а что уж нам, голодранцам, там было делать? Спасать надо было как-то и себя, и детей… Мы и поехали на юг… в Среднюю Азию…
Умолчал Иван, конечно, о том, что кроме того их еще преследовал и Паршин за какие-то там «несуществующие царские драгоценности».
- Получили хлебные карточки и поехали, - продолжил Иван.
- А помнишь, в Кременчуге на вокзале, как хлеб по карточкам получали. Окно хлебной лавки закрыто. Написано «Хлеба нет» и очередь… Все стоят там уже с самого утра, - сказала Александра. – Мы все вместе всей семьей туда пришли… Иван протискивается сквозь толпу, а все ему кричат: «Куда лезешь! Не видишь – хлеба нет! Люди здесь еще с утра стоят». А Иван им: «Ну, стоите так и стойте… А мне дайте дорогу… Я сейчас узнаю – есть хлеб или нет! А ну, посторонись, мать вашу!». И тут все бабы запричитали: «Ой, ой, герой какой нашелся! Прямо-таки счас дадут тебе хлеба – держи карман шире! Не такие здесь были и обламывались…». А Иван рассердился и полез напролом, - сказала Александра.
- Да, я тогда распсиховался здорово, ворвался в хлебную лавку и кричу: «А ну, мать вашу, саботажники! Почему хлеб не выдаете? – А вы кто такой? По какому праву врываетесь?», - выскочил вдруг ко мне какой-то начальничек. А я кричу ему: «Я особо уполномоченный, следую из Запорожья в Среднюю Азию. Про Днепрогэс слыхали? Если сейчас не выдадите мне хлеб по карточкам, всех под трибунал отправлю! Поняли? Мать вашу!» и кулаком по столу как садану… Вижу, директор лавки побелел как стенка с перепугу, застыл, поднял руки и начал меня успокаивать: «Не горячитесь, товарищ уполномоченный, не горячитесь, сейчас мы вам весь хлеб по карточкам выдадим, отоварим все ваши карточки. Идите к окну выдачи с мешком и ждите… Я распоряжусь».
- Я выхожу из хлебной… Помнишь, Александра? – обратился Жигунов к своей жене.
- Да, - продолжила Александра рассказ Ивана. – Он вышел из лавки весь взъерошенный и кричит мне: «Александра, давай мешок скорей! Сейчас хлеб будем получать!», взял мешок и протиснулся к зарытому окошку лавки. «Ой, гляди, гляди, - захихикали окружающие, - он туда с торбой лезет. Ну давай, герой, давай… Мы тут с утра стоим и ни крошки не получили, а ты вон с мешком лезешь! Ха-ха-ха!». И тут вдруг створки окна с надписью «Хлеба нет» раскрылись и оттуда начали вылетать буханки хлеба. Иван только успевал подставлять мешок и ловить их… Наступила всеобщая тишина. Все остолбенели и стояли, не шелохнувшись и разинув рты от удивления. Отоварившись на все имеющиеся у него карточки, Иван сказал окружающим: «Ну вот, граждане, видите как нужно, а вы говорили, что хлеба нет и мне не дадут! Надо добиваться того, что вам по закону положено. Поняли? «Вот это да, - послышались голоса. – Настоящий Еруслан. Просто Чапай какой-то…».
- А мы этот мешок с хлебом подхватили и побежали, довольные своей добычей, - закончила Александра.
- Ха-ха-ха! – от души рассмеялся Василенко, а за ним и все слушавшие их рассказ.
- Ну, ты молодец, Яковлевич, не промах таки, - воскликнул он. – Так и надо этих подлецов бюрократов лечить – испугом!
А Александра, тем временем, продолжала:
- Молодец-то, молодец, но потом через несколько дней… Это уже по дороге на Урал было, в Перми. Сидим мы на вокзале, на узлах… Кушать так хочется, а денег осталось в обрез. Иван и говорит: «Давай-ка, Шура, я схожу в буфет или на базар и возьму там что-нибудь поесть на обед. Деньги еще пока есть», - засмеялась Александра, глядя на Ивана.
Иван тоже улыбнулся:
- Ну, рассекречиваешь тут все.
- Смотрю, идет мой супруг, продирается сквозь кричащую толпу с огромным куском пирога. Положил его на голову, чтобы не помяли, и несет. А вокруг такая толкучка. Принес, положил его перед нами и ругает себя по чем свет. Спрашиваю, а он говорит: «Купил пирог за сто рублей, а деньги в карман положил, а пока пирог вам нес, кто-то из кармана последние триста рублей вытащил. Вот и ешьте теперь пирог за четыреста рублей».
- Вот такие пироги у нас с Иваном были, - улыбнулась Александра.
- Ничего, Никифоровна, в жизни все бывает, - ответил весело Иван Михайлович.
- Ну, а как дальше? Доехали вы до Средней Азии или нет? – спросила ее Анна Ивановна.
- Доехали-то, доехали, только долго там не задержались, - ответила Александра. – Там такая жарища была, что днем в песке на солнце яйца куриные вкрутую сворачивались… Поехали мы с Иваном дальше, в Киргизию. На оставшиеся деньги купили коровку, начали жить, а тут голод подоспел. Что там творилось! Голодные люди падали и умирали прямо на улицах. Пухли от голода. Еле двигались люди… Идут и падают… Страшно было смотреть. Иван говорит – надо отсюда уезжать поскорее. Корова наша тоже начала болеть. Позвали ветеринара, а он говорит: «Она у вас больная бруцеллезом». Тут мы и сели! «Ну вот, - думаем, - не хватало нам еще и этакой напасти!». Спрашиваем его: «Что ж нам теперь делать? Резать и мясо есть ведь нельзя?». «Можно, - говорит, - если его засолить. Так что, ведите ее скорее на базар, пока она у вас еще двигается и продавайте на мясо. Я вам справку дам, что мясо годно в употребление только после долгой варки».
- Ну и повели мы ее на базар с Валентином, - продолжала Александра. – Ну, а какая там в таком виде ей цена – считай меньше чем на половину. Но, все равно – голод ведь везде. На базаре киргизы на нас как набросились… Обступили, что-то лопочут по-своему… Мы их не понимаем, они – нас! Они нам деньги суют, и такой поднялся галдеж, что аж жарко стало… Слава Богу, один милиционер ихний к нам подошел – киргиз, но разговаривающий по-русски, и спрашивает: «Что тут у вас происходит?». Я ему обрадовалась, начала объяснять, справку показала. Он видит, обычное дело, что мы никак не можем договориться. Говорит: «Сейчас, хозяйка, я вам помогу». Начал собирать у тех киргизов деньги. Собрал, посчитал и отдал нам с Валентином. Говорит: «Идите-ка вы, товарищи, скорее отсюда. А то, не дай бог, какой-нибудь бандюга заприметит вас здесь с деньгами. Тогда будет плохо».
- Мы поблагодарили его и подались быстрее назад в свой поселок. А идти-то было не близко – верст этак десять-пятнадцать. Степь, дорога пустынная – никого, ни единой души на дороге не видно. Да, и спрятаться негде. Идем и оглядываемся. Страшно ведь, а вдруг за нами кто-нибудь из тех киргизов погонится, чтоб деньги отнять. Но все обошлось по-хорошему… На вырученные деньги мы купили билеты и поехали дальше… В Казахстан. Там встретился нам по дороге один мужик и посоветовал ехать с ним в «Новую деревню». Приехали мы в «Новую деревню», а эта деревня одна на всю округу в сто верст. Среди голой степи… Ни одного деревца не растет, только одни дома стоят… Приняли, конечно, устроили… Ивана, вон, конюхом определили. Ну, и начал он работать в этом колхозе. А там вокруг степь. Коней не пасут, а стреножат и выпускают пастись на всю ночь самих. И они бродят ночью по степи – кто куда захочет, ищут себе растущую в низинах траву. И однажды у Ивана потерялась еще совсем молодая кобылка. Председатель вызвал Ивана и сказал ему: «Знаешь, Жигунов, бери телегу, запрягай в нее старого мерина и езжай в степь, ищи пропавшую лошадь, не то на тебя ее спишут и тогда тебе придется платить большие деньги».
- Что делать? Иван с Валентином и поехали в степь, искать эту самую молодую лошадку… Помнишь, Иван?- обратилась Александра к Ивану.
- Да… Еще бы, не помнить! Двое суток мы с Валентином ездили по той степи, искали нашу своевольную кобылку. Думали, что ее уже волки съели… Да, хорошо, что там волки-то не водятся. Все вокруг объездили, а ее нет, умаялись, думали возвращаться… А нашли мы ее только на вторые сутки, верстах в двадцати от села. Вот было радости-то! Привязали мы ее к телеге и подались назад. А она молодая, норовистая, дергается, упирается, идти не хочет. Мерин, бедняга, еле тянет повозку-то, да еще и ее на привязи. И так вымотала она его за день, что он уже еле шел, шатался… Еще немножко – и упал бы. Но все-таки мы к следующему утру доехали-таки до своей деревни. Вот такие были у нас приключения в Казахстане, - закончил Иван.
- И ничего мы в этой «Новой деревне» не заработали, хотя всей семьей все лето работали в поле, а потом на уборке хлеба, - продолжила Александра. – Только расплатились за те продукты, которые нам в начале приезда дали как подъемные. Да и деревня какая-то была… одни дома: вокруг голая степь и ни одного деревца. Правда, был какой-то маленький пруд. И люди там жили разной национальности: казахи, русские и киргизы. Да еще какой-то дурачок, слабо развитый подросток-киргиз стал приставать к Виктору и пугать его. Звали этого киргиза Алло. Он правда был какой-то неполноценный. Пойдет Виктор на ставок с мальчишками, а этот Алло ни с того, ни с сего вдруг как закричит и набросится на него. Так напугает мальчика, что тот потом и на улицу выйти боится. И однажды я это увидела… Схватила палку и погналась за этим киргизским Алло. И этот Алло так видно перепугался, что потом сам стороной начал обходить и наш дом, и нашего Виктора… Ну, а затем мы с Иваном решили ехать, искать свое счастье дальше. Все, что было, распродали, сели на поезд и поехали на Восток, в Алтайский край.
- Вот так мы и оказались здесь у вас, Иван Михайлович, - сказала Александра, обнимая Ивана.
- Да-а-а! История, я вам скажу, не из радостных, - посерьезнел Иван Михайлович. – И хорошо, что вы сюда приехали. А то ведь не известно, чем бы это все закончилось! А тут вы уже обжились, окрепли…
- Да, это верно, Иван Михайлович. Живем мы здесь, считай уже около трех лет. И к холоду зимой уже, казалось, привыкли: ведь пятьдесят градусов мороза не каждый может вынести… А вот все равно тянет на Украину… Недавно получили письмо от своих, из Запорожья. Пишут, что там теперь хорошо.
- Но, но, Иван Яковлевич, не собираетесь ли вы опять туда ехать? – обратился Василенко к Ивану.
- Да вот, раздумываем с Александрой: не податься ли нам на Украину, в Запорожье, - задумавшись, произнес Иван.
- Эх, Иван Яковлевич, я бы и сам давно на Украину уехал, да никто меня отсюда никуда не выпустит! Мне тут, видно, жить и умирать! – закончил невесело Василенко. – А вы все же подумайте, прежде чем из Топчихи уезжать: стоит ли опять пускаться в такое далекое путешествие… хоть и на Украину. В мире опять что-то неспокойно стало. Гитлер, вон, Чехословакию, Австрию и Польшу захватил. Знаете, там близко к границе, неспокойно…
Этот разговор произошел у них 1 мая 1940 года, но Иван с Александрой уже за несколько недель до этого, получив письмо от Ивана Даниловича и Маруси из Запорожья, решили – ехать!
Во-первых, потому что Запорожье уже стал их родным городом. И туда, к тому времени, приехала почти вся их родня: мать Александры, младшая сестра Санька, а затем и средняя сестра Валентина.
А все произошло так. После того, как брат Алексей устроился работать на завод Баранова, ему дали квартиру в одном из четырехэтажных домов возле завода, в районе Жилмассива. И он вызвал из Вятки, вернее, уже из Кировской области, всю свою поредевшую семью: мать и двух своих сестер, отец Никифор к этому времени уже умер в Калиничах. Делать одним женщинам было уже нечего: без хозяина опустел дом, и развалилось все прежнее хозяйство. И они, получив письмо от Алексея, поехали в Запорожье. Вот тогда-то и потянуло Ивана с Александрой назад, в Запорожье – они узнали, что вся их семья уже там, на Украине.
И вот, в конце мая, собрав свои небогатые пожитки, Жигуновы рассчитались на заводе, попрощались с Иваном Михайловичем и Анной Ивановной, и поехали на Украину почти через всю Советскую Россию в Запорожье…
Ивана уже не тревожила мысль, что там он может снова встретить Иллариона Паршина, бывшего эсера и агента ЧК, ведь прошло уже 12 лет с тех пор, как они однажды столкнулись с ним нечаянно на улице в Запорожье, а потом уехали оттуда.
Возвращение
А когда Инвар Першень, или по-русски Паршин, так и не получил своей части добычи из присвоенных, как он считал, Жигуновым «бриллиантов» императрицы Александры, то, потеряв его след, уехал из Запорожья в Москву, а затем в 1939 году и в свою родную Латвию, сбежав таким образом от репрессий и сталинских чисток. Там он разыскал свою дочь, которая еще во времена его странствий по Сибири вышла замуж за литовца Матюлениса и родила ему в 1918 году сына.
Дочь жила где-то в далекой глубинке, в соседней с Латвией Литве, в селе возле небольшого городка под названием Алунта. Там он и осел, и скрылся на некоторое время бывший Илларион Паршин от цепких рук и всевидящих глаз НКВД.
Опытный в этом деле, он никому из посторонних даже во время выпивок не рассказывал, где он был все свои прошлые годы и кому служил до возвращения на Родину. Не говорил никому. Кроме своего внука! А внуку Альгису, которому к этому времени уже исполнился двадцать один год, он однажды поведал, как брал когда-то в молодости банк, и как его затем отправили в Сибирь, и что он потом сбежал с каторги в Екатеринбург, и там после революции вместе с другими рабочими был зачислен в охранную команду, сторожившую в 1918 году царскую семью, которую потом всю расстреляли чекисты. Он также не сдержался и рассказал ему, что был в той команде и еще один человек по имени Иван Жигунов, которому он по-дурости подбросил после расстрела царской семьи подушечку с бриллиантами царицы Александры, договорившись, якобы, что они потом разделят эти бриллианты пополам. Но Иван тот, получив подушечку, скрылся, не желая видимо делить эту богатую добычу вместе с ним…
- Последний раз я встретил его в городе Запорожье, на Украине, но он, собака, и в этот раз улизнул от меня, - сказал с досадой дед Инвар своему внуку.
- Если ты когда-нибудь, Альгирдас, встретишь этого человека, то любыми путями добейся и отбери эти камни у него, потому что они наши! – выкрикнул он, сильно разгорячившись.
И Альгис, который и сам был не прочь ограбить какой-нибудь близлежащий банк, на всю жизнь запомнил эти слова отчаянного деда, боровшегося, как он думал, против засилья русских захватчиков. Сначала царских прислужников, а потом и пришедших к власти большевиков, или «красных», как их тогда называли. Он же ведь не знал, что дед был именно тем самым красным чекистом, или одним из тех, кто сначала расстреляли царя, а потом тысячами расстреливали других своих же соплеменников и товарищей по партии. И стали поистине красными от той крови, которую они пролили, уничтожив почти весь цвет российской интеллигенции.
А Паршин знал многое, знал, но молчал… Он знал и то, что никто из царской семьи тогда не выжил, как писали потом некоторые западные газеты. Он только читал эти газетные предположения и издевательски ухмылялся, вспоминая ту ночь и дождливое утро 17 июля 1918 года…
«Пусть тешатся надеждой, - ехидничал он, - а я-то знаю… Я это сам и делал… А царские дети? Да, был такой момент… Двое ожили, и пытались укрыться, но мы их все-таки обнаружили», - бурчал он себе под нос.
Он помнил о Екатеринбурге…. Когда рассвело, вернулся Юровский и они стали считать количество тюков с телами, то недосчитались двух. Юровский тогда схватился за голову. Вытащил наган и стал кричать на них, что всю команду, которая везла трупы – расстреляет, если те в течение суток не найдут двух исчезнувших тел. И тут Паршин-Берзень вспомнил:
- Когда мы ехали и остановились, чтобы закопать трупы, я видел, как вдали по дороге проехала какая-то телега в сторону деревни…
Юровский воспрянул духом.
- Так, Берзень, вот тебе пять человек, подвода, давай, бери их и дуй быстрее в сторону города. И если встретишь какую-нибудь подводу, останавливай и всех проверяй, и по дороге гляди по сторонам: может где-нибудь в кустах и увидишь беглецов. Если возле Екатеринбурга их нет, тогда нужно ехать прямо в Коптяки – они укрылись именно там. Больше им деваться некуда: они ранены, им нужна медицинская помощь. Без этого они не выживут. Значит, находятся только там.
- Да, смотри, там шуму-то не поднимай. Сначала последи за крайними домами. Может там какие знахари живут… Вот у них и ищи, понял? – добавил Юровский.
Хоть Юровский и был как зверь кровожадный – без состраданий, но он был еще хитрый и расчетливый. Такой и под землей найдет. Паршин помнил, как они рыскали по дороге, которая вела в город, обшарили все кусты. На переезде, где они еще утром застряли и брали шпалы, допросили сторожиху-обходчицу… Но так ничего от нее и не добились.
И лишь на следующий день, утром, приехав в деревню Коптюхи, они в первом же доме, с краю на отшибе нашли то, что искали… А дальше и вспоминать не хотелось…
«Но что нам оставалось делать, - бурчал Паршин, - мы спасали свои шкуры… Иначе этот зверь Юровский нас бы там и прикончил… Ворвались в дом к деду, который пригрел царских детей, и приказали, чтоб тихо сидел и молчал… А их схватили и вывезли… к Ганиной яме…».
- Давай, Юргис, наливай! – говорил Паршин своему товарищу-собутыльнику, крестьянину, с которым они приехали в воскресный день из окрестного села в Алунту, чтобы помолиться в костеле.
Помолившись с утра, они зашли в маленький ресторанчик, взяли бутылку водки и сидели, разговаривая и неспешно распивая спиртное…
Шел май 1940 года, уже вовсю цвела сирень, а в небе над полями, взлетая, пели жаворонки… А в это время на Западе 9 мая три бронетанковых армии под командованием Гудериана в 5.30 утра пересекли границу Люксембурга и вторглись в пределы Бельгии и Франции.
Началась Вторая мировая война… Но она еще не докатилась до границ Советского Союза. Мнимый союз между Германией и СССР, скрепленный договором, подписанным Молотовым и Риббентропом в 1939 году о ненападении, временно отодвинул сроки наступления гитлеровских войск на СССР.
Гитлер, заручившись этим договором со Сталиным о распределении и захвате новых земель на Западе, и отдав ему временно территории Молдавии, Западной Украины, Прибалтики и Финляндии, двинул свои бронетанковые армии против Англии и Франции, объявивших ему войну из-за захвата земель Польши. Гитлер спешил захватить порты Ламанша, а затем и Париж.
У Советской страны оставался лишь один единственный год мирной жизни. Но среди советских людей особо не чувствовалось, что на Западе уже вовсю идет война. Усыпленный сотрудничеством с немцами и договором о ненападении с Гитлером, мнивший себя великим стратегом, Сталин думал переиграть Гитлера и получить еще хотя бы несколько лет мирной жизни страны. За это время поднять промышленность, укрепить свою армию, а затем уже самому диктовать свои условия Западным странам.
Он приказал своим газетным работникам и военным командирам, чтобы они меньше шумели и писали о захватнической войне Гитлера на Западе, «чтобы, не дай Бог, не спровоцировать какие-нибудь нежелательные конфликты с Германией на своих западных границах».
Поэтому в это время в прессе как-то вяло писалось о событиях в Западной Европе. И у советских людей создалась иллюзия атмосферы всеобщего благодушия: что страна наша такая большая и такая богатая, а армия такая сильная, что нам никакой враг не страшен. Хотя беспощадные действия НКВД, репрессии против инакомыслящих, аресты, расстрелы и лагеря заключенных обескровили, и почти разрушили страну, выхолостили свободный дух народа уничтожением лучших людей советского общества. И на ответственных постах руководителей армии, промышленности и государственных органов остались лишь люди, которые, боясь за свою жизнь, явно подхалимничали и потакали своему вождю, скрывая положение дел…
Вот в таком положении и пребывало Советское общество в 1940 году. Но еще раньше, то есть в 1939, советские войска заняли Молдавию, Западную Украину и вошли в страны Прибалтики, где при их поддержке и сотрудничестве с местными коммунистами образовались новые республики: Литва, Латвия и Эстония… И теперь уже Паршину было чего опасаться. Далекая рука Москвы, если не скрывать свое прошлое, и здесь, в далекой глухомани литовской земли, могла дотянуться до его горла…
А Советская власть уже вовсю пускала корни в республиках Прибалтики. С приходом в Прибалтику Красной Армии во многих городах Литвы тысячи трудящихся вышли на улицы с цветами и транспарантами. Везде организовывались митинги и собрания – коммунисты агитировали вступать в их партию и голосовать на выборах за власть Советов, а затем и за вступление республики в дружную семью Советских республик.
А Иван Жигунов в это время ехал в поезде на Украину – в Запорожье. Возвращался туда, откуда двенадцать лет назад уехал с семьей в поисках лучшей жизни… Теперь Страну было уже не узнать. Не было той разрухи: развалин, мешочников, голодных очередей за хлебом – Украина стала цветущей солнечной республикой.
Получив письмо от Алексея, младшего брата Александры, из Запорожья о том, что мать Александры и ее сестры приехали из Калиничей к нему в Запорожье, Иван с Александрой, давно уже мечтавшие вернуться на Украину, собрались, наконец, и поехали туда. Не смотря на уговоры Ивана Михайловича и его жены остаться, поработать и пожить в Топчихе, Жигуновы вновь как птицы сорвались с насиженных мест и «полетели» на Юг, в теплые края, на Украину. Слишком уж холодно было в снежной Сибири.
Прощание у Калманки
Накануне перед отъездом, когда уже на семейном совете было принято окончательное решение ехать в Запорожье, Валентин встретился с Юлькой. Эта была их последняя встреча. Не веселая встреча – прощальная! Они стояли и молчали, не глядя друг на друга. Потом он обреченно сказал:
- Мы скоро уедем отсюда… И я пришел попрощаться… Так решили родители…
- Как? – опешила она. – Расстанемся!? Навсегда?!
- Нет, - неуверенно и тоскливо сказал он. – Не навсегда… Наверно нет… Я не знаю… Мне так не хочется отсюда уезжать!
Юлька отвернулась и, скрывая волнение, сказала:
- Ну, вот и все, уедешь, а потом и забудешь нас… меня…
- Нет, не забуду! Я буду тебе писать, - сказал он сдавленным от волнения голосом.
- Писать, - повторила она. – Кому? Мне? Мы ведь будем далеко. А впрочем, пиши, если хочешь. Я буду ждать, читать… А куда вы едете? – спросила она тихо.
- На Украину, - ответил он.
- Так далеко? Это почти на другой край земли… Туда и письма-то от нас лишь раз в полмесяца доходят… Ну что ж, езжай, - отрешенно сказала она. – Счастливой дороги!
Потом, как бы встрепенувшись, повернулась к нему и воскликнула:
- А пока ты здесь, давай хоть на речку еще раз сходим! На Калманку… Чтобы ты запомнил наши места… Эти березы… Алтайские золотые берега.
- Идем, - сказал Валентин растроганно, - но я все равно тебя не забуду…
И они потихоньку побрели к речке. А там, на берегу реки, встали и молча стояли несколько минут, ни о чем не говоря. Говорить не хотелось, да и думать тоже. Душа умолкла в смятении чувств, наступила апатия, обычная при прощании, когда уже знаешь, что все что было раньше – ушло и растаяло, и ничего изменить нельзя.
Они расставались. Уходили друг от друга. Уходило их время. Уходило их детство, их юность. Это было прощание со школой и товарищами, прощание с прежней жизнью.
Валентин взял маленький плоский камешек и сказал задумчиво:
- Давай загадаем: через сколько лет снова встретимся!
- На этой Земле? – улыбнулась она печально.
- Нет, здесь, у Калманки, - ответил он и, размахнувшись, с силой швырнул легонькую гальку под углом к поверхности воды, чтобы она, ударившись о воду, срикошетила.
Галька, подскочив два раза, затонула.
- Ну вот! Видишь! – обрадовался он. – Через два года встретимся!
Юлька чуть-чуть задумалась, удовлетворенная результатом. Но потом отрицательно мотнула головой.
- Это не правда. И река, и галька врут. Они просто не хотят нас расстраивать…
- Ничего страшного! Сейчас мы еще слишком молоды, чтобы решать сами за себя, - сказал Валентин. – А вот пройдет время – мы подрастем, и тогда уже будем вольны поступать так, как нам захочется. Два года – это совсем немного!
- Да, немного! Для тех, кто живет, жует и поет! А для тех, кто чего-то очень ждет – это целая вечность, - ответила Юлька.
- Ну, что ты так! – возразил Валентин. – У нас еще будет столько времени. Спишемся и встретимся – поедем поступать в институт.
- Кто его знает, что дальше будет? – ответила она задумчиво.
- А когда вы уезжаете? – спросила она его вдруг.
- В субботу. В два часа дня, - ответил он. – Придешь провожать?
- Нет. Когда вы будете проезжать мимо, я тебе помашу с насыпи – платочком. Хорошо?
- Разве так увидишь?
- Если будешь смотреть – увидишь! – сказала она.
- Ну, вот и все. А теперь – прощай и уезжай!
Она вдруг подошла к нему, поцеловала его и, повернувшись, быстро побежала прочь.
Валентин стоял, не двигаясь, и только смотрел ей вслед, как завороженный, пока она не скрылась за поворотом реки… И только потом, оглянувшись, сказал:
- Прощай… Юля… ребята… Калманка – сибирская река…
А через два дня, стоя у окна железнодорожного вагона, и проезжая мимо названной Юлькой насыпи, он увидел, как взметнулся вдруг белый платочек и долго вздымался, маяча и белея на легком ветру.
- Вон кто-то с насыпи нам машет, - сказал сидящий с ним рядом отец. – Посмотри! Видишь?
- Да, - ответил Валентин. – Это наша Топчиха с нами прощается… Мои друзья…
- А-а-а, - протянул понимающе отец, - так и ты помаши им…
- Не надо. Они и так знают, что я стою у окна, - застеснялся Валентин, но потом украдкой все же поднял руку и помахал своей подруге…
Встречи в краю акаций и солнца
Больше недели добирались Жигуновы до Запорожья, хотя и ехали через Харьков, а не через Москву. Земля Украины встречала их полями цветущего подсолнечника, веселыми песнями и солнечной летней жарой.
Постепенно, пока ехали от Харькова до Запорожья, они сбросили с себя все поддевки, пиджаки и рубашки, одетые в Сибири. Остались только в одних майках.
- Это тебе не Алтайские ветра и морозы! Вот где можно свои косточки-то погреть, - говорил шутя отец Валентину, хотя от жары он и сам уже изрядно попрел в закрытом и душном вагоне.
- Что хорошего, - огрызался Валентин, - пока доедем до Запорожья – почернеем или потом изойдем.
- Не растаешь, не сахарный. Привыкай! – успокаивал его отец. – В Средней Азии жарче было и то не хныкал, а загорел на солнце и стал как узбек. Помнишь?
- Где там ему помнить, - сказала Александра. – Тогда ему и девяти лет не было. А в Топчихе он уже отвык от жары, и привык к морозам – стал настоящим сибиряком.
Так, переговариваясь и наблюдая в окно вагона за местными постройками, приближались они к встречающему их новому Запорожью. А когда поезд остановился у вокзала и они вышли на перрон из вагона с узлами и сумками всей семьей, там их уже ждали Алексей и Маруся с Иваном Даниловичем…
- Ну вот, закончилась, наконец, наша эпопея странствий! – сказал Иван на перроне и, увидев Даниловича, обрадовался:
- Данилович, тезка, как ты поправился и помолодел! Сразу видно – Маруся за тобой добре смотрит! – воскликнул он, обнимая своего старого друга и свояка.
- А як же! Ти ж сам до мене її привіз. І тепер усі її огріхи на моєму обличчі видно, - ответил тот, усмехаясь.
- Ой, Шура, какие вы стали, и детки у вас уже такие большие, - радовалась сестра, обнимая Александру. – Я только Валентина с Борисом и помню, а остальных не знаю. Они у вас уже в Сибири родились. А ну-ка, покажите мне ваших сибирячков, - наклонилась она к двум младшим детям Александры и Ивана.
- Это Виктор, - сказала Александра, показывая на двенадцатилетнего мальчугана. – Он у нас в Казахстане родился.
- А этот-то кто – за юбку мамки держится? – пошутила Маруся, обращаясь к самому маленькому.
- Это наш, топчихинский. Он у нас в Алтайском крае родился, - улыбнулась Александра.
- А как тебя зовут, маленький? – придвинулась к младшему с интересом тетя Маруся.
- Сеня… - ответил тот нерешительно.
- Сеня? – удивилась Маруся. – Семен, что ли?
- Ляля Сеня – кака Симен, - ответил тот, отрицательно мотая головой под общий смех братьев.
- Женя он! Женя! Маленький еще и букву «ж» не выговаривает, а так – веселый и смышленый мальчик, - ответила, улыбаясь, Александра.
- Ах, вон оно что? Ну, извини, Женя, что Семеном тебя обозвала, - засмеялась Маруся, протягивая к Евгению руки. – Давай руку! И будем с тобой дружить!
Евгений с достоинством подал ей руку.
- Ребята, Шура! Берите-ка свои узлы, грузите их на машину, и поедемте скорее, - сказал Алексей Александре. – Поедемте ко мне! Там уже мать с Санькой вас ждут – не дождутся!
Погрузив в кузов подъехавшей грузовой машины все свои вещи, Жигуновы вместе с встречавшими их родственниками отправились с вокзала через весь город прямо на квартиру к Алексею. А там уже, в слезах радости, встречали их мать Александры и младшая сестра ее, Санька.
- Сколько ж мы уже не виделись – двенадцать лет! – голосили и обнимались женщины. А мужчины тем временем заносили и размещали в комнате вещи, а потом все занялись праздничным столом…
- Фу-у-ты! Наконец-то мы снова в Запорожье, - садясь на стул, с чувством облегчения высказался Иван. – Какой длинной была эта дорога… Больше никуда отсюда не тронусь!
Если б он только знал, что пройдет всего лишь год и несколько месяцев и ему уже надолго придется покинуть эти края – свое любимое Запорожье…
А в начале лета 1940 года они сидели все вместе, выпивая и разговаривая за столом в многоэтажном доме на «Жилмассиве», в Алешкиной квартире. Ели и пили после долгого и утомительного переезда из далекой Сибири. Нужно было столько рассказать, столько услышать! Ведь прошло столько времени после их отъезда отсюда в конце двадцатых годов. Вокруг все так изменилось! Когда они уезжали, еще не было Днепрогэса, не было огромных заводов. Да, и сам знакомый им завод, выпускавший авиационные двигатели, был еще простым заводом «Большевик № 9».
- А помнишь, как я в шестнадцатом первый раз приехал на ваш завод? – обратился с воспоминаниями к Ивану Даниловичу Иван Яковлевич. – И мы нечаянно встретились с тобой на заводе, и сразу познакомились…
- А я приехал тогда в Александровск, никого здесь не знаю, стою на проходной и думаю: куда идти, кого искать? Стою… а тут ты ко мне подходишь, - рассказывал, улыбаясь Жигунов.
- Да. А я бачу, якийсь мужчина, начебто француз, у шляпі стоїть біля заводу і щось роздумує, - продолжил Иван Данилович. – Бачу, що йому когось треба, але він не знає куди йти. Ну, я і підійшов до нього… Ось так ми і познайомились…
- А помнишь, как мы потом с тобой в шинке с какими-то подонками сражались? – затормошил Жигунов Реву.
- А як же не пам’ятати, пам’ятаю, - ответил тот. – Тоді ти усіх бандитів в ресторані пострілами розігнав… А палив ти так, що у мене аж вуха заклало, - улыбнулся Данилович.
- Ну, это я для того и делал, чтобы больше страху на них нагнать, и стрелял больше в воздух, чем по ним… ведь там были и другие люди, - ответил Жигунов.
- А потім ти поїхав і залишив мені свою адресу.. А що далі з тобою було я вже не знаю. Розкажи, - сказал Данилович.
- А дальше я отправился на фронт. Там меня после ранения комиссовали. Затем я уехал в Екатеринбург, а потом был революция и гражданская война. Мы с Александрой уехали к себе на родину, на Вятку… Ну, а после того, как прочно установилась Советская власть везде у нас и у вас здесь, на Украине, мы с Александрой написали тебе письмо и приехали в город Запорожье, - закончил Иван.
- З Марусею! Оце я вже добре пам’ятаю, - воскликнул Данилович.
- Помню, как мы с Алексеем и Марусей устроились на работу на завод, - вспоминал далее Иван, - приехал Орджоникидзе, народный комиссар тяжелой промышленности – сколько было шуму!
- Наш завод был тогда на высоте. Мы делали моторы полностью, из своих же деталей. И главным конструктором тогда на заводе был, если не ошибаюсь, Назаров. Видишь, голова-то у меня еще работает – все помню! – сказал Жигунов.
- Вот и добре, Иван! Давай краще за це ще по чарці вип’ємо… А потім поговоримо, - предложил Данилович.
- Давай! – согласился Яковлевич, уже изрядно подвыпивший. А две женушки друзей: Александра и Маруся, сидя рядом с ними, слушали их пьяные рассуждения и воспоминания, видя, как много пережитого их связывает. Они им не мешали, а только поддакивали и смеялись вместе с ними.
А потом друзья, выпив, запели:
Ой на… го-о-о-рі тай женці жнуть.
Ой на… го-о-о-рі тай женці жнуть.
А попід горою, яром долиною – козаки йдуть.
Гей!... Долиною, гей! Широкою – козаки йдуть.
По-пе… попереду Дорошенко.
По-пе… попереду Дорошенко.
Веде своє військо, військо запорізьке – хорошенько!
Гей!... Долиною, гей! Широкою – хорошенько!
А по… а позаду Сагайдачний.
А по… а позаду Сагайдачний.
Що проміняв жінку на тютюн, на люльку – необачний.
Гей! . Долиною, гей! Широкою – необачний!
Пели искренне и весело – во весь голос добрейшие два Ивана: один – с Урала, другой – с Украины. А за ними и все находившиеся за столом.
Хор был оригинальным: один Данилович чего стоил! Мужик, что надо! Настоящий украинец. Носил рубашку – вышиванку, соломенную шляпу, обожал петь украинские песни, но не любил националистов.
- Ці дядьки довговусі, - говорил он, - вони всі живуть у минулому! Все плачуть по-більшості, що хтось їх пригнічував, заважав щось зробити… Той що! Раніш треба було думати, битись за своє майбутнє, об’єднуватись, творити Державу, щоб ніхто не пригноблював, а не плакати. Богдан Хмельницький правильно зробив – об’єднав козаків під своїм прапором на Україні. От і все! Тоді був повний кавардак. І ніхто не знає, як було йому правити незнаючими і не люблячими дисципліну козаками. А він зміг це зробити. Тому і виграв цю битву з турками і ляхами…
Якби він не помер, була б Україна тоді вільною державою! Він був грамотний і талановитий. Почав з писаря, сотником був, а потім став і гетьманом… А коли захворів на серце, і козаки йому зрадили, сказали – не хочемо воювати, підемо додому! Він і вмер від серцевого нападу, бо знав, що це кінець Україні. Козаків більше було нікому з’єднувати… Сам він не міг, а син його був слабкий. От і все!
А про тех людей, у кого усы были тонкие и закрученные вверх, говорил:
- Це гуляки – любителі поволочитись за дівками. У справжніх козаків вуси такі, як треба – прямі і невеликі.
Поздно вечером, прощаясь с Иваном и Александрой, Данилович сказал:
- Тепер приходьте до нас на Зелений Гай. Ми з Марусею будемо на вас чекати…
Но Ивану не терпелось узнать об одном: не интересовался ли кто-нибудь о них после того, как они уехали тогда в двадцать седьмом году, так поспешно покинули город Запорожье? Когда провожали Марусю с Даниловичем на трамвайную остановку, он и спросил его об этом. Тот остановился и, задумавшись, удивленно сказал:
- Да, интересовался. Якийсь хрущ не руський! Випитував: куди ви поїхали? Я сказав, кудись далеко… Чи у Пі... Пе… А Пензу… а може у Перм… Коротше, у Сибір. І він відстав.
- А не сказал он, как его зовут? – спросил Иван, не надеясь уже узнать у Даниловича фамилию спрашивавшего его «хруща».
- Я як же не казав! Зараз згадаю. Якийсь Шершень, чи Першень, - начал вспоминать Данилович. – Ні, ні, кажись Паршин, від слова «парша», - вспомнил он наконец.
Иван был удовлетворен ответом Даниловича, и успокоился:
«Если за целых двенадцать лет Паршин не нашел их, значит, он канул в Лету! Можно спокойно жить в Запорожье и ничего не бояться. В НКВД он не сообщил – он сам его боялся. А иначе НКВД давно бы их уже отыскал…
Через месяц Жигуновы уже вполне акклиматизировались в городе Запорожье – у Лукоморья, в краю белых акаций. Брат Александры, Алексей, переговорил со своим начальником цеха, и Ивана с Александрой приняли на работу на завод Баранова, правда Александру приняли на работу только уборщицей, так как она тогда ничего делать на производстве не могла. А Иван устроился слесарем. Сыновья их уже к осени должны были пойти учиться: Валентин – в ФЗО (школа фабрично-заводского обучения), а Борис – в ремесленное училище… Итак, все были пристроены, кроме Евгения.
А с Евгением – маленьким Женей случилось неладное. По своей натуре он был очень подвижным и веселым мальчиком. В свои неполные два года много двигался, бегал, играл и прыгал. И допрыгался… От этих резких движений у него образовалась паховая грыжа. Боль была неимоверная – поднялась температура до сорока, которая буквально подкосила мальчика и уложила его в постель.
Александра, сама не своя, тут же с ним на руках помчалась к врачу. А врач, осмотрев ребенка, приказал:
- Немедленно на операцию!
И Александру с Женькой прямо из кабинета на «скорой помощи» отвезли в больницу – на операцию. Операцию сделали в тот же день – медлить было нельзя! Сделали удачно, и все прошло хорошо. Женьку уже на следующий день было не удержать на кровати: он опять хотел играть, бегать и прыгать. Ему, малышу, было невдомек, что рана после операции может открыться, что нужно лежать и не двигаться, пока не затянутся и не срастутся швы на животе.
Мама Александра находилась в палате вместе с ним – приглядывала за неугомонным малышом. Прошли всего лишь сутки после операции, и нужно было неусыпно контролировать ребенка, чтобы он лежал и не двигался. Мать постоянно говорила ему:
- Женя, смотри, не двигайся, лежи в кроватке, не соскакивай, а то будет «вава».
Куда там! Лишь только она однажды вышла на несколько минут в туалет, как непоседливый «живчик» Женя уже соскочил с кроватки и подался в коридор… Но, увидев возвращающуюся мать и услышав ее крики, тут же с хохотом ринулся назад в палату и юркнул к себе под одеяло.
Мать прибежала в палату, сама не своя, боясь, что он что-нибудь повредил себе и начала отчитывать его:
- Ах ты, негодник, что это ты меня не слушаешься?! – серчая, выговаривала она ему строго, а он лишь смеялся и говорил:
- Мама, я больше не буду – ты только не уходи.
Но, как говорится, Бог миловал! А на веселом и жизнерадостном все срастается в два раза быстрее. Так и у Женьки. Через несколько дней они с мамой гуляли уже по коридору и даже выходили во двор больницы. Маленький Женя очень любил военных, и увидев человека в военной форме, кричал:
- Вон пошел дядя – ляля!
И копировал его ход широкими солдатскими шагами «Ать-двать, ать-двать!». А на хромающих в халатах и идущих с костылями показывал пальцем:
- А это дядя – кака!
И, подстроившись к хромоногому, так же шкандыбал, как и они, вызывая всеобщий смех и веселье у окружающих. И вскоре в больнице его все полюбили, узнавали, тащили к себе в палаты, угощали виноградом или какой-нибудь снедью, и матери приходилось постоянно вылавливать или вытаскивать его из какого-либо удаленного больничного уголка. Больные говорили, улыбаясь:
- Ну и мальчишка, такой веселый! Глядя на него, просто снова жить хочется.
А через три дня Александра с Женькой были уже дома.
Их выписали. Врачи посчитали, что у Жени рана заживает хорошо, и мать вполне может справиться с его лечением и дома…
Под парусами новой жизни…
Постепенно Жигуновы осваивались в городе Запорожье. После тишины и безлюдья маленькой сибирской Топчихи, привыкали к шуму и многолюдью запорожских улиц, к стуку и звону железных трамваев, и к долгим протяжным, зовущим утром на работу, гудкам заводов. Иван даже стал различать их звучание:
- Вот это наш заводской – «Моторовский»! – говорил он утром, собираясь на работу. – А это - «Запорожсталевский»!
- Иван Яковлевич, не опоздайте! – кричала ему Маруся, первая уходя рано утром на работу.
- Знаем, знаем – не опоздаем!
В это время они с Александрой и детьми жили уже на квартире у Ивана Даниловича на улице Дизельной, строящегося поселка «Зеленый Яр».
Трудно было Ивану и Александре на заводе привыкать к шуму и гаму гудящих станочных цехов работающего предприятия; писку и скрипу обрабатываемых резцом деталей, особенно Ивану. Но постепенно все пришло в норму, и эти звуки не мешали ему говорить, работать и думать о своем…
Однажды, в цех, где работал Жигунов, пришел корреспондент запорожской газеты «Червоне Запоріжжя» Александр Крылов, прибывший на завод для подборки материалов о передовых людях труда. По знаку судьбы или по воле случая Крылов оказался возле работавшего неподалеку Жигунова. Они перекинулись несколькими словами, и как бы сразу понравились друг другу.
- Что это вы все пишете только о передовиках, победителях, да о великих людях? А о тех, которые обеспечивают им такую работу, ничего не упоминаете, - высказался Жигунов Крылову. – Например, таких, как Иван Данилович Рева или других, которые здесь были и работали много лет назад… Вот я, например, впервые приехал сюда на завод в 1916 году с фронта за деталями на старый многомоторный самолет «Илья Муромец», и знаю каким был тогда этот только-только поднимающийся завод. Да, ни в какое сравнение с современным предприятием не поставишь! И это ведь сделали не только передовики и знатные люди, но и все те неизвестные рабочие, которые трудились здесь тогда и трудятся сейчас на заводе. Они не часто попадают на страницы наших газет и журналов. Они не заводилы и не герои. Они скромные простые люди, но благодаря им работают станки, строятся дома, выпускают продукцию заводы.
Крылову понравились такие глубокомысленные суждения простого моторовского рабочего, и он начал расспрашивать Ивана о его прежней жизни.
- Расскажите, как вы попали на этот завод? – спросил он.
- А что говорить! Я человек маленький, еще только осваиваю свою профессию, - усмехнулся Жигунов, хотя уже скоро стукнет пол сотни лет. Приехал из Сибири. Воевал в Первую Мировую… объехал пол мира. Что вспоминать! Это ведь все прошлое, которое ушло, - махнул он рукой.
- А где вы воевали? – поинтересовался Крылов.
- На Юго-Западном, а затем и Северо-Западном фронтах, - ответил Иван.
- Даже на двух фронтах успели побывать? – удивился Крылов.
- Да! Побывал в разных переделках! Под Перемышлем был ранен. Отправили в тыл. А после лечения очутился в Могилеве. И с царем разговаривал как сейчас с вами, - прихвастнул немного Иван.
- Да ну?! – удивился Крылов. – Расскажите, как это было. Вы затронули очень интересную тему. Достойную статьи в газете.
- Ну вот, видите, а вы все пишете о победителях, да о победителях. Хотя, знаете, писать статью обо мне? Это наверно не слишком этично. Я действительно этого не заслуживаю. Да и ничего такого выдающегося я и не совершил, в передовиках никогда не был. А вот если бы вы написали роман о нашем поколении. Тогда! На это я бы, может, и согласился, - рассмеялся Жигунов, а с ним и Крылов.
- Однако, вы хватили! – сказал, улыбаясь, Крылов. – Роман написать я наверно еще не смогу. Вряд ли это у меня получится.
- А вы попробуйте, - продолжил настаивать Жигунов, - а может и получится.
Крылов рассмеялся.
- Ну что ж, раз на то пошло, придется попробовать! Давайте познакомимся, - улыбнулся он, подавая Ивану руку. – Спецкор газеты «Червоне Запоріжжя» Александр Крылов.
- Бывший унтер-офицер авиационных войск службы Его Императорского Величества, дважды Георгиевский кавалер Иван Яковлевич Жигунов, - отчеканил по-военному Жигунов, ничуть не смущаясь.
- О-о-о! Вот это служба, и почти полный бант Георгиевских орденов, - удивился Крылов. – В таком случае, Иван Яковлевич, нам нужно будет с вами обязательно встретиться где-нибудь наедине. Поговорить! Как вы на это смотрите?
- Вы говорите, встретиться? – чуть задумавшись, сказал Жигунов. – Это интересное предложение. Ну что ж, я не против. Можно и встретиться. Но это нужно сделать как-то так, на неофициальном уровне, и в приятной, и располагающей к этому обстановке. Может быть, на отдыхе или в семейном кругу. Знаете, приходите-ка вы с женой к нам в гости на Зеленый Яр. Мы живем там у наших родственников. У них великолепный абрикосовый сад, двор, цветы, есть, где разместиться – прямо на открытом воздухе. Поставим столы, выпьем понемногу, побеседуем. Я думаю, это будет совсем неплохо. Как вы думаете?
- Я думаю, что я наверно соглашусь… и жена тоже, - полушутливо ответил Крылов. – И знаете, я все же принесу и немного почитаю вам отрывки из своего стихотворного романа. Раз уж вы хотите, чтобы я написал какой-нибудь роман о вас, - поднял он палец. – Чтобы вы знали, с кем связываетесь! – засмеялся Крылов.
Потом посерьезнел и добавил:
- Но это я пока держу в секрете…
- Вот и хорошо! – обрадовался Жигунов. – Тогда мы вас все ждем у нас в воскресенье. Несите роман, почитаете!
Строитель «Запорожстали». Корреспондент.
Роман в стихах…
Вечером, придя домой из редакции, Крылов сказал своей жене за ужином:
-Тина! Мы в воскресенье идем в гости. Я сегодня познакомился с интересным человеком. Меня пригласили!
- Куда? К кому? – начала расспрашивать его жена.
- К одному хорошему человеку. Мы познакомились с ним на заводе Баранова, - начал объяснять ей Крылов. – Знаешь, незаурядная личность, я бы сказал даже героическая. Бывший младший офицер царской армии, ныне – слесарь завода. Воевал на германском фронте, награжден двумя «Георгиями». В общем, придем – увидишь! Совсем недавно приехали из Сибири… Боевой такой! Говорит: «Давай, пиши роман о простых людях труда. Хватит строчить статейки о великих и знатных». Я как раз на заводе материал готовил о передовых людях производства. Разговорились… И вот, видишь результат! Он заинтересовал меня и я подумал, не продолжить ли мне и дальше свой роман в стихах, который вы с Максимом Горьким так нещадно раскритиковали и зарубили, - усмехнулся Крылов.
- Этот Жигунов меня вновь вдохновил на святое дело – снова взяться за многострадальный мой роман, - закончил он.
- Ой, Шура, хватит тебе дурью маяться, - ответила Валентина. – Пушкина из тебя все равно не получится, да и баснописца Крылова тоже. А иначе, зачем все это! Если не дано от Бога, то зачем писать стихами, если чувств и поэзии нет в стихах. Это ведь все тогда превращается в рифмоплетство.
- У нас сейчас модно все рифмовать в стихи. Никто не будет читать их, - начала выговаривать ему Валентина. – Даже Максим Горький в письме написал тебе об этом.
- Ну и пусть, а я упрямый и настойчивый… Живу, учусь и не сдаюсь! – парировал критику жены Крылов. – И потом, ты не права, даже если мои стихи и не на уровне Пушкина и Крылова, все равно сойдут. Ведь во времена Пушкина тоже было много таких вот второстепенных, неизвестных и не очень одаренных поэтов, не один же Пушкин тогда стихи писал, - начал доказывать ей Крылов.
- Пушкин – это гений! Он писал о высоком, человеческом – в мировом масштабе. Поэтому его и читают во всем мире. А неизвестные поэты пишут о своем, маленьком, местном, наболевшем, а кто узнает об этом? Кто напишет? Ну вот, хотя бы: кто сочинил все эти народные песни? Неизвестные какие-то маленькие поэты, а поют их уже сотни лет.
Кто напишет, например, что был когда-то такой Сашка-кавалерист, который еще пацаном влюбился в красавицу казачку, бандитку-атаманшу, которая с саблей и верхом на коне приехала к нам в гражданскую войну, построила все село и стала нещадно материться, что-то требуя от людей? Никто! А я видел это и знаю, и напишу. Ведь это все наша история, как и «Плач Ярославны» из «Повести временных лет», только в местном масштабе, авось кто-то, какой-то историк когда-то и прочтет этот роман, и люди узнают, какие были до них красивые, суровые и даже неистовые времена. Ведь новое наше поколение вырастет, наверно, на пряниках и конфетах, и будет думать, что и всегда так было! А прошлый мир – их деды, были сами по себе и выродились, как неудачная ветвь человечества, а они появились отдельно от них.
- Нет, братцы! Все мы были и будем связаны одной кровью. А кто же тогда настроил и создал здесь такие фабрики и заводы. Кто же тогда воздвигнул вот этот Днепрогэс!? При свете которого вы делаете и едите эти самые пряники и конфеты. Все это сделали ваши деды и прадеды! Такие вот бывшие Сашки-кавалеристы, которые умирали за вас, но хотели, чтобы вам жилось немного легче и счастливее, - распалился и перешел на крик Крылов.
- Успокойся, успокойся – я тебя поняла! – начала гладить и успокаивать его Валентина. – Пиши, что хочешь. Раз тебе это нравится и беспокоит.
- Да, мне это нравится! Знаешь, есть писатели-творцы, исторические свидетели. Они все записывают, наблюдают и отдают всем должное, не участвуя, а лишь глядя как бы со стороны, не присоединяясь ни к какой партии. Есть писатели – правдолюбцы, так называемые «борцы за правое дело». Это все фанатики или заинтересованные люди, отстаивающие дело только своей партии, своего класса или своего клана. А есть писатели – подельщики, ремесленники, которые пишут о чем только хочешь, лишь бы им кто-нибудь дал заказ и побольше заплатил. Так вот, я хочу быть писателем – свидетелем. Ведь кто знает, какая она, правда? Для одних правда – это одно, а для других – совсем другое. Мы все несовершенны и судим о мире несовершенно, глядя на мир через свои собственные мутные очки. Многое в мире – это обман зрения и ума. Все мы живем в мире тройных, четверных и даже больших иллюзий. Мы не видим ничего насквозь, а это значит, что мы не понимаем глубины вещей. Мы видим только разнообразие форм и блеск поверхностей, а потом додумываем и добавляем до этой «правды» свое, и кто что может. А это ведь все иллюзии – обман ума и зрения. А какая она – правда, кто ее знает. У каждого правда своя. У собаки своя, у сверчка своя, а у человека она своя, но особенная! Потому что он изучает законы природы и пишет книги, но все равно он не станет таким всезнающим, как его создатель. Потому что тогда закончится жизнь. Ну что, я тебя убедил? - спросил он, улыбаясь и глядя на жену. – Я имею в виду насчет романа? Пойдем в гости?
- Убедил, убедил, но только не совсем. А в гости мы пойдем обязательно, ведь надо же и иную правду знать, не только твою, - засмеялась она.
- Ну, я рад, что ты со мной согласна,- заулыбался Крылов. – Хочешь, я тебе почитаю из моих прежних сочинений, - спросил он ее, обнимая.
- Нет, нет, нет, уволь. Слушать такое перед сном в поздний час страшновато, - запротестовала Тина.
- Нет, Тина, ну послушай, пожалуйста. Разве плохо написано? Быть может, не так поэтично, но зато правдиво! То, что я видел и слышал в детстве, то и написал. Это о Махно. Многие сейчас из него уже святого мученика делают – борца за свободу! А вот, что видел я. Это воспоминания детства… из моего романа «Пе», то есть «Петропавловка».
В детстве я любил оружье,
Любовался, глядя в ствол,
Брал отцовские все ружья,
Даже револьвер увел.
Прятал «Смит-Вессон» в уборной
(Сбоку планки, под дырой),
Прятал долго и упорно,
И ходил смотреть порой!
Наконец, забросил в лужу
От греха падальше. Мне
Все казалось, что оружие
Той казачки, на коне…
И тепло мне становилось…
Глянул раз: махновцы мчат,
А в карете «его милость»,
Батько их – анархий брат!
Самого Махна не видел –
Адьютантов видел. Да!
В доме, дедушку обидев,
Жили горе и беда!
Щусь там раз остановился,
Шашку в угол ставил он,
На нее я все косился,
Взял, и вынул из ножон.
Глянул: шашка – блеск и сила!
Весь в зазубринах клинок!
Человечья кровь застыла,
Больше я смотреть не мог.
Сунул я ее обратно
В эти страшные ножны…
Стало грустно, неприятно:
Страх обуял нас в те дни.
Петропавловка в пуху вся
Из еврейских пух-перин.
- Чтоб вам, гадам, стало пусто,
Ваш Махно – собачий сын!
- Ой, хватит, хватит! Я уже не могу все это слышать, - закричала Тина.
- Еще чуть-чуть, Тиночка! Это все правда, это – наша история! – удержал он ее. – Еще один эпизод…
… Проехал мимо нас Махно –
Шел на «союз» он к красным…
Потом оставил он село,
Якшаться с ним опасно!
Он сельсоветчиков побил,
Милицию порезал,
И быстро дальше укатил…
Союз с ним бесполезен!
Вот так коварно он сгубил
Пархоменко – начдива…
Преступной шашкой зарубил
Его, бандит паршивый.
Поздней я видел одного
Махновского ублюдка –
Сидел он в ДОПРе. Парень – «во»!
И все же вспомнить жутко!
- А что такое ДОПР? - спросила Валентина у Александра.
- Это сокращенное название газеты «Долой преступность», которая издавалась в Харькове в 1928 году, - ответил он.
- Так ты и в Харькове был? – удивилась она.
- Был и там, Тина. Да где я только не был. И в Москве жил четыре месяца. У меня тогда было большое желание стать пролетарским поэтом, таким, как Маяковский. Он был моим кумиром… Помню, приехал в Москву, пришел в редакцию. Стою – никого не знаю. Ну. Полный «абзац». Хорошо, что нашелся добрый человек – Гладков, известный писатель. Он меня начал расспрашивать. Что? Откуда? Потом позвонил на завод и устроил меня на работу. Ну, тогда я уже ожил. Хоть наедаться стал. Москва – город огромный, бездонный, бескрайний, всех вместит! Туда со всей России люди съезжаются в поисках своего счастья. Многие настойчивые и талантливые находят его там и остаются. Но Москва их не замечает до поры, до времени. Так живет себе, спешит, звенит. Там своих знаменитостей хватает… Первое время и мне было все интересно. Много раз бывал в Политехническом музее. Там обычно выступали все литераторы и поэты. Слушал своего любимого Маяковского. Потом Асеева… Вступил в общество литераторов, ходил на литературные семинары. Ну, и стихи понемногу, конечно, писал и носил в редакции. Но их почему-то не печатали. Говорили: «Пишите, пишите, со временем, может быть, и вы отточите свое поэтическое перо. Вот тогда мы и вас напечатаем»… Но, увы!
- Тина, мне было тогда всего лишь двадцать лет. Но сколько было энтузиазма в душе. Раз посетил редакцию «Огонька», видел там Кольцова и Светлова. Спросил их мнение. Они сказали мне: «Ну что, Крылов, возможно, вскоре вы и подрастете как поэт». Но я уже устал мечтать, начал писать статейки и стал газетчиком. Учился, корпел, печатался в газете… Вот так и превратился в корреспондента, а потом вернулся в Запорожье. Но все равно, Тина, душа болит, зовет меня вперед! И хочется писать стихами…
- А помнишь, как мы с тобой познакомились? – спросил он ее немного погодя.
- Помню, - сказала Валентина, - но ты тогда в Днепропетровске жил.
- Да! Из Москвы я поехал в Днепропетровск, а мама моя жила в Запорожье… А я работал чертежником… И вот, присылает мне мать письмо, и пишет, мол, приезжай, Шура, скорее в Запорожье. Я тут подыскала тебе такую невесту красивую, что ты не устоишь! – засмеялся Крылов. – Ну что мне оставалось делать. Я и прилетел в Запорожье…
- А что, Шура, разве я тогда не красивая было? – улыбнулась и Валентина, глядя на него вызывающе.
- Наоборот! Я как увидел тебя, так и влюбился. Ох, думаю, «мать честная», вот она, конечная остановка холостяка! Передо мной стояла такая «аристократка»: кровь с молоком, губы алые, щеки розовые с ямочкой, да еще и зуб золотой. Нет, думаю, такую деву упускать нельзя, - захохотал Крылов.
- Попробовал бы ты упустить меня, я бы тогда тебя… ух! – засмеялась вместе с ним Валентина.
- Ну и слава Богу, что не упустил, - посерьезнел Крылов. – Теперь вот не жалею. А ведь как тогда трудно было… Мы тогда только еще поднимались – начали строить «Запорожсталь», и я эти чертежи сам своими руками чертил. С пыли-грязи, с нуля начинали. Со мной тогда там и Микола Нагнибеда работал. Он, видишь, стал поэтом, а я нет! Да еще и ты вдруг заявила, что, мол, зачем тебе эти стихи, ты можешь вполне обойтись и работой чертежника… И Горький из Сорренто, которому я письмо написал, своим ответом меня «доконал». Я и бросил писать свой роман. И жалею об этом. Но я вновь воспрянул! – сказал, улыбаясь, Крылов.
Строки из биографии
Александр Аркадьевич Крылов был молодым, увлеченным поэзией, корреспондентом газеты «Червоне Запоріжжя», (в будущем военный корреспондент ТАСС), жил в нескольких сот метрах от редакции в четырехэтажном здании, недалеко от известного в Запорожье дома культуры имени Дробязко. Жил вместе с молодой женой Валентиной Андреевной Крыловой, в девичестве Артемьевой, с которой они состояли в законном браке вот уже целых десять лет. К этому времени у них в семье родились и росли три дочери: Маргарита – семи лет, Людмила – двух и самая маленькая годовалая Ольга.
Александр в 1928 году, подгоняемый неутихающей страстью поэтического творчества, посетил на свой страх и риск пролетарскую Москву, и прошел там все ступени мытарства творческого роста и отката. После этого он, наконец, вернулся в Днепропетровск, а затем и в Запорожье, где жила его мать, где был похоронен его отец и откуда он сам недавно уехал в столицу. Твердо встал на ноги, женившись и поступив на работу в «Запорожстроймонтаж» чертежником-строителем только что начавшего возводиться вместе с Днепрогэсом, завода-гиганта «Запоржсталь».
Их брак с Валентиной Артемьевой был удачным и, как говорится в таких случаях, они сразу полюбили друг друга и начали жить душа в душу, буквально не отдаляясь друг от друга ни на день и ни на шаг.
Александр родился и рос в небогатой, но интеллигентной семье, в селе Петропавловка Днепропетровской области, через которую, как он вспоминал впоследствии, как через проходной двор проходила с Юга на Север и белая армия Деникина, и проскакивали с шумом и гиком гремящие тачанки батька Махно, и потом уже с Севера на Юг шли боевые отряды Красной гвардии или красные конники комдива Пархоменко…
Дед Александра был религиозным деятелем, а его отца Аркадия почему-то потянуло к атеизму и наукам – он окончил в Варшаве Сельскохозяйственную Академию по специальности агрономия и ветеринария, и практиковал, работая в Петропавловке ветеринаром.
Но и семья Артемьевых, в которой родилась и выросла жена Александра Валентина, тоже была не из простых. Брат ее матери, Дарьи Филипповны, или дядя Валентины, Виктор Филиппович Шмигель, жил в Киеве, был профессором и преподавал в Киевском Государственном Университете.
Да и все братья ее матери имели высшее образование. Но судьба их и жизнь сложилась по-разному. Брата Сергея, а он был инженером, во времена революции убили бандиты. Жену сбил автомобиль, а сын окончил жизнь, попав под колеса поезда.
А вот Иван Филиппович жил во здравии в Москве и работал в конструкторском бюро Яковлева – разрабатывал конструкции новейших советских самолетов.
Всего в семье Артемьевых было шестеро детей, и Валентина была старшая. Один брат ее умер в детстве, а младшая сестра Лиза семнадцати лет погибла на теплоходе, на Днепре, когда ехала в Киев поступать в Университет. На теплоходе начался пожар, загорелась ее каюта и она в панике пыталась вылезти из нее через иллюминатор, но так и не смогла это сделать – тело ее застряло. Сгорела вся нижняя часть туловища… И когда ее вытащили, она была еще жива и сильно страдала. Успела лишь сказать: «Передайте маме и папе в Запорожье, что я умерла». Вот так и скончалась, не попрощавшись, юная Лиза.
Ну, а если продолжать вглядываться назад в прошлое, то до революции в роду у Артемьевых мама Валентины, Дарья Филипповна, училась в гимназии и жила в Новогеоргиевске. Там до войны был военный городок, возле него – красивые леса, да и сам городок был красив, с роскошным зеленым парком на окраине.
Там у мужа Дарьи Филипповны, Артемьева Андрея Максимовича, еще в царские времена была небольшая мастерская по строительству обозов, карет, телег и других передвижных устройств гужевого транспорта, которые он изготавливал и отвозил продавать в Кременчуг. И однажды его выследили и встретили по пути из города бандиты на дороге. Они напали с обрезами и прострелили ему голову, при этом выбив глаз, ограбили и выбросили умирать прямо посреди поля на дороге. Но он каким-то образом остался жив – люди помогли, доставили до ближайшего селения, а там его уже отвезли в первую попавшуюся больницу. И он – выжил! Вот такая была невероятная история. Вот какие тогда были люди.
А имение у него по Новогеоргиевском было не малое: огромный двор, около гектара земли, два сарая, кузницы. Дом был большой, одноэтажный с двумя колоннами. В доме было шесть больших комнат, коридор и огромная зала тоже с колоннами, в которой могли поместиться, наверное, около ста человек.
Впоследствии, во время Второй мировой войны там на квартире у него останавливались несколько немецких офицеров, а в огороде, во дворе, находилось немецкое зенитное орудие.
До войны по суровым сталинским законам коллективизации Андрей Максимович попал под статью «кулака», и подлежал раскулачиванию, если бы он, конечно, жил на селе и был связан с землей и хлебом, но, к счастью, он жил в городе и имел лишь небольшую кузницу с участком земли. Это видно его и спасло. Но все же, страхуя себя и свое семейство, он однажды ночью закопал в своем огромном пустующем огороде банку с золотыми монетами – царскими червонцами. Он думал, что спас от большевиков свое богатство, но, увы! Когда через год он пошел откапывать свое богатство, то на том месте банки уже не оказалось. Наверно, пронырливые соседи как-то подсмотрели его ночные работы и выкопали-таки банку с червонцами. Так что, остался он, как говорится, гол как сокол и без всяких своих интересов.
И видно такие у него были злые и завистливые соседи, что еще и в НКВД на него донесли. И забрали его тогда вместе с Дарьей Филипповной в НКВД, в каталажку, как скрывающихся от советской власти кулаков. Хорошо, что их красавица, дочь Женя, сестра Валентины, в это время вышла замуж за начальника местного НКВД Кныша Николая Михайловича. Их допросили и, узнав об этом, не дали хода следствию… и выпустили.
Такая вот родословная была у Александра и Валентины…
На следующий день, в воскресенье, как и договорились с Крыловым, Жигунов с женой ждали его у себя в поселке «Зеленый Яр». Они стояли, посматривая по сторонам, на остановке «Арктичная».
Бурно застраивающийся в середине тридцатых годов поселок «Зеленый Яр» располагался в северной черте города, вдали от центральной его части, улицы Ленина, площади Свободы и великолепной Дубовой рощи с ипподромом у Днепра. Он находился на холме и как бы существовал обособленно от города. В балке между городом и поселком текла невзрачная речка Мокрая Московка, которая питала небольшой ставок с деревьями и камышом вокруг него. И на этот открытый всем ветрам и солнцу участок Запорожья вела лишь одна ветка городского транспорта – трамвая номер шесть с закругляющимся трамвайным кольцом у, так называемого, «Красного магазина», почти в центре самого поселка. «Зеленый Яр» был не похож на центр города – он весь утопал в зелени абрикосовых садов.
Собираясь, Александр вдруг вспомнил вчерашнюю встречу с одним незнакомым автором, который пришел в их редакцию и принес необычную статью. Необычную не потому, что она представляла что-то изумительное и особенное, а потому что ее все равно никто и никогда бы не напечатал в советской газете, посчитав, что это поповский бред из еврейской Библии. Она начиналась так: «В начале было Слово. И словом было Все!». А дальше были рассуждения и мысли автора, изложенные на бумаге о том, что такое творчество и все остальное…
Крылов, начав ее читать, хотел было сразу же отбросить – вернуть ее автору, но, немного поразмыслив и углубившись в чтение, решил все-таки ее дочитать. Он хоть и был ярым атеистом, имел все же какие-то «поповские» корни – деда священника, верил и чтил все святое: Родину, мать, обычаи, любовь, дружбу, предков… Ну, и конечно Советскую власть – «власть трудового народа». Во время чтения постепенно слова автора стали задевать его душу. Он читал и поддакивал: «А ведь верно… Так оно и есть! Взять ее в газету, что ли?». Соображал он про себя, а потом подумал: «А куда ее всунешь? Она ведь дискуссионная! А наши газеты пишут в основном лишь о трудовых буднях, а не о философии. Жаль, философия хоть и не наука, но все же тоже интересна. Там много выводов, обобщений, помогающих создать систему».
Автор писал:
«Любой здоровый и нормальный человек на Земле рожден для творчества, подвержен творчеству и не может жить без творчества. Но творчеством называется лишь та часть работы, которая осуществляется в пределах всеобщих законов Гармонии, установленных нашим Создателем, по которым построен и существует этот мир. Разгул стихийных сил и беспредел здесь недопустим! Этот мир держится на равновесии разных ведомых нам и неведомых сил энергии. Деятельность вещей, выходящая за пределы границ этих законов и состояний вызывает дисгармонию в мире. И это уже не творчество, а хаос и разрушение!
Это силы Добра и Зла. Невеждам они не ясны! У невежд сознание ограничено и работает на низком уровне. Невежды своим ограниченным сознанием только-только лишь отличают Свет от Тьмы, как ранним утром проснувшийся и еще не очнувшийся человек. А в нашем мире все зависит от знания и незнания. Не даром говорится, что кто осведомлен – тот вооружен и имеет намного больше шансов выжить и победить.
В нашем вещественном проявленном мире главное для существования – это разведка. Она шла всегда и будет идти впереди всех дел Человечества. Потому что разведка – это определение тех границ и пределов ясности этого мира, в черте которых мы еще можем действовать, не нанося ущерба окружающим, то есть там, где проходит его развитие или разрушение.
Творчество человека – это и есть теперешняя разведка у границ будущего мира. Направление новой линии развития и роста человека. Каждому и всякому определено свое место в этом мире. И если в отношении какой-то личности или вещи действуют, так называемые, Силы Зла, значит, эта личность или система вещей вышла за пределы законов Всемирной Гармонии и существования, и сама излучает и распространяет зло, понемногу разрушая свое окружение.
Она покинула и вышла из спасительного кольца Системы Безопасности, образуемой законами Божественной Гармонии. Она уже отвергнута этой системой, но еще борется. Каждая частичка в этом мире имеет право на борьбу за свое существование. Она строит свою жизнь, согласно своим потребностям, приемлемую, комфортную для нее, возможно, не продуманную, порочную и не гармоничную, эгоистичную, но свою личную, приятную для ее существования. Но существуют ведь и другие частицы с такими же требованиями, и они так же хотят жить и приемлемо существовать. И для того, чтобы их устроить, определить всему свое место и существуют Законы Гармонии.
А вот борьба за жирный кусок, за лучшее место под Солнцем – это уже и есть борьба между силами Добра и Зла. Гармоничное или хорошее существование – есть норма. А накопление и борьба за сверхлучшее, свехнужное, сверхнеобходимое количество благ – это уже работа, ведущая к застою, потому что избыток чего-то в одном месте вызывает недостаток этого же вещества в другом месте: в нашей Вселенной, в человеке, в обществе, в природе…
Значит, кто-то чего-то недополучает, страдает и умирает без него, а кто-то купается в этом и развращается. Избыток – настоящий застой, загнивание и разрушение, из-за этого гибнут цивилизации, государства и люди. Накопление жира вызывает болезнь. А творчество – это разведка, движение, прогресс, бросок в будущее. И творцы – это писатели, первопроходцы, открыватели, за которыми идет все остальное Человечество.
Все вещи, которыми пользуется сейчас люди, открыты и сделаны Творцами-первооткрывателями! И первооткрывателями, в первую очередь, являются писатели и поэты. Потому что вначале и перед тем, как что-то было создано, было Слово! И Слово было Бог! Нет – не идея, не мысль, а Слово. Мысль и идея будут отданы потом человеку. А Богу достаточно созвучия…».
«Да, действительно, - думал Крылов, - слово имеет великую силу. Сказанное кем-то или услышанное другим человеком слово, возбуждает у него мысль, мысль работает и выхватывает из подсознания идею, а идея пробуждает интерес к творчеству и созиданию, и, в конечном итоге, интерес к жизни и счастью. Ведь счастье, в конце концов, - это когда интересно жить. Когда пропадает интерес ко всему новому, тогда и кончается настоящая жизнь. Когда человек говорит, что уже все это знает и больше ничего не хочет знать – начинается существование или постепенное увядание. Вот, что такое слово – мысль, созидание и творчество! Значит, мне как писателю надо искать и писать. Писать, писать и еще раз писать! Обдумать все детали, засесть за роман и не сдаваться! Пусть даже вопреки всем словам моей супруги и выводам уважаемого Максима Горького».
Так решил Крылов. От этих мыслей ему стало легко и радостно на душе, и он весело стал напевать, подражая Утесову и немного перефразируя:
Легко на сердце от шуток веселых,
Они скучать не дают никогда,
И любят шутки словесные в селах,
И любят шутки в огромных городах…
И так пропев, он крикнул жене:
- Тина, ты уже оделась? Нет? Давай, поторапливайся, а то мы опаздываем.
- А что это ты там так развеселился? – спросила она его, выглядывая из спальни. – Какие-то веселые песни распеваешь?
Крылов улыбнулся и произнес с пафосом:
- Не забывай, Тина, что в душе я, прежде всего, поэт, а потом уже твой муж и корреспондент! Стихи и песни – это мое обычное состояние. Не удивляйся, не паникуй, а привыкай к этому…
- Погиб поэт, невольник чести, пал оклеветанный молво-о-й! - пропел он свою арию еще смешней и назидательней.
- Ой, ой, ой, - рассмеялась Тина, - это ты намекаешь на нас с Горьким, называя наше мнение «молвой»? Тоже мне, герой нашелся. Да, пиши себе свои опусы, пожалуйста, сколько хочешь! Если их только читать кто-то будет!
- Ты и будешь читать, моя милая, поскольку Горького уже нет. Ты, моя женушка, теперь будешь у меня и моим критиком, и моим читателем, и почитателем. Поняла, а? Так что, привыкай!
- Да, поняла, поняла я, - ответила Тина, - что ты уже не отстанешь от меня.
- Ну, тогда собирайся, одевай детей, и поехали к Жигуновым! – скомандовал Крылов.
А Иван с Александрой, тем временем, уже подустали, ожидая и высматривая их на трамвайной остановке Зеленого Яра. Наконец, гости появились…
Приехали Крыловы всей семьей. С ними были их дети. Дети у Крыловых были еще малые, и находились всегда дома под присмотром матери. «Поедем, хоть немного развеемся. Мы уже и так засиделись в квартире», - сказал Крылов, отправляясь в гости к Жигуновым, хоть Тина и заявила, что ей, мол, неловко ехать в гости таким большим табором. Да, еще и к почти совсем незнакомым людям.
- Да, ерунда это! – ответил он. – Иван – человек простой. Он и сам предложил мне, сказал: «Приезжайте, мол, всей семьей. Устроимся в саду у сестры на свежем воздухе: поставим стол, стулья и погуляем…».
- Так что, все будет прилично и хорошо, Тина, - успокаивал ее по дороге Крылов.
Все оказалось намного проще и неожиданнее, чем думала Тина. Зная, что Крылов приедет с женой и детьми, Иван встретил их еще на остановке, чтоб не блукали они по маленьким зеленояровским переулкам, ища нужную улочку и нужный им дом. И человеком он оказался общительным и разговорчивым – сразу же понравился Валентине. После короткого знакомства, сказал:
- Александр Аркадьевич, Валентина Андреевна, мы вас уже ждем… Столы накрыты… Шампанское пенится! Так что, поспешим. Мы специально вышли вас встретить.
Тина, немного смутившись, сказала ему:
- Иван Яковлевич, а ничего, что мы вот так, всем гамузом к вам прикатили?
- Да что вы, Валентина Андреевна, у меня у самого детей – целая орава: четверо по лавкам сидят. И почти такого же возраста как ваши, но у меня мальчишки. Ничего, подружатся с вашими девочками… Найдут общий язык. Так даже им интересней. И будут себе играть. Не беспокойтесь!
А через несколько минут они уже были радостно встречены гостеприимным семейством Ивана Даниловича и Ивана Яковлевича.
- Алексей, Маруся, Иван Данилович, - представлял всех Иван, знакомя Крыловых со своими родственниками. – Мои сыновья: Валентин, Борис, Виктор…
- И Зеня, - добавил маленький Женя, видя, что отец отвлекся, и чуть замешкавшись, не назвал его имени.
Все засмеялись и заговорили…
- Вот именно, Женя! Главного-то мы и не заметили – не представили! Что ж такое получается, а? – воскликнул отец, беря на руки маленького, но амбициозного Евгения.
- Последний «Поскребыш» и мой любимец! – не скрывая гордости, похвастался Жигунов Крылову и Валентине. – Вот видите, какой у меня «колхоз» получается, побольше вашего. Так что, давайте, без церемоний, присаживайтесь, располагайтесь… Будьте как дома. Тут все свои!
- Хлопці, дівчата, давайте, не тягніть резину! Як говорять у нас на Україні, пиво кисне – борщ холоне. Піднімайте свої чарки, та й вип’ємо. За що? За дружбу, а як же! – кричал и поторапливал всех Иван Данилович, наливая и поднимая первым свою рюмку с водкой.
Кто-то добавил тост:
- За то, чтоб не было войны!
И это было верно…
Заканчивалось жаркое лето. В небе еще пылало яркое солнце и было слышно, как где-то в саду в тени листвы и ветвей от легкого движения ветерка падают, плюхаясь о землю и превращаясь в желтые лепешки, большие спелые абрикосы.
- Дуже багато абрикосів вродилося цього року, - говорил Данилович. – В наступному буде неврожай.
- Значит, плохой год будет, - добавила Маруся.
- Ну что ж, как-нибудь перетерпим, - сказал Иван, полушутя – полусерьезно … А слова оказались пророческими.
- Товарищи, ну что вы? Наш Союз – страна большая, теперь голодовки уже не будет. Если будет где-то в какой-то республике – нам помогут, - заверил всех как бы со стороны прессы Крылов.
- Це добре, дуже добре, що така в нас «большуща» страна. Помогут-то, помогут... Але абрикосів у нас наступного року все рівно не буде! – твердил уже опьяневший и поэтому твердо отстаивающий свою непотопляемую гипотезу Иван Данилович. – Давайте краще заспіваємо.
Но все за столом уже как бы нашли себе собеседников. Тина, Александра, Маруся говорили о своих женских делах и радостях. Дети бегали тут же, играя в прятки. Так что, Данилович мог создать свой неистовый хор всего лишь из четырех человек: Алексея, Валентина и Бориса, которым явно не хотелось ему подпевать. Но он все же запел: «Розпрягайте, хлопці, коней, тай й лягайте спочивать. А я піду в сад зелений. В сад – криниченьку копать…».
- Иван Яковлевич, вы же обещали мне, что расскажите о себе, - сказал Крылов Ивану, когда они немного отошли по дорожке вглубь сада, подальше от гудящего разными голосами разновеликого хора.
- Ах да, Александр Аркадьевич, сейчас, сейчас. Я вам расскажу одну сказку. Только помните, что сказка – это все же ложь, хотя в ней всегда есть доля правды. А любая правда – это та же сказка. И мы знаем и видим везде не правду, а пародию, то есть правда скрыта от нас за семью замками. Как в сказке о Кощее Бессмертном: иголка в яйце, яйцо в утке, утка в сундуке, сундук на дубе, дуб на острове, а остров в море.
Ну, а теперь о себе. Начну с того, что жили да были в деревне семеро братьев: двое постарше, а пятеро – совсем малые. В общем, два Ивана! Один почти что выбился в люди и стал к дочери купца свататься, а второй стал коммунистом. В общем – комиссаром! Хотя оба они раньше любили друг друга, служили своему батюшке-царю. Но вот грянула война, революция, царя с юными детьми арестовали и расстреляли. Вот тут-то пути братьев и разошлись. Такой жестокости один из братьев вынести не смог, а второй – ничего, стал комиссаром… У первого душа была жалостливая, хотя тоже мог бы тогда стать комиссаром: получил бы должность, командовал бы теперь людьми…
- Вот видите, Александр Аркадьевич как бывает – разными оказались понятия о жизни и правде даже у родных братьев. Как и вся наша повседневная людская действительность.
- Ну что ж, Иван Яковлевич, - сказал Крылов, - я ваши взгляды в общем-то понял, но это всего лишь ваша сказка, как вы сказали, ваше отношение к жизни. А мне нужна конкретика: факты, примеры, сюжеты, герои романа и их прототипы.
- Глядящий вперед, да увидит, кричащий вдаль, да услышит! – воскликнул Иван. – Пишите о них – здесь все вокруг вас находится! Порой мы просто ходим и ничего не замечаем, цепляемся за вещь под ногами у себя, не видим ее, и вдруг, когда ищем – находим. Вот так мы все на земле и блукаем в темноте. А спорим друг с другом из-за чего? Из-за богатств, которые не унесем с собою… Кричим: государство! Нация! А ведь если взять по правде, душа человеческая не имеет национальности. Так тогда зачем нужен этот оголтелый нацизм, переходящий потом в жуткий фашизм, уничтожающий людей ради какой-то национальной или государственной идеи. В чем суть всех самых разных языковых войн? А суть в том, что вокруг языка формируется национальная культура каждого народа. Заставьте иноязычных граждан и их детей говорить на вашем языке, и все! Они будут ваши, забудут свою культуру, язык и перейдут к вам. А значит, будут кланяться и служить только вам, угнетать своих предков.
Вот за счет этого и накапливаются богатства, и идут по земле эти притеснения, эти бредовые и никому не нужные языковые войны, уничтожающие говорящих на иных языках людей. Одноязычными людьми легче командовать какому-нибудь тирану: кинул клич, что иноязычные – это неверные, они наши враги – и в бой! Ведь всегда не составит труда найти в другом этносе что-то такое, что не нравится кому-то из иной культуры, иной веры. А по моему мнению, не стоит относиться так к другому языку или народу. Все мы на земле хоть и люди разные, но в то же время и одинаковые: хотим жить, любить и трудиться. Не «хапать», а быть честными и уважаемыми, нести обычаи своих предков и соблюдать законы Божьи. Для этого мы здесь и рождаемся и живем – чтобы научиться здесь терпимости, всему простому и хорошему.
- Да, Иван Яковлевич, хоть я и атеист, и не верю во все эти штучки: в загробную жизнь и переселение душ, но все то, что вы сейчас только что говорили, в этом что-то такое есть необъяснимое с точки зрения нашей науки. Тут наши ученые чего-то немного не добрали, - сказал Крылов.
- Да, да, и не добрали многое, - ответил Иван. – Потому что наши ученые такие же «практиканты», как и мы с вами, только чуть-чуть более наблюдательные. Делают предположения, выдвигают гипотезы, а потом проверяют на практике: тыкают пальцем в замочную скважину и ждут – не цапнет ли их там кто-нибудь за дверью. Если нет, значит, попали в точку. А если еще и дверь откроется – тогда уж и закон готов!
- Ну ладно, Бог с ними, с нашими учеными. Давайте лучше поговорим о вашем романе, - перевел Иван беседу на литературную тему.
- Давайте, - охотно согласился Крылов.
- Может, вы перед этим что-то почитаете мне из своих произведений, - предложил Иван.
- С удовольствием, я прочту вам свои стихи, - сказал Крылов, - но думаю, они вам не очень понравятся. Во всяком случае, моя Тина с Максимом Горьким были от них не в восторге, - усмехнулся он. – Ну, да уж ладно, слушайте. Отрывок из романа в стихах…
Воспоминания детства
О Петропавловке – селе,
В котором я родился,
Писал роман в стихах свой «Пе» -
Четыре года бился.
А сжег в минуту. Вся тетрадь
Сгорела моментально, -
Огня души не смог сдержать –
Исход весьма печальный!
Я помню речку с кличкой «Бык»,
Купался в ней частенько.
Купальщиц юных там привык
Рассматривать с оценкой.
Вот взять хоть Любку, девка – во!
Сосочки, словно розы…
И Галька тоже ничего,
Лохматая стервоза!
Не понимали мы тогда,
Те вздорные мальчишки,
Любовь возводит города,
Любовь вам не «хихишки»!
Любил тогда ли я? Любил!
Одну девчонку Олю.
Порой ее боготворил
До одури, до боли.
Смотрел и думал: моет грудь
Она, ну – коротышка!
А вырастет когда-нибудь,
И скажут: вот где пышка!
Я сказки в детстве сочинял,
Стихи пытался кропать…
Никто мою не поддержал
Рифмованную «копоть»…
В журнальном вестнике нашел
Фамилию отца я,
И восхитился: он – орел!
Хоть жизнь его простая.
Печатал. Радовался я
И стал писать в газеты…
Поздней те крохи бытия
По белу мчались свету…
Лишь Маяковский – великан
К стихам меня подвинул,
И засверкал как океан
Мой путь, пока недлинный…
- Ну, как? – спросил Крылов, испытывающе глядя на Ивана. – Что вы скажете мне об этом стихотворном опусе?
- Что скажу? Скажу, что конечно стихи намного слабее, чем у Маяковского, но написаны вполне прилично. Во всяком случае в них все изложено просто и откровенно, без всяких там поэтических штучек и прикрас. Как настоящий репортаж. Так что, пишите! – сказал Иван.
Крылов вдруг засмеялся и без сожаления воскликнул:
- Вот-вот, мне так в двадцать восьмом году в Москве редакторы говорили: пишите, мол, пишите, работайте! Эх, Иван Яковлевич, все это как писк комара – сугубо личное и никому не нужное. Я уже давно это понял: моя стезя не в этом. Владимиром Маяковским, к сожалению, не станешь, как не тянись, надо не подражать и не изображать, а надо таким родиться! А вообще-то надо быть самим собой. И писать лишь то, что ты чувствуешь и можешь. Я вот могу хорошо писать статьи в газеты. Это и есть моя стезя! Так что, Иван Яковлевич, забудьте эту нашу блажь – мечту о будущем романе. Я вам его наверно не напишу, - откровенно подытожил суть их недолгого разговора Крылов.
- Напрасно вы так категорично высказываетесь, - сказал Жигунов. – В жизни у человека всегда должна быть какая-то цель или мечта. Желание сделать что-то хорошее, достичь чего-то высокого. Мне кажется, мы и живем-то на Земле все только ради этого. Поэтому и подражаем, учимся друг у друга чему-то. Так что, не бросайте это дело. Через год-два вы опять вернетесь к нему, но уже с большим опытом жизни, с новыми знаниями и тогда, может быть, осуществите свою мечту и достигнете цели.
- Ладно, так и быть! – согласился Крылов. – Оставим этот вопрос открытым.
- Да, оставим, - повторил Жигунов.
А за столом Иван Данилович, уже в сопровождении голосов женской «капеллы» и детского хора, пел: «Копав, копав криниченьку у зеленому саду – чи не вийде дівчинонько рано-вранці по воду…».
Наконец, он прервал свое пение и крикнул Ивану и Александру:
- Іване, Олександре! Годі вам тинятися по саду та балакати, ходіть до нас – приєднуйтесь! Бо у нашому хорі чоловічих голосів не хватає, тай пиво кисне – борщ холоне! – пошутил он.
- Пойдемте, Александр Аркадьевич, а то, видите, нас уже хватились и к присутствию требуют, - сказал Иван, усмехаясь.
- Ну, раз требуют, тогда пойдемте, - ответил ему так же Крылов, и они вернулись к столу.
- Ну що, друзі, бачили скільки у нас в саду в цьому році абрикосів вродилося – великі і жовті я вогняні бомби, - сказал Данилович. – Хай їм грець, спіють та падають – об землю б’ються. Треба щось робити.
- Конечно! Надо их вовремя собирать, наших ребятишек на сбор абрикос посылать, а еще можно вбить колья под деревья и натянуть на них веревками одеяла или брезент. Абрикосы будут падать на одеяла, но не разобьются, - предложил Иван.
- Оце добра підказка, - обрадовался Рева, - ми так і зробимо.
- Да уж, нужно пока они есть сейчас насобирать и побольше насушить, варенья наварить. Запастись, чтоб на целый год хватило. А то вдруг на следующий останемся без фруктов. А год наверно тяжелый будет, ведь после урожая и обилия фруктов всегда у деревьев спад наступает – деревья отдыхают, - сказала Маруся.
- Это что же выходит? Природа как бы нас предупреждает: запасайтесь, мол, приобретайте, а то будет плохо! – удивился Иван.
- Выходит, так! – подтвердил Крылов. – Я где-то читал, что перед войной или несчастьем всегда много детей рождается, и больше мальчиков, чем девочек.
- Воно так і є – я це добре знаю: на наступний рік щось буде! Або ні, не буде… от побачите, - констатировал Рева. – Ну, добре, тоді давайте вип’ємо за те, що у нас все є і все росте, та щоб у нас і далі так всього було…
Он выпил и затем запел… «Взяв би я бандуру, та зіграв, що знав, через ту бандуру бандуристом став…», «Маруся, не сердся, пожалій мене, візьми моє серце, дай мені своє. Маруся не чує…», - пел Иван Данилович, а Крылов с Жигуновым продолжали прерванный в саду разговор о поэтах и романах, кратко перекидываясь словами.
- Из всех наших нынешних поэтов мне нравится только один лишь Маяковский, - сказал Крылов. – У них все лирика для кисейных барышень… А Маяковский созвучен нашему времени – резкому, трудному, звонкому. Ну что это у Есенина: «Ты меня не любишь, не жалеешь…». Это все хорошо, но это все вздохи и женские «сопли»! Толи дело у Владимира Маяковского «О Советском паспорте»: «…К мандатам почтения нет!» и далее «… К любым чертям с матерями катись, любую бумажку, но эту… Я достаю из широких штанин… Дубликатом бесценного груза… Читайте, завидуйте – я гражданин Советского Союза!». Или его замечательная строка, написанная во время его путешествия через океан в Америку: «…Так и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова…».
- Да, это верно, - рассмеялся Жигунов, - но, все-таки, давайте лучше сейчас споем по-старинному. Что-нибудь лирическое… Не по-Маяковскому. Кстати, а предки Маяковского жили именно здесь, в Запорожском крае. Говорят, дед Маяковского был потомком запорожских казаков. Поняли?
- Ну вот, Иван Яковлевич, какие в наших краях богатыри и легендарные люди родятся: Иван Поддубный, дед Маяковского и многие-многие другие, - сказал Крылов.
И, удовлетворенные этими высказываниями, они, наконец-то, влились в общий хор Ивана Даниловича. Так с песней в конце вечера они и расходились по домам. И пели, обнявшись, провожая Валентину и Александра.
Так будьте здоровы – живите богато!
А мы уезжаем до дому, до хаты…
Мы славно гуляли на празднике вашем,
Нигде не видали мы праздника краше…
Лилась их безмятежная, задорная песня, и уже на улице, провожая Крыловых, Иван вдруг что-то вспомнил и засмеялся. Крылов остановился и спросил его:
- О чем это вы, Иван Яковлевич?
- Это я насчет выражения Маяковского о паспорте «…К мандатам почтения нет…». По-моему это он уж слишком откровенно сказал, оценивая недоброжелательное отношение заокеанских блюстителей закона к нашим людям. А насчет выражения Маяковского даже анекдот есть такой…
- Какой? А ну-ка, давайте, расскажите, - заинтересовался Крылов.
- Расскажу, - засмеялся Крылов, - только, чур, вы потом никому не рассказывайте, не выдавайте меня, - предупредил Крылова Иван.
- Хорошо, - заверил его Александр.
И Иван стал рассказывать:
- Сидят как-то раз на съезде два красных командира: комдив Чапаев и комбриг Котовский. Чапаев на стуле впереди, а Котовский сзади него. Чапаев сидит и, задумавшись, негромко напевает: «Черный ворон, черный ворон, что ты вьешься надо мной… Ты добычи не добьешься… Черный ворон, я не твой…». Да так увлекся, задумался, что ничего не слышит. А тут пошла по рядам команда: «Всем командирам срочно сдать свои мандаты в президиум на регистрацию!». Чапаев же сидит, напевает себе под нос и не слышит, а Котовский в это время собрал уже целую кипу пригласительных справок – мандатов с задних рядов, и шепчет ему, блестя своей лысиной: «Василий Иванович, Василий Иванович, передай, пожалуйста, документы дальше, в президиум!». А Чапаев поет и не слышит. Котовский рассердился и толкнул его в спину: «Эй, Василий, ты слышишь? Передай мандаты в президиум!». Чапаев наконец очнулся, услышал его слова, но услышал, как ему показалось, лишь крепкое выражение в свою сторону: передай, мол, манда ты, в президиум наши документы. Повернулся и думал, что Котовский его обозвал, вспылил: «Да, пошел ты, Григорий, сам ты такой «мандатый», лысый… как шмель…Ко-ко-товский!». И добавил: «А документы эти твои, если ко мне по-человечески обратятся, я и без твоих выражений передам».
- Ха-ха-ха, - засмеялись Иван и Александр, внимая юмору анекдота.
- Да, - сказал Крылов, - услышали бы наши красные командиры, что о них народ сочиняет…
- А что? Они бы тоже за компанию с нами посмеялись, - ответил Иван. – Шутка – она всем людям нужна.
- Она нам строить и жить помогает, - добавил Крылов.
Пропущенная глава о героях гражданской…
Спят железные ваши полки,
Как знамена заря полыхает.
Плес холодной Урала-реки
Скрыл последние взмахи Чапая…
Если б знали герои гражданской… Да! Если б знали наши герои… За что они свою кровь проливали? Если б знали, как их потом будут чернить, обвинять, судить, обливать грязью, продавать, а затем опошлят понятия тех истин, за которые они так самоотверженно боролись… Почему так все получилось? Почему вдруг ни с того, ни с сего начались все эти репрессии Сталина, в результате которых пострадали и погибли многие представители «старой Ленинской гвардии»? Почему вдруг под железный кулак НКВД попали, казалось бы, самые верные, непогрешимые и безупречные борцы социалистической революции и рабочего движения, и просто видные советские деятели – цвет бывшей русской интеллигенции…
Иван с Александрой ведь тоже жили в то время тридцатых годов, когда все это происходило, ездили, ходили по этой же стране, «выражались», но их почему-то никто не трогал? Они просто работали, трудились и не являлись для соответствующих органов советской власти объектами тайного наблюдения. Их жизнь и положение в обществе не вызывала ни у кого ни подозрения, ни черной зависти. Они не лезли в политику! Они не искали себе хороших должностей. Не кричали, не карабкались к вершинам власти, к тому золотому мешку, за который всегда, во все времена велась постоянная ожесточенная борьба, бились люди, погибали целые государства…
Богатство, блеск золота, всесилие власти, известность… Вот наверно таким будет, хотя бы частично, ответ на этот сложный и противоречивый вопрос человеческой жизни и деятельности на Земле…
В жизни не так все просто устроено, как это кажется иногда некоторым наивным людям, и видимое, порою, не является «истинной» явью. В жизни, как и в речке, есть свои тихие омуты, подводные камни, мели и глубинные течения. В жизни бывают моменты, то есть точки отсчета судьбы, перед которыми человек, как витязь перед камнем на перепутье у трех дорог, выбирает свой дальнейший роковой путь, не зная, что его ждет впереди, и в какую грязь или трясину он вскоре вляпается. Жизнь дает шанс свободного выбора, а судьба уже после этого ставит свою роковую печать обязательного и неизменного исполнения.
Говорят, что события в мире подготавливаются и руководятся какими-то «неведомыми силами», я бы сказал, влиятельными темными людьми. Скорее всего, это те люди, которые связаны с большим капиталом. Недаром ведь в царской России существовали кружки масонов, которые потом, как бы между прочим, устроили февральскую революцию и свергли царя Николая. Да, в мире существует такое общество и называется оно «Комитет 300», который решает: быть ли тому событию на Земле или нет, начинать ли войну где-нибудь или нет, убирать ли какого-нибудь неугодного деятеля, мешающего им получить богатства или нет. Но это уже самая секретная и сакральная сторона этого вопроса, откуда идет подпитка этих потоков.
А ведь существуют еще и другие тайные течения, более близкие к поверхности нашего видимого мира. Все эти крики и стоны прессы: газетные статьи, общественные мнения – все это лишь манипуляции сознанием доверчивых и не слишком начитанных граждан. А на самом деле то, что выгодно определенным кругам власть имущих, то и пропагандируется. Да это и естественно! Кто же будет раскрывать свои секреты. А секретов у каждого из нас, ой как много. Такова уж жизнь и натура человека и вообще особенность характера людей: мы скрываем все и не хотим признаваться в своих ошибках даже вопреки своей совести. Во всем считать себя правым, а другого виноватым – вот она двойная сторона медали нашей личности – двуликость!
Рождаемся мы и приходим в этот мир с чистыми душами, готовые к накоплению полезной информации и овладению божественными истинами, но у каждого пришедшего на землю есть темная точка, маленькая черная метка дьявола (специально оставленная по соглашению с Богом). И эта темная точка – есть эгоизм – поедание других ради того, чтобы самому было хорошо, ведь ребенок уже с рождения требует, кричит: только мне! А Богу это тоже выгодно (ведь Земля для того и создана, это полигон для испытаний и совершенствования человеческих душ).
Здесь, на Земле, и происходит сортировка и отбор душ по понятиям грешности и праведности, и только здесь, после долгих лет и испытаний душа раскрывается, и показываются все ее положительные и отрицательные качества – кому она будет служить в дальнейшем: Богу или дьяволу!
Так что же происходило в стране победившей социалистической революции все эти долгие двадцать лет? Не там, в глуши, где жили и трудились такие простые и незначительные люди, как Иван Жигунов, дед Захар, Иван Зарубин, Рева и другие, а там, наверху, у власти… в столице и городах, в местах, где творится политика и судьба всего народа.
А что происходило? Происходила, на первый взгляд непонятная как будто бы для многих, непримиримая борьба двух партий или концепций построения социализма: одной – построение социализма в отдельно взятой стране (в Советском Союзе), сторонником которой был Иосиф Сталин, и другой – победы социалистической революции во всем мире, которую проповедовал неугомонный и пламенный борец «бес революции» и руководитель меньшевизма Лев Троцкий.
Как известно, Ленин, взвалив на себя роль вождя революции и став потом первым в истории руководителем Советского государства, не расправился с меньшевиками, с которыми постоянно дискутировал, а договорился и заставил их сотрудничать с большевиками и войти с ними фракцией в состав своего правительства. И Лев Троцкий был там видной фигурой, вторым «вождем революции» после Ленина. Да, так оно и было.
Говорят, революция делалась «комитетом 300» не под полукалмыка Ленина, а под еврея Троцкого, но потом вышла из-под контроля этой верхушки и начала развиваться совсем в другую сторону, благодаря буйному нраву и непредсказуемости души русского народа. Тогда инициативу и перехватил Ленин.
А Троцкий остался на вторых ролях. Но ведь, как известно, когда началась февральская революция, Ленина в России еще и не было. Он находился в Швейцарии и движением революционных масс в Петрограде руководил Совет народных депутатов во главе с меньшевиками и земляками Сталина Чхеидзе и Церетели. Они и постарались, чтобы большевики делегировали в Совет Кобу – Сталина.
А Ленин появился в Петрограде уже потом, в апреле семнадцатого года, когда его по договоренности с Германским генеральным штабом, как писал потом генерал Гофман, в «запечатанном» вагоне, чтобы не проверяла таможенная служба, вместе с тремя десятками коминтерновцев через всю Германию провезли в Финляндию, а оттуда он уже попал в Петроград.
Лев Троцкий, или Лейба Бронштейн – журналист, меньшевик, а затем вольный революционер уже давно находился в Петрограде, выступал на митингах, и Ленин с помощью Зиновьева и Каменева уговорил его вступить в партию большевиков. И никто не задумался потом, что он делал до этого, чем занимался, где находился. А Лев Давидович перед этим только что вернулся из Америки где встречался с видными богатыми и влиятельными людьми: евреями банкирами и финансистами, которые снабдили его очень солидной суммой денег, чтобы совершить, а затем поддержать его социалистическую революцию.
Так что, после февральской революции и июльских дней еще не известно было, кто был вообще-то главным вождем революции: Ленин или Троцкий. Просто Ленин вовремя воспользовался плодами первой революции. Пообещал народу все, что народ требовал. А Сталина в Политбюро ЦК включили по предложению Ленина. В созданное Политбюро кроме него входили еще Каменев и Зиновьев. Сталин полностью поддерживал и даже преклонялся перед Лениным. Ведь Ленин был теоретиком – головой, мозгом революции, а Троцкий был хорошим оратором – ее трибуном. Он умел говорить и вечно спорил с Лениным. Сталин же был простым исполнителем – практиком, он занимал тогда ничего не значащую должность секретаря ЦК.
Но вот свершилась социалистическая революция. Стали распределять должности. Председателем Совета Министров Российской Советской социалистической республики стал Ульянов-Ленин. Сталин же стал секретарем ЦК по кадровой политике. Пока был жив Ленин, Троцкому в России под его крылом жилось вольготно или просто вполне приемлемо, хотя в семнадцатом году Ленин называл его «иудушкой», а Троцкий Ленина – «будущий Робеспьер». Ленин, как «будущий Робеспьер», был не против бредовой идеи Троцкого, выдвинутой им еще в 1905 году, о подготовке и свершении в кратчайшие сроки социалистической революции во всем мире. Но с одним условием: сначала нужно было свершить и закрепить успехи социалистической революции в своей стране, создать в государстве социалистический строй, накормить чем-то народ, а потом уже вершить революцию в других странах. В этом была разница взглядов большевиков-ленинцев и троцкистов-коммунистов на развитие дальнейших революционных действий.
А так как Ленин к 1923 году стал уже полностью неспособен руководить партией и страной, то верный ленинец и большевик Сталин взял власть в свои руки. А ему и брать-то было незачем: все было уже в его руках, он руководил кадрами – своими людьми, которых он расставил на нужные места, на высокие государственные должности. Сталин не умел так «трещать», то есть говорить на митингах как Троцкий, он все покуривал свою трубку и потихоньку вытеснял троцкистов из государственного аппарата. «Кадры решают все!» – любил он повторять. Это был его поистине верный вывод, к которому можно было бы еще добавить: «Преданные карды решают все!». Если не считать денег и привилегий…
Ну а где же взять такую преданность среди обыкновенных партийцев и чиновников. Ведь в соблазне даже Иуда предал своего учителя Иисуса. И тут у Сталина возникает гениальная мысль. Проблема преданности решается по методу дрессировки животных: кнутом и пряником. То есть, частыми сменами кадров на должностях. Так, чтобы у начальника был приемник – заместитель, который бы «копал» под него, подсматривал за ним, учился у него и готов был в любую минуту заменить его в должности. Этим решалось все: и видные люди был на виду у НКВД (заместители доносили исправно), и смена кадров была безболезненной (молодой учился у старого начальника руководить). К тому же, у свежих кадров было намного больше рвения к работе, чем у стариков, ведь такого услужливого человека заметят, оценят и повысят в должности.
И снабженная таким безыдейным механизмом государственная машина запыхтела, застучала и заработала… Все друг за другом стали следить, подслушивать. Ну, а судить и сажать в тюрьмы, наверно, было за что. После революции в стране ведь осталось столько всего – такие кадры, что лишь держись! В промышленности среди инженеров и управленцев от бывших и удравших за границу промышленников и капиталистов остались их верные слуги, которые выполняли за деньги наказы своих господ. В политической сфере действовали противники большевиков троцкисты, которые были везде, в любом коллективе, и которые любыми путями мешали большевикам строить социализм, налаживать производство, укреплять советскую власть. Кроме того, страна была наводнена агентами иностранных разведок: английской, французской, германской, которые по указке своих глав, а вернее «Комитета 300», старались тоже расшатать и свергнуть власть большевиков во главе со Сталиным. Вот тогда и начались репрессии Сталина.
Как пишет темпераментный, но вполне правдивый военный историк А.Б. Мартиросян):
«Оппозиция (то есть троцкисты) пустила в народ слух (или миф), что Сталин то ли от врожденной злобности, то ли от скуки, встав как-то с левой ноги, решил, видите ли, перерезать всех своих соратников по партии. Именно так объяснял процессы тридцатых годов Л.Д. Троцкий. Точно так же их объяснял ХХ съезду КПСС Н.С. Хрущев. Точно так же объясняют и поныне. Так вот, была ли все-таки оппозиция Сталину, плела ли она свой заговор или нет, имела ли она контакты с реакционными кругами наиболее враждебных Советскому Союзу государств? Да!».
И этому подтверждением служат показания арестованного в 1937 году органами госбезопасности опытнейшего мастера закулисных интриг, видного масона высокой степени посвящения, давнего агента германской и австро-венгерской разведок, а впоследствии еще и британской разведки Христиана Георгиевича Раковского (1873-1941). Но возникает один вопрос: а правдивыми ли были показания, которые давал на Лубянке подданный Болгарии, шпион и масон Раковский. И не использовали ли чекисты для этих его признаний, как говорится, свои «трудовые» кулаки. Можно твердо сказать: нет! И вот почему.
Во-первых: «… подследственных по всем крупнейшим делам 1936-1938 годов и пальцем не трогали во время следствия на Лубянке. Это уже потом Хрущев, а вслед за ним Горбачев с Яковлевым выдумали сказки о нещадно избивавшихся «кристально честных и несгибаемых партийцах». Тех самых, которых тот же Хрущев в прямом смысле слова пачками сдавал в руки НКВД».
Во-вторых: «…допросы Раковского осуществлялись на французском языке… Его откровения не должны были стать доступными другим сотрудникам Лубянки. Жесткая иерархия допуска к секретам разных уровней – не обсуждаемая реалия органов госбезопасности. Тем более, что в процессе его допросов действительно затрагивались вопросы высшей мировой политики».
В-третьих: «…Раковский знал очень много такого, что относилось к высшим тайнам высшей мировой политики и геополитики. От такого чего-либо добиться дубиной было невозможно. Так что, хоть бей, хоть не бей. С таким возможно было договориться на условии: откровенность в обмен на жизнь. Потому и было решено его допросы вести не только на французском языке, но и с помощью сотрудника личной разведки Сталина. Их вел сотрудник, которого все знали только как Рене Дюваль, хотя это и было не настоящее его имя… Он же осуществлял и перевод протоколов допроса (они записывались на магнитную ленту) на русский язык. К ним никого не подпускали, даже Ежова. Кузмичев-Дюваль лично докладывал их Сталину, либо собственноручно запечатывал в особый конверт, вскрывать который имел право только Сталин.
Что же до того, правду ли он говорил на этих допросам, то подтверждения его показаниям имеется практически по всем пунктам. По ряду из них подтверждения были получены в одних случаях – почти за четверть века, в других и того ранее – за 32 года, а в некоторых и вовсе за полвека либо еще более… Не говоря уже о подтверждениях, полученных из текущей информации спецслужб того времени. Практически по всем пунктам подтверждения был получены и в наши дни».
«…Раковский очень часто использовал местоимение «Они» или «Им», «Ими», «Их». На масонском языке так обозначаются высшие иерархии мировой закулисы, чьи имена не принято употреблять всуе, особенно самими «вольными каменщиками».
«…Среди этих «Они» первым он назвал Вальтера Ратенау, причем с прямой ссылкой на Троцкого. Ратенау же действительно являлся членом «Комитета 300». А, во-вторых, когда 24 июля 1922 года было совершено покушение на Вальтера Ратенау, приведшее к его гибели, то за мгновение до смерти он произнес признание, что его убийство – дело рук членов «Комитета 300». А незадолго до покушения Ратенау и вовсе разгласили секрет существования Комитета. Вот его подлинные слова, опубликованные 11 июня 1921 года в «Plain English»: «Только 300 человек, все друг друга знающие, управляют Европой. Они избирают преемников из своих. Эти евреи имеют силу сломать любой строй, где и какой признают «неумным». Христианство, по их мнению, безумие и должно скоро сгинуть».
«… Раковский тоже свел персоналии этих «Они» к евреям, что в корне неверно. Да, евреи там присутствуют, но не составляют большинства в «Комитете 300», и к тому же выступают не с этнических позиций, а только как представители одного из отрядов высшего эшелона финансовой олигархии Запада».
Многие до сих пор сомневаются и даже отрицают факт существования этого «Комитета 300». Как и то, что по решению масонов был свергнут с престола русский царь Николай ІІ. Да и только потому, что Россия уже поднималась с колен, умножался ее капитал. Вскоре она должна была занять ведущее место в Европе по производству продуктов и стать самой мощной державой в мире. Из-за этого и был убит по решению западных масонов лучший премьер царя П.А. Столыпин.
Но пусть сомневаются скептики. Среди тысяч мыслящих есть несколько десятков «фом неверующих», которые ничего не читают, кроме периодики и ничего дальше своего носа не видят. Вот это и говорит об узости и зашоренности их сознания. Человек не размышляет, не анализирует, а повторяет лишь то, что ему говорят другие. То есть, плывет туда, куда его несет течение. Но это уже не касается нашей темы.
Итак, во время допроса в НКВД СССР 26 января 1938 года Раковский показал: «Они» в конце концов увидели, что Сталин не может быть свергнут путем государственного переворота, и их исторический опыт продиктовал им решение повторения со Сталиным того, что было сделано с царем! Не вдаваясь в подробный анализ его признания того, что свержение монархии в России было делом рук Запада, использовавшего против нее механизм тандема мировой войны и «революции».
В СССР существовала не просто антисталинская оппозиция, а именно же крайне агрессивно настроенная антисталинская оппозиция, готовая ради достижения своих целей на самые крутые меры – вплоть до государственного переворота и убийства Сталина.
В 1923 году Ленин уже никакой роли не играл… тогда же в 1923 году на так называемом «пещерном совещании» (называется так потому, что происходило тайно на отдыхе) оппозиция впервые приговорила Сталина к смертной казни.
В своих показаниях Раковский прямо так и сказал: «И даже были приняты меры для объявления смертного приговора Сталину».
И это было как раз в июле 1923 года, в августе месяце, в одной из пещер вблизи Кисловодска, на одном из «пещерных» совещаний, где встретились Зиновьев и Бухарин, а инициатором его был, конечно, Лев Троцкий – неукротимый «бес революции». И обсуждался вопрос об ограничении власти Сталина, который только-только стал генеральным секретарем партии. Раньше такого поста в партии вообще не было, и какую власть он мог тогда иметь, никто не знал. И, тем не менее, старые гвардейцы Ленина – Зиновьев и Бухарин единогласно решили: Сталина надо убрать во имя ограничения его власти!
Ну, а поскольку все они были никчемными «трещотками» и трусами, дальше слов дело не пошло: все боялись возмездия. А Сталин, узнав об этом, понял: кто его истинный враг. Он помнил, как соратники Троцкого еще в 1919 году пытались его угробить. Но тогда у них это не получилось. Но «бес мировой революции» не унимался и отчаянно готовил военный переворот в стране, и это уже в декабре 1923 года подтвердил его ближайший соратник Антонов-Овсеенко. В своем письме, направленном в ЦК партии, он открыто угрожал военным путчем.
А уже весной 1926 года все течения оппозиции объединились в одну широкую оппозицию с единым конспиративным центром, который имел свою агентуру в ЦК, в ОГПУ и среди высоких военачальников таких, как Тухачевский, Примаков и Путна. Центр имел свои филиалы в Ленинграде, Свердловске, Харькове, Киеве и других городах Советского Союза, и еще поддерживал конспиративную связь со своими сторонниками в других компартиях за границей, входящих в Коминтерн при помощи народных комиссаров иностранных дел и внешней торговли, которые часто ездили за границу и беспрепятственно вывозили и ввозили различные конспиративные материалы и денежные средства для содержания и деятельности конспиративных групп оппозиции.
В 1927 году широкая оппозиция перешла в открытый бой против руководства партии большевиков. Обнародовала свой манифест, известный как «платформа 83», в котором вместо созидательной работы партии навязывалась бессмысленная дискуссия по всем вопросам. Но эта затея Троцкого провалилась. Семьсот тридцать членов партии проголосовало за линию ЦК и Сталина, и только четыре тысячи – за оппозицию. Воздержалось 2600 человек. Проиграв в легальной борьбе: в дискуссиях, на собраниях и съездах, троцкисты попытались решить свои дела силовым путем – начали выводить людей на манифестации и баррикады. Вот тут и начались аресты. Многих из них посадили, а некоторых выслали подальше из столицы. Троцкого, например, выслали аж в Алма-Ату, как говорится «Ату его!».
Когда чекисты пришли его высылать, он сильно сопротивлялся. Из дома выносили его на руках, он цеплялся за перила, звонил в двери соседей и кричал: «Несут Троцкого!». Но никто не выходил из квартир. И даже на вокзале он продолжал кричать, обращаясь к отъезжающим и железнодорожникам: «Смотрите, как несут Троцкого!».
После этого партийцы ленинского призыва облегченно вздохнули: главное обвинение против их партии – «евреи правят партией» - исчезло. И они были благодарны Сталину.
Но Троцкий не унимался и Алма-Ате. Он стал призывать к гражданской войне и военному перевороту. Действия оппозиции с этого момента перестали быть лишь антипартийными, они трансформировались в антигосударственные, и Сталин просто выслал Троцкого за границу вместе с семьей. Заметьте, не убил, как хотел его убить Троцкий, а выслал.
С 1929 года впервые оппозиционеров стали приговаривать к различным срокам на основании статьи 58 Уголовного кодекса. Впоследствии уже, выжившие после лагерей троцкисты, по собственной воле признавались, что они и тогда, в конце двадцатых годов прекрасно понимали, что политика Сталина единственно правильная, но, тем не менее, специально провоцировали различные слои населения, особенно крестьян, на выступления против советской власти. Обстановка тогда была очень сложной. Чтобы как-то объяснить это, скажем, что 1927 год был тогда для России годом «военной тревоги», троцкисты сладострастно ожидали от Запада нападения на СССР его консолидированных вооруженных сил, и готовились перехватить власть у партии Сталина в случае поражения и отступления советских войск.
Троцкий взял на вооружение идею Клемансо с времен Первой мировой войны, что «власть надо захватывать во время войны у правящего страной политического противника тогда, когда наступающий враг находится в 80 км от столицы».
Кстати, Яков Блюмкин, чекист и тайный агент Троцкого, который в 1918 году по заданию Троцкого совершил террористический акт в германском посольстве в Москве и застрелил немецкого посла Мирбаха, затем в 1925 году убил и повесил известного поэта Сергея Есенина, сымитировав его самоубийство. Блюмкин ходил когда-то с экспедицией Рериха в Тибет и Гималаи под видом молодого монаха в качестве шпиона и разведчика, чтобы разведать тайные пути в мистическую страну Шамбалу. Он был взят и арестован чекистами именно в 1929 году, когда приехал в СССР из очередной командировки за границу, и затем по заданию Троцкого хотел вывести какие-то секретные материалы от своих агентов.
Что касается убийства Есенина, то по рассказам близких к Есенину людей, дело было так. 1925 год – это было время, когда еще вовсю царствовал Троцкий, он был Председателем Реввоенсовета Республики и командовал Морфлотом. Троцкий был знаком с Есениным. С Есениным был в дружбе и Блюмкин. Они часто его выручали, вытаскивая из каталажек милиции, в которые по пьянке часто попадал в то время разочаровавшийся в действиях новой власти поэт. Как-то, сидя за столом в ресторане и выпивая, Есенин спьяну болтнул, что у него есть одно письмо или бумага, компрометирующая Троцкого, а дело было перед каким-то съездом или выборами. В тот момент за столом с Есениным сидел один из редакторов их газеты, стукач Троцкого. Он наследующий же день и передал весь этот разговор Троцкому. А тот приказал Блюмкину любым способом добыть это письмо у Есенина. Блюмкин нанял уголовников, и эти бандюги вместе с ним и разделались с Есениным. Долго шарили по его вещам, издевались, избивали его, искали это письмо. Но, так как у него такого письма не нашлось, и вовсе не имелось, Есенин его им отдать и не мог. Они нашли написанные ночью стихи, обращенные к другу, недавно убитому головорезами Блюмкина, и вложили в руки Есенина подписанную кровью прощальную записку, как бы подтверждающую, что он добровольно ушел из жизни, наложив на себя руки…
До свиданья, друг мой, до свиданья,
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова.
Не грусти и не печаль бровей.
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Перед этим… Проснувшись ночью после вчерашней попойки с друзьями в номере гостиницы «Англетер», Есенин полулежал в кресле и в порыве нахлынувших чувств, тоски и предчувствия своей скорой кончины, шептал: «До свиданья, друг мой, до свиданья… Милый мой, ты у меня в груди…». Хотел, записать это, но чернил не было и он, проткнув чуть кожу на своей руке, выдавил капли крови и записал пришедшие ему в голову слова.
У него не было никакого намерения сводить счеты с жизнью, наоборот, он только что приехал с Кавказа и был полон творческих сил. Эти слова пришли от того, что он вспомнил как убили, расстреляв в подвале на Лубянке, его лучшего друга за его взгляды, не совпадавшие с взглядами и действиями укоренившихся в России новых правителей. Он подумал, что и его наверно вскоре ждет такая же судьба. Потому что первые признаки и подтверждения этого у него уже были, но он как-то вовремя успевал во всех случаях выйти из опасной для него ситуации. До сих пор Бог, как говорится, берег его. Но после того, как он проговорился, вернее, сболтнул в горячке в московском ресторане о компрометирующем Троцкого письме, жизнь в Москве для него стала невыносимой. За ним начали следить… И он быстро, собравшись поспехом, уехал из Москвы в Ленинград.
Но, приехав в Ленинград, он и там боялся остаться один в номере гостиницы, и поэтому пригласил к себе вечером на попойку встретившихся ему по дороге друзей… Они так и сидели, и пили всю ночь шампанское в номере у Есенина… А в конце ночи, когда Есенин уже немного захмелел и начал засыпать, они ушли…
А бандиты Блюмкина всю ночь следили за окном его номера и под утро, когда свет в его окне погас, а метрдотель в вестибюле чуть отвлекся, пробрались в его номер…
Есенин проснулся, когда его уже схватили и скрутили ему руки. Их было трое: двое здоровых верзил и он… Блюмкин.
- Где письмо? – приблизился он к Сергею.
- Какое письмо? – ошалело глядел на него после сна Есенин.
- Не прикидывайся дурачком… Серега, давай поговорим по-хорошему, иначе…
- Что иначе?
- Иначе будет плохо, - сказал Блюмкин.
- Ты отдаешь мне письмо… и мы уходим тихо и мирно, - сказал он зловеще усмехаясь. - Если нет, тогда, извини, Серега, мы тебя будем бить... Все равно ведь скажешь и отдашь… Ты ведь меня знаешь, Серега…
- Нет у меня никакого письма, - заверил, вырываясь, Есенин.
Блюмкин ударил его по лицу.
- Есть, сука, я это знаю. Давай, б…, письмо!
Есенин вскипел. В порыве ярости он рванулся из рук налетчиков так, что те его не удержали, вырвался и завязалась драка… Однако, силы были не равные. Они накинули на его шею удавку и, схватив за руки, начали его душить.
- Давай письмо, - рычал Блюмкин, затягивая петлю…
Но и в таком положении Есенин умудрился ударить его ногой в живот. И тогда тот, выхватив наган, саданул его рукояткой нагана прямо в лоб. Удар был слишком сильным. Блюмкин не рассчитал… Он не думал его убивать, ведь он не получил того, зачем пришел – письма, без которого ему нельзя было возвращаться. И когда он увидел, что натворил, он оторопел…
- Ну, Яков, б…, что ты наделал!
«Что же теперь делать?» – задумался он.
- Да, спецы, ну и наворотили мы здесь, - выругался он. – Ладно, сделаем так: как будто он написал записку, залез на стул, надел петлю и повесился… в полной депрессии…
- Давайте, грабители, привязывайте петлю вон к той трубе, - приказал он бандитам.
Те, встав на стулья, быстро привязали веревку с телом к трубе отопления, но впопыхах не рассчитали: тело висело слишком высоко, чтобы человек мог сам без посторонней помощи надеть петлю и оттолкнуть стул. Блюмкин это заметил, но переделывать было уже некогда: начало светать, и нужно было уходить из номера. В номер могли с минуты на минуту постучать: прислуга, уборщицы.
Совершив свое дело и прикрыв дверь, бандиты выскользнули в коридор… Немного подождали, пока двери открылись, в гостиницу вошли первые посетители, и метрдотель отвлекся и отвернулся… Затем, они уже спокойно вышли на улицу…
… А через несколько часов уже гудел весь Ленинград, потом Москва, а чуть позже и вся Россия, услышав слова: «…Сегодня утром 27 декабря 1925 года в Ленинграде в гостинице «Англетер» ушел из жизни известный советский поэт… Сергей Есенин».
И где-то, может быть, скорбя о нем, и утирал слезу его «друг» Яков Блюмкин, и Председатель Реввоенсовета Троцкий постоял немного, не каясь… А затем, совершив такое, они будут жить дальше и думать, что все прошло, ушло и забудется как ни бывало… Ну нет! Ничто не проходит бесследно в этом мире. Ничто! – это главное правило мирового порядка и закона справедливости, которое нужно помнить. Если ты коснулся чьей-то тонкой нити жизни и не оборвал ее, то и ты будешь жить на этой Земле долго и наверно счастливо. Но если ты в небрежности и злости оборвал эту живительную нить, то знай, что и ты непременно последуешь за своей жертвой рано или поздно, в зависимости от тяжести тобой содеянного.
Так и случилось: Блюмкина вскоре расстреляли на той же Лубянке в 1929 году, а Троцкий ушел в мир иной на десяток лет позже. Ну он же не давал указания непременно убивать. Закон возмездия действует… и это, несомненно, так! Ведь говорится же: кто неистов, груб и злится, тот вскоре с бесом породнится, а кто к измене поспешит – тот перед Богом согрешит!
А что же было дальше? Умчались галопом двадцатые годы. Тридцатое десятилетие выделилось новой активизацией националистического подполья. Старая, испробованная революцией тактика: подготавливая государственный переворот, троцкисты, как когда-то Ленин, сделали ставку на национальный сепаратизм, чтоб если валить, так уж полностью развалить то государство, которое веками создавалось, собиралось и сколачивалось многочисленными прошлыми поколениями русских князей, царей и государственных деятелей.
Сотрудниками ОГПУ были выявлены и обезврежены контрреволюционные организации буржуазных националистов на Украине, в мусульманских регионах страны, на Кавказе, в Закавказье и Средней Азии. Попытки оппозиции свергнуть Сталина в этот период были сорваны, то есть провалились. И хоть как уж там ни было трудно в начале первых пятилеток, но партия и население, в большинстве своем, пошли за Сталиным, а не за Троцким с его кровавой всемирной революцией.
Убедившись, что Сталина и большевиков таким методом свергнуть не удается, «Они», то есть «Комитет 300», решили использовать имеющуюся оппозицию, то есть скрытых агентов революции в механизме «тандема войны и революции» - переворота, в условиях начатой войны, который «они» и их ставленники - внутренние русские масоны, великолепно опробовали в 1914 и 1917 годах на царе и царской семье, убирая такого опасного соперника как Россия с политического и экономического «олимпа» Европы.
Но «Они» - масоны Европы, а оппозиция – это троцкисты. Какая тут может быть связь? А связь здесь прямая – щедро дающая, «финансовая» рука. И эта связь между ними никогда и не прерывалась.
В результате показаний Раковского стало ясно, кто, фактически, привел в Германии Гитлера к власти. Его ведь для того и поставили к власти, чтобы он своей военной силой расправился с ненавистным Западу Советским Союзом.
Одолеть Сталина можно было, только физически устранив его. Но этот усатый и мудрый грузин оказался удачливее и крепче Ленина. Ведь вся, так называемая, «двойная» русская революция 1917 года готовилась, как выясняется, под Троцкого. Ленин, как уже говорилось, был подставной и временной фигурой, и он должен был исчезнуть как только в этом возникнет необходимость, как и другие конкуренты Троцкого.
Смертный приговор Сталину был вынесен Троцким и его соратниками еще при жизни Ленина в 1922-1923 годах, когда Лев Давыдович первым понял, что «троцко-русская революция» превращается в подлинно русскую. Рушились его планы за счет жертв русского народа зажечь пламя «мировой революции». Ведь сразу же после похорон Ленина Сталин откровенно отринул курс на «мировую революцию», и открыто провозгласил курс на строительство социализма в отдельно взятой стране в интересах всего народа (ведь он и до октябрьской революции не был сторонником «мировой революции» по Троцкому).
Вот почему у Ленина, Троцкого и Гитлера не осталось прямых потомков – детей – продолжателей их рода. Они отринуты Богом за их дела, а у Сталина было трое официальных детей с многочисленными внуками и один неофициальный ребенок. Дочь Сталина, Светлана Аллилуева, потом писала, что по рассказам теток, в одной из сибирских ссылок ее отец жил с крестьянкой и где-то должен быть их сын… Да, должен быть! И был!
Это произошло в Сольвычегодске, куда вскоре после смерти его первой жены, молодого Кобу, арестовав за революционную деятельность, отправили в очередную, третью по счету, ссылку. Случилось это 23 марта 1910 года. И вот он уже снова в Сольвычегодске…
10 января 1911 года к молодой вдове Матрене Прокопьевне Кузаковой пришел мужчина средних лет кавказской наружности в черном осеннем пальто, фетровой шляпе и спросил:
- Хозяюшка, жил ли у вас на квартире мой друг Асатиани?
- Да, жил, - ответила Матрена. – А вы кто?
- Я Иосиф Виссарионович Джугашвили – политический ссыльный, - произнес мужчина.
- А-а-а, - протянула она, весело глядя на пришедшего.
- А сколько вам лет? – поинтересовалась она потом.
- А сколько вы дадите? – ответил задорно ссыльный.
- Да лет сорок, пожалуй, дала бы, - ответила так же шутливо вдова.
Мужчина рассмеялся.
- Это потому, что я не бритый и оброс, как барашка… На самом деле мне только двадцать девять…
- Для мужчины это еще совсем юный возраст, но уже с опытом… Девушки таких любят!
- Меня девушки не привлекают, мне больше нравятся солидные вдовушки. Тем более, что я и сам вдовец!
Так познакомились бывшая вдова Матрена Кузакова и бывший политический ссыльный Иосиф Джугашвили, впоследствии Иосиф Виссарионович Сталин, в заснеженном зимнем Сольвычегодске. И пригрелся он возле нее и остался жить до конца своей недолгой ссылки.
Уже потом, спустя несколько десятков лет, Матрена так описывала ту встречу, свой дом и условия жизни в то время: «Дом был тесный, дети спали прямо на полу… Детей у меня было много. Иной раз так расшумятся, какое уж тут чтение…».
А вот Джугашвили это не мешало и даже, как видно, вполне устраивало, и он жил там с Матреной Прокопьевной… а спустя девять месяцев у нее от Иосифа родился еще один сынок – Константин Степанович Кузаков, а фактически Константин Иосифович Джугашвили – внебрачный сын Сталина.
Потом, когда Иосиф Виссарионович стал Сталиным и возвысился, вдову вызвали в столицу, дали квартиру в новом правительственном доме, и юный Кузаков получил высшее образование. Всю свою жизнь он занимал высокие посты, соответствовавшие рангу заместителя министра. Своего отца Сталина он никогда не видел. Окружающие люди не знали, что он является внебрачным сыном Сталина, а если даже и слышали такой разговор, то воспринимали это с известной долей скептицизма… Все хотят быть детьми великих и знатных людей. Только вот, говорят, что Константин Степанович, старея, все больше и больше становился похожим на Иосифа Сталина. Он это видел, знал и, как бы подыгрывая этому, старался быть, как и отец: неторопливым и немногословным… таким как папа!
А папа был велик и мудр, хоть роста был малого. Велик, потому что взвалил на свои плечи такую огромную ношу, приняв после Ленина управление первой в мире социалистической страной, огромнейшей страной, идущей совершенно по новому пути, страной с разрушенной промышленностью и хозяйством, нищей и раздираемой врагами как изнутри, так и снаружи.
Мудр – что сумел устоять, сплотить народ, удержать власть и восстановить народное хозяйство, ввести в преобразование такие новшества, которые потом будут как аксиомы изучаться и внедряться в других странах. Мудр, что смог выстоять с народом и победить в Великой войне такого яростного противника, которого не смог бы уже наверно остановить никто в мире, включая все страны Европы, Азии и Америки. Если бы не Сталин и не Советский Союз, то господство Германии и Гитлера на Земле было бы полным.
В случае победы Гитлера и захвата им земель от Ла-Манша и до Урала и Кавказа, а затем наверно и далее у него в руках оказывались бы все богатства и полезные ископаемые Европы, Сибири и Средней Азии. Те, кто поставили его у руля власти, знали куда направить его оружие.
Углубимся немного в труды истории и экономики. Возьмем лишь самое главное. До 1932 года в мире было четыре крупных промышленных района: Пенсильвания в США, Бирмингем в Великобритании, Рур в Германии и Донецкий бассейн в Советском Союзе.
В конце первой пятилетки к ним добавились Днепропетровский (на Украине) и Урало-Кузнецкий (в РСФСР). Сколько бы ни ругали за всякие перегибы Первую пятилетку, но именно она стала причиной тектонического сдвига в расстановке глобальных экономических сил… Ведь в мире стало не просто шесть промышленных районов. Просто шесть Запад или «Они» как-нибудь, да перенесли бы. «Им» стало невыносимо по иной причине.
До 1932 года три четверти промышленных районов мирового значения дислоцировались на Западе. С 1932 года ровно половина индустриальных районов мирового уровня уже находилась на территории СССР! А ведь не являлось секретом, что в ранее неосвоенных регионах Советского Союза в ближайшем же будущем должны были появиться еще несколько крупных промышленных районов мирового уровня. Советская Евразия оказалась гигантской площадкой для создания, развития и успешной работы крупного индустриального производства. Потенциал у Советского Союза стал стремительно наполняться небывалой и неведомой Западу экономической мощью, трансформация которой во внушительную военную мощь было делом недолгого времени.
Нужно сказать, что «Великую депрессию» производства на Западе устроили тоже «Они», «трехсоточники», как говорил Раковский. Но когда эти «трехсоточники» увидели, какими темпами Советский Союз развивает свое производство и наращивает объем товарной продукции, они ошалели, поняв, что не пройдет и десяти лет и они потерпят полное поражение в экономической войне против социализма. И «трехсоточники» быстренько свернули этот кризис производства, названный на Западе Великой депрессией, привели к власти Гитлера, поставив ему условие, что он пойдет на Восток, и на рубеже первой и второй пятилеток к нему потекли деньги.
Великую депрессию в 1929 году перед «голодомором» в 1932-1933 годах устроили тоже «они», «трехсоточники». Стратегия их была одна – убрать режим Сталина, тактика же, то есть каким путем это сделать, была очень тонкая и хитрая. Как известно, после прихода к власти в России партии большевиков, Россия находилась в экономической блокаде. Для того, чтобы строить заводы и фабрики в период индустриализации и поднимать мощь страны, народному хозяйству в первую очередь нужны были высокоточные станки, инструменты, оборудование, трактора, паровозы, машины и т.д. но платить за такие поставки Россия могла только зерном. Так решили они, монополисты, «трехсоточники» Англии, Франции, США.
Российское же золото, нефть, уголь и металлы не принимались. Не смотря на то, что на Западе и США в это время был переизбыток зерна и оно гноилось на свалках, «они» требовали у Сталина, чтобы он платил им зерном и только зерном.
Видите, как тонко было задумано это дело, чтобы смести Сталина и режим большевиков с олимпа власти в России: коль не удалось в 1918 году силами военных – уничтожили блокадой и уморили голодом.
Вот и кинулись большевики, возглавляемые Сталиным, выгребать зерно у своих селян и платить Западу за станки и оборудование жизненно необходимыми продуктами, гробя свой народ. А тут как раз подоспели и засуха, и неурожай 1932-1933 годов и началась «голодуха», фактически устроенная «трехсоточниками» Запада. Таким образом они хотели, чтобы народ, недовольный режимом Сталина, поднял бунт против него и сам отстранил его от власти. Но они не знали какой выносливый русский народ, и какой цепкий и хитрый этот грузин Сталин. Он ведь и Ленина обдурил, и Троцкого, и Дзержинского, и всех остальных хитрейших большевиков вместе взятых. Он дал народу перспективу, цель, мечту построения прекрасного будущего в СССР. И народ пошел за ним (а неугодных он просто сажал в тюрьмы), и государство начало быстро развиваться.
Ну, соответственно, Гитлер и был занят этой безумной идеей «Drank nach Osten» – похода на Восток. Но интересно, что принципиальный договор между Западом и Гитлером накануне его прихода к власти в этом и заключался. И допущен Гитлер был к кормилу лишь тогда, когда поклялся всеми древнегерманскими «святыми», что он на блюдечке принесет Западу «Русскую пустыню» - сотрет с земли Россию, то есть Советский Союз.
Внутренняя же оппозиция Советской страны опасалась и препятствовала полномасштабному вхождению в силу новой Конституции СССР 1936 года. Против нее и поднялись все представители так называемой «ленинской гвардии». И лишь потому, что впервые после 1917 года новая Конституция представляла равные права всем гражданам СССР вне какой-либо зависимости от социального происхождения и положения, национальной принадлежности и вероисповедания.
Надо сказать, что главным составителем ее, конечно под строгим контролем Сталина, был тот самый Бухарин, тоже оппозиционер из «ленинской гвардии», прозванный Троцким «балаболкой» за то, что он очень много говорил, но не делал, то есть по простонародному, был «треплом». Эта новая советская Конституция была очень нужна в то время советскому народу. Сталин не скрывал, что давно планировал с помощью всеобщих, равных, прямых и тайных выборов на альтернативной основе мирным и демократическим путем осуществить давно назревшую ротацию, то есть перестановку, а в некоторых случаях и смену правящей элиты, поскольку «ленинская гвардия» не желала заниматься созидательным трудом и беспрерывно ставила палки в колеса.
В своей беседе с председателем американского газетного объединения «Стрикс-Говард Ньюспейперс» Р. Говардом, Сталин так и сказал, что «Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти». Сталин был настоящим «хозяином» своей страны и уважал тех, кто свои слова не бросал на ветер, а подкреплял делами. Его так и называли товарищи по партии – «хозяин»!
Короче говоря, намерения «хозяина» были таковы: он хотел начать подлинную демократизацию страны, провести свободные выборы на альтернативной основе, и тем самым, мирным путем удалить из власти обрюзгшую и заевшуюся партократию, продолжающую жить беспочвенными иллюзиями мировой революции, отстранить от управления экономикой дилетантов, заменяя их уже выросшими при Советской власти профессионалами.
Но это вызвало дикое сопротивление партократии, основной костяк которой состоял тогда полностью из людей «ленинской гвардии». Она поняла, что дни ее сочтены и что у нее не будет теперь особых сверхъестественных привилегий, она будет жить в тех же условиях, что и весь советский народ. Как пишет Мартиросян: «Именно поэтому-то и произошла тогда многоуровневая консолидация политической и военной оппозиции антисталинского характера. Первая, то есть партийная оппозиция, из-за своей чрезмерной склонности к болтологии, ничего сама не могли сделать – это были балаболки в самом прямом смысле этого слова, которые могли действовать только под руководством очень сильного вождя, а второй же была нужна более возвышенная цель, нежели просто предательство и измена. Объединение выдвинуло в повестку дня вопрос о необходимости срочного государственного переворота силами военных, у которых, к слову сказать, был свой, отличный от планов балаболок замысел».
По словам тогдашнего министра иностранных дел Вячеслава Молотова (Скрябина), тот же маршал Тухачевский, командующий армиями в гражданскую, стал торопиться с реализацией заговора, начиная со второй половины 1936 года. Именно тогда, когда и завершалась работа по созданию новой Конституции СССР.
Кстати говоря, ставки на Гитлера как на фактор войны не скрывал и Троцкий, который прекрасно знал, кто стоит за спиной фюрера. Дело в том, что начиная с середины 1929 года по всему свету поползли слухи о том, что Гитлера финансируют американские банкиры еврейского происхождения Уорбурги. Однако, Уорбурги всегда стояли и за спиной Троцкого, который был связан с ними, в том числе и кровнородственными узами. В то же самое время, с только что изгнанным из СССР и еще пребывавшим в Турции Троцким встретился и знаменитый немецкий писатель Эмиль Людвиг (Коэн). Э. Людвиг в беседе с Троцким задал вопрос о том, когда сторонники «беса перманентной мировой революции» смогут снова собраться вместе. И получил весьма впечатляющий ответ: «Когда для этого представится какой-либо новый случай, например, война или новое вмешательство Европы, которая смогла почерпнуть смелость из слабости правительства».
Э. Людвиг был очень опытным политическим публицистом и поэтому прекрасно понял, что означает протянувшаяся от Уорбургов связь к Гитлеру и Троцкому, и что в этой связи означает такой ответ Троцкого. Для него было очевидным, что началась фактически прямая подготовка к войне против СССР. И именно в этой же ситуации и прозвучал ставший фактически приговором Троцкому окончательный вывод Э. Людвига: «Так отвечает Троцкий на вопрос о том, возможен ли договор между Троцким и фашистами!».
Дело в том, что согласно расчетам оппозиции, по словам все того же Раковского, «…Гитлер вторгнется в СССР и подобно тому как это было в 1917 году, когда поражение, которое потерпел в те времена царь, дало нам возможность его низвергнуть, поражения, нанесенные Сталину, послужат нам для его свержения… Опять пробьет час для мировой революции». И в сущности выходит, что за девять лет до цитируемых показаний Раковского Троцкий полностью подтвердил их. Естественно, по принципу 1917-1922 гг. антисталинская оппозиция начала двойную игру: и с окоричневевшими тевтонами (немцами) и с западными демократиями тоже.
Во-первых, «…Многостаночное сотрудничество – распространенное явление в марксистских кругах. «Пример» этому явлению дали еще создатели этого учения К. Маркс и Ф. Энгельс. Будучи агентами стратегического интеллектуального влияния британской разведки и британского политического масонства, они умудрились сотрудничать и с Бисмарком, и с германскими масонами, и с австрийской полицией. Например, Парижская коммуна, в сущности, была предана именно ими».
Из всего сказанного выходит, что сами же «революционеры» и предают свои революции, если что-то не соответствует их личным делам. В этом-то и проглядывается демонизм всех прошлых революционеров – возмутителей божественного порядка: неискренность, обман простого народа. А революция – это, фактически, «ящик Пандоры», ларец с двойным дном. Не известно, что вы получите или получили в итоге. Ведь за спинами вождей всегда стоят какие-то скрытые влиятельные тайные силы или спонсоры. Бунтари – это демоны революции, маленькие «люциферы», которые всегда шли против эволюционной составляющей божественного процесса в жизни, заменяя его всеобщей бездумной ломкой.
Это и говорит о том, что у каждого существующего вида жизни и общества на земле своя правда. В мире нет идеальной общей правды. Жизнь на Земле в общем-то и состоит из системы гласных и негласных соглашений, договоренностей и компромиссов. Все революции всегда сопровождаются ломкой старого порядка и попытками установить новый. И чтобы доказать преимущество нового над старым, вершители их неимоверно спешат, а при спешке не учитываются многие факторы. И поэтому идут многочисленные ошибки, приводящие к многочисленным неоправданным и роковым последствиям и потерям. Ведь говорится же, спешить – всегда перед кем-то грешить. Ну, а в таком деле, как жизнь людей и устройство государства и общества, грешить приходится перед Богом. Любое живое существо растет из семени, постепенно превращаясь из неразвитого и малого в развитое и нужное этому виду существо, а не методом моментального перехода, то есть, взрыва. Так что, даже сама природа доказывает по аналогии о неприродности этих явлений…
А война между «большевиками» и оппозицией шла постоянно, даже 24 января 1924 года, когда умер Ленин и для него еще не выстроили мавзолей, и тело его 9 дней лежало на Красной площади на морозе просто в вырытой и закрытой яме, начальник ОГПУ Дзержинский на заседании Политбюро, срочно докладывал о заговоре среди верхушки военных, а именно в частях Кавказской армии. Но тогда некогда было разбираться: кто, что, кого и когда! И руководители партии и правительства в срочном порядке начали перетасовывать всю колоду военной элиты. Начались повальные замены командующих армий и округов. Перестановка осуществлялась на основе «подсидки и стукачества», то есть «сдержек и противовесов» и личной неприязни между сменяемыми и сменяющими.
А к Троцкому срочно приставили заместителем командующего Украинским военным округом и Вооруженных сил Украины и Крыма, Михаила Васильевича Фрунзе, – победителя Колчака, у которого еще с времен Гражданской войны были довольно неприязненные отношения со Львом Давидовичем.
Но Троцкий не был бы Троцким, вернее «бесом революции», если бы не плел все время каких-нибудь интриг, особенно в военной сфере. Будучи Председателем Реввоенсовета и Наркома по военным и морским делам, он имел большое влияние на командующих округами и военачальников высшего ранга, среди которых он искал себе сообщников. Не по убеждению, так шантажом! И кажется нашел – Михаила Тухачевского. Молодого, но знатного красного командарма, у которого в заслугах было: подавление «кронштадтского мятежа», разгром белополяков с походом на Варшаву, а после войны – уничтожение «антоновщины», когда он, применив газы, уничтожил всех непокорных и не вышедших из леса, недовольных властью мужиков, названных бандой Антонова, просто целыми семьями.
Молодой и горячий Командующий Западного фронта страдал манией «бонапартизма». Как Наполеон, он хотел высшей военной власти, выдвигал разные несбыточные стратегические идеи и планы, и был готов к захвату власти в стране методом военного путча.
Того же хотел и Троцкий. Как шаг к военному перевороту Троцкий придумал и спланировал на Западной границе имитацию операции вторжения на Запад – в «помощь германскому пролетариату». Вся ответственность при этом легла бы на плечи Тухачевского. Естественно, Тухачевский отказался поддержать идею Троцкого. И Троцкий ему этого не простил.
Осенью 1923 года Тухачевский в очередной раз был направлен в Германию в качестве «офицера связи между Красной армией и «черным рейхсвером», и пока он был в Берлине Троцкий его сместил с поста командующего фронтом. В 1924 году Тухачевский был переведен на должность помощника начальника Штаба РККА (рабоче-крестьянской красной армии), и Тухачевский фактически был отстранен от влияния на политическую ситуацию в стране.
Но власть Троцкого уже шаталась. Как только был построен временный деревянный мавзолей Ленина, и Сталин стал главой партии и государства, он тут же и окончательно велел прекратить всякую болтовню в рядах политической верхушки о «мировой революции» и четко обозначил курс на «строительство социализма в отдельно взятой стране».
Троцкий понял, что пришел конец его «вождизму». Кто бы унывал, но не Троцкий! Он рассчитывал на реванш, а для этого стал готовить себе агентуру среди высшего эшелона военных. В его поле зрения как раз и очутился этот спесивый «красный генерал».
Дело в том, что у «великого командарма» была одна «ахиллесова пята» - во время Германской войны он попал в плен, и находился в лагере для военнопленных в Ингольштадте. Но странное дело, в этом лагере военнопленных офицеров под честное слово почему-то выпускали иногда погулять «на воле», вне лагеря. А Михаил, не будь дураком, да и удрал оттуда! А может и не удрал, а ему это помогли сделать сами же немцы? Завербовали, и отпустили! Ведь им тоже нужны были агенты в русской армии, что, кстати, более правдоподобно, чем то, что он сам пересек границу Германии и целый месяц потом что-то делал в Швейцарии, а затем вдруг появился в Париже перед военным агентом России Игнатьевым, хотя проще это можно было сделать в Швейцарии, там ведь тоже был такой же агент России – Сергей Аркадьевич Головань.
Вот тут и встает вопрос: почему? Если разбираться логически в тонкостях планирования этой операции, ответ весьма прост: германская разведка прекрасно знала, что Головань был очень строг в таких делах и никому на слово не верил. У него была своя агентурная сеть, наблюдавшая за всеми нелегальными связями немцев с Россией, и он бы тут же раскрыл планы немецкой разведки, расколов ее только что завербованного агента.
А Игнатьеву было некогда заниматься тщательной проверкой очередного сбежавшего из германского плена русского офицера – он был представителем России при штабе союзного командования Антанты. Игнатьев без проверки отправил Тухачевского в Россию. В конце октября 1917 года Тухачевский уже был на родине – в России. Как потом стало известно, по возвращении из плена Тухачевский несколько раз посылал письма в Германию для своих солагерников. Какие там были у него друзья? Наверно, это были уведомления германским спецслужбам о том, что он благополучно прибыл и внедрился в российскую структуру власти. (Письма эти до сих пор хранятся в германских архивах).
О письмах стало известно Троцкому. Ему об этом сообщили его «друзья» из Германии. Тут открывается еще одна тайна операций, проводимых «трохсоточниками» с помощью агентов Германского Генерального штаба. В 1911 году эсером-террористом Богровым (Мордкой) в Киеве в театральном зале был застрелен Петр Аркадьевич Столыпин. Премьер-министр царского правительства, человек, который поднял Россию в экономическом отношении на самую высокую ступень развития. Это мешало «трехсоточникам» и они убрали его при помощи революционера Богрова. Но подготовил эту явку Богрова в театр некий Н.Н. Кулябко, подполковник жандармерии. После февральской революции выяснилось, что Кулябко, оказывается, был еще и старым другом Ленина, и в 1918 году являлся членом ВЦИК по работе с военным комиссариатом и одновременно стал военным комиссаром обороны Москвы. Все бы ничего: агент-революционер в жандармерии – это большое достижение революционного движения по вербовке и перевоспитанию высоких чинов царской охранки. Но, оказывается, этот же самый Кулябко участвовал в уничтожении компрометирующих Ленина документов, касающихся его связи и переговоров в Швейцарии с германской разведкой, о беспрепятственном проезде Ленина и его товарищей через всю Германию в закрытом опечатанном вагоне в Финляндию. И кто его знает, что там Ильич наобещал им за эту, так сказать, скоростную доставку его в лоно совершающейся буржуазной революции – Петроград. Ведь во время войны было совершенно невозможно даже проскользнуть через всю территорию Германии какому-то гражданскому лицу русской национальности до пределов границы бывшей Российской империи, а тем более, целой «компании» большевиков, сопровождавших Ильича. Из-за этого Ленин сильно огорчался и просил даже Сталина уговорить меньшевиков на время этих подготовительных дней революции не печатать материалы об этой поездке в их личной газете.
Но вернемся к Кулябко и Тухачевскому. Оказывается, этот жандармский полковник-революционер Кулябко, как и все члены ВЦИК, был избран после утверждения его кандидатуры представителями германской разведки при Ленине майором Бауэром, который был занят уничтожением компрометирующих документов с Любертсом и лейтенантом Гартвигом, которые получили прямое указание содействовать в этом деле Ильичу от Генерального штаба Германии.
Получил ли тогда Ильич выделенные ему деньги для свершения революции, кто его знает, наверно, да, но вот расплатился ли он за это? Скорее – нет! В этом вопросе большевики не придерживались морали: они брали у всех, кто давал без всякой скромности и меры. По принципу: победить любой ценой и за любой счет. А там хоть «трава не расти» и «настанет время – подумают другие, может, и отдавать не придется». Но, что интересно, Ленин тогда очень боялся за свою жизнь. Вот что говорит об этом октябрьском дне Подвойский.
«…Зимний мы должны были взять уже к утру двадцать пятого. Сроки переносились на полдень, потом на шесть часов, затем уже и сроков не назначили. Ленин метался по маленькой комнате (в своем неестественном парике).
Он не вышел даже на открытие съезда Советов… Владимир Ильич так ругался, кричал! Он готов был нас расстрелять, после того как на съезде бледный охрипший меньшевик Абрамович с трибуны потребовал снять осаду Зимнего дворца, так как с крейсера «Аврора» матросы начали бить по дворцу снарядами».
«А потом, - вспоминает уже Троцкий, - встал какой-то матрос с «Авроры» и сказал, что Зимний взят… И только тогда Владимир Ильич Ленин снял парик и смыл грим».
Заседание продолжалось до пяти часов утра. «Кто-то постелил нам на полу одеяла, положил подушки, - вспоминает Троцкий, - и мы с Владимиром Ильичем отдыхали, лежа рядом.
Позже утром Ленин сказал: «Слишком резкий переход от подполья к власти…». «Даже голова кружится, - прибавил он почему-то по-немецки»… (Наверно, чтоб никто не понял, что вождь революции так сильно струсил, испугался и был неуверен в успехе, что ему даже не верилось, что все это так легко свершилось – как с неба вдруг свалилось! Что он уже наверху у руля власти такого огромного государства. Как говорится, «и вождь, и царь, и воинский начальник».
А ведь только что на съездах мелькал протоптанными подошвами своих поношенных ботинок. Да, мягок и сердоболен был царь, отсылая большевиков в Сибирь за революционную деятельность и развал государства на поселение под надзор всего-то каких-нибудь нескольких урядников, где они жили припеваючи. Кормились за счет государства, справляли свадьбы и женились, а потом бежали и снова продолжали заниматься такой же деятельностью. Большевики это, конечно, учтут и будут править потом страной по всей строгости: морить непокорных и инакомыслящих, и даже забивать их до смерти…
А Ильича мать всегда выручала. Отправляла ему в ссылку деньги, благо, семья-то у них была не бедная – дворянская, имела особняк и имение в селе Кукушкино, и триста душ подневольных крестьян.
Но сейчас у нас разговор не о Ленине и Ульяновых, а об амбициозном маршале Тухачевском, командовавшем когда-то в эпоху гражданской войны фронтами и армиями. При содействии именно Кулябко, Тухачевский оказался в Военном отделе ВЦИК (Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете). И в компартию его порекомендовал в том же 1918 году все тот же Кулябко. Как-то странно это выглядит, не правда ли? Хотя, что тут странного, если еще при царе у большевиков в Госдуме был когда-то депутат от коммунистов Малиновский, который, как говорили сами коммунисты, работал на «ваших и наших», сдавал рядовых революционеров царской охранке и слыл провокатором в среде борцов «за правое дело», и за счет этого добывал таким образом у полиции нужные сведения для партии.
Многие из большевиков обвиняли его в предательстве, но не трогали – он был под личной опекой Ленина. Что касается Кулябко, то он после увольнения в 1916 году из жандармского корпуса работал в Киеве агентом по продаже швейных машин «Зингер», а в то время излюбленным прикрытием германской разведки в России служили именно эти немецкие фирмы. И если поразмыслить немножко, то можно прямо задаться вопросом: а не был ли известный в высших кругах Красной армии военачальник внедренным агентом германской разведки? Ведь, как говорится, все данные сходятся! Хотя, возможно, и не стоит говорить, что он тогда полностью продался за свое вызволение из плена.
Тухачевский был человеком своенравным и, как говорил Троцкий, страдал еще и манией «бонапартизма». Он считал себя выдающимся военачальником. Конечно, Тухачевский был талантлив. Ведь это он писал и докладывал потом советскому руководству в лице Сталина и Ворошилова, что следующая война будет «войной моторов, а не лошадей и тачанок, и надо перевооружаться»… К тому же, Тухачевский, как и другие тогда военачальники, с пренебрежением относился к заполонившим тогда властные структуры евреям, то есть Троцкому и его «команде».
А у Троцкого в министерстве действительно все «замы», «секретари» и «помы» были набраны исключительно из еврейского собратства, причем штаты были сильно раздуты. И Троцкий еще, к тому же, хотел подчинить и иметь на своей стороне такого видного военачальника как Тухачевский. А так как в то время в рядах партии разворачивалась борьба с выявлением и прессованием тех людей, которые раньше были в чем-то замешаны, когда-то сотрудничали с царской охранкой или были в плену, то Троцкому без особого труда удалось, шантажируя, подчинить его и перетянуть на свою сторону.
Недаром ведь Лев Давыдович среди своих братьев слыл как «неистовый бес революции» - в области интриг и шантажа он был непревзойденным мастером и не гнушался ничем. Об этом говорят и его связи с американскими евреями миллионерами, очевидно состоящими в «Комитете 300» и с немецкими «коллегами» по социалистической партии, и даже с генералами Вермахта. И то, что его люди уже дважды покушались на жизнь Сталина: первый раз в 1919 году, а второй во время «пещерных» совещаний с Каменевым и Зиновьевым, говорит о том, что «обломать» Тухачевского ему было совершенно не сложно. К тому же, Тухачевский и сам был евреем, то есть выходцем из той же среды. А ведь евреи - «ребята» дружные, к тому же еще и умные и сообразительные, быстро могут приспособиться к разным меняющимся обстоятельствам. Они, как говорят в народе, своего не упустят.
Даже есть такой анекдот… Один «заслуженный грешник» попал в ад. Как заслуженному ему было разрешено выбрать условия его пребывания. И вот главный бес – смотритель ада ведет его в преисподнюю и объясняет:
- У нас есть три вида ада: европейский, еврейский и азиатский…
Подходят к горящим углям и котлам с кипящей смолой, а там черти всех грешников на жаровнях поджаривают, а потом в кипящую смолу кидают.
- Это, - говорит смотритель, - ад для европейцев. Хочешь, мы сюда тебя устроим? У них процедуры на любой вкус!
- Нет, - затрясся «заслуженный грешник», - таких процедур мне во сне не нужно! Мне что-нибудь попроще. Не переношу горячего…
- Ну ладно, пойдем к другому месту, - говорит смотритель.
Идут дальше, видят яму с мыльными пузырями и кипящей водой, а в яме никого нет. Никого! И ни гу-гу! Только в одном месте тропа в маленьких следах от голых ног вытоптана…
- А это у вас что за участок? – спрашивает «грешник».
- А это у нас ад еврейский! – многозначительно повысил голос смотритель.
- А-а-а! – протянул проситель. – А где же ваши клиенты – евреи? – спросил он удивленно.
- Да, - махнул рукой смотритель, - эти хитрые евреи такой сплоченный народец, такие блатные люди – если один из них по блату из дерьма вылезет, так и всех остальных за собой вытянет. Вот и пустует яма. Кто-то, видать, один из них вылез, всех вытащил и за собой увел… Ну, да пусть походят, - хохотнул смотритель, - через несколько дней опять в эту же яму попадут. У нас тут деваться некуда – пространство замкнутое.
- Жаль, - сказал грешник, - если бы в этой яме еще хоть кто-нибудь был, я бы в ней остался… Ну а так, одному сидеть в этом мыле скучно… Не интересно.
- Ну ладно, пойдем, покажу тебе еще одно место, - сказал смотритель.
Идут, смотрят: яма с нечистотами «парится», а из нее много голов с выпученными глазами торчат, а над ними надсмотрщик с кнутом сидит. Смрад беспощадный, но иногда, если подует ветер, - дышать можно.
- Выбирай, - говорит смотритель, - это последнее место – азиатский ад! А дальше – Тартарары! Ну, так как? Где ты хочешь остаться? – повернулся он к вновь поселяющемуся.
- Наверно, здесь останусь, - сказал тот, соображая. – Хоть по горло в дерьме и надсмотрщик с кнутом, но все же сидеть и дышать можно…
- Тогда раздевайся и – в яму! – усмехнулся Главный, хлопнул в ладоши и исчез.
И тут, лишь только грешник разделся и юркнул в яму, как вдруг послышалась громкая команда:
- Ну все! Подышали пол минуты вверх головами и хватит! А теперь на три минуты: руки вниз, ноги вверх – ручная стойка! Ап!!!
- Йо…! – успел лишь только крикнуть грешник, осмыслив ситуацию. Послышался свист кнута и он, не раздумывая, булькнул вниз головой на самое дно нечистоема, подняв из дерьма свои голые пятки.
Да, можно только посочувствовать, наверно этот несчастный грешник был не еврейской национальности…
Ведь говорят же, что евреи – это особый мистически одаренный и Богом избранный народ, завезенный сюда на Землю с какой-то другой планеты, наверно, с Сириуса. Правда, немного недоученный, присланный и оставленный доучиваться на Земле.
Почему с Сириуса? Потому что египетские жрецы и фараоны – это люди с Сириуса, да и евреи тоже. И вообще, в районе междуречья Тигра и Евфрата когда-то давным-давно существовала шумерская цивилизация, а еще раньше на Севере Африки росли густые леса, здесь были райские места… И даже сейчас там ведь еще есть страна, которая так и называется Сирия, (от слова Сириус).
Однако, слишком уж далеко мы оглянулись и зашли назад. Вернемся в нашу многострадальную эпоху – в тридцатые года двадцатого века, в страну под названием СССР. После того как гоноровистый командир Тухачевский понял с кем ему нужно дальше служить и дружить, он тут же (18 июля 1924 года) был назначен Троцким заместителем начальника штаба РККА, и в тот же день исполняющим обязанности начальника штаба. И с ним был возвращены в Западный военный округ все сторонники Тухачевского.
Вот тут то и завязался узелок судьбы неугомонного революционера Троцкого с несокрушимым вождем Сталиным, повлекший потом беспощадные репрессии его против командного состава РККА, в том числе всех прошлых командиров западных фронтов и округов: Тухачевского, Примакова, Корка, Уборевича, Путны, Гамарника, Фельдмана.
Неприязнь Сталина к Тухачевскому возникла еще в 1920 году, когда тот командовал армией. Разбив белополяков, Тухачевский очень быстро затем погнал их к Варшаве. Погнал так быстро, что тылы его армии полностью отстали от передовых частей армии. Начались перебои со снабжением, боеприпасами, продовольствием и личным составом. Первая Конная Армия, которой командовал Буденный, а членом военного совета были Сталин и Ворошилов, тоже участвовала в этом разгроме поляков, но вместо того чтобы поддержать армию Тухачевского и совершить обходной маневр – идти на Варшаву, она двинулась на Львов. Это был удар конной, уводящий ее в сторону от основных действий и оголяющий левый фланг армии Тухачевского.
Конечно Львов был взят, но войска Тухачевского, казалось бы уже взявшего столицу Польши Варшаву, были остановлены и оказались в окружении. Напрасно Тухачевский слал генералов и гонцов к Буденному с просьбами о помощи. Кавалеристы Буденного так и не сдвинулись с места ни на шаг. И лишь неукоснительный приказ Сталина заставил их двинуться в сторону Варшавы к Тухачевскому, когда его армия уже с большими потерями отходила через горловину прорыва от Варшавы, положив там половину своего боевого состава.
Фактически, красная армия бежала голая, босая и без боеприпасов, побитая войском Пильсудского. А после был заключен невыгодный для России мир с Польшей. К полякам отошли все западные земли Белоруссии и Украины, а также Прибалтика.
Впоследствии Тухачевский в своих мемуарах, объясняя этот разгром и отступления своих войск, ссылался на бездарные действия командования Первой Конной Армии и, естественно, Ворошилова и Сталина. С этого момента и началась эта непримиримая вражда его со Сталиным и Ворошиловым, который был конечно же бездарным полководцем, о чем потом и подтвердила Советско-Финская война.
В этой войне Ворошилов был главной военной персоной, лицом вооруженных сил СССР – Военным министром. Но после почти полного поражения Красной Армии от финнов, в котором только чудо спасло ее от разгрома, Сталин снял его с поста, поручив командовать ему лишь ОСАВИАХИМом, где стреляют только по фанерным мишеням, а вместо него Военным министром поставил маршала Тимошенко.
А Ворошилов запомнился нам по значку «Ворошиловский стрелок», который выдавался в ДОСААФе за отличную стрельбу из винтовки по мишеням. Это было в 1939 году.
Тайная война или то, что всегда скрывалось…
Вернемся назад, к истокам образования СССР. Уже в 1925 году Троцкого сместили с поста Председателя РВС СССР и наркома по военным и морским делам. А вместо него стал Фрунзе, а вот его ставленника, Тухачевского, так и оставили на должности и.о. начальника Штаба РККА. В это время между Советской страной и Германией существовало тайное соглашение о сотрудничестве в военной сфере: шел обмен опытом между РККА и Германским рейхсвером, и советские военачальники ездили в Германию к немецким генералам на штабные и полевые учения, чтобы учиться у них и самих себя показать. То есть, шел негласный, близкий обмен достижениями в области военной науки, чтобы знать новые идеи и быть во всеоружии в случае войны друг против друга.
Эта была древняя практика открытого шпионажа, выуживания достижений, стратегических идей и планов сильного противника. Но у Троцкого были свои идеи, нужно было держать связи с немецким генералитетом (помните его идею фикс – брать власть, когда в случае войны враг будет в восьмидесяти километрах от столицы), и он добился, чтобы в командировку в Германию отправили именно его ставленника Тухачевского. В это время РВС республики возглавлял Фрунзе, толковый державник, гениальный командующий, под началом которого еще в восемнадцатом году в Поволжье и Южном Урале воевал и громил колчаковцев сам легендарный комдив сорок пятой дивизии Чапаев. Затем, в 1920 году – командующий Южным фронтом, разгромивший засевшего в Крыму и за Сивашем Врангеля. Фрунзе был в хороших отношениях со Сталиным, хотя и выступал, и перечил в 1918 году самому Ленину, против преступных ленинских уступок (а может и не уступок, а расчетов за проезд поездом в Финляндию) немцам по Брестскому договору.
Заняв место Троцкого, Фрунзе сразу же начал реформировать армию. Сократил ее численность в десять раз с пяти миллионнов человек до пятисот тысяч. В том числе и Наркомат по военным и морским делам, и Генеральный штаб. Разогнал все разбухшие за время правления Троцкого управленческие штабы, то есть сократил его сторонников и этим сильно обидел и огорчил Льва Давидовича. Троцкий был в бешенстве и решил ему отомстить (Троцкий никогда не забывал обид, впрочем как и Сталин).
И за Фрунзе по указанию Троцкого началась настоящая охота его приверженцев и ставленников. Фрунзе трижды за 1925 год попадал в автокатастрофы с ушибами рук, ног и головы. А в последней он даже вылетел из машины. Это в то время, когда машин-то было всего раз, два и обчелся… А помните гибель Есенина – это ведь все тот же 1925 год – тот же почерк и такая же месть.
Ну, а дальше было то, что и уму не постижимо. Фрунзе одному было трудно управлять и заниматься всеми делами РККА: реформами, аппаратом РККА, и он потребовал у руководства страной дать ему заместителя – Григория Котовского, как и Чапаев, легендарного героя Гражданской войны, бригада которого так же в годы советско-польской войны воевала рядом с Первой конной армией Буденного, Ворошилова и Сталина.
А за бригадой Котовского был один грешок – они немного прославились антиеврейскими погромами. Да, молдаванин Григорий Котовский и сам когда-то, в царское время, был убежденным, вернее, идейным бандитом. Он создал группу из нескольких человек и грабил в Молдавии и Одещине имения богатых людей – помещиков и дворян. Что-то по типу Дубровского (наверно идею взял из произведений Пушкина). Его, конечно, скоро поймали, до суда он досидел в тюрьме, потом бежал, причем бежал прямо из зала суда, и … скрывался.
А засел и скрывался он тут же, в Одессе, у одного из своих дружков, связанного с уголовными элементами. Дружок его, Мейер Зайдер, его не выдал, а спрятал у себя дома на горище. И был у них разговор, в котором Котовский за то, что Мейер его спрятал и не сдал, расплатится потом сторицей с ним. По воровским законам обычная сделка – баш на баш. «Тебе туго – я тебе помог, когда ты будешь на высоте, а мне будет туго и потребуется помощь – изволь, ты должен будешь отплатить тем же».
Этим и воспользовался Лейба Давидович Бронштейн. Фрунзе нужен был помощник – ненавистный антисемит Котовский, естественно, вместо ставленника Троцкого Тухачевского, а как этому помешать? Очень просто (тот же почерк, как и с Есениным) – убрать! И Котовский был убит пулей наемного убийцы Мейера Зайдера у себя в селе, вечером, в десяти шагах от своего дома.
Видно, Котовскому нечем было расплатиться с Мейером за прошлую услугу, да и Котовский стал другим, и задание Льва Давыдовича нужно было выполнять. Вот и прозвучал предательский выстрел… Мейера тут же поймали! И что странно, тогда за убийство героя Гражданской войны, такого видного военачальника, суд дал убийце всего десять лет тюрьмы. А в 1928 году он уже был на свободе, отсидев всего два года.
В чем же дело? А дело было в том, что в Особом отделе следствия по этому делу занимались ставленники Троцкого и Особый отдел, и военная контрразведка были напичканы «товарищами» Троцкого. Так же намеренно и специально безграмотно велось и расследование по делу поэта Есенина. По тем фактам, которые имелись, даже восемьдесят лет спустя специалисты определят, что это было не самоубийство, а расправа над Есениным.
Конечно, Мейера Зайдера потом «убрали» котовцы, отомстив за своего комбрига, но видно это и входило в планы Льва Давидовича, то есть, чтобы сначала его выпустили, а потом убрали как бы разгневанные мстители – приверженцы товарища Котовского.
Такое же дело произошло и со Щорсом, когда во время боя по нему из нагана сзади выстрелил такой же сотрудник из Москвы – товарищ из контрразведки и ставленник Троцкого.
Шли слухи, что Котовский был вроде бы «охоч до баб» и за это видно он и поплатился. Но эти слухи, видно, тоже распространяли люди Троцкого, которые сидели в ГлавПУре – Главном политическом управлении, начальником которого был его же человек, Гамарник.
Но Троцкий своего все же добился. От многочисленных ушибов, полученных в автомобильных авариях у Фрунзе началась болезнь желудка и это было на руку Троцкому. Его же люди, врачи, его сторонники «в связи с возможным прободением язвы» уговорили Фрунзе лечь на операцию, во время которой его и… Под видом операции кто-то из этих негодяев и сделал свое черное дело…
Но, как говорится, Бог все видит и каждому воздает по заслугам… Троцкому, так же как и его жертвам, потом не посчастливится дожить свой век до конца. Он, как и они, умер насильственной смертью. Видно, много нехорошего он натворил. Да, и Дзержинского убрал не Сталин, а те же ставленники Троцкого. Скрытые троцкисты прямо на съезде подлили в стакан с водой яд…
И это очевидно, ведь Сталину было не выгодно убирать Дзержинского, потому что он был очень хорошим хозяйственником. Во время разрухи, когда все заводы стояли, Дзержинский разработал план – программу, по которой можно было быстро поднять советскую промышленность. Нужно было восстановить в первую очередь производство и ремонт локомотивов, то есть, паровозов, а за ними уже подтянутся и все остальные отрасли промышленности: металлургия, машиностроение, железнодорожный транспорт, горная промышленность и другие отрасти народного хозяйства, в том числе и сельское.
Так и получилось. Когда Дзержинский возглавил ВСНХ (Всесоюзный совет народного хозяйства), в стране работало лишь 45 домен и 115 мартеновских печей, а после него осталось 53 домны и 149 печей. Было пущено в работу более 400 новых предприятий в различных отраслях тяжелой и легкой промышленности. Выплавка чугуна с 1924 по 1926 год поднялась с 1,55 миллионов тонн до 2,202, а стали с 1,623 до 2, 91. То есть, рост в процентах составил 70,4% чугуна и 55,8% стали. Вот потому и забеспокоился «Комитет 300» в Европе и на Западе о своем благополучии.
И в 1926 году состоялась секретная англо-германская «сходка», (так названа, потому что назвать конференцией это соглашательство было бы слишком мягко), на которой было принято решение о необходимости вооруженного нападения на СССР консолидированными силами всех Западных государств.
Вот в рамках этого плана Дзержинский и стал очередной мишенью неистового «беса революции», и это было сделано во время выступления его на пленуме ЦК ВКП(б) 20 июля 1936 года. На трибуну Дзержинскому поднесли стакан воды с подмешанным ядом, из которого тот выпил всего несколько глотков и ему сделалось плохо.
Операция по его ликвидации была выполнена так тонко и дерзко, что никто и не подумал, что враги осмелятся действовать так открыто – отравить прямо на пленуме. Все решили, что это сердечный приступ, в суматохе забегали, засуетились. В этой сутолоке незаметно исчез куда-то и стакан с водой. И все, как говорится «нет стакана – нет улик, следов преступления»… А через три часа Феликс Эдмундович скончался.
Кто же мог так легко провернуть это дело? Конечно, не тот, кто был рядом. Ведь подросла уже молодая поросль скрытых пособников Троцкого, воспитанных старой гвардией, главарем которой был чекист – сын аптекаря Генрих Ягода (Гершель). Друг Троцкого, активный участник октябрьской революции, женатый на племяннице Свердлова, Иде.
Троцкий точно рассчитал, что после Дзержинского на некоторое время главой ОГПУ станет очень больной Менжинский, тоже еврей, но приверженец Сталина, и он продержится недолго. А затем «погибшего на посту» Менжинского заменит его, Троцкого, ставленник – Ягода, заместитель Менжинского, первый устроитель исправительно-трудовых лагерей на Соловках, строитель величайших строек-каналов, у которого была даже своя ведомственная секретная лаборатория по изготовлению ядов.
Вот и думайте, кто же был главный заказчик отравления Дзержинского: Сталин или Троцкий?
А теперь вновь вернемся к истории, связанной с маршалом Тухачевским. Тухачевский еще со времен Гражданской войны привлек к себе внимание верхушки большевистского политического руководства своим независимым «бонапартическим» вольнодумством. В 1930 году его вызывали на Политбюро, но тогда он отделался, как говорится, легким испугом. И потому, что тогда во главе Реввоенсовета стоял Троцкий, а военной контрразведкой заведовал тоже Ягода.
Было трудное время первой пятилетки, коллективизация, и Сталин не стал ввязываться в это громкое дело, связанное с вольнодумством и выступлением некоторых красных командиров, генералов, в том числе и Тухачевского. На этом Троцкий, как говорится, и купил, и заставил на себя работать Тухачевского. Он сказал: «Миша, я тебя спас сейчас. Если бы не я, ты бы уже был на Лубянке. Так что, будь здоров, отныне делай то, что я тебе скажу. Не будешь делать – я тебя сдам!». И Тухачевский покорился.
В конце 1935 года на стол Сталина лег толстенный доклад начальника Главного разведывательного управления СССР Урицкого с потрясающим своей точностью названием «Коалиция против СССР». Это были материалы программного положения, связанные с заговором оппозиции внутри СССР. Их выкрали советские разведчики прямо из штаб-квартиры французской военной разведки. В них говорилось о попытке создания антисоветского блока в лице Германии, Польши, Японии и Финляндии, и указывалось, что Германией вынашиваются планы колонизации русской территории ради овладения ее природными ресурсами. Там говорилось, что «на первых порах, в связи со слабостью Красной Армии, она потерпит ряд серьезных поражений, и это приведет к развалу и разгрому армии». Это, в свою очередь, конечно приведет к военному бунту и перевороту (по типу дворцового переворота), и установлению военной диктатуры, а затем и к расчленению страны на две части – в пользу Германии и Японии, в уплату за оказанное содействие.
Говорилось и о тайных связях, которые существуют между коалицией и советскими военными. И далее дословно:
«Благодаря глубоко запрятанным нитям, связывающим верхушку рейхсвера с политическими и военными кругами СССР, она (коалиция), дергая за нужные из них в нужное время, вызовет внутренний взрыв в стране, в результате чего к власти должны прийти политические и военные деятели, с которыми антисоветская коалиция, и в особенности Германия, смогут легко прийти к соглашению».
Ну, политические и военные круги – это понятно кто. А какие же структуры для захвата власти в условиях войны создали заговорщики внутри СССР? Под опекой Тухачевского, Командующим Белорусским военным округом Уборевичем, весной 1936 года была создана небольшая и полностью засекреченная штабная организация, названная инспекцией. Ее дела были настолько засекречены, что она не имела права ни писать кому-либо в войсках, ни получать оттуда какие-нибудь письма. А в случае военных действий эта структура должна была быстро развернуться в штаб конно-механизированной армии. Никто не знал, для чего была в армии такая структурная штабная единица. Но если поразмыслить умом здраво на основании вышеизложенного, то единственно возможным будет только следующий вывод – это была заблаговременно созданная заговорщиками подпольная структура управления войсками, для мгновенного перехвата ими командования в ситуации военного поражения!
Нечто подобное в Киевском военном округе сделал и второй ставленник Троцкого, друг Уборевича – Якир. И когда им обоим предложили переехать в Москву на повышение, они наотрез отказались даже от должностей заместителей Наркома обороны СССР, боясь, что все откроется и их планы рухнут.
К этому времени Тухачевский побывал уже в Германии и привез оттуда рекомендации немецкого генералитета. На основании этих рекомендаций на стратегических командно-штабных играх на картах в Генеральном штабе, заговорщики проверили эффективный план поражения советских войск.
Игры эти проходили в Генеральном штабе в третьей декаде апреля 1936 года. И в них отрабатывался план отражения возможного германо-польского нападения на СССР. Немецкими войсками, по условию, командовал на этих играх Тухачевский, армией Польши – командующий Белорусским ВО – Якир, а Советским Западным фронтом – Иероним Уборевич, тоже командующий Военным округом, но Киевским.
И почему-то Тухачевский считал, что Германия могла в то время создать 100 дивизий, в то время как по точным разведданным у Вермахта не было еще даже и 36 дивизий. Причем, Тухачевский выразил желание иметь уже развернутые силы, которые тогда невозможно было развернуть в Германии и напасть на СССР, ввиду того, что между СССР и Германией был страна Польша, которая ни под каким видом не желала иметь на своей территории войска Германии. Она была буферной зоной между СССР и Германией. Значит, немцам вначале нужно было победить Польшу, и лишь потом нападать на Советский союз. Тухачевский это и имел в виду, если заказывал такие условия.
Второе условие – его убежденность, что «направление главного удара» - украинское, то есть в районе Киевского ВО, хотя, как известно, все агрессоры с Запада на Восток всегда шли через Белоруссию на Москву через Псков, Смоленск. Там ведь с древних веков проходит главная дорога из России в Европу: Варшаву, Прагу, Берлин, Париж… Этим он как бы уводил мысль всех участвовавших генералов, что Белорусское направление – это не перспективное направление: там Пинские болота, нет ископаемых и так далее, а вот украинское – это да! Теплый климат, южные черноземные земли, мало болот. К тому же, Украина житница СССР, значит, обеспечит хлебом. Там Донецкий угольный бассейн, в Запорожье и Днепропетровске заводы по выплавке стали, а в Крыму на берегу Черного моря здравницы всего СССР.
И вот странно, то же самое направление перед этим при встрече в Лондоне на похоронах английского короля указал и германский генерал Рунштедт. То есть, апрельские штабные игры Тухачевский проводил, уже зная мнения немецкого генералитета, что первый удар будет на Киев, значит, там и нужно сосредотачивать свои основные силы, в ущерб, конечно, Белорусскому направлению.
Наши генералы в угоду оппозиции заранее готовили поражение своей Родине! По этим играм Минск пал под напором немцев на пятый день, затем Смоленск и вся компания закончилась молниеносно до зимы. Потому что удар во фланг по войскам Киевского военного округа со стороны Белоруссии был совершено неожиданным, немецкая армия заходила в тыл и окружала Киев. Так оно и произошло потом по-настоящему в компанию 1941 года. Ведь план этих игр был как бы калькой в последствие для разработки «Плана Барбаросса» - нападения Германии на СССР.
«Группировка армией «Центр» наступала в 1941 году по двум направлениям: севернее и южнее Бреста, причем войскам этой группы помогали войска правого фланга армии «Север», а частям правого фланга, армии группы «Юг».
Именно так и случилось в 1941 году: Западный фронт СССР в июне 1941 года рухнул уже на четвертые сутки, а Минск был взят к концу пятых, а все пограничные сражения были проиграны Красной Армией в течение нескольких дней.
Что это? Такая изумительная точность по плану – неужто совпадение? Не думаю. Уже в сентябре того же 1936 года единомышленник Тухачевского И.П. Уборевич едет на осенние маневры Вермахта в Германию, где, естественно, встречается тет-а-тет с немецкими генералами, а глубокой осенью этого же года уже германский генеральный штаб провел свои стратегические командно-штабные учения на картах, в которых проверялся и обрабатывался будущий «План Барбаросса».
Эти планы поступили к советскому руководству из двух источников: из разведки по линии НКВД, а также и по каналам военной разведки. Данные, добытые Шпигельглассом – разведчиком НКВД, легли на стол советского руководства в начале 1937 года. И как только они поступили, на февральском Пленуме ЦК ВКП(б) открыто заговорили о врагах народа непосредственно в армии.
В феврале 1936 года Командующий Белорусским военным округом, командарм первого ранга (то есть генерал армии) Иероним Уборевич (литовец по происхождению), был направлен в служебную командировку в Прагу и Париж. Во время кратковременной остановки в Варшаве, вопреки всяким правилам дипломатического этикета, он встречался с помощником военного атташе, майором Эберхардом Кинцелем, и в беседе с ним настойчиво пожелал встретиться с кем-нибудь из высшего германского генералитета, в частности с военным министром Вернером фон Бломбергом. Спрашивается, с какой стати командующий одного из важнейших советских военных западных округов ни с того, ни с сего изменяет свой маршрут, едет в Прагу через Варшаву, где встречается с немецким майором и в беседе с ним напрашивается на встречу с генералами государства, где господствует недружественный Советской стране фашистский режим, да еще и для того, чтобы обсудить с ними какие-то важные политические и военные вопросы?
В результате столь настойчивой просьбы он был приглашен сначала главнокомандующим сухопутными войсками Вермахта, генералом Вернером Фригелем, на осенние маневры в Бал-Киссингене, а затем приглашение поступило и официально через межгосударственные каналы военного ведомства. Но маневры, как обычно, всегда заканчиваются встречами в неофициальной обстановке, разговорами за «чашкой чая», где можно все прекрасно обсудить, обговорить и передать… И странно, никаких донесений от агентов разведки, а ведь Уборевич выехал за рубеж в сопровождении соответствующих «товарищей», представляющих Лубянку, где еще в то время заправлял делами Генрих Ягода. Выходит, Ягода, как сторонник оппозиции, то есть Троцкого и Тухачевского, подстраховал другого такого же своего «товарища» и все скрывал.
Даже глава фашистской Германии Гитлер удивился и до остервенения орал на своих генералов на сентябрьском съезде нацистской партии в Нюрнберге, да так, что прилюдно обвинил их в том, что они за его спиной якшаются с красными и пьянствуют с ними как закадычные друзья. В истерике он сделал такие резкие антисоветские заявления, что поверг в шок германских генералов и офицеров. Кстати, «каста» немецких генералов старой, еще рейхсферовской выучки, с презрением относились к ефрейтору-выскочке Гитлеру, была недовольна им давно и точила, как говорится, на него зуб.
И, как подтверждение этому, 10 сентября 1936 года британская разведка получила от своего агента «Фила» подробный доклад, в котором описывались все эти детали встречи Уборевича с генералами Вермахта. «Фил» также передал содержание речей-тостов, которыми обменялись Главком немецких сухопутных войск, барон Вернер фон Фрич, с советским военным атташе, комдивом А.Г. Орловым, во время официального приема в Берлине.
Орлов заявил: «Армия СССР готова хоть завтра сотрудничать с Гитлером, пусть лишь Гитлер, партия и германская внешняя политика совершат поворот на 180 градусов, а союз с Францией отпадет. Это могло бы случиться, если бы, например, Сталин умер, а… Тухачевский и армия установили военную диктатуру…».
Вот ведь до чего дошло… Говорили уже в открытую о свержении сталинского режима. А как же Россия, Родина, народ… Россию продали заранее в угоду Западу, как источник сырья и доходов, как еще не раскопанный «Клондайк». А о народе никто и не вспоминал. Разве думал об этом Троцкий, у которого в мозгу была только одна бредовая идея о «мировой революции». Кто ее должен был осуществить? Конечно же русские парни – пролетарии, рабочие и крестьяне. Ну, а генералы, те вообще не считали солдат за народ. У них солдат – это пешка, которую не жалко пожертвовать за любую выгодную позицию в победе! Все победы построены на жертве и на большой крови. Не будь этих солдатских жертв – не было бы и никаких «генеральских побед»!
Таким образом, на апрельских штабных играх нашими генералами разрабатывался план, как лучше подставить свои вооруженные силы, чтобы получить полное поражение в начале войны и, таким образом, сместить ненавистного Сталина.
Судите сами, «красные генералы» свободно бывали у генералов Вермахта в гостях. Значит, все тайны «московского двора» тем были известны. Тухачевским на командных играх разрабатывался план, как лучше немцам вторгнуться и разгромить войска России.
Для этого нужно было, чтобы Сталин поверил и сосредоточил свои основные силы на фиктивном направлении «главного удара» - в Киевском военном округе, оставив Белорусский округ и дорогу на Москву: Брест, Минск, Смоленск открытой. И левый фланг – Прибалтика, которая нависает с севера над Белоруссией, должен быть свободным для безопасности и маневра.
Кроме того, Тухачевский подсчитал, что немцам нужно в войне с Россией выставить около 200 дивизий. Это фантастика! Хотя даже по скорректированным планам германского командования, армия военного времени должна была насчитывать примерно 102 дивизии. Да и то, к началу сороковых годов. А у них в 1936 году было всего лишь 36.
Но Тухачевский и тут помог им решить эту задачу. Он сказал, что нужно 160 немецких дивизий и 30 польских. Правда, немцы потом эти планы немного переиначили. Польшу сделали не своим союзником, а полностью разгромили, и на ее землях развернули свои войска. Нехватку же своих дивизий для наступления на Россию обеспечили за счет своих союзников: Венгрии, Румынии, Италии, Чехословакии.
Так что, немецким генералам не нужно было даже и долго думать, ломать головы, работая над планом нападения на СССР «Барбаросса» - они просто списали его с плана Тухачевского, который тот разработал еще в 1936 году.
Вот для чего ездили в Берлин и пили там «чай» с немецкими генералами «красные командармы»: Тухачевский, Уборевич, Якир, Примаков…
Все эти данные легли на стол Сталину после того, как арестовали и расстреляли Генриха Ягоду. И Сталин ужаснулся: вокруг него одни враги! И даже армии и НКВД он не может доверять. Что это такое? Это такая же ситуация, как когда-то сложилась у Ивана Грозного с боярами, закончившаяся кровавой опричниной. Вот тут-то генералов и взяли под контроль, за ними началась слежка. Любой их промах в былом стал учитываться и подпадал под статью – вредительство.
Став с 1931 года заместителем председателя Реввоенсовета Республики и начальником вооружений РККА, Тухачевский, оказывается, сознательно вел губительную для рабоче-крестьянской Красной Армии политику в отношении вооружений. Например, именно он, так сказать, «загубил» принятие на вооружение ручного пулемета Дегтярева, признанного на полигонных испытаниях того времени самым лучшим. Заказал лишь триста штук и то для начальствующего состава, спрашивается – для чего? А ведь «дехтярь», как называли его потом бойцы на фронте, был основным оружием пехоты, выручавшим ее в любой момент, в любую критическую минуту боя, даже в атаке.
Далее Тухачевский, активизируя свои авантюрные идеи в артиллерии, резко развернул компанию по созданию универсальной пушки – гибрида 76 миллиметровой пушки и зенитки. Потом решил перевооружить артиллерию РККА и ВМС с обычных орудий на динамореактивые пушки системы Курчевского. Ни одна из этих авантюр не удалась. Затем, он начал протаскивать преступную идею необходимости сокращения артиллерии РККА в два раза! Это ли не вредительские мысли и поступки.
А ведь в начале войны только лишь малая артиллерия как-то заставляла останавливаться это, казалось бы, неудержимое движение колонн немецких танков, ползущих по нашей земле на Восток. А удалась бы эта авантюра Тухачевского и нечем было бы останавливать всю эту немецкую «железную армаду».
Авиации почти не было. Все приграничные аэродромы были разбомблены, а на них и все самолеты, которые не успели взлететь. Все склады были захвачены, потому что тоже находились близко возле границы, благодаря такой же преступной идее «воевать только на чужой земле». Советская армия находилась на стадии перевооружения и формирования. Некоторые танковые дивизии имели в строю лишь треть способных действовать в боевых условиях танков. Связь и взаимодействие войск отсутствовала. Вот наша пехота с гранатами, с ПТРами, да с бутылками с зажигательной смесью и еще с пулеметами Дегтярева только лишь и сдерживала, и обивала атаки этой армады.
И конечно же еще родной брат пехоты, названный потом «богом войны» - артиллерия. Не будь ее, или будь в два раза меньше – война нами была бы проиграна.
Универсальную пушку «по заказу» Тухачевского создать не удалось, да и не было ни в одной стране на вооружении такой пушки. Это была бредовая и вредная идея совмещения несовместимого, такая же, как сотворение кентавра, которая привела, фактически, к трагедии в области артиллерии. Все авиационные, корабельные, танковые, горные, зенитные и другие пушки Курчевского оказались полностью небоеспособными. Вдумайтесь только, какой ущерб был нанесен боеспособности Красной Армии, если бы все 5 000 орудий Курчевского пошли в металлолом, на переплавку. Сколько советских дивизий осталось бы без пушек! А ведь, начиная с 1931 года и до 1937 года почти все артиллерийские заводы СССР работали только над производством пушек Курчевского. К тому же, Тухачевский постарался еще и поставить вопрос о совмещении зенитной пушки с противопехотной.
В результате: к началу Второй мировой войны Красная Армия осталась без зенитных автоматов, без тяжелых зенитных пушек, без артиллерии особой мощности… Да за одни лишь эти безалаберные штучки его уже нужно было отдавать под суд. Даже трудно себе представить, что бы могло произойти потом с Советской страной, если бы такой командующий – заместитель начальника Генерального штаба по вооружению, как Тухачевский, продержался бы на этом месте еще каких-нибудь 4-5 лет.
Но, слава Богу, были тогда и гениальные конструкторы, которые разрабатывали прекрасные образцы новейших пушек, отвечающих всем современным условиям ведения боя. Например, Грабин. Его пушка, калибра 76 миллиметров, дивизионка, о которой потом Сталин сказал, что «она спасла Россию», действительно была безотказной. Были другие хорошие орудия: Ф-22 УСВ, но Тухачевский не докладывал Сталину и Ворошилову о новых разработках Грабина, всячески мешал ему, прятал его новые образцы от правительственных комиссий, возглавляемых Сталиным.
Так же поступил он и с Шавыриным, создателем 50, 82, 107 и 120 миллиметровых минометов. Ну, а в этой области вообще парадокс! Внедрением очень нужных войскам минометов «великий стратег» Тухачевский вообще не желал заниматься, он считал их суррогатом артиллерийских орудий и даже не допускал мысли об их разработке и производстве. А ведь минометы и гаубицы, то есть системы навесного артиллерийского огня, являются очень эффективными орудиями при прорыве сильно укрепленных неприятельских позиций.
А чего стоит его «новая концепция приграничных сражений» в начальный период войны, исходящая не просто из идеи подготовленного ответного удара, а заблаговременно подготовленного немедленного встречно-лобового удара. Тухачевский предлагал развертывать основные группировки армий прикрытия с учетом расположения приграничных укрепленных районов так, чтобы они занимали фланговые положения по отношению к тем направлениям, где наиболее вероятны удары противника.
Суть вредоносности этой концепции заключалась в следующем. При статичном скоплении войск в укрепрайонах и узкой линейной плотности сухопутных войск в остальных местах границы, войска находятся в крайне неустойчивом, с точки зрения обороны, положении. И малейший внезапный удар, нанесенный концентрированными мобильными силами, такими как танковые соединения, приводят к невообразимо тяжелым последствиям для обороняющихся. Что и случилось потом 22 июня 1941 года. Немецкие же генералы потому и взяли на вооружение стратегию «блицкрига» - молниеносного удара с быстрым прорывом слабой линейной обороны русских, и стремительным танковым движением в глубину обороняемой территории, круша тылы и внося суматоху и панику в тылу и на переднем крае.
Советские войска постоянно попадали в невыгодные условия бесконечных окружений, и чтобы избежать их нужно было постоянно отступать.
В начале 1937 года Сталин, наконец-то поняв, что Тухачевский творит что-то неладное и узнав, что он сокращает личный состав дивизий до 7 тысяч человек, вызвал его к себе в Кремль «на ковер». Об этом он сказал потом во время своего выступления на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны 2 июня 1937 года. Во время своего выступления он также подчеркнул:
«Тухачевский особенно играл благородного человека на мелкие пакости неспособного – воспитанного человека! Мы его считали неплохим военным. Я его считал неплохим военным…».
Все, о чем говорил Сталин, происходило так: Тухачевского вызвали в Кремль, он явился к Сталину с докладом о перевооружении и формировании дивизии. Сталин уже знал о его самоуправстве. Он еле сдерживал свой гнев… Поднялся и сказал:
- Как вы могли в течение этих месяцев довести численность дивизии до семи тысяч человек. Что это?
Тухачевский хотел что-то сказать, но Сталин, не останавливаясь, продолжал отчитывать его как мальчишку:
- Вы что, профан? Не военный человек? Что за дивизия в семь тысяч человек! Это либо дивизия без артиллерии, либо дивизия с артиллерией, но без прикрытия. Вообще это не дивизия, это срам! Как может действовать такая дивизия.
Тухачевский стоял перед ним навытяжку, бледный и серьезный, и молчал. Он понимал, что над ним сгущаются тучи, а Сталин, распаляясь, продолжал говорить:
- Как вы, человек, называющий себя знатоком этого дела, как вы можете настаивать, чтобы численность дивизии довести до семи тысяч и вместе с тем требовать, чтобы у нас дивизия была 60-40 гаубиц и 20 пушек. Чтобы мы имели столько-то танкового вооружения, такую-то артиллерию, столько-то минометов… Здесь одно из двух: либо вы должны всю эту технику к черту убрать и одних стрелков поставить, либо вы должны эту технику поставить…
Видя, что ситуация накалилась до предела, Тухачевский виновато моргая, выдавил:
- Товарищ Сталин, виноват, это мое увлечение…
Но Сталина было уже не остановить. Он в гневе воскликнул:
- Это не увлечение, это вредительство… И немного помолчав, остывая, сказал:
- В общем, приказываю вам все это немедленно отставить, вернуть на места, и ждать указаний. В дивизии должно быть достаточно личного состава, чтобы обслуживать своими силами и технику, и вести наступление.
Не зря Сталин отчитывал Тухачевского, назвав его идею сокращения личного состава вредительством. Дело в том, что верный своей тактике наступления, а значит и большого количества гаубиц, рассчитанных на прорыв укрепленной линии врага, Тухачевский не рассчитывал вести оборону, а стрелковые дивизии испокон веков предназначены как для наступления, так и для обороны. Поэтому им нужно было иметь как достаточное количество артиллерии, так и достаточное количество пехоты для прикрытия и наступления.
А в случае реформ по сокращению, начатых Тухачевским, примерно половина личного состава дивизии была бы занята всеми видами обслуживания имеющейся у нее техники, от транспортировки гаубичной артиллерии, заряжения ее и до стрельбы и ремонта. Остальная же половина дивизии, то есть 3,5 тысячи стрелков пехоты, была бы просто не способна решать ни наступательных, ни оборонительных задач. А что касается стратегии приграничных войн, предложенных ими в случае внезапного «блицкрига» противника, статичные, изготовившиеся к немедленному встречно-лобовому удару, наши войска Первого стратегического эшелона, представляли бы собой отличную мишень для удара по ним.
Потом уже, несколько месяцев спустя, Сталин открыто скажет, что «…армия, которая не умеет обороняться и тем более отступать – подвергнется разгрому!».
Еще в 1932 году, будучи на осенних маневрах во Франкфурте-на-Одере, под псевдонимом «генерал Тургуев», Тухачевский встречался со многими представителями германского генералитета. А те в то время уже восторженно обсуждали между собой блестящие, как им казалось, перспективы стратегии «блицкрига», способного вернуть Германии былую славу мировой державы. И он разговаривал и делился мнением с ними на эту тему. И герры генералы хлопали ему в ладошки за те слова восхваления этой стратегии на столь сердечных приемах и банкетах. А прибыв из командировки в Москву, он вдруг высокомерно заявил в докладной записке на имя наркома обороны Ворошилова, что, видите ли, «…германскому командованию рейхсвера не хватает понимания особенностей современной войны». С чего бы вдруг такой пассаж в сторону свих однодумцев?
А вскоре после его возвращения из Германии, буквально посыпались сведения из разных источников о подготавливаемом некоторыми советскими генералами военном заговоре против существующей тогда в Советском Союзе власти, во главе которого стоит некий, вернее, тот самый «генерал Тургуев». Но руководители «агентства на Лубянке» - Артузов и Ягода тогда так и не отреагировали на эти сведения.
Генерал Орлов написал в своих воспоминаниях, как он встречался в Париже со своим родственником, заместителем наркома внутренних дел Украины Кацнельсоном, который якобы сообщил ему о близком падении Сталина, и о том, что в заговор против него входят военные. И сразу же после возвращения Кацнельсона, он был арестован и начались аресты других военных.
Ворошилов и Тухачевский ненавидели друг друга, хоть и работали в одном ведомстве, и часто находились рядом. В кругу своих друзей военных, одной из любимых тем у Тухачевского, были его издевательские рассказы о Ворошилове, которые он начинал словами: «Итак, наш луганский слесарь Клим, как справедливо любит называть себя Клементий Ефремович Ворошилов, предложил…».
А Клим ведь был преданным другом Сталина. Как известно, все большие советские праздники: 1 Мая, 7 ноября, Сталин праздновал вместе с Ворошиловым, у него в гостях в большой правительственной квартире.
Да, Нарком обороны Ворошилов и начальник по вооружению Тухачевский не питали симпатий друг к другу, но существовал ли заговор военных с угрозой государственного переворота? По всем сведениям – да! И переворот этот силами военных действительно планировался первоначально на 1 мая 1937 года.
Известный немецкий историк Пауль Шмидт писал:
«В марте 1937 года схватка между тайными агентами Тухачевского и Сталина приобрела особенно драматичный характер. На 1 мая 1937 года был назначен переворот против Сталина, главным образом потому, что первомайские парады позволяли передвигать существенные контингенты войск в Москву, не вызывая подозрений. То ли по воле случая, то ли вследствие коварства Сталина, но произошла отсрочка планов. В Кремле было объявлено, что маршал Тухачевский возглавит советскую делегацию, отправляющуюся в Лондон для участия в церемонии коронации Георга VI 12 мая 1937 года. И Тухачевский успокоился. Он отложил переворот на три недели. Это было его роковой ошибкой».
А не состоялся переворот вовсе не из-за случайности, как пишет Шмидт, а только потому, что Сталин обладал большим опытом политической борьбы. А спектакль с якобы направлением Тухачевского на церемонию коронации был разыгран специально. И был разыгран сознательно, потому что еще в марте-апреле Сталин уже знал, что переворот назначен на 1 мая 1937 года. 3 мая советской стороной был представлен в МИД Великобритании запрос о выдаче ему визы, а уже на следующий день, 4 мая, в срочном порядке запрос был аннулирован.
Тухачевский понял – Сталин обвел его вокруг пальца. В этот же день на квартире заядлого троцкиста и заговорщика – наркома внешней торговли А. Розенгольца, Тухачевский, стуча в страхе и ярости кулаком по стулу, кричал: «Вы что, ждете, когда нас всех к стенке поставят, как Зиновьева?! Я пятого начинаю переворот!».
Они не знали, конечно, что квартиры всех наркомов прослушивались спецслужбой, и запись этого разговора легла на стол Сталина. И надо отдать должное Сталину – никаких репрессивных мер по отношению к Тухачевскому тогда не последовало. Сталин тянул с арестом. Ему еще не верилось, что Тухачевский отважится на такое. И лишь тогда, когда уже от Бенеша пришло досье с компроматом на Тухачевского, он отдал приказ…
А Тухачевский уже начал действовать. 10 мая 1937 года он обратился к начальнику военной разведки, комдиву А. Попову, и приказал ему срочно прислать к нему ответственного работника, занимающегося германским направлением. И к Тухачевскому немедленно был направлен сотрудник центрального аппарата Разведуправления РККА, капитан Ляхтерев (впоследствии видный советский разведчик), резидент советской разведки в фашистской Венгрии (псевдоним «Марс»).
Ему Тухачевский заявил, что готовится большая стратегическая игра, и потому ему к одиннадцати часам 11 мая нужны будут имеющиеся у разведки данные о состоянии войск Германии. Игрой предусматривалось, что немцы могут включить в свою группировку до 16 танковых дивизий. Это выглядело как-то странно, ведь обычно игры с участием высшего военного состава готовятся не по указанию заместителя наркома обороны, а самим наркомом обороны совместно с начальником Генерального штаба, а тут, на тебе, заместитель Тухачевский назначает игры… Странно!
Но, тем не менее, 11 мая 1937 года, ровно в одиннадцать ноль- ноль, капитан Ляхтерев прибыл в приемную маршала Тухачевского со всеми материалами на руках. Но… маршала уже там не было. Капитану сообщили, что «…маршал Тухачевский только что получил назначение на пост командующего Приволжским военным округом и немедленно отбыл к месту новой службы в город Горький».
На самом же деле Тухачевский был еще в Москве. И Сталин 13 мая принимал его в Кремле. Сталин знал, что Тухачевский что-то замышляет, но пошел на смертельный риск для себя, а ведь маршал мог запросто захватить с собой небольшой пистолет и убить его. Ведь даже личная охрана Сталина не имела права обыскивать маршала! Но Сталин пошел на этот риск. Мыслимо ли – заговор! От такого человека, в Москве, да еще в самом Кремле… Ну, где-нибудь там на окраине Союза – в Белоруссии, на Кавказе, в Казани, а то – в Москве!!! Не верилось!
Сталин проверял. Он был очень недоверчивым человеком. Говорят, что даже хорошо знакомых ему людей – товарищей, членов Высшего руководства, когда он приглашал к себе на дачу под Москвой, старался накачать вином (обычно они оставались у него на ночь) и послушать, что они там будут говорить? Не сболтнут ли по пьянке что-нибудь такое про него, на что трезвый никогда не отважится. Так он узнавал все их скрытые мысли, душу, всю их подноготную натуру. И в случае с Тухачевским, как только стало известно, что «…переворот должен состояться 15 мая», и Тухачевский в сточном порядке объявил военные маневры на 12 мая 1937 года, Сталин окончательно убедился, что эта угроза не шуточная, и что Тухачевский не откажется от своих антигосударственных планов.
Больше медлить было нельзя, и Тухачевский был снят немедленно с поста заместителя наркома обороны и назначен командующим Приволжским военным округом с приказом «…немедленно отбыть к месту службы».
До 24 мая шла еще проверка, на этот раз материалов из досье Бенеша. 22 мая Тухачевского арестовали. Почему Сталин не арестовал его раньше? Хотел убедиться в его измене окончательно… Ведь как-никак, а такие люди, как Тухачевский, Ворошилов, Буденный были хорошо ему знакомыми командармами. А Тухачевского он раз как-то заставлял даже бороться с другим силачом в компартии командармов на одной из встреч – Михаил ведь любил борьбу…
Эпоха непогрешимого вождя. Трагедия личной жизни…
Сталин, как хороший стратег, которым он сам себя считал, видно любил играть в такие игры: когда все знаешь о противнике. Знаешь, что он хочет сделать, а вот как? Это уже интересно! То есть, играть противником как кошка с мышкой, да еще с государством – это уже своеобразный азарт игрока-хищника. А как иначе развлекаться, если другие развлечения уже не вызывают эмоций. А здесь умственная игра как в шахматной партии… причем с игроком, ничего не подозревающим о том, что он разоблачен, играющим примитивно…
На эту мысль наталкивают те, казалось бы, совсем незначительные штрихи его поведения с близкими в семейном кругу. У него ведь тоже были свои близкие, друзья: Мария Сванидзе – красавица-еврейка, родственница первой жены Сталина, входившая в круг его самых близких людей, Маша, Алеша и Иосиф. Алеша Сванидзе, ее муж, она и Иосиф – друзья с молодости и она обожала Иосифа.
Вскоре после гибели жены Сталина, Надежды Аллилуевой, в 1932 году, отвечая на письмо матери, он пишет:
«Здравствуй, мама моя. Письмо твое получил. Получил также варенье, инжир, чурчхему. Дети очень обрадовались и шлют благодарность тебе. Я здоров, не беспокойся обо мне – я свою долю выдержу. Не знаю, нужны ли деньги или нет. Во всяком случае, шлю 500 рублей. Высылаю также фотокарточку свою и детей…
Будь здорова, дорогая мама, не теряй бодрости духа. Целую. Твой сын Сосо».
И затем в следующем:
«24.3.34. Дети кланяются тебе. После кончины Нади тяжела моя личная жизнь. Но ничего, мужественный человек должен всегда оставаться мужественным».
Как видим, и у Сталина жизнь была тоже совсем не «сахар». Это со стороны кажется, что цари и вожди царствуют и только веселятся. А они тоже люди: живут, правят и страдают!
Он остался один. От Нади у него на руках осталась лишь крохотная дочурка Светлана. Он ее обожал. Чтобы хоть как-то заглушить тоску, душевное одиночество и быть дорогим для своей дочурки, он затеял с ней такую игру: сказал ей, что она теперь будет хозяйкой и будет командовать их семьей. И она «командовала» - каждый день писала ему разные приказы, а он, и с ним все его подчиненные, должны были их исполнять. Им никто никогда не командовал, даже Надя, его жена, но Надя была частью, полнотою его жизни, его радостью. И теперь, когда ее не стало, он ощутил, что потерял что-то такое дорогое, которое уже не возместить ничем. И потеряв его в прошлой жизни из-за своей невоздержанности и грубости, он хотел теперь отдать ту, недоотданную жене, теплоту и любовь их дочурке Светлане – оставшейся с ним живой частичке ее… И хоть так согреть свое сердце и душу, застывающую от бесконечной борьбы и жестокости.
Из дневника Марии Сванидзе:
«Светлана все время терлась около отца. Он ее ласкал, целовал, любовался ею, кормил со своей тарелки, любовно выбирая кусочки получше. Она написала ему приказ номер четыре, чтобы он разрешил ей провести праздники в Липках – там одна из его дач…
После обеда у него было благодушное настроение, он подошел к междугородней вертушке, вызвал Кирова, стал шутить… Советовал немедленно приехать в Москву, чтобы защитить интересы Ленинграда… Он любил Кирова и ему, очевидно, после приезда из Сочи… хотелось повидаться с ним, попариться в русской баньке и побалагурить. Часам к десяти собрался за город с детьми, жаловался, что не выспался и, очевидно, собирался по приезде на дачу лечь отсыпаться… Мы остались с Каролиной Васильевной (домоправительницей), говорили о детях, Васе (сыне), который плохо учился, используя свое имя и положение отца, грубил всем взрослым, учителям. Для Иосифа было бы ударом узнать все во всех подробностях. Он устает, ему хочется дома, уюта, покоя… Надя много старалась растить детей в аскетизме, но после ее смерти все пошло прахом. Мы расстались с И. на неопределенное время… Он был добр и сердечен…».
Ну вот: «Он добр и сердечен…». И единственным другом теперь у него остался Киров.
После работы, как потом о нем напишет его дочь Светлана, он возвращался в свою кремлевскую квартиру, а ночевать всегда уезжал на Ближнюю дачу. Видимо, квартира слишком напоминала ему его жену, покончившую с собой в ту роковую ночь на октябрьские праздники, после их ссоры…
Все эти роскошные правительственные дачи с персоналом обслуживания, автомобили, спецпоезда, яхты фактически бесплатно отдавались правительственным чиновникам и руководящим членам партии и их семьям. Бывшие царские резиденции, дворцы царской знати и аристократии, которые когда-то Ленин, национализируя, как говорится, щедро подарил трудящимся, Сталин вскоре отдает членам Политбюро, высшим руководителям партии и правительства.
Но вот так хитро все это было построено. Пока они – эти члены правительства работали, служили ему и были на пике славы и власти, они имели все эти блага и пользовались ими. Но стоило кому-нибудь провиниться, а Сталину нахмурить брови и снять с должности этого человека, как он тут же превращался в ничто. У него отбиралось все: и дача, и машина, и яхта, и самолеты, бесплатные продукты питания, клиника и правительственные дома отдыха. Поэтому, все эти чиновники должны были усердно трудиться и каждый раз доказывать ему, их хозяину, свою лояльность.
А Сталину для отдыха в Крыму был выделен Ливадийский дворец, бывшая царская резиденция, но он там не бывал, он любил отдыхать у себя на родине, на Кавказе…
Дальше Мария в своем дневнике писала:
«14.11.34. Часов в шесть приехал И., Вася и Киров. Девочки устроили им кукольное представление. И. сказал: «Такой красоты я никогда не видел», – курил трубку… Пригласил нас поехать с ним на Ближнюю дачу, но так как раньше он сказал, что едет работать, мы с Женей обошли приглашение молчанием. Иногда он приглашал из галантности. Светлана написала приказ: «Приказываю разрешить мне пойти с тобой в театр или кино». И подписала: «Хозяйка Светлана». Передала. И. сказал: «Подчиняюсь». У них идет уже год эта игра. Светлана – Хозяйка, и у нее секретари. Первый – папа, потом Молотов, Каганович, Орджоникидзе, Киров и некоторые другие. С Кировым у нее большая дружба (потому что И. с ним очень хорош и близок). Светлана пишет приказы, и их кнопками вешает на стену».
«22.11.34. Он пригласил нас (Алешу и меня) за город на Ближнюю дачу… За ужином немного нервничал на обслуживание… Мы уехали в 2.30,оствив его одного в колоссальном доме. Всегда болит душа при мысли о его одиночестве».
Среди поклонников–однодумцев? Да. После потери близкого ему человека в душе было одиночество. Ушла из жизни его жена, любовь, его Надежда… его Татка. Хранительница его семьи.
А все от скверности его характера. Да, и у нее характер был не простой, вспыльчивый. Что поделаешь – цыганская кровь! Но как пишет Мария: «Надя была умна, благородна, сердечна, пряма, справедлива. Никогда ни о ком не говорила дурно, не сплетничала».
С Иосифом они познакомились в 1917 году, когда он вернулся из ссылки в Туруханском крае. С семьей Аллилуевых Сталин был знаком давно и когда Керенский (глава Временного правительства) подписал указ об аресте большевистских главарей: Ленина, Троцкого, Луначарского, Зиновьева, Каменева и других, Луначарский и Троцкий были взяты генералами прямо с постели. Но «главный», за кем охотилось Временное правительство – исчез, как в воду канул.
А все устроил он, Иосиф Сталин. Из старой квартиры Каюровых он отвез вождя революции к своим знакомым Аллилуевым. А потом организовал новое пристанище Ильича и Зиновьева недалеко от Сестрорецка в доме Емельянова, а тот уже потом укрыл беглецов в местах сенокоса в шалаше на берегу озера. И Сталин будет наведываться к Ильичу с сыном Емельянова на лодке – держать в курсе всех партийных дел.
Сам же Сталин поселится на квартире у Аллилуевых. Федор Аллилуев, вспоминая об этих днях, писал он нем:
«Как и где он питался, кроме утреннего чая – не знаю. Я видел, как он пожирал хлеб, колбасу и копченую тарань прямо у лавочника перед домом – это, видно, было его ужином, а может и обедом».
Скоро должен был начаться VI съезд компартии, а у Сталина даже не было приличной одежды, была лишь одна ситцевая рубашка, да поношенный пиджак.
«И мы решили его одеть, - пишет Аллилуев, - купили ему новый костюм. Он не любил галстуки. Мать сделала ему высокие вставки на ворот, наподобие мундира или френча». Этот костюм в последствие и вошел в историю, как полувоенный костюм большевистского вождя Сталина.
Именно так все и начиналось. Но дело не в этом. Почему он поселился на квартире у Аллилуевых? Интересно? А-а-а… А дело тут в том, что вожди – вождями, революционеры – революционерами, а внутри у героя-большевика Кобы бродила горячая кавказская кровь, и его тянуло к особам женского пола. И нравилось ему, конечно, общество невинных юных девушек и атмосфера преклонения перед ним, закаленным большевиком, побывавшем во многих ссылках в Сибири.
А Надя Аллилуева была именно такой сверхдоверчивой девчонкой. Она тогда еще училась в гимназии. И он с упоением рассказывал ей и ее сестре о страшной ночи в глухом замерзшем Туруханском крае, где он был один одинешенек среди сибирских снегов, о собаке Тишке, с которой он разговаривал в одинокие вечера… И Надя с сестрой Анной сидели и слушали, слушали его… Тогда она представляла его как героя, стала преклонятся перед ним, а затем и полюбила его… совсем юная несмышленая девочка-гимназистка.
Она была похожа на грузинку, «…со смуглой кожей и мягкими карими глазами… Любила кутаться в шали – и ей это шло», - так писала потом о своей матери дочь Сталина, Светлана.
В 1947 году сестра Нади, Анна Аллилуева, напишет книгу о тех днях революции. Все подробности жизни Сталина в семье Аллилуевых… Но Сталин не оценил этого, он не любил подробностей своих прошлых лет, и Анна отправилась в тюрьму…
В 1915 году Ленин направляет Сталина, назначенного руководителем продовольственной комиссии, на юг России за хлебом для голодающей Москвы. Вскоре он едет в Царицын, куда еще хоть как-то, но поступал хлеб с юга, из Кубани.
- Иди ко мне работать секретарем в наркомат, - предложил Сталин Федору Аллилуеву, брату Нади. И Федор согласился. Он вспоминает:
«Весь аппарат Сталина в то время составляли секретарь – я и машинистка – моя сестра».
4 июня на Казанском вокзале, заполненном до отказа полуголодными людьми, они трое, вместе с отрядом красноармейцев, после долгой перепалки с начальником вокзала получили поезд и отправились на юг, в Кисловодск. Сталин, вместе с Федором и Надеждой ехали в одном салон-вагоне, принадлежавшем когда-то известной исполнительнице цыганских романсов, Вяльцевой. Внутри он был обит небесно-голубым шелком.
Царицын запомнился им как бесконечные восстания, аресты мятежников и расстрелы. Восстал анархист Петренко, захватил деньги и золото…его люди начали делить это золото, их тут же на путях окружили бойцы бронепоезда Орджоникидзе и расстреляли. В ту же ночь в город ворвались бандиты атаманши Маруси (Марии Никифоровой), воспитанницы Смольного института, в белой черкеске и лохматой папахе, безумной в похоти и жестокости… Банду разгромили, а Марусю расстреляли прямо на улице.
В Царицыне Сталин начал с расстрелов и только с расстрелов, и так каждый день. В городе собралось все мятежное общество прежней России: эсеры, анархисты, монархисты и прочие…
Но и продовольствия здесь было всем вдосталь. Хлеба и зерна – в изобилии, но переправлять в Москву было не на чем. Нужно было наводить порядок…
И все это время Сталин живет, спит и работает в вагоне, а его бойцы – красноармейцы наводят порядок в городе и окрестностях: громят белых, ловят и расстреливают распоясавшихся бандитов…
«Вагон в течение двух с половиной месяцев был боевым штабом… 40 градусов жара и вагон накалялся как жаровня. Крыша и ночью хранит свое тепло. В вагоне не известно, что такое прохлада», - описывал потом их жизнь в Царицыне Федор Аллилуев.
Здесь-то, в этом вагоне, и стала женой Иосифа юная секретарша Надя Аллилуева. Как не стать, ведь все время вместе. Там все и случилось… Она печатала приказ на машинке. Он подошел, наклонился, погладил. Она поднялась ему навстречу в порыве страсти. Жаркие объятия, поцелуи и все. Они были одни и любили друг друга… И не было потом официальной церемонии, регистрации в Загсе. Они просто объявили перед всеми себя мужем и женой.
Так и началась Кобы, то есть Сталина, военная жизнь. Он направляется Лениным то на один фронт, то на другой. В конце восемнадцатого, посланные Лениным вместе с Дзержинским на Урал в Пермь, они восстанавливают Юго-Восточный фронт красных, при помощи расстрелов наводя порядок и дисциплину в разложившихся и погрязших в анархии красных отрядах.
После покушения на Ленина эсерки Каплан и убийства в Петрограде председателя ЧК Урицкого, начался массовый «красный террор» и это была аксиома вождей революции. Смысл ее приоткрыл Троцкий. Рассуждая о причинах убийства царской семьи, он сказал: «Надо было встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет. Впереди – полная победа, или полная гибель». И «Нужно было ужаснуть, напугать врага». Но, конечно, не только врага, но и непокорное гражданское население. И все эти «красные вожди», и Каменев, и Зиновьев вовсю хвалили тогда «красный террор».
Вот что говорит и говорил и писал «добропорядочный» интеллигент Бухарин: «Пролетарское принуждение во всех его формах, начиная с расстрела… является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи». Каков теоретик, а? Хотя потом сам на своей шкуре в 1938 году испытает этот метод и будет слезно просить у Сталина о помиловании…
А что тут удивляться, если даже самый главный теоретик К. Маркс писал: «Есть только одно средство укротить, упростить корчи старого общества: кровавые родовые муки нового – революционный террор».
Неужели же все эти грамотные и умные евреи были такими кровожадными внутри, в душе. Ведь революцию делали евреи, и это не секрет. Евреи, как и все народности, в своей массе делятся на злых и добрых, а больше расчетливых. Но есть еще и другая часть населения – фанаты, которая верит до оглупления только в свою идею, свою истину. Это, так называемые, по Н. Гумилеву – пассионарии (агрессивные воинствующие личности), которые ведут остальную пассивную часть населения за собой. Революционеры – это и есть пассионарии. И пока они не вымрут или их не выбьют в битвах, народ все время будет агрессивным, будет нападать на соседей, бунтовать.
Так было с норвежцами – викингами, крестоносцами и другими народами. В каждом живом существе, а тем более в человеке, заложена и закреплена своя идея о жизни и справедливости. Не даром ведь Моисей водил египетских евреев сорок лет по пустыне. Он хотел искоренить прежнюю рабскую идею верования своего народа. Водил так долго, чтобы повымирали и исчезли старые непокорные фанаты – носители прежней идеи, и родились новые. А когда он удалился на несколько дней из лагеря, и, возвратившись, увидел, что половина населения опять взялись за прежнее: переплавили все свои золотые украшения в статую «Золотого тельца» и стали поклоняться ему, он приказал своим воинам-левитам их убить. Вот, наверное, откуда идет эта жестокая агрессивность евреев-пассионариев, да и других народов. Пока старая вера или идея образа жизни, а вернее справедливости, не умрет вместе с ее носителями, новая не приживется!
Ведь известно, что легче жить по-старому, подчиняясь давно установившимся порядкам – не надо долго думать, соображать. Живи себе как все, плыви по течению.
Учась этому у своих идеологов, Сталин усвоил: «Террор – скорейший путь к новому обществу». С тех пор он и стал любимцем Ленина. Ленин посылает его в самые трудные места, а о его царицынских расстрелах скажет: «Когда товарищ Сталин расстреливал в Царирине, я думал, что это ошибка, телеграфировал: «Будьте осторожны»… Я сам ошибался. На то мы все и люди». Ленин понял – этот грузин, хоть грубый, но надежный и умный.
Когда в марте 1919 года было избрано Политбюро, то из всех главных партийных вождей Ленин вводит в Политбюро Каменева, Троцкого и Сталина, а Зиновьева и Бухарина он делает только кандидатами. Создает Оргбюро партии и снова вводит в него Сталина. Вот ведь как он ему понравился! Да и это еще не все. Ленин делает его еще и главой сразу двух наркоматов: национальностей и рабоче-крестьянской инспекции, назначает во все важнейшие комиссии, отправляя, конечно, их вместе с Троцким, чтоб они там друг друга донимали-спорили, и это обеспечит контроль над ними. Слишком доверчив был вождь. А потом поручает Сталину вести заседания правительства. Короче говоря, отдавая ему такую власть в одни руки, Ленин создал и выпестовал в нем нового жестокого вождя – своего преемника, даже не подозревая об этом.
В мае на Северо-западе страны Юденич внезапным ударом прорвал фронт и начал поход на Петроград. Он стремительно приблизился к бывшей столице. Глава Петрограда, Зиновьев, впал в полную панику. Как выразился Троцкий, средних настроений Зиновьев не знал, «… он ложился на диван и вздыхал», а если высказать еще резче – просто «издыхал» от страха. Ленин посылает туда Кобу и тот жесточайшим террором наводит в Петрограде порядок.
Во второй половине 1919 года Деникин подступил к Москве. И Сталин уже на Южном фронте создает с вахмистром Буденным знаменитый конный корпус, превратившийся потом в Первую Конную Армию, и корпус Буденного громил потом и гнал к Черному морю армию Деникина… И большевики заняли Украину. Остался Крым и Врангель.
Но такая бурная и беспощадная жизнь в разъездах и битвах подорвала его «сталинское» здоровье и он просит Ленина об отзыве с фронта: «Во-первых, я немного переутомился… да будет мне позволено на известный период оторваться от будней не знающих отдыха, фронтовой работы в опаснейших пунктах и немного сосредоточиться на спокойной работе в тылу (я немногого прошу, я не хочу отдыха где-нибудь на даче, я добиваюсь только перемены работы – это будет отдых».
Но Ленин медлит, боится, что Троцкий опять не сможет удержать дисциплину в армии. Ведь у Троцкого штабы были в основном из военспецов – бывших царских офицеров, поэтому-то красные и выигрывали сражения. Командиры и комиссары только командовали, наводили дисциплину и вели в бой, а все расчеты и планирование операций производили военспецы. Но среди них были разные люди: не совсем согласные с большевистской доктриной – скрытые враги, ждавшие перемены ситуации на фронте и готовые «переметнуться» к белым.
Поэтому низы, бойцы Красной Армии, им не доверяли, а от этого падала и дисциплина. Ленин с Троцким, понимая, что без военспецов не выиграешь ни одного сражения, старались удержать их в своей армии, а Сталин, видя, что они изменяют, расстреливал их. Но, как свидетельствуют серьезные исследования, Тухачевский, Уборевич, Якир, Блюхер, Федько, Дыбенко, Егоров и т.д., включая полуштатских «героев» Гражданской войны, таких как Мрачковский, Сокольников, Лашевич, Муратов и др. не показали себя серьезными, по-настоящему талантливыми полководцами. Всем своим успехам они обязаны были кадровым царским офицерам, перешедшим на службу в Красную Армию.
К концу Гражданской войны в Красной Армии служило около 75 тысяч военспецов. Их число особенно огромно было в числе старшего и высшего комсостава. Из двадцати командующих фронтами семнадцать являлись военспецами. Но это в основном офицеры военного времени, а кадровых, обладавших высшим военным образованием в Красной Армии было всего 10 тысяч человек. Это столько же, сколько было у Колчака, но в два раза больше, чем, например, у Миллера или Юденича. Меньше, конечно, чем у Деникина, у которого служило 30 тысяч кадровиков, но все равно внушительная сила.
Ну, а в низах в основном были необученные дисциплине рабочие да крестьяне, они-то и глядели косо на этих самых штабистов, бывших царских золотопогонников. Вот и приходилось Сталину судами и расстрелами наводить порядок в армии. Но Троцкий стоял за офицеров, а Сталин, напротив, за солдат. Поэтому Ленин и боялся удалять его с фронта – не будет равновесия. А Сталину было уже невмоготу, он послал в Москву еще одну телеграмму Ленину: «Еще раз напоминаю о моем требовании отозвать меня и прислать другого заслуживающего доверия ЦК. В случае упорства с вашей стороны вынужден буду уйти сам…».
Вечная «война» и дрязги с Троцким надоела ему и он обидчиво высказывается о нем: «… не желаю быть более «специалистом по чистке конюшен военного ведомства».
Но главная причина просьб его отозвать с фронта была в том, что власть и государственные посты раздавались не тем людям, которые находились на фронте, а тем, которые все время вертелись около вождя.
Гражданская война уже затухала, но вдруг весной 1920 года в Берлине вспыхнул путч военных и Ленин подумал, что и там созрела подобная ситуация, как в семнадцатом в Петрограде, то есть началась социалистическая революция. Но между Германией и Россией находилась Польша, и чтобы помочь пробиться к своим друзьям интернационалистам-немцам, он направляет в поход «на Варшаву» войска Красной Армии во главе с Тухачевским. И разутая 50 тысячная армия Тухачевского двинулась в поход на Запад.
Сталин был комиссаром в Южной группировке войск, возглавляемой Егоровым, в Первой Конной армии Буденного. Но тут в ситуацию влез опять этот ненавистный ему, «вечный его враг» Троцкий. Полуголодный поход Тухачевского на Варшаву захлебывался, тылы отстали, и он со дня на день мог потерпеть сокрушительное поражение. Троцкий телеграфирует Сталину, приказывает немедленно двинуть Первую Конную армию на помощь Тухачевскому, Сталин отказывается и идет с Буденным на Львов. Нет, он не отказывается полностью выполнять приказ Троцкого, он выступает, но только после приказа Ленина. Делает «ход конем», идет на Варшаву через Львов. А войска Тухачевского - ставленника Троцкого, уже разбиты и отступают.
Так завершилась эта сплошная авантюра «мировой революции» Троцкого – Ленина. Что поделаешь, Сталин не успел! Ленин прощает ему эту дрязгу с Троцким и направляет его формировать Южный фронт против Врангеля: Александровск, Каховка, Сиваш, Крым... но Сталин рвется в тыл, в Москву.
И наконец, в сентябре Ленин его отзывает с фронта. Кобе, честно говоря, уже надоела вся эта военная, походная жизнь. В Москве его ждала еще совсем юная жена, которая вот-вот должна была родить ему ребенка. Но, прибыв с фронта, он опасно заболел, хорошо, что это случилось в Москве. В походных условиях на фронте он наверно бы умер. В мае 1921 года его свалил острый приступ гнойного аппендицита.
«Операция была очень тяжелой, помимо удаления аппендикса пришлось сделать широкую резекцию слепой кишки и за благополучный исход ручаться было трудно». «Решились оперировать под местным наркозом из-за слабости больного, - вспоминал Федор Аллилуев, - но боль заставила прекратить операцию, дали хлороформу… Потом он лежал худой и бледный как смерть, прозрачный, с отпечатками страшной слабости…».
После операции и ухода за ним, когда опасность уже миновала и он пошел на поправку, Ленин, лично обсуждая с врачом Розановым дальнейшее лечение и отдых Сталина, потребовал отправить его для восстановления здоровья на Кавказ, в родные места, «…подальше, чтобы никто не приставал». И Сталин уехал на свой родной Кавказ…
Когда выздоровевший Коба возвратился в Москву, Ленин не перестает заботиться о нем. А у Кобы радость и беспокойство – наконец-то его молодая жена Надя родила ему сына. Но квартира у них в Кремле не уютная, проходная и слишком шумная. Он просит у Ленина более спокойную квартиру и Ленин сам подыскивает ему жилище. Он пишет: «Товарищу Беленькому (начальнику охраны). У Сталина такая квартира в Кремле, что не дают спать… Говорят, вы взялись перевести его в спокойную квартиру. Прошу вас сделать это поскорее…». Но Кремлевские квартиры уже все заняты видными персонами. Что ж! Для Кобы ему ничего не жалко: он решает поселить его в Большой Кремлевский дворец – в исторических парадных комнатах!
Но тут не выдержал и взвился Троцкий, вернее его жена, заведующая музеями Кремля, она запротестовала. Ленин в письмах умоляет ее! Предлагает вынести из комнат ценную мебель и поселить туда своего любимца с молодой женой и ребенком. Но куда там – Троцкие уперлись и ни в какую! Что поделаешь, Троцкий ведь тоже знатная фигура, вторая после Ленина – оба великие вожди, оба вершили революцию и открывали знаменитый съезд, спали в ночь перед съездом вместе на полу… Вот ведь досада – нельзя обижать и товарища Троцкого. Но тут на помощь пришел его бескорыстный друг Серебряков, член ЦК. После настойчивой просьбы вождя он согласился пустить жить Сталина с семьей в свою квартиру. И это хорошее решение – конфликт исчерпан!
Но Ленин продолжает заботиться о Кобе. Рассказывают, как-то при встрече у них с Кобой произошел казус. Ильич ведь не вникал в подробности личной жизни Сталина, и когда тот приехал в Москву, Ленин в порыве любви к нему, то ли полушутя, то ли полусерьезно, предложил ему жениться на своей родной сестре Марии, и очень удивился, когда узнал, что Сталин уже давно женат, а жена ждет ребенка… Вот ведь дела, а!
Но Ленин не простак, в порыве дружеских чувств заботился о Кобе – у него был вполне рациональный практичный ум и он намного дальше чем другие его товарищи заглядывал в будущее. Дел было невпроворот и такие жесткие твердые и преданные ему люди как Коба или Феликс Дзержинский ему были очень нужны. Он сам ведь не мог справиться со своими бывшими сотоварищами по революции. Прежние товарищи, ведя революционную деятельность и вкусив в ссылках и царских тюрьмах «прелести» тяжелой жизни, полной суровых испытаний, невзгод и лишений, теперь после победы революции были в благодушии, сильно расслабились и желали привилегий.
Все они считали себя такими же «товарищами» Ильича, как и члены его Политбюро: Троцкий, Сталин, Каменев. Они стали вольно рассуждать, дискутировать с вождем и даже не соглашаться! Ленин вел постоянные споры с ними и на совещаниях правительства в совнаркоме, и на съездах. Это отнимало у него уйму сил и очень выматывало, а товарищи становились все умнее и несговорчивее. К тому же, нужно сказать, Ильич был такой человек, который в политэкономии считал себя истинно правым и не любил, когда ему кто-то перечил.
У него тут не было друзей… У него главным была идея. Он был стратегом. А из революционной борьбы он вынес одно правило: главное – это задумка, идея и выбор нужной цели – это стратегия, а для достижения цели любые средства хороши. Средство – это часть тактического плана действий для выполнения главного стратегического плана, то есть достижения цели. Стратег тем и отличается от тактика, что он понимает, для чего ему нужно покорить очередную вершину, а тактик думает лишь как бы рациональнее ему перелезть через очередную горку. То есть, стратег в своем пути велик в том, что смотрит в высоту и вдаль, и видит весь путь и будущее, а тактик видит лишь и думает только о препятствиях, возникающих на его пути и под ногами.
Отсутствие стратегии – это отсутствие кругозора, то есть более широкого видения жизни и будущего, свойственного «тряпочникам и торгашам». Поэтому и происходят кризисы в мире капитала. Капиталисты дальше своего носа, то есть своих денег, ничего не видят. Им лишь дай сиюминутную выгоду и прибыль, и все. А тот, у кого есть идея и кто мыслит стратегически, да еще искушен в хитростях борьбы, то есть, хороший тактик – тот владеет капиталом и всем миром.
Мир капитала – это мир тактиков. Мир политики – это уже стратегия воротил большого капитала. И здесь главное – выбор реальной цели. Идей всяких у людей бывает много: умных (реальных) и безумных (недостижимых) или, по крайней мере, не достижимых в данный момент. Но ведь наш мир – это мир реально видимого и ощущаемого вещества, где все движется и развивается, а процессы и действия имеют причину и следствия. Старое, отжившее, уходит, умирает – новое, свежее, рождается, растет и совершенствуется. Это и есть эволюционный путь развития.
Мир людей построен на идеях и воображении, а еще на реалиях жизни. Идеи безумны и нереальны потому, что недостижимы в данный момент. Мир людей бывает еще и не созрел для иных глобальных идей. Но бывают и совсем ложные идеи – идеи атеизма, расщепления атома, господства человека над природой, и такие идеи ведут в тупик. А тупик – это конец пути и деградация или революция – уничтожение старого и бросок в новом неизвестном направлении. А кто гарантирует, что и этот бросок не будет в правильном, не ложном направлении. И тут нужен гений. Гений, через ум которого Создатель частично открывает некоторые истинные законы мироустройства. Это очень нужные и важные учителя, послы, которые направляются высшими силами в человеческую среду, чтобы подтолкнуть эволюционный процесс развития в нужную сторону. Например, путем открытия какой-нибудь новой, неизвестной человечеству грани мировых законов. И пусть человечество не тешит себя мыслью, что оно уже все знает, все открыло и все понимает. Нет, это не так. Ему дается лишь то, что оно может понять сейчас, в данный момент, принять и использовать для ускорения своего развития. А все остальное остается вне понимания его разума. Зачем объяснять муравью о высоких материях, в качестве человеческой жизни, об устройстве автомобиля или об иных мирах, если ему для того, чтобы выжить, достаточно знать как выкопать себе ямку или проложить тропку к любимому муравейнику. А то ведь дай ему знаний побольше, а он начнет заниматься в муравейнике атомной энергетикой и уничтожит весь мир…
Таким образом действовал и Ленин, как стратег и великий политик – игрок, он, делая шаг, не говорил всей правды даже друзьям о том, что он задумал. Зная, что алчности капиталистов нет предела, он заманил их перспективой огромных прибылей и играл с ними как кошка с мышкой. Так, поняв, что его государство вскорости может «загнуться», если оно не получит немедленных и крупных денежных вливаний в экономику, он придумал новую ловушку для капиталистов – НЭП – новую экономическую политику.
Как бы поняв прошлые ошибки и отступая от политики воинствующего коммунизма с его продразверстками, изъятиями, запретами и уничтожениями частной собственности, он вдруг предложил капиталистам свободу предпринимательства в своей стране. Мол, вкладывайте свои денежки во все, что хотите: в промышленность, в строительство, в добычу земных богатств, создавайте концессии, живите и получайте прибыль, мы вас трогать не будем, лишь бы у нас был рынок труда и изобилие продуктов и приемлемое качество жизни.
На Х съезде он на весь мир провозгласил: «НЭП всерьез и надолго!». И капиталисты поверили ему и обрадовались. Начали открывать и строить фабрики и заводы, вкладывать деньги в экономику – страна ожила.
Умен был вождь… и был доволен почти всем, что сделал. Все бы хорошо, но здоровье убывало: постоянные перегрузки, недосыпания, тревоги дали о себе знать. Весь 1921 год Ленина мучают сильнейшие головные боли, он все чаще уединяется и живет под Москвой в Горках, в бывшем имении Саввы Морозова, но врачи не находят у него ничего серьезного, а лишь определяют небольшую неврастению. Он пишет Горькому: «Врачи, товарищи, в 99 случаях из ста – ослы». В выражениях Ленин был тоже весьма крут, и за усидчивость когда-то назвал Молотова «каменной жопой».
Товарищи из ЦК для его лечения вызывают «светил» из Германии, но увы. Здоровье его начало сдавать, а страной нужно было управлять и кадры держать в руках, а то ведь вокруг такие «товарищи», что могут завтра и из Кремля выкинуть.
И для того, чтобы упорядочить и усмирить партию, да и себя освободить от рутинной работы, он решил – нужно создать партаппарат, который бы занимался всеми обычными каждодневными делами партии: агитацией, регистрацией, приемом, а также организацией съездов и так далее. И для руководства этой работой ввести должность Генерального секретаря партии. А самым своим надежным «товарищем» он в то время считал Кобу – Сталина. Ему он и поручил организацию всех дел партии.
И Коба не подвел – быстро освоился на новом месте, потому что быстро соображал. Ведь наверху возле Ленина вертелось столько политических авантюристов, таких как Троцкий, Зиновьев, Каменев и других, что ухо нужно было держать востро. Он подумал, что нужно создать аппарат партии, который будет служить и подчинятся только ему – Сталину. Это дело он и поручил своему надежному соратнику, а в дореволюционном прошлом бывшему сапожнику, Лазарю Кагановичу, тоже такому же еврею, как и Зиновьев, Каменев, Бухарин… но еврею донецкого степного каганата с примесью печенежской крови. (Недаром и фамилия у него такая «Каганович»).
А необразованный Лазарь был предан своему «высшему» кагану Сталина и по-ударному включился в эту рутинную, но очень важную для них работу.
Хоть четверка влиятельных вождей революции и была умна, хитра и предприимчива, но «каган» Сталина был дальновидней – он перехитрил их. При помощи сотрудников Кагановича он просеял все ряды партии, отобрал и расставил на влиятельные и ключевые должности своих верных и преданных людей, и навел в рядах руководства партии полный порядок, как у монголо-татар когда-то в орде навел Чингисхан. За каждого кто-то поручался: за одного отвечал целый десяток, а за десяток отвечала сотня «товарищей».
Вот так и следили друг за другом. Но этого хотел и Ленин, ведь среди старых большевиков недовольство его новой экономической политикой нарастало, «товарищи» его не понимали! Он писал в то время Красину, наркому внешней торговли: «Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому. Иностранцы уже теперь взятками скупают наших чиновников… Милые мои, придет момент, и я вас буду за это вешать…».
Вот где проглядывается его стратегия, его истинная цель. А пока нужно обвести вокруг пальца капиталистов, выиграть время, укрепить и прекратить расшатывание рядов партии и для этого он жертвует и прошлой старой свободой слова – демократией партии.
По эго воле Х съезд принимает решение, запрещающее внутри партии всякие фракции и группы. Кто был не согласен – того исключили. Вот поэтому и понадобился ему Сталин на посту Генерального секретаря партии. Ленин был болен, но у Сталина было уже все схвачено. Его молодая жена Надя работала в то время в секретариате у Ленина машинисткой и конечно была в курсе всех указаний и директив, издаваемых Лениным. И видно вождь ценил ее и уважал за скромность. А когда Сталин настоял на том, чтобы она уволилась (по его мнению ей нужно было сидеть дома, растить и воспитывать их малолетнего сына Василия), Ленин недоуменно пожав плечами, лишь сочувственно сказал ей: «Ну что возьмешь с азиата?».
Возможно это увольнение Нади было связано и с другой целью Сталина. Чтобы притупить бдительность своих конкурентов за власть (Троцкого и Каменева), он, чтобы не было к нему придирок, убрал от вождя своих родственников (явных его агентов), но сам втихаря завербовал уже другую близкую к Ленину особу женского пола, его личного секретаря Фотиеву.
А Ленин был уже безнадежно болен, он и сам конечно это вполне понимал. Вот что писала в своих воспоминаниях о нем его родная сестра Мария Ульянова:
«Зимой 1921 года Владимир Ильич чувствовал себя плохо. Не знаю точно когда, но в этот период Владимир Ильич сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст цианистого калия. Сталин обещал. Почему он обратился с этой проблемой к Сталину? Потому что он знал его как человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такой просьбой.
С той же просьбой Владимир Ильич обратился к Сталину и в мае 1922 года, после первого удара. Владимир Ильич решил тогда, что все кончено для него и потребовал, чтобы к нему вызвали Сталина. Эта просьба была настолько настойчива, что ему не решились отказать. Сталин побывал у него действительно минут пять, не более, и когда вышел от Ильича, рассказал мне и Бухарину, что В.И. просил его доставить ему яд, так как время исполнить данное обещание пришло. Сталин обещал. Они поцеловались с Владимиром Ильичом, и Сталин вышел. Но потом, обсудив совместно, мы решили, то надо ободрить Владимира Ильича. Сталин вернулся снова к нему и сказал, что, поговорив с врачом, он убедился, что еще не все потеряно и время исполнять просьбу еще не пришло. Владимир Ильич заметно повеселел, хотя и сказал Сталину: «Лукавите?».
- Когда же вы видели, чтобы я лукавил? – ответил тот.
Они расстались и не виделись до тех пор, пока В.И. не стал поправляться. В это время Сталин бывал у него чаще других».
Вместе с должностью Генерального секретаря партии Ленин ввел для его обслуживания и новый карающий орган политической власти ГПУ – Главное политическое управление при наркомате внутренних дел. Это был все тот же ЧК, только реорганизованный, выведенный из НКВД (наркомат внутренних дел), и подчинялся только лишь Ленину и Политбюро. И так как на Х съезде было принято постановление о недопустимости фракций и различных групп внутри партии, то Сталин сразу же стал применять этот новый карающий орган власти против оппозиции. Вот тут-то Ленин, Троцкий, Каменев и иже с ними схватились за головы, поняв, какую огромную ошибку они совершили, проголосовав за такой документ.
Вся власть, фактически подкрепленная постановлением съезда, теперь перешла в руки одного человека – Сталина. Троцкий несколько раз встречался по этому поводу с выздоравливающим Лениным и тот даже надеялся что-то предпринять для смещения Сталина: написал секретное письмо к очередному съезду, но Фотиева передала его Сталину.
А ОГПУ, тем временем, собирало компрометирующие материалы на своих «высоких товарищей» из ленинской партии и преподносило их товарищу Иосифу Сталину. И ему было о чем поговорить с этими «товарищами». Например, как Калинин и Енукидзе по пьянке развлекались с балеринами Большого театра, как нарком просвещения Луначарский, ошалев от вина и оголенных женских ножек актрис, под их визги ловил их и лапал в темных коридорах у гримерок, пока его и самого пьяного вынесли на руках к автомобилю. О том, как член Политбюро Каменев завел себе новую любовницу и развлекался с ней, и так далее.
Вспоминая те годы, Троцкий пишет в 1923 году: «Во время уже второго заболевания Ленина, видимо в феврале, Сталин на собрании членов Политбюро (Зиновьев, Каменев и автор этих строк)… сообщил, что Ильич вызвал его неожиданно к себе и потребовал доставить ему яду, он предвидел близость нового удара, не верил врачам, которых без труда уловил на противоречиях… и невыносимо мучился… Помню, настолько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьбу, которую он передавал, имела трагический характер, но на лице его застыла полуулыбка, точно на маске.
- Не может быть, разумеется, и речи о выполнении этой просьбы, - воскликнул я.
- Я говорил ему все это, - не без досады возразил Сталин. – Но он только отмахивается. Мучается старик, хочет, говорит, иметь яд при себе. Прибегнет к нему, если убедится в безнадежности своего положения. Мучается старик, - повторил Сталин…
У него в мозгу протекал, видимо, свой ряд мыслей».
В июле 1923 года все вожди и члены ЦК разъехались в разные места отдыхать и лечиться. Ленин еще находился в Горках, а Зиновьев и Бухарин уехали отдыхать в Кисловодск. В Москве остались лишь Сталин и Каменев. Вожди боялись и следили друг за другом. Они понимали – Ленин слаб и безнадежен, скоро придется делить власть. Кто вместо Ленина встанет у руля этой власти: Сталин или Троцкий? И тот и другой мог их уничтожить как конкурентов. Но Сталин противостоял Троцкому – это был его личный враг еще с гражданской войны. И потому, покуда Троцкий находился в Кремле, в Кабинете и в составе Политбюро, Сталин в борьбе против него был им нужен. Но им все же захотелось уравнять с ним свои возможности и, отъезжая в отпуск, они написали ему… предлагали ввести в Секретариат для консолидации Зиновьева, Троцкого, Сталина.
В ответ получили: «…Счастливые вы, однако, люди. Имеете возможность измышлять на досуге всякие небылицы… а я тяну здесь лямку, как цепная собака, изнывая. Причем, я же оказываюсь виноватым. Этак можно извести хоть кого. С жиру беситесь, друзья мои. И. Ст.». «Вы что, готовите разрыв? Дней через десять уезжаю в отпуск (устал, переутомился). Всего хорошего».
И они испугались: уедет Сталин, придет Троцкий и еще неизвестно, кто будет лучше. Но еще они боялись, что им придется и «вкалывать», как писал Сталин, засучив рукава, а этого они больше всего боялись, да и делать не умели. Всю работу по управлению государством на своих плечах нес Сталин. И если бы он ушел, им было бы не сладко… И они пишут ему: «Разговоры о разрыве – это же, конечно, от Вашей усталости. Об этом не может быть и речи…».
Но с июля 1923 года начал выздоравливать Ленин. Он стал ходить, опираясь на палку… а в октябре к нему начала возвращаться и речь. Крупская об этом написала: «В один прекрасный день он сам отправился в гараж, сел в машину и настоял ехать в Москву… Там он обошел все комнаты кремлевской квартиры, зашел к себе в кабинет, заглянул в Совнарком. Разобрал свои тетради, отобрал три тома Гегеля… потом захотел поехать по городу. На другой день стал торопить обратно в Горки. Больше о Москве разговора не было».
Предчувствуя, что скоро покинет этот мир, он прощался с Москвой. Но видно это была не только его последняя прощальная поездка. Он ехал еще за чем-то, чтобы отыскать что-то. Но не нашел… Это было, скорее его письмо к съезду, в котором были выписаны правдивые характеристики на Троцкого, Сталина и всех других членов Политбюро, будущих претендентов на его должность и место, и эти характеристики были совсем не лестные. А ведь они думали, что так хорошо знают Ленина. Знать то знали, а вот характеристики оказались не в их пользу.
В тот раз в машине с Лениным ехали и его сестра Мария Ильинична. Она и рассказала потом доктору:
«Всю дорогу из Горок Ленин подгонял шофера, чего прежде никогда не делал… Выйдя из своего кабинета в Совнаркоме, Ленин потом прошел в свою квартиру, долго искал там какую-то вещь и не нашел. Ленин пришел от этого в сильнейшее раздражение. У него начались конвульсии».
После этой поездки Ленин больше не проявлял уже такого интереса к политике и не порывался еще раз съездить в Москву. Для него такое путешествие было бы уже непосильным. И он смирился.
А секретное письмо, адресованное съезду, было у Сталина, и с характеристиками Ленина он ознакомил всех членов Политбюро: Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина. После того, что они прочитали о себе, им самим уже не хотелось оглашать это письмо… Хитрый грузин на это и рассчитывал. Он сыграл на их щепетильности и не ошибся. Но, как оказалось, они своим молчанием подписали себе смертный приговор. И не только себе, а всей «ленинской гвардии».
Что же было в том письме? Анненков, который потом работал в Институте Ленина, как то сказал, что он вроде бы видел черновики записей Ленина. Это были мысли «как обмануть глухонемых». Так Ильич называл капиталистов. Вот текст его слов: «В погоне за прибылью, капиталисты всего мира захотят завоевать советский рынок, ослепленные жаждой наживы, они будут готовы закрыть глаза на нашу действительность, превратиться в глухонемых. Таким путем мы получим от них продукты и деньги, чтобы создать армию, их капиталы доведут ее до совершенства для будущей победоносной атаки против наших же кредиторов. Заставим «глухонемых» трудиться для их собственного уничтожения, но для этого надо сначала окончательно превратить их в глухонемых».
А план действий был таков: сначала НЭП, фиктивное отделение правительства от партии, восстановление отношений со всеми странами – «сделайте все, чтобы глухонемые поверили» и так далее.
За этим текстом Ленин, видно, и приезжал. В нем были, конечно, и характеристики… Но когда он понял, что Сталин его опередил, сильно расстроился. Понял, что теперь он уже ничего не исправит – все его действия под контролем, он узник Сталина. И эта безвыходность окончательно подорвала его силы.
Состояние его здоровья начало стремительно ухудшаться. Ну что ж, это неизбежно, и к смене лидера нужно готовиться. Сталин считал себя достойным продолжателем его учения. Он прекрасно усвоил принципы ленинской политики, его тактику добреньких – одурачивания и завлечения в мышеловку «глухонемых», то есть, капиталистов, как во время НЭПа. И его коварную стратегию, истинную тайную цель задуманного плана – уничтожения потом этих же капиталистов, когда они спасут и поставят на ноги советскую экономику, о котором он не говорил даже своим близким «товарищам», как, например, об истинных характеристиках на них в секретном письме к съезду.
До сих пор Сталин был в тени – мелькали другие. Но чтобы самому засиять, возвеличиться, нужно возвеличить своего учителя. Его репутация должна быть безупречной. И Сталин, пока еще жив вождь, открывает к нему доступ, то есть посещения его в Горках различными делегациями, после которого вдруг заявил, что по просьбе трудящихся «товарищей из провинции», когда Ильич умрет «… не хоронить его. Необходимо, чтобы Ильич физически остался с нами».
Молотов вспоминает: «Крупская была против. Решением ЦК мы это сделали – Сталин настоял».
Естественно, по желанию народа. Тот же хитрый принцип привлечения «глухонемых», но теперь уже не капиталистов, а товарищей к работе на него, ослабления их авторитета влияния на народные массы, а затем и уничтожения их.
Троцкий в это время понял замысел Сталина и заболел, его отправили лечиться. И когда с Ильичом случился последний приступ, у его постели оказался лишь один Бухарин, который тоже находился в Горках – лечился. Он говорил: «Когда я вбежал в комнату Ильича… он делал последний вздох. Его лицо откинулось назад, страшно побледнело, раздался хрип, руки повисли».
Так и не успел Бухарин услышать последнее слово вождя. А Коба мыслил: это хорошо, значит, нечего ему будет сказать народу, а такого «глухонемого» легче отлучить и убрать из партии, но это нужно сделать потом законно, руками его же товарищей.
Хоть Троцкий и говорил об отравлении Ленина ядом, но заключение врачей после вскрытия было таково: «Окончательный диагноз отметает версии о сифилитическом характере болезни Ленина или отравления его мышьяком. Это был атеросклероз с преимущественным поражением сосудов мозга. Они настолько объизвествились, что при вскрытии по ним стучали металлическим пинцетом, как по каменным. От этой болезни умерли и родители Ленина».
Вот и все, настоящего, живого Ленина уже нет, теперь нужна великая, яркая память о нем: мавзолей, народная молва и свет его великого учения, в лучах которого самому быть и казаться безупречным. А как же иначе, ведь мы исполняем заветы Великого Вождя! И под этой маркой можно делать все, что хочешь. Все будут молчать, даже бывшие маленькие вожди революции, его соратники – соперники. Вот она фабрика «глухонемых» - молчаливое согласие! А что делать? Или ты враг и идешь против самой «истины» - всенародного учения Ленина. И будешь распят…
Теперь нужно подумать, кто же станет преемником Ленина. Естественно, тот, кто всегда поддерживал его, заботился о нем и был кадровым организатором его партии, кого он часто посылал на фронт делать черновую работу, «расчищать конюшни» военного ведомства Троцкого. Конечно, и другие близкие соратники Ильича тоже имели какое-то право быть избранными на Главный пост, но у них был один явный недостаток, который не давал им таких шансов – они часто спорили с Ильичом, и были не совсем согласны с его политикой, а значит, недопонимали его учения. Вот и все. А дальше – дело партийной техники: кадровый аппарат был в руках у Генсека Сталина, а значит, и все в партии будут голосовать за него, иначе – исключение. Ведь на его стороне закон – решение съезда, принятое еще при Ленине, о недопустимости раскола и образования фракций в партии. К тому же, и ГПУ работает исправно.
На очередном съезде после зачтения письма, в котором Ленин ругает его за грубость, он делает верный ход – просит об отставке, но Троцкий, Каменев и другие, боясь друг друга, голосуют за него и он остается.
Ленин уже покоился в мавзолее, а среди его соратников продолжалась непрестанная борьба за власть. Мавзолей был красив: мрамор, порфир, лабрадор, колонны из разных пород гранита.
Профессор Збарский, главный специалист по бальзамированию вождя, рассказывал: «Крупская жила на территории Кремля и часто заходила в Мавзолей. Однажды, за полгода до своей смерти она пришла, стояла, долго всматривалась, потом сказала: «Он все такой же, а я так старею».
Время НЭПа завершилось. Страна, словно проснувшееся и освещенное ранним весенним солнцем нераспаханное поле, поднималась и готовилась к новому рабочему дню. А кто же засеет, кто вдохновит и возглавит эту страну? Он – Сталин. Надо продолжать начатое еще при Ленине строительство нового Советского государства.
Сидя в тиши своего кабинета, он думал и изучал труды Ленина. И на одной из книг написал такие изречения, объясняющие ход его мыслей и дальнейших поступков: «Первое – слабость, второе – лень, третье – глупость – единственное, что может быть названо пороками. Все остальное при отсутствии вышесказанного – добродетели!».
То есть, в жизни можно делать и иметь все, кроме этих трех недостатков. Поэтому он впоследствии безжалостно и громил всех своих оппонентов и недоброжелателей. Надо было поднимать и развивать промышленность, строить новые заводы, электростанции, такие, например, как Днепрогэс, новые города. Нужны были деньги, средства, рабочие руки. И хлеб в первую очередь, чтобы накормить работающее голодное население промышленных городов. Где все это взять? Естественно, у крестьян. Ведь Россия-то в основном еще до революции была исконно крестьянской аграрной страной, и хлеб был, но крестьяне так просто, даром, хлеб отдавать вовсе не хотели… И по его приказу отряды рабочих и беспощадных чекистов пошли по деревням, конфискуя и выгребая у крестьян последний оставшийся хлеб.
Об этом периоде тогда еще молодой Молотов пишет:
«Выкачивали хлеб у всех, у кого был… 1 января 1928 года я был на Украине – выкачивал хлеб. «Ну я бы тебя расцеловал, как ты там действовал», - сказал Сталин. Ему самому тоже захотелось поехать».
И он поехал. Но поехал в Сибирь: в Барнаул, Омск и Новосибирск, а из поездки вернулся злой до неузнаваемости. Сталин думал, что он теперь уже самый известный всему миру человек после Ленина и надеялся, что легко сагитирует этих заядлых сибирских мужичков-кержаков сдавать хлеб за бесценок. И когда он в одном селе на собрании начал всех призывать сдать хлеб, кто-то из тех крестьян и крикнул ему: «А ты, Кацо, спляши нам лезгинку – может, мы тебе хлебца и дадим».
Потом Молотов напишет: «Из Сибири он привез постановление: если кулак не сдает хлеб в размерах, какие для него положены – применять репрессивные меры. Он довольно крепко «нажал». И выкачал-таки хлеб». И после этого он заговорил о коллективизации. Это вызвало ярость и истерику у Бухарина. Бухарин не хотел насильной коллективизации. «… Это ведь несет угрозу союзу пролетариата с крестьянством», – говорил он, ссылаясь на Ленина.
Но Сталин был непреклонен. Он собрал пленум ЦК и всем объявил в своем выступлении: «Продвижение к социализму… не может не вести к обострению классовой борьбы». А если идет классовая борьба, значит, нужен террор. Вот что означала эта короткая и непонятная неграмотным сельским мужикам фраза.
С этого момента и началась у них с Бухариным непримиримая идейная война. Бухарин призывал бывших своих врагов Каменева и Зиновьева заключить с ним союз против Сталина. Встретившись с ними, он возбужденно говорил: «Это Чингисхан… беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти, меняет теории ради того, кого в данный момент следует убрать… Мы с ним разругались до «лжешь», «врешь» и прочее…». Затем Бухарин объяснил, в чем суть их разногласий:
- Его линия такая: капитализм растет за счет колоний. Колоний у нас нет, займов нам тоже никто не даст. Поэтому наша основа – это дань с собственного крестьянства… Сталин понимает, что будет сопротивление. Отсюда и тезис: «…чем больше будет расти социализм, тем больше будет сопротивление…».
- Давайте объединимся, - говорил Бухарин Каменеву.
Тот сначала раздумывал, а потом спросил:
- А каковы ваши силы?
- Я, Рыков, Томский и Угланов. Питерцы вообще с нами, не испугались… Ворошилов с Калининым изменили нам в последний момент.
Каменев понял, что такими силами не сломишь Сталина и он, подумав, отказался. «Союз с Бухариным бесперспективен», - решил он, но не сказал вслух.
Время словно остановилось, в правительстве шли горячие споры, но жизнь в государстве продолжалась. А что же происходило в семьях вождей…
После того, как жена Сталина, Надежда Аллилуева, уволилась по беременности из секретариата Ленина, она родила Иосифу сына, ушла в тень и стала заниматься своей семьей. В 1921 году ее хотели исключить из партии за неактивность, но тут за нее вступился ее шеф, Владимир Ильич, и ее все-таки оставили в партии, но перевели в кандидаты.
Имя Сталина тогда еще ничего не значило. Дома Сталин был тираном. Не раз Надя жаловалась на него своим близким.
«Третий день молчит, ни с кем не разговаривает и не отвечает, когда к нему обращаются – чрезвычайно тяжелый человек…».
Сначала она полностью подчинялась мужу, но потом стала проявляться ее аллилуевская особенность характера – вспыльчивость. Эта их черта являлась семейной, приобретенной, видно, от примеси цыганской крови.
Семья Сталина жила в Подмосковье в имении бывших нефтяных королей Зубаловых. С ними жил и старших сын Иосифа от первой жены – Яков, который был тоже очень молчаливым и вспыльчивым. Сталин его не любил, и поэтому Якову было не очень уютно жить в новой семье отца, и он решил жениться и уйти от них. Но отец был настолько суров, что запретил ему это делать и даже посмеялся над ним. Яша почти никогда не принимал участие в оживленном разговоре. «Исключительно спокоен и одновременно вспыльчив», - говорил о нем его друг, который учился с ним вместе в Кремлевской школе военных командиров.
После такого разговора с отцом, Яков вспылил и хотел застрелиться, но только ранил себя. А, выздоровев, покинул дом отца и уехал в Ленинград к родственникам Нади Аллилуевой. Узнав об этом, Сталин сказал ей: «Передай Яше от меня, что он ведет себя как хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть ничего общего. Пусть живет где хочет и с кем хочет».
Вот каков был его отец – не жалел ни своих, ни чужих! Да, его почти никогда и не было дома – он с утра и до вечера пропадал на работе в суровом мужском обществе своих соратников по партии. Всех женщин, находящихся не при должности и не занимавшихся общественной деятельностью он называл «бабами». И это было обидно для Нади. Она ведь не работала. Ненадолго ее в свой секретариат взял Орджоникидзе, но вскоре она опять забеременела и ушла с работы.
К Сталину из Тбилиси часто приезжал в гости брат его первой жены, Алеша Сванидзе, с женой Машей и Надя с ней очень подружилась, переписывалась. Ведь обе они были несчастными женами бывших «стареющих революционеров».
Она писала Марии: «Я в Москве решительно ни с кем не имею дела. Иногда даже странно: за столько лет не иметь приятелей, близких. Но это, очевидно, зависит от характера. Причем странно: ближе чувствую себя с людьми беспартийными, женщинами, конечно… Это объясняется тем, что эта публика проще, конечно… Страшно много новых предрассудков. Если ты не работаешь – то уже «баба»… Иосиф просит передать вам поклон, он к вам хорошо относится (говорит – «толковая баба»». Не сердитесь – это его обычное выражение («баба») по отношению к нашему брату».
Вот таков был он – Сталин. У них были конфликты – они ссорились, и потом по нескольку дней не разговаривали друг с другом. В это время она даже называла его на «вы», на что он сильно обижался.
Но теперь, когда она родила ему второго ребенка – дочку, да еще такую светленькую, белокурую, он был этому очень рад, назвал ее именем Светлана и любил ее больше всех своих детей. Странно, не правда ли? Не поймешь этих вождей: то они грубят женщинам, называя их «бабами», то любят своих дочерей. Как говорил Ленин: «Азиат! Что с него возьмешь».
Надя, наконец, поняла, что от нее хотел Иосиф – чтобы она не была «бабой». Он не хотел краснеть за ее бездеятельность перед своими товарищами. И она пошла учиться в Промышленную академию по тонкому совету Бухарина – до этого Николай Иванович был их другом и частым гостем в их доме.
И этот вопрос нужно рассмотреть особенно внимательно. Вожди революции, они ведь скрытные люди, по крайней мере, свои стратегические планы никому не рассказывают (они ведь все-таки учились у Ленина). Почему Бухарин посоветовал Наде поступить на учебу в Промакадемию? Особой склонности к труду в любой области промышленности у нее, как видим, не проявлялось. Тут дело, скорее, было в том, что не имея возможности повлиять на Сталина в крутых и открытых партийных сражениях в вопросах политики, правые, в том числе и Бухарин, решили идти на него окружным путем – перевоспитать его жену. Сделать ее агентом своего влияния, чтобы она дома день и ночь зудела своему упрямому мужу о неправедности его поступков, несогласием с его политикой. От этого Сталин часто бесился, нервничал и ссорился с Надеждой.
И это очевидно так. Потому что в то время почти весь преподавательский состав Промакадемии был сплошь «пробухаринским». Они полностью поддерживали взгляды говорливого и либерального Бухарина. И это уже явно видно из писем самой Надежды. Учась в академии, она стала интересоваться вопросами политики, перестала быть «бабой». Вот одно из ее писем:
«Дорогой Иосиф! Молотов заявил, что партийный отдел «Правды» не проводит линию ЦК… Выступал заведующий отделом Ковалев. Серго не дал ему договорить до конца, стукнул традиционно кулаком по столу и стал кричать: «До каких пор в «Правде» будет продолжаться «ковалевщина»!» Я знаю, ты очень не любишь моих вмешательств, но мне все же кажется, что тебе нужно вмешаться в это заведомо несправедливое дело…».
Он сразу понял «откуда ветер дует». И ответил, вроде бы соглашаясь, но с выводами…
«Татька! (так он часто ласково называл ее детским именем). Думаю, ты права. Если Ковалев и виновен в чем-либо, то бюро редколлегии «Правды» виновно втрое… видимо, в лице Ковалева хотят иметь козла отпущения. Целую Татьку кепко, очень много кепко». (Так говорила его маленькая любимая дочка Светлана).
И тут нужно отметить одно обстоятельство, что до этого Главным редактором «Правды» был именно Николай Бухарин. О влиянии на Промакадемию правой бухаринской оппозиции говорят и сами вожди этого движения. Вот отрывок из покаянного письма одного из них – Угланова: «Весь 1929 год мы пытаемся организовать кадры своих сторонников. Особенно мы напирали на закрепление правой оппозиции в Промакадемии».
А вот еще, казалось бы, невинное письмо Нади…
«В отношении успеваемости у нас определяют следующим образом: кулак, середняк, бедняк. Смеху и споров ежедневно масса. Словом, меня уже зачислили в правые…»?!!
А Сталин сделал вывод: правые, то есть бухаринцы, пытаются воздействовать на него через его жену, разоряя его семью, его опору, заставляя нервничать и делать неверные шаги. Это тонкий ход, сродни методам тайных масонских лож, захвата верховной власти скрытой оппозицией.
«Не выйдет, братцы! Зашибу! Но прежде поиграю с вами», - думал он.
Теперь они постоянно ссорились с Надей, когда оставались надолго наедине – сводили друг друга с ума обидами. Но благо, в повседневной, требующей быстрых решений жизни, домой он возвращался поздно, времени на разговоры с Надей у него уже не хватало. Он лишь выпивал чай и ложился спать. Вот как изменяет людей время и борьба за власть!
Раньше Бухарин был у них частым гостем. Дети в нем души не чаяли. Он приносил им на дачу разных забавных зверюшек – по комнатам тогда бегали то ящерицы, то колючие ежи, а на балконе у них жила даже ручная лиса, которую подарил Бухарин. «Это было забавно», - вспоминала потом Светлана Иосифовна, дочь Сталина.
Когда Николая Ивановича расстреляли, вся эта детская радость исчезла, стало сразу как-то тихо… лишь по обезлюдевшим комнатам долго еще бегала потом, сиротливо поглядывая на всех, рыжая лиса Бухарина.
С поступлением в Промакадемию Надежды, начались проблемы в семье – она перестала быть «бабой», начала интересоваться событиями кипящей вокруг нее жизни… Раньше их дача в Зубалове была как отдельный, защищенный от всех невзгод, тихий островок среди океана, где отдыхал вождь и его семья, была прислуга. А все дела происходили где-то там, далеко-далеко…
Теперь же Надя как бы проснулась, она действительно симпатизировала Бухарину, разделяла его взгляды, связанные с коллективизацией, более мягкие и не призывающие к насилию над крестьянами. Многие это знали. Молотов потом говорил: «Чтобы она пошла за Бухариным, это маловероятно. Но она, конечно, поддалась влиянию Бухарина».
Конечно, она переживала и говорила об этом Сталину. Но в политической борьбе он был неумолим: не жалел ни своих, ни чужих. И здесь Бухарин был для него уже не как несогласный с ним в чем-то товарищ, а враг! Потому что он своим несогласием тянул за собой какую-то часть людей – строителей его страны, и сеял недоверие к его власти. А времени на уговоры, считал Сталин, у него уже просто не было. И он поступал не по совести, а по целесообразной необходимости. Так надо, иначе опередят. Вот и все… а Надя вмешивалась… От этого и возникали скандалы. Обидевшись, они потом по нескольку дней ходили и не разговаривали друг с другом. А если и говорили, то она его называла на «вы», а он ее на «ты». И обижались они надолго, но это все же была не ненависть, а любовь двух горячих, но непохожих друг на друга сердец.
Видно, от такой жизни она и заболела в 1930 году – была боль внизу живота, болел и желудок. И дело было уже не в нервах, а было что-то посерьезней… Как бы не рак… Испугавшись, Сталин отправил ее в конце июня лечиться в Германию, а в письмах писал ей: «Дела идут неплохо. Очень скучаю без тебя, Таточка, сижу дома один как сыч… приезжай скорее. Целую». «… Но если интересы здоровья требуют, оставайся подольше», - писал он в следующем письме.
Но видно со здоровьем у нее было не совсем хорошо, потому что она осталась долечиваться в Германии до конца лета. Там работал в торгпредстве ее брат Павел, он-то и подарил ей тот злополучный маленький и почти игрушечный пистолет, дамский маузер. С чего бы это? Видно, диагноз у нее был неутешительный и она ему пожаловалась… А может быть она без оружия боялась вечером ходить по улицам Карлсбада. Может. Все может быть! Кто сейчас на это ответит. Даже Сталин, когда свершилась трагедия, все повторял, обвиняя Павла: «Ну, нашел, что подарить».
А может быть было что-то другое. Чувствуя, что Иосиф стал к ней остывать после частых ссор с ней и ее сочувствия «правым», стал чаще поглядывать на других красивых женщин, не имея с ней половой близости из-за ее болезни. И она, боясь, что ее могут в конце концов когда-то отвергнуть и отправить куда-нибудь подальше, например, в Сибирь, как потом и случилось с женой Молотова и некоторыми другими женами видных советских начальников (например, Руслановой), она и решила обзавестись оружием. Чтобы уйти от него навсегда, если придется, свободной, гордой и молодой…
Но пока еще до этого не доходило. Осень 1931 года они встретили вместе, и как всегда поехали вдвоем отдыхать в Сочи, но потом она уехала оттуда раньше, ссылаясь на занятия в Промакадемии. Опять, видно, была ссора.
В 1932 году они снова уехали отдыхать в Сочи, но теперь уже с детьми. И она опять вернулась раньше его…
Он входил во вкус. Поглядывал на других женщин и те ему отвечали взаимностью. А как же иначе – он ведь был вождь – повелитель. Ему было все позволено… А ему стала нравиться роль покорителя женских сердец. А может быть он просто играл на ее нервах, хотел, чтобы она его ревновала. Их дочь, Светлана Аллилуева, вспоминает: «Маме все чаще приходило в голову уйти от отца». Вот и сейчас, когда он один вернулся в Москву, напряжение в их семье достигло самой высокой точки. Он начал ее просто ненавидеть. И все чаще у него стали происходить романы с другими женщинами. А она, ревнуя его, кричала ему во время очередного скандала: «Мучитель ты, вот ты кто! Ты мучаешь собственного сына (Якова), мучаешь жену и весь народ замучил…».
Прощание… Растоптанная роза любви
8 ноября 1932 года был праздничный вечер в Кремле у Ворошиловых, Надя была весела и очень к нему готовилась.
Анна Сергеевна, сестра Надиной бабушки, рассказывала об этом вечере: «Надя обычно строго ходила – с пучком волос, а тут она сделала новую прическу, модную… Кто-то из Германии привез ей черное крепдешиновое платье, и на нем были аппликации розами. Был ноябрь, но она заказала к этому платью чайную розу, она была у нее в волосах. И Надя закружилась в этом платье передо мной, спрашивая: «Ну как? Ну как?»
Она хотела удивить или ублажить своего Иосифа. А может быть доказать ему, что она еще красива и чего-то стоит, что он слишком рано бросает ее и крутит романы с другими.
На балу у Ворошилова было много народа. Надя не танцевала, хотя многие мужчины ее приглашали. Сталин тоже не танцевал, он был сильно пьян и сидел за столом. Надя сидела у патефона и меняла пластинки. Люди танцевали, и было весело. А потом произошло вот что. Жена наркома Егорова, известная всем крутильщица романов, начала заигрывать с ее Иосифом. Надя увидела это и в отместку ему начала тоже кокетничать с другими мужчинами. И когда сели за стол, Сталин сел почему-то напротив.
Вспоминает Молотов: «Сталин скатал комочек хлеба и на глазах у всех бросил этот шарик в жену Егорова (а вернее в ее декольте). Я это видел, и будто бы это сыграло роль».
Надя тоже сидела и все видела, она еле сдерживалась. Но вот ее пьяный супруг крикнул ей: «Поставь мне песню «Сулико». Она сделала вид, что не услышала. Взбунтовалась. Еще бы, в разгар веселья включить заунывную, почти траурную «Сулико» - это уже слишком. И она продолжала крутить другие пластинки. Сталин вспылил, крикнул ей: «Эй ты!», и бросил в нее апельсиновой коркой (такие у него были грубые манеры разговаривать). И она, до сих пор терпевшая и сдерживавшая себя, взорвалась и ответила ему: «Я тебе не какая-то «эй ты», а жена. Выскочила из-за стола и убежала».
И дальше продолжает Молотов: «Она была в то время немного психопаткой. С того вечера она ушла с моей женой. Они гуляли по Кремлю, и она жаловалась моей жене: «То не нравится, это не нравится… и почему он так заигрывал? А было все просто: немного выпил, пошутил, но на нее подействовало».
Так говорил и объяснял все Молотов, зависимый от товарища Сталина человек. А вот утверждение Анны Лариной (жены Бухарина): «8 ноября Николай Иванович видел ее в Кремле на банкете… Как рассказал Николай Иванович, полупьяный Сталин бросал в лицо Надежды Сергеевны окурки и апельсиновые корки. Она не выдержала такой грубости, поднялась и ушла. Они сидели в тот вечер друг против друга – Сталин и Надежда. А Николай сидел рядом с ней. Утром Надежда была обнаружена мертвой».
Сталин в тот вечер покинул квартиру Ворошиловых где-то к утру. И видно у них с Надей произошел серьезный разговор.
Когда утром экономка понесла ей утром завтрак и стала стучать в дверь, она не отозвалась. И когда экономка открыла дверь и вошла в спальню, она нашла ее мертвой… Алая роза, которая была в волосах у Нади вечером во время бала, лежала на полу спальни перед дверью. Видимо в эмоциональном порыве она бросила ее у порога, едва вбежав в комнату. Она понимала, что это уже все! У них с Иосифом и до этого были натянутые отношения… А тут еще ее болезнь (а как не болеть, если она сделала 10 абортов), постоянная головная боль.
Дочь Светлана пишет: «Мама как-то сказала, что ей уже ничего не хочется, даже жить». Вот и мотив. А дальше ее самоубийство сделали государственной тайной. Ходили сплетни, что когда Сталин на похоронах подошел к ней проститься, то будто бы в ярости оттолкнул гроб.
Но это не верно. Пишет в своих воспоминаниях Молотов: «Я никогда не видел Сталина плачущим, а тут у гроба у него катились слезы». Он ее любил и она очень любила Сталина – это факт… Гроб он не отталкивал, как говорили злые языки, а подошел и сказал: «Не уберег».
«А на похоронах он попросил… не закрывать крышку. Приподнял голову Надежды Сергеевны и стал целовать», - вспоминает Анна Ларина.
Дочь Сталина Светлана в своей книге пишет, что ее няня незадолго до смерти все ей рассказала – хотела исповедаться.
«Отец обычно ложился у себя в кабинете или в маленькой комнате с телефоном возле столовой. Он в ту ночь спал там, поздно вернувшись с того самого праздничного банкета, с которого мама вернулась раньше… Ее обнаружила мертвой экономка Каролина Тиль. Она принесла ей завтрак и вдруг, вся трясясь, прибежала в детскую и позвала няню… Мать лежала вся в крови у кровати – в руках у нее был маленький пистолет, дамский маузер, подаренный Павлушей. Побежали звонить начальнику охраны, Авелю Енукидзе, жене Молотова Полине, близкой маминой подруге… Пришли Молотов и Ворошилов…».
Вот так все и происходило тогда, как говорила няня. Возможно, на тот праздничный вечер Надя возлагала большую надежду. Да! Она готовилась к нему как на первое свидание с любимым.
С красной розой в волосах, в новом платье, с модной прической она хотела как бы сказать ему: «Смотри и вспомни Петроград, раскаленный вагончик под Царицыным, вспомни наши встречи, нашу фронтовую жизнь, ведь я еще молодая, красивая и как прежде люблю тебя… Зачем же ты ищешь других?».
Но вышло совсем по-иному: вместо радостной встречи с любимым, она получила плевок – удар в самое сердце! Болезнь, расшатанные нервы, невнимание мужа, оскорбление и его предполагаемая измена… Этого она явно не выдержала, вскипела ее цыганская кровь и, вбежав в комнату, она кинула на пол свою алую розу, выхватила пистолет и, направив его на себя, спустила курок… И все… кончилась ее жизнь, кончились ее мучения…
Но не закончилась дьявольская одержимость Сталина. Теперь, как Иван Грозный, он винил уже не только себя, а и всю бухаринскую оппозицию во всех смертных грехах за то, что они отняли у него любимую жену, настроив ее против него. Теперь он готов был карать их безжалостно и беспощадно.
Но это было только частью его безумно-дьявольского плана. Идея его шла еще от великих вождей революции – Ленина и Троцкого. Изучая их сочинения, Сталин сделал вывод, да и сам Ленин часто говаривал, издеваясь над старыми большевиками, что «…революционеров в 50 лет следует уже отправлять к праотцам».
В этих шутливых, но жестких словах кроется какая-то доля правды. Любая партия создается ее создателями под некий идеал, некоего вождя, который несет какую-то свою идею, прикрытую борьбой за счастье и волю народа. И пока человек молод, он энергичен, смел и решителен или фанатичен. Это касается также и целого поколения приверженцев какому-то определенному вождю (не смотря на возраст). Но каждое революционное поколение со временем стареет, обрастает друзьями и становится на определенном рубеже препятствием к дальнейшему развитию той идеи, которую они вынесли на своих плечах. То есть, утрачивает энтузиазм и дряхлеет, а это и происходит в 50 лет. Отсюда и вывод вождя…
Для Ленина и большевиков в октябре 1917 года победить было нужно любой ценой, и кто этому способствовал, того и брали в партию, но совершив революцию и победив, нужно было строить новое государство, а для этого уже требовались специалисты, профессионалы, грамотные люди. А среди революционеров таких было: раз, два и обчелся… Вот, например, докладная Георгия Маленкова в ЦК КПСС на февраль 1947 года.
«Среди секретарей обкомов низшее образование имеют 70%, среди секретарей райкомов и того больше – 80%».
И ученик Ленина, Сталин, знал, что кадровый вопрос решает все. Смена назрела, время менять старые кадры на новые - квалифицированные и преданные только ему, Сталину. А от старых сентиментальных ворчунов нужно избавляться. Но как? Они ведь будут сопротивляться, отстаивать свои идеалы, прежние идеи ушедшего вождя, и будут будоражить весь народ.
И чтобы этого не допустить, нужно «устранять» их радикально, выкорчевывая даже их корни. И это можно сделать только репрессиями. И еще, вспоминает М. Сванидзе: «Думаю, при всей его трезвости, его все-таки трогала любовь народа к своему вождю. Тут не было ничего подготовленного, казенного. Он как-то сказал об овациях, устраиваемых ему: «Народу нужен царь, тот, кому они смогут поклоняться, во имя кого жить и работать».
«Однажды на ужине у Кирова Сталин сказал, - вспоминает старый большевик Чагаев: «Учтите, веками народ в России был под царем, русский народ царист, русский народ привык, чтобы во главе был кто-то один».
Вот она, его Идея. Теперь, когда революция совершена и полуграмотные старые революционеры ему не нужны, надо уничтожить всю эту элиту – ленинских гвардейцев, создать свою, преданную ему элиту, и стать «новым русским царем», то есть Вождем, которому беспрекословно будут подчиняться все, все, все без исключения…
Политическая обстановка в стране напряженная, действует оппозиция. Она и поможет ему стать новым русским царем. Для этого нужно только одно – подготовить и свершить какую-то очень громкую акцию. Например, убийство оппозицией какого-нибудь видного деятеля партии, например… Кирова! Да. Но он ведь его друг. Дорогой человек? Ну и пусть! Ради великой идеи можно пожертвовать и друзьями. Верша историю, он не жалел ни своих, ни чужих. Как тогда в гражданскую под Царицыным затопил в крови расстрелянных город, но навел порядок.
Пока была жива Надя, она сдерживала его от этих кардинальных безумных идей. А он ее любил, это было точно… Тосковал о ней… Так и остался вдовцом до конца своей жизни. В своем дневнике его подруга юности М. Сванидзе пишет: «Заговорили о Яше. Тут он опять вспомнил… «Как же это Надя, так осуждавшая Яшу за этот его поступок, могла сама застрелиться? Она очень плохо сделала, она искалечила меня… Как она могла оставить двоих детей? Что дети? Они ее забыли через несколько дней. А меня она искалечила на всю жизнь».
Но теперь Нади не было и никто его не сдерживал. И действия начались…
1 декабря 1934 года. Ленинград, Смольный. Киров только что приехал из Москвы, где они вместе со Сталиным были на спектакле в Большом театре. Он шел по коридору Смольного еще полный размышлений о встрече с вождем и другом. И когда он свернул в узкий коридор и направился к своему кабинету, от стены отделился какой-то человек с портфелем, и достав из портфеля револьвер выстрелил в него. Как ни странно, рядом не оказалось никого, даже охраны Смольного, а это уже совсем странно. Выбежавший на звук выстрела из кабинета, секретарь горкома Чудов бросился к Кирову, но тот был уже мертв… С того момента и началась эта великая трагедия всего русского народа – репрессии.
И были они бесконечны как внезапные бури на море. И была уничтожена полностью почти вся оппозиция, то есть старая ленинская гвардия, а потом и ее последователи…
Об этом пишет Молотов: «До 1937 года мы все жили с оппозицией. После… уже никаких оппозиционных групп! Сталин взял на себя все это трудное дело, но мы помогали. Сталин хотел, чтобы 1937 год стал продолжением революции… в сложной международной обстановке».
Убийство Кирова нужно было как зацепка для расправы над оппозицией. И все должно было выглядеть как ответ на ее действия. И выглядеть правдиво…
Получив сообщение о смерти Кирова, он той же ночью вылетел вместе с Молотовым, Ежовым и Ягодой в Ленинград. Сотрудник аппарата Орлов описывает: «Их встречали сотрудники НКВД. На вокзале после доклада Сталин молча ударил по лицу руководителя местных чекистов Медведя, говоря: «Не уберегли Кирова».
Приехав в Смольный, он начал сам проводить расследование: оказалось, что убийцу Кирова направляли, вели к убийству… Николаев, бывший спившийся партийный функционер, безработный, которого бросила жена, работавшая у Кирова секретарем. Она, вроде бы, была любовницей Кирова и за это бывший муж, якобы в порыве ревности, и выстрелил в Кирова, убив его. Все шло по правилам, как надо, и тут Сталин спросил Николаева:
- Где вы взяли револьвер?
Николаев в какой-то прострации, указав на заместителя начальника ленинградского НКВД ответил:
- Что вы спрашиваете у меня? Спросите у него.
- Уберите его, - сказал Сталин, и как только того увели, он, глядя на Ягоду убийственно грубо бросил ему в лицо: «Мудак».
Это значило, что дни его сочтены – глупый начальник не подходит требованиям хозяина и должен уйти в тень, уступив место более молодому и смышленому «товарищу», то есть своему заместителю Ежову…
После этого начались многочисленные аресты и допросы членов троцкистско-зиновьевской оппозиции. Допросы с изощренными методами пыток, которые в конце концов заставляли жертву согласиться со всеми навешанными на нее обвинениями ради того, чтобы больше не испытывать этих мучений и избиений. Следователи-фанаты, также боявшиеся доносов на себя, в каком-то неимоверном экстазе доводили своих жертв до такого состояния, что те писали все, что хотели услышать следователи, доносили на своих друзей и на своих близких, ни в чем не повинных людей.
А арестованные Зиновьев и Каменев, а потом и Бухарин, убаюканные надеждой на помилование в случае признания ими своих заблуждений, впоследствии каялись как на исповеди отцу народов, бичевали себя, сообщая ему, согласно целесообразности, даже в письмах, свои мысленные посылы, казавшиеся им зловредными и не соответствующими высокой цели строителей будущего общества. Эти изощренные пытки и страх перед смертью вводили их в ступор, гипноз, в котором они оговаривали себя, просили его, наказывая их, не лишать только жизни.
Все эти отрежиссированные и выбитые у арестованных признания создали в стране такую атмосферу подозрительности и психоза, что окружение Сталина, а потом уже и он сам поверил в то, что вокруг него находятся одни «затаившиеся вредители и враги», и всех их нужно проверять до основания – до ниточки! В затеянной им игре он и сам стал терять чувство реальности, веря всему тому, что фабриковали следователи, получая из уст его бывших друзей, а теперь врагов. Поэтому он вел себя необычно, стал подозрителен, суров и непреклонен, и никого не миловал.
А в Ленинграде и Москве сразу после убийства Кирова была настоящая паника… Газеты нагнетали истерию и страх – все ждали новых террористических актов. Прощание с одним из самых видных деятелей коммунистической партии, самым близким другом Сталина происходило в Колонном зале бывшего Дворянского собрания.
В своем дневнике Мария Сванидзе пишет: «5.12.34… Начиная с угла, Тверская закрыта, стояли поперек грузовики и группы красноармейцев… Реденс распорядился провести нас к группе близких. Зал сиял огнями, обильно украшен плюшевыми знаменами, посреди зала… стоял гроб. Простой, красный, кумачовый. Лицо Кирова было зеленовато-желтое, с заострившимся носом… у виска к скуле синее пятно от падения… с правой стороны – несчастные жена и сестры. Они – сельские учительницы и, живя в глуши на Вятке, даже не знали, что их брат стал таким большим человеком. Увидев в газетах его портреты, списались с ним, а так как не выбрались приехать раньше, увидели его уже… Доступ публики закрыт. В зале ограниченный круг лиц. Мы все напряжены, с опаской оглядываемся вокруг – все ли свои? Все ли мы проверенные? Только бы все обошлось… Со стороны головы покойного появляется И(осиф), окруженный соратниками… Гаснут прожекторы, смолкает музыка. Уже стоит с винтами для крышки гроба охрана. На ступеньках гроба поднимается И. – лицо его скорбно. Он наклоняется и целует в лоб мертвого… Картина раздирает душу, зная, как они были близки. Весь зал рыдает. Я слышу сквозь собственное всхлипывание всхлипы мужчин… И. очень страдает. Павлуша был у него за городом в первые дни после смерти Кирова, они сидели с И(осифом) в столовой. И. подпер голову рукой (никогда не видела такой позы у него) и сказал: «Осиротел я совсем». Павлуша говорит, что это было так трогательно, что он кинулся его целовать. И. говорил Павлуше, что Киров ухаживал за ним, как за ребенком. Конечно, после Надюшиной трагической смерти это был самый близкий человек, который сумел подойти к И(осифу) сердечно, просто лишний раз зайти к нему, поговорить, посмотреть. Я лично не стесняюсь… но Алеша (брат первой жены и муж Марии – прим. автора), относится к этому подозрительно и вносит в это элемент как будто ревности и боязни быть навязчивым. Он говорит, что И. не любит, когда к нему ходят женщины).
Грянет, скоро грянет буря… Так писал великий советский писатель, «буревестник» революции, Горький. И она грянула. Всю половину 1935 годя шли нескончаемые аресты и быстрые суды над троцкистами и зиновьевцами. Был раскрыт заговор троцкистов против вождя, как сообщил Ежов, кто бы мог поверить – даже внутри Кремля. К числу заговорщиков причислили, кроме Каменева и Зиновьева, еще и брата Каменева, сына и сестру Троцкого, а также Авеля Енукидзе, старого большевика ленинской гвардии, большого любителя поволочиться за красивыми ножками балерин Большого Академического театра города Москвы.
Но вот волна арестов заговорщиков постепенно пошла на убыль. К концу года все вроде бы утихло. За Каменева стал хлопотать Максим Горький, работавший когда-то вместе с ним в одной и той же газете. Но миловать Каменева и выпускать его на свободу не было в планах Сталина, а Горький был сердобольный нытик и упрямый проситель. Сталину это явно не понравилось. У него был свой критерий. Хоть он и заманил Горького назад в СССР из Кипра, но тот стал ему надоедать своими вмешательствами во все эти внутригосударственные политические дела. А тот, кто шел в разрез со сталинскими замыслами, даже если это были известный заслуженный деятель государства, становился для него «отработанным материалом».
Наверно это один из главных принципов политической игры не только Сталина, но и всех других политических лидеров, но у Сталина он проявлялся в особенно уродливой форме: несогласных он просто уничтожал, сначала морально, потом физически. И больной Горький был обречен во времена начальствования Ягоды. По негласному указанию, вернее, по намеку он был отравлен врачами, ставленниками НКВД, лечившими его повышенной дозой лекарства летом 1936 года.
Так же умерла в 1939 году и вдова Ленина Крупская, отравившись, как констатировали врачи, отведав торта, доставленного прислужниками внутриполитического ведомства уже другого начальника НКВД – Ежова.
Интересный момент описывает по этому случаю Э. Радзинский в своей книге «Сталин».
«Когда Коба был еще обычным террористом (в дореволюционные времена), его друг Сергей Кавтарадзе помог ему как-то скрыться от жандармерии. И за это его выслали в Казань. Но он насмелился написать покаянное письмо Сталину и тот помиловал его и вернул друга к себе… Но не это важно. Он рассказывал (был такой случай у него со Сталиным): «Однажды после какого-то заседания Сталин взял его с собой на дачу. Был душный июльский вечер. Перед обедом они гуляли в саду. Сталин шел чуть впереди, напевая тенорочком свою любимую грузинскую песню «Сулико»: «Я могилу милой искал, но ее найти не легко…». Кавтарадзе говорит: «Я уже готовился тихонечко ему подпевать (Иосиф это очень любил), как вдруг тот прервал песню и я услышал явственно его бормотание:
- Бедный…бедный Серго…
И потом опять он запел:
- Я могилу милой искал…
И опять его бормотание:
- Бедный…бедный Ладо…».
Кавтарадзе говорит: «Я облился потом, а хозяин пел и вновь бормотал:
- Бедный…бедный Алеша…».
Кавтарадзе шел за ним, онемев от ужаса: это все были имена их грузинских друзей, которых Сталин когда-то погубил. «Долго пел Хозяин «Сулико»… По многу раз пришлось ему повторять куплеты, перечисляя их всех… И вдруг он обернулся и зашептал:
- Нету…нету их…никого нету…
В глазах его стояли слезы и я, расчувствовавшись, не выдержав, тоже заплакал и бросился к нему на грудь.
В мгновенье ока лицо его вспыхнуло яростью – толстый нос, пылающие желтые глаза приблизились вплотную ко мне, и он зашептал, оттолкнув меня:
- Нету их! Никого нету! Все вы хотели убить Кобу! Не вышло – Коба сам всех убил, ****ьи дети.
И он ринулся по аллее, ударив носком сапога не успевшего отпрянуть охранника».
Больше он никогда не звал на дачу своего давнего друга Кавтарадзе. Но и не тронул его впоследствии. Видно, сердце у него еще не совсем очерствело: он помнил, как тот когда-то спас его от охранки.
Да! В эти годы «опричнины» бывший Коба явно копировал навившийся ему, по-видимому, образ царя Ивана Грозного. Как и тот, ополчился на своих врагов за то, что убили его жену, а затем хватал, пытал и уничтожал своих мнимых врагов (бывших друзей) по малейшему подозрению в измене.
Вот что творилось внутри и за стенами Кремля, начиная с 1924 года и заканчивая 1940 годом в ленинской партии, и высших кругах советской власти. А внизу народ страдал и работал в три смены ради идеи коммунизма, воодушевленный красивыми лозунгами очередной советской пятилетки.
Разгромив троцкистско-зиновьевскую оппозицию, Сталин взялся за армию. Есть сведения, что будто бы это Гитлеровская «славная» разведка подсунула ему все компрометирующие Тухачевского и других командармов материалы, а Сталин им поверил. Но дело было вовсе не так. Получил он эти сведения от Бенеша в январе 1937 года, но еще осенью 1936 арестованный комкор Примаков давал показания, правда, отрицающие участие в организации какого бы то ни было заговора военных. На допросе 10-11 сентября 1936 года он признал лишь, что вел со своими друзьями разговоры, «…носящие характер троцкистской клеветы на Ворошилова, но никаких террористических разговоров не было. Были, - как сказал он, - лишь разговоры о том, что скоро ЦК сам увидит непригодность Ворошилова…».
Но уже 8 мая 1937 года он пишет Ежову: «В течение 9 месяцев я запирался перед следствием по делу о троцкистской контрреволюционной организации и в этом запирательстве дошел до такой наглости, что даже на Политбюро перед товарищем Сталиным продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину. Товарищ Сталин правильно сказал, что Примаков – трус, запираться в таком деле – это трусость. Действительно, с моей стороны это была трусость и ложный стыд за обман. Настоящим заявляю, что, вернувшись из Японии в 1930 году, я… начал троцкистскую работу, о которой дам следствию полное показание…».
А уже на допросе 21 мая, отвечая на вопрос: кто возглавлял заговор, сказал: «Якир и Тухачевский… От Якира я слышал отрицательные отзывы о коллективизации. И всегда под видом шуток… Осенью 1934 годя я лично наблюдал прямую прочную связь Тухачевского с участниками заговора: Фельдманом, Ефимовым, Корком, Геккером, Гарькавым, Аппогой, Розынко, Казанским, Ольшанским, Туровским. Эта группа и есть основной актив заговора».
После таких показаний они тут же все были арестованы и Корк, Фельдман и Путна на первых же допросах признались в участии в заговоре, и выразили раскаяние. А Якира допрашивал сам Ежов и он признался ему после нескольких дней запирательства, а, возможно, и после избиений, обычных в то время в этом ведомстве: «Я не могу больше скрывать свою преступную антисоветскую деятельность и признаю себя виновным… Вина моя огромна, и я не имею никакого права на снисхождение».
Уборевич же признался, что сочувствовал правым, что деятельность Ворошилова не одобрял, что лично вовлек в заговор 12 человек и, кроме того, рассчитывал в реализации своих планов поражение Красной Армии.
Тухачевский был арестован 22 мая в Куйбышеве, прямо в поезде, когда он прибыл туда на должность командующего войсками Приволжского военного округа, а 25 мая его привезли в Москву на допрос. Как видно из следствия, у него был изъяты при обыске: ордена, маузер, ружье, семь шашек, стереотруба и бинокль.
Вот его заявление Ежову, датированное 26 мая: «Будучи арестован 22 мая, прибыл в Москву 24, впервые был допрошен 25 и сегодня 26 мая заявляю, что признаю наличие антисоветского заговора и то, что я был во главе его. Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все касающееся заговора, не утаивая никого из своих участников, ни одного факта и документа. Основание заговора относится к 1932 году. Участие в нем принимали: Фельдман, Алуфузо, Примаков, Путна и другие, о чем я подробно покажу дополнительно».
Дальше он пишет, что тогда, в 1932 году, у него были большие неудовольствия его положением в наркомате. Тогда и возникла мысль: с помощью давнего своего сослуживца Фельдмана, возглавлявшего в наркомате кадровую работу, отобрать группу лиц высшего комсостава, которая могла бы обеспечить большое влияние его, Тухачевского, в армии (то есть как бы армейско-масонскую группу). В первые годы существования этой группы, троцкистского влияния в ней не было, но потом оно появилось, когда Путна и Примаков побывали за границей. Они начали поддерживать тесную связь с Троцким. Целью заговора был захват власти и армии, а вдохновителем его был Енукидзе, который доверял Тухачевскому, и в 1918 году после германского плена принял Тухачевского в Красную Армию.
Конечно, на этих допросах применялись очень жестокие и изощренные методы воздействия. Как пишет бывший работник особого отдела Вул А.М.: «Лично я видел Тухачевского в коридоре дома 2, когда его вели на допрос к Леплевскому. Одет он был в прекрасный серый штатский костюм, а поверх него был надет арестантский армяк из шинельного сукна, а на ногах лапти. Как я понял, такой костюм на Тухачевского был надет, чтобы унизить его».
По этому делу было арестовано 105 человек. Велись допросы… Потом был суд… Невероятно, но все они подтвердили свои показания, наверно надеясь на снисхождение суда, в связи с чистосердечным признанием. Примаков, например, в своей заключительной речи выдал такое, что диву даешься.
Он сказал: «Я должен сказать последнюю правду о нашем заговоре. Ни в истории нашей революции, ни в истории других революций не было такого заговора, как наш, ни по целям, ни по составу, ни по средствам, которые заговор для себя выбрал. Из кого состоит заговор? Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединило все контрреволюционные элементы, все, что было контрреволюционного в Красной Армии, собралось в одном месте, под одно знамя, под фашистское знамя Троцкого. Какие средства выбрал заговор? Все средства: измена, предательство, поражение своей страны, вредительство, шпионаж, террор. Для какой цели? Для восстановления капитализма. Путь один – ломать диктатуру пролетариата и заменить ее фашистской диктатурой. Какие же силы выбрал заговор для того, чтобы выполнить этот план? Я назвал следствию больше 70 человек – заговорщиков, которых завербовал сам или знал по ходу заговора… Люди, входящие в заговор, не имеют глубоких корней в нашей Советской стране потому, что у каждого из них есть своя вторая родина: у Якира – в Бессарабии, у Путны и Уборевича – в Литве, Фельдман связан с Южной Америкой не меньше, чем с Одессой, с Прибалтикой – не меньше, чем с нашей страной».
11 июня 1937 года Специальное судебное присутствие Верховного суда Союза ССР признало всех подсудимых виновными в нарушении воинского долга и присяги, измене Рабоче-Крестьянской Армии, измене Родине и постановило всех подсудимых лишить воинских званий и приговорить к расстрелу.
12 июня 1937 года приговор был приведен к исполнению. Вот, оказывается, какие фокусы происходили тогда с героями Гражданской войны. Во время Гражданской войны, да и впоследствии, в такой огромной стране как СССР была такая неразбериха, что можно было уйти, пропасть и затеряться, а потому и верить любым невероятным россказням, как, например, истории с Василием Ивановичем Чапаевым, легендарным комдивом, героем Гражданской войны. Фурманов в своей книге слишком многое изменил, добавил от себя, то есть, приврал в угоду советской власти о Василии Ивановиче.
Во-первых, никакой Анки-пулеметчицы у Чапаева не было, значит, и те кадры любви с ординарцем Чапаева тоже выдуманы. Да, и сам Петька-ординарец на самом деле был не какой-то там неграмотный сельский паренек, а бывший офицер царской армии Петр Исаев. Говорят, после просмотра фильма жена его подавала иск в суд, а потом, не выдержав измывательства и насмешек знакомых, наложила на себя руки.
Во-вторых, красноармейцы, которые плыли по фильму вместе с Чапаевым на другую сторону Урал-реки не погибли, а остались живы и сообщили, что помнят то место на берегу, где они похоронили тело своего командира… Но! Вот тут то и возникает это но… Почему же, тогда до сих пор не нашли и не перезахоронили останки такого знаменитого командира? А не нашли, потому что не знают, куда они делись… А может быть их и вообще там не было…
Пройдет много лет и в одной из газет появится статья А. Онянова, в которой будет сказано, что в одном из домов инвалидов он встретился со слепым стариком, называвшим себя Чапаевым и рассказавшем ему очень похожую историю о своем спасении.
Потом появится еще и другая газетная история о Чапаеве от челябинского ученого Михаила Машина. Роясь в архивах Уральска, краевед неожиданно обнаружил сенсационные документы. И это уже станет похожим на многочисленные анекдоты про Чапаева. Даже не верится… И, скорее всего, это и есть анекдот. Оказывается, как рассказывал Онянов, в одном из пенсионных пансионатов он познакомился с одним еще очень бравым и общительным стариком. Часто беседовал с ним, подружился и слушал его рассказы про Гражданскую войну… И однажды за чаркой в задушевной беседе этот старик совершенно неожиданно признался ему, что он и есть Чапаев, рассказав такую историю…
Внезапное нападение на Лбищенск, где находился его штаб дивизии, Василий Иванович вместе со своим штабом, как говорится, просто самым непристойным образом проспал. Спросите как?
«А вот так, - сказал старик, - с дисциплиной в то время было не все ладно…». Накануне вечером у чапаевцев была какая-то крупная попойка (ну не у Чапаева, конечно, с Петькой, а у бойцов, охранявших его штаб). И когда утром 5 сентября он проснулся, было уже поздно: штаб и охранявшая его часть отряда была полностью вырезана белоказаками, пластунами колчаковцами…
А вокруг тогда была такая неразбериха, что в темноте ему и еще нескольким бойцам удалось пробраться и скрыться из городка, а затем и переправиться через реку на другой берег. Но его дивизия была полностью разгромлена… Оставшиеся бойцы или погибли, или попали в плен и были расстреляны белыми. Сам он решил ночами пробираться в Самару, в штаб к командующему фронтом Фрунзе, но все же не уберегся и попал в руки контрразведки белых. Те его схватили и стали допрашивать.
Далее переходим к версии другого рассказчика, краеведа Машина. В архиве Уральска, как сообщил Машин, сохранился протокол допроса Чапаева. Белые хотели, скорее всего, его перевербовать. Но у них ничего из этого не вышло. Он не согласился перейти на их сторону. Тогда его так избили, что он потерял сознание и лишился на время зрения. Видя это, они поместили его в госпиталь. И тут началось наступление красных. Белые в панике бежали, а он немного очухался в этой суматохе и тоже удрал оттуда, прихватив с собой документы какого-то убитого военнослужащего. Но, убежав, понял, что возвращаться в Красную Армию уже нельзя: в любом случае его осудили бы и расстреляли. Тогда и решил он жить под чужим именем. И, как говорится, об этом потом не пожалел: видел он как судили и расстреливали в 1937 году знакомых ему по академии боевых офицеров. Сердце сжималось, но, что поделаешь, он был уже слабым немощным стариком, много болел. Видно, довела полученная в застенках у белых травма – он окончательно ослеп, вот и находился тогда в доме инвалидов не под своей фамилией. Да, это и к лучшему – там его никто не узнал. Так и остался он там доживать неизвестным.
Правдива эта история или нет – сказать трудно. Скорее всего это похоже на очередную выдумку про Чапаева. Но если верить тем показательным объяснениям, которые давали на себя и своих товарищей в застенках Лубянки «уличенные в заговоре» красные командиры, комкоры, его бывшие друзья и товарищи, такие же герои Гражданской войны, как и он, то вполне возможно.
А вот еще, возможно, уже не выдуманная история, хотя в каждой истории есть какая-то правда. Чапаев погиб 5 сентября 1919 года во время переправы. Его, раненого, на плоту переправляли «красные венгры». Это те военнопленные из Чехословацкого корпуса, которые перешли тогда на сторону большевиков. Охрана штаба в Лбищенске была малочисленной и вроде бы об этом узнали белые. Узнали вроде бы от второй жены Чапаева. Первая жена комдива ушла от него, оставив ему троих детей. Но он женился снова. Но и с этой женой ему не повезло. Как оказалось, она стала ему изменять. Пока он был на фронте в армии, она завела любовника по фамилии Живоложинов… В этом мачеху обвинила потом дочь Чапаева, Клавдия Васильевна. Она даже написала письмо Крупской, и это письмо попало в ОГПУ. Живоложинова арестовали, его обвинили в антибольшевистской пропаганде и дали 10 лет.
А мачеху почему-то не тронули, может быть, из-за малолетних детей Чапаева… Дочь Чапаева потом описала эту ситуацию. Будто бы накануне гибели комдив, вернувшись домой, застал свою супругу Пелагею с любовником Живоложиновым. Обычно вспыльчивый комдив на этот раз сдержался и не стал устраивать скандал (видно опять из-за малолетних детей – на кого их оставить, пока он воюет), а стукнул дверью и уехал в дивизию. Конечно, Пелагея бросилась вдогонку за мужем, пытаясь вымолить прощение, но он измену ей так и не простил…
На следующую ночь он погиб… Кто знает, тогда было у него скверное душевное состояние, возможно он и выпил… Ему в этот момент было не до войны… Измена близкого ему человека – жены, которую он любил и которой доверял – это ведь такой шок. Это ведь целая трагедия… И какое пятно на его репутацию? Вот наверно почему и была пьянка у охранявших его бойцов, как говорилось в других версиях гибели Чапаева. И, скорее всего, белые получили сведения о малочисленности отряда, охранявшего штаб Чапаева, не от Пелагеи, а от Живоложинова, который узнал об этом от той же Пелагеи и удрал к белым. Вот цепочка этой истории и замкнулась…
Как рассказывали потом живые участники тех событий – бойцы, которые переправляли его через реку, похоронили они Василия Ивановича на берегу Урал-реки в песчаной могиле, но до сих пор эту могилу с его останками так никто и не нашел. Возможно, река изменила русло и вода залила или размыла это место… Вот и все.
И все это происходило в нашей стране и в те времена, когда Иван Жигунов, герой нашего романа, старался спасти себя и свою семью, скрываясь от Паршина и глаз НКВД, переезжая с места на место, то в Казахстан, то на Урал, то в Среднюю Азию и на Алтай…
За это время много дел было сделано в СССР. Возведен Днепрогэс, прорыт заключенными Беломоро-балтийский канал, построенный фактически на костях – порой в один день там умирало по 700 человек. И во всем в этом главным исполнителем воли вождя был невзрачный маленький человек с незаконченым высшим образованием и с множеством партийных титулов – Генеральный комиссар госбезопасности, секретарь ЦК, глава Комиссии партконтроля Николай Иванович Ежов.
Но вот пришло и его время уходить в небытие. На его место вождем уже был намечен Берия. А Ежова арестовали 10 апреля 1939 года, и теперь уже он сам сидел в этой самой страшной тюрьме СССР, в сухановской тюрьме НКВД, в которой, еще будучи начальником, он когда-то пытал и допрашивал своих высокопоставленных жертв. В обвинительном заключении ему было предъявлено, что он изобличается в изменнических шпионских связях с польской и германской разведками, а также правящими кругами Англии, Германии, Японии и даже Польши, не говоря уже о других странах. И что он готовил заговор в НКВД, который должен был закончиться путчем и сменой власти в Кремле 7 ноября 1938 года, в день празднования очередной годовщины Октября…
Арестованный Ежов так боялся пыток, боли и истязаний, что подписал все обвинения и заключения, которые ему предъявили следователи. И что он плел заговор, и что «…имел половые сношения с мужчинами и женщинами, используя служебное положение…». Он так и написал «В октябре 1938 года у меня на квартире я имел интимную связь с женой подчиненного и с ее мужем…».
Вся эта кровавая вакханалия видимо так помрачила его рассудок, что он стал, как и Сталин, подозревать уже почти всех окружающих его людей в измене. Он приготовился арестовать даже свою жену, которая его боялась и стелилась перед ним. Но в конце концов отравил ее люминалом.
Эта обстановка неуверенности и психоза в высших кругах и в стране нарастала, и наконец Хозяин сам понял, что перегнул палку и решил немного выпустить пар и передохнуть, а вину свою свалить, как обычно, на своего подчиненного и верного слугу Ежова. И в конце 1938 года появляется заявление ЦК СССР от начальника одного из управлений НКВД А. Журавлева, в котором говорилось, что он не раз докладывал Ежову о подозрительном поведении некоторых работников НКВД, преследующих невинных людей.
Но Ежов его доклады игнорировал. Заявление Журавлева было принято ко вниманию и немедленно обсуждено на Политбюро. Сталин был конечно возмущен и уже в своем кабинете велен Ежову писать покаянное объяснение… Но это все было для виду, чтобы потом все знали, что он об этом ничего не знал, а все творили высшие чины НКВД, и что только сейчас он открыл для себя это.
«Теперь, когда прошло уже семь лет после смерти Нади, - думал он, - я отомстил своим врагам». Сталин был доволен, что рассчитался со всеми этими Троцкими, Зиновьевыми, Бухариными, главными своими оппозиционерами из старой ленинской гвардии, которые довели его жену до самоубийства, провел коллективизацию, воссоздал промышленность. Фактически, поднял страну из руин, изменил психологию и ум всего советского народа, а того, кто не хотел изменяться – уничтожил. Теперь он был полновластным хозяином в своей стране: жены не было и никто ему уже не мешал. Но враги были, есть и будут, и их нужно опасаться. И он полностью обособился от своего окружения. Теперь он жил не в своей квартире в Кремле, а на Ближней даче. Туда он ехал поздно ночью на большой скорости в бронированной машине по специальной правительственной трассе. Дачу его охраняли специально отобранные охранники – сотрудники НКВД. Он жил без жены, но ему ее заменила Валя Истомина – молоденькая горничная. Так даже и лучше – не надо считаться с мнением жены, и что-то менять в своих решениях.
Вот такая обстановка была в верхних эшелонах власти, а что же происходило среди народа – на периферии?
Марите. Первая встреча на Литовской земле…
После провозглашения советской власти в республиках Прибалтики, части Красной Армии, в рядах которых находились и Иван Зарубин с Ванюркой Жигуновым, вошли на территорию бывшей сметоновской Литвы. Это были танкисты и десантники, а также солдаты обычных общевойсковых частей, и располагались они лагерями на окраинах небольших городков. Этим они способствовали укреплению советской власти.
Первым таким городком, находившимся почти на самой границе с соседней Латвией был город Зарасай. Командир десантной группы майор Зарубин и старший политрук механизированного отряда Жигунов первыми в авангарде танковой колонны вошли в город. Хотя, пересекая границу, они шли по Литовской земле с некоторой опаской, готовые ко всяким неожиданностям, но когда взошло солнце и осветило кварталы раскинувшегося перед ними города, они увидели радостные лица многочисленных жителей города, которые вышли на улицы, чтобы встречать их с улыбкой и цветами.
Напряжение постепенно спадало, бойцы передового отряда остановились на окраине города, и Зарубин с Жигуновым вылезли из своих бронированных машин для определения дальнейшего порядка движения. Люди кричали и махали руками. Вдруг из толпы к ним в смущении и радости с букетом полевых цветов подбежала голубоглазая девушка и вручила их Ванюрке Жигунову – первому из советских воинов, встреченных ею у себя на родине. Она что-то говорила ему на своем литовском языке, но он лишь по выражению ее лица и глаз мог догадываться, что она приветствует и благодарит его, и в его лице, всех воинов советской армии за то, что они принесли им освобождение от помещиков и капиталистов.
Ванюрка пожал ей руку и радостно произнес:
- Спасибо, товарищ!
Зарубин, который стоял рядом с ними, тоже улыбнулся и обратился к девушке более конкретно:
- Как тебя зовут, красавица?
- Марите, - ответила она.
- А меня вот Иваном, - сказал Зарубин… а его – Ванюркой, то есть, тоже Иваном.
Девушка еще плохо говорила по-русски, поэтому, смеясь, смогла лишь ответить:
- Два Ивана – это хорошо!
Тут к ним подбежали и другие люди, окружили их, а затем подошли и представители советской власти.
Поступок Марите стал как бы первым мостиком между советскими воинами и местным населением. Но вскоре командиры, переговорив с представителями власти, стали садиться в машины, готовясь к дальнейшему движению. Жигунов, прощаясь с девушкой, крикнул ей:
- До свидания, Марите! Надеюсь, мы еще встретимся!
Она улыбнулась ему и помахала рукой, а потом, шагая домой, улыбалась и долго повторяла эти необычные для нее русские слова: «Спасибо, товарищ! До свидания… Мы еще встретимся».
«Надо же… Надо научиться говорить по-русски, все-таки… Надо многому еще научиться, - думала она. – Теперь это доступно».
- Теперь это можно делать всем, - повторяла она вслух. – Завтра же пойду в нашу молодежную организацию, вступлю в комсомол и попрошу, чтобы направили на учебу, - решила она.
Дома мать с отцом удивились, встретив ее.
- Что это ты такая радостная, дочка? Что случилось? – спросила мать.
- Ой, мама, да там на нашу улицу прибыли советские солдаты… их много, и столько везде народу. Все встречают их с радостью, с улыбками и цветами. И я прорвалась к ним первая, вручила им цветы, потом подбежали и другие. Сколько радости было – непередаваемо! Командир сказал мне: «Спасибо, товарищ!». Говорит, что зовут Иваном, и второго, говорит, тоже Иваном зовут. У русских, мама, наверно всех бойцов зовут Иванами, - тараторила она, весело смеясь.
- Не может быть, дочка, наверно у них и другие имена есть, - смеясь, отвечала ей мать.
- Ну вот, наконец-то закончилась эта ненавистная власть сметоновских помещиков, - серьезно сказал отец. Теперь-то мы заживем по-новому…
- Да, папа, я завтра пойду в комитет комсомола к нашим, пусть направляют меня на учебу, - сказала решительно Марите.
Это верно, дочка, иди и пробивай себе дорогу, - одобрил ее решение Йозас, ее отец. – Хватит батрачить на этих кулаков… Ты, вон, с семи лет им на хуторах пасла скот, а я всю жизнь за копейку в кузнице на них работал, гнулся…
- Теперь пришла наша пора – все будет хорошо, все будет по-нашему…
- А где этот комитет находится, далеко? – спросила мать.
- Да нет, мама, в доме того купца, которому ты когда-то белье стирала. Помнишь?
- А... Так это же совсем рядом. Иди и поступай скорее, если работа есть, покуда другие тебя не опередили.
- Не беспокойся, мама, работа есть и будет. Ее теперь на всех хватит, - улыбнулась Марите. – Теперь она всегда будет и у всех. Рабочих рук везде не хватает. Вон, на фабрике нашей хотя бы… Везде требуются рабочие!
- Вот хорошо-то как, а? Наконец-то мы дожили до светлых дней, - повторяла, улыбаясь мать.
На следующий день, утром, Марите поспешила в уездный комитет комсомола с заявлением. Секретарь комитета Аргимантас Бразаускас, прочитав ее заявление, улыбаясь, сказал:
- Написано с ошибками, но искренне и с желанием, поэтому – принимаю!
- Тебе нужно немедленно идти учиться и устраиваться на работу. Одно другому не помеха. Мы тебе это поможем сделать.
Он быстро написал две бумажки и отдал их Марите.
- С этой бумагой ты пойдешь в отдел кадров завода, - сказал он, пожимая ей руку на прощание. А сейчас иди, устраивайся, будем инспектировать.
Радостная Марите выскользнула из кабинета и побежала, не раздумывая, на завод. Ей уже не терпелось поскорее очутиться там, в цехе, у станка – покрутить ручки, потрогать рычаги и начать вытачивать такие красивые детали…
- Вот оно как, - улыбнулся начальник. – Ну, точить детали – это тебе еще рано, сначала постоишь, посмотришь как это делают другие, поняла? В общем, беру тебя в цех учеником токаря. Ну как, согласна?
- Да! – обрадовалась Марите.
- Тогда иди, оформляйся, - сказал начальник, подписывая ей соответствующие бумаги.
В тот же день Марите подала документы и в школу рабочей молодежи. А так как она до этого училась в сельской школе и уже давно окончила курс третьего класса, ее все же приняли в четвертый класс без экзаменов.
Когда через некоторое время она вновь встретилась с Зарубиным и Жигуновым на вечере дружбы советской молодежи, то уже хорошо понимала и довольно сносно говорила с ними на русском языке. За это время она уже успела хорошо освоиться на работе и уверенно вытачивала на своем токарном станке такие блестящие и красивые детали для машин…
Мотопехотная часть Жигунова и Зарубина расположилась в Зарасае и, встретившись на вечере с Марите, они все вместе договорились и дальше не прерывать между собой дружеских отношений, и стали встречаться довольно часто.
А пока в Зарасайском народном училище был вечер советской молодежи. И на него были приглашены два представителя Советской власти: первый – комиссар с «Красного Урала» Жигунов, второй – командир роты советских войск специального назначения, капитан Зарубин. Оба они с увлечением рассказывали о бурных днях Октябрьской революции на Урале, в Екатеринбурге и о первых годах Советской власти. А также о сражениях с войсками белой гвардии на полях гражданской войны.
Марите, как одна из лучших активных комсомолок, приглашенная также на сцену, сидела в президиуме. Она уже довольно хорошо владела русским языком, и поэтому без переводчиков общалась с красными командирами.
- Скажите, Иван Савельевич, вы действительно видели русского царя и охраняли его там после высылки, на Урале, - спросила она у Зарубина.
- Да, Мария Йозовна, так же, как сейчас вижу вас, - ответил Ванюрка, улыбаясь. – И его жену Александру, и его сына, и дочерей. Я был во внутренней охране. У нас тогда было много времени, чтобы разглядеть его.
- А что он был за человек? Действительно такой ужасный и кровожадный, как о нем писали в газетах: «Николай Кровавый»? – спросила она у Зарубина.
- Знаете, Марите, это совершенная чушь! – воскликнул Зарубин. – Царь был интеллигентным, милым и образованным человеком, а дочери его, Великие княжны, и сын Алексей были просто прелестными созданиями. Лишь царица вела себя с нами как-то слишком гордо и надменно, и ни с кем не разговаривала. А вообще-то и она была красивой и доброй женщиной. Она ведь помогала раненым в войну, в лазаретах…
- Боже! Как порой злые люди в чью-то сторону искажают правду о действительной жизни, - сказала Марите.
- Да, порой некоторые наши слишком рьяные товарищи бывают хуже иных заклятых врагов, - подтвердил капитан Зарубин.
- О чем это вы тут разговариваете? – вмешался в их беседу Жигунов.
- Да вот, рассказываю Марии Йозовне он нашем Урале, о последних днях русского царя, - протянул, отвечая, Зарубин. – Мы же в восемнадцатом с твоим братом его охраняли…
- А-а-а! Помню, - сказал Жигунов. – Иван тогда только с фронта вернулся, устроился на завод. А потом и вы с чехами к нам приехали… Где он теперь – не знаю. Уехал на родину, потом в Запорожье, а оттуда – в Среднюю Азию…
- Извините, это вы сейчас о ком говорите? – спросила Мария.
- О моем родном брате и вот, о его сопернике, - усмехнулся Ванюрка, показывая на Зарубина.
- Ой, мне так интересно с вами разговаривать, ведь вы участники революции и являетесь живой Историей нашего государства! – воскликнула Марите.
- Да, да, да, Мария Йозовна! И, не смотря на наш, так сказать, исторически древний возраст, мы все еще молоды и энергичны, и можем дать фору некоторым молодым! – задорно ответил Жигунов. – Сибирь – она ведь всех делает такими. Вот приезжайте к нам в Тюмень и вы увидите это.
Этот разговор с инструктором ВЛКСМ Жигуновым и командиром Красной Армии Зарубиным запомнился еще совсем молодой комсомолке Марите. И не знала она тогда, что ровно через год ей придется на поезде пробираться в эту самую Тюмень, жить там, работать и уйти оттуда на фронт, и стать такой же героической Историей нашей Родины…
Но произошло еще одно событие, которое вскоре изменило их обычную жизнь… Вступив в комсомольскую организацию и став активисткой, Марите вместе с агитационной группой коммунистов и комсомольцев не раз ходила по хуторам и деревням, агитируя народ голосовать за поддержку советской армии. Они организовывали кружки художественной самодеятельности и с такими группами молодых артистов выезжали и выступали в городах, селах и подразделениях советской армии.
Уже минул второй месяц весны, приближались майские праздники. Марите со своей агитгруппой выехала агитировать и ставить концерты в небольшие городки Вильнюсской области. Так как среди солдат в подразделении Жигунова были свои такие же талантливые «артисты самодеятельности», они объединились с зарасайской комсомольской группой и выехали на двух машинах армейской части, а с ними, как отвечающий за моральный облик своих бойцов, и парторг Жигунов.
Сначала они остановились и дали концерт в районном центре Молетай. Затем поехали в небольшой городок Алунту, провели там концертное выступление в Алунтском клубе, а после этого решили пообедать здесь же, в местной столовой, и тут случилось неожиданное происшествие – Ванюрка встретился с Паршиным (Першенем, а теперь Першнисом).
Встреча была неожиданной для них обоих. Никто из них не думал, что мир бывает так тесен, и что за тысячи верст от Сибири, Урала и Екатеринбурга можно встретить здесь, в глуши Прибалтийских лесов, кого-то из знакомых.
«Да еще, - думал Жигунов, - Паршина, который после «бегства» Ивана с Александрой из Екатеринбурга летом 1918 года отыскал тогда его, Ванюрку, и как представитель ЧК допрашивал его, не церемонясь. Куда уехал, а вернее, куда делся его старший брат Иван?! И вот, на тебе – такая встреча!».
Но теперь уже перед капитаном Жигуновым стоял не самонадеянный и наслаждающийся своей властью над другими, сотрудник ЧК, а какой-то совсем жалкий, обросший бородой мужчина, крестьянин, который прямо-таки испугался Жигунова, столкнувшись с ним в дверях питейного заведения. Встретившись глазами, они сразу же узнали друг друга. Паршину отступать было уже некуда. Притвориться, что он пьян и не помнит Ванюрку было уже поздно, потому что сразу же мелькнула мысль: «Если он узнал и нашел меня в этой глуши, значит надо ждать, что завтра за мной придут чекисты и я уже никуда не скроюсь. И если он меня сейчас даже и отпустит, то сразу же донесет…».
Надо было решать быстро и Паршин решил: «Политрука нужно убрать. Заманить куда-нибудь, напоить, усыпить бдительность и прикончить….». И он первый, как бы вспомнив и протрезвев, произнес:
- О-о-о! Знакомые лица! Жигунов?! Так?
- Выходит, так, товарищ бывший следователь ЧК. Не ожидал вас увидеть здесь в Алунте, да еще в таком виде, - отстранился от него Жигунов. – Что же случилось, а? Попали в немилость? Сбежали или приехали в отпуск отдохнуть?
- Ни то, ни другое и не третье – я в командировке. А где ваш брат? – переводя все как бы в шутку ответил Першнис – Паршин. Напряжение между ним и Жигуновым нарастало. Марите была с ними и все слышала. А рядом на улице стояла машина с солдатами – артистами воинской части.
- Мы-то с вами встретились… А вы вот с братом так и не повидались? – сказал вдруг, ехидничая, Паршин и добавил:
- А я, вот, его видел… и разговаривал…
- Где? – проникся сразу же интересом к Паршину Ванюрка. Он действительно уже более тридцати лет не имел никаких сведений о своем старшем брате. Готовый было уже кликнуть своих солдат, находящихся неподалеку и арестовать Паршина, Ванюрка смалодушничал и поддался на его хитрую уловку. А Паршин, искушенный в таких делах чекист – психофизиономист, сразу же перехватил инициативу в свои руки.
- Э-э-э, политрук, не здесь. Тут ведь многолюдно и всякие орлы летают, да и девушка твоя… Все это для меня лишнее. Давай-ка лучше договоримся: я тебе расскажу все о твоем брате, но только наедине, с глазу на глаз… Без свидетелей. Конфиденциально! Сам понимаешь, это ведь наша общая тайна… И никому из посторонних не следует ее знать… Если они узнают – пострадаем мы с тобой, ну и Иван, конечно!
Услышав от Паршина, что он может рассказать и даже дать адрес старшего брата, Иван Жигунов-младший так разволновался, что решил любым путем получить эти сведения от хитрого Паршина. Даже путем соглашения с ним.
- Вот бутылка… а за углом во дворе стоит моя лошадь с повозкой. Пойдем туда, выпьем, там и поговорим обо всем на прощание. Я тебе расскажу все, что ты хочешь узнать о своем брате, ты мне пообещаешь, что никому не расскажешь, и разойдемся как в море корабли, - сказал Паршин. – Ты в одну сторону, я – в другую. Не будем мешать друг другу. Ну как, политрук, согласен, а?
- Пошли… я согласен, - ответил Жигунов и, обращаясь к Марите, попросил ее:
- Извините, пожалуйста, Марите, мы сейчас отойдем недалеко с этим человеком, чтобы кое о чем с ним переговорить. А вас я прошу: подойдите к нашему сержанту и скажите ему, что я буду вон за тем углом разговаривать с одним моим давним знакомым о серьезных делах. Пусть будет начеку. Если услышат какой-нибудь шум – пусть с ребятами быстро бежит ко мне.
- Я вас поняла, но может быть все-таки мне с вами пойти… если это серьезно, - сказала Марите, глядя испытывающее на Ванюрку.
- Видите ли, нельзя! Тогда он мне просто ничего не расскажет, а это для меня очень важно, - ответил Жигунов. – Лучше предупредите сержанта и солдат.
- Хорошо, - выдавила из себя Марите, с опаской и настороженностью отходя от них. – Я сейчас, все сделаю, - сказала она, поспешно удаляясь.
- Ну вот мы и одни, пойдемте к вашей телеге и поговорим обо всем, - сказал Жигунов, поворачиваясь к Паршину.
- Пойдемте, пойдемте. Теперь условия у нас как бы уравнялись и мы можем говорить свободно, - усмехнулся Паршин. – Итак, прошу вас, следуйте за мной…
Он повернулся и пошел за угол, и пройдя несколько шагов нырнул во двор. Жигунов шел следом за ним. Двор был пустой и сквозной с двумя выходами. Жигунова вдруг как током ударила мысль: «А ведь это опасное место! Если что-то случится – никто не услышит и товарищи не помогут. Отсюда можно спокойно улизнуть через второй выход в поля». Но потом он успокоил себя: «Но Паршин ведь не дурак, чтоб так рисковать. На своей телеге он далеко не уедет… Если что… солдаты его все равно догонят на своей машине…».
Они подошли к повозке и Паршин предложил:
- Ну что, выпьем, командир, чтоб разговор получился?
- Нет, я не могу… у меня подчиненные, - отмахнулся Ванюрка.
- Ну-у-у, - возбужденно протянул Паршин, - тогда ничего не получится. Не выйдет у нас разговора по душам…
Он достал из сумки нож, сало, хлеб, луковицу и, подстелив газету, начал нарезать сало.
- Давай выпьем, - повернулся он к Ванюрке. – Стаканов нет, просто так - по два глотка из горлышка и все. Я первый… А подчиненные не узнают, - и он, запрокинув голову, уверенно приложился к бутылке с водкой.
- На, пей, - сунул он бутылку Ванюрке, после того как крякнув от удовольствия и вздрогнув, начать закусывать салом.
Ванюрке ничего уже не оставалось как сделать то же самое. Он нехотя пригубил немного хмельного из горлышка и отдал бутылку Паршину. Видя, что Жигунов все-таки идет с ним на «мировую», Паршин закусил и успокоился. И вдруг сказал:
- Я понял, что ты приказал этой девушке – чтобы твои солдаты по первому твоему зову пришли и арестовали меня. Так это? Давай лучше мы заключим с тобой такой договор: я тебе расскажу про Ивана и где он сейчас находится, а ты отпустишь меня и никому не скажешь обо мне ни слова… Сам понимаешь, я здесь не на курорте, а прячусь. Не хочу быть пришитым к стенке пулей какого-нибудь сраного энкэвэдиста. Сколько уже таких «бывших» как я отправили они на тот свет. Видишь, я многого не хочу, а лишь спасаю свою жизнь от этих оголтелых идиотов. Ну как? – глянул он вопросительно на Ванюрку.
- А что, я согласен, - ответил Жигунов. – Я, собственно говоря, ничего и не знаю, что ты там такого натворил. Пусть этим занимаются другие товарищи из соответствующих органов – им о тебе я ничего не сообщу. В общем, я молчу! А ты давай, рассказывай теперь все об Иване, где он?
- Хорошо, - повеселел Паршин, - я тебе сейчас все расскажу! Мы расстались с ним и с тобой в Екатеринбурге в 1918 году… помнишь? Я тебя спрашивал об Иване… Меня интересовали сведения о некоторых особых драгоценностях из царского обихода. В частности, тамплиеровская брошка царицы. Драгоценности эти были спрятаны в их вещах, в том числе и в их подкладных подушках… Одну из которых Иван и увез. Именно ту, которая и была мне нужна. Я тогда и начал его искать. На это у меня ушло много лет… Я побывал в Северохатинске у Лопатиных, где он раньше служил и на Вятке… но так его и не нашел. И я стал уже забывать о нем, но как-то раз, летом 1927 года я гостил у родственника в городе Запорожье… и вдруг совершенно случайно на улице мы просто с ним столкнулись лицом к лицу. Конечно, мы оба были испуганы, возбуждены и говорить мирно по-деловому так и не смогли. Но что мы встретились – это уже было для меня удачей. Прежняя страсть к охоте за царской брошкой вернулась ко мне. Теперь я уже знал, что он живет в Запорожье, но где? И мне снова помог случай. Я выследил его. Мой далекий родственник, тот, у которого я гостил в Запорожье, работал корреспондентом в городской газете, и оказалось, он жил недалеко от того дома, где квартировался Иван. Через него я и выследил Ивана. Вот эта цепочка совпадений и привела меня к нему… Я узнал адрес, где жил на квартире твой старший брат.
- И какой же он? Давай, диктуй… я его запишу, - нетерпеливо выкрикнул Ванюрка.
- Постой, постой, адрес-то я тебе продиктую, но найдешь ли ты там своего брата? Это ведь было в 1927 году. Я тогда, придя по этому адресу пытался уже встретиться с ним, но его друг, у которого он с семьей квартировался сказал мне, что Иван недавно уехал… А куда? Сказал, что куда-то, то ли в Среднюю Азию в Ташкент, то ли на Урал, - усмехнулся Паршин. – Он так смешно это выговаривал, что я запомнил эти слова. Он сказал: «То ли в Пердмь, то ли в Пендзу». Я понял, что это в Пермь или Пензу…
- И это все?- разочарованно воскликнул Ванюрка.
- Да, все. А что тебе еще надо? Все, что я знал об Иване до 1927 года я рассказал, - сказал Паршин. – Ты хотел записать его адрес? Пиши – вот он: Запорожье, улица Дизельная, это на Зеленом Яру, дом 10. Хозяин дома – Рева Иван Данилович.
- Зачем мне нужен этот адрес двенадцатилетней давности? Ивана там все равно нет. Может быть, он живет сейчас где-нибудь в Сибири, Казахстане или где-то еще, - разозлился Ванюрка.
- Да, и это может быть, но ты напиши этому его другу, может быть он тебе больше расскажет о нем, чем я. Хорошие друзья ведь часто переписываются… А вдруг он вернулся в Запорожье и сейчас снова живет у этого своего товарища. Жаль, что мне нельзя сейчас вылезать из этой своей «норы» - литовской глубинки – сразу заметят. А то бы я уже давно там побывал, - сказал Паршин.
- Все это чушь, господин Паршин. Это не данные, которые я хотел от тебя услышать, - сказал, распаляясь, Ванюрка. – А посему сделка наша, как ты ее назвал, не состоялась… И я свободен в своих решениях.
- Как! Что? – чуть побледнев и сразу отрезвев, прошипел Паршин. – Такого не может быть, Жигунов, и я тебе не позволю это сделать никогда. Ты умрешь!
Он бросил недопитую бутылку прямо в лицо Жигунову и, схватив нож, ударил им Ванюрку в живот. Жигунов, схватившись за живот, осел на колени. Паршин еще раз хотел ударить его бутылкой по голове… но Ванюрка, падая на бок, сумел предотвратить второй удар ножом и, вырвав из кобуры пистолет, выстрелил в наседавшего на него Паршина. Пуля попала в бутылку и брызги от осколков стекла как градом осыпали голову Паршина.
Этот выстрел сразу же услышали солдаты Жигунова и Паршину уже некогда было добивать свалившегося на землю противника. Он бросился к своей лошади, обрезал соединяющую ее с телегой упряжь: гужоны и постромки, сбросил с ее шеи хомут и, вскочив на лошадь, стремглав вылетел верхом на ней через внутренний выход двора в огороды и в поле…
Солдаты с Марите опоздали всего лишь на несколько секунд… Приближалась гроза, небо было в тучах и пошел такой сильный дождь, что бросаться в погоню за умчавшимся куда-то вдаль всадником было уже не возможно. В этой серой пелене дождя не было видно даже камня на дороге, а не то что всадника в поле. Солдаты успели положить своего командира на плащ-палатку и бегом понесли его в медпункт к местному аптекарю. И пока тот осматривал, обрабатывал и бинтовал рану на животе капитана, Марите стояла и тихо плакала. Подруги ее успокаивали, хотя и сами были с красными от слез глазами.
- Ведь я говорила ему: давайте я пойду вместе с вами, - всхлипывала она. – Этот зверь мне сразу не понравился…. С ним нельзя было разговаривать ему одному… его нужно было арестовать. Но видно этот разговор был так важен для капитана… и он пошел с ним.
Через несколько минут, несмотря на сильный дождь, солдаты вынесли раненого из медпункта на носилках и поместили под брезентовым тентом в кузове машины. И вскоре две крытые брезентом машины с солдатами и артистами из самодеятельности двинули ускоренным ходом в районный центр – Утяны. Через полчаса езды они были уже там. В Утянах хирурги местного госпиталя сделали срочную операцию на животе и желудке Ванюрки. Рана была опасная. Вытекло много крови, но все надеялись, что все закончится благополучно. Выбрав момент, Марите подошла к хирургу и по-литовски спросила его:
- Доктор, скажите, как там наш капитан, он выздоровеет?
- Я думаю, да! – сказал врач. – Что касается операции, то она прошла успешно и мы все выполнили правильно. Правда, он потерял много крови, пришлось делать срочное переливание… Но теперь все зависит только от пациента и его организма. Я думаю, он будет жить. А дальше? Время покажет… конечно. Служить в армии он вряд ли уже сможет.
Шел 1941 год. Над миром сгущались тучи и на границе с Германией было очень неспокойно. Немцы к чему-то готовились. И это было очевидно…
В палате утянской больницы Жигунов пролежал недолго – его крепкий организм все же победил болезнь, и через несколько дней Ванюрку отправили в армейский госпиталь. Весь май он долечивался там. А когда встал на ноги и немного окреп, к нему пришли Зарубин с Марите. К этому времени он уже знал, что на консилиуме врачи пришли к решению его комиссовать, и что служить в армии ему уже не придется, поэтому и готовился к новой жизни на «гражданке». А так как начал он свою военную карьеру на Урале в Сибири, то и ехать решил в первую очередь туда к своему другу, Егору Пермитину, с которым много лет дружили и переписывались, в Тюмень.
Друг был членом партии и работал в городском исполнительном комитете, поэтому о работе на первое время Ванюрка не беспокоился. «Тюмень – город большой, промышленный, там много заводов, к тому же есть влиятельные товарищ, так что работа и жилье там мне всегда найдется», - думал он.
И когда он встретился с Зарубиным и Марите, то уже знал куда поедет. С Зарубиным они на всякий случай обменялись адресами. Зарубин знал Егора Пермитина, тоже вятича, их земляка, поэтому взял его адрес у Ванюрки. Потом, когда Марите вышла в коридор набрать в графин воды, спросил:
- Скажи, тезка, кто это хотел тебя убить? О чем вы там с ним разговаривали.
Ванюрка, немного подумав, ответил:
- Эх, не хотел я тебя втягивать в это дело, Иван. Но если хочешь, скажу.
- Хочу! Врага надо знать в лицо, чтобы не получить потом предательский удар в спину.
- Хорошо, - ответил Ванюрка, - это был Паршин. Тот чекист, который участвовал в расстреле царя и его семьи в Екатеринбуге в 1918 году. Тогда он был во власти, а сегодня как жалкая гадюка кусает и прячется. Знай, он живет здесь где-то неподалеку, так что имей в виду, если попадется на глаза, сразу же арестовывай. Он хитер и коварен. А «товарищам» из органов не сообщай, а то они нас всех затаскают!
- Запомнил и уяснил, - заверил его Зарубин. – И будь спокоен – я не проболтаюсь.
В палату вошла Марите с графином воды и, видя что они замолчали, спросила:
- О чем это вы тут говорили без меня? Наверно, я вам помешала?
- Нет, нет, Марите, как же вы нам можете помешать, если вы уже все знаете. Мы говорили о тот мужике, с которым мы встретились – это был Паршин. Бывший чекист, а теперь наш злейший враг. Опасайтесь его, он живет где-то здесь рядом, в селе. Запомните это! Он способен на все… Чуть что, идите немедленно к Ивану.
- Да уж, запомню, как это забыть, - ответила она.
- Ну ладно, друзья мои, - сказал Ванюрка, - время пришло и нужно прощаться. Наверно, мы здесь уже больше не встретимся. Ты, Иван, пиши мне письма в Тюмень, я пришлю тебе точный адрес, как только устроюсь там. Да и вы, Марите, пишите мне, если посчитаете нужным, на мой адрес. Адрес возьмите у Зарубина.
- Так что, прощайте, дорогие мои. Я всегда буду с вами! – сказал Жигунов, обнимая их и пожимая им руки.
Это было всего за три недели до тех дней, после которых мир содрогнулся и взорвался от внезапной ненависти, жестокости, страха и боли… Три обычные июньские недели, которые сулили им встречи, радости и счастье… И три недели, отделяющие их от общего горя.
У лукоморья дуб зеленый… На родине запорожских казаков…
Почти год прошел с тех пор, как Жигуновы вернулись назад из Сибири в Запорожье. Наконец-то Жигуновы почувствовали настоящий вкус к новой жизни. Прошли те голодные временя тридцатых годов, когда каждая крошка хлеба казалась им слаще любого пряника. Они обживались в индустриальном разрастающемся городе. Иван с Александрой работали на заводе, а их дети учились в школе. Виктор в пятом классе, а Валентин с Борисом в школах производственного обучения: один в ФЗО (фабрично-заводское обучение), а другой в ремесленном училище.
У Жигуновых появились и новые друзья, знакомые. Но после того, как они встретились прошлым летом с Крыловым и его семьей в саду у Ивана Даниловича и беседовали об издании его романа, они впоследствии так больше и не виделись. Наступила застойная пора – осень, потом зима, все были заняты своими бытовыми и повседневными делами и, конечно, им было не до романов. И лишь на следующий год, в мае 1941 года, они встретились снова, теперь уже в парке Дубовая роща – главной природной достопримечательности города. Там еще вовсю росли высокие раскидистые дубы столетней и трехсотлетней давности, такие как, например, дуб Махно, на который он сам залезал, чтобы оглядеть окрестности. Рядом соседствовали киоски, развлекательные аттракционы и танцевальные площадки для отдыхающих. Здесь же находился и ипподром для любителей конной езды с тотализаторами для азартных игроков.
Иван Жигунов с Александрой выкроили-таки однажды свободное время для отдыха, и повели в воскресенье свою ватагу сорванцов покататься на качелях и каруселях в это организованное, и любимое место гуляний и отдыха запорожцев.
Крыловы также решили в этот день отдохнуть всей семьей в парке отдыха на воздухе. У них дела складывались так, что Тина с детьми вскоре должна была ехать в Новогеоргиевск – городок на Днепре возле Кременчуга, к своим родителям на целое лето, а в Запорожье работать и сторожить квартиру оставался, как обычно, лишь сам Крылов. Бессменный трудяга и страж семьи, корреспондент, он и домой попадал-то лишь глубоким вечером, приходя поесть, отдохнуть, пообщаться с детьми и поспать.
Но последнее время общение у них происходило каким-то странным образом. Они, хоть и любили друг друга, и души не чаяли, но разговаривали между собой всегда на повышенных тонах, но без резких выражений. Такие уж они были непреклонные и неуступчивые, горячие и молодые, как говорится, за словом в карман не лезли.
И вот, неожиданно встретившись в Дубовой роще возле аттракционов, Крылов и Жигунов искренне обрадовались друг другу, и как старые хорошие друзья горячо пожали друг другу руки.
- Ну вот, Иван Яковлевич, встречаемся мы с вами, как говорится, всего лишь раз в году и то по особому случаю, - произнес весело Крылов.
- Да уж, наскучить друг другу, как видно, мы с вами точно не сможем. Это ужасно, но это очевидно! – ответил, рассмеявшись, Жигунов. – А вот встретить вас с семьей в такой день, да еще в парке отдыха, я совсем не ожидал…
- Почему? – весело и, удивившись, воскликнул Крылов.
- А как же, Александр Аркадьевич, ведь ваша профессия – корреспондент, сама за себя говорит. «Всегда в пути ради горячих новостей»! В любое время года где-нибудь в ином месте, да и все это ради нескольких строчек в газете. Так ведь? – ответил искренне Жигунов. – Ведь я прав?
- Да, это верно, - утвердительно кивнул, соглашаясь с ним, Крылов. – И все же мы сегодня выбрались из этой повседневной текучки с женой и детьми, и совместно отдыхаем…
- Ну, а какими горячими новостями вы нас порадуете, Александр Аркадьевич? – спросил полушутя, полусерьезно Жигунов.
- Особо радовать-то нечем, если говорить о новостях внешнегосударственных – очень неспокойно на западной границе. Гитлер наглеет все больше и больше. Наверно скоро нам с вами, Иван Яковлевич, придется браться за оружие и укрощать его непомерную прыть. А что касается наших местных новостей, то недавно был в селе Беленькое, брал интервью у председателя колхоза, героя социалистического труда, Беленко Ивана Михайловича, знаете, что он придумал? Не догадаетесь. Этот человек начал выращивать здесь у нас в Запорожской области рис, как в Китае. Представляете? Сажает рис, заливает эти участки водой, а потом выпускает в эти запруженные поля рыбу – карпа. И таким образом получает двойную выгоду и большую прибыль для своего хозяйства – рис и рыбу. Видите, какие люди у нас есть умные и хозяйственные!
- И что это значит для нашего города? – спросил Иван.
- А это значит, Иван Яковлевич, что скоро мы с вами заживем на славу. Будут здесь у нас на столе и рисовая каша, и плов, и жареные карпы в томатном соусе.
- Эх, скорей бы, скорей, а то за прошлые годы, Александр Аркадьевич, мы с вами так заметно отощали, что и штаны еле держатся, - улыбнулся Иван. Да, и дети наши растут быстро, им тоже рисовой каши хочется… Вон, за год как мои вымахали, - махнул он рукой, показывая на стоящих неподалеку своих сыновей: Валентина, Бориса и Виктора.
- Вот это да! Это ваши парни? А я без вас их бы и не узнал. Девять месяцев прошло, а как изменились и выросли. Тогда казались еще такими мальчишками – подростками, а теперь, смотрите, какие!
- Да, растут дети, Иван Яковлевич, у меня тоже, дай Бог, дети поднимаются как на дрожжах, только противоположного пола – дочери, - засмеялся Крылов. – Завтра вместе с Тиной отправлю их на целое лето отдыхать к теще в Новогеоргиевск. И останусь в Запорожье сам, как пес голодный, сторожить квартиру.
Тина с девчонками и Александрой стояли в двух шагах от них и беседовали о чем-то своем. Валентин, Борис и Виктор подошли несмело к отцу и поздоровались с Крыловым.
- Здравствуйте, дядя Саша!
- Привет вам, хлопцы, привет! – поздоровался он с ними. – Ну, как вам здесь, нравится гулять в Дубовой роще?
- Да, - ответили они, а Валентин добавил:
- Только мне эти качели и вертушки как-то не к лицу – это ведь детские забавы. Вот на конные скачки сходил бы посмотреть, вот это да! – вздохнул он и попросил у отца:
- Пап, а пап, купи билеты на ипподром!
- Ну вот еще… тратить деньги на всякие там скачки и азартные игры, - ответил тот. – Обойдешься и без них, - сказал ему твердым голосом отец, бережно относившийся к каждой копейке заработанных им денег.
- А что, Иван Яковлевич, вы вовсе не любите скачки и лошадей? - удивился Крылов, услышав короткий разговор Жигунова с сыном.
- Да нет, я не против скачек, но знаете, это дело азартное, не для юношей… А вдруг пристрастится, начнет ходить – играть там, тогда ведь беда…
- Идите лучше в тир и постреляйте там по мишеням, - сказал он и сунул рубль с полтиной в руки Валентину.
- А я, вот, люблю лошадей и конную езду, - продолжал Крылов. – И в армии я служил на лошадях, в кавалерии. Да, и в редколлегии все друзья меня уже прозвали «Сашка-кавалерист»!
- Знаете, Александр Аркадьевич, я тоже люблю лошадей - вырос в крестьянской семье на Вятчине и был, как говорится, с детства связан с лошадками, но только у нас лошади трудились на полях, вспахивая землю, и не бегали на скачках. И только лишь на праздники иногда мы их использовали для выезда куда-нибудь в город за покупками, или еще по какому случаю, а чтобы так гонять и устраивать соревнования – это не для меня. Мы берегли своих лошадей как зеницу она. Ведь на селе без лошади, если загубишь – ничего не сделаешь. Пропадет лошадь – сам пропадешь, - сказал, как бы отвечая на рассуждения Крылова, Иван Яковлевич.
В это время Крылова кто-то окликнул:
- Александр, Саша! Крылов! Вот удача. Рад, что тебя здесь встретил, - заговорил подошедший к ним человек средних лет в костюмных брюках и безрукавке.
- Привет, Грачевский! – улыбнулся Крылов, здороваясь с подошедшим мужчиной. – Знакомьтесь, Иван Яковлевич! Сигизмунд Грачевский – сотрудник нашей газеты… ведет спортивную рубрику, - отрекомендовал он Жигунову своего знакомого.
- Сигизмунд, - представился тот.
- Жигунов Иван Яковлевич.
Они протянули друг другу руки, и Грачевский тут же просительно заныл:
- Ре6ята, выручайте, - говорил он заплетающимся языком. – У меня сегодня день рождения… Понимаете? Вот тут в портфеле у меня чекушка и бутерброд, три бутылки пива и вязка вяленых бычков. Все это нужно срочно оприходовать. Но кроме этого сегодня мне еще нужно сдать в редакцию спортивный репортаж о скачках. То есть, статью о конном спорте. О, майн гот! Друзья, выручайте, а то я сегодня под мухой и сам с этим делом не справлюсь! За билеты не беспокойтесь, все будет отлично…
- Но мы же с женами, - заартачились Жигунов с Крыловым.
- Иван Яковлевич, Александр, у меня сегодня особый день – день рождения и я … и я за все плачу. Поняли? В общем, берите своих жен, детей, внуков и правнуков и пошли со мной на скачки… Я за всех заплачу…
- Понимаешь, Сашок, я ведь только что из-за стола и немного выпил, могу что-нибудь не то ляпнуть, что-то напутать, а ты мне подскажешь, - прилип к Александру подвыпивший именинник.
- Ну ладно, - согласился наконец Крылов. – Иван Яковлевич, вы как, согласны? Давайте «спасем» именинника, да и ребятам вашим сделаем приятное. Ведь, Бог знает, когда еще нам представится такой случай – задаром побывать на скачках! Пойдемте, развлечемся, пойдемте! Во всяком случае, посмотрим хоть какие здесь лошади водятся…
- Ну что ж, пойдемте! – наконец согласился Жигунов и крикнул жене:
- Шура, ребята, собирайтесь, пойдем на ипподром, поглядим на скачки лошадей.
- Зачем это нам? – вдруг стала упираться Александра.
- Зачем, зачем, - недовольно передразнил ее Иван. – Просто так, вспомним молодость и развлечения. Да, и Валентину с Борисом интересно. Побудем там недолго… Если не понравится – уйдем, - шепнул он ей на ухо, - тем более это все даром, за счет вот того гражданина.
Такой же разговор шел и у Крылова с Валентиной.
Наконец, Жигунов с Крыловым уговорили своих жен последовать за ними и те, собрав свои немалые семейства, отправились нехотя на ипподром. Женщинам не хотелось тратить свои часы отдыха на какие-то там скачки. А парням здесь все нравилось и было в новинку. Гудящий шум заполненных до отказа трибун, огромное поле со скаковой дорожкой и препятствиями для лошадей, называемой треком, и сами скачущие лошади с припавшими к их гривам жокеями, которые, привстав в стременах, казалось, сами готовы были лететь впереди своих лошадей.
Над трибунами неслись звуки музыки по ретранслятору, объявлялись номера участвующих в скачках лошадей и имена жокеев.
- Лошадь под номером «три» по кличке «Таран»… Наездник Владимир Кучер… Лошадь под номером «пять» по кличке «Ветер», - читал диктор.
- Мужики, давайте немного подкрепимся, что ли, - сказал Грачевский и достал из портфеля складные стаканчики, бутылку пива и чекушку водки. – По семьдесят грамм не помешает… Тем более, что придется сейчас болеть и переживать за свою лошадь… Выбирайте, кто за кого… Я, например, буду болеть за Тарана номер три.
- Ладно, там разберемся, - сказал неопределенно Иван, изучая список участвующих в скачках наездников со скакунами. - А вот пить что-то мне не очень хочется…
- Сто грамм – для снятия напряжения. Не бойся, не опьянеешь! Как только начнутся скачки – все сразу улетучится… Так что, бери и вперед! – пристал к нему Сигизмунд. Он подал Ивану с Александром стаканчики и, прячась, разлил водку по стаканам. – Давайте за именинника и… за выигрыш!
И они выпили водку и, чтобы никто не заметил, сразу запили ее пивом. Теплая волна спиртного пошла по желудку и жилам, смотреть на мир стало и приятней, и интересней. Алкоголь начал действовать…
- А знаешь, я тебя где-то видел раньше, - начал вспоминать Сигизмунд, повернувшись к Ивану.
- Кто его знает? – ответил Иван. Я, например, тебя раньше никогда не встречал и не знал…
- Да? – удивился весело опьяневший Грачевский. – Как так не знал? Я ведь известный в Запорожье журналист. Как ты мог меня не знать…
- Знаешь, Сигизмунд, перестань, - сказал Александр.
Звякнул стартовый колокол.
- Ну ладно – скачки уже начались. Потом поговорим, - сказал Грачевский, переключаясь на то, что творилось на треке. Он достал блокнот, ручку и стал что-то записывать…
Всадники помчались, и на трибунах начался шум: кричали и свистели болельщики, поддерживая каждый своего кандидата на выигрыш. И когда лошади, обогнув ипподром, вернулись и пересекли финишную черту, стало ясно, что скачку выиграл жеребец по кличке «Таран», на которого и ставил Грачевский…
- Ну вот, видите, мое чутье меня не подвело, - радовался он.
- Где же я тебя видел, - опять начал он вспоминать, глядя на Ивана.
- Кончай, Грач, - где ты мог его видеть, если он только что приехал в Запорожье, наверно во сне? – сказал, рассмеявшись, Крылов.
- Нет, нет, я его еще до этого здесь видел… А ты, случайно, не жил раньше на Зеленом яру, на улице Дизельной? Я тоже когда-то там жил.
- Да… я и сейчас там живу, - ответил Иван.
- Вот! – вскричал Грачевский. – Теперь все ясно. Это было лет десять назад. Ко мне тогда приезжал знакомый из Риги, он говорил, что вы где-то на Урале служили с ним в гражданскую в одном отряде… Вот я и вспомнил,- обрадовался Грачевский.
«Ну вот еще, опять этот Паршин, - подумал Иван, - не он, так его тень, дружок или сообщник. Как их там называть…».
Он встал и позвал Александру:
- Шура, нам пора уходить… Забирай детей и пошли домой…
Иван начал прощаться с Крыловым и Грачевским.
- Чего так рано уходите? – спросил его Крылов.
- Дела, Александр Аркадьевич, дела, - сказал ему многозначительно Жигунов.
- Это верно, дела есть дела, и прежде всего дела. Аркадьевич, а у нас ведь тоже дела? Надо отчет написать. Я тут кое-что состряпал… Посмотри, правильно тут все написано или нет, - переключился Грачевский на Крылова.
Жигуновы, попрощавшись с Александром, перед тем как покинуть ипподром, остановились возле его жены Валентины.
- Ну вот, встретимся теперь наверно уже в сентябре, - сказала Тина Александре, обнимая и прижимая к себе своих девочек. – Мы на все лето уезжаем к бабушке в Новогеоргиевск. Так что, до свидания.
Знала бы она, что ни в сентябре, ни в октябре, ни в этой отпущенной им Богом жизни, они не встретятся больше уже никогда. Через несколько дней и часов в мире начнутся такие события, перед которыми все остальное уйдет, померкнет и будет какой-то чужой, придуманной жизнью.
Придя с ипподрома домой, Иван сообщил Александре.
- Знаешь, мы наверно опять напоролись на этого паскудного Паршина.
- А что случилось? – оторопела от его слов Александра.
- Этот Грачевский, корреспондент запорожской газеты, оказался другом Паршина, и он меня узнал, говорит, что жил раньше на Зеленом яру по улице Дизельной. Вот ведь какие дела, мать! Неужели опять придется нам куда-то ехать, срываться с этого места…
- Да не нервничай ты пока, Вань, сколько лет прошло. И то, что было, все уже в далеком прошлом и Паршин, может быть, давно уже тебя забыл. Успокойся и живи себе, не дергаясь, авось пронесет, - стала успокаивать его Александра.
- Ладно, пока они на нас не давят и мы не будем суетиться, - согласился с ней Иван. – Давай лучше отдохнем после этих скачек…
Они обнялись, поцеловались и легли спать…
Через несколько дней, когда Иван пришел с работы домой, Александра позвала его:
- Вань, иди-ка сюда, погляди какую картину Борис-то наш нарисовал.
Иван подошел и остановился, пораженный работой сына.
- Ух-ты! Вот это да! – только и сказал он. – Хорошего, мать, мы с тобой сына народили. И скоро его уже нужно будет отдавать в какую-нибудь художественную академию. Это же будущий Репин! Глянь!
- Кстати, а где он сейчас? И вообще, где все наши дети? Уже вечер, а я их ни одного не вижу дома. Что это такое! - раскричался Иван.
- Успокойся, - сказал Александра, - Виктор гуляет с ребятами на улице, Валентин еще с работы не вернулся, а у Бориса сегодня в училище вечер, он там с одноклассниками встречается. Подросли ведь наши дети, Иван. Скоро с нами останется только один наш Евгений, ну и Виктор, может быть.
- Да, подросли-таки наши детки, - констатировал с грустью Иван. – А мы с тобой все стареем.
- Да не такие уж мы и старые, - улыбнулась Александра. Вот глянь, Борис-то наш какие шедевры творит. И она достала из сундука, и показал Ивану слесарные поделки их среднего сына Бориса. Там были разного рода миниатюрные молоточки, топорики, щипцы, тисочки, но особенно поразил Ивана выточенный, выпиленный, сделанный из стали маленький паровоз с трубой, кабиной и колесами. У паровоза было три маленьких деревянных вагончика, и он свободно ездил по рельсам…
- Видишь, какой Борис у нас мастер. В училище ему даже почетную грамоту дали, - сказала Александра.
- Да, Борис у нас мастер на все руки. За что ни возьмется, все у него получается, - сказал Иван. - Вот за такими детьми и наше будущее!
А Борис в это время в училище встречался со своими одноклассниками. Закончился последний день учебы, и все сокурсники собрались в классе, чтобы попрощаться до следующего учебного года.
Марья Ивановна, учительница английского языка, их классный руководитель, и Дмитрий Алексеевич, учитель по труду, техническому обучению и профессиональным навыкам, неравнодушный к Марье Ивановне, собрали всех в классе, чтобы сказать слова напутствия, прежде чем их отпустить на долгие летние каникулы.
Здесь были и Саня Лыков, и Колька Мальцев, и Катя Собинская и Даша Танеева, и еще десятка два таких же молодых, красивых и талантливых, как и Борис, ребят и девчат, которые вскорости, как надеялся Дмитрий Алексеевич, должны были влиться свежей кровью, стать порослью технического прогресса на заводах и фабриках любимого Запорожья.
Дмитрий Алексеевич поднялся и, обращаясь к Марье Ивановне и ребятам, сказал:
- Марья Ивановна, и вы, мои дорогие учащиеся, поздравляю вас с успешным окончанием очередного учебного года и хочу сообщить, что мы для вас, потрудившись тут немного с Борисом Жигуновым и еще с некоторыми отличными учениками нашего курса, хотим преподнести маленький подарок – сюрприз. Да, да! Это настоящий сюрприз, потому что сделан он собственными руками Бориса и вот этих талантливых учеников.
- Борис, давай, неси сувениры, будешь сам прикреплять их.
Борис вышел к столу и вынес в мешочке целую кипу, завернутых в бумагу, маленьких предметов.
- Это маленькие памятные знаки с выгравированным на них в профиль изображением вашего лица, фамилией и датой выпуска, - сказал Дмитрий Алексеевич. Прикрепляйте их на лацканы. Они очень красивые и блестящие, в форме геометрических ромбов.
Поднялся шум в классе…
- Внимание, - крикнул Дмитрий Алексеевич. – Первой я вручаю знак, конечно, многоуважаемой нашей Марье Ивановне, любимому нашему классному руководителю, который скрепляет и ведет наш коллектив, и много делает для каждого из учащихся.
Все зааплодировали и Борис, чуть краснея и улыбаясь, вручил памятный знак классному руководителю.
- А теперь вручим всем вам по списку. Выходите, кого я назову! – сказал Дмитрий Алексеевич. Он начал вызывать по очереди всех учащихся собранного им класса.
В классе сразу же образовалась атмосфера тепла и доверия друг к другу. Все шумели, смеялись и радовались, увидев вдруг в профиль свое неповторимо точное изображение лица, с надписью мелким шрифтом и на блестящем ромбе: «Мальцев, Собинская, Лыков…Танеева… г. Запорожье ЗРУ № 5 июнь 1941 года». Они были довольны и благодарны Борису, и говорили ему:
- Надо же. Когда же ты успел все это сделать? Нарисовать столько портретов!
Было понятно, что эта встреча и этот вечер запомнятся им надолго…
А потом, провожая педагогов и девчат к трамвайной остановке, ребята еще долго там стояли и шутили, изощряясь в своих юмористических колкостях друг перед другом, стараясь блеснуть перед учителями и девчатами своим кипучим остроумием. Они все были связаны этим весельем, и им было так хорошо, что и расставаться-то не хотелось. И как бы предчувствуя исключительность этой встречи, каждый из них старался сказать друзьям что-нибудь хорошее, продлить эти неповторимые минуты.
- Да, ребята, - говорил Дмитрий Алексеевич, - пройдет время, закончится ваш курс и разлетитесь вы все кто куда, по разным городам. По своим заводам и фабрикам, рассыплетесь как звезды по небу. Вон, видите, как они сияют? Так и вы будете трудиться – сиять и светить каждый на своем месте. Трудиться не ради денег и каких-то благ, хотя и деньги нужны, и блага тоже будут нужны, а ради своего всеобщего счастья, чтоб честно смотреть людям в глаза, не боясь, что кто-то о вас вдруг скажет: «Вот халтурщик. Чему его только в школе учили!». Запомните, в жизни у каждого есть свое предназначение. Ведь звезды на небе тоже, хоть и маленькие, а горят-светят и радуют светом наши сердца, так и вы в своей работе – маленькой или большой, должны гореть и радовать своим умением, честностью и качеством других. С честью исполнять свое предназначение. И только тогда наступит всеобщий достаток и всеобщее счастье!
- Чудак наш Дмитрий Алексеевич, - говорил потом Борис Мальцеву и Даше Танеевой, когда они, уже распрощавшись с классом, ехали в трамвайном вагоне домой, на Зеленый Яр. – Разве возможно этакое всеобщее людское счастье? Ведь люди влюбляются, расходятся, злятся, спорят, воюют и убивают друг друга… А потом, разные там наводнения, землетрясения, то есть, природные катаклизмы, несчастные случаи… Как можно их предотвратить? Я думаю, что не может быть всеобщего человеческого счастья. Это не реально… Ведь в мире все так устроено, что все стареет, изнашивается и разрушается. И каждое высшее существо довлеет и царствует над низшим. Например, растения растут и питаются земной почвой, животные, в свою очередь, поедают эти растения, мы ж все потом охотимся на этих животных, и питаемся растениями и животными. Но и мы болеем и умираем – нас поедают те же самые маленькие микробы, которые и делают питательной эту самую почву для растений… Видите, все построено на боли, разрушении и новом рождении. Какое уж тут всеобщее счастье?
- Да нет, Борис, нет! – спорила с ним Даша Танеева. – Дмитрий Алексеевич наверное имел в виду наши обычные людские взаимоотношения: грубость, алчность, ложь и накопительство. Мы все гребем, гребем, гребем богатства к себе, не зная пределов – надо или не надо, лишь бы побольше, пусть гниет, портится и другие голодают. А нам не важно! Лишь бы у нас было. А ведь этот излишек нажит где-то за счет крови и пота кого-то другого, которого мы обдурили, обсчитали, обокрали и скрыли все это, то есть, были нечестными и неправдивыми. И не выполнили или плохо выполнили наше земное предназначение, от этого и пострадал кто-то другой. А другой также не выполнил свое предназначение и пострадал кто-то еще, а, возможно, и мы, ведь все мы связаны невидимыми ниточками жизни друг с другом… А потом говорим себе: судьба, судьба… А ведь судьба – это поступки в сторону правды, чести и совести или же в противоположную сторону – от них…
Борис только кивнул, соглашаясь с Дашей. Но времени для спора уже не было. Трамвай остановился на его остановке, и ему нужно было выходить. Мальцев с Танеевой вставали на остановку дальше…
- Ну, пока! – сказал он им, помахав рукой. – Когда встретимся, тогда и поговорим, - улыбнулся он на прощание и вышел из вагона.
Заканчивался день 21 июня, было тепло и тихо. Опускалась ночь на темные улицы, но дорогу Борису освещала луну и тусклые уличные фонари.
«Ну вот, завтра воскресенье, - подумал Борис, - хоть отосплюсь немного. Встану и пойду на рыбалку… Наверно Виктора с собой возьму, а может и Валентина тоже… Что он сидит там на своем заводе и скучает по своей топчихинской Юльке… Уже год прошел, а он все забыть ее не может».
А в центре города, где-то в полутора километрах от Бориса и его улицы, на своей голой кушетке крутился и не мог уснуть корреспондент Запорожской газеты Александр Крылов. Все думал о своей жене Тине и троих детках, отправленных им на лето в Новогеоргиевск к их бабушке и своей теще. Он знал, что у бабушки им будет хорошо, но он больше беспокоился о Тине, которая была на втором месяце беременности. Это немного тревожило его. Хорошо ли они доехали? Как она там будет без него.
Редактор задержал его отпуск. Сказал, чтобы дней на десять остался. Шли тревожные слухи с Западной границы… И вот теперь в пустой квартире в центре Запорожья он лежал один на кушетке и маялся…
«Да, плохо жить одному, - думал он, - не с кем и словом перемолвится, чтоб как-то заснуть». Он начал вспоминать их прошлую жизнь с Тиной и до нее. Свои похождения в Москве… Возвращение в Запорожье. Первую встречу с Тиной… Их свадьбу… Работу на строительстве «Запорожстали». Рождение первого ребенка – маленькой Риты… потом Людмилы… потом Ляли…
На этих воспоминаниях Александр, наконец, забылся и заснул во втором часу ночи…
В семь часов утра он проснулся от телефонного звонка…
Как начиналась война. Взгляд с другой стороны
Из воспоминаний немецкого генерала, бывшего командующего бронетанковыми войсками центрального направления, Гейнца Гудериана, танковые колонны которого дали победу Гитлеру в Западной Европе над Польшей и Францией, и затем после вторжения в 1941 году в Советский Союз успешно дошли почти до самой Москвы.
«… В октябре 1940 года Гитлер много совещался с Франко и правительством Франции по поводу дальнейшего хода войны (имеется в виду война против Англии и Франции – прим. автора). Затем он выехал к своему другу Муссолини в Италию, чтобы продолжить это обсуждение, и на болонском вокзале к своему изумлению узнал, что его союзник по собственной инициативе объявил войну Греции. Это было сделано без согласия Гитлера, который на это никогда бы не пошел: этот поступок Муссолини вновь оживил бесконечную проблему, и война стала развиваться в новом направлении, крайне нежелательном для Германии…».
Немного из истории о том, что происходило до этого времени. 23 августа 1939 года перед войной с Польшей, а надо сказать, что Польша раньше поддерживала действия Гитлера как в Германии, так и в Европе, и враждебно относилась к политике Сталина на Востоке в Советском Союзе. Она предлагала расчленить Россию на части и присоединить эти области к себе, и даже вела переговоры об этом с Германией. Но у Гитлера были другие планы – более обширные и зловещие: захват всех славянских земель.
И вот 29 сентября 1939 года Россия и Германия подписали пакт о дружбе, и одновременно с этим торговое соглашение, обеспечивавшее Германии экономическую возможность вести войну на Западе, не боясь, что Россия ударит по ней с Востока. В этом нельзя винить руководство Советского Союза. Сталин внимательно следил за действиями Гитлера в Западной Европе. После отторжения от Чехословакии Судетской области, а затем и аншлюса – присоединения им Австрии, причем, при полном молчании Лондона, он понял, что Гитлер на этих землях не остановится и дальше пойдет на Польшу и Россию.
По дипломатическим каналам Сталин прощупывал и пытался склонить Англию и Францию пойти на военный союз с Россией против Гитлера и его агрессивной политики в Европе. Но руководство этих стран в то время было слишком капризным, оно не желало связывать себя какими бы то ни было пактами с Советским руководством, считая, что коммунизм Сталина – это беда куда более страшная чем фашизм Гитлера в Германии.
В политикуме Европы сложилось и такое положение, что руководители разных стран играли каждый свою карту. Все мнили себя великими стратегами. И каждый хотел обхитрить друг друга. Намерения Гитлера были абсолютно ясны Сталину уже после прочтения им его книги «Майн Кампф» - это уничтожение славян, захват Украины, восточных земель России (то есть, как он выражался, жизненного пространства немцев за счет покорения и уничтожения других народов). Все ждали дальнейших действий Гитлера и не исключена была возможность заключения Гитлером пакта с Англией и Францией против Сталина, и тогда Советский Союз остался бы один на один против объединенных сил Германии, Польши, Англии, Франции, Италии, да еще и Японии на Дальнем Востоке.
Для России это было опасно – смерти подобно. И чтобы предотвратить такое соглашение, видя, что европейские государства враждебно относятся к Советскому Союзу и не хотят соглашений с ним, Сталин пошел на, казалось бы, совсем неожиданный, то есть, немыслимый пакт с Гитлером, тем самым на 2 года отдалив угрозу вторжения фашистских орд Гитлера в пределы Советского Союза.
Конечно, подписание Германией договора о ненападении с Советским Союзом, развязало руки Гитлеру. И подтолкнуло его для захвата земель Польши, Бельгии и Франции. Но что было делать Сталину? Ему нужно было выбирать из многих зол наименьшее… И буквально через несколько недель Гитлер буквально разгромил и захватил Польшу. Но, согласно тайному соглашению России с Германией, она могла тогда оказать свое влияние на Прибалтику, Финляндию, Бессарабию и присоединить к себе перешедшие к Польше после ее прошлой войны с «красной революционной Россией» в 1920-21 годах, Западные земли Белоруссии и Украины.
А что же происходило на невидимом, мистическом фронте? Известно, что излишнее богатство – это орудие дьявола. Энергетика человечества и ресурсы Земли – это как бы тело мистического дракона. Самая большая и наиболее умная голова умная голова этого древнего энергетического порождения, которую и представляют собой силы земного капитализма Англии, Франции, Америки и других стран, решила избавиться от двух других недавно рожденных горячих и непредсказуемых голов дракона – режимов Гитлера и Сталина, направив их друг на друга.
По замыслу эти головы должны были перегрызть друг другу глотки, а голова всемирного капитала, то есть правителей мира, или масонов, оставалась, как бы, в стороне и даже получила бы от этого еще и немалые выгоды. То есть, ставшие бесхозными после войны огромные пространства Земли, ее полезные ископаемые, людские ресурсы, подпитывавшие ранее Германию и Россию. Это и было замыслом Темных сил: Денницы, дьявола и их земных выразителей – масонов.
Но они забыли, что есть еще и другая сила, более могущественная, чем они, и эта сила любви и добра, сила Бога-Создателя. А она на Земле испокон веков уравновешивала и уравнивала все процессы, происходившие и происходящие как в ее недрах, так и на ее поверхности. Иначе бы наш мир давно бы разлетелся на мелкие кусочки в разные стороны.
Читаем далее Гудериана: «Первым непосредственным результатом самодурства Муссолини стал, как поведал мне Гитлер – немедленный отказ Франко от какого бы то ни было сотрудничества со странами оси. Тот явно побаивался связываться со столь непредсказуемыми партнерами.
Следующим последствием стало ухудшение отношений Германии с Советским Союзом. Между нашими странами уже давно возникло некоторое напряжение, в результате ряда инцидентов, произошедших за последние месяцы, по большей части связанных с политикой Германии в Румынии и на Дунае. Именно для того, чтобы нивелировать это напряжение, Молотова и пригласили в Берлин.
В Берлине Молотов выдвинул следующие требования:
Первое: Финляндию следует рассматривать как территорию советской сферы влияния (ведь была она раньше в составе Царской империи – была! – прим. авт.);
Второе: Следует достигнуть договоренности относительно будущего Польши;
Третье: Германия должна признать советские интересы в Румынии и Болгарии;
Четвертое: Следует так же иметь в виду и советские интересы в Дарданеллах.
Гитлера подобные требования русских в высшей степени рассердили, и он долго выражал свое недовольство на переговорах в Берлине, полностью игнорируя замечания русских. Из визита Молотова он сделал только один вывод – война с Советским Союзом рано или поздно станет неизбежностью. Он раз за разом возвращался потом к этим переговорам, рисуя их именно так, как я описал выше…
Как бы Гитлера не разъярили требования русских, но политику итальянцев (вернее Муссолини) в 1940 года он ругал в еще более сильных выражениях, и был со своей точки зрения совершенно прав. Агрессия против Греции была бессмысленной по сути и бездарной по воплощению. К 30 октября продвижение итальянцев было остановлено, а с 6 ноября инициатива перешла к грекам. Как это часто бывает, когда неправильная политика приводит к военной катастрофе, Муссолини в гневе обрушился на своих генералов, в особенности на Бадольо, который перед тем тщетно пытался предостеречь его от военных авантюр. В середине ноября итальянцы потерпели сокрушительное военное поражение в Европе… Затем, 10 декабря, итальянцы потерпели следующее жестокое поражение в Северной Африке, под Сиди-Баррани. Интересам как Германии, так и Италии (как ее союзнице по оси Рим-Берлин-Токио), гораздо более соответствовало бы прекращение авантюры в Греции и усиление вместо этого позиций Италии в северной Африке. Маршал Грациани стал просить о помощи Люфтваффе; Муссолини возжелал переброски в Ливию пары немецких танковых дивизий. За зиму потеряны были Бардиа, Дерна и Тобрук. В конце концов ситуация была нормализована благодаря немецким войскам под командованием Роммеля.
Нескоординированные действия Италии и ее ошибки на Балканском театре привели к тому, что большая часть немецких войск была связана в Африке и в Болгарии, а затем – в Греции и Сербии. Результатом этого стало ослабление военной мощи Германии на действительно решающих театрах военных действий.
Стало ясно, что принцип, по которому границей между сферами интересов стран оси служили Альпы, не отвечает реальным требованиям военного руководства. Сотрудничество между союзниками проходило столь коряво, что с таким же успехом его могло не быть вообще.
Вскоре после визита Молотова мой новый начальник штаба подполковник барон фон Либенштейн и мой первый офицер штаба по общим вопросам майор Байерлейн были вызваны на совещание к начальнику Генерального штаба армии, на котором впервые услышали о планируемой компании против Советской России – о плане «Барбаросса». Вернувшись с совещания, они доложили об этом мне; когда передо мной развернули карту России, я с трудом мог поверить своим глазам. Неужели действительно нам предстояло то, что я считал просто невозможным? Гитлер самыми крепкими словами поносил немецких политических лидеров 1914 года за то, что им не удалось избежать войны на два фронта; теперь же, по собственной инициативе и в свете предстоящей войны с Англией, он собирался открыть второй фронт – с русскими? Его постоянно и настойчиво предостерегали от этой ошибки все военные, и он всегда с ними соглашался…».
Зря генерал удивлялся, такова была натура Гитлера. Он мог соглашаться, кивать, поддакивать, но свои истинные намерения скрывал от посторонних до поры, до времени. Кроме того генералу следовало бы еще раз перечитать страницы «Майн Кампф» Гитлера. Там четко и ясно сказано: расширение жизненного пространства Германии за счет славянских земель: Польши, Украины, России, затем нефть Кавказа… Средний Восток, Тибет и Индия… Сибирь он не хотел завоевывать – там много болот и слишком суровые условия проживания. Пусть сибиряки живут там со своими медведями. Украинцев, белорусов и русских он хотел превратить в полурабов, в батраков, без права участия их в управлении и на высоких государственных должностях. То есть, русские и украинцы на своих исконных землях могли быть лишь рабочими или батраками, руководимые немецкими хозяевами. Причем, образования – никакого! Два класса, чтобы могли лишь расписаться и посчитать. Далее по тексту генерала:
«Я не скрывал своего разочарования и отвращения… Оба мои офицера стали рассказывать, что по подсчетам Галдера, начальника Генерального штаба сухопутных сил, для завершения компании по разгрому России, потребуется (всего-то) восемь-десять недель. Наступать предполагалось тремя группами армий, приблизительно равными по мощи, в трех расходящихся направлениях.
Теперь, когда я стал одним из посвященных, мне оставалось только надеяться, что нападение на Советский Союз Гитлер планирует не всерьез (эх, генерал, читайте «Майн Кампф»), что вся подготовка – блеф, попытка запугать. Зима и весна 1941 года прошли как в дурном сне. Освежив свои знания о походах шведского короля Карла ХII и Наполеона, я четко осознал все трудности, которые ожидают нас на предполагаемом театре военных действий. К тому же, все яснее становилось, что масштабы нашей подготовки совершенно не соответствуют грандиозности намеченного мероприятия. Но достигнутые нами в последнее время успехи, в особенности та скорость, с которой мы одерживали победу на Западе, одурманили наших верховных командующих, да так, что они вообще забыли слово «невозможно».
Мы были уверены, что к началу новой войны можно будет полагаться на то, что с технической стороны наши танки будут превосходить любые из имеющихся у русских, и это поможет нам справиться с численным превосходством русских, поскольку в наших бронетанковых силах к началу кампании насчитывалось только 3200 машин. Но произошел один случай, который несколько поколебал мою уверенность в превосходстве наших танков. Весной 1941 года Гитлер приказал продемонстрировать военной комиссии русских наши танковые заводы и полигоны, специально указав не скрывать ничего. Члены русской комиссии упорно не хотели верить, что «Т-IV» - наш самый тяжелый танк. Они упрекали нас в том, что последние модели мы от них утаиваем, нарушая таким образом приказ Гитлера, причем требовали показать эти модели так настойчиво, что и производители, и снабженцы пришли к выводу, что у самих русских наверняка уже имеются более тяжелые танки. В конце июля 1941 года эту догадку подтвердило появление на фронте танка «Т-34».
Мощности нашей промышленности позволяли на тот момент производить в год не более 1000 танков всех моделей в общей сложности. В свете производственных мощностей наших противников это были очень маленькие цифры. Еще в 1933 году я побывал на одном из русских танковых заводов, где каждый день производилось по 22 танка модели «Кристи-русский» (БТ-2, БТ-5, БТ-7), то есть 7920 в год. Это почти в 8 раз превосходило мощности немецкого производства танков в год…
На политическом фронте у Германии был тройственный союз с Италий и Японией».
«1 марта к Тройственному союзу присоединилась Болгария, а 25 мая – Югославия. Однако произошедший в Белграде 27 марта переворот расстроил все планы держав оси. 5 апреля Россия и Югославия подписали пакт о дружбе, 6 апреля началась балканская компания…
Расширение театра военных действий радовало только одного человека – Бенито Муссолини. Это была его война, которую он развязал без позволения Гитлера. Однако заключенный между Россией и Югославией пакт о дружбе четко показал нам, что угроза со стороны нашего влиятельного восточного соседа присутствует и что долго откладывать начало силовых действий нельзя.
Белград пал 13 апреля. 17 апреля югославская армия капитулировала. 23 апреля за ней последовала и греческая армия, несмотря на всю британскую поддержку…
В мае и июне 1941 года британцам удалось оккупировать Сирию и Абиссинию. Попытка Германии закрепиться в Ираке была осуществлена недостаточными силами и завершилась провалом…
Балканская компания была проведена со всей желаемой скоростью и задействованные в ней войска, которые теперь нужны были в России, выводились по плану очень быстро. Но все равно с началом компании против России мы запаздывали. К тому же, весна выдалась очень сырой, паводок на Буге и его протоках продолжался вплоть до мая, и местность была заболоченной и практически непроходимой.
Для нападения на Советскую Россию было сформировано три группы армий:
Южнее Припятских болот – группа армий «Юг» под командованием фельдмаршала фон Рундштедта;
Между Припятскими болотами и Сувалсками – группа армий «Центр» под командованием фельдмаршала фон Бока;
В Восточной Пруссии – группа армий «Север» под командованием фельдмаршала фон Лееба.
Предполагалось, что эти три группы армий должны прорваться сквозь русские войска, расположенные вдоль границы, окружить и уничтожить их. Танковые группы должны были проникнуть вглубь российской территории и не дать таким образом русским организовать новые линии обороны… Место нанесения решающего удара не было определено. Все три группы армий имели приблизительно равные силы, хотя к группе армий «Центр» были приписаны две танковые группы, а к группам армий «Юг» и «Север» - только по одной.
Я командовал 2-й танковой группой, генерал Гот – расположенной к северу от меня 3-й. Это и были две танковые группы, подчиненные группе армий «Центр».
14 июня Гитлер собрал в Берлине всех командующих группами армий, армиями и танковыми группами, чтобы изложить причины нападения на Россию и получить последние отчеты о ходе подготовки к нему. Логика его была следующей. Англию победить не получается, поэтому, чтобы завершить войну, надо одержать решительную победу на континенте. Положение Германии станет неуязвимым только при условии покорения России… В числе политических причин назывались трения, вызванные вторжением Германии на Балканах, интервенция русских в Финляндию и захват ими Прибалтики – поводы явно не достаточные для принятия решений такого масштаба, равно как и идеологические догмы национал-социализма или сведения, позволяющие предполагать, что русские сами готовятся к нападению. Пока война на Западе не пришла к завершению, любое новое военное предприятие означало открытие войны на два фронта, а к этому Германия Адольфа Гитлера была готова еще меньше чем Германия образца 1914 года. Собравшиеся генералы выслушали Гитлера молча и разошлись молча, поскольку обсуждения услышанного не предполагалось. На душе у всех было тяжело…».
Накануне вторжения, 21 июня, то есть, непосредственно в последний мирный день июня, Командующий 2-й танковой группой немецких войск центрального направления генерал Гудериан находился уже на передовых позициях своих войск, проверяя готовность подразделений для вторжения на советскую территорию. В бинокль он смотрел на другую сторону Буга и на Брестскую крепость, изучая поведение своего будущего врага – советских солдат. Плац Брестской крепости был виден как на ладони. И была какая-то неуверенность. Генерал искал ответ лишь на один вопрос: знают ли русские о готовящемся нападении или нет? Но русские там, на плацу Брестской крепости, почти весь день повзводно маршировали, бодро отшагивая под музыку военного оркестра. «Какая беспечность, какая показуха! И это хорошо, – подумал он. – Значит, не знают».
- Ключевые позиции на их берегу Буга остались незанятыми. Признаков строительства дополнительных укреплений за последние несколько недель мы тоже не видели. Наша атака явно должна застать русских врасплох, - успокоил он себя и поморщился. – Какая безалаберность у этих русских. Если так дело идет, то нужно ли нам делать запланированную часовую артподготовку?
- Ладно, - сказал он себе, подумав с чисто немецкой расчетливостью, - не будем ее отменять, чтоб какие-нибудь неожиданности не причинили нам ненужных потерь.
На следующий день, в 2 часа 10 минут он был уже на командном пункте в 13 километрах северо-западнее Бреста. Когда он туда прибыл, было еще темно. Собравшиеся офицеры поглядывали на часы, все ждали начала военных действий…
И вот, в 3 часа 15 минут артиллерия открыла огонь. И… загудела бедная земля на другом берегу… В 3.40 пошли пикирующие бомбардировщики… В 4.15 авангард его 17-й и 18-й бронетанковых дивизий приступил к форсированию Буга… А у русских на том берегу творилось что-то несусветное. Гудериан видел в бинокль лишь сплошную пелену огня и дыма.
В 6.15 генерал уже и сам с некоторыми офицерами переправился через Буг в районе Колодно в штурмовой лодке. На всем протяжении фронта, как он и предполагал, они застали русских врасплох, и благодаря этому его танковый корпус быстро захватил невредимыми все мосты через Буг…
Но противник вскоре оправился от неожиданности и приступил к ожесточенному сопротивлению. И эта, искромсанная снарядами, стратегически важная Брестская крепость, на которой день назад на плацу так беспечно под военные оркестры отшагивали русские солдаты, вдруг ожила и начала стрелять… И с удивительным упорством оборонялась потом в течение нескольких дней, не давая им использовать дороги и железнодорожные пути через Буг и Мухавец. Но это было лишь здесь, в одном месте. А там, в других местах, по всему фронту…
К вечеру их танковая группа уже по-настоящему сражалась в окрестностях Малориты, Кобрина, Бреста и Пружан. И под Пружанами было первое танковое сражение с русскими. Накануне сражения, еще в штабе, Гудериан получил лишь скудные сведения о дальнейших планах Верховного главнокомандования. Для его танкового корпуса была поставлена задача: идти вперед, возможно выдвинуться в район Рославль – Ельня – Смоленск с предельно возможной скоростью передвижения.
На военном собрании его спросили:
- Сколько времени понадобится вашему корпусу, чтобы достичь Минска?
Он ответил:
- Дней десять.
Так оно и вышло. 27 июня он был уже в Минске… Похоже, в стане русских был полный шок и сплошная неразбериха, и это было везде… Такими уж были эти первые дни войны.
А что же происходило там, в стане русских, далеко от границы, в кулуарах Московского Кремля? Разве не знали там о намерениях Гитлера и не готовились к войне? Знали, ругали… И даже сами готовы были ударить по скоплению немецких войск на границе в свое время, но не успели – Гитлер опередил Сталина… Еще тогда, когда подписывали с немцами пакт о ненападении, Сталин лично дал указание разработать план мобилизационного развертывания Вооруженных Сил СССР. Все внимание уделялось Западному фронту. Вот что писалось в Полевом уставе 1939 года:
«Красная армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий».
Выступая в мае на выпускном собрании Академии командиров Красной армии, Сталин прямо сказал: «Дело идет к войне, и противником будет Германия». Далее он сказал: «Произошла коренная перестройка армии и ее резкое увеличение», и назвал точное количество дивизий – триста. Из них треть – механизированных. Но его подчиненные подсунули ему не совсем точные данные, как всегда боясь его гнева и расправы за нерасторопность. Триста полных дивизий было лишь на бумаге, на самом деле четверть из них только формировались. И пополнялись они плохо обученными офицерами из военных училищ, созданных на скорую руку.
Это очковтирательство, вызванное абсолютным страхом перед вождем, довлело над всеми командирами и военачальниками в ту пору, ведь каждого не справившегося с непосильным заданием начальника, Сталин мог тут же сместить или даже репрессировать. Поэтому, каждый из них тянулся, старался выслужиться, показать, что он расторопнее всех других, вот и лезли они из кожи вон, и называли цифры наспех собранных военных образований, готовые стать лишь в будущем настоящими дивизиями.
А Сталин верил, что у него уже есть эти полноценные триста дивизий. И на банкете с выпускниками он сказал:
- Теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны – теперь надо перейти от обороны к наступлению. Проводя оборону страны, мы обязаны действовать наступательным образом.
В советской прессе об этом почти ничего не писалось, а немецкому информационному бюро был направлен исправленный текст, где Сталин, надеясь на заключенный с Германией пакт о ненападении, говорил: «…мы не ожидаем агрессии от Германии…».
Но уже тогда появился проект о создании Ставки Главного командования и перевод страны под руководством Ставки на военное положение. А еще в феврале на партийной конференции, посвященной «оборонным вопросам», Сталин предложил увеличить объем оборонной промышленности на 17-18 процентов.
11 марта Нарком обороны Тимошенко и начальник Генерального штаба Жуков в кабинете у Сталина докладывали ему «Уточненный план развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и Востоке».
Жуков сказал:
- Я считаю, что Германия может в ближайшее время нанести главный удар по Советскому Союзу на Юго-Западе, с целью, прежде всего, захвата Украины, а вспомогательные удары – на Двинск и Ригу.
Сталин, посасывая трубку, заметил ему:
- Все может быть, товарищ Жуков, но я думаю, что Гитлер не решится на такую авантюру – воевать сразу на два фронта, на Западе и Востоке. Он ведь не самоубийца!?
- Но данные разведки говорят о том, что Германия стягивает основные свои ударные войска к нашим Западным границам, - настаивал Жуков.
- Все верно, товарищ Жуков, - это чтобы хорошенько нас попугать, чтобы мы были более сговорчивыми. Главное сейчас для нас – не поддаваться на их провокации, выиграть время. Не давать повод Гитлеру развязать против нас войну. Именно сейчас, когда мы еще перевооружаемся… И не готовы сами нанести ей сокрушительный удар…
Конечно же, Сталин не планировал в 1941 году нанести удар по Германии, для этого у него не было ни средств, ни сил.
«Вот если бы так годика через 2-3, тогда может быть, - думал он, - а сейчас нет. У нас есть договор с Гитлером – «Пакт о ненападении», и мы защищены!».
Но Тимошенко с Жуковым так не думали. Пакт остается пактом, но данные разведки становились все тревожнее и тревожнее. И 14 мая они отправляют командующим войсками Западного, Прибалтийского и Киевского военных округов директивы особой важности, где говорилось, что войскам нужно быть начеку, то есть в боевой готовности, но не поддаваться на мелкие провокации немцев. Но ни слова не говорилось об упреждающем ударе по германским войскам, а лишь только «…принимать меры в пределах обороны». И тогда же в папке у Жукова остался лежать так и не показанный Сталину доклад о предупреждающем ударе по войскам Вермахта. Документ был подготовлен для подписания Сталину на 15 мая 1941 года. В нем говорилось: «Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию мобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар… Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания, и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск». Но Жуков так и не подписал его и не доложил Сталину. Из вчерашнего разговора он понял, что Сталин его не поймет и документ не подпишет.
Сталин по-прежнему не верил в безумный шаг Гитлера – начать войну против него в ближайшее время. «Чушь какая-то, - думал он, - даже при нападении на Польшу, Гитлер и то заколебался было, услышав, что Англия и Франция могут открыть фронт против него на Западе. Воевать на два фронта – это безумие»…
Так думал Сталин… А, тем временем, стало поступать слишком много донесений о передвижениях немецких войск у границ Советского Союза, и это начало его тревожить. Кроме того, из Германского посольства в Москве начали массово уезжать его сотрудники вроде как на летние каникулы – тоже настораживающий факт, но и это был не довод за нападение для Иосифа. Победив свою оппозицию и став полновластным «господином» над своими людьми, он уверовал в свои непревзойденные психологические способности: чуять, разгадывать и находить правильные решения в труднейших политических вопросах.
Но он не учел того факта, что Гитлер был совсем не того уровня и совершенно другого склада ума человек, в противоположность его бывшим внутригосударственным оппонентам: Троцкому, Бухарину и другим. Гитлер был непредсказуемым и неудержимым в своих действиях, то есть, точно таким же «вождем» своей партии, как и Иосиф Сталин. И он знал, или, по крайней мере, так думал, что Сталин все равно нападет на Германию, лишь только он соберется с силами. Поэтому Гитлер и решил - надо опередить Сталина.
А сейчас как раз настал самый удобный момент: Советская армия слаба – это показала финская компания, вооружение у Советов устаревшее и армия находится на стадии формирования новых дивизий, которые были еще мало чему обучены. Да, и сам Сталин не ждал сейчас этого нападения, уверовав, что Гитлер не будет воевать сразу на два фронта: против Англии и Франции на Западе и России – на Востоке. То есть, если начать войну сейчас, то будет момент полной внезапности и это дает ему, Гитлеру, быстрый выигрыш в компании. А его войска уже научились воевать в Европе, особенно танковые части Гудериана, которые своими рассекающими клиньями, разрезав Западный фронт на части, буквально за месяц разгромили войска Франции и заняли всю ее территорию. Это ли не успех? И он был уверен: несмотря на огромные пространства России, русские тоже скоро капитулируют и война на Востоке закончится еще до начала холодов. А там - на зимние квартиры и отдых до весны.
И переброска германских войск с Балкан и стран Западной Европы к границам Советского Союза шла ускоренными темпами, но все равно они, как сказал Гудериан, опаздывали со сроками.
18 июня из Главного разведывательного управления Сталину доложили:
- Пришло донесение агента из Германии. Источник сообщает, что уже назначены сроки дислокации немецких истребителей и проведены назначения глав будущих оккупированных русских земель.
В большом раздражении Сталин выругался и написал на донесении: «Можете послать ваш источник на хер».
И вот на очередном совещании у Сталина уже сам нарком обороны Тимошенко, присутствовавший там и поднятый для доклада, не выдержал и сказал:
- Товарищ Сталин, приготовления Германии явно свидетельствуют, что война начнется в этом году и очень скоро.
Сталин глянул на него и жестко ответил:
- А вы не пугайте нас, товарищ Тимошенко, гитлеровская Германия попросту пытается нас провоцировать…
Все это происходило в реальном мире, а что же было на невидимом мистическом уровне…
В Узбекистане работала советская научная экспедиция. Известный тогда советский антрополог Герасимов, восстанавливавший по черепам лица давно уже умерших людей, предложил открыть гробницу Тамерлана – великого завоевателя Востока, сравнимого по известности разве что с Чингисханом. Сталин согласился. Он хотел наяву увидеть лик настоящего «Бога войны – Тимура», как его называли древние историки.
Тимур был похоронен в Самарканде. Старики в Самарканде на базарах всполошились. Везде только и было слышно: нельзя нарушать покой «бога войны», иначе жди беды – на третий день вернется Тимур и нашлет войну на государство. Таково предание предков… Но к голосу предков советские начальники и ученые не прислушивались. И 20 июня склеп был открыт, толстая плита гробницы сдвинута, и череп Тимура извлечен из гроба. Это было страшное зрелище: череп Тимура зловеще уставился своими пустыми глазницами на собравшихся перед ним людей. Все это было тщательно заснято на кинопленку и ее тут же отправили в Москву для просмотра лично товарищу Сталину…
Большие войны не начинаются просто так и сами по себе. Энергетически, то есть на мистическом уровне, ими руководят и подпитывают духи великих завоевателей этого мира. Что же произошло тогда, 20 июня 1941 года? Уже все было готово к новой войне, нужно было только нажать на «энергетический спусковой крючок», чтобы новый завоеватель отдал приказ для начала новой войны…
Вы скажете, что все это могло случиться и без открытия гробницы, ведь все уже было готово к войне. Могло! А могло и не случиться, если бы этому что-то вдруг помешало на энергетическом уровне (например, внезапная смерть Гитлера, масштабные разрушительные землетрясения или наводнения в самой Германии и так далее). Да, и внутренняя уверенность самого Гитлера. Такому шагу нужно было дать решительный толчок, чтобы голова одного дракона – монстра, решительно полезла на другую. И это было сделано в Самарканде. И ровно через три дня мир содрогнулся от взрывов – война загрохотала по землям России…
Еще в ночь на 21 июня немецкий фельдфебель-антифашист перебрался на советскую сторону Буга и, остановленный пограничниками, сообщил: «Скажите вашему руководству, что война начнется на рассвете 22 июня!».
Все это немедленно было передано Сталину. И только тогда Сталин стал что-то предпринимать. В ночь на 22 июня в войска, дислоцированные вдоль границы, пришла директива: «Возможно нападение немцев на всех фронтах… В течение ночи скрытно занять огневые точки укрепрайонов. Авиацию рассредоточить по полевым аэродромам и тщательно замаскировать».
Но было уже поздно… Некоторые части эту директиву не получили, ведь в ночь на воскресенье в дальних районах была оборвана связь – действовали засланные диверсанты.
А в Москве 22 июня в 21 час 30 минут обеспокоенный Молотов по телефону вызвал немецкого посла Шуленбурга и начал настойчиво его расспрашивать:
- Господин посол, идет массовый отъезд сотрудников вашего посольства из нашей страны. В чем дело? Что это значит? Что за причина? Чем недовольна Германия? И почему нет ответа на миролюбивые заявления нашего телеграфного агентства ТАСС?
Но Шуленбург не мог ответить ему на это что-нибудь вразумительное до неотвратимо приближающегося часа «Х», когда Германия объявит войну Советскому Союзу. Вместо этого он растерянно тянул время и мямлил что-то неопределенное.
После совещания Политбюро, которое заседало 21 числа почти весь день, Сталин вместе со своими соратниками: Молотовым и другими членами партии, отбыли для отдыха на Ближнюю дачу. Там они, чтобы отвлечься от нарастающей тревоги, даже посмотрели кино, но все равно это не помогло. Было неспокойно на сердце… И спустя некоторое время после полуночи, Молотов вернулся в Москву в наркомат и послал запрос в Берлин Риббентропу. В МИД Германии пошла шифрованная телеграмма, требующая срочных разъяснений происходящих событий. Но немцам было, как говорится, уже на все наплевать. Было не до разъяснений… В 3.30 их самолеты, вторгнувшись в воздушное пространство Советского Союза, уже вовсю бомбили Белоруссию. А в 4.00 сбросили бомбы на Севастополь и Киев.
Сталин в это время спал на даче… А в Генеральный штаб Жукову от командующих войск всех Западных округов уже шли непрерывные телефонные звонки и запросы: «Что делать? Немцы атакуют!». Тимошенко приказал Жукову срочно позвонить Сталину. Жуков быстро позвонил по телефону правительственной связи на дачу Сталину. Сонный голос дежурного спросил:
- Кто говорит?
- Начальник Генерального штаба Жуков. Срочно соедините меня с товарищем Сталиным.
В ответ:
- Товарищ Сталин еще спит.
Жуков:
- Будите немедленно – немцы бомбят наши города.
На том конце что-то зашуршало, загремело и через три минуты трубку взял Сталин. Жуков доложил:
- Товарищ Сталин, немцы атакуют наши войска по всему фронту.
В ответ – молчание.
- Вы меня поняли? – переспросил Жуков, и лишь через минуту Сталин сказал:
- Найдите Тимошенко и приезжайте с ним в Кремль.
Украина – Западная граница: война начнется на рассвете…
В субботний вечер и в ночь на воскресенье по ту сторону границы в расположении немцев повсюду встречалось подозрительное оживление. Пограничники и армейская разведка доносили о шуме танковых и тракторных моторов. А в 9 часов вечера в полосе 5-й армии, к Западу от Владимира-Волынского, границу перешел немецкий фельдфебель Альфред Лискоф. Перебежчик рассказал, что у фашистов все готово к наступлению и начнут они его в 4 часа утра… Начальник погранзаставы, не мешкая, тут же доложил по инстанциям. Это известие было настолько важным, что начальник пограничных войск Украины, генерал Хоменко, немедленно сообщил обо всем в Москву и в штаб округа. Первой мыслью у всех было: «А не провокация ли это?». Стали ждать решения Москвы.
В 0 часов 25 минут 22 июня окружной узел связи в Тернополе начал прием телеграммы из Москвы. Она адресовалась командующим войсками всех западных округов. Нарком и начальник Генерального штаба предупреждали, что в течение 22-23 июня 1941 года возможно внезапное нападение немцев.
Пока телеграмму изучали и готовили распоряжение армиям, гитлеровцы обрушили на приграничные войска мощные авиационные и артиллерийские удары. Эти удары застали большинство советских частей еще в местах их постоянной дислокации, и нанесли им большие потери…
Из-за нерешительных действий высшего руководства в Москве слишком поздно пришел приказ о рассредоточении и движении их в места боевого прикрытия границы. И, как обычно, из-за своей непредусмотрительности начальство требовало невозможное: за 4 часа разместить все войска по боевым точкам. Но для того, чтобы эти части заняли приграничные укрепления, им требовалось не менее 8-10 часов, то есть, 2-3 часа на подъем тревоги и сбор, 5-6 часов на марш и организацию обороны, а на приведение в полную боевую готовность и развертывание всех сил армий для прикрытия государственной границы нужно было не менее двух суток!
Но положение осложнялось тем, что с воздуха войска атаковали немецкие самолеты. У немцев самолетов было в несколько раз больше, поэтому они имели полное превосходство в воздухе. Ведь за первые часы войны, например от бомб, военно-воздушные силы Киевского округа потеряли 180 самолетов. Их просто в щепки разбомбили на аэродромах… И советские части, двигавшиеся к границе, непрерывно подвергались бомбежкам.
И когда к 10 часам утра командующий Киевским округом, а затем Юго-Западным фронтом, генерал Кирпонос, получил все эти данные, он потребовал от командующего военно-воздушными силами фронта, генерала Птухина, сосредоточить все усилия авиации на прикрытие с воздуха выдвигающихся к границе войск.
Лишь генерал Птухин ушел, как генерал Пуркаев, начальник штаба фронта, положил на стол командующего фронтом только что полученную телеграмму – срочную директиву Народного комиссара обороны. Повернувшись к Вашугину, начальнику политического управление фронта, Кирпонос медленно и отчетливо зачитал ее:
«22 июня 1941 года в 4 утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль границы и подвергла их бомбардировке. Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.
В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз, приказываю:
1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить. (Какая наивность, нерешительность и, я бы сказал, даже глупость посылать такие приказы вдогонку свершившимся событиям. Когда почти вся приграничная авиация Советского Союза, дислоцированная на Западной границе, была полностью разбомблена немцами на аэродромах. Чем же наносить удары и уничтожать противника? Было видно, что даже сейчас Высшее командование, запуганное «вождем», явно трусило перед ним, чтобы не дай бог не нарушить его приказ: не нарушать Германскую границу. – п+рим. автора).
2. Разведывательной и боевой авиации установить места сосредоточения авиации противника и группировки его наземных войск. Мощными ударами бомбардировочной авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиации наносить на глубину германской территории до 100-150 км. Разбомбить Кенигсберг и Мемель. На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний полетов не делать».
Вот и все. Как просто! Когда уже все разбито, все рушится и горит, а из Москвы идут уверенные и, я бы сказал, даже наивные до глупости приказы – взять и разбомбить противника! Было видно, что там, в Москве, перед воскресным днем явно слишком много насмотрелись жизнеутверждающих и хвалебных фильмов о могуществе советской авиации и безукоризненной предусмотрительности и распорядительности наших командиров.
После анализа поступивших данных их воинских частей в штабе фронта, которым командовал генерал Кирпонос, стало ясно, что главный удар враг нанесет из района Устилуга и Соколя в полосе 5-й армии и на ее стыке с 6-й армией, в направлении на Луцк и Дубно. Одновременно фашистские войска ведут наступление в районах Равы – Русской и Перемышля.
Как выяснилось, потом против 5-й, 6-й и 26-й армий Юго-Западного фронта на участке Владимир-Волынский – Перемышль, гитлеровское командование развернуло 37 дивизий (25 пехотных, 5 танковых, 4 моторизованных и 3 охранных). Их наступление поддерживали основные силы 4-го воздушного флота Германии, насчитывающего 1300 самолетов.
Только против 5-й армии в первый день наступления, командующий группой армий «Юг», фельдмаршал Рундштедт, ввел в сражение 10 пехотных и 4 танковых дивизии, кроме того, для развития успеха в запасе он держал еще не менее 2 пехотных, 4 моторизованных и 1 танковой дивизии. Затем, более 20 дивизий 6-й полевой армии генерала Рейхенау и 1-й танковой группы генерала Клейста. И это все против пяти советских дивизий, находящихся у границы!
Слишком уж огромной была истинная группировка фашистских армий, вторгшихся в пределы Украины в полосе Юго-Западного фронта. Такого кошмарного удара не перенесла бы ни одна армия мира, а советские солдаты достойно сражались за свою Родину и гибли, постепенно выбивая личный состав немцев, уничтожая их дивизии…
На направлении главного удара фашистских войск в районе городка Владимир-Волынский мужественно сражались пограничники 90-го отряда майора Бычковского. Особенно геройски билась застава, возглавляемая лейтенантом Лопатиным. Пограничники закрепились в подвале разрушенного здания заставы и стояли насмерть там одиннадцать суток! Они погибли, но не сложили оружия. Об их подвиге написала газета. У Ивана Жигунова, прочитавшего о них, сжалось сердце, мелькнула мысль: «А может лейтенант Лопатин – это сын мой и Ксении Лопатиной». Ведь все сходилось: и возраст, и что сибиряк, и фамилия – Лопатин…
А немцы все двигались и двигались вперед, танковыми клиньями разрезая советские армии… Но это движение было уже не праздничной прогулкой парадным маршем, когда шли они по землям Западной Европы, а битвой с большой кровью и жертвами. И это они здесь сразу же почувствовали…
Вот так описывал пленный немецкий фельдфебель, очутившийся в плену у пограничников на участке 9-й погранзаставы лейтенанта Слюсарева. В районе заставы находился мост через реку Сан (восточнее Родымно). На этом участке немца и взяли в плен наши пограничники, а показания его записал корреспондент Владимир Беляев. Фельдфебель был явно потрясен. «До сих пор, - говорил он, - располагаясь недалеко от советской границы, мы слушали только песни советских пограничников и не представляли, что люди, поющие так мечтательно, протяжно и мелодично, могут столь яростно защищать свою землю. Огонь их был ужасен! Мы оставили на мосту много трупов, но так и не овладели им сразу. Тогда командир моего батальона приказал переходить Сан вброд – справа и слева, чтобы окружить мост и захватить его целиком. Но как только мы бросились в реку, русские пограничники и здесь стали поливать нас дождем. Потери от их ураганного огня были страшными. Нигде, ни в Польше, ни во Франции до этого времени не было в моем батальоне таких потерь, как в минуты форсирования реки Сан. Видя, что его замысел срывается, командир батальона приказал открыть ураганный огонь из 80-ти миллиметровых минометов. И лишь под их прикрытием мы стали просачиваться на другой берег. Наша тяжелая артиллерия уже перенесла свой огонь вглубь советской территории, где слышался рокот танков. Но и находясь на советском берегу, мы не могли продвигаться дальше так быстро, как того хотелось нашему командованию. У ваших пограничников кое-где по линии берега были сооружены огневые точки. Они засели в них и стреляли буквально до последнего патрона. Нам приходилось вызывать саперов. Те, если им это удавалось, подползали к укреплениям и подрывали их динамитом. Но и после грохота взрывов пограничники сопротивлялись до последнего. Нигде никогда мы не видели такой стойкости, такого воинского упорства. И когда мы, порой, уже обтекали огневую точку, двигаясь дальше, все равно никакая сила не могла сдвинуть двух-трех пограничников с их позиций. Они предпочитали выбрать смерть возможности их отхода. Советского пограничника можно было захватить только при двух условиях: когда он был уже мертв, либо если его ранило и он находился в тяжелом бессознательном состоянии… В нашем батальоне насчитывалось тогда 900 человек. Однако, убитыми мы потеряли 150 человек, больше 100 получили ранения. Многих понесло течением и в суматохе мы так и не смогли их вытащить на берег».
Вот так дрались советские люди в первые дни войны в поле, на границе, на передовой, а не отсиживались в теплых кабинетах…
Начальник оперативного отдела Юго-Западного фронта Иван Христофорович Баграмян писал:
«Соотношение сил вообще было не в нашу пользу. На направлении главного удара врага вся группировка войск Юго-Западного фронта (три стрелковые дивизии и два механизированных корпуса – 15-й и 22-й), не имевшая стройного оперативного построения и рассредоточенная на большую глубину, насчитывала примерно 100 тысяч человек и около 2 тысяч орудий и минометов. Фашисты имели здесь общее тройное превосходство в живой силе и более чем двойное - в артиллерии. И вдобавок ко всему – и господство в воздухе».
Последний эшелон: далекий путь на Восток
Уже больше месяца полыхала война. На землях Советского Союза шли ожесточенные бои: в Прибалтике, Белоруссии, России, Украине. Немецкие армии, руководимые хвалеными генералами и под общим командованием фельдмаршала Рунштедта, охватывая полукольцом Киев, рвались на Юг Украины – в Крым и Донбасс. К концу июля они подошли и к Запорожью, но были остановлены советскими войсками. Началась бомбежка города. В это время наши бойцы удерживали левый берег Днепра и остров Хортицу, а немцы заняли правый. Плотину, еще раньше, чтобы не прорвались немецкие танки, взорвали саперы.
В это время Иван и вся семья Жигуновых работали на авиационном заводе. Работали день и ночь. Ввиду военного положения нужно было давать в два раза больше моторов для самолетов, и завод перешел на 12-ти часовую рабочую смену. Жигуновы все еще жили на квартире у Ивана Даниловича. А единственный брат Александры, Алексей, с матерью и младшей сестрой жили в однокомнатной квартире на Жилмассиве. Маруся же, двоюродная сестра Александры, работала также как и Александра с Иваном, на авиационном заводе в цехе шлифовальщицей.
17 июля 1941 года на заводе под руководством директора Лукина был создан полк народного ополчения, который директор сам и возглавил. Задачей этого полка было - в любую минуту оказать помощь Красной Армии по защите города в случае прорыва обороны противником. Оружия в отрядах самообороны не хватало, и в сталелитейном цехе по предложению Лукина стали делать сабли, а в других цехах гранаты-лимонки. Для немецких же танков готовили бутылки с зажигательной смесью, прозванной потом «коктейлем Молотова».
Немец был в двух шагах от города, а завод авиационных двигателей был слишком важным военным предприятием для государства, ведь на его моторах летала почти половина самолетов Советского Союза. И на завод из Москвы пришло строгое указание – приказ Государственного Комитета обороны о срочной эвакуации людей и всего оборудования далеко на Восток – в Сибирь. Тогда и начались трудные дни для заводчан. Нужно было демонтировать все станции, все оборудование, загрузить железнодорожные платформы и отправить это ценнейшее имущество завода на новое место, в Сибирь, в Омск. А там, не мешкая, как можно быстрее наладить выпуск таких необходимых для самолетов моторов.
Демонтаж оборудования проходил, как всегда, под непрерывными бомбежками противника. Немцы методично вели разведку с воздуха и конечно заметили, что у них прямо из под носа русские разбирают по частям завод и увозят по путям на железнодорожную станцию. И чтобы помешать этому, они начали бомбить железнодорожные пути, идущие к заводу. Но рельсовую колею тут же восстанавливали железнодорожные рабочие. Им помогали и рабочие завода. Вскоре бомбы посыпались и на гражданские кварталы города…
Иван с Алексеем, братом своей жены, как раз и работал в один из таких дней в дежурной бригаде рабочих, помогающих восстанавливать железнодорожные пути. Завыли сирены и все рабочие кинулись прятаться от бомб в вырытых неподалеку окопах. Алексей, еще совсем молодой парень, с опаской поглядывавший на небо, крикнул Ивану, показывая рукой в сторону Днепра:
- Бежим, Иван Яковлевич! Они уже близко, видите, готовятся, сейчас будут бомбить…
- Ничего, Алексей, мы успеем, - ответил Иван.
Самолеты, выстроившись в ряд как парящие вороны, начали активно пикировать один за другим, сбрасывая свой смертоносный груз на заводские корпуса и вагоны, стоящие на железнодорожных рельсах. От пикирующих бомбардировщиков и взрывов бомб вокруг стоял вой и оглушительный грохот. Земля содрогалась и корчилась. Людям казалось, что разверзлись вокруг пылающие небеса над землей и не будет уже спасения нигде: ни внутри бункеров, ни снаружи вырытых окопов. Взрывы бомб, комья земли и пыли, град осколков от кирпичей и бетона рушившихся вокруг зданий – все это носилось со свистом над головами забившихся в щели людей. Налет продолжался минут десять-пятнадцать, но лежавшим на земле людям он казался нескончаемым…
Когда же грохот закончился и самолеты улетели, Алексей, высунув голову из окопа, крикнул Ивану:
- Иван Яковлевич, как вы там? Живой еще?
- Да жив я, жив, Алексей! Только вот в ушах что-то немного звенит… Оглушили совсем меня эти сволочи, - ответил Иван, выглядывая из окопа и стряхивая пыль с фуражки, лица и одежды.
- Кажись, на Жилмассиве одна бомба взорвалась. Вон, видите, там за корпусами горит, - показал Алексей Ивану рукой в сторону Жилмассива.
- Хотя бы не в наш дом, - добавил он тихо и перекрестился про себя. – Там ведь мать и Санька…
- Не думаю, - ответил Иван, услышав его последнюю фразу и глядя туда, куда показывал Алексей. – Это где-то ближе к стадиону… Немец, он ведь тоже хитрый. Не будет зря дома рушить. Зачем ему разбивать все жилые помещения? Кто их потом ему строить здесь будет? - продолжил он. – Скоро ведь уже и зима… А где тогда ему от холода прятаться, а? Понял? Так что, городские здания он будет беречь, а вот по нам с тобою, да по нашему заводу и путям будет долбать.
- Эх, скорей бы уже отсюда куда-нибудь уехать: в Сибирь что ли, на Урал. Там он уже нас не достанет, - мечтательно воскликнул Алексей.
- Ну что ты, Алексей, - ответил Иван, - а кто же здесь воевать будет, если не мы с тобой? Кто этих гадов остановит? Вот мы уедем, другие тоже уедут. А фашист, он наглый, он дальше пойдет. Так, глядишь, и до Урала, и до нашей Сибири дотопает. Так что, держись здесь, Алеша, теперь уже нигде не спрячешься. Надо с ним и здесь воевать, со всей силой по морде бить! Это ведь тоже наша земля!
- И надолго он сюда пришел? Ведь все равно наши его отсюда выкурят, - сказал Алексей.
- Надолго, ненадолго – этого никто не знает, но я думаю года на два, если не больше. Это уж точно, - ответил Иван. – Я уже воевал с немцами в прошлую войну. Я их знаю. Немец, он расчетливый и аккуратный, он долго готовится и всегда все хорошо продумывает. Так что, если он здесь закрепится – выкуривать его отсюда потом трудно будет. Может только количеством да измором – как в ту войну? Но у него теперь много техники: танков, самолетов, а наши, видишь, пока только винтовкой да штыком воюют… Но ничего, скоро и мы этой техники достаточно наделаем. У нас ресурсов много – целая Сибирь позади. Трудно будет победить, но мы это сделаем… Ведь, погляди, сколько на Русь раньше враги не нападали, русичи все равно их потом из своих земель выгоняли. Ведь русский народ сильный и выносливый. Природа его так сделала, и он живет на таких землях, на которых другой народ наверно не выжил бы. Ведь все боятся этой бескрайней тайги, снегов, буранов и холода, а мы там живем и, как видишь, не пропадаем. Мы, как белые медведи, к ним уже явно привыкли и приспособились. И наш народ велик и духом, и силой! Только великий и умный народ может обладать такой огромной территорией: от Прибалтики – до Сахалина, от Кавказа и Средней Азии – до Ледовитого океана… Кто способен удержать такие земли? Только русский народ. И пусть не тужится завоевать наши земли Гитлер, ему это не удастся: ресурсов и сил не хватит. Зима начнется и посмотрим тогда, как он будет воевать… И кто кого сильнее…
Пока Иван с Алексеем, сидя в окопах, рассуждали о сложившемся положении, к ним подошел начальник бригады Истомин, и спросил:
- Как тут у вас дела, ребята? Все в порядке? Никто не ранен, не контужен?
- Никто, Игнатий Васильевич, мы в полном ажуре, то есть, в полном порядке, - ответил бодрым голосом Жигунов.
- Вот и хорошо, - обрадовался начальник, - тогда давайте, вылезайте поскорее, уже прозвучал сигнал «отбой тревоги». И за работу. Надо скорее восстановить разрушенную насыпь и рельсы. Вперед, ребята! Постарайтесь. К вечеру вас сменят другие рабочие. Из местных, остающихся здесь… А вы после смены идите домой и готовьтесь к эвакуации. Завтра ночью отходит наш последний эшелон в Сибирь. Уезжаем, братцы… Будьте готовы…
- А что можно брать с собой, Игнатий Васильевич? – спросил его Иван.
- Брать можно только то, что в руках унесете. Короче говоря: посуду, обувь, одежду, особенно зимнюю, подушку с одеялом, еду, крупы, ведра, примусы, горшки. Ну, и документы с фотографиями… Никаких мебелей, никаких мешков с книгами, никаких колясок, велосипедов и тяжелых металлических вещей, кроме инструментов, таких как топор, молоток, пилка щипцы. Ну, спички и соль, естественно, хлеб, сухари. Короче говоря, сухой паек. И, конечно, кипяченую воду на несколько дней. В дороге будет трудно без воды и еды. Ехать будем наверно целую неделю, а может и дольше, как удастся. Дороги ведь переполнены, да и немец бомбит днем наши эшелоны. За Волгой уже будет легче – там он нас ничем не достанет. Вот такие дела, ребята. Одевайтесь потеплее – Сибирь не Украина, сразу приморозит. Поняли меня? – спросил он их.
- Поняли, - ответил Иван. – Сами ведь оттуда.
- Ну и хорошо, - успокоился Истомин. – Уезжаем как только стемнеет… Смотрите, не мешкайте.
- Если кто не успеет уехать с этим эшелоном, значит, останется здесь навсегда, - сказал он грустно. – Это наш последний шанс выбраться отсюда, братцы. Больше уже не будет поездов. Немцы могут со дня на день форсировать Днепр. Ну вот и все, попрощайтесь с заводом и с Запорожьем, ребята, Бог знает, когда мы еще вернемся назад…
Вечером, придя домой, Иван рассказал все это своей собравшейся вместе семье и Ивану Даниловичу с Марусей. А от них услышал, что бомба, которая взорвалась на Жилмассиве, угодила прямо в здание детского сада возле стадиона и все там разрушила. Хорошо, что в садике не было уже детей, погиб лишь только один сторож, охранявший его.
Итак, эвакуация. Они не знали, что это такое – значит, предстояло и это испытать. На Восток вместе с оборудованием эвакуировались не только рабочие завода, но и их семьи. Оборудование отправляли обычно под брезентом на открытых платформах, а рабочие с семьями и детьми располагались в товарных вагонах – телячьих теплушках, не оборудованных даже простым туалетом. В теплушках, где посреди вагона стояла печка «буржуйка», все спали и сидели на нарах, застеленных соломой. Всего ушло три эшелона. В августе месяце, перед захватом города, уходил последний заводской эшелон с оставшимися рабочими завода.
Жигуновы, чтобы не отстать и не потеряться в этой суматохе, собрались все вместе с Алешкой, Санькой и с матерью Александры, и решили ехать в Сибирь одной группой и в одном вагоне. У Жигуновых же, Валентин, Виктор и маленький Евгений ехали с отцом и матерью, а вот Борис уехал еще раньше, со вторым эшелоном. Его упросили девчата-сокурсницы и преподаватели ремесленного училища, и он поехал вместе с ними сопровождать оборудование ремесленного училища. Маруся же с Иваном Даниловичем, узнав об эвакуации, наотрез отказались уезжать. Они решили остаться одни в Запорожье. И как ни уговаривали их Александра с Иваном, они остались в своей времянке на Зеленом Яру. Видно, жалко им было бросать свое имущество, за столько лет нажитое и накопленное ими.
- Не поеду, - сказала Маруся Александре, - как же я брошу дом, козу, собаку, шифоньер и диван? Уедем, а здесь все чужие разгребут, растащат и попробуй потом все это снова нажить. Нет уж, лучше я останусь здесь, в своей времянке с козой Машкой. А собаку Шарика куда девать? Да, и абрикосы на следующий год поспеют – некому будет урожай собирать, - махнула она рукой на сад и, заплакав на прощание, сказала Александре:
- Авось, немцы не тронут – у них ведь тоже добрые люди есть…
Так, постояв обнявшись и поплакав, они расстались с Александрой на перроне Запорожского вокзала…
Покидавший Запорожье состав с людьми стоял рядом с перроном. В вагонах-теплушках было темно, тесно и душно, но Жигуновы, слава Богу, устроились в своем вагоне. С Санькой, Алешкой и Дарьей, матерью Александры, их было восемь человек и они заняли почти половину нижних нар. Чтобы не демаскировать состав, все огни на поезде и вокзале были погашены, лишь в вагонах люди пользовались спичками или свечками, чтобы кое-как разглядеть друг друга.
Было шумно. Чтобы как-то поддержать контакт и не потеряться, все окликали друг друга и поэтому в вагонах стоял гвалт.
- Санька, Санька, - кричала мать Александры, - ты чайник-то наш не забыла? Воды ведь нужно набрать. А то в дороге пить захочется…
- Не забыла, мам, вот он, - отвечала Санька.
- Алеша, пойди, кипятку на вокзале набери, - снова не унималась Дарья Фадеевна.
- Сейчас сбегаю… Но там очередь – придется ждать.
- Алексей, смотри, не отстань, - предупредил его Иван. – Если поезд тронется, то уже не успеешь догнать наш вагон и сесть. Долго не стой там в очереди.
- Пап, я пойду с ним, может, помогу в чем-то, - предложил Валентин.
- Ни в коем случае! Не хватало еще нам, чтобы и ты отстал от поезда, - сказал отец.
По вагонам прошел начальник поезда и объявил:
- Отправляемся через час. Всем быть на месте.
Алешка с чайником побежал на вокзал за кипятком, и Жигуновы стали ждать его с нетерпением. Наконец, минут через сорок он явился и все вздохнули с облегчением. Состав уже прицепили к поезду.
А потом, когда поезд тронулся и стал набирать ход, Жигуновы выглянули в дверь. Маруся стояла, потом шла и махала им рукой. Так и осталось для Жигуновых Запорожье, как трепетное воспоминание о чем-то хорошем, как сказка о хорошей сытной жизни, а Маруся с Иваном Даниловичем и абрикосовый сад на Зеленом Яру, как видение, промелькнувшее и уходящее, растворяясь в туманном сумраке ночи.
Так начался их новый путь, теперь уже назад, в Сибирь, в холодный и неизвестный им еще Омск.
Дан приказ о мобилизации…
Проснувшись рано утром от телефонного звонка, Крылов первое время не мог сообразить, где находится и кому так настойчиво звонят… Наконец, окончательно придя в себя, он понял, что звонят именно ему… Телефон трезвонил в коридоре на тумбочке. Звонок звонил громко и надсадно, и Крылов подумал, что наверное звонит Тина из Новогеоргиевска от матери, куда она уехала на лето с детьми немного отдохнуть.
Вскочив с дивана, он, еще шатаясь от сна, бросился к телефону.
- Алло, алло, кто звонит? – крикнул он пластмассовую трубку. На том конце провода его быстро спросили:
- Это квартира Крылова?
- Да, - ответил Александр, - слушаю! А вы кто?
- Вам звонят из редакции, главный редактор Парфенов… Александр Аркадьевич, срочно приезжайте ко мне в редакцию. И как можно быстрее.
- А что случилось, - попытался хоть что-то узнать Крылов о причине столь поспешного вызова.
- Случилось?! Нет, не случилось, а произошло… Произошло огромное несчастье… И говорить об этом по телефону даже не хочется… Война! Александр Аркадьевич, война! – сказал отрывисто и как бы выкрикивая главный редактор. – Немедленно явитесь ко мне в редакцию. Здесь, у меня на столе лежит повестка о мобилизации… Вас призывают в армию. Соберите некоторые вещи, сухой паек для себя дня на три, сообщите своим родственникам, и ко мне! Вы поняли меня?
Голос редактора в телефонной трубке прервался и наступила какая-то гнетущая тишина… От испуга, вызванного столь ошеломляющим сообщением, у Александра словно остановилось сердце и перехватило дыхание… В замешательстве он как бы застыл и сразу ничего не мог ответить, лишь стоял и молчал, а в голове вертелось: «Война, мобилизация… А как же теперь Тина с детьми?».
- Алло, Крылов, вы меня слышите? Вы поняли меня? – послышалось вновь в телефонной трубке.
- Да, да, Алексей Николаевич… Я вас понял, - закричал, наконец-то придя в себя, Крылов. – Но это так неожиданно… Что же теперь будет с нами: с женой, детьми? Ведь они у меня только что уехали туда, на Запад?
- Не знаю, Александр, не знаю… Этого теперь никто не знает… Бои идут по всей границе… Сегодня в четыре часа бомбили Киев. Приезжайте в редакцию, - сказал редактор, и связь оборвалась.
Первые минуты он стоял, не соображая что делать, куда бежать? «Тины нет, дети с ней в Новогеоргиевске. Дать им телеграмму, что ли? А дойдет ли она туда, на Запад?» - думал он. Потом вспомнил: «Надо сообщить и попрощаться с матерью». Она жила от них отдельно, работала заведующей детскими домами города Запорожье. Набрал номер ее телефона. Было восемь часов утра. По телефону он услышал знакомый ему с детства голос матери.
- Это я, - сказал он ей, - только не пугайся.
- Что случилось, Саша? – крикнула взволнованно мать, чувствуя что-то недоброе.
- Война, мама, война… Меня забирают в армию… Сейчас иду в редакцию за повесткой, а потом в армию… Так что, прощай. Скоро теперь не увидимся. Тина с детьми в Новогеоргиевске. Если вернутся в Запорожье, направь ее в Петропавловку… она беременная, пусть едет и рожает там. Там хоть ей помогут наши родственники, папины сестры… Успокой ее… А я, как только определюсь, сразу же напишу вам письма. Целую всех вас. Прощай!
- Боже мой, Саша, постой, что же будет с нами? – услышал он в трубке голос матери.
- Ничего, мама, не беспокойся, переживем как-нибудь и это горе. Вспомни как было раньше?
- Разве мало этих войн на нашем веку-то было? Гражданская, польская, финская…
- И ведь мы остались все живы, может и сейчас повезет? Ну все, мам, прощай, мне уже нужно идти.
И уже не слушая далее крики и плач матери, он как автомат, отрешенно повесил трубку…
- Мне еще нужно зайти на почту и позвонить в Новогеоргиевск Тине, - сказал он.
«Кажется все! Нужно поспешить», - подумал он. Собрал все необходимые в дороге вещи: мыло, полотенце, зубную щетку, ножик, ложку и кружку. Из харчей взял только хлеб, сало, пшеничную крупу, сахар да чай. Все это вместилось в маленький чемоданчик. Кроме того, как корреспондент он взял с собой еще и главные свои инструменты воздействия на массы: карандаш, авторучку с чернилами и блокнот, в котором он мог выражать свои мысли, взгляды и факты происходящих вокруг событий.
В руках умелого писателя написанное и напечатанное слово – это огромное, могучее оружие, которое побеждает, в конце концов, любое другое оружие мира. Ведь слово, которое выражает идею, воздействует на умы многих тысяч людей, которые владеют другими видами оружия, а идеи, как известно, двигая миром, разрушают старое отжившее и создают новое, более совершенное. Вот почему так боятся «правильного слова» тираны и зарвавшиеся чиновники от власти. Такое слово низвергнет их с захваченной ими когда-то командной высоты. А ведь высота эта всего лишь их идейное окружение, а у подножья дальше далеко-далеко вокруг – огромная равнина равнодушных или не верящих этим тиранам людей. Вот где эхом распространяется слово правды. Любые высоты иллюзорны и недолговечны. Не поддержанные тылами, низами и равнинной частью общества, их высоты разваливаются, сползают в низину и превращаются в груду ненужных, затоптанных чьими-то ногами камней…
Собрав чемодан, Александр встал у дверей своей квартиры, окинул ее теплым взглядом и произнес:
- Ну что ж, прощай, прощай, мое жилище! Приют добра, тепла средь зимних вьюг. Ты ублажало прежний мой досуг, давало нам с супругой радость без сомненья, и отдых в тишине ночной отменный и, уходя, теперь я непременно скажу тебе: «Спасибо, милый друг!».
Он открыл дверь, запер замок комнаты ключом и, спустившись по ступенькам с третьего этажа, зашагал уверенным солдатским шагом вперед – на почту. На часах было уже около девяти часов утра, а к двенадцати часам ждали уже какое-то важное правительственное сообщение. На почте и телеграфе народу было – уйма! Каждый хотел поговорить по телефону, передать, перекричать кого-то в этой несусветной спешке и плохой слышимости.
Поняв, что ему так и не дождаться сегодня никаких переговоров с Новогеоргиевском, Крылов пошел напролом, прямо к начальнику почты. Показал ему удостоверение корреспондента и попросил его помочь ему связаться по телефону с супругой и детьми. Он так и сказал:
- Уезжаю на фронт… и надо попрощаться!
Начальник сочувственно кивнул головой и сказал:
- Пойдемте! Если Новогеоргиевск наш вызов еще примет, то вы возможно еще переговорите, а если нет, то не обессудьте, - и он развел руками. Все уже знали, что началась война и ждали выступления Молотова по радио…
Они зашли в почтовое отделение связи и начальник почты представил Крылова заведующей отделением, сказав при этом коротко:
- Галина Матвеевна, обслужите товарища Крылова – это наша пресса.
Заведующая отдела связи знала Крылова как известного литератора города и, конечно, даже и без удостоверения личности журналиста согласилась бы ему помочь со звонком в Новогеоргиевск. Она подошла и шепнула на ухо одной из своих связисток:
- Света, это Крылов – известный журналист, займись им. Ему срочно нужно связаться с Новогеоргиевском – переговоры с женой. Запиши ее адрес и передай туда, чтобы ей сообщили… Скажи, срочный вызов!
- Будет сделано, - улыбнулась молоденькая телефонистка, бросив любопытный взгляд на Крылова и обращаясь к нему, учтиво сказала:
- Товарищ Крылов, подождите минут 15-20 в зале, пока я свяжусь с Новогеоргиевском. Присядьте где-нибудь поблизости… Хорошо?
- Понял, - кивнул ей Крылов и пошел искать место неподалеку от телефонной кабины…
Пока он искал, в дверях вдруг увидел входящего в почтовое отделение Ивана Жигунова. Встреча с Жигуновым обрадовала Александра. «Хоть одно знакомое лицо, с кем можно перекинуться словами», - подумал он и позвал Жигунова, махнув ему рукой.
- Иван Яковлевич, идите сюда! Сюда идите…
Иван, увидев Крылова, также обрадовался и поспешил к нему.
- О, Александр Аркадьевич, здравствуйте! Не думал с вами здесь встретиться, - улыбнулся он, здороваясь с Крыловым.
- Такое уж время настало, Иван Яковлевич, сейчас наверно весь город сюда потянется, - ответил без радости Крылов.
- А что такое, что случилось? Я до сих пор толком ничего не могу понять, что происходит? Конфликт какой-то, что ли? Радио молчит. Правительство ничего не сообщает! – обеспокоенно стал выспрашивать Жигунов.
- Хуже, Иван Яковлевич, хуже… Это уже не конфликт. Это уже война! Мне звонил редактор – повестку с военкомата прислали: явиться в распоряжение Главного политического управления армии для регистрации. Вот, жду связи с Тиной. Она в Новогеоргиевске. Как только поговорю с ней – сразу же поеду, - ответил Крылов.
- Вот оно что? Опять война? А мы ничего не знали… Мои сынишки сегодня рано утром пошли на рыбалку… А я, вот, письмо Ивану Михайловичу в Топчиху принес отправить. А тут, оказывается, война! Вот жизнь, а! Вечно что-то нехорошее происходит! Думали уже все, наладили жизнь, хоть на старость лет подышим по-человечески, немного поживем, ан нет – опять война! – сокрушенно сказал Иван.
- Да, Иван Яковлевич, вон, и Грачевский к нам уже подходит, - сказал вдруг Крылов, увидев в дверях почты взъерошенного и не выспавшегося комментатора своей газеты. Грачевский тоже их увидел и подошел.
- Фу-ты, нуты, вот всегда так случается, что мы только в экстренных случаях втроем и встречаемся, - попытался как-то пошутить Грачевский, пожимая руку Александру и Ивану. Но те только скривились от его тирады.
- Такова судьба, - сказал Крылов. – Это она нас вместе всех сводит порою, друг Грачевский. А сейчас у нас, у всех этих людей, да и у всей нашей страны, одна судьба – идти воевать!
- Да, это возвышенно и патриотично, - сказал Грачевский, - а ты, кстати, не был еще в редакции у главного? Я только что оттуда… Сокрушается старик: с кем же теперь работать-то будет. Ведь почти весь личный состав редколлегии в армию забирают. Иди к нему, он тебя ждет. Говорит, ну хоть кто-нибудь оказался бы не годен к строевой службе, или изъян по здоровью у кого-нибудь выявился и комиссия ему хоть кого-нибудь оставила бы.
- Я жду звонка из Новогеоргиевска – у меня разговор с женой, - сказал Грачевскому Крылов. – Я уже все знаю – редактор мне звонил. Так что, я считай уже демобилизован. Видишь, чемодан со мной. Необходимые вещи собрал, осталось только с женой попрощаться, - грустно улыбнулся Александр и, повернувшись к Жигунову, сказал:
- Ну что ж, Иван Яковлевич, будем прощаться? Может быть, больше уже никогда и не увидимся – война есть война… Приятно было с вами встречаться и разговаривать… Жаль, что наш задуманный роман теперь так и не будет уже дописан до конца, жаль…
- А что, вы–таки решились его написать, Александр? – спросил его удивленно Иван.
- Да, я начал его писать, но видите, жизнь заставила заняться совсем другим. Как в песне поется: «Дан приказ: ему на запад, ей – в другую сторону»…
- Да, «…уходили комсомольцы на гражданскую войну», - грустно закончил Иван строку из известной песни.
- Эх, братцы-комсомольцы, пошел бы и я с вами, да мне уже за пятьдесят, и в армию таких как я уже не берут, разве что в ополчение или в партизаны, что ли? – добавил Иван. – Но это наверно еще впереди…
- А что же вы думаете, немец и до Запорожья дойдет? – спросил его Крылов.
- Дойдет, возможно и дойдет! – сказал Иван. – По той войне я знаю, немец, он запасливый и технически более нас оснащенный. И сначала сильно давит и прет, прет во всю… А потом он быстро выдыхается. Слава Богу, что у нас просторы широкие – за месяц не пройдешь, даже и на его танках, дороги плохие и болота везде. Вон, как Наполеон: дошел до Москвы в восемьсот двенадцатом году, а оттуда еле ноги унес… Как говорит пословица: русские медленно запрягают, но зато быстро едут. Уж если запрягут, так погонят – только держись!
- Прощайте, Александр! Я вам желаю счастливого возвращения домой, - сказал Иван.
Они обнялись с Крыловым и попрощались… Жигунов заспешил к своим, а Крылова позвали к телефону.
В трубке Александр совсем не узнал голос Тины. Так он был тих и не похож на прежний голос жены, что Крылов подумал: не больна ли она и крикнул ей:
- Алло, Тина, что с тобой, что случилось, ты здорова?
- Я здорова, - ответила она ему и заплакала. – Я уже все знаю… Говорят, Киев бомбили.. У нас тут совсем близко бухает, даже слышно… Это война, Шура, да?
- Тина, ты слышишь меня, уезжай оттуда скорее. Езжай в нашу деревню, Петропавловку, к моим родственникам… Детей оставь у матери, а сама уезжай… Поняла меня? Тебе в Новогеоргиевске нельзя оставаться. Будешь рожать в Петропавловке. Там легче будет жить – там много моих теток…
- А ты как? – спросила его по телефону Валентина.
- А я, Тиночка, ухожу на фронт, - сказал он тихо. – Пришла повестка прямо в редакцию: откомандировать в распоряжение Главного управления. Но я попрошусь, может меня отпустят дня на три, чтобы тебя перевезти на Днепропетровщину. Не знаю, отпустят ли? Если не отпустят, езжай сама, а я тебе напишу письмо в Петропавловку, поняла?
- Поняла… поняла, что мы теперь уже не увидимся, - сказала она.
- Увидимся, увидимся, я уверен в этом, но не скоро, - ответил Александр. Ну все, прощай и до свидания! Жди меня…
- Все! – сказал он. – Я ухожу! Поцелуй за меня дочерей: Риту, Люду, Лялю…
- Постой, постой, Шура, - заголосила Валентина. – Еще хоть немного поговори со мной. Хочу запомнить твой голос, слова… Хочу сейчас тебе сказать, мы так неправильно себя вели раньше: ругались, спорили… Не ценили то время, которое проводили вместе, рядом. Теперь я бы многое отдала за то, чтобы хоть раз сказать тебе «спасибо»! Коснуться твоей руки… Заглянуть в твои глаза. Глупые мы были, ах какие же мы были глупые, Шура! Теперь все было бы по-другому. Но теперь ничего не вернешь и не исправишь. А сейчас я хочу сказать тебе лишь одно. Шура, я люблю тебя очень, и девочки наши тоже. Мы все тебя любим и будем ждать, и любить бесконечно… Только ты возвращайся, пожалуйста, поскорее к нам!
Александр слушал этот непрерывный, поспешный, сжимающий сердце, поток слов своей жены и у него на глаза наворачивались слезы. «Действительно, как же так получилось,- думал он, - что мы жили так безалаберно, бездарно, транжирили свое молодое бесценное время, чувства, энергию на какие-то там пустяковые склоки, укоры, замечания. Считали свои бытовые проблемы важнее душевных отношений, ругались, вместо того, чтобы говорить любимому человеку хорошие, добрые слова, наслаждаться его присутствием. И теперь, когда нас разъединила война и возникла реальность потери другу друга, и возможно навсегда, вот теперь и почувствовали мы, как сильно спаяны воедино, и как нужны друг другу».
У него от набежавших чувств перехватило горло и он почти онемел, а в трубку сумел лишь сказать:
- Спасибо, милая, я это буду помнить. Я тоже люблю тебя и я вернусь…
Связь оборвалась… Разговор был закончен. Их разъединили… он постоял еще немного, переваривая умом все только что услышанное, и молча повесил трубку. Слов не хватало, сердце разрывалось. Душою он был все еще там, с женой и детьми, а ноги, подчиняясь неумолимой воле приказа, уже несли его на войну…
Получив повестку от главного редактора, он тут же пошел в военкомат и уже там его послали прямо в Главное управление, в Москву. А уже в Управлении его зачислили военным корреспондентом в армейскую газету «Красная Звезда».
Редактор «Красной Звезды», обрусевший украинец, подполковник Беленко, узнав, что новый корреспондент тоже из Украины и прямо из Запорожья, встал из-за стола и, улыбаясь, громко затараторил. Прямо как Тарас Бульба перед своим сыном:
- А ну-ка, молодец, повернись, покажи каких богатырей украинская земля рождает!
Крылов, поворачиваясь, смущаясь и краснея, тоже подыграл ему:
- Та вот я, батьку! Весь стою перед вами. Пригож, так берите в газету! А нет, то я ведь тут же в Запорожье подамся…
- Ну-ну! Ишь, хитрец. Подамся… Сразу видно – казак… Никуда я тебя не отпущу, кроме как на передовую. Там сильно жарко… А у меня людей в газете не хватает. Молодых и храбрых корреспондентов. Вот дам тебе лошадь, маузер, тогда и езжай! Будешь у меня по всем украинским фронтам галопом скакать. В седле-то умеешь держаться? – спросил он Крылова бодро.
- Обижаете, батьку, запорожец, да не умеет? Да я всю срочную службу, три года ровно, в кавалерии служил, - ответил Александр.
- Вот это находка! – обрадовался редактор, наконец-то настоящий кавалерист попался. А то у меня здесь все больше интеллигенты, да интеллигенты в газету приходят – только на стуле и умеют держаться. А теперь вот и кавалерист будет… Звать то как?
- Александром кличут, - сказал Крылов.
- Вот и будешь у меня «Сашкой-кавалеристом» величаться. Чем не газетное имя? Задорное, молодое и славное!
- Ну как, подходит? – спросил он Александра.
- Подходит, - ответил тот.
- Тогда все, писатель, - засмеялся редактор, - принимай свой стол, стул и кобылу, а маузер у старшины получишь…
- Как? Кобылу? – разочарованно протянул Александр. – В армии я на жеребцах ездил.
- А жеребцов у нас нет, мил человек, они все в действующей армии… Нам только кобылы и достаются. А чем тебе кобыла не пригожа? Спокойная и не кусается. Правда, от жеребцов ее надо будет потом оберегать, а то ведь будешь с жеребенком по всем фронтам вояжировать, - засмеялся редактор.
А затем сказал:
- В общем так, товарищ Крылов, давай, принимай инвентарь, осваивайся и не бузи. Знаешь, как в пословице говорится? «Дареному коню в зубы не смотрят». Понял?
- Понял, товарищ подполковник? – сказал Александр и козырнул. И это понравилось главному.
- Ладно, иди! Пока прикреплю к тебе Лазаря. Он опытный в наших делах. Немножко походишь с ним, попрактикуешься, а потом и на передовую сам пойдешь. А теперь давай, иди, отдыхай!
- Есть, товарищ подполковник! – отчеканил Александр, и по-кавалерийски лихо повернулся на каблуках…
Так началась его новая служба в должности военного корреспондента…
А Лазарь только обрадовался, когда узнал, что Александра прикрепили к нему подопечным.
- Вдвоем будет веселее на передовую ходить, - сказал он, протягивая ему для знакомства свою руку. – Пойди, получи у старшины офицерское оборудование, погоны и личное оружие. У тебя какое звание-то?
- Лейтенант, - ответил Александр.
- А награды, удостоверение есть? – продолжил задавать вопросы Лазарь. – Запомни: на войне как на войне – все нужно проверять и не совать свой нос вперед, ничего не разведав. А то попадешь, как говориться, как «кур во щи» - к немцам в плен, али еще хуже… И потом, по военным дорогам много всяких шпионов и диверсантов ходит. Так что, не проверив, никому доверяться нельзя.
Получив такие наставления, Александр пошел отовариваться в каптерку к старшине. Лазаря звали Омар Омарович. Но все его называли Комар Комарович. Он был храбрый капитан, талантливый журналист, но такой дотошный и цепкий, что своей настойчивостью, наверно, уж точно происходил от рода «комаровых». Уж если Лазарь вцепится в кого-нибудь, то не отпустит.
- Ладно, пойдем с тобою вместе к старшине, - сказал Лазарь. – Я тебе помогу выбрать обмундирование, а то этот тряпочный «меценат» всучит тебе шинель не по росту и сапоги не по размеру, и ходи потом, мучайся.
- Спасибо, товарищ капитан, - сказал Крылов, и они отправились на поиск старшины.
Отступление. Разбитый эшелон
Шел еще только второй день войны, немецкие войска быстро продвигались в Северо-Западном направлении, и по землям Прибалтики они продвигались еще быстрее, чем по Украине и Белоруссии.
24 июня ими были захвачены литовские города Вильно (Вильнюс) и Ковно (Каунас), а 29 числа группа армий «Север» заняла Екабпилс, Ливаны и южную часть Риги, включая железнодорожный мост через Двину.
И уже 27 июня 17-я бронетанковая дивизия Гудериана добралась до северной окраины Минска, выйдя таким образом на соединение с 3-й танковой группой Гота, которая 26 числа проникла в сильно разрушенный при отступлении советскими частями город Минск. Советские войска, находящиеся в районе Белостока, тщетно пытавшиеся вырваться из объятий надвигающихся на них с двух сторон немецких дивизий, оказались в огненном кольце, своеобразном котле, то есть в полном окружении противника. Это был явный успех немецких войск, которые, пробивая фронт своими стремительными и мощными ударами танковых армий Гудериана и Гота, быстро продвигались вглубь России на Север и Восток.
Но уже 22 июня в небе над Прибалтикой появились первые немецкие самолеты, которые сбросили свой тяжелый смертоносный груз на литовские города и села, и на гарнизоны советских войск в Литве и Латвии. Бомбардировке и разрушению подвергся и маленький город на границе с Латвией – Зарасай, где жила и работала Марите Мельникайте. В Зарасае разрушения были настолько сильными, что от завода и большинства зданий остались одни лишь развалины.
Под развалинами своего дома возможно погибли отец и мать Марите. Марите в это время не было дома. Она вместе с агитгруппой ездила по селам с выступлениями. Другие же рабочие завода спаслись лишь потому, что в воскресный день рано утром они не работали на заводе, и при налете немецкой авиации спрятались у домов в щелях и обычных погребах. Когда Марите с агитгруппой вернулась в город, она не узнала его. Вокруг дымились развалины…
Марите соскочила с машины и побежала скорее домой, надеясь увидеть свой дом целым, а мать и отца живыми, но на месте их бывшего жилища зияла лишь огромная воронка от разрыва авиационной бомбы. В муках и слезах она упала тут же на землю и груду камней в еще дымящихся развалинах, похоронивших ее родителей, и разрыдалась.
- Зачем вы меня покинули, оставили одну?... Почему вы не ушли или не спрятались, - шептала она и плакала. Потом с ненавистью к фашистским летчикам, скинувшим бомбу, встала и крикнула, подняв к небу кулаки:
- Изверги! Гады! Фашисты! За что вы убиваете матерей, стариков и детей? Покуда я жива, я буду бороться с вами и бить вас на нашей земле везде и всегда, пока хватит моих сил!
Собрались соседи, люди оставшиеся в живых после налета. Стали жалеть и утешать ее… Но разве можно было ее утешить? Она еще долго стояла, ходила и плакала у развалин своего дома, но, увы, это был уже не ее родной очаг, а холодная могила ее родителей.
Постояв так, она решила идти в райком и попроситься там, чтобы ее направили на фронт. Но в городе все было разбито, разбомблено и здание райкома тоже.
Секретарь Бразаускас, подъехавший на войсковой машине с Иваном Зарубиным, увидев ее, обрадовался, но, узнав, что произошло с ее родителями, начал ее утешать и успокаивать. Потом, отведя ее в сторону, сказал:
- Недалеко в Дукштасе на железной дороге мы формируем эвакуационный эшелон, чтобы вывезти на Восток всех наших людей – работников советских учреждений, а также всех граждан, желающих уехать. Мы с майором тебя сейчас туда отвезем на машине и скажем начальнику поезда, чтобы он тебя там устроил… Отправишься в тыл, в Россию. Ты нужна советской власти, Марите, и помни, что сейчас мы отсюда уходим, но это временно. Когда советские войска разобьют фашистов, мы вновь вернемся на Родину и тогда такие как ты отважные и надежные люди нам будут очень нужны, чтобы восстанавливать советскую власть. А сейчас, езжай на Урал, в тыл, учись там и жди, пока мы тебя не позовем. А на фронт, Марите, ты всегда успеешь…
В порыве братских чувств он обнял ее за плечи и сказал:
- Крепись, товарищ Марите, мужайся, это тебе от меня комсомольское поручение – приказ!
Затем к ним подошел Иван Зарубин. Услышав, что Марите эвакуируется на Восток, он обрадовался и сказал ей:
- Это моя Родина, мои края! Там очень хорошо сейчас – тихо! Желаю вам там устроиться.
Потом вспомнил и посоветовал.
- Марите, вы ведь помните Ванюрку Жигунова? Езжайте прямо к нему в Тюмень. Найдите его и, я уверен, он вас там устроит и сможет помочь во многих вопросах. Жаль, что он мне не успел написать, а то бы я вам дал его точный адрес. Но все равно, найдите его! Идите на заводы, в райком и другие советские учреждения, поспрашивайте всех – так и найдете. Ну что, договорились? – спросил он
Марите кивнула ему головой.
- Да, найду, тут у меня уже никого нет, - добавила она.
- Вот и хорошо, - обрадовался Зарубин.
- Ну что, поехали – время не ждет! – сказал Бразаускас Ивану.
Зарубин, открыв дверцу машины, приказал шоферу:
- Заводи!
И крикнул Марите:
- Садитесь, Марите! Нам надо ехать.
Она молча села в машину и машина тронулась, увозя ее из разрушенного родного города… После часа езды они прибыли на железнодорожную станцию Дукштас, где формировался эвакуационный эшелон с беженцами. Прибыли как раз вовремя – вагоны уже прицепили к паровозу и эшелон вот-вот уже должен был отходить. Зарубин подъехал прямо к паровозу, выскочил из машины и крикнул машинисту:
- Где начальник эшелона?
Тот показал рукой на следующий вагон:
- Там, в первом вагоне…
- Стой, не отъезжай, пока я не найду начальника поезда, понял? – крикнул Зарубин.
- Понял, - сказал тот.
Зарубин махнул Марите рукой и крикнул ей:
- Пойдемте со мной, Марите…
Он запрыгнул на подножку вагона и помог Марите подняться в вагон. Потом спросил у охранника:
- Где начальник?
Тот указал… Но начальник поезда уже шел к ним навстречу. Подойдя к начальнику поезда, Зарубин поднял руку к фуражке.
- Командир особого подразделения войск НКВД, майор Зарубин! – представился он и показал свое удостоверение.
Тот кивнул головой и сказал:
- Сергей Исаевич Крюков, начальник поезда.
- Отлично, - воскликнул Зарубин. – Сергей Иванович, со мной находится девушка, наш сотрудник. Ее нужно устроить в вагоне вашего поезда. Позаботьтесь о ней, дайте ей все необходимое: еду, одежду. У нее ничего нет – немцы только что разбомбили ее город и дом. Там погибли ее родители…
- Будет сделано, товарищ майор! – отчеканил начальник поезда.
- Ну, тогда все! – сказал Зарубин и, повернувшись к Марите, сказал:
- Счастливой дороги вам, товарищ Марите!
- А как же вы с секретарем? – спросила она его.
- А мы – прямо на фронт! Это наша главная задача – защищать Родину. Прощайте!
И уже, выходя из вагона, он обернулся и улыбнувшись сказал:
- И передайте от меня большой привет Жигунову. Пусть он вас валенками и полушубком обеспечит, а то за Уралом зимы-то очень жгучие – морозные… Сибирь ведь!
Затем, махнув рукой, он спрыгнул с подножки вагона и дал сигнал машинисту:
- Пошел!
Сел в машину и машина стала удаляться… Марите все это время смотрела ему вслед – эти два человека были последней ниточкой, связывавшей ее с Родной землей. Поезд тронулся и стал набирать ход… Внутри у Марите как будто что-то оборвалось…
Эшелон, в котором ехала Марите, был переполнен беженцами. В узких и старых вагонах было темно и душно, от множества людских голосов фоном шел непрекращающийся гул. Марите комендант поезда пристроил в вагоне рядом с такими же молодыми, как и она, девчатами, прибывшими в Дукштас на поезде из Дебейкяйской волости. Присутствие таких же молодых и веселых подруг отвлекало ее от тягостных дум о потере родителей и расставании с родной землей. Она немного повеселела, а потом начала и разговаривать. Особенно Марите понравилась Валя Костинайте – комсорг Дебейкяйской волости. Непосредственность и доброта Вали как то сразу соединили их вместе и сердцем, и душой.
- Ну что, девушки, давайте будем знакомиться, - предложила она Вале и другим девчатам, и сама первая протянула им руку…
- Меня зовут Марите. Я из города Зарасай… Тоже, как и вы, комсомолка и еду одна. Работала на заводе… а теперь вот еду в Россию. Завод наш сегодня утром разбомбили немцы… От их бомб погибли и мои родители, - еле сдерживая слезы, сказал она.
- Боже мой, какое несчастье! – кинулась к ней Валя. – Марите, я вижу, ты стойкая и мужественная девушка – не падай духом, крепись! Мы все вместе с тобой. Девчата, давайте будем всегда держаться вместе и поддерживать друг друга. Ведь мы все из одного и того же края. А поэтому, давайте будем и дружить, а?
- Правда, девчата, ведь мы же землячки. Давайте будем другу помогать во всем, согласны?
- Конечно, согласны, - загалдели девчата все вместе. Они собрались в один плотный кружок и, обнявшись, пожали друг другу руки.
А поезд, тем временем, постукивая колесами, уже пересек литовскую государственную границу и шел по латвийской земле. Заканчивался первый военный день, солнце уже давно скрылось на Западе, там, откуда и пришла угроза всем народам, живущим на этой земле. Наступили густые сумерки и машинисты гнали свой состав со всей возможной для этой местности скоростью, ведь только в темноте и ночью составу можно было пройти эти несколько сотен жестоких километров и не быть разбомбленными немецкими бомбардировщиками.
Но все-таки на некоторых переездах поезд сбавлял ход и машинисты даже останавливали состав, чтобы как-то обезопасить себя – разведать на разъездах. Выходили и спрашивали встречных людей - далеко ли немцы и свободен ли путь перед ними на Восток. Ночью осторожно эшелон прошел латвийский город Даугавпилс и все ехавшие в нем уже думали, что состав благополучно выскользнул из опасной зоны, контролируемой немецкой авиацией. Но только лишь забрезжило раннее утро… и начался этот кошмар второго дня войны…
Возле латвийского городка Резекне их эшелон засекли и атаковали немецкие летчики. Они начали уверенно выгружать свои немалые бомбовые запасы на их несущийся на всех парах эшелон, пока, наконец, не повредили паровоз и состав не остановился.
Поднялась паника, несчастные беженцы бросились прочь врассыпную и подальше от горящих на рельсах вагонов, а на них с воздуха пикировали и сбрасывали бомбы немецкие ассы. Всех охватил всеобщий ужас. Они кричали, бежали в поле и падали, сраженные осколками от взрывающихся бомб.
Марите крикнула девчонкам, когда они выпрыгивали из вагона:
- Девчата, ложитесь на землю и ползите! Не вставайте!
И сама тут же упала, скатилась с насыпи и поползла дальше в поле. Так они и остались живы… А когда бомбежка закончилась и немцы улетели, люди начали приходить в себя, собираться в группы, искать своих близких и под рев и стоны отправились дальше пешком в город…
Уже вторые сутки Марите и несчастные беженцы из разбитого бомбами эвакуационного эшелона находились в городе Резекне. Всех, кто остался в живых, поселили в здании школы. Все это время Валя, Марите и остальные девушки, ехавшие с ними в одном вагоне, держались вместе.
Обстановка была сложная – появились слухи, что немцы уже захватили Вильнюс и приближаются к Риге. Люди находились в тяжелейших условиях, фактически, брошенные на произвол судьбы. Снабжения продуктами – никакого. Воду для питья и приготовления пищи приносили чайниками, бидончиками из ближайших колодцев и речки. В здании царила теснота и шумность.
Марите понимала, что оставаться здесь долго нельзя. Сидеть вот так и ждать, когда кто-нибудь вспомнит о них, приедет, вызволит отсюда и позаботится в дальнейшем. Надеяться на это было просто глупо. Всем уже было не до их разбитого эшелона – все панически убегали. Немцы были в нескольких десятках километров от Резекне. Ей хотелось кричать собравшимся: «Товарищи, надо уходить отсюда на Восток своим ходом!». Но этого делать было нельзя – поднимется паника и она это понимала. И Марите пошла искать начальника эшелона. А он, раненый в руку, уже ничем не мог помочь девушкам.
- Товарищ Крюков, что же нам теперь делать? – спросила она его. – Ведь вы единственный представитель советской власти, которая осталась еще здесь, в этом городе. Посоветуйте хотя бы что-нибудь.
- Знаете что, девушки? Уходите-ка вы поскорее отсюда на Восток, пока это еще можно сделать, поняли? – сказал он ей.
- Объявить это во всеуслышание… я не могу… начнется неразбериха, паника. Но и сидеть здесь, ждать чего-то тоже нельзя. Проходящих поездов здесь больше уже не будет. Так что, идите девушки отсюда пешком и как можно скорее – немцы уже рядом, не сегодня – завтра будут здесь… или перекроют впереди все большие дороги… Тогда вы отсюда уже не выберетесь.
- Я вам советую идти своим ходом и я отсюда тоже уеду. Пусть каждый теперь решает сам за себя. Ведь вы, я думаю, комсомолки, да и я представитель советской власти… Если немцы нас поймают, то повесят, как пить дать. Вот и весь ответ, - сказал он. – И еще совет: идите по железной дороге, то есть, по шпалам. Шоссейные дороги сейчас все перегружены, да и немцы их часто бомбят… Идите туда, где солнце восходит – там восток… А впереди на пути у вас будут три города: Карсава – латвийский и два русских – Остров и Псков. Ну, а уже после Пскова, вы там наверняка сможете сесть на какой-нибудь уходящий на Москву поезд.
- Удачи вам, девчонки! – улыбнулся он грустно. – Я вот только чуть очухаюсь от раны и тоже за вами пойду следом. Вчера еще на западе гремела артиллерия, слышны были взрывы, а сегодня уже все затихло… Это не к добру… Это значит, что фронт прорван! Так что, идите, девушки, спасайтесь!
- А как же вы? Вы сможете идти… Пойдемте с нами вместе, - сказала Марите.
- Нет, нет. Идите сами маленькими группами – рассредоточьтесь, не привлекайте к себе внимание. Так вы сможете отсюда выйти… А если вы пойдете вместе большой группой – вас обязательно увидят и откроют огонь. Надо пробиваться на восток маленькими группами или поодиночке.
Марите кивнула ему головой.
- Ну что ж, тогда прощайте, комендант, мы так и сделаем, - сказал она ему и пошла к своим девчатам.
Проходя мимо сидящих вокруг людей, Марите заметила стоящего у окна худощавого юношу, который задумчиво смотрел вдаль: на поля, на луга и на речку. Он что-то записывал карандашом на клочке бумаги. Заинтересовавшись, Марите подошла к нему и увидела, что он пишет стихи. Вокруг такая кутерьма, гремит война, а ему хоть бы хны! Стоит и стихи себе сочиняет. Поистине, поэты – это люди не от мира сего. Живут в своих мечтах, в своем мире. Но они чувствуют и видят все в десятки раз ярче и острее, чем обычные люди. Такими они уж рождаются. Видно, само небо посылаем их к нам, чтоб говорить их устами, общаться со всем этим неземным, разноликим миром.
- Вы поэт? – спросила он его, улыбаясь. – Я вижу, вы пишите стихи…
- Я только учусь этому, - сказал он, смутившись. – Может, когда-нибудь я и стану поэтом.
- Пожалуйста, прочитайте мне ваши стихи и я буду вашим первым слушателем! – воскликнула Марите.
- Да, у меня тут и читать-то нечего… всего несколько строчек, - застеснялся он.
- Давайте, давайте… У настоящего поэта каждая строка на вес золота – дорогого стоит, - сказала она.
- Ну, если вы так хотите… тогда слушайте. Я только сейчас их написал, - улыбнулся он.
Затихло все, взошла зоря
И этот день от нас уходит.
Как свет весны, звездой горя,
В краях таинственных мелодий.
А этот мир лугов и нив,
И юных рощ, и звонких пашен,
Лишь в нашей памяти он жив,
Еще вчера он звался нашим.
Вдали туман, седой как дым,
Среди дубрав печально бродит,
Как одинокий пилигрим
В краю несбывшихся мелодий.
Застыли звездные поля
В лесов зеленом хороводе.
Уходит день, звездой горя,
А с ним и мы в свой путь уходим.
- О-о-о! Так это уже зрелые и хорошие стихи, - сказал восхищенно Марите. – Поздравляю вас, молодой человек, с большим поэтическим началом.
- А как вас зовут? – спросила она его.
- Юрий Тронин, - сказал молодой поэт.
- Звучит ярко и звонко, как Кронин. Значит, вас ждет прекрасное будущее, - улыбнулась она ему. – Прощайте, и пишите, не бросайте, не останавливайтесь на достигнутом… И еще, и это уже совет деловой, касающийся всех наших обстоятельств: как можно быстрее уходите отсюда на восток, не ждите… Возможно, завтра здесь будут уже немцы.
- Хорошо. Спасибо за совет. Мы сегодня же отсюда уйдем… Но лучше бы все-таки нам остаться, а? И бороться с немецкими захватчиками на нашей земле, здесь, в наших селах, городах, в наших лесах… Как наши предки боролись с крестоносцами, - начал говорить юноша горячо, с пафосом.
- Это правильно, - ответила Марите, - но для этого мы пока еще слишком слабы, не готовы. Подождите, Юрий, скоро мы окрепнем и снова сюда вернемся. А пока нам нужно уходить…
- А вы кто? Как вас зовут? Вы появились так внезапно, как Жанна Д`Арк! Наверно вы учительница русского языка, а? – начал выспрашивать у Марите Юрий.
- Нет, я не учительница русского языка и не поэтесса, и, конечно, не Жанна Д`Арк. Просто я люблю поэзию, эту нашу жизнь… и особенно стихи нашей литовской поэтессы Соломеи Нерис. И еще, мне очень нравится поэзия Адама Мицкевича, особенно его поэма «Гражина». Ну вот, видите, Юрий, как все просто. А зовут меня Марите! Маша, Мария, очень распространенное женское имя, которое известно наверно всему миру – этим именем была названа мать Иисуса Христа – Дева Мария.
- Ну что ж, прощайте, мой юный друг! Готовьте себя к большим делам – к борьбе за лучшую жизнь. И когда вы станете матерым и великим поэтом, может быть, тогда, после войны мы с вами встретимся на каком-нибудь вечере и, вспоминая прошлое, поговорим об этих суровых днях и уже по-другому оценим их значение.
Она, прощаясь, кивнула ему головой и, отойдя, остановилась и помахала рукой. Он тоже как завороженный махнул ей рукой, шепча про себя: «Прощайте, Марите, Жанна Д`Арк, Маша, Маруся… До свидания, Мария!».
А Марите вернулась к своим девушкам и сообщила им:
- Поездов больше не будет – ждать бесполезно. Им прийти просто неоткуда – надо самим шагать пешком, выбираться отсюда, пока еще можно. Разобьемся на мелкие группы: по два-три человека – и в путь!
- Уходить отсюда нужно сегодня же – немцы заняли Ригу и уже двинулись к нам, сюда на Восток. Кто хочет идти с нами, давайте, поднимайтесь и пойдемте – завтра будет уже поздно! – предупредила она девчат.
Собрав все свои довольно скромные манатки: пальто, кофту, юбку, шаль и сапоги с носками, да еще белье в один узел, а котелок, ложку, ножик, спички, крупу, хлеб, сало, соль, лук и колбасу – в другой, они с Валей Костинайте отправились, не медля, по шпалам в дальний путь – на Восток, в Сибирь, за Урал… А точнее, в сибирский город Тюмень, бывшую родину царского советника и радетеля Гришки Распутина, о котором так живо и красочно рассказывал ее друг Ванюрка Жигунов.
Теперь у нее была какая-то цель, было место, куда она хотела попасть и друг, который всегда ей поможет, - думала она и шла, уверенная в своей правоте. Она шла и вела за собой, воодушевляя этой уверенностью, свою подругу Валю… Они шли и шли… долго – день и ночь, без сна и отдыха, спешили, подгоняемые страхом оказаться в немецком тылу – в окружении…
А вокруг на дорогах творилось что-то невероятное и несусветное: заторы, проверки на мостах, шум, гам, крики, налеты немецкой авиации… С Запада ехали повозки и тянулся сплошной поток беженцев. Взвывая моторами, ехали обшарпанные взрывами машины, а на Запад шли войска – солдаты, артиллерия, танки… Собранные, как видно, на скорую руку, кое-как обмундированные и не очень обученные, с плохим вооружением…
Они шли погибать, затыкать своими телами те дыры, которые так стремительно и искусно пробивали в нашей линии обороны немецкие генералы своими танковыми колоннами, ведомыми Гудерианом, Готом, Клейстом и другими немецкими военачальниками, учившимися когда-то и проходившими военную практику в полях Советской России на танковых полигонах под Харьковом и Саратовом.
Но как было тяжело покидать родную землю…
По железной дороге на Псков Марите с Валей шли уже три дня, делая каждый день более тридцати километров. Хоть по этой дороге поезда уже не ездили, но все равно идти по шпалам было трудно и неудобно, потому что по пути часто встречались обходчики и патрули, которые, проверив у них документы похотливо шутя, сгоняли девушек с насыпи, запрещая им, таким образом, идти и дальше тем же путем. Но девушки, как назойливые мухи, обойдя их, опять вскарабкивались на насыпь и шли день и ночь все дальше и дальше, пока не выбивались из сил, и не останавливались где-нибудь в лесу на ночлег, потому что это был тот единственно правильный путь, та единственная прямая дорога, которая могла избавить их от блужданий и привести точно к поезду на вокзал какого-нибудь следующего, еще не захваченного немцами, советского города. А, устав и делая привал на ночлег, они сходили с железнодорожной насыпи и, отойдя шагов на тридцать вглубь леса, разжигали там костер, чтобы обогреться и приготовить себе пищу из прихваченных с собою кое-каких продуктов, и конечно поспать.
Такой «партизанский» способ передвижения и ведения жизни был не в диковинку Марите. Еще с детства она была знакома с такой деятельностью, потому что с малых лет дни и ночи проводила в полях, пася помещичий скот летом на пастбищах. Она не боялась лесных разбойников с болотами и чащоб с лешими, волками и змеями. Знала как сориентироваться в лесу без компаса, как правильно определить север, юг, запад и восток.
Другое дело, Валя – городская девушка. В лесу она всего боялась: и криков совы, и непонятных шорохов, и даже треска ломающихся сухих веток. А потому, засыпая, жалась к Марите как маленький ребенок к своей маме.
Но однажды на вторые сутки их путешествия, когда они таким образом расположились отдыхать в лесу, и уже собирались разжечь костер, железнодорожную насыпь, крадучись, пересекли с другой стороны две группки людей в зеленой камуфляжной форме. Всего их было семеро… и они направились, видно, по воле случая, именно в их сторону.
Очевидно, что это была какая-то немецкая разведывательная группа или диверсанты, заброшенные за линию фронта в тыл советских войск для диверсионных работ, чтобы создать в тылу панику и дезорганизацию.
Марите и Валя замерли на месте ни живые ни мертвые, боясь пошевелиться возле тропинки у кустов колючего густого шиповника и хмеля. За кустами было углубление в виде небольшой ямки, заросшей по бокам высокими травами и бурьяном. Эта ямка-то и укрыла девушек, и спасла от немецких солдат, а вернее говоря, от абсолютных убийц, шедших по тропинке прямо в их сторону…
Посмотрев на Валю и увидев весь ужас, отразившийся на ее лице и в глазах, Марите поняла, что та уже не соображает своим умом и не владеет сознанием. Еще миг – и она закричит и бросится бежать отсюда куда глаза глядят, и тем самым выдаст себя и ее. И это будет их последней минутой, последней глупостью в их жизни.
Марите, схватив голову Вали, закрыла ей рот ладонью, и немного успокоив ее, вполголоса приказала ей:
- Ползти за мной!
Затем сама схватила рюкзаки и узлы и юркнула в сторону от тропинки за густые колючие заросли шиповника и хмеля, а там, обнаружив щель, впихнула туда Валю, потом рюкзаки и затем забралась сама за спасительную ограду из колючих веток и листьев.
Ждать пришлось недолго. Через несколько минут фашисты уже расположились точно на их месте неподалеку от колючих веток и листьев. Девушкам было хорошо видно, что они делают и даже слышно, о чем они говорят. Марите, немного понимающая немецкий язык в пределах программы изучения иностранных языков в средних учебных заведениях, прислушалась к их разговору. Вдруг один из немцев, старший по званию и возрасту, сказал более младшему по рангу:
- Курт, дружище, пойди-ка вон к тому кусту шиповника и посмотри – не созрели ли на нем ягоды? А заодно и насобирай там для костра сухих веток.
У Марите сердце заколотилось и ухнуло в пятки… «Вот тут нам и конец», - подумала она. Оружия у них не было – защищаться было нечем. Да и что дало бы это оружие? Всего один, два выстрела и все! А вот их сразу бы изрешетили пулями все шесть направленных на них автоматных стволов. Марите снова схватила руками голову Вали, пригнула ее к земле и сама уткнулась лицом в пахнущие лесным мхом кочки. Так, застыв и затаив дыхание, слившись с землей, пролежали они наверное, как думалось им, целую вечность, а прошла всего одна минута.
Курт подошел к зарослям шиповника и, сорвав еще зеленый незрелый плод шиповника, раскусил его. Скривившись, он выплюнул его и выкрикнул:
- О, майн гот! Какая кислятина… Ну и гадость эта твоя лесная ягода, черт возьми! Пускай ее лучше дикие звери едят!
Его друг, услышав его возглас и видя гримасу на его лице, рассмеялся:
- Ну что, Курт, не понравилась? Я же тебе сказал, посмотри, не поспела ли она, а потом ешь! А ты взял зеленые, да прямо в рот. Так можно даже то, что вчера съел вырыгать… Давай, неси скорее сучья для костра.
- Отставить сучья, и костров не разжигать, - выкрикнул старший группы. - Гюнтер, ты что? Башка-то у тебя варит? Распалив костер в лесу, мы сразу же себя демаскируем. Я вижу, окрыленные успехом, вы тут совсем распоясались. Пока ты тут у костра пятки будешь свои греть… думаешь, русские такие уж глупые? Увидев огонь среди леса не поймут, что его разожгли не их рабочие – лесничие и тем более не лоси дикие на отдыхе. Они оцепят и постреляют нас всех тут как цыплят, поэтому приказываю: прекратите всякое движение… ложитесь и отдыхайте… Довольствуйтесь сухим пайком – хлебом и консервами. Поняли? Даю час на отдых и подъем.
После этих слов в немецком лагере все затихло и Марите с Валей осторожно подняли головы. Марите, глядя на Валю, приложила палец к губам в знак того, чтобы она не двигалась и молчала. Та кивнула ей головой, что поняла.
Так они и пролежали целый час: не двигаясь и почти не дыша. Через час у немцев послышалась команда: подъем! И они задвигались, одеваясь, прилаживая снаряжение и проверяя автоматы. А потом так же быстро и тихо, как и пришли, исчезли как лесные призраки… и только тогда девчата вздохнули облегченно и решили вылезти из своего укрытия.
- Ну что, пойдем, посмотрим, что они нам там оставили?
- Ничего хорошего, наверно, кроме блох с шевелюр и бород, - ответила Марите.
- Марите, ты что? Блохи только у собак водятся, - засмеялась Валя.
- А ты думаешь они лучше? – сказала Марите. – Они такие же псы – животные, готовые по указке своего хозяина, фюрера, разорвать кого угодно на части. Думаешь они тебя бы пожалели, если увидели бы? Нет! Они нас тут же и пристрелили бы. Хотя и ты, и я им ничего плохого и не сделали… Это они тебе все плохое делают. Пришли, захватили твою страну, твои земли, выгнали тебя из твоего дома, да еще хотят тебя и твою силу использовать на своих работах, держать на цепи как рабыню. Кто они после этого? Волки, звери, твари поганые и все разоряющие на свое пути! – крикнула Марите.
- Тише, Марите, тише, не кричи, а то еще услышат, - замахала на нее руками Валя. – Пойдем лучше осмотрим их брошенный лагерь.
Они вылезли и перенесли свои узлы на место, где еще недавно, час назад, лежали и отдыхали немецкие солдаты. Но как ни искали, они там ничего так и не нашли.
- Да, видно это были опытные диверсанты, хорошо натасканные собаки, - сказал Марите. – Действуют профессионально, даже окурков не оставляют…
- Давай лучше уйдем отсюда, - сказала Валя. – Теперь я готова пройти еще 100 километров, чтобы только с ними не встречаться.
- Пошли, - сказала Марите.
И они отправились дальше…
Таким способом они шли еще несколько часов и на третьи сутки миновали уже на русской земле станцию Остров, а еще через несколько суток дотащились и до города Псков. Но тут на подступах к мосту их остановили часовые… Через мосты никого не пропускали, они охранялись специальными войсками - отрядами НКВД или охранной службы.
- Стой, кто идет? – услышали вдруг перед мостом Марите и Валя зычный мужской голос. И, обрадовавшись, что они дошли до города и их встречают русской речью, а не немецким «хенде хох!», замахали от радости руками и кинулись бежать по шпалам прямо вперед, крича по-литовски:
- Мяс летувос мяргялес (мы литовские девушки) … Драугас! (друзья)… Товарищи!
На встречу им из укрытия вылез какой-то боец и, направив на них винтовку со штыком, строго сказал:
- А ну стой, ундер-киндер, мать вашу мутер! Ишь, раскричались и разбегались… А то как пальну. Будет вам «драугас». Стойте-ка, фрау-мяргялес, там где стоите! И руками не шевелите, хенде хох, поняли? – добавил он, а затем, обращаясь к напарнику, засевшему за кучей мешков с песком, крикнул:
- Пилипенко! Вызывай командира сюда немедленно, скажи, диверсантов поймали. Оба женского пола с двумя мешками гранат или тротила за спиной. Что делать? Пусть сам идет и разбирается, мы по-немецки не понимаем…
- Да ты шо, Боня, які диверсанти, такі дівчата гарні! Дівчата з рюкзаками, та ще по-нашему говорят, а в рюкзаках, мабуть, сало та ковбаса смажена з часником, - мечтательно выразился Пилипенко, выглянув и увидев двух красивых девушек, стоящих перед Боней с приподнятыми руками.
- Давай, звони, не разговаривай! Враг всегда под красивых девушек рядится – соблазняет, особенно диверсанты, - многозначительно произнес Боня.
- Да, мы не фрау и не киндер, мы литовские девушки, - начала, наконец, говорить с солдатами по-русски Марите. Мы беженки из Литвы… Наш эшелон разбомбили немцы… Вот мы и идем пешком по рельсам.
- Ничего, ничего, фрау-гражданки, сейчас командир придет, вот тогда и разберемся, кто вы и что вы там несете в мешках… А пока спокойно стойте, - приказал Боня.
- Ну, блин, Боня, - хохотнул Пилипенко, - счас командир тобі даст тлумача, може, ще и орден… А дівчата таки молоді та гарні. Не фройлен немецькі, а точно наші, - добавил он, берясь за трубку.
Через несколько минут к ним прибежал, запыхавшись, лейтенант Подлужный с другого конца моста. Его встречал рядовой Пилипенко.
- Ну что тут у вас, товарищи бойцы? Каких диверсантов поймали? Тротила у них много нашли и изъяли? – начал расспрашивать лейтенант по дороге у Пилипенко.
- Та ні, товаришу лейтенант. Тротила в них зовсім немає, це Бонапарт таке придумав і прізвище дав їм, йому так почудилось, - начал успокаивать командира Пилипенко.
- Вот я ему дам, «почудилось». Что он овцу от барана не может отличить: девок от диверсантов! Ах, сволочь, - разозлился лейтенант.
- Та Бонапарт завжди такий, товаришу лейтенант, він, мабуть, хоче орден получить, - усмехнулся Пилипенко.
Они уже подходили к Бонапарту по фамилии Пятов. Разгоряченный лейтенант, видя, что перед ними никакие не диверсанты, а обычные молоденькие девушки с рюкзаками за спиной, залился краской стыда за своего подчиненного и, чуть сдерживая гнев, крикнул ему:
- Бонапарт… Пятый! Отставить вашу «команду»!
- Есть отставить, но я не Пятый, товарищ лейтенант, а, - раскрыл было рот Пятов.
- А поди-ка ты подальше, Бонапарт, какой ты там… пятый или шестой, это уже не важно, главное, что один Бонапарт уже был в истории императором Наполеоном, а вот пятого уже не будет, это точно, Пятов, понял?
- Извините, девушки, - подошел он к девчатам, - откуда вы путь держите?
- Мы из литовского города Зарасай, эвакуированные… Вот, ехали на поезде, а наш эшелон немцы возле Резекне и разбомбили… идем теперь пешком… Вот наши документы, - подали Марите и Валя свои паспорта лейтенанту.
- А где вы раньше работали, я ведь в Зарасае служил когда-то и недавно прибыл оттуда, - начал тактично выспрашивать лейтенант у девчонок.
- Мы вообще-то комсомолки, а я лично работала на заводе и по заданию нашего секретаря комсомола Бразаускаса часто ездила в агитбригадах с солдатами майора Зарубина по городам и селам. Мы там проводили собрания, лекции и давали концерты.
- А-а-а, так вы знаете майора Зарубина, - обрадовался лейтенант. – Я как раз там у него в части и служил. Вот хорошо как совпало. Все, девочки, вы свободны!
- Извините за недоразумение. Лейтенант Подлужный, честь имею, - отчеканил он, отдавая честь. И повернувшись к Пятову и улыбающемуся Пилипенко, показал кулак и прошипел:
- Ну все, Наполеон Бонапарт – Пятый… Ты у меня еще получишь медаль…
А девчата были довольные встречей. Наконец-то они попали к своим… русским. Лейтенант, проверив документы, отпустил их и хотел уже уходить, но задержался. Увидев, что они стоят в нерешительности на железнодорожной линии у моста, подошел и сказал:
- Девушки, вам нужно сейчас сойти с насыпи, выйти на главную магистральную дорогу и идти дальше по ней до самого города, а через железнодорожные мосты здесь ходить нельзя – они охраняются.
- Товарищ лейтенант, а как же нам быть… Мы тут не знаем никого: ни дорог, ни улиц, ни вокзалов, даже самого названия города, - сказал Марите. – Ведь мы так заблудимся.
- Этот город называется Псков, - смягчился лейтенант. – Ладно, девушки, поскольку вы, Марите, из Зарасая, считай, моя землячка, я как-то постараюсь вам помочь. Идемте на КПП, я свяжусь там со своим начальником службы, объясню ему сложившуюся ситуацию и попрошу, чтобы он вас посадил на какой-нибудь транзитный поезд, идущий на Москву или восток России.
Марите обрадовалась.
- Вот за это вам большое спасибо, товарищ лейтенант.
- Да, не за что, - улыбнулся лейтенант. – Я еще вам ничего хорошего не сделал, кроме, наверно, того, что спас от произвола Бонапарта - Пятого!
- О-о-о! Так ведь и это уже для нас что-то значит, - засмеялась Марите.
- Ну ладно, Марите, пойдемте на КПП, - предложил Подлужный. – Ничего, если я вас буду называть своей родственницей, женой моего брата? Так у нас лучше выйдет – начальство сговорчивее будет.
- Хорошо, называйте как хотите, лишь бы нас на поезд посадили, - согласилась Марите.
- Да, товарищ лейтенант, а мы вам хотели еще вот что рассказать… может, это для вашего командования важно… Когда мы шли сюда по железнодорожным линиям, то перед станцией Остров сошли с насыпи, чтобы немного отдохнуть в ближайшей посадке. Мы увидели как к нам, пересекая железнодорожный путь, приближается с другой стороны какая-то группа людей в камуфляжной форме. У них были немецкие автоматы и говорили они по-немецки. Они, видно, тоже решили немного передохнуть и сделать привал, и шли они как раз в то место, где расположились мы. Это было ужасно! Хорошо, что мы вовремя собрались и сумели спрятаться в колючих зарослях шиповника, а то бы нам был конец… Наверно, это была какая-то диверсионная команда… Их было семеро человек… Мы с Валей сидела так тихо, как мышки, боясь пошевелится. Они ведь были в десяти метрах от нас. Как мы выдержали это – не знаю! Один из них хотел разжечь костер, но старший выругал его и приказал, чтоб никакого костра не разжигать. Он так и сказал: «Иначе мы раскроем себя и нашу группу перестреляют русские». Через час, отдохнув, они ушли вперед по направлению к городу. Куда они шли не знаю… Или на Псков, или же свернули куда-то в другую сторону. Мы тогда побежали с Валей еще быстрее сюда, к вам. Вот, что мы хотели вам рассказать, - сказал она.
- Девушки, так это же хорошо, что вы нам это сейчас сообщили. Это очень важно. Теперь мы знаем, что здесь где-то неподалеку находится и действует немецкая диверсионная группа. Я сейчас сообщу об этом командованию и коменданту города. А вас мы обязательно посадим на какой-нибудь поезд. Пойдемте быстрее, - сказал лейтенант.
Они спустились к контрольно-пропускному пункту и Подлужный, переговорив с начальником КПП, приказал телефонисту:
- Немедленно свяжитесь с начальником гарнизона города Пскова, командиром отдельного охранного спецподразделения войск НКВД, а также комендантом города. Сообщите всем военным подразделениям города: быть бдительными! Возле города замечена и действует группа немецких диверсантов в маскировочных комбинезонах в количестве семи человек, хорошо вооруженная и обученная. Имеет на вооружении автоматическое оружие (автоматы), пистолеты, тротиловые шашки и рацию. Принять меры к задержанию или уничтожению…
Потом, связавшись с капитаном Сотниковым, лейтенант доложил, что у него на КПП находятся две девушки-беженки из Прибалтики, вышедшие из окружения. Одна из них является женой его брата. Она-то и сообщила ему, что мимо них, когда они находились в лесу недалеко от железнодорожной линии на отдыхе, прошла немецкая разведывательно-диверсионная группа в количестве семи человек.
- Как девушки узнали, что это немцы? – спросил Сотников.
- Очень просто! – сказал лейтенант. – Эти диверсанты остановились на отдых как раз в том же самом месте, что и девушки, в десяти метрах от них, но девушек они не заметили – те успели хорошо и вовремя спрятаться.
- Эти люди были одеты в маскировочную одежду, имели при себе немецкие автоматы с прямыми кассетными обоймами типа «Шмайсер» и говорили тихо и по-немецки. Один назвал другого Куртом, еще одного окликнули как Гюнтер. Командир приказал им костер не разжигать, чтобы не демаскировать группу, - сказал лейтенант.
- Где и когда видели эту группу ваши девушки? – спросил капитан.
- Группа была замечена в районе станции Остров два дня назад, - доложил лейтенант.
- Хорошо, лейтенант, у вас все? – спросил Сотников.
- Нет, товарищ капитан, - сказал Подлужный. – Девушки сейчас у меня на КПП. Они очень устали и не знают куда им идти. Они ехали за Урал в Сибирь – эвакуироваться, но их эшелон разбомбили…
- Товарищ капитан, их как-то нужно пристроить, посадить на какой-нибудь проходящий поезд, который идет на Восток. Они все-таки молодцы. Комсомолки. Одна из них моя родственница. Зовут ее Мария, вторая Валя. Если вы сможете, прошу, посодействуйте, - закончил лейтенант.
- Хорошо, лейтенант, это мы устроим. За то, что они принесли нам такие важные данные, мы в долгу перед ними не останемся. Посадим твоих девушек на поезд. Пускай приходят к коменданту, я сейчас с ним переговорю и комендант доставит их на вокзал, и проследит, чтобы начальник вокзала посадил их на поезд.
- Есть, товарищ капитан, они сейчас подойдут, - крикнул лейтенант.
- Ну вот, девушки, все улажено, идите к коменданту, а от него на вокзал – вас будут ждать.
- Ну что ж, спасибо, - сказала Марите, и как другу пожала ему руку. – До свидания!
- Счастливой вам дороги! – сказал лейтенант. – А вот насчет свидания – вряд ли, останемся ли живы, встретимся ли еще…
Капитан Сотников не удержался и сам приехал в комендатуру, чтобы лично встретиться и поговорить с задержанными у моста девушками. Они ему подробно, включая все мелочи, рассказали, фактически, то же самое, что и лейтенанту Подлужному, только, быть может, более эмоционально. Хоть капитан и не получил новых сведений от девушек о группе немецких диверсантов, но он был доволен и теми сведениями, которые девушки ему сообщили. Теперь он был уверен, что немецкая разведывательно-диверсионная группа Курта-Гюнтера (так условно он назвал это подразделение), движется именно к ним сюда, под Псков.
Потрясенный рассказом Марите о гибели близких ей людей и ее скитаниями, он сам отвез девушек на вокзал и договорился с начальником станции о том, чтобы тот при первой же возможности посадил их на какой-нибудь прибывающий из Латвии или Эстонии поезд, который идет на Восток. Сообщил перед этим в штаб, командованию, созвонился и дал указание всем своим подразделениям, которые вели охрану мостов, дорог и стратегических важных военных объектов, чтобы они усилили охрану, удвоили посты и были готовы встретить врага во всеоружии.
Все часовые, включая и патрульные группы воинских подразделений, производящих патрулирование в черте города и особенно на его окраинах, были проинформированы и вели тщательный досмотр всех прибывающих с запада «подозрительных личностей».
Вызванный для доклада по этому вопросу к начальнику штаба и руководству города, он высказал свое мнение:
- Скорее всего они предпримут попытку нападения на объект номер пять – железнодорожный мост Подлужного, - сказал он на совещании у начальника штаба укрепрайона. – Во-первых, это самый крупный и важный объект стратегического значения. Во-вторых, зачем им идти сюда к Пскову по железной дороге, а затем ходить где-то около города в лесах и выбирать какой-то другой объект? Ведь можно напороться на любые встреченные там воинские части, и быть раскрытыми и уничтоженными.
Все согласились с такими доводами.
- Ну, что думаешь, лейтенант? – Спросил он Подлужного. – Не кажется ли тебе странным, что немцы до сих пор еще не предприняли какую-нибудь, хотя бы маленькую попытку разведать подступы к твоему объекту. Ведь они шли быстрее девушек, а значит прибыли сюда и намного раньше их?
- Нет, товарищ капитан. Они где-нибудь здесь, сейчас сидят и наблюдают за нами, ждут удобного момента. Это точно. Я это чувствую. А насчет того, что они прибыли сюда быстрее и намного раньше девушек – это вряд ли. Ведь девчата бежали по линии тоже быстро. А если даже немцы их опередили, то совсем не намного – разница быть может всего в несколько часов. Я думаю, сегодня ночью они пойдут ва-банк и предпримут атаку.
- Ну, смотри, Подлужный, подготовь бойцов и держись ночью до последнего – никого не подпускай к мосту. Бей без предупреждения! А я тебе пришлю в подкрепление, если здесь вдруг что-то начнется, с десяток автоматчиков. Самое главное, контролируй подходы к мосту, освещай местность ракетами! Тогда им труднее будет приблизиться к мосту незамеченными, - сказал Сотников.
- Есть, товарищ капитан! Так и буду действовать: два пулемета спереди и сзади моста с высоты насыпи будут контролировать всю местность в округе, - ответил Подлужный.
- Хорошо, лейтенант, действуй! – сказал Сотников, собираясь уходить.
- А как там наши девчата, товарищ капитан? – спросил лейтенант.
- Твои крестницы? – улыбнулся капитан. – С ними будет все хорошо. Я их подвез на станцию и распорядился. Начальник станции теперь будет их беречь как зеницу ока – устроит по первому классу, - засмеялся он. – Больше вопросов нет? Тогда я поехал, а ты смотри – охраняй мост!
- Есть! – сказал лейтенант.
Когда капитан уехал, Подлужный собрал всех своих бойцов, охраняющих мост, построил их и сказал:
- Пилипенко, Пятов, Сокальский, Райзман, Еременко, Дутов и Ганин – ваше отделение сегодня ночью, оснащенное пулеметом и дрезиной, будет стоять на передней стороне моста. Получите полный боекомплект патронов, ракетницу и гранаты. Глядите в оба, чтоб ни одна мышь не пролезла через колючую проволоку! Сюда прибыла немецкая диверсионная группа. Возможно сегодня они предпримут нападение на наш мост. Не спать, не зевать, не высовываться – быть внимательными. При малейшем подозрении на движение освещать местность ракетами. В случае чего, бить из пулемета без предупреждения. Мы будем наготове.
- Ну, П’ятий, сьогодні тобі вже точно пощастить, ми тебе представимо до нагороди! Тільки от медаль треба тобі вибрати більш яскравішу, щоб як у Наполеона Бонапарта блищала, - сказал Пилипенко Пятову, подшучивая над ним и вызывая усмешку у собравшихся.
- Да иди ты, Пилипенко… Что ты ко мне со своими медалями пристал, вручай их себе сам, - огрызнулся Пятов.
- Та ні, Бонапарт, ти у нас вже примітна особа - «отличник военной службы» - двох дівчат вже затримав. Тобі першому нагорода і світить, - закончил Пилипенко под общий смех.
- Хватит, бойцы, прекратите шутки, дело здесь серьезное – готовьтесь к сражению! – сказал Подлужный. – Пилипенко – быть на телефоне! В случае чего – звони мне!
- Есть, - сказал Пилипенко.
- А теперь, вольно, и час отдыха!
Все бойцы разошлись по своим местам. А фронт приближался. К ночи совсем недалеко были слышны звуки артиллерийской канонады – немцы были уже близко.
Как и предполагал Подлужный, атака на их мост началась в полночь… Пилипенко с Пятовым сидели за мешками из песка и вглядывались вдаль за колючую проволоку заграждения перед мостом, прислушиваясь к возникающим там шорохам и звукам. Было темно, видимость была плохая и они, как ни старались, «просмотрели» первые действия немецких пластунов-разведчиков, которые уже наверно давно ползли к их укрепленному пункту, разрезая колючую проволоку. Но вот чуть звякнула подвешенная консервная банка на заграждении и Пилипенко, вздрогнув, крикнул Пятову:
- Давай ракету!!!
Ракета пошла вверх и осветила в шагах тридцати всю местность вокруг. Увидев движение у колючей проволоки, Пилипенко приказал Ганину:
- Бей туда из пулемета!
Пулемет гулко заработал и вокруг вдруг все ожило. Засвистели пули, в охраняющих полетели гранаты, которые, взрываясь, осколками разили мешки, а дымом и пылью застилали обзор обороняющимся бойцам. Атака длилась всего несколько минут, но шуму наделала много. Немцы так и не смогли незаметно и тихо подобраться к позиции бойцов лейтенанта Подлужного. Пилипенко приник к телефону и тут же сообщил лейтенанту о предпринятом нападении противника, и тот с группой бойцов на маленькой дрезине с ручным приводом уже спешил на ту сторону моста к позиции обороняющейся группы Пилипенко…
В ту ночь немцам так и не удалось взять мост. Да они и не предпринимали больше атак на него. Они не страдали геройством и не хотели подвергать свои жизни опасности. Они взяли его позже, когда к Пскову подошли их главные силы… Но это случилось уже на несколько дней позже… Бойцы Подлужного в безвыходном положении сами подорвали мост и отошли вглубь своей обороны. Марите и Валя успели уехать на каком-то чудом прибывшем с запада поезде. А Бонапарт «Пятый» по фамилии Пятов хоть и отличился при охране моста, медаль так и не получил. Не получили наград и другие бойцы взвода Подлужного. Тогда было не до медалей. Нужно было, отступая, бить врага, и смотреть как бы самим не попасть в окружение и немецкий плен… А за такую войну в окружении, как известно, советское руководство медалей не давало… Оно посылало вышедших из окружения живых солдат снова вперед со словами: «Идите назад, бейте врага, искупайте свою вину», считая, что вина за поражение лежит только на отступающих, измученных боями солдат, но никак не на военном руководстве.
Сибирская дорога. Случай на станции. В тиши алтайских деревень…
Эшелон с эвакуируемыми людьми из Запорожья, в котором ехали Жигуновы, двигался на Восток по ночам довольно медленно – мешали встречно идущие поезда с Урала и Дальнего Востока, везущие солдат и стратегические грузы: военную технику и боеприпасы так необходимые фронту. Такие поезда пропускаются по железной дороге вне очереди. Шли они обычно транзитом, не останавливаясь, и когда проходили мимо больших станций, эшелон с эвакуированными стоял и ждал их прохода часами где-нибудь в тихом тупике на запасных путях.
Поэтому, только к концу пятых суток состав с запорожскими беженцами достиг берегов многоводной широкой Волги, а затем через два дня и отрогов Уральских гор. Эшелон пришел на Урал целым и невредимым, не разбитый немецкими бомбами. И одно лишь это уже радовало всех ютящихся и едущих в нем. Тревоги прошли, их надежда превратилась в уверенность: ну вот, прорвались, а теперь доедем и до Сибири!
Где-то за Пензой, накануне переезда через разлившуюся Волгу, вблизи Самары эшелон остановили и поставили на ночь для проверки букс и всей колесной части вагонов: амортизаторов, осей, тормозов. Было темно и безлюдно. Никто из беженцев не выходил из вагонов: все боялись отстать от состава и потеряться. Начало августа, пора сухая и жаркая. От шпал пахло смолой и запахом осевшего дыма.
Из-за отсутствия воды в дороге и несоблюдения надлежащих санитарных норм, некоторые из перевозимых беженцев мучились расстройством живота, а точнее говоря, поносами. У Жигуновых, слава богу, этой напастью никто не страдал, а вот у соседей по нарам они имелись. У них заболела расстройством живота бабка Матрена.
Подножек в товарных вагонах – «телятниках» не было и выход из вагона, снабженный раздвижной дверью, находился высоко над насыпью и колесами вагона. От этого и случился такой, как рассказывали потом Жигуновы, трагикомический казус. Матрена Федоровна, мучимая неприятными спазмами расстроенного живота, решила сходить по нужде. Понимая, что из вагона на землю ей не выпрыгнуть, она была вынуждена, приоткрыв дверь, оправиться прямо в зияющую щель открытого пространства перед вагонами…
Было темно и уже поздновато, и эту злополучную процедуру бабки Матрены, конечно, никто бы не заметил, если бы в это время и в этом месте вдоль вагонов не проходил и не осматривал их некий, колесных дел мастер, Федор Сердилин. Он проходил и тихо что-то побуркивал, открывая буксы, и, наклонившись под вагон, постукивал небольшим молоточком по стальному ободу колеса, поверяя таким образом его на наличие имеющихся в нем трещин…
Он то и попал под этот удар… В определенный момент он очутился перед, казалось бы, мирным и ничем не выделяющимся вагоном, присел, а Матрена Федоровна была уже тут как тут…. Тоже присела, нагнулась и сотворила этот конфуз! Время их совместных действий совпало. Матрена, конечно, в этом случае почувствовала полное облегчение и спокойствие живота….
Ну, а обходчик Сердилин? Что он почувствовал? Он сразу и не понял, чем это его вдруг так обильно окатили из открывшейся дверной щели вагона. Он просто оторопел. Было темно, тепло и тихо, и вначале было даже приятно. И слава богу, что у Сердилина был насморк и он не улавливал запахов носом. Но все равно, получив вдруг сверху такой удар в спину чем-то горячим и жидким, Федор Сердилин вскипел, выпрямился и, подняв голову вверх и в сторону щели, начал обругивать всех и вся «на чем свет стоит» бранными словами, ощупывая в темноте свою спину и обмоченную задницу. (Хорошо еще, что он был в спецовке и все это не полилось на его бедную голову). Но все же, ощутив в темноте что-то неладное, он, ругаясь, начал стучать и карабкаться в приоткрытую дверь. Баба Матрена испугалась криков и воплей и, шепча с перепугу: «Свят, свят, свят, ой, горе мне, горе… Что же я там такое наделала», быстро юркнула как серая мышь к себе на нары и притаилась…
А Сердилин, все больше и больше ярясь и зверея, лез в щель притихшего и храпящего вагона. В темноте раздавались его крики: «Я сейчас вам всем зубы выбью! Кто это меня так бессовестно и подло сверху обосрал!».
Услышав шум и крепкие народные выражения из привокзального железнодорожного тупика, туда на помощь к несчастному немытому обходчику поспешили дежурный по станции и патрульный милиционер. Посветив фонарем и узнав, что это обходчик Сердилин стучит и ругается матом на всю округу, пытаясь проникнуть в закрытый и недоступный для его возмездия вагон, они стали успокаивать и допрашивать его, не понимая в чем дело.
Жигуновы и все прочие проснувшиеся люди из вагона слышали как дежурный кричал обходчику:
- Смердилин, не кипятись! Перестань буянить… Объясни, пожалуйста, что случилось!
- Я не Смердилин, я Сердилин, - доказывал с матами разбушевавшийся обходчик.
А милиционер, укрощая его и пытаясь в темноте поймать его руку и заломить ее назад за спину популярным приемом милиции, так измазался, что шарахнулся от него и сам заматерился.
- Фу-ты, Смердилин! Ну и воняешь ты, мать твою, здорово, как тот «золотовоз», что задохнуться можно! В какой же норе ты побывал?
- Не в норе, а в дыре, - уточнил дежурный по станции, еле сдерживая смех и закрывая нос пальцами.
- Не в норе и не в дыре, - кричал рассерженный и грязный Сердилин, показывая на дверь вагона, - меня вон эти б…ди сверху обосрали…
Дежурный, не выдержав такого запаха, подкрепленного такими значительными выражениями, затрясся от хохота, поскользнулся и полетел с насыпи, а милиционер, гоготнув втихаря и засвистев в свой свисток, крикнул в темноту не открывающейся двери вагона:
- А ну-ка, граждане проезжающие, просыпайтесь-ка и вылезайте из вашего вагона, будем разбираться – кто нагадил на Смердилина.
Но разбираться было не с кем, и понятно почему: никто не хотел вставать, открывать дверь и, таким образом, так или иначе сразу же попадать под горячую руку пострадавшего смердящего Сердилина и стучащего в их дверь незнакомого лица, называющего себя милиционером. Но в конце концов из разбуженного вагона начали доноситься недовольные голоса:
- Кто там бесится, кто стучится – спать не дает? Перестаньте ломиться! У нас все дома.
- Это мы, - пытались убедить всех стучащие, - дежурный по станции Бряхин, обходчик вагонов Сердилин и представитель власти милиционер Колпукин. – Открывайте немедленно!
А из вагона уже неслось:
- Какой там еще такой Пукин? Какой еще Ряхин. От вас несет как из туалета. – Значит вы после «каки» еще и «пуки» делаете? Нет, Пукин, не стучите. Мы вас в свой вагон все равно не пустим… Может, вы переодевшиеся бандиты какие?
- Граждане, да мы же не грабители и не бандиты! Мы представители власти, мать вашу. Да, да! Мы представители советской власти, - орал задетый за живое милиционер.
- Представители? Да еще и власти? Ха-ха, какие вы представители… Представители власти, да еще советской, так не смердят и не ругаются, они одеколоном пахнут, а вы, гражданин, ночью на станции так материтесь. Предъявите документ, или ордер на обыск принесите от прокурора. А нет, так катитесь отсюда и куда-нибудь еще подальше, покуда мы вас еще чем-нибудь из окна не окропили! – зашумели уже почти все проснувшиеся в вагоне люди, понимая, что только так в темноте всем сообща можно отбиться от любых наседающих подозрительных представителей советской власти, а может и бандитов.
Дежурный с милиционером, видя, что здесь они ничего уже не добьются, прекратили переговоры с вагоном, отошли и заявили Сердилину:
- Ну вот что, Сердилин, видишь, сколько волокиты с тобой. Надо к прокурору идти, ордер выписывать. Иди-ка ты лучше домой, да помойся как следует и одеколоном сбрызнись. А то завтра всю станцию нам завоняешь. Если сейчас не пойдешь и не помоешься – мы тебя уволим. Раз воровства и грабежей здесь нет, убийства нет, значит, дело неподсудное. И ордер никто не даст. К тому же, прокурор ночью отдыхает. Так что, иди, Смердилин, иди… и все-таки помойся. А завтра будет день – посмотрим!
Но на следующий день запорожский эшелон, а вместе с ним и Жигуновы, уже покинули эту станцию, а этот эпизод с бедным Сердилиным в железнодорожном тупике под Самарой вспоминался потом всеми ими неоднократно всю последующую дорогу до Алтая. После всего потерянного и пережитого этот нелепый случай хоть как-то тешил, смешил и грел их души, поднимая настроение.
Но Александра еще беспокоилась за своего сына Бориса, который со своими товарищами по училищу и преподавателями уехали эшелоном раньше несколько дней тому назад. На крупных станциях, когда поезд с эвакуированными людьми останавливался на час или более, они с Иваном вылезали из вагона и обходили станции в поисках предшествовавшего эшелона. Они проверяли все тупики и станционные закоулки с отцепленными и стоящими на них вагонами… и наконец этот их настойчивый поиск дал результат!
Однажды, открыв брезент и заглянув вовнутрь одного из стоящих в тупике вагонов, они увидели молодых девчат, которые что-то делали: готовили, шили, сидели, смеясь и болтая о чем-то. Александра, подойдя к ним, спросила:
- Девчата, вы откуда едете?
Те засмеялись и закричали:
- Мы из Запорожья, тетенька. Мы здесь уже третьи сутки стоим и ждем, а кого – не знаем, - смеялись они. – А вы кого ищете?
- Ищу своего сына, - ответила Александра.
- С вами тут Борис Жигунов случайно не едет? – переспросила она их, не надеясь уже на положительный ответ, и вдруг услышала:
- Борис Жигунов? Есть такой... Он едет с нами – ночью станки охраняет, сейчас спит… Мы его сейчас разбудим, - загалдели девчата весело и наперебой.
- Хороший мальчик. А вы его у нас заберете? – засмеялись они, а потом крикнули вглубь вагона:
- Борис! Жигунов! Выходи! Тебя тут родители ищут!
Через некоторое время в раскрытую дверь вагона выглянуло заспанное чумазое лицо Бориса… Узнав мать и отца, он спрыгнул с платформы вагона и, пряча от девчат глаза полные слез, обнял их.
- Мам, я так соскучился по вам… Думал, что уже потерял вас всех навсегда и больше уже не увижу, - сказал он. – Нас отцепили и поставили в этот тупик, вот уже третьи сутки стоим здесь голодные, не знаем, когда снова к поезду прицепят.
Александра всполошилась.
- Давай, собирайся скорее и пойдем к нам, у нас все есть, - сказала она.
- А как же девчата? Мы ведь все вместе ехали, - оглянувшись на девчат, нерешительно выдавил Борис.
- Иди, иди, мы тебя потом догоним и еще перегоним… На скором в купейных вагонах, - засмеялись те, махая ему руками.
- Хорошо, девчата, я буду вас ждать! – крикнул он им весело, махнув рукой, и окруженный заботой отца и матери, пошел вместе с ними к их эшелону.
Александра была довольна и рада, что нашла сына. Теперь она полностью успокоились. Наконец-то они снова все вместе и вся родня тут рядом: мать с сестрой и братом.
Но в Челябинске ее мать с сестрой и братом Алексеем вдруг решили их покинуть и остаться жить у средней сестры Александры – Дарьи. Они испугались далекой дороги, грядущей неопределенности и больших холодов Сибири.
- К кому мы там с вами поедем? И где потом жить будем? Лучше уж здесь остаться в Перми или Челябинске на Урале. Здесь Дарья с Михаилом и Августина с детьми живут. Михаил пекарем на большом хлебозаводе работает. Все какой-никакой кусок хлеба будет. Голодать не будем, - говорила мать, прощаясь с Александрой. – А вы тоже поезжайте куда-нибудь на старое место, туда где вы были раньше. А то в том Омске, куда завод переводят, всем-то трудно жить будет… Вон сколько народу туда наверно уже понаехало. Попробуй их всех теперь накормить…
- А что, Александра, твоя мать ведь хороший совет нам с тобой дает, - сказал Иван, сразу загораясь. – Давай-ка сниматься с учета, пересядем на другой поезд и поедем на Алтай в Топчиху. Ведь там нам все знакомо как на родине. Пойдем к Ивану Михайловичу, он нас с тобой всегда к себе на работу примет, а то ведь и правда, зима на носу, а у нас ни кола, ни двора! Ну что, едем в Топчиху?
- Едем, - сказала она.
Как решили – так и сделали. У них еще были кое-какие деньги на билеты до Барнаула. Поэтому, они, попрощавшись с бабкой Матреной, которая к тому времени уже выздоровела и часто судачила с ними о том случае с обходчиком Сердилиным, снялись с эвакуационного эшелона.
Погода в Топчихе стояла пока отличная - конец лета, голубое небо, солнце, хлеба поспели. Они как раз и попали на Алтае на уборку урожая. В Топчихе Иван Михайлович встретил их с распростертыми объятиями.
- Ну что, Жигуновы, черти вы полосатые, - такое уж было у него любимое выражение, - опять приехали к нам на заработки? Что ж вам так на одном месте никак не сидится, неймется?
- Нет, Иван Михайлович, теперь нас сюда уже война загнала, - сказал Иван, вздыхая, - так что, если уж примете – будем рады любой работе.
- Принять-то приму, но сейчас с устройством и работой у нас довольно сложно – сильно большой наплыв беженцев. У нас в МТС все штаты переполнены, нет ни одного свободного места. И поселить-то вас тоже некуда. Придется вам некоторое время где-нибудь в селе пожить, в колхоз устроиться и поработать. А там, через некоторое время я вас к себе снова возьму. Иначе нельзя, - сказал он сочувственно. – Ну как, согласны?
И видя, что Иван с Александрой молчат и разочарованно думают, продолжил:
- Ребята, всего несколько месяцев там поживете. Я все устрою, переговорю с председателем колхоза «Труд» Устюковым, мы с ним знакомы, и он вас сразу же у себя устроит. А пока там идет уборка хлеба, вы еще и трудодни какие-то себе заработаете. Давайте, соглашайтесь, хлопцы. Ведь это не надолго. А на следующий год я вас к себе заберу. Поняли?
- Ну ладно, - сказал Иван, - раз уж получилось такое дело и здесь нет места, давайте уж, говорите с председателем колхоза… мы туда сразу поедем.
Иван Михайлович обрадовался.
- Ну вот и хорошо, мои дорогие. Сейчас я позвоню ему. Лариса! – крикнул он своей секретарше. – Соедини меня с колхозом «Труд», с председателем Устюковым.
Секретарша, немного помучавшись, наконец дозвонилась до конторы колхоза.
- Алло, Степан Григорьевич, это Василенко тебе звонит, узнал? Хорошо, - засмеялся Иван Михайлович. – Слушай, Степан Григорьевич, тебе в колхоз сейчас люди нужны?
- Нужны! – ответил тот…
Так и попали Жигуновы накануне осени на поля колхоза «Труд», где шла полномасштабная горячая битва за хороший урожай хлебов и не верилось даже, что где-то далеко-далеко на Западе за Уралом шла, громыхала жестокая кровопролитная война с фашистской Германией.
Здесь, на Востоке, в Сибири на Алтае было тихо и мирно, так тихо, что порой аж уши закладывало. Утром в селе пели петухи и мычали коровы, свистели суслики и летали бабочки. А за околицами сел желтели поля поспевшей пшеницы, обрамленные бело-зелеными посадками алтайских берез, где работали люди – селяне-колхозники все от мала до велика, и от зари до зари. Не хватало рабочих рук. Работали трактора и комбайны, но их было мало и ими управляли женщины. Ведь почти всех мужчин и парней призывного возраста поглотила армия, их забрали по первому призыву. И бывшие трактористы и комбайнеры уже сражались на фронтах с немецкими захватчиками. Об этом непрерывно и каждый день сообщали радиорепродукторы, висевшие кое-где на стенах в конторе или в домах у зажиточных сельских жителей.
Председатель колхоза «Труд» Степан Григорьевич Устюков поселил Жигуновых на краю села в пустующей заброшенной землянке – в халупе, если можно так сказать, покинутой предыдущими жильцами, у которой одна стена под самую крышу как бы зарылась в небольшой косогор, переходящий затем в нескольких сотнях метров от их огорода в железнодорожную насыпь. Две другие стены были вылеплены из ломпача – смеси глины с соломой и укреплены плетнями из прутьев. А по рельсам железной дороги, которая проходила рядом, несколько раз в день проходили поезда из Барнаула на знакомую уже Жигуновым по прежним годам Топчиху.
Встретив их и показав им на краю села заброшенную землянку, председатель колхоза, как бы извиняясь, сказал:
- Ну вот, дорогие товарищи, я сейчас могу предложить вам только такое жилище – лучшего у меня пока нет. Некому строить – все мужики ушли на фронт. Одни бабы с детьми да старики остались… Живите пока здесь, обживайтесь, утепляйте пол, укрепляйте стены и крышу, а к весне, даст бог, мы вам что-нибудь более приличное подыщем. Уж потерпите и не взыщите, как говориться… Договорились? Сегодня и завтра занимайтесь здесь у себя, приспосабливайте к жизни свое жилище. Ну, а послезавтра уже чтоб как штык – все на поля – рабочих рук не хватает!
- Кто у вас чем занимался раньше? – спросил он. – Какую работу вы можете делать?
- Пойдем работать куда пошлете, - сказал Иван. – Мы с Валентином раньше на заводе работали, а Борис ремесленное училище почти закончил. С техникой знаком – сам может смастерить, что захотите.
- Это хорошо, - сказал председатель. – Бориса тогда направим в кузню или в столярную мастерскую. Вы, Иван Яковлевич, будете работать на току, а ваш старший и младший сыновья будут на сенокосилках в поле лошадьми управлять. Жаль, что вашего самого маленького сынишку не с кем дома оставить, а то бы я и вашей жене работу дал. Она могла бы работать у нас не в поле, где довольно жарко, а в свинарнике, например, поросят выкармливать.
- Если так, то пусть с нашим младшеньким дома останется мой сын Виктор. Ему всего двенадцать лет. И рано наверно его еще в поле наравне со взрослыми посылать? – сказал Иван.
- Конечно, конечно, - согласился председатель. – Давайте сделаем тогда так. Ваш старший сын выйдет работать в поле на сенокосилке, Борис будет работать в кузнице, вы на току, а Александра Никифоровна пойдет работать послезавтра с утра в свинарник. Договорились?
Председатель записал их данные в блокнот. Все согласились с таким решением.
- Вот и ладненько, - сказал Устюков. – Тогда подойдете послезавтра все вместе в шесть часов к конторе колхоза. Там вас встретят наши люди: бригадир и звеньевая, объяснят все, а потом отведут на рабочие места.
- Ну как, все понятно? – переспросил председатель.
Жигуновы кивнули.
- Ну, тогда все! До свидания всем. Располагайтесь и обживайтесь на новом месте, а послезавтра приходите, не опаздывайте. Мы вас будем ждать, - повторил он и, прощаясь, повернулся, шагнул к выходу и чуть не врезался лбом в дверной косяк, пробормотав: «Фу-ты, как низко здесь, как в берлоге».
А Жигуновы остались в своем убогом низком жилище, как старик «у моря и у разбитого корыта». А что им было делать? Кричать, протестовать? Нужно было жить, обживаться и выживать на новом месте в грязи, во тьме, без воды, без тепла, создавать все вещи для себя заново. Например, стол, кровати, печь, туалет, рукомойник, копать колодец… и так далее и тому подобное. И, не смотря ни на что, оставаться людьми, городскими людьми, ходить на работу, быть вежливыми и воспитанными.
Когда Иван, выпроваживая председателя, вышел с ним из землянки на воздух, тот сказал ему сочувственно:
- Да, Жигунов, трудно вам будет здесь жить зимой при наших-то сибирских морозах и алтайских ветрах буранах. Трудно! Но ничего, не дрейфь. Мы вам кое в чем поможем. Выпишем, например, досок на двери да кровати, печь «буржуйку» дадим, стекло на ваши окна, немного зерна и картошки выделим. Ну, и определим участок и разрешим вырубку леса для дров.
- Вот и все, - развел он руками. – Остальное добывайте сами. И видя, как погрустнело лицо Ивана, добавил:
- Да ты не горюй! Будем как-нибудь все сообща выживать. Думаешь, что у нас тут у всех давно живущих этого добра много? Нет, брат, нас тоже скубут и потрошат… Все на фронт идет, все туда отдаем: и скот, и зерно, и свеклу, и картошку… А сами едим уж, что придется: калину-малину, воду-лебеду. Ну, и там разные мучные отсевы с овсюгами… Вот такие, брат, дела… Правда, мед у нас есть. Меду мы тебе выделим. Его-то у нас никто не отнимает. И еще есть обрат – кислое молоко. Мы поросят им кормим и сами питаемся… Ну, прощай, брат, - сказал он Ивану, сел в машину и уехал.
А Иван стоял и думал: «Калина-малина, овсюг и обрат – без хлеба, без каши – подохнет наш брат! Фу-ты, ну что только в голову не лезет, - поймал он себя на мысли. – Ну и времечко настало – изречениями какими-то заговорил».
А было от чего заговорить… И даже не говорить, а вопить! Приехали на Алтай – голы, босы; Сибирь, а теплой одежды нет, на Западе война, а впереди зима… ни кола ни двора – одна пустая землянка.
«А у Валентина ведь возраст призывной – скоро в армию заберут, а там и Бориса за ним следом, и останемся мы здесь с матерью одни с малыми детьми… замерзать», - думал Иван. Потом начал себя успокаивать. «Ничего, ничего, крепись, брат Иван, - говорил он себе, - Бог не выдаст – свинья не съест! Не такое переживали в двадцатых годах: и голод, и разруху, и это, дай Бог, переживем».
А к их землянке, увидев, что ее уже заселили, начали подходить люди – в первую очередь любопытные соседи. Первой пришла соседка лет шестидесяти с завязанным на затылке, как у деловых хозяек, платком.
- Здравствуйте, здравствуйте! А я вижу кто-то у землянки вертится. Дай, думаю, пойду, погляжу – не воры ли там орудуют. А то председатель потом все на меня спишет: ты, мол, унесла.
- Нет, успокойтесь, бабушка! Мы не воры, мы беженцы, нас председатель сам сюда на своей машине с Топчихи привез, - сказала Александра.
- А вы откуда будете? Откуда приехали-то? – начала выспрашивать соседка.
- Вообще-то мы приехали с Украины – из Запорожья, - сказала Александра, - но сами мы русские, с Вятки. Жигуновы наша фамилия.
- А-а-а! – воскликнула соседка, - и мы вот тоже с Украины, но мы здесь давно уже живем. А на Украине наши деды жили. Фамилия моя Саенко и зовут Татьяна. А вас как звать?
- Я – Александра, а муж мой Иван. И еще четверо сыновей: Валентин – старший, затем Борис, Виктор и Евгений – самый малый.
- А у меня, вот, детей нет. Живем вдвоем со стариком, состарились, а помощников нет. Так и называют теперь все бабой Саенчихой, - сказала соседка. – А у вас, вон, целый табор мужчин и все сыновья – помощники.
- Научили в городе детей-то чему-либо или нет? – продолжала выспрашивать Александру бабка Саенчиха.
- А как же, конечно! У меня все сыновья умные, талантливые, отвечала ей Александра, - особенно Борис. Этот на все руки мастер – в училище учился. И брошку из металла может выпилить, и ведро запаять, и трубу для буржуйки поставить, и еще много-много чего… А рисует-то как! Ну просто как настоящий художник. Нарисует с кого-нибудь портрет – точь-в-точь все черты передает, не отличишь. Как живой с портрета того смотрит… Да, и старший сын Валентин, и муж мой на заводе работали, тоже грамотные. Муж, вон, может и слесарем работать, и кладовщиком, и бухгалтером. А в молодости он даже на мандолине и гитаре играл. Вот какие у меня мужики-то! – похвасталась, смеясь, Александра.
- Везет тебе, соседка, - сказала с завистью Саенчиха, - а мой, вон, даже трубу для печки из дома наружу не может вывести. Старый стал уже. Только сидит, смотрит как другие все делают, да курит. Раньше тоже на гармошке играл, а сейчас нет – пальцы, говорит, не гнутся. А у нас теперича молодых мастеровых людей всех в армию забрали, так что твой сынок Борис, если умеет ремонтировать или там чего мастерить, то нарасхват будет! И денег много может заработать…
- Не знаю, не знаю, - сказала, пожимая плечами, Александра, - когда тут ему теперь этими делами заниматься. Председатель, вон, его уже на работу в кузницу определил. Там наверно и будет работать.
- А в свободное время, в свободное время-то? Мне, вот, нужно в доме железную печку на зиму смастерить. Зама-то у нас лютая! Ты уж, соседушка, уговори его, может он нам ее с Матвеем поставит. Зимой около нее можно и погреться, да и быстро чего-нибудь приготовить, а я за это время вам хлебушком отплачу, яйцами и молоком…
- Хорошо, я поговорю с ним, как только сами здесь, в этой землянке устроимся, - сказала Александра.
- Вот хорошо, соседка, вот спасибо, - начала благодарить ее Саенчиха.
- Побегу-ка я, скажу деду, обрадую что у нас такие хорошие соседи появились, - заспешила она. – Вот радость-то какая, мы теперь с печкой будем…
Лишь только Саенчиха удалилась, как на улице появились еще несколько особ женского пола, но совсем другого вида, возраста и характера – молодые девчата. Вечерело… И девушки шли с околицы со стороны сенокосных и ячменных колхозных полей. Они шли по улице с букетами синих и белых цветов, собранных, наверно, в березовой роще недалеко от землянки Жигуновых, и о чем-то весело и возбужденно разговаривали.
Александра во дворе у землянки мыла ведро и чистила в тазу еще оставшуюся и привезенную из Запорожья фаянсовую посуду: тарелки и чашки. В это время к ней из землянки вышли Борис и Виктор. А затем появился и старший ее сын Валентин.
Увидев вместе столько парней, девчата удивленно смолкли и начали тут же косить своими любопытными глазками в их сторону. И было чему удивляться. В этой-то глуши, вдали от каких-нибудь мало-мальски развитых населенных пунктов, в колхозе «Труд» на окраине села вдруг как их под земли выросли три красивых стройных молодца. Откуда им тут взяться? Но реакция у молодых быстрая и они, придя в себя, затараторили.
- Глянь, Машка, сколько будущих женихов к нам понаехало, аж глаза разбегаются! – сказала одна из подруг другой на ухо. – Откуда они тут взялись?
- Откуда, откуда! Ну ясно, не с верблюда ж? Может, с поезда отстали… А может быть с луны свалились, - подняла палец и шепнула Машка на ухо своей подруге Даше.
- Сама ты с луны свалилась, Машка! – начала смеяться и шептать Даша – изрядная хохотушка. Только третья девушка шла с ними рядом тихо, не перешептываясь, а скромно поглядывая на землянку. Ее звали Марфа и она была старше их на год или два. У нее был отец, но он погиб на войне. Марфа знала: ей уже нечего заглядываться на таких молодых парней как эти – она уже перестарок, поэтому и вела себя соответственно существующему в деревне порядку.
- Эй, девушки, красавицы! – позвала их Александра. Те остановились и подошли, смущаясь от направленных на них взглядов молодых парней.
- Скажите-ка, милые, у вас тут в селе есть какой-нибудь магазин или лавка, чтоб купить хлеба, соли или других каких продуктов? – спросила Александра.
Поборов смущение, девушки заговорили:
- Да, кое-что получаем из колхозного склада, - затараторили девчата. – Председатель посылает кладовщика с машиной в город и там все нам по заказу и закупают… Но там мало чего хорошего бывает: мыло, соль, спички да гвозди, ну еще может и ситец какой… Так что, мы в основном своими продуктами обходимся.
- А вы откуда приехали, тетя? А звать вас как? А как зовут ваших сыновей? – начали выспрашивать девчата у Александры подробности о ней и о ее семье.
- Погодите, погодите, не спешите, - улыбнулась Александра, - мы сюда ведь не на день приехали, и сыновей у меня много, так что успеете еще познакомиться.
Девчата засмеялись и засмущались.
- Ну ладно, не смущайтесь, давайте будем знакомиться, - сказала Александра. - Зовут меня тетя Шура. Приехали мы с Украины из Запорожья. Слышали такой город есть на Днепре, там большая ГЭС построена?
- Нет, у нас тут тихо, ничего не слышно. Радио есть, и то не у всех, а газеты тоже некогда читать – все в поле, да на огородах работаем, - ответили девчата.
- Ну-у-у, так вы тут совсем от жизни отстали в своем колхозе на целое десятилетие, - протянула Александра.
- Ну идите, знакомьтесь с моими сыновьями… Валентин, Борис, Виктор, - назвала она по имени своих сыновей. Парни степенно подходили и жали девушкам руки, знакомясь с ними.
А те обалдели от скорости развивающихся перед ними событий. Столько новостей за один день в их жизни еще не случалось: встреча, взгляды, разговоры, знакомства, рукопожатия, надежды на что-то новое, еще не испытанное, а потом, может быть, и гуляния по улице ночью, под луной… Эх! Ай! Ой! Сколько всего интересного…
«Понравиться успеть бы первой, чтоб Машка не опередила», - думала Даша. «А мне б того, что слева помоложе», - витала где-то мыслями в облаках Маша. И все это отражалось во взгляде, в веселом смехе и в волнительном румянце на щеках…
И только Марфа стояла и ничего не говорила. Просто прислушивалась к Александре и все!
- Вот горшок чугунный треснул. Не знаю в чем теперь суп и картошку варить. Борис только послезавтра в кузню на работу пойдет, а варить в чем-то сейчас нужно, - с досадой говорила Александра, стоя у плетня рядом с ней.
- А у меня есть такой чугунный горшочек, тетя. Я вам, если хотите, сейчас его принесу, - воскликнула быстра Марфа.
Пока Маша и Даша знакомились с парнями, она уже одним этим предложением сблизилась с Александрой и, кажется, понравилась ей.
«Вот это девка, так девка, - думала Александра, - дельная и степенная! Если что, так может и хорошей помощницей быть… Да что это я! Мои сыновья ведь совсем еще мальчики». А вслух Марфе ответила:
- А ты приходи тогда, милая, вечерком к нам. Тогда принесешь заодно и чугунный горшок. Вот мы с тобой и познакомимся.
Марфа от ее слов вся засияла.
- Я приду, тетя Шура, обязательно приду с чугунком, и еще кое-что принесу вам, - сказала она, улыбаясь. – Я живу тут совсем неподалеку…
- Конечно, приходи, - кивнула ей Александра, - расскажешь нам о своем селе – где что находится.
А колхоз «Труд», в котором остановилась и начала свою новую жизнь семья Жигуновых, представлял собой село, расположенное в широкой и ровной степи, состоящее из нескольких десятков домов, разместившихся вдоль одной просторной улицы, называемой всеми почему-то Подгорной. Эта улица, в конце своем опускаясь в низину, переходила затем в степенную грунтовую дорогу, которая тянулась потом почти параллельно вдоль железной дороги до самой Топчихи, а до Топчихи-то было километров десять-пятнадцать. С одной стороны села слева благоухали желтые поля с пшеницей и другими зерновыми культурами, с картошкой и свеклой, а с другой – манила к себе свежестью березовая роща с лугами и огородами. Вот на этой самой тихой березовой стороне и располагалась землянка, где временно и разместилась семья Жигуновых. И все эти колхозные угодья, строения и зеленые насаждения растянулись вдоль высокой насыпи железной дороги.
Клуб и контора были далеко от Жигуновых, где-то в середине села, а свинарник и телятники находились совсем рядом, недалеко от дороги, если идти от нее по стежке прямо вглубь колхозных полей, минуя дома колхозников.
Поля на Алтае под стать украинским землям – широкие и ровные. Из-за сильных зимних ветров, называемых буранами, они специально обсажены густыми березовыми посадками, называемыми по-местному околками, которые и сдерживают могучую силу этих ветров – не дают гибнуть урожаю пшеницы и других культур, а также выветриванию и перемещению почвы с богатых черноземов участков распаханной земли.
Весной, когда на этих полях всходят озимые и ярко светит солнце, грея воздух и тучную черную землю, здесь все оживает и наполняется чистотой и райской свежестью. В степи и по обочинам полей расцветают белые подснежники, цветут игривые огоньки саранки, степные маки и сиреневые дикие ирисы – «кукушкины слезки». А утром, когда уже вокруг светло, ввысь поднимаются жаворонки и звонко поют, паря в небе, свои веселые весенние песни, как бы приветствуя и радуясь взошедшему солнцу и новому дню.
Ну, а летом в жаркие дни здесь, за околицей села, в просторной березовой роще, стоит тишина и прохлада, поют соловьи, стрекочут кузнечики, а на полях, в оврагах и на пагорбах зреют розовощекие вкусные ягоды лесной земляники.
- А вы к нам надолго приехали? – допытывались у ребят Маша и Даша.
- А вечером к нам на гуляние выйдете? – уже стали они договариваться с Борисом и Валентином. – Вот если бы нашего гармониста в армию не забрали… Мы бы с гармошкой вечером по всему селу прошлись бы с вами.
- О чем разговор, девчата, играть на гармошке мы ведь тоже умеем, - степенно ответил Борис. – У нас Виктор по этой части мастер – в Запорожье играть научился. Только вот гармошки у нас с собою нет – оставили в Запорожье.
- Так гармошка же у вашего соседа, деда Матвея, есть, - обрадовались девчата, - давно без дела валяется. Мы раньше часто ее у него на гуляния брали за бутылку бражки или водки.
- Если надо, то мы и сейчас возьмем, лишь бы ваш Виктор нам поиграл, - защебетали и загорелись желанием девушки.
- Да ну, куда ему, малолетке, на гулянии играть-то, ему ведь еще и четырнадцати нету – отец с матерью не пустят. Если только вот здесь, недалеко от нашей землянки, - вмешался Валентин.
- Лучше, вон, у нашей матери спрашивайте, - кивнул он головой в сторону Александры.
- Пусть хоть здесь, у землянки, и то хорошо, а то мы так истосковались по музыке и по гармошке, - признались девчата и стали упрашивать Александру разрешить вечером Виктору поиграть им на гулянии.
Услышав звонкие голоса девчат, из землянки вышел и Иван Яковлевич с Женькой.
- Не знаю, уместно ли нам всем здесь веселиться – война ведь идет. Вон, у Ивана Яковлевича спрашивайте, - ответила Александра.
- А в чем дело и что за крики? - спросил Иван, подходя к ним.
- Во-первых, здравствуйте, молодые девицы. Что вы хотели у меня спросить? – первым начал разговор с девушками Иван.
- Мы хотели попросить вас и тетю Александру разрешить сегодня вечером поиграть нам на гулянии на гармошке вашему сыну Виктору. Хотя бы здесь, недалеко от вашего дома, - обратились осторожно с просьбой к Ивану Маша и Даша.
- Ведь всех наших колхозных парней нынче в армию забрали… Сидим теперь дома одни – тоска несусветная! – жалостливо заговорили девушки. – Хоть бы один вечерок погулять – развеяться…
- Да нам сейчас не до гуляний, девушки! Видите, сколько дел надо переделать, в доме устроиться, а у нас ничего нет, даже досок, чтоб нары и стол смастерить, - махнул с досадой рукой Иван. – Председатель обещал, но когда это будет? Не знаю…
- А мы вам, если нужно, так сейчас поможем, дядя Ваня. Пойдем с Дашей и другими девчатами по селу и соберем все, что нужно: и доски, и стол, и лампу, и даже печку старую найдем и принесем, если вам она необходима, - ответили девчата.
- О-о! Ну, если это выглядит в таком духе, то это уже совсем другое дело, - сказал Иван Яковлевич. – Тогда и мы вам будем всегда рады, гуляйте, девчата, пока есть возможность, да, и нашим ребятам тоже нужно отдохнуть. А то ведь если в армию заберут, так и вспомнить-то будет нечего.
- Ура, Дашка, - обняла ее и запрыгала от радости Маша, - пойдем собирать вещи. Спасибо вам, Иван Яковлевич, мы к вечеру все сделаем. А сейчас пойдем договариваться за гармошку к деду Матвею, - весело кинулись девушки исполнять обещанное Ивану.
И сразу же события и дела вокруг землянки Жигуновых закружились-завертелись. Через час к ним из правления колхоза пришел бригадир Нехлюдов по прозвищу «Андреич». Познакомился с Иваном и Александрой, а потом сказал:
- Иван Яковлевич, давай-ка, бери своих орлов и пойдем со мной. Там наш председатель и девчата собрали вам целую телегу разного «барахла»: доски, дрова, столбы, тазы, кастрюли, лопаты, теплые вещи и всякие там разные продукты… Даже печь железную с трубами кто-то вам свою подарил. Вот сколько богатства, - засмеялся он. – В общем, как говорится, собрали со всего мира по крохам вам все, что смогли!
- Идемте, поможете все это перевезти к вашей землянке. Председатель даже подводу выделил.
- Ну спасибо, Демьян Андреевич, спасибо, что так о нас побеспокоились, - сказал Иван. – Сейчас я своих парней покличу…
- Борис, Валентин, Виктор! – крикнул он сыновьям. – Пойдемте к складу, нужно собранные вещи и продукты, выписанные председателем сюда привезти.
- Вот девчата молодцы, боевые! – шепнул Борис Валентину. – Как это они все так быстро сделали?
- Еще бы, ведь погулять-то вечером под гармонь всем хочется, - засмеялся Валентин.
- Бать, а, бать! – обратился он к отцу. – Пусть Виктор здесь останется, пойдет к Саенчихе, попросит гармошку и на ней потренируется немного. А то ведь ему вечером играть… А мы все вместе с вещами и без него управимся.
- Ну ладно, пусть идет, - согласился отец и, обращаясь к Александре, сказал:
- Шура, пойди с Виктором к нашей соседке Саенчихе, попроси у них гармошку – пусть Виктор на ней поиграет, потренируется, чтоб вечером перед девчатами не осрамиться.
Александра улыбнулась.
- О-о-о! Это ему только дай. Он любит играть на гармошке. В кого только удался, в тебя наверно? Ты ведь и на гитаре, и на мандолине, и на балалайке в молодости играл.
- Да, Шура, было время молодое, - сказал Иван, - а теперь вот, видишь, не до музыки нам. А дети пусть радуются, играют – это их молодость…
Через час жизнь вокруг землянки и в землянке уже кипела. Иван с парнями и девчатами вскоре привезли доски и вещи, и начали оборудовать свое жилье. Пока Иван с Валентином занимались устройством нар, стола и печки в землянке, Борис с двумя парнями и девчатами готовили место будущих гульбищ на улице возле землянки. Там они врыли в землю пять столбиков и соорудили две скамейки и маленький столик, выбрав при этом место подальше от окон жилья, чтобы не беспокоить ночью гармошкой своих родителей.
Парни-подростки пятнадцати-шестнадцати лет Андрей Шохин и Илья Бражников с удовольствием помогали им в подготовке площадки для сегодняшних гуляний.
А Виктор в это время наяривал, тренируясь на гармошке деда Матвея, сидя среди кур в сарае у Саенчихи. С ним были там и Маша Астахова, и Даша Малинина. Когда Виктор, перебирая пальцами по клавишам гармошки чуть-чуть приостановился, Маша спросила у него:
- Где это ты так научился играть? Прямо как заправский музыкант!
- У нашего дяди Лени в Запорожье, - засмущался он, довольный оценкой девушек. – У него была гармошка – он и меня научил играть частушки страдания, «Семеновну», вальсы разные и плясовую. Он мне всегда говорил – учись, играй, племянник – потом пригодится.
- Вот видишь, какой он прозорливый, твой дядя Леня, - сказала Даша, рассмеявшись. – Как раз сегодня ты нам и пригодился.
- А «Подгорную» ты нам сможешь сыграть? – спросила она у него вызывающе.
- Смогу, - ответил Виктор, - а что тут такого? Только я сейчас вам ее не сыграю.
- Почему, Витюня, дорогой, почему? – затормошили его девки, хватая за плечи и руки.
- Почему, да почему? Какие вы не догадливые… Потому что я проголодался и хочу жрать! Два часа уже играю, а никто даже куска хлеба не дал, - засмеялся он. – Пойду домой поужинаю, тогда и поиграю.
- Извини, Виктор, мы так тебя заслушались, что про все забыли, - затараторили девчата.
- Поужинаешь, выходи, только выходи с гармошкой, - добавили они весело…
Виктор взял гармошку под мышку и направился к своим, в землянку.
- Смотри, не задерживайся, мы тебя будем ждать, - крикнули ему вдогонку девчата. – И твои братья пусть выходят – пройдемся с гармошкой по нашей улице через все село и соберем наших ребят и девчат, - добавили они.
- Ладно, скажу им, - ответил Виктор.
Дома, в землянке, когда он пришел, уже было все убрано и наведен полный порядок: новый стол и нары сияли своей первозданной новизной, а на плитке тушилась картошка, маня к себе поджаренными румяными ломтиками и ароматным запахом.
Впервые за столько прожитых в дороге тревожных дней у них был свой дом и кров, и свой «тихий угол», где они могли умыться, укрыться, отдохнуть и поесть свежий и горячий супчик, приготовленный дома на настоящей чугунной плите, а не где-нибудь на насыпи среди вагонов на вонючем керосиновом примусе. К тому же, соседка Саенчиха, подоив свою корову, принесла им трехлитровую бутыль молока и дала буханку хлеба, рассчитывая конечно, что Борис вскоре все-таки отработает этот маленький долг на сооружении в ее с дедом доме печки «буржуйки».
- Вот и вернулся к нам главный добытчик, - сказал отец, глядя на Виктора и поджаривая в сковороде на плите пахучую картошку. – Садись за стол, музыкант, сейчас кушать будем.
Картошку Иван всегда готовил сам, не доверяя ее приготовление ни Александре, ни кому-то другому, поэтому-то картошка поджаренная по его рецепту получалась всегда одинаковая: румяная, пахучая и вкусная.
При виде такого блюда дети сами рвались к еде, их не надо было просить к столу – они сами занимали свои места, чтобы быстрее насладиться этой вкуснятиной.
- Ну как, сибирские харчи нравятся вам? – спросил отец после того как все изголодавшиеся насытились картошкой, хлебом и молоком.
- Еще бы! Картошка здесь такая вкусная! – воскликнул Борис. – И хлеб тоже хороший – пшеничный, такой же как в Запорожье. И вообще, хорошо, что мы именно сюда приехали, в Алтайский край. Местность и погода на Алтае нам уже знакомы: степь, березовые рощи. А летом здесь так красиво и тепло – не хуже, чем на Украине.
- Да, летом здесь хорошо, - сказал Иван, - а вот зимой нам без привычки будет жить немного трудновато. Морозы здесь бывают сильные, под пятьдесят градусов, снега, сугробы по пояс и долгие белые бураны, порой ни зги не видно по несколько дней. Так что, не спешите, ребята радоваться… Еще все трудности впереди. Но чтобы не попасть впросак нам нужно к зиме уже сейчас хорошо приготовиться. Во-первых, хорошо утеплить наше жилище – землянку, заготовить дров побольше, одежду теплую приобрести, валенки или, как здесь говорят, пимы купить на зиму, ну и, конечно, иметь кое-какие запасы еды. Председатель мне пообещал, что выпишет нам на всех целый мешок муки, картошки и немного свеклы. За это мы должны хорошо потрудиться в колхозе. Так что, ни в коем случае не отлынивайте ни от какой колхозной работы. Что председатель ни прикажет, то и делайте. Нам нужно наработать достаточно трудодней, чтобы рассчитаться за выделенные колхозом продукты.
- Поняли? – строго спросил он у сыновей.
- Да, поняли, - согласились они все, продолжая доедать свой ужин.
Когда все закончили есть, в дверь землянки кто-то постучал.
- Входите, входите, - побежала открывать дверь Александра, - кто там такой нерешительный?
На пороге стояла застенчивая Марфа с чугунным горшком, с торбой гороха и связкой лука через плечо. Но, что самое удивительное было для Жигуновых, в одной руке она держала чугунный горшок, а в другой прижимала к груди еще и маленького трехмесячного щенка.
- Можно к вам? – спросила она тихо. – Я не помешала?
- Нет, нет, деточка! Проходи, милая, проходи, - начала упрашивать ее Александра, приглашая зайти внутрь жилища.
- А это что за прелесть такая? Это что за существо такое голопузо-лопоухое-то? – начала восхищаться она щенком на руках у Марфы.
- Это я вам принесла, как обещала, тетя Шура. Горшок, немного гороха и лука и вот этого маленького щенка для охраны вашего хозяйства, - сказала Марфа.
- Ох, Марфа, спасибо тебе, милая, - поблагодарила девушку Александра, принимая от нее принесенные подарки. – А это существо голопузое будет у нас главным охранником на хозяйстве. Будет охранять имущество и Женьку, с ним играть и забавлять его, пока мы будем находиться на работе. Молодец, Марфа, спасибо тебе еще раз за все! И проходи, садись и познакомься с моими сыновьями.
- Ой, нет, тетя Шура, я спешу… Когда-нибудь потом зайду и навещу своего питомца, если разрешите, - застеснялась Марфа, искоса поглядывая на Бориса, который, как было видно, ей понравился.
Видя это, Александра подтолкнула Бориса к Марфе рукой.
- Борис, ну иди, проводи девушку и скажи ей чтобы она заходила к нам, - шепнула Александра своему сыну. Тот кивнул ей.
А на улице уже наступал вечер – сгущались сумерки, но лишь только солнце начало опускаться за горизонт у землянки, тут как тут, появились знакомые девушки – Маша и Даша. Виктор, увидев их, схватил гармошку и поспешил на улицу, а следом за ним поспешили Борис и Валентин.
Дарья с Машкой сразу же заняли свои привилегированные места по правую и левую руку от гармониста. С ними пришли и другие девушки и парни, их было совсем немного, но и этого было достаточно, чтобы образовать ядро зазывающих пройтись по деревне и набрать целую армию других молодых людей, желающих хорошо провести вечер – потанцевать и повеселиться.
Борис с Валентином по очереди познакомились со всеми ними. Пришла и Марфа, но она стояла отдельно от всех, и Борис на правах ранее знакомого сразу же подошел и заговорил с ней.
Марфа была не такая как все, она здесь была как чужая. О ней стоит рассказать более подробно. Марфа была не здешняя, то есть, не коренная жительница этих мест. Ее семья приехала в Алтайский край, в это степное русское село откуда-то с Енисея, из Подкаменной Тунгуски. Отец ее был то ли лесником, то ли охотником, и познакомился там с ее матерью – красивой таежной шаманкой Алсой. Они полюбили друг друга, и стали мужем и женой. И хотя шаманам это делать не разрешается, шаманка ушла, исчезла из племени. Но, как бы там ни было, у них вскоре родилась дочь и они, немного покочевав, поселились на Алтае. Мать хотела назвать свою дочку Марой, но отец, а он был уроженец Северо-Западной России, настоял, чтобы назвали ее Мартой. Так оно и вышло – они назвали ее Мартой. Но потом, переехав в русское село, поняли, что это имя звучит здесь как-то не по-русски, по-иностранному. Такие имена здесь редкостны, они не свойственны именам местных жителей. Называли здесь женщин и девушек обычными русскими именами: Маша, Даша, Настя, Марфа, Варвара. Вот и стали они называть Марту – Марфой, чтобы не вызывать подозрения у чиновников местных властей и у соседей.
Шаманство в русских селениях не приветствовалось и всерьез не воспринималось. Все считали его пережитком туземных народов, поэтому и работы для шаманки Алсы здесь не находилось. Так, прожив в колхозе пять лет, она заскучала и вскоре уехала на Алтай. Уехала на сезон, поработать на лето и не вернулась. Остались Марфа с отцом вдвоем. Но к тому времени они здесь уже вполне освоились, осели и закрепились, переняли местные обычаи и поэтому вполне могли считать себя местными старожилами.
Но все же была у Марфы одна особенность, не зря же она была дочерью алтайской колдуньи, - мать передала и научила ее своему тайному мастерству – гадать на рунах, лечить отварами из трав, врачевать мыслью, перевоплощаясь и посещая иные миры.
Вот и была она, Марфа, среди всех какой-то одинокой, не от мира сего девушкой. Отца Марфы в 1938 году, в начале Финской войны, забрали в армию на фронт. Ему тогда исполнилось тридцать восемь лет – там он и пропал без вести. И осталась Марфа в колхозе «Труд» одна в своем доме…
Поэтому-то и потянуло ее к приезжим из Украины, к таким же не местным, не обычным, как и она, Жигуновым, да так, что как будто бы их семья стала вдруг для нее своей – родной. Все это, конечно, пошло от Александры. Она ведь пригласила, приголубила и выделила Марфу при первой их встрече среди всех, как свою дочь. Вот и потянулась Марфа-Марта к ней, к ее семье.
И Александра к ней была совсем не равнодушна: сколько лет она жила в мечтах, чтобы у нее родилась хоть одна единственная дочь, а рождались все мальчики. Вот и встретились две судьбы – два чаяния… А Борис для тихой Марты был уже скорее как брат…
Витькина гармонь заиграла страдания и девчата запели.
Гармонь моя забавница
Разбавь мое страданьице…
- Я вижу, Марфа, вы не охотница ходить на такие вот вечеринки, - обратился к ней Борис. Она улыбнулась.
- Да, я люблю тишину и одиночество. Правда, не такое полное как сейчас у меня, а так, - она неопределенно повертела рукой. – Хочется все же иметь какого-то хорошего друга, говорить с ним, общаться… А такие гулянки меня не привлекают. Не знаю, может я уже старая, - засмущалась она.
- Ну что вы, Марфа, - улыбнулся Борис. – Вы еще совсем молодая.
- Нет, молодых не называют на «вы». Только взрослых и пожилых. А ты вот меня так называешь.
- Хорошо, я буду называть тебя на «ты», - согласился Борис.
А девчата, тем временем, продолжали петь…
Запевай, подружка песню,
Запевай какую хошь.
Про любовь только не надо,
Мое сердце не тревожь…
К Борису и Марфе подошел Валентин.
- Вы тут уединились от всех и разговариваете, а я там, никого не зная, стою и скучаю, - сказал он им. – Пойдемте, пройдемся хоть вместе по улице.
В это время Машка и Даша повлекли за собой продолжающего играть на гармошке Виктора с площадки на улицу, и вереница присоединившихся к ним парней и девчат двинулась за ними по улице Подгорной.
А Маша с Дашей, шагая с гармонистом, продолжали петь наперебой уже веселые задорные частушки, забавляя этим выглядывающих из-за ворот любопытных старушек. Первой, как всегда, запевала Маша.
Говорят, я боевая,
Боевая – не совсем.
Боевую любят – двое,
А по мне страдают – все!
И ей, как бы отвечая и споря, вторила Даша.
Полюбить, так полюбить
Паренька хорошего,
А такого нечего,
Который дремлет с вечера…
Они шли по улице, пели и плясали, помахивая платочками. Пели свои простые веселые деревенские песни, слова которых они сами и сочиняли, и в которых отражались их чувства, их жизнь, и которые были милы и понятны здесь всем окружающим.
Сидит дядя у ворот,
Широко разинув рот,
И никто не разберет,
Где ворота, а где рот.
- А вот скажи-ка, Марфа, ты когда-нибудь была в цирке или в театре, или на концертах в городе? Приезжают ли к вам сюда какие-нибудь артисты? – начал расспрашивать у Марфы подробности их колхозной жизни Валентин.
- Нет, а что это такое: цирк и театр? Я этого вообще не знаю. К нам приезжают иногда на машине какие-то киношники, показывают какие-то фильмы, но я на них не хожу. Это и есть театр? – спросила она у него.
- Нет, нет это не театр, это кино, - сказал Валентин. – Театр и цирк – это когда живые артисты выступают прямо перед тобой, кого-то изображают, что-то рассказывают, а в цирке, например, иллюзионисты показывают разные фокусы, маги и ясновидящие угадывают разные мысли, желания…
- А-а-а! Это мы и сами умеем делать. И особенно хорошо это делала моя мама, - сказала как-то нехотя и обыденно Марфа. – Она была раньше таежной шаманкой, общалась с духами, предсказывала будущее по рунам. Но потом, когда мы переехали сюда, заскучала здесь в степи без тайги-то, и ушла от нас на Алтай, да так и не вернулась…
- Правда? Вот это да! – воскликнул Валентин.
- Так ты оказывается дочь сибирской шаманки?
- Ну, если так, то только наполовину. Но я это никогда никому не говорила, только вам и рассказала, вы хорошие люди – я это чувствую, - ответила Марфа. – И звать меня не Марфа, а Мара – так меня когда-то назвала моя мать, когда я родилась. Но отцу не нравилось это имя и он называл меня по-своему – Марта. Он тоже ушел навсегда и не вернулся.
- Какая трудная у тебя жизнь, Марфа…
- Какая сложная у тебя судьба, - откликнулся на ее рассказ Борис. – Теперь я понимаю, почему ты всегда такая одинокая… Пойдем, пройдемся по деревне со всеми.
А впереди девчата уже устроили песенные соревнования.
Два знакомые крылечка
В памяти осталися,
На одном крыльце влюблялись,
На другом рассталися…
И следом.
Ах, Подгорна ты, Подгорна,
Подгорная улица,
Почему, скажи, Подгорна,
Сердце так волнуется.
Так, незаметно и шумно, веселя себя словами частушек, они прошагали вдоль всего села и возвратились назад. Виктор, чуть отдохнув, сменил темп и ритм частушки, от которых многие покатывались со смеху.
Ходят трое
За мной строем,
За мной строем
Как один -
Председатель…
Кто-то из парней громко выкрикнул: «С геморроем!»
- Нет! – рассмеялись девки.
Председатель с бородою,
Агроном и бригадир!
Ах, девчоночки, беда –
Некуда деваться:
По колено борода –
Лезет целоваться!
- Что они там поют, девки? Мне уже даже как-то стыдно стало, - сказал Марфа Валентину и Борису.
- Не принимай к сердцу. Это они наверно свое руководство колхоза продергивают, - рассмеялся Борис.
- Ничего себе, продергивают. Да, председатель если узнает об этом, он на них в суд подаст, - сказал Марфа.
А девчата продолжали.
Я девчонка некрасива,
Зато привлекательна.
За работу получу
Орден обязательно…
Пойду плясать
Да, по поляночкам,
Глазами поведу
Да, по миленочкам.
Гармонь моя,
Да, голосистая,
А рожь в полях,
Да, колосистая…
Эх!!!
- Ну все! Я пойду домой, а то завтра утром рано вставать,- сказал Марфа.
- А где ты живешь? Мы тебя проводим, - предложили вместе Валентин с Борисом.
- Да нет, ребята, я и сама дойду, - сказала она, улыбаясь. – А живу я здесь рядом, на краю села, у самой околицы! Вон, девчата за вами бегут.
И действительно, девчата, напевшись вдоволь, подбежали и пригласили Бориса и Валентина на белый танец. Марфа ушла, оглядываясь, а гуляние продолжалось до полуночи.
Звуки музыки с молодежной площадки были слышны и в землянке Жигуновых, и Александра с Иваном, лежа на нарах, долго не могли уснуть и разговаривали между собой.
- Наши мальчики еще такие молодые… Правильно ли мы поступили, что позволили им здесь в первый день приезда устраивать такое гуляние. Не накличем ли мы на себя какую-нибудь беду, например, недовольство председателя? – сказала Александра.
- Какую там беду, Шура? Мы и так уже все по пояс в беде, вся страна наша. Погляди, война идет какая! Скоро, наверно, и Валентина нашего уже заберут в армию и отправят на фронт. И что теперь мы должны делать? Ждать, дрожать и хныкать? Как бы еще чего-нибудь худшего не произошло! Нет, мать, мы должны жить и верить в то, что все это скоро кончится и для нас наступят лучшие времена. Что сын наш даже если он уйдет на фронт, то потом вернется к нам живым и невредимым. Нужно верить в хорошее! Говорят же, если веришь во что-то хорошее и очень желаешь этого, то оно вскоре к тебе и придет. А коль страдаешь и боишься: не произошло бы что-нибудь худое, то как раз это худое и произойдет. Ты его к себе сам и притянешь. С человеком случается именно то, чего он больше всего боится и что часто к себе призывает! И в природе, и в нашей жизни: слабость, неуверенность и страх всегда притягивают к себе всех видимых и невидимых хищников, и они, почуяв этот страх, слетаются к своей жертве. Я помню, в былые времена, когда у нас в семьях забирали ребят в армию, играли гуляния с музыкой и танцами, чтоб запомнился уходящему этот день навсегда. Это то, последнее, что могут дать ему близкие, зная что он уже может не вернуться к ним никогда… Я верю, что мы победим фашистов в этой войне, хоть и трудно нам всем сейчас. Мы должны быть уверены в себе! Сталин сказал, выступая по радио, когда мы стояли растерянные в первые дни войны, что враг будет разбит и победа будет за нами. И так оно и будет – мы большая страна и великий народ, куда там Германии. А еще я хочу сказать: если хочешь хорошо жить в будущем – трудись и живи хорошо в настоящем, ибо только настоящее является тем производителем всех благ и свершений, которые существуют в мире. Все остальное лишь наши мечты и фантазии, которые могут и не осуществиться. Конечно, прошлое – это наш опыт, глыбы хороших дел и ошибок. Но все решает настоящее. Настоящее – это экзамен, ответ на все то, что совершил. Будущее – это только наши мечты, свершение которых закладывается нами сейчас. Так что, пусть гуляют наши дети сейчас, пока молодые! На их детство и молодость выпало такое трудное время! И нужно это время прожить достойно, по-человечески. Чтоб не жалеть потом, ведь что потерял в детстве, то не найдешь потом в старости.
- Вань, ты говоришь так уверенно и умно, что на душе аж легче становится. Будто с сердца камень какой снимаешь, - сказала Александра, прижимаясь к Ивану. – Ладно, будем жить, верить, ждать и надеяться, что придет это наше хорошее «будущее»… Но мне все-таки жаль, что годы нашей жизни прошли в постоянных разъездах, в этой постоянной неустроенности. Дети наши не получили хорошего образования. Мы им мало дали хорошего в этой жизни: они у нас недоучены. У других, вон, есть и богатство, и знатность – они могут своих детей устроить или подарить им часть своих накопленных сбережений, а у нас ничего нет… Что мы им дали…
- Не грусти, Шура, - сказал Иван, - мы им дали жизнь, и за это они должны быть нам благодарны. Я думаю, что мы рождаемся на земле не для того, чтобы нас все время до наших глубоких седин кто-нибудь вел и опекал. Так не должно быть никогда. Каждый должен сам учиться и добиваться чего-нибудь. Вспомни, когда мы начинали, у нас тоже ничего такого не было – ни денег, ни образования, ничего. Но мы ведь с тобой выжили… Так и они пусть добывают свое богатство и знания своим умом и своими руками. Ведь человек рождается с какой-то целью, с какой-то программой. И он должен выполнить эту программу сам, своим умом и своими руками. А если ему постоянно в этом помогать, делать все за него, то что из него тогда получиться – обыкновенный неуч, размазня, маменькин сыночек, который в жизни ничего хорошего самостоятельно не сможет решать? Душа приходит на землю, чтобы учиться, а не баклуши бить! Так что, не горюй, мать, спи спокойно – хорошая семья даст и хорошие всходы. Ну, а если семя было худое, то тут тогда ничего не поделаешь. Значит, наши предки и мы были грешны, не справились с программой, оставили долг своим детям. И теперь всему нашему роду придется отдавать этот долг…
А у ребят на площадке, когда окончились танцы и все начали расходиться домой, Валентин Дашке, а Борис Маше предложили провести их домой.
- Нет уж, вы в нашей деревне еще совсем плохо ориентируетесь, а ночью в темноте можете заблудиться и собаки вас могут покусать. А мы за вас перед тетей Шурой потом не хотим отвечать, - рассмеялись девчата. – Так что, идите, мальчики, домой и спокойно спите, а мы к себе как-нибудь и сами доберемся. Вон, сколько у нас провожатых, - показали они на толпу присутствующих парней и девчат. – Вы лучше Виктору помогите гармонь до дому нести – он, бедняга, так устал.
Они подошли к Виктору и начали его целовать и благодарить за хорошую игру, а тот лишь краснел и улыбался от удовольствия. Потом Машка вдруг сказала Виктору:
- Не хочется уходить. А ну, Виктор, давай, сыграй нам на прощание еще «Елочки-сосеночки».
Виктор взял гармонь и заиграл, а Маша запела.
Елочки-сосеночки
Зеленые, колючие.
Сибирские девчоночки
Веселые, певучие.
Эх, топну ногой,
Да притопну другой.
Сколько я не топочу,
Все равно плясать хочу.
И тут включилась Даша.
У меня миленка нет,
Нету подходящего.
Не найдется ли у вас
Парня настоящего?
- Есть, есть, Даша, хватит страдать. Мы тебя до дому проведем, -закричали весело ребята из толпы.
- Вот и хорошо! Значит, не перевелись еще настоящие парни в нашей деревне, - откликнулась Даша.
Она еще раз поблагодарила Виктора за игру, и крикнула уходя и махая рукой Валентину и Борису:
- До свидания, мальчики! Всего вам хорошего!
И толпа парней и девчат снова двинулась парами по улице Подгорной к центру деревни, постепенно растворяясь в серебряных ночных сумерках, производимых закрытой облаками луной.
Они уходили с гулянки, веселые и молодые восемнадцатилетние, еще вчерашние сибирские мальчики и не знали, что многие из них уже завтра, получив повестки из райвоенкомата, через три дня будут призваны в армию, а через два-три месяца попадут на фронт, в самую гущу боев под Тулой и Москвой. И многие из них так никогда и не вернутся домой к своим родителям, и не встретятся со своими девчонками, и не отгуляют вот так же весело и беззаботно свои волшебные молодежные вечера…
Постояв и проводив ребят и девчат, братья Жигуновы также вскоре отправились спать к себе в землянку….
А утром чуть свет, лишь только запел первый сельский петух в курятнике у Саенчихи, их уже разбудил отец. А вставать рано после вчерашней вечерки им так не хотелось.
- Давайте, вставайте, гуляки! Хватит спать, - крикнул Иван, сдергивая с них одеяла. – Сегодня нам нужно хорошо поработать: завезти дрова на зиму, получить продукты у председателя и сделать много разной домашней работы по переоборудованию нашего жилища… Так что, залеживаться нам некогда.
Валентин с Борисом, зевая и потирая глаза руками, вышли во двор и застыли в изумлении… Утро только лишь начиналось. С полей и лугов веяло свежей утренней прохладой. Первые лучи солнца окрашивали заревом восточный край небосвода, было светло и изумительно тихо. Вдали, метрах в семидесяти от землянки, за огородами белели три высокие березы и зеленела березовая роща. И слышно было, как далеко по насыпи железнодорожной дороги прошел состав из Барнаула на Топчиху, стуча колесами вагонов по стыкам рельс. И все опять замолкло и успокоилось… Село еще спало.
Первым очухался и подал свой голос Борис.
- Как хорошо здесь, а? Такая тишина и свежесть, аж не верится после наших дорог, - произнес он.
- Да, братуха, тебе еще долго придется здесь жить и наслаждаться тишиной, - сказал Валентин, - а мне, я чувствую, уже скоро отсюда выбывать. Вот только вам немного помогу с дровами…
- Не расстраивайся, Валентин, мне тоже скоро. Мы с тобой вместе пойдем бить этих гадов, фашистов, - воодушевленно воскликнул Борис.
Из землянки вышел отец и, подгоняя их словами, сказал:
- Айда, ребята! В контору! В управлении колхоза возьмем у председателя разнарядки на вырубку леса, потом получим продукты и материалы, возьмем подводу с лошадью и поедем рубить лес, заготавливать на зиму дрова. Это главное! Поняли?
- Да! – ответили братья. – А Виктор с нами не пойдет?
- Нет! Пусть он еще часок поспит, пока мы все получим и вернемся, - сказал отец. – Он вчера так сильно потрудился – пусть отдохнет. Мы втроем со всем этим управимся. И они направились по улице к центру села.
Возле правления колхоза еще никого не было. У крыльца сидел лишь один сторож, дед с колотушкой.
- Кто такие? – спросил он их, потягиваясь после подремывания.
- Приезжие, - неопределенно ответил Иван. – Мы к председателю…
- А-а, новенькие - слышно было вчера на все село. У вас наши парни гуляли. Проходили тут мимо правления… Хи-хи-хи! – засмеялся он. – Такое пели про нашего председателя и бригадира, что аж волосы дыбом! Ох и влетит им за это…
- Мы не слышали с женой, мы спали, - отозвался Иван. – А что, это неправда, что вчера молодые пели? – спросил он сторожа.
- Не знаю, мил человек, - ответил сторож, - да, и вам об этом знать не советую. Каждый живет по своему уму и способностям. А у председателя еще есть эти способности, - хихикнул дед, - да, и у агронома с бригадиром тоже…
- Мужчины ведь у нас до пятидесяти, если не женаты, то все кобели! – констатировал дед. – А девки наши сибирские вон какие… прямо кобылицы необъезженные, так и гляди… А вот и председатель идет, - добавил он, вскакивая и приветствуя подходящего к конторе председателя.
- А-а-а, вновь прибывшие! – воскликнул председатель, увидев Жигунова с сыновьями. – Так рано? Еще ни бригадира, ни бухгалтера нет…
- Да мы пришли пораньше, Степан Григорьевич, чтоб за день управиться с дровами, - сказал Иван. – Дайте нам подводу с лошадью и участок, где мы сможем деревья рубить. А потом, вы еще обещали с продуктами и материалами помочь: доски, окна, двери. Если есть одежда зимняя, то и ее нам нужно приобрести: фуфайки, тулупы, шапки, варежки… Помогите нам! Мы ведь приехали с Украины почти совсем голые.
- Ладно, ладно! Все устроим, все выдадим, поможем, - сказал председатель. – Только подождите немного, пока бухгалтер с бригадиром и кладовщиком придут. А насчет участка для вырубки леса, так это там, где Марфа Гущина живет, пусть она вам его покажет. Она у нас главный лесовод в колхозе – живет возле рощи. Там возле ее дома и будете рубить…
Через несколько минут начал собираться народ возле конторы. Пришел и агроном, и бухгалтер, и кладовщик, и еще с десяток колхозников. Пришла и Марфа Гущина. Увидев Жигуновых, она обрадовалась и подошла к ним, здороваясь:
- Здравствуйте, Иван Яковлевич! Добрый день, ребята…
- Здравствуй, Марфа, - сказал Иван. – Нам тут председатель разрешил несколько деревьев на дрова срубить, говорит, где-то возле твоего дома. Ты согласна? Покажешь нам?
- Конечно, Иван Яковлевич, я с удовольствием с вами пойду и покажу, где можно срубить подсохшие березы, - обрадовалась Марфа.
- Ну ладно, вы тут поговорите, - сказал Иван, обращаясь к сыновьям и Марфе, - а я пойду к председателю оформлять наряды.
Вместе с подошедшими людьми Иван зашел в контору к председателю.
- И как вы там вчера напоследок на вечерке погуляли? – спросила Марфа Бориса и Валентина, улыбаясь. – До сих пор вспоминаю, как Машка вчера частушки про председателя и агронома пела…
- Да, - засмеялся Борис, - сегодня дед сторож нам об этом говорил.
- Я не одобряю такое поведение, - застенчиво уткнулась взглядом в землю Марфа. – Машка слишком боевая и гордая.
- А что, они к ней пристают, что ли? – спросил Борис удивленно.
- Ну и что, что они пристают? Пусть пристают. Она красивая, вот к ней и пристают. А петь так на весь колхоз, почтенных людей славить нельзя, - ответила Марфа.
- А может они ей до печенок своими ухаживаниями надоели, - возразил Валентин.
- Тогда пусть тихо, между собой, и выясняют свои личные любовные отношения, - сказала Марфа.
- Но ведь они не по одному же ходят за ней, а вместе «все трое ходят строем» - так она поет, засмеялся Борис. – Если б хоть один, а то все трое сразу, да еще и строем! Как тут такое выдержишь? Вот она и обратилась за поддержкой к общественности.
Марфа и Валентин засмеялись. В это время из конторы вышли Иван с бригадиром Шохиным.
- А что вы тут так весело смеетесь, молодые люди. Наверно про то, как вчера острили про наше руководство? Я вас не понимаю, - сказал он, - просто дети какие-то и только! Что это вы там про меня вчера распевали, а? – Спросил он с иронией в голосе, обращаясь к Марфе.
- Ничего такого особенного, Семен Маркович, - сказала она, - мы как раз в этом совсем и не участвовали: я ушла с вечерки еще вначале вечера, а эти молодые парни вообще тут не причем. Они здесь новые и никого не знают…
- Понятно! Так это наверно опять Машка с Дашкой! Вот две козы – сороки неуемные! Им палец в рот не клади – откусят! – выразился он в адрес подруг с сожалением.
- А вы не кладите им, Семен Маркович, они и не будут вас кусать! – возразила Марфа. – Такие уж у нас сибирские девчата – веселые и задорные…
- Да уж, - усмехнулся Семен, - этого у вас не отнять. Ты вот что, Марфа, иди-ка сейчас с Иваном Яковлевичем на конюшню к нашему конюху. Скажи ему, пусть он даст ему лошадь с телегой на целый день – дрова ему нужно напилить и заготовить на целую зиму. Так что, я тебе поручаю поруководить его бригадой. И покажи им, где можно деревья рубить…
- Хорошо, - сказала Марфа весело. – Пойдемте Иван Яковлевич со мной, - пригласила она жестом всех Жигуновых следовать за ней.
Получив на конюшне лошадь с телегой на целый день, Жигуновы с Марфой заехали на колхозный склад продуктов, получили там по выписанным квитанциям вещи, продукты и материалы, и погрузив все это на телегу, отправились домой. Они ехали и радовались, глядя на свое добро. Вещей было действительно не мало. Из продуктов они получили на первое время сорок килограммов картофеля, пять килограммов меда, несколько кочанов капусты, свеклу и другую мелочь, но кроме всего этого они везли домой еще и двери, доски и стекло для окон своей землянки, а также зимнюю одежду на пятерых взрослых людей: тулупы, валенки, шапки и рукавицы.
Теперь им будут не страшны, как думали они, сибирские зимы со снегами, буранами и морозом. Но все это давалось им не даром, а авансом за предстоящую работу на колхозных полях и ферме.
- Ой, сколько вещей-то хороших… и тулупы тоже? – обрадовалась Александра. – Ну, теперь мы заживем богато.
А Иван с Борисом и Валентином, промолчав, снова сели на телегу и теперь уже вместе с Марфой отправились на лесной участок к ее дому. Солнце уже поднялось высоко в небе и надо было спешить…
- Вот здесь я и живу, - сказала Марфа, первой соскакивая с телеги, когда они подъехали к ее дому.
Марфа, как одинокая отшельница, жила на отшибе села у самого края березовой рощи среди дурманящих запахов лесной травы, ежевики, смородины, грибов и папоротников. За маленьким огородиком, обсаженным кустами малины и облепихи, начинался березовый лес… А в лесу, между белыми стволами берез и лазурью небес было светло и тихо, как в покинутом храме…
Недалеко от дома Марфы протекал небольшой ручеек кристально чистой воды, но кроме того здесь стоял и колодец с деревянными стенками, стойкой, бревном и вертушкой с наматывающейся цепью для ведер, поэтому недостатка в воде у Марфы не было.
Показав с наружной стороны свой дом, Марфа повела своих товарищей к месту выборочной вырубки стволов деревьев. Жигуновым всего-то и нужно было спилить каких-то там пять-шесть попорченных стволов, но кроме того их нужно было еще и попилить на чурбаны, и отвезти домой к землянке, где потом и поколоть топором на поленья. Работы было много и надо было спешить. Иван боялся, вдруг они с сыновьями не управятся с пилкой и вывозом дров, а коня придется отдать. И они, засучив рукава, по-настоящему взялись за дело.
Иван, Валентин и присоединившийся Виктор валили деревья, а Марфа и Борис срубали с них сучья и распиливали. Работа шла успешно, но к полудню Марфа, видя, что все уже порядком подустали, предложила немного отдохнуть, отобедать и выпить по чашке бодрящего облепихового чая за столом в ее доме. Все с удовольствием согласились.
В доме у Марфы было чисто, опрятно и довольно уютно – сразу чувствовалось, что хозяйка не лежебока – трудолюбива и гостеприимна. Все стояло на столе: пирожки с капустой, шаньги, картошка с грибами, масло, огурцы, соленые грузди и даже вареники с сыром.
Иван даже удивился: откуда вареники с сыром, ведь это украинская кухня?
- Меня отец научил, он очень любил вареники, у него мать была украинка, - ответила Марфа, - а сыр и масло я беру у наших хозяек в селе. Так что… угощайтесь! Прошу вас, присаживайтесь к столу.
- Ну, Марфа, за такой стол нас и просить не надо, - растроганно пошутил Иван. – Но, ребята! – поднял он палец, обращаясь к сыновьям. – Ешьте, но не увлекайтесь! Мы такой пищи давно уже не видели, чтоб потом плохо не было…
- Ничего, батя – сказал Валентин, – если у нас будет несварение, нас потом Марфа вылечит.
Все рассмеялись… Так, посидев за столом у Марфы, поев и выпив облепихового напитка, они быстро восстановили свои силы и к двум часам дня закончили с вырубкой и заготовкой дров. Прощаясь с отцом и братьями Жигуновыми, Марфа вышла на дорогу провожать их и сказала Борису:
- Ну вот, вы теперь уже знаете, где я живу. Приходите еще в гости ко мне.
- Нет, Марфа, теперь уже ты приходи к нам в гости. Мы тебя ждем.
- Спасибо, - заулыбалась она. – Я приду непременно… Ведь мне нужно обязательно проведать моего питомца, вашего Индуса…
Алтайская шаманка-предсказательница… Радость встреч и боль разлук
На следующий день, чуть свет, на работу в поля поднялось все взрослое семейство Жигуновых. В землянке на нарах остался спать лишь один их отпрыск, самый младший – Женька. Женьке исполнилось к этому времени всего лишь три года. И он мирно, безмятежно и сладко спал, улыбаясь и вкусно причмокивая, видя, наверно, во сне что-то приятное, например, белую булку с кружкой молока или горсть маленьких яблок-ранеток с дикого сада. Его детскому уму было еще, как говорится, невдомек, что творится там в окружающем мире, что где-то идет война, куда-то спешат, о чем-то тоскуют и тревожатся взрослые люди. У него были свои заботы и интересы: булка с молоком, щенок Индус и пойдут ли они сегодня с Виктором в поля – искать норки сусликов, чтобы в дальнейшем поймать какого-нибудь из них… Во сне он наверно это и видел, поэтому и улыбался от удовольствия.
А у взрослых было другое на уме. У Ивана с Александрой – тревога за своих взрослых сыновей, ведь война, от которой они уехали в Сибирь уже докатилась и сюда, и стучится снова в их дверь. Не сегодня, так завтра заберут на фронт и их сыновей… А сыновья, они ведь еще совсем юные и неокрепшие мальчишки…
А сыновья: Борис с Валентином думали как бы поскорее отработать день на колхозном поле в этом жарком и пыльном вертеле, и встретиться потом вечерком где-нибудь в укромном месте с друзьями и девчонками – погулять и поболтать с ними. Война в их душах и чувствах еще никак трагически не отражалась, и пока их не коснулась.
У конторы, где Жигуновы ждали распределения на работу вместе со всеми колхозниками собралось много людей. Председатель назначил их на работу раздельно: Александру на свинарник, Ивана на ток и обмолот, а Бориса с Валентином в поля на покос и уборку урожая пшеницы, овса, ячменя. Их отправили в разные, но смежные бригады: Валентина в бригаду вместе с Машей, а Бориса с Дарьей. Председатель, наверное, все-таки узнал о из вчерашних частушечных распеваниях, и сегодня отыгрывался на них, посылая под палящее солнце на самые горячие участки работы. А так как Борис с Валентином ничего не соображали в сельскохозяйственных работах, то их просто посадили на лошадей, которые везли сенокосилки, чтобы они погоняли и управляли ими. Девчата подбирали за ними скошенную пшеницу, связывали в снопы, ставили эти снопы вертикально друг к другу колосьями вверх – сушиться. Собранное зерно не должно было быть влажным – оно должно было подсушиться и затем идти на обмолотку, иначе на долговременное хранение на элеваторе его не принимали.
Лошади, таскавшие сенокосилки были без седел, а их худые костлявые хребты были такие острые, что уже к обеду у Валентина с Борисом от мозолей болели и щемили их совсем не такие уж и мягкие юные задницы. И они, сойдя с лошадей, ходили меж девчат в раскорячку, постанывая и расставляя широко ноги, совсем как проскакавшие несколько суток без отдыха монгольские всадники. Словоохотливые колхозные бабы подшучивали над ними и посмеиваясь говорили:
- Что это вы так, мало мыши у себя между ног нарастили. Ведь так можно на всю жизнь холостыми остаться, ведь себе все способности поотбиваете!
А братьям было не до смеху: председатель таки достал их и выместил на них свою завуалированную злость за вчерашние гуляния и острые частушечные слова девчат в его сторону.
В полдень, остановив косилки на краю поля в тени красивых высоких берез, братья выпрягли своих лошадей и пустили их пастись неподалеку, на лугу возле рощи, а сами, охая и ахая, поспешили к копенкам сена у края поля…
И попали как раз на обед к Машке и Даше, которые удобно расположились именно там, у копны на сене. Девчата, увидев их обрадовались, а поняв, что Борис и Валентин голодные, и еды с собой не прихватили, сразу же начали угощать их своими завтраками.
- Идите, идите сюда, мальчики, присоединяйтесь к нам, - встретили они их. - У нас все есть и всего хватит, - смеялись они, - и места, и еды для вас.
И братья, еле дотащившиеся до их копенки, бессильно упали рядом. Стесняться и сопротивляться у них уже не было сил.
- Бедные, голодные наши работнички, вы же еще ничего не ели, - заголосили и кинулись к ним девчата. – Вы ведь устали и выбились из сил.
- Славные вы наши, городские заморыши! Сейчас мы вас накормим и напоим, - весело галдели и тараторили они, набрасываясь на братьев.
- Нате, вот ешьте: яйца, картошка, пироги, огурцы, - предлагали они наперебой Валентину и Борису свою провизию.
Те сначала стеснялись и отнекивались. Потом все-таки голод взял свое и парни навалились на еду вместе с девчатами. Им стало весело и хорошо. А когда, наевшись, еще и отдохнули, то появились и новые силы, и новые желания. Лежа на сене рядом с Дарьей, Борис видел ее красивые упругие формы тела, скрытые под складками простой крестьянской одежды, а некоторые части ее ног немного оголились и соблазняли его своей таинственной нежностью. Он ощутил внезапный прилив сил – потянулся и смущенно затих. Дарья, словно пугливая лань, почуяв этот призыв, поднялась и сказала Маше:
- Ой, что-то мне не спится и не лежится. Чего-то вкусненького хочется. Ягод, что ли? Пойду-ка я в лес, может, ежевики и или смородины там насобираю. Боря, ты меня не проводишь? – обратилась она к Борису, умиленно потягивающемуся.
- Даша, да я всегда рад тебе послужить, - охотно встрепенулся тот.
- Тогда пойдем, - сказала Дарья. – Маша, подай-ка мне лукошко. Маша понимающе посмотрела на Дашу и вздохнула.
- Эх, охота вам сейчас по околку шляться! Лучше бы отдохнули… Дашка, ты совсем, что ли, с ума съехала, - повертела она пальцем возле своего виска, - парень ведь еле на ногах держится!
- А мы уже отдохнули, правда, Борис? – сказала Дарья, загадочно глядя на Бориса. А у того аж мурашки пошли по телу от этого взгляда.
- Да, - сказал он, забыв про усталость и воскрешаясь в чувственном своем желании, словно птица феникс.
Валентин, который не брал участия в их разговоре и лежал, притворившись, что он спит, следил за всем этим сквозь щелки глаз и думал: «Ну, Борька и попался! Дашка его точно сейчас окрутит…». Потом, ехидно улыбнувшись, решил: «Пусть испробует и испытает это – когда-то ведь надо и ему начинать… Он меня все упрекал тогда в Топчихе, когда я с Юлькой встречался… Не знал, совсем тогда пацаном был, а теперь вот и он мужает. Эх, братуха, – вздохнул Валентин, - всему свое время».
А Даша, схватив Бориса за руку, потащила его в лес, и лишь только кусты с деревьями скрыли их, притянула его к себе и вглядываясь с надеждой в его глаза, шепнула:
- Давай, бери!
Но, увидев в его глазах лишь мальчишеский испуг с щенячьим удивлением, уразумела, что трогает саму невинность. Поняв это, она захохотала и отстранилась от него.
- Что, испугался? Подумал, что я тебя съем? – спросила она, открыто глядя ему в глаза и, отталкивая, добавила:
- Не бойся, не съем! Зеленые ягоды я не кушаю… Буду ждать, пока сам созреешь.
А Борис, опомнившись от столбняка, промямлил:
- Даш, а, Даш, а что ты хотела?
Даша лишь улыбнулась и махнула рукой.
- А так, ничего… Вкусных ягод хотела. Иди, теперь ищи, Боречка, сам!
- А я и не знаю, где их искать, - сказал он, наклоняясь к ней, - покажи, где?
- Где, где, знаешь где? – захохотала она. – Там… в густой траве!
Увлеченный ее веселым смехом, Борис и сам расхохотался.
- А ведь действительно там и надо искать… Вот ведь дурак я, а? – крикнул он ей.
От этого искреннего признания они оба еще сильней расхохотались и замерли, прикоснувшись друг к другу телами.
- Даша, а, Даш, - сказал Борис, посерьезнев, - дай я тебя поцелую, - и начал прижимать ее к себе.
- Нет, не… не, - шептала она, сопротивляясь, и млела, чувствуя, как он обнимает, оголяет ее и увлекает в горячую сухую траву рядом со спелыми ягодами.
- Куда ты меня на ягоды-то, ненормальный, - шептала она. Потом замерла и покорилась, растворяясь в сладкой истоме.
- Даша, а, Даша, - спросил он ее потом, запыхавшийся и взволнованный, глядя на раздавленные ягоды. - Ты на меня не сердишься? Глянь, что мы наделали?
- Зачем, зачем ты это все говоришь, глупый, - отвечала она, гладя его волосы. – Я не сержусь и ни о чем не жалею.
- Какие все же вкусные были эти дикие ягоды! – добавила она, улыбаясь. – Жаль, что их осталось уже так мало…
- Пойдем вглубь, там мы их еще найдем, - предложил Борис.
- Пойдем, - согласилась она, воспрянув, - только я пойду первой, а ты следом, иначе ты мне все ягоды попортишь.
Они зашли вглубь рощи и стали искать и рвать ягоды. И когда она наклонялась за ягодами, обнажая сзади свои молодые и соблазнительно красивые ноги, у него все воздымалось и замирало в груди. И он, млея, бросался к ней, хватал ее и они снова падали в траву, позабыв про все на свете и даже про эти ягоды… А потом вновь сокрушались, что так сильно и много их помяли.
А Валентин сидел с Машей у копны с сеном и спокойно с ней разговаривал. Маша заметила у него на руке выколотую синей тушью татуировку: только одно слово – Юля. И прочитав его, спросила:
- Это что за имя выколото у тебя на руке? Так зовут твою девушку?
- Да, это так – подруга школьных лет, - ответил он неопределенно. – Уже год как не виделись. Не знаю, может, и замуж уже вышла.
- А где она живет? – спросила Маша, заинтересовавшись.- Наверно далеко, где-то на Украине?
- Нет, Маша, недалеко, совсем рядом, в Топчихе. Да, мы были там недавно, проездом. Вот только встретиться с ней я так и не смог. Мои родители с отъездом сюда так спешили, что нельзя было и отлучиться, - сказал он. – А теперь, вот, жалею…
- Ну ладно, ты это… не горюй, - начала успокаивать его Маша, - и не жалей – встретитесь еще. Письмо ей напиши, укажи, где находишься. Так договоритесь, где встретиться.
- Что-то Дашка с Борисом долго не возвращаются – наверно ягод много нашли, - поднялась она, глядя в сторону рощи, куда удалились Борис с Дашей.
- Придут, придут – куда им деться, - сказал ей Валентин,- ты вот мне лучше расскажи, что за девушка эта такая необычная – Марфа, которая с вами позавчера была у нас? Какая-то она не такая, как все – чужая какая-то, нездешняя… Живет на отшибе и глаза раскосые. Тунгуска, что ли?
- А-а, Марфа? Это дочка алтайской шаманки, - ответила Маша. – А что, она тебе понравилась? Смотри, не влюбись. Шаманки – бабы не простые, с духами общаются, да, и мужья у них долго не живут. Вон, отец у них ушел на фронт и бесследно исчез. Да, и сама мать ее, шаманка, тоже ушла как-то на Алтай и до сих пор не вернулась. Бедная Марфа теперь одна-одинешенька, без родителей мается. Но чего нельзя у нее отнять, так это то, что девка она порядочная, серьезная и работящая. Умеет лечить и ворожить. Одним словом, полная загадка. Не даром же она одна на отшибе и почти в самом лесу живет. Не боится ни духов, ни зверей – значит, с бесовскими силами связана, - засмеялась Маша.
- Да нет, Маша, - произнес Валентин, - такие молодые и застенчивые девушки колдуньями не бывают.
- Еще как бывают, - улыбнулась Маша. – Если честно тебе сказать, Валечка, то мы все женщины в какой-то мере в жизни являемся настоящими колдуньями. Мужиков привлекаем, привораживаем их к себе, потом водим их «за нос», командуем как хотим. Разве это не колдовство? Но колдовство это нужное, полезное и доброе, умножающее нашу жизнь и наше население.
Валентин поднялся и рассмеялся.
- Ну, Машка, ты и дала! Сейчас ты открыла мне все сокровенные тайны вашего женского рода. Я ни за что теперь не влюблюсь ни в одну женщину. Ведь жена, как ты сказала – чародейка! А семья – сплошная кабала!
- Нет, дорогой Валентинчик, чары – это когда ты еще молодой и холостой, по бабам бегаешь, а когда уже набегался и женился, то это уже не чары, а только долг природе отдаешь… А долги, они такие… их нужно всегда и всем непременно отдавать! Потому что не отданные долги наши потом в наши несчастья превращаются.
- Да ладно тебе, Маша, не надо такими словами бросаться-то, - возразил Валентин.
- Не веришь, - повернулась к нему Маша, - спроси тогда у своей одинокой соседки Марфы, - улыбнулась она. Тебе ведь, я вижу, лишь она только нравится... Вот она тебе более подробно об этом и расскажет.
Затем, повернувшись к роще, Маша воскликнула:
- А вон и наши пропавшие беглецы возвращаются. Видать, много ягод насобирали… Ишь, какие веселые и довольные идут… Ну, давайте, ребята, несите! Сейчас и мы немного поедим, - крикнула она, махая рукой приближающейся к ней парочке – Борису и Даше.
А Борис с Дашей ягод все-таки насобирали и принесли, но не так много, как хотелось неуемной Маше – всего лишь с пол кило на дне корзинки…
- У-у-у! – разочарованно протянула Маша. – Почему так долго были и так мало насобирали?
- Потому что уже все ягоды отошли и осыпались, - ответила Даша. – А потом, мы ведь и сами с Борисом их ели, поэтому и мало…
- Ах, не юли, Дашка, знаю я, чем вы там с Борькой вместо ягод занимались, - сказала, улыбаясь Маша.
- Ну, раз знаешь, так и молчи, - ответила ей Даша, показав язык. Давай, доедай и пошли работать. Обед закончился, надо хлеб убирать.
Борис с Валентином неприязненно посмотрели на распряженных лошадей и стоящие возле поля косилки и, обреченно вздохнув, пошли готовить их к новой работе. Надо было убирать хлеба и давать норму… Усталость прошла, но их спины, руки, ноги и особенно натертые промежности еще ныли от напряженного сидения и ерзания на костлявых хребтах лошадей.
Постепенно подошли и другие колхозники – члены их бригад. Одни ходили обедать на колхозный стан, в полевую колхозную столовую, другие отдыхали прямо здесь же, под соседними копнами сена, и для братьев началась новая испытательная уборочная компания – страда в прямом смысле этого слова. Но они, отдохнув, с честью выдержали это первое трудное хлебоуборочное колхозное испытание. К концу дня, когда они уже заканчивали работу на выделенном им для уборки участке поля, подошел бригадир с блокнотом в руках, записал данные по выполненной ими работе и, улыбаясь сочувственно, спросил:
- Ну как, ребята, освоились с работой в поле?
Те, натянуто улыбаясь, неопределенно кивнули. Понимая их состояние, он весело продолжил:
- Ничего, ничего, не унывайте. Это скоро пройдет, - показал он на их ноги, - день другой, и вы будете настоящими сибирскими мужиками, а не городскими паиньками.
Вскоре подъехал на машине и сам председатель колхоза Устюков. Вылез из машины, поздоровался с собравшимися возле поля колхозниками, подошел к молодежи: Жигуновым и стоящим рядом с ними Машке и Даше, похвалил братьев.
- Молодцы, Жигуновы, - сказал он, пожимая им руки, - вы с честью выдержали первые трудные колхозные испытания. Теперь дела у вас пойдут получше. Главное не пасовать при первых неудачах. Но я вижу, вы ребята серьезные и работящие. Только не сильно поддавайтесь влиянию нашей местной колхозной молодежи.
Тут он многозначительно посмотрел в сторону Маши и Даши, и продолжил далее.
- И выполняйте требования колхозного руководства…
- А тебя, Борис, - обратился он к младшему Жигунову, - я думаю перевести в наши колхозные мастерские. У нас в мастерских специалистов такого профиля, как у тебя, очень мало.
- Ну да! А как же мы тут, в поле, без Бориса и Валентина на косилках будем управляться? – закричали Дашка с Машей. – Только сработались с парнями, а вы их, Степан Григорьевич, от нас забираете. Это не честно!
- А я Валентина от вас не забираю, - парировал председатель. – И потом, девчата, не галдите! Меньше надо ходить там и распевать разные веселенькие сатирические частушечки. Надо лучше работать…
- Какие это мы там веселенькие сатирические частушечки распевали? – смело бросились в наступление обиженные девчата.
- А такие, например, как «… ходят трое: председатель с геморроем, агроном и бригадир…». Что это: это что за выражения такие? Да у нас в роду, а у меня в особенности, с детства никогда никакого такого геморроя не было. Это, может, вон, у нашего счетовода или бригадира он есть. Они целый день на сидениях ерзают – один в конторе, а другой на колхозном стане в столовой, - распалился председатель.
- Э-э-э, Степан Григорьевич, я в этой частушке в строю на третьем месте после вас нахожусь, так что, ко мне это выражение «с геморроем» вроде бы совсем не относится, - возразил возбужденно бригадир.
- А ты, Шохин, сильно-то от этого не радуйся, - сказал, обращаясь к бригадиру, председатель, - даже если геморроя у тебя и нет, все равно ты в этой песне вместе с нами участвуешь.
- Да, это вовсе не мы так пели, а наши ребята над вами подшучивали, - ответили девчата. – У нас в частушках были лишь такие слова: «… председатель с бородою, агроном и бригадир…» - вполне приличные слова, - продолжали оправдываться они.
- Ну, а «…по колено борода – лезет целоваться…». Что это? Я что, вам такой уж древний старик как Кащей Бессмертный, а? – остановился председатель. – Да мне ведь всего-то пятьдесят шесть лет недавно стукнуло. И борода у меня совсем не большая. Это ведь только у колдуна Черномора была такая борода. Так ведь?
Девчата, услышав его довод, рассмеялись.
- Не то, совсем не то вы услышали, Степан Григорьевич. В ваши пятьдесят шесть лет вы еще так молодо выглядите и хорошо себя чувствуете, что как выпьете, так сразу и лезете целоваться к молодым девушкам.
- А-а-а! Вон оно что. Ну, так это совсем другое дело, - повеселел председатель. – Это уж у нас, Устюковых, такое родовое – до шестидесяти лет гормоны играют. Ну, а «… за мной трое ходят строем…», это ж ужас, очередь какая-то неприличная получается? – уже весело и без обиды стал комментировать председатель слова частушек.
- Нет, нет! Меня исключите из этого строя, Степан Григорьевич, я вам не участник и не соперник в таких делах, - запричитал бригадир. – Я пойду к парторгу жаловаться.
- Погоди, Николай Филимонович, если у тебя нет дефектов наподобие геморроя и нет желания иногда ухлестнуть за молодыми смазливыми дамочками, то ты уже и не старый «бабер», а настоящий скопец получается, поэтому не мешай другим развлекаться… Ну, ладно, девчата – посмеялись и хватит, - посерьезнел председатель.
- Давайте подсчитаем, сколько мы сегодня в поле хлеба собрали.
- Да, все нормально, Степан Григорьевич, - ответили девчата, - мы свою норму дали – трудодень заработали. А что завтра?
- Вот и хорошо. Идите, отдыхайте, - сказал председатель, - а завтра снова в поля, пока все хлеба не уберем… Это наш фронт работ, - вздохнул он, - только на вас и надежда, девоньки и дорогие бабоньки вы мои.
- Пойте, смейтесь и бейте меня, мне это уже не столь важно, только работайте хорошо, усердно. Норму давайте и перевыполняйте ее – это сейчас самое главное.
Так и закончилась хорошо, по-дружески эта встреча в поле и разборка с молодежью председателя, до этого готового было найти и сурово покарать своих неугомонных недоброжелателей.
Вечером, сидя за столом в землянке и ужиная, Борис с Валентином наперебой рассказывали отцу и матери об этом смешном эпизоде на краю колхозного поля с участием их председателя. Рядом сидел и слушал их рассказ и маленький Женька в обнимку с дружелюбным щенком-овчаркой Индусом. Все расслабились и отдыхали… И вдруг в дверь землянки кто-то неуверенно и неожиданно постучал… Индус, насторожив уши и уставившись на нее, залился лаем. Все смолкли и затаили дыхание.
- Кто там? – крикнул Иван Яковлевич.
- Пустите погреться, добрые люди, - послышался голос из-за двери.
- Если доброжелатель, то смело входи – не бойся! А если враг и грабитель, то лучше иди прочь своей дорогой – у нас тут злая собака и ружье, - предупредил стучащего в дверь Иван Яковлевич.
Землянка Жигуновых находилась на краю села недалеко от березовой рощи, и всем отдыхавшим и никого не ожидавшим было немного тревожно и боязно: кто там стоит за закрытой на крючок дверью…
Страх был вполне обоснованный, ведь в этих местах почти безлюдной земли где-то недалеко находился и печально известный всем людям Сиблаг – Сибирский лагерь заключенных. А рядом находилась железная дорога, единственный путь, по которому могли идти беглецы…
Иван взял в руки железный шкворень а старшим сыновьям молча указал глазами взять в руки вилы и топор, подошел к двери и грозно спросил:
- Эй, путник или путница, как тебя там звать? Какого ты пола? Кого ты ищешь и откуда идешь? Отвечай!
- Я Мирра, гадалка. Я женщина. Иду с самого Алтая. Ищу девушку по имени Марфа… или Марта… или Мара. Хочу исполнить свой священный долг и передать ей весть о ее матери Алсе…
- А-а, ну если ты женщина и гадалка, то это другое дело. Тогда заходи! – сказал Иван, открывая ей дверь и махнув рукой сыновьям, чтоб они убрали свои орудия труда и защиты.
Дверь открылась, и в землянку, остерегаясь, вошла женщина лет сорока-сорока пяти, похожая на цыганку, в цветастом восточном сарафане, кофточке и в полушалке, накинутом на плечи. В руках она держала небольшой узелок и посох – палку для защиты в пути от зверей или бездомных собак.
- Мир, счастье и радость вашему дому! – поклонилась она хозяевам с порога, сложив руки молитвенно: ладонями вместе, как все восточные праведники, в приветственном поклоне.
- Не дадите ли попить водицы жаждущей страннице, добрые люди? – спросила она как-то витиевато и по-старинному, как человек надолго отлученный от современного раскрепощенного общества.
- Заходите, заходите, путница. Отдохните у нас, - предложил Иван женщине, приглашая ее сесть к столу. – Вот вам стул… И вода сейчас будет.
- Шура подай страннице кружку воды! – велел он Александре.
Та подала гадалке воду. Женщина напилась, поблагодарила ее и, устало вздохнув, спросила:
- А не знаете ли вы, добрые хозяева, такой девушки по имени Марфа или Мара, живущей в вашем селе.
- Знаем, конечно знаем, - сказала Александра. – Она живет в небольшом доме на околице, совсем недалеко отсюда. А вы кто ей будете?
- Я подруга ее матери и выполняю ее священный наказ: прийти, встретиться с ее дочерью, рассказать ей все о матери и попросить прощения. Пожалуй, я пойду, - заторопилась путница и встала, - пока совсем не затемнело. А то, впотьмах-то, и дом ее не найду.
- Мы вас проводим, добрая женщина, - сказала Александра. – А то вы и впрямь там в этом лесу можете заблудиться.
- Иван, Валентин, давайте проводим к Марфе подругу ее матери! – обратилась она к мужу и сыну. Те согласно кивнули и встали.
- Захвати с собой вилы, а я возьму шкворень, - сказал Иван Валентину. – Вдруг ночью в лесу волки или еще какие-нибудь другие твари встретятся, будет чем обороняться, - добавил он. – Места здесь обширные и безлюдные, глухие и дикие. Можно рассчитывать лишь на себя.
Жигуновы вышли из землянки и направились к Марфе. Уже почти совсем стемнело. Взошла луна и дорога к Марфиной роще хорошо просматривалась. Через несколько минут Жигуновы вместе с гадалкой были уже у дверей Марфиного дома. В окне ее дома горел огонек.
- Слава Богу, Марфа дома и еще не спит, - сказал Иван.
- Да, - сказала Алексндра, - быстро управимся и скоро вернемся.
Они постучали в окно и приветственно замахали руками, когда увидели, что Марфа выглянула в окно и их узнала…
Взволнованная, она быстро открыла им дверь и пригласила войти в дом.
- Какая неожиданность для меня! – лепетала она. – Входите, входите, тетя Шура, Иван Яковлевич, Валентин. Садитесь за стол, сейчас я вас угощу чаем с ватрушками и малиновым вареньем.
- А что это вы так поздно пришли ко мне? – забеспокоилась она. – У вас что-то случилось? – вдруг задала она им вопрос, и остановилась как вкопанная, увидев пришедшую с ними гадалку.
- Да, милая Марфа, именно случилось, - сказал Иван Яковлевич. – Мы привели к тебе женщину, которая пришла сюда из Горного Алтая и говорит, что она является подругой твоей матери.
Марфа остановилась перед гадалкой.
- Вы действительно видели мою маму? – спросила она удивленно. – Что с ней? Где она сейчас?
- Мужайтесь, девочка, и примите плохую весть… Ее уже нет в живых… Она покинула нас… И с этим надо смириться. Мы дружили, и она рассказывала мне о вас. Последний раз, когда мы встретились с ней, она, уже больная, видно предчувствуя свою скорую кончину, взяла с меня слово, чтобы я дошла до станции Топчиха, нашла ваше село и встретилась с вами. Рассказала вам о ее жизни, попросила прощения, передала некоторые ее вещи и сказала, что она любила и помнила вас, и забрала эту любовь с собой. А покинула она вас с вашим отцом, потому что он был не согласен и дальше следовать за нею. У нее было предназначение свыше помогать людям избавляться от болезней и несчастий через осмысление своего предназначения и обретения правильного пути в этой жизни…
Она, свершая камлание, связывала небо с землей и путешествовала в мире духов. И духи говорили ей всю правду о каждом из нас… Мне она многое передала и теперь я могу тоже предсказывать многие события в жизни людей и в этом мире. Только она гадала и предсказывала судьбу по костям и рунам, а я гадаю по тибетским таблицам – небесным картам.
- Вот ее вещи, которые она велела передать вам, - сказала гадалка, развязывая перед Марфой свой узелок в который были завернуты ее личные вещи и вещи матери Марфы.
- Это фотография, где вам еще всего шесть лет. Вы на ней вместе с родителями и улыбаетесь… Это ее гребень, как память о ней. Он будет всегда избавлять вас от всяких болезней… Это ее перстень – родовая реликвия… А это волшебный камень, который помогал ей связываться с иными мирами… Это все вещи, которые она мне передала. Берите их, владейте ими и помните о вашей матери… Пусть они помогут вам в вашей жизни, - закончила гадалка.
Марфа, поглядев на фотографию влажными глазами и узнав там себя и своих родителей, приняла от женщины последние дары своей матери. Немного постояла молча, прижав их груди, затем сказала:
- Спасибо вам, тетя Мирра, добрая странница, за ваш великий труд и желание, вложенные в эти долгие километры пройденного пути, за эти дорогие мне вещи, принесенные вами, которые теперь уже будут для меня как память о жизни моей матери. Я благодарна вам за это. И еще благодарю вас за ту честь и дружбу, которую вы так щедро разделили с моей матерью. Проходите, садитесь за стол, располагайтесь здесь как у себя дома. Вы желанная гостья в моем доме. И вы, тетя Шура, Иван Яковлевич, Валентин, мои друзья и гости, тоже проходите и садитесь за стол. Ведь я вас так просто отсюда не отпущу. Вы сегодня сделали мне большой подарок. Только, тетя Шура, - обратилась она к Александре, - пожалуйста, помогите мне накрыть на стол.
Женщины засуетились. Марфа достала скатерть, покрыла стол и стол засиял… Потом они с Александрой вынесли уже пышущий жаром самовар с чаем, пироги и шаньги с малиновым вареньем, а еще картофель, хлеб и соленые грибы с рябиновой настойкой.
- Угощайтесь, гости дорогие, - усаживала всех Марфа, приглашая к столу.
Все так вкусно пахло, что гостей не нужно было и просить. Через несколько минут застолья, наевшись и напившись, они разговорились… Говорили о наболевшем: о войне, о трудной жизни, о судьбе, которая ждет последующие поколения и их детей… Гадалка поднялась и предложила Александре:
- А давайте-ка я вам погадаю на ваших сыновей! В знак благодарности за ту помощь и участие, которые вы мне оказали в моем стремлении найти дочь моей приятельницы.
Александра согласилась. Тем более, что она с детства верила в разного рода чудеса – приметы и гадания. Гадалка раскрыла карты и, немного помолчав, сказала:
- Война на Западе закончится не скоро, пройдут долгие четыре года, прежде чем ушедшие на фронт мужья и сыновья вернутся домой. А многие и не возвратятся. Россия победит. После победы вы уедете отсюда далеко – на Запад к сыну. Вы, Александра, проживете долгую жизнь, почти 85 лет. Среднего сына у вас не станет, старший сын будет жить не с вами. Вы с мужем и двумя младшими сыновьями будете доживать свой век вместе. Кормильцем же вашим на старости лет станет самый младший, самый маленький сыночек, который сейчас еще только под стол лазит. Сыновья у вас все хорошие и все талантливые. А второй сын ваш просто воплощенный ангел – художник, ваятель и бесстрашный воин. Его скоро заберут небеса. Третий сын – художник и музыкант, четвертый сын, ваш будущий кормилец, рожденный 22 октября под знаком Вселенского учителя, будет поэтом и писателем. Таким людям понятны земные и небесные законы. И будет он умный, чуткий и нежный как женщина. Не даром имя ему дано Ев-Гений, состоящее из определяющих слов: Ева-праматерь и родительница всех сущих на земле людей и Гений – высшая божественная степень таланта. А старшего сына вашего скоро, очень скоро заберут в армию. Он уедет на фронт и будет там командиром. Давайте я его заговорю и его ни одна пуля, ни один снаряд не возьмет и даже не коснется…
Александра, слушавшая в изумлении рассказ Мирры, просто аж вскрикнула:
- Давай, давай, милая! Сделай это!
- Хорошо, - сказала шаманка.
Она отстригла у Александры маленький локон волос, сосредоточилась и начала петь над ним какие-то заунывные гортанные шаманские заклинания, произнося слова: ОМ, МАНИ ПАДМЕ ХУМ. Затем спросила:
- У вас есть какой-нибудь семейный медальон с крестиком?
Александра утвердительно кивнула.
- Положите в него этот локон и крестик, и он будет беречь вашего сына всю войну.
Александра, полностью очарованная ее рассказом и действием, рассыпалась перед ней словами благодарности.
А Иван с Валентином, хоть и не верили этим словам гадалки, все же приняли ее оберег. Александра вложила локон с крестиком в свой медальон и надела его на шею сына.
- Ну вот, теперь я довольна, что выполнила свой священный долг и слово, данное своей подруге и наставнице Алсе, матери Марфы. Теперь я спокойно могу удалиться, вернуться назад, в родные Алтайские горы, - сказала гадалка и шаманка Мирра.
- Ну, что вы, - встрепенулась Марфа. – Оставайтесь пока у нас, погостите у меня хоть немного.
- Ну что ж, может и останусь на несколько дней, если я вам не буду в тягость, - сказала шаманка, - но все равно мне нужно скоро возвращаться к своим кочевьям, к святым местам, где я родилась и где меня многие ждут…
Все замолчали… Часы с кукушкой в доме Марфы пробили полночь и Жигуновы засобирались – им тоже нужно было возвращаться домой. Марфа проводила их на крылечко. Было темно и где-то в притихшем лесу закричал филин: У-гу! У-угу! Жигуновых, схватившихся за свои орудия, аж дрожь пробрала, а Марфе было «хоть бы хны».
- Не бойтесь, это наш Филя, - сказала она улыбаясь. – Он часто кричит, на зайцев охотится.
- Марфа, - обратился Иван к хозяйке, - а тебе не страшно здесь жить одной на краю леса? Ведь сюда могут прийти и звери, и злые люди – разбойники, сбежавшие из Сиблага, и даже, может, и нечистая сила, гуляющая по лесу.
- Нет, - усмехнулась Марфа. – А что нам бояться, мы ведь люди таежные, охотничьего рода, ко всему привыкшие. К тому же, вы наверно не забыли, что я дочь шаманки. Нечистую силу мы угомоним – крест наложим, а на зверей и разбойных людей у нас и ружье с патронами есть, еще от отца сохранилось. Так что, мне никто не страшен…
- Молодец, - сказал Иван, прощаясь с ней. – Отважная ты девушка, Марфа. У меня Борис такой – сорви голова! Кстати, как тут у вас насчет охоты… На рябчиков или на зайцев Бориса с Индусом послать бы… Ружье не дашь ему? А то у нас харчи не ахти какие, скудные: все картошка, капуста, да черный хлеб.
- А чего ж не дам, пусть приходит. Я и места ему могу показать,- обрадовалась Марфа.
- Ладно, я ему скажу. Пусть придет, попробует поохотиться, - ответил Иван. – Ну, всего тебе хорошего! – попрощался он с Марфой и они втроем: Александра, Иван со шкворнем, а Валентин с вилами в руках отправились домой по ночной дороге…
Два дня еще потом Валентин работал в поле на косилках, убирал хлеба и не знал, что в деревне уже давно голосили матери, провожая своих сыновей на войну. Всем их сыновьям призывного возраста пришли повестки – явиться в военкомат, а Валентина никто не трогал… Александра даже обрадовалась:
- А может не возьмут!
- Ну что ты выдумываешь, - сказал Иван. – Тут что-то не так. Надо идти в сельский совет и узнать! Парни, вон, уже третий дом гуляют, а наш вкалывает на поле.
Собравшись, Иван пошел в сельсовет. Оказалось, что там на столе уже два дня как валяется повестка на имя Жигунова Валентина Ивановича, которую никто не знал кому вручить. Ведь Жигуновы недавно прибыли сюда и их еще не знали по фамилии…
На следующий день призывники должны были уже отправляться на станцию Топчиха. Когда Иван принес повестку домой и сказал Александре, что Валентин уже завтра утром отправляется в армию, она заголосила:
- Что ж это такое получается! Другие три дня уже гуляют, а мой сынок даже и дня не отдохнул! Никто не сообщил! Что же теперь нам делать, - плакала она, - его ведь сегодня нужно готовить в дорогу, а у нас ничего нет. Была бы мука, ну хоть немножечко, и я бы смогла испечь ему пирожки а у нас ни хлеба, ни сухарей в дорогу нет – хоть шаром покати. Иван, пойдем к председателю, может, он нам чего-нибудь даст, - сказала она.
Вместе с Иваном они побежали в контору правления колхоза к Устюкову. Он с завскладом и счетоводом как раз был в конторе.
- Степан Григорьевич, выручайте, - кинулась Александра к председателю. – Сына нашего забирают в армию, завтра отправка, все гуляют, а у нас даже хлеба белого нет! Не с чем проводить его в дорогу. Муки хоть дайте, чтоб испечь ему пирожков!
- Антон Савельевич, ну что же это такое получается! Почему никто не сообщил о повестке Жигуновым. Три дня ведь как пришли повестки – все гуляют, а он работает… это же разгильдяйство какое-то, - вскипел и начал ругать всех председатель. – Как такое могло получиться, а?
- Повестки пришли в сельсовет, а Семин заболел, поехал в Топчиху лечиться. А мы ведь кто такие Жигуновы не знали. Думали, что это какая-то ошибка с адресом вышла – в наше село чужая повестка попала.
- Вот так у нас всегда и получается. Ничего и никого не знаем! И не хотим знать. Живем как в пустыне! А у людей ведь беда могла бы быть! Не явился бы Жигунов на призывной пункт вовремя и его неявку за уклонение или даже за дезертирство бы приняли. А это в военное время у нас судами грозит. И нам тоже всем, Антон Савельевич, за это попало бы, потому что мы разгильдяйство здесь у себя в правлении развели…
Покричав немного и успокоившись, председатель повернулся к Ивану и Александре.
- Простите, дорогие мои, Иван и Александра! Видите, как у нас все нехорошо получилось, но, что поделаешь, мы все в этом виноваты. Все заняты, спешим, всем некогда, а я не могу за всеми своими людьми углядеть. Еще раз простите нас. Вы просите выделить вам немного муки? Да?
- Крюков, - обратился председатель к завскладом, - что там у нас еще есть на кладе в наличии из продуктов? Мука, хлеб? Надо выделить Жигуновым!
- Кроме меда, соли и спичек у меня на складе уже ничего нет, все припасы людям раздали, ведь три дня уже как все гуляют, - ответил тот.
- Ну вот, милые, видите? И тут я вам ничем не могу помочь, - расстроился Устюков. – Берите хоть мед, что ли, пока он еще есть на складе.
- Давайте уж мед, Степан Григорьевич, пусть сын хоть чаю с медом в дороге попьет! – согласилась Александра.
- А у вас с собой хоть посуда какая-нибудь есть, куда мед вам можно было бы налить? – спросил завскладом.
- Нет, и посуды нет, - снова расстроившись, заплакала Александра. – Ничего у нас здесь нет – ничего. Все там оставили.
- Ну ладно, ладно, мать, не расстраивайся. У всех такое же горе! – сказал председатель. – Бери, на вот, мой эмалированный чайник! Получай, и неси сыну мед! Я дарю ему за хороший труд свой чайник. Пусть помнит Устюкова! Крюков, выпиши Жигуновым три килограмма, то есть, полный чайник меду, понял? Иди, да побыстрей – они спешат!
- Понял, Степан Григорьевич, бегу,- кивнул завскладом и, махнув рукой Жигуновым, сказал:
- Пойдемте на склад, я вам там хорошего сибирского меду налью.
- Ну вот, Жигуновы, идите, получайте и не обижайтесь на нас. Чем смогли – помогли. Рады бы больше, но у нас самих ничего нет,- сказал на прощание председатель. – Провожайте и угощайте сына.
Вечером в землянке у них еще долго горел огонек керосиновой лампы. Все Жигуновы сидели и задумчиво с грустью вспоминали прошлые дни, дела, поездки: из Запорожья в Казахстан и Среднюю Азию, и те далекие прожитые там годы.
Утром, когда совсем рассвело, Валентин один вышел из землянки во двор, посмотрел вокруг, поклонился, не таясь, земле, полям, околкам, своему убогому жилищу, росшим неподалеку белым березкам и сказал:
- Прощайте, колхозные дали! Прощайте, березки, землянка и эти пшеничные поля вокруг, прощайте, мои родные: отец, мать, все мои братья, а также хорошие девушки: Даша, Маша и Марфа. Теперь наверно я больше не увижу вас. Да, точно не увижу! Но там, в далекой стороне, на войне в неизвестном мне крае и времени, я буду долго с любовью и благодарностью вспоминать всех вас.
В это время из землянки выскочил их пес Индус и, лая и виляя хвостом, бросился встречать Марфу, которая узнав об отъезде, пришла проводить Валентина. Все Жигуновы, а также и Марфа, теперь уже последний раз собрались здесь, в уютной землянке Жигуновых за одним столом, попили немного горячего крепкого чаю с медом и отправились к сборному пункту возле правления колхоза.
Там уже собралась огромная толпа – множество людей, почти все трудоспособное население колхоза: новобранцы с мешками, их родители, девушки, провожающие своих парней, дети и парни-подростки – друзья отбывающих в армию новобранцев.
Подъехала машина-полуторка. Отъезжающих было человек двадцать… Все кричали, смеялись, говорили и плакали, прощаясь с новобранцами. Последовала команда: по машинам! Заголосили матери и отъезжающие быстро стали грузиться в машину.
Маша, находившаяся радом с Валентином, за руку которого держалась его плачущая мать, сказала ему с грустью:
- Давай, Валя, раз нет с тобой любимой девушки, хоть я тебя поцелую за твою Юльку, с которой ты как и не встретился… А мы с тобой если и встретимся, то теперь уже только после войны. Пройдем мимо и друг друга, быть может, не узнаем… Прощай, Валентин!
Она поцеловала его в щеку и он, освобождаясь от всех повисших на нем плачущих женщин, полез в кузов машины. Машина тронулась… И все, что было и происходило с ним, чувствовалось и виделось до этого, осталось позади… Огонек лампы в старой землянке, березы возле нее, он с Машей у копны сена, их разговор, лошади с сенокосилками на поле и даже Индус, встречавший только что Марфу у рощи на дороге. Все это было и принадлежало уже не ему и не его реальному теперешнему времени, а совсем другому миру, и другому человеку из другого ушедшего времени. Впереди была неизвестность. Впереди была война…
В Топчихе всех прибывших из окрестных сел новобранцев собрали и направили на медкомиссию. А доктора, погоняв их с часок голыми по кругу медицинского осмотра, стуча их молоточком по коленкам, затем щупая в паху и под ложечкой, поставили, наконец, штамп в карточке осмотра «годен к несению военной и строевой службы». Затем, уже военкомы, определяя грамотность и интеллект каждого отобранного и поступившего в их распоряжение «товара войны», если конечно можно сравнивать слово «товар» с популярным тогда в Союзе словом «товарищи», направляли их на службу в разного рода войска.
Бравый военком, сидя за столом и сверяясь с лежащей перед ним разнарядкой по распределению, спросил Валентина:
- Жигунов?
- Да, - ответил Валентин.
- Не «да» и не «нет», а «так точно, товарищ военком». Забудь слова «да», «нет», «хорошо», а повторяй «есть», «слушаюсь», «никак нет» и «так точно». Привыкай! Теперь ты в армии. Понял?
- Так точно, товарищ военком! – отчеканил Валентин.
- Это хорошо… Сколько классов кончил? Алгебру, геометрию и тригонометрию проходил? Угол, синус, косинус, тангенс, котангенс и как искать координаты по оси абсцисс и ординат знаешь?
- Так точно, знаю! – ответил Валентин.
- Направляю тебя в артиллерийское училище ускоренного обучения. Шесть месяцев учебы и ты офицер. Доволен? – спросил военком.
- Доволен, - сказал Валентин. – А где учиться-то?
- Город Барнаул, напиши матери…
Куда идти? Направление главного удара
После столь успешного начала для Германии военных действий в первые дни войны на территории России, 27 июля в Новом Борисове, в штабе группы армий «Центр», состоялось важное военное совещание по поводу дальнейшей стратегии ведения военных действий немецких войск. На нем присутствовали: сам Гитлер со своим адъютантом Шмундтом, командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок, герой быстрых танковых прорывов на пути к Москве, командующий 3-й танковой группы войск, действовавших севернее, Гот, и 2-й танковой группы, действовавшей в центральной и южной части по направлению: Смоленск – Ельня – Рославь, генерал-полковник Гудериан, а также представитель главного командования сухопутных сил, полковник Хойзингер, он же начальник оперативного отдела.
Гитлер еще колебался и не мог определиться в своей стратегии ведения войны на территории России с направлением главного удара. Он собрал в Новом Борисове основную группу своих военных специалистов, которые действовали именно на острие удара, чтобы от них, практиков, дающих настоящую видимую победу, получить конкретные и интересные мысли в отношении дальнейшего ведения войны.
Гитлер хитрил. Чтобы не было группового сговора, он каждого по отдельности, так чтобы никто не слышал высказываний других, вызывал в совещательную комнату штаба всех этих заслуженных офицеров и генералов.
«Но фельдмаршал фон Бок, Гот и я (как писал потом сам Гудериан) – мы все придерживались мнения: жизненно важно сейчас продолжать наступление на Москву».
Выслушав всех по отдельности, Гитлер собрал теперь уже их всех вместе и начал говорить сам.
- Я вас всех выслушал. Знаю ваши взгляды на ведение дальнейших военных действий против русских. Но вы как будто бы тут все сговорились, - рассерженно сказал он, - только на Москву! А все не так просто, господа, как вы думаете. Существует еще экономическая и политическая стратегия… Теперь послушайте меня… Первой целью будет Москва или Украина. Тут еще нужно подумать пока. Я еще не решил, - сказал он, - но по ряду причин склоняюсь выбрать последнюю. Во-первых, фундамент для победы в этом секторе уже заложен группой «Юг», во-вторых, Германия, по моему мнению, нуждается в сырье и сельскохозяйственной продукции с Украины для проведения своей войны; и, наконец, в-третьих, нужно нейтрализовать Крым. Он как «советский авианосец» угрожает нефтяным промыслам Румынии. Я надеюсь, мы это скоро осуществим, а также и то, что до наступления зимы овладеем Москвой и Харьковом. Вот и все. А теперь давайте поговорим о делах насущных. Есть какие-нибудь вопросы по снабжению или другим делам? – спросил Гитлер.
- Важное значение для моей танковой группы имеет решение не уходить с Ельнинской дуги, поскольку нам еще так и не стало ясно, будет ли она необходима в ближайшем будущем как плацдарм для наступления на Москву, - сказал Гудериан. – Все эти танковые быстрые броски по пыльным дорогам, а пыль как абразив, так износили двигатели наших, уже не новых танков, что их следует как можно быстрее заменить. Необходимо также новыми машинами компенсировать потери, понесенные нашими танковыми частями.
- Нет, генерал, вы только начали компанию и сразу же просите у меня дать вам новые танки, двигатели, новую технику. Откуда мне все это взять? Наши заводы не успевают ее выпускать. Надо как-то обходиться. А насчет замены новыми двигателями… Не знаю… конечно тысячу двигателей дать не могу, но триста новых я вам обещаю, - сказал он наконец.
- Мой Фюрер, триста новых двигателей на весь восточный фронт? Но это же просто смешная цифра, - воскликнул разочарованно Гудериан.
- Да, да, да! А новых танков вы не получите! Новых танков вы больше не должны получать вообще. Я планирую их всех оставить в Германии и укомплектовать ими новообразуемые соединения, - сказал Гитлер.
- Но, мой Фюрер, - попытался переубедить Гитлера Гудериан, - перед лицом огромного численного превосходства русских в технике мы не можем не уступать им только в том случае, если наши потери в танках будут немедленно возмещены.
- Господин Гудериан,- сказал Гитлер в полемике, - если бы я знал, что та численность русских танков – десять тысяч штук, которую вы приводите в своей книге, верна, то я бы никогда не начал войну.
На этом и закончилось совещание в Новом Борисове. Так главный носитель идеи захвата Москвы «стремителным ударом танковых армий двух групп: группы «Центр» и группы «Север», генерал Гудериан, ни с чем улетал на фронт, в свои войска. Он был не доволен, был просто разочарован решением Гитлера.
Еще до этого совещания адъютант Гитлера, полковник Шмундт, привез ему дубовые листья к Рыцарскому кресту и, воспользовавшись случаем, он обсудил с ним свои планы. Но Гитлер видел перед собою только три основные цели на это время: Ленинград на северо-востоке - «Этот город нужно было захватить любой ценой, - говорил он, - чтобы обеспечить фронту беспрепятственное судоходство по Балтийскому морю и установить безопасный путь для снабжения группы армий «Север» из Швеции»; Москва, как важнейший промышленный центр и Украина на юго-востоке.
Сидя в самолете, Гудериан вспоминал, как тогда Шмундт сказал ему, что Фюрер еще колеблется в принятии окончательных решений по поводу наступления на Украину.
И тогда он, Гейнц Гудериан, стал упрашивать Шмундта повлиять на Гитлера с тем, чтобы тот склонил свое мнение в пользу прямого броска на Москву – сердце России, и отказался от проведения каких бы то ни было других операций, которые будут стоить больших потерь и не будут решающими. Но Шмундт, видно, не сумел повлиять на решения Гитлера.
«Наверное, Гитлер все-таки недопонимает, - подумал Гудериан, - что если мы до зимы не возьмем Москву стремительными ударами танковых войск, мы надолго застрянем в болотах, а затем и в снегах России, и вряд ли оттуда выберемся живыми. И как подтверждение тому факт из Истории: поражение французов и бегство Наполеона из Москвы в 1912 году».
Сидя в самолете, уже в воздухе на обратном пути на фронт, и анализируя свой разговор с Гитлером на совещании в Борисове, Гудериан, не смотря на то, что ему не удалось склонить Гитлера для принятия им решения похода на Москву, все же решил готовиться к наступлению.
Вернувшись в штаб, он узнал, что 9-й армейский корпус отошел с Московского шоссе, так как была опасность прорыва русскими в районе Ермолина на юго-восточном краю котла, и выхода их из окружения.
Рано утром пятого августа, лишь забрезжил рассвет, он поспешил в 7-й армейский корпус и проехал по всей большой, теперь уже опустевшей московской дороге, чтобы лично удостовериться в закрытии всех брешей в южной стороне котла, в который попали отступавшие части русских. На пути ему встретились части 15-й пехотной дивизии, направлявшиеся в Ельню. В штабе после доклада командира дивизии ему удалось выяснить обстановку в этом районе. Но, уже приехав в 17-ю пехотную дивизию, которой командовал генерал-майор Рабинген, и выслушав его доклад, Гудериан узнал от него, что русские, контратаковав, прорвали окружение и, взяв под контроль огромный участок московской дороги, держат его под обстрелом, а танки славного 35-го полка 4-й бронетанковой дивизии фактически позорно отступают.
- Немедленно свяжите меня с командиром 24-го бронетанкового корпуса, - потребовал генерал и, услышав взволнованный голос командира корпуса, приказал ему прекратить отступление, выбить русских с занятых позиций и вновь взять под охрану Московское магистральное шоссе.
Эта дорога была крайне важна для наступающих, так как другие грунтовые дороги были явно не приспособлены для быстрого передвижения по ним немецких танков. Затем он вернулся обратно в 7-й армейский корпус. Здесь командование корпуса уже отдало приказ подавить все попытки русских вырваться из окружения, но он счел, что принятых до сих пор мер было явно недостаточно, и тут же выехал вместе с начальником штаба корпуса, полковником Кребсом в Рославь.
По дороге они встретили роту лейтенанта Краузе 35-го бронетанкового полка, которая, радуясь выходом из боя, направлялась на отдых, хотя сам командир с другой половиной роты еще находился в бою. Здесь было жарко. Русские постоянно контратаковали и не давали им передышки ни на минуту. Бойцы роты имели хороший опыт войны, побывав во многих боях. Вплоть до сегодняшнего утра эта рота успешно отбивала все попытки неприятеля вырваться из окружения, уничтожив при этом немало русских орудий и взяв в плен несколько сотен солдат. Теперь, понесшая большие потери, она, потрепанная и уставшая, отходила на отдых.
Выйдя из машины, он немедленно развернул роту обратно и приказал ей занять свои прежние позиции. Ситуация в связи с прорывом русских сложилась крайне опасная и было не до отдыха. Приехав во 2-й батальон 332-го пехотного полка к мосту через Острик, он спешно по тревоге поднял всю зенитную артиллерию в Рославле и поспешил на передовую. И, как оказалось, вовремя. К мосту через Острик он прибыл одновременно с наступавшими русскими. Их было человек сто и они предприняли попытку захватить мост но их удалось отбросить назад. Это была удача и она была связана именно с его решительными действиями. Не будь его, мост бы взят и взорван русскими, а это грозило в условиях постоянных контратак русских надолго остановить продвижение его танковых частей на Москву.
Таким образом, наведя здесь порядок и предотвратив отступление своих войск, Гудериан возложил ответственность за охрану всех опасных точек вдоль Московского шоссе на генерала Мартинека, командира артиллерии 7-го артиллерийского корпуса, и вернулся в свой штаб. А в штабе он приказал готовиться к наступлению на Москву таким порядком: танковые войска пойдут по правому флангу вдоль Московского шоссе, а пехота – по центру и по левому флангу. Затем наступление по обоим флангам от Спас-Деменска до Вязьмы. Этими действиями он надеялся облегчить продвижение войск Гота на севере, и выйти на финишную прямую для броска на российскую столицу.
В штаб пришло сообщение – просьба Главного командования сухопутных войск направить его танковые дивизии в тыл, чтобы использовать их теперь уже в глубоком тылу его же войск – в Рогачеве на Днепре. Он ответил отказом, еще лелея в своей душе, как когда-то Наполеон, главную свою мечту: скорое наступление, окружение и взятие Москвы. Была бы его воля и твердое решение Гитлера. Ведь почти все обстоятельства предвещали ему большой успех в этой операции. Разведка в этот день донесла ему, и это была правда, что на значительном расстоянии вокруг Рославля противник отсутствует. В направлении Брянска и в южном направлении никаких воинских частей русских не было обнаружено на протяжении 40 километров.
Итак, нужна была лишь твердая воля и решение Гитлера идти, не останавливаясь, на Москву и взять ее. А этого приказа от него и не последовало…
В боях за Рославль его танковые войска захватили 38 000 пленных, 200 танков и столько же орудий русских. И это был уже в высшей степени удовлетворительный успех, его победа на Восточном фронте в России. А до Москвы еще оставалось 300 километров. Его план наступления на Москву через Рославль на Вязьму был отвергнут Гтлером, хотя потом он узнает, что несколько дней спустя Гитлер вроде бы изменил свое мнение и согласился с его планом наступления, но в штабе главного командования не воспользовались этой временной его благосклонностью.
А через несколько дней взгляды Гитлера на ведение военных действий круто изменились в пользу Гудериана. «Эх, если б сейчас ударить!» - думал Гудериан. 13 августа он снова побывал на фронте, на Десне, восточнее Рославля, по обе стороны от шоссе на Москву. Как потом он напишет, «… Мне было тяжело видеть, что мои солдаты, уверенные, что в скором времени им предстоит наступление на столицу России, расписали танки лозунгами «На Москву!». Все солдаты 137-й дивизии только и говорили, что о скором возобновлении наступления на Восток».
14 августа 24-й бронетанковый корпус с успехом завершил боевые действия в районе Кричева. Три дивизии русских были разгромлены, захвачено 16 000 пленных и огромное количество орудий. Все это происходило до того момента пока русскими войсками воевавшими под Ельней не стал командовать герой Советского Союза, генерал армии Жуков. Вот тут-то, как говориться, и «нашла коса на камень». Шагавшие до этого времени с победными маршами войска Вермахта остановились и втянулись в затяжные кровопролитные бои, не сумевшие принести им никаких успехов. Образовалась, так называемая, «ельненская дуга», где они начали нести огромные потери.
Вот поэтому, наверно, Гитлер и сомневался, стоит ли немецким войскам сейчас идти на Москву? Подходил к концу второй месяц лета… и второй месяц войны, и Гитлер, обещавший в кратчайший срок разгромить и уничтожить Красную Армию, захватить Москву и до зимы выйти на берега Волги, начал сомневаться в быстром окончании кампании. Уж слишком ожесточенным было сопротивление советских войск.
Да! Это была совсем не Западная Европа, где их войска проходили парадным маршем, по несколько десятков километров не встречая сопротивления. В Западной Европе войска обороняющихся, после того как немецкие армии своими танковыми клиньями пробивали на стыках фронтов их оборону, прекращали какое бы то ни было разумное сопротивление и сдавались армиями. Здесь же, в России, войска русских даже в полном окружении не бросали оружие, а бились до последнего патрона и, прорываясь из окружения, наносили противнику огромный урон.
Ступив на русскую землю, хваленые немецкие дивизии несли большие потери в живой силе и технике. Только за первые два месяца боев они потеряли около 400 тысяч человек. Растерянность в первые дни войны командного состава советского руководства постепенно проходила, а сопротивление и мастерство их войск начало расти. Быстрым ударом танковых войск Гудериана, как в Западной Европе, советские территории сразу не удалось захватить. А ресурсы для ведения войны в виде хлеба, горюче-смазочных материалов, угля, нефти, железа, никеля и других ископаемых, у Германии быстро истощались. Их нужно было срочно пополнять. Они были на юге: в Украине, на Кавказе и на севере – в Швеции и Финляндии. А на этом пути стоял Киев и Ленинград вместе со своим Балтийским флотом.
- Чтобы взять Москву, надо взять Ленинград и разрушить его полностью, - кричал Гитлер. – Окружить Москву с севера и юга и стереть с лица земли. Чтобы на месте этих городов не осталось ни одной живой души, чтоб нам предстоящей зимой не пришлось еще заботиться и кормить оставшееся там население.
Вот, оказывается, что заставило Гитлера остановить прямое наступление на Москву танковых дивизий Гудериана. В смоленском сражении войска Гудериана хоть и одержали победу, но все же понесли большие потери, а русские отошли и образовали сильную оборону, фронт в виде изогнутой дуги возле города Ельня. Туда командовать этой группой войск и был направлен Сталиным Жуков. А все началось с того, что Жуков, как начальник Генерального Штаба, проанализировав ход боев на Западном направлении в районе недавно созданного Центрального фронта, увидел сразу угрозу прорыва его немцами и решил встретиться со Сталиным, и доложить Верховному Главнокомандующему об этой грозящей опасности.
Как писал сам Жуков, 29 июля он позвонил Сталину, их соединили…
- Товарищ Сталин, у телефона Жуков. Прошу вас принять меня для срочного доклада.
- Приходите, - сказал коротко, немного помедлив, Сталин.
Захватив с собой карту стратегической обстановки, справки о состоянии войск и материально-технических запасов фронтов и центра, Жуков пришел в приемную Сталина. Его встретил Поскребышев. Жуков попросил доложить о нем.
- Садись, - сказал Поскребышев, - приказано подождать Мехлиса.
Через десять минут его пригласили к Сталину.
- Ну, докладывайте, что у вас, - сказал Сталин.
Разложив на столе карты, Жуков подробно доложил обстановку, начиная с Северо-Западного и заканчивая Юго-Западным направлением. Подробно показал расположение войск противника, рассказал о группировках немецких войск и изложил предположительный характер их ближайших действий.
Все это время Сталин слушал его внимательно и молчал. Перестал, как обычно, шагать вдоль кабинета, подошел к столу и наклонился над картой.
Молчавший до этого Мехлис (политический советник Сталина), вдруг резко спросил Жукова:
- Откуда вам известно как будут действовать немецкие войска?
- Мне не известны планы, по которым будут действовать немецкие войска, - ответил Жуков, - но исходя из анализа обстановки, они могут действовать только так, а не иначе. Наши предположения основаны на анализе состояния и дислокации крупных группировок, и, прежде всего, бронетанковых и моторизованных войск.
- Продолжайте доклад, - сказал Сталин.
Жуков продолжил:
- На московском стратегическом направлении немцы в ближайшее время, видимо, не смогут вести крупную наступательную операцию, так как они понесли слишком большие потери. Сейчас у них здесь нет крупных резервов, чтобы пополнить свои армии и обеспечить правый и левый фланги группы армий «Центр».
- На Украине, - продолжил Жуков, - как мы полагаем, основные события могут разыграться где-то в районе Днепропетровска, Кременчуга, куда вышли главные силы бронетанковых войск противника группы армий «Юг».
- Наиболее слабым и опасным участком обороны наших войск является Центральный фронт. Наши 13-я и 21-я армии прикрывающие направление на Унечу-Гомель, очень малочисленны и технически слабы. Немцы могут воспользоваться этим слабым местом и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта, удерживающим район Киева.
- Что вы предлагаете? – спросил Сталин.
- Предлагаю, прежде всего, укрепить Центральный фронт, передав ему не менее трех армий, усиленных артиллерией… Поставить во главе фронта опытного и энергичного командующего. Конкретно предлагаю Н.Ф. Ватутина.
- Вы что же, - спросил удивленно Сталин, - считаете возможным ослабить направление на Москву?
- Нет, не считаю, - ответил Жуков. – Но противник, по моему мнению, здесь пока вперед не двинется, а через двенадцать-пятнадцать дней мы сможем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми боеспособных дивизий, в том числе одну танковую. Такая группа войск не ослабит, а усилит московское направление.
- А Дальний Восток отдадим японцам? – съязвил Мехлис.
Жуков ему не ответил, а продолжал далее:
- Юго-Западный фронт уже сейчас необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго-Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий. Они будут нашим кулаком и действовать по обстановке.
- А как же Киев? – глядя в упор на Жукова, спросил Сталин.
Жуков понимал, что сейчас скажет слова, которые будут очень неприятны Сталину, но эти слова ему нужно было говорить. Потому что это было единственно правильное решение в ситуации, в которой оказались войска под Киевом, и как военный советник и начальник Генерального Штаба он должен, и обязан был говорить это Сталину.
- Киев придется оставить, - твердо и решительно сказал Жуков.
Наступила гнетущая тишина… Сталин. Молчал. Чуть приостановившись, Жуков продолжил:
- На Западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации ельнинского выступа фронта противника. Ельнинский плацдарм гитлеровцы могут позднее использовать для наступления на Москву.
- Какие там еще контрудары, что за чепуха! – вскипел Сталин и вдруг, распаляясь, гневно бросил:
- Как вы могли додуматься до такого, сдать врагу Киев?
Услышав такие слова, Жуков не мог сдержаться. Эти слова, сказанные ему грубо, его задели.
Вспылив, он ответил:
- Если вы считаете, что я, как начальник Генерального Штаба, способен только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального Штаба и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользы Родине.
По характеру Георгий Константинович тоже был крутым человеком и говорил прямо и открыто.
Наступила тягостная пауза. Сталин был хоть и крутой, и грубый, но уважал смелых и таких же как он упрямых людей.
- Вы не горячитесь, - сказал, немного успокоившись, Сталин. – А впрочем… если вы так ставите вопрос, мы сможем и без вас обойтись.
- Я человек военный и готов выполнить любое решение Ставки, но имею твердую точку зрения на обстановку и способы ведения войны, убежден в ее правильности, и доложил так как думаю сам и Генеральный Штаб.
Сталин стоял и не перебивал его, гнев у него уже прошел. После того как Жуков высказался, он спокойно сказал:
- Идите, работайте, мы вас вызовем…
Собрав со стола свои карты, с тяжелым чувством в душе, Жуков вышел из кабинета Сталина. В голове вертелась лишь одна мысль: что будет дальше? С таким чувством, разжалованный, он и вернулся в штаб.
А через полчаса раздался звонок – его снова пригласили к Верховному.
Сталин встретил его спокойно, по-деловому:
- Вот что, - сказал он, - мы тут посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального Штаба. На это место назначили Шапошникова. Правда, у него со здоровьем не все в порядке, но ничего, мы ему поможем. А вас используем на практической работе. У вас большой опыт командования войсками в боевой обстановке. В действующей армии вы принесете несомненную пользу. Разумеется, вы останетесь заместителем наркома обороны и членом Ставки.
У Жукова отлегло от сердца.
- Куда прикажете мне отправиться? – спросил он.
- А куда бы вы хотели? – задал ему вопрос Сталин.
- Могу выполнять любую работу. Могу командовать дивизией, корпусом, армией, фронтом, - отчеканил Жуков.
- Не горячитесь, не горячитесь, - спокойно сказал Сталин. – Вы вот тут докладывали об организации операции под Ельней. Ну вот и возьмитесь лично за это дело. И, чуть помедлив, добавил:
- Действие резервных армий на Ржевско-Вяземской линии обороны надо объединить. Мы назначим вас командующим Резервным фронтом. Когда вы можете выехать?
- Через час, - ответил Жуков.
- Хорошо! Шапошников скоро прибудет в Генштаб. Сдайте ему дела и выезжайте.
- Разрешите отбыть! – отчеканил Жуков.
- Садитесь и выпейте с нами чаю, - уже улыбаясь, сказал Сталин, - мы еще кое о чем поговорим.
Они сели за стол пить чай, но разговор, после всего высказанного как-то уже не получался. Так и расстались, не поговорив…
На следующий день приказом Ставки Жуков был назначен командующим Резервным фронтом не ельненской линии обороны. В Генштаб приехал Шапошников, и после сдачи ему всех обязанностей начальника Генерального штаба, Жуков выехал в район Гжатска, где располагался в то время штаб Резервного фронта.
Так и стал он командующим Резервным фронтом, противостоящим отборным, хоть и потрепанным, войскам Гудериана. И слава Богу! Он дал немцам такой бой, после которого у них уже пропала на некоторое время охота сразу же захватить Москву. Не знаю, может быть такое сравнение слишком уж неимоверное, но есть икона, на которой Святой воин Георгий Победоносец убивает копьем змия – олицетворение военной силы дьявола. Так же не случайно, наверное, совпало имя у Жукова – Георгий, с именем Святого воина Победоносца. Возможно, под именем и в лице Жукова Бог послал нам силу и искусство Святого Георгия Победоносца, победившего дьявола.
Именно в это время под Ельней и был пробит щит непобедимого змея Гитлера копьем, вернее войсками и искусством командования еще мало известного тогда миру Георгия Жукова. Именно с Ельни и начался счет наших побед в этой тяжелой войне с Германией. Жуков показал и научил на своем примере всех командиров Красной Армии, как нужно умно и умело командовать войсками: везде должна быть точность, расчет и разведка, а также подготовка и четкое взаимодействие всех родов войск во время боя. Вот так! А не «ура» и «авось» в лобовую атаку, как бывало раньше воевали командиры-кавалеристы. Только так можно было побеждать эту хитрую и коварную гадину – фашизм.
Подготовка ельненской операции велась скрытно, ночью. Передислокация войск Жуковым осуществлялась в полной темноте под залпы артиллерийского и минометного огня, чтоб немец не заподозрил никакого движения со стороны наших войск. За несколько дней до этого, силами военной дивизионной и полковой разведки были исследованы, нанесены на карты и проанализированы каждый метр обороняемой территории. Все наиболее крупные и важные огневые точки врага, железобетонные инженерные сооружения, приспособленные для долговременной обороны: дзоты и доты.
Благодаря этим мерам разведки, командование и штаб фронта Жукова имели полное представление об обороне противника: его огневой мощи и инженерных системах. Готовя наступательные действия под Ельней, Жуков как член Ставки и заместитель наркома обороны, беспокоился и охватывал своим вниманием всю линию обороны: от Балтики до Крыма. Но особенно его беспокоил слабый, недавно созданный и состоящий из двух армий Центральный фронт под Рогачевом и Жлобином, который левым флангом примыкал к Юго-Западному фронту, оборонявшему Киев и которым командовал герой Советского Союза, генерал-полковник Кирпонос.
А поэтому, проанализировав общую стратегическую обстановку и характер действий противника на западном направлении, он вновь утвердился в правильности своего прогноза, изложенного в докладе Сталину 29 июля. Он вновь высказал Верховному Главнокомандующему свои прежние предположения о том, что немцы, остановленные под Ельней, перегруппируют свои войска и ударят в ближайшее время во фланг и тыл Центрального и Юго-Западного фронтов.
Что утвердило его в этом? Накануне, от захваченных разведкой пленных, были получены сведения, что наступавшие до этого времени войска группы армий «Центр» на московском направлении переходят к временной обороне. Этот неожиданный переход к обороне сам по себе был фактом не обычным и очень важным. Впервые за все месяцы наступательных действий на стратегическом направлении, немцы перешли к обороне. С чего бы это? А это подтверждало лишь то, что немцы перебрасывали свои главные силы для удара и наступления в каком-то другом месте. А где? Это было уже ясно: Центральный фронт – Украина – Киев.
19 августа Жуков шлет Сталину телеграмму следующего содержания:
«Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на пути к Москве, имея на своих флангах наш Центральный фронт и великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов.
Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов – Конотоп – Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего – главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс…
Для срыва этого намерения гитлеровского командования, считаю целесообразным по возможности быстрее создать крупную группировку наших войск в районе Глухов – Чернигов – Конотоп, чтобы ее силами нанести удар во фланг противника, как только он станет приводить в исполнение свой замысел. В состав ударной группировки предлагаю включить 10 стрелковых дивизий, 3-4 кавалерийские дивизии, не менее тысячи танков и 400-500 самолетов. Их можно выделить за счет Дальнего Востока, сил Московской зоны обороны и ПВО, а также внутренних округов».
В тот же день он получил ответную телеграмму Ставки Верховного Главнокомандующего:
«Ваши соображения насчет вероятного продвижения немцев в сторону Чернигов – Конотоп – Прилуки, считаем правильными. Продвижение немцев… будет означать обход нашей киевской группы с восточного берега Днепра и окружение наших 3-й и 21-й армий. В предвидении такого нежелательного казуса и для его предупреждения создан Брянский фронт во главе с Еременко. Принимаются и другие меры, о которых сообщим особо. Надеемся пресечь продвижение немцев. Сталин. Шапошников».
Получив ответ на свою телеграмму, Жуков немного успокоился, но серьезные опасения за судьбу Центрального и Юго-Западного фронтов не покидали его, и дня через два он вновь позвонил начальнику Генерального Штаба Борису Михайловичу Шапошникову, чтобы узнать, какие конкретные меры принимает Верховное Главнокомандование для противодействия маневру танковой группы Гудериана и войск правого крыла группы армий «Центр».
Шапошников сказал, что Верховный разрешил отвести части войск правого крыла Юго-Западного фронта на восточный Берег Днепра. Киевская же группировка наших войск оставалась на месте и должна была защищать подступы к Киеву. Киев же решили удерживать до последней возможности.
- А лично я считаю, - продолжил Шапошников, - что формируемый Брянский фронт не сможет предотвратить возможный удар центральной группировки противника. Хотя генерал-лейтенант Еременко в разговоре со Сталиным обещал разгромить противника, действующего против Центрального фронта, и не допустить его выхода во фланг и тыл Юго-Западного фронта.
Жуков только скривился, услышав эту самоуверенную фразу генерала Еременко. Он-то уже знал, что собой представляют в боевом отношении войска создаваемого в спешке Брянского фронта. Жуков вновь позвонил по ВЧ Верховному Главнокомандующему И.В. Сталину о необходимости быстрейшего отвода всех войск правого крыла Юго-Западного фронта на восточный берег Днепра. Но Сталин его не послушал:
- Я тут посоветовался с Никитой Сергеевичем Хрущевым и Михаилом Петровичем Кирпоносом, и они убедили меня, что Киев ни при каких обстоятельствах оставлять не следует. Да я и сам убежден в том, - сказал Сталин, - что противник если и не будет разбит Брянским фронтом, то, во всяком случае, будет задержан им.
Время показало, что Сталин, понадеявшись на Хрущева, Еременко и Кирпоноса сильно ошибался. Войско Кирпоноса под Киевом попало в настоящий «мешок» - котел, из которого впоследствии не смогло выйти. Жуков долго переживал и сожалел о случившемся, о том, что не смог переубедить Верховного в отступлении под Киевом. У себя же под Ельней он очень тщательно готовил первую свою наступательную операцию, которая вскоре вылилась в настоящую и довольно крупную победу русских войск над войсками фашистской Германии после начала боевых действий в Великой Отечественной войне. Когда подготовка к операции под Ельней была закончена, а это свершилось в конце августа месяца, на фронт пришла директива Ставки. В ней говорилось:
«… Войскам Резервного фронта, продолжая укреплять главными силами объединительную полосу на рубеже Осташково – Селижарово – Оленино – р. Днепр (западнее Вязьмы) – Спас-Деменск – Киров, 30 августа левофланговыми 24-й и 43-й армиями перейти в наступление с задачами: разгромить ельнинскую группировку противника, овладеть Ельней и, нанося в дальнейшем удары в направлениях Починок и Рославль, к 8 сентября 1941 года выйти на фронт Долгие Нивы – Хиславичи – Петровичи…».
Это как раз соответствовало тому, о чем Жуков до этого докладывал Верховному Главнокомандующему. Ему было известно, что главные силы 2-й танковой группы Гудериана уже двинулись на юг, а в глубине немецкой обороны не было крупных подвижных резервов – об этом доложила разведка…
На рассвете 30 августа после непродолжительной артиллерийской подготовки, войска Резервного фронта перешли в решительное наступление. Главный удар наносила 24-я армия, которой командовал генерал-майор К.И. Ракутин. Ее части наступали на Ельню с северо-востока. Им навстречу с юго-востока двигались несколько соединений 43-й армии.
А, тем временем, главные силы 2-й танковой группы Гудериана шли на Конотоп… Немецкое командование приступило к выполнению плана по окружению и ликвидации киевской группировки под командованием генерал-полковника Кирпоноса.
Сражение на Ельнинской дуге было очень тяжелым для обеих сторон. Противник ожесточенно сопротивлялся. Он вел по наступающим дивизиям русских войск хорошо организованный плотный артиллерийский и минометный огонь. После стольких побед, он не хотел отступать…
Майор Зарубин, вместе с остатками особого охранного полка войск НКВД, в который входило и подразделение лейтенанта Подлужного, отступили в сторону Псков – Великие Луки – Нелидово – Ржев, и после нескольких дней ожесточенных боев и отступления оказались на Ельнинской дуге. Все они были живы - здоровы и несмотря на накопившуюся за это время усталость рвались в бой. После их отступления к Ельне, как ни странно, майора Зарубина назначили начальником дивизионной разведки, а затем, с присвоением звания подполковника, начальником дивизионной и контрразведки. И подразделение старшего лейтенанта Подлужного, как особо отличившееся, было у него на примете. Из него-то он и создал группу полковой разведки, в которую вошли все те же знакомые ребята: Пятов, Пилипенко, Сокальский, Дутов, Еременко и Ганин.
Теперь это были уже не те неуклюжие неоперившиеся юные солдатики, защищавшие мост под Псковом, а настоящие воины, бойцы, закаленные в пламени тяжелых сражений. Они были теми разведчиками, которые обеспечили штаб фронта и генерала Жукова точными данными о том, что в тылу у немцев резервных войск нет, а танки Гудериана срочно снимаются с Московского направления и перебрасываются на юг, в сторону Киева.
Несмотря на тяжесть и суматоху боев под Ельней, подразделение Подлужного было выделено в отдельную от других войск группу и жило своей жизнью. Оно укреплялось, подготавливалось и училось. К группе подключили еще пару опытных разведчиков, Машина и Ассова, которые уже прославились в разного рода операциях, таких как переход через линию фронта и доставка в штаб ценного «языка». К тому же, Ассов был мастером рукопашного боя, а Машин точен и ловок как кошка, и мог незаметно подкрасться и снять любого человека. Нож, как карты, он метал изумительно. У него был дар предчувствия. Подразделение училось тактике действий и скрытности передвижений в тылу врага, поэтому им приходилось упражняться и выполнять много всякой иной физической работы, такой как, например, бег, упражнение на выносливость, преодоление водных препятствий, в том числе и болот, что очень уж не нравилось Бонапарту Пятову.
Ради конспирации разведчики общались между собой, не называя своих фамилий, откликались только на прозвища, а сигналы о действии давали бесшумными знаками. Согласно этому договору, Пятов был Пятка, Пилипенко – Филипп, Райзман – Роза, Сокальский – Сокол, а Машин, Ассов, Дутов, Еременко и Ганин – Машка, Асс, Пузырь, Ерема и Ганя.
Что можно было сказать об их характеристике? Машин с Ассовым нам уже знакомы, Пятов и Пилипенко тоже, а вот Сокальский был тип особенный: интеллигентный, грамотный, настоящий ученый, философ – теософист, почерпнувший эзотерические знания будучи студентом Варшавского университета. Однажды на отдыхе Машин с Сокальским завели интересный разговор о смысле жизни, об увлечениях картами, фокусами и предугадывании будущих событий.
- Вот ты, Сергеич, философ и ученый, скажи как мне: есть ли он все же, этот невидимый потусторонний мир или нет? – спросил Машин Сокальского.
- Да, есть, - ответил Сокальский. – Да ты и сам угадываешь, ощущаешь его подсказки. И уже многим сейчас стало ясно, что весь этот вещественный мир строится из божественной энергии, которая является основой и носителем различной информации, например, для построения какого-нибудь задуманного Богом образа. Для нас, людей, это «что-то» неизвестное. А планом и зародышем этого «чего-то неизвестного» является идея.
- Друзья мои! Вот посудите сами, - продолжил Сокальский, обращаясь к собравшимся вокруг него бойцам, – откуда появляются идеи? Идея сделать так и не иначе, смекалка, различные предсказания, сны-подсказки, когда ты долго бьешься над каким-нибудь важным для себя вопросом. Это божественная информация, которая дается только хорошим специалистам и после долгого упорного труда и «потения». Бог не любит давать «перлы» неверам и незнайкам, он не поддерживает праздно шатающихся повес. Это только Сатана этим занимается, поскольку его агенты всегда находятся вокруг и рядом с человеком. Они живятся его энергией чрезмерных страстей. Такие люди сразу же попадают на учет к Сатане.
- Ты имеешь в виду меня и мои фокусы с картами? - улыбнулся Машин.
- Нет, нет, - воскликнул Сокальский. – Ты пока у них как птенчик и не переступил этот порог – черту. Вот когда ты этими фокусами начнешь зарабатывать деньги, вот тогда и возьмут тебя на учет. Ведь деньги и особенно золото и украшения – это те медали и награды, которыми Сатана рассчитывается со своими жертвами на пути падения их морали.
- Ты сейчас опять скажешь, что я снова начал читать тебе свою «излюбленную лекцию»? Так ведь, Андрей? – остановился Сокальский.
- Да ладно, ладно, Док, чеши дальше, - посмотрел на него Машин. – Мне нравится, как ты это делаешь.
- Ну, так вот, насчет идеи, - продолжил Сокальский. – Она или верна, или частично верна. То есть, каждая идея, даже самая верная на данный момент, не совсем совершенна – она имеет какую-то точку изъяна или предел новизны, то есть, точность ее имеет определенные границы. Вещь, созданная по этой идее растет и развивается, пока точка изъяна идеи не превращается в ее путы и кандалы, которые не дают ей дальше двигаться. Пока она была мала, молода и светла, и все в ней работало по плану, она получала много энергии и информации. А после того, как она, утратив актуальность, обросла некоторыми ненужными соединениями – она грузнет. В ней вырастает и начинает мешать тот изъян, та маленькая неточность, которая была несущественной на то время и компенсировалась большой энергией свежести. Поэтому идет перерасход энергии, запрограммированной Богом по плану на эту вещь. Естественно, энергии для ее существования уже не хватает, она стареет и не может конкурировать с другими новыми идеями. Она останавливается в своем развитии и распадается. А ее отдельные части идут на построение новых идей – более совершенных. Это закон. Весь наш мир построен на идее «жертвенности» и приоритете новизны (новой информации). Рост и обновление новыми идеями идет за счет распада других, старых, отживших и остановившихся в росте объединений, или устаревших идей.
- Вот те на, - сказал Машин, - по-твоему выходит, что какой-то там немец почти с такой же идеей жизни как у меня, в бою выстрелит и ранит меня, значит его идея жизни была совершеннее чем моя, что ли?
- В какой-то степени да! Но не надо так уж слишком упрощать логику существования разных вещей. Ты забыл, наверное, о том, что я говорил раньше, что идеи растут и совершенствуются, если они верные, ведь так? И останавливаются, и обрастают ненужными соединениями, если они с изъяном, то есть менее совершенные. Если это так, то значит ты что-то не доработал в своем воинском мастерстве, раз немец тебя опередил…
Кроме того, не надо забывать, что Земля – это мир испытаний и доказательств верности души Богу. Ведь на Землю же был сослан Богом взбунтовавшийся против его законов гармонии Лучезарный его ангел Люцифер, превратившийся потом в Сатану. А для чего? Для того, чтобы он поэкспериментировал, подумал, поразмышлял, вернулся назад к Богу, а он не вернулся и установил здесь закон жестокости и соблазнов. Так что, жертвенность здесь доведена до предела: Земля жертвует своими силами – теплом и соками, дает энергию для роста растений, растения растут и, вырастая, жертвуют собой ради жизни вышестоящих существ – животных, которые, рождаясь и поедая растения, жертвуют себя в борьбе за существование хищникам и человеку.
На боли и жертве строится в нашем мире вся земная жизнь. Мы всю жизнь идем, спешим и ищем каждый свою правду и истину. Кто сильней – тот и устанавливает свою правду (закон лидерства Сатаны), считая, что раз он сильный, значит, он достиг совершенства в понимании и осуществлении божественных идей, а остальные – это ничтожества и должны ему покоряться, отдавать ему свою энергию и жертвовать собою. Об этом говорит вся История Земли, идут постоянные войны и революции, об этом толкуют и все учения религий.
Все наши святые – посланники Бога, были посланы сюда на Землю для того, чтобы доказать неопытным душам, поселенным сюда для испытаний на верность, неправильность учения Сатаны, построенного на сплошной силе. Они принесли себя в жертву, чтобы открыть людям глаза, научить их видеть и добывать при помощи труда, добра, любви и творчества эту истину постоянного совершенствования и достижения божественной гармонии. Идет борьба за души людей и Сатана здесь действует методом соблазнов и предательства. Поэтому, существа, рожденные на Земле, а вернее их души, подлежат испытанию и проверке: какого рода их наклонности или кому они будут служить – Богу или падшему ангелу? А понятие и обретение правильности своего пути каждым живущим на Земле ощущается только через боль и утрату чего-то ему очень близкого и дорогого, то есть через жертву. Лишь в этом случае, бесшабашный и праздно живущий человек начинает думать и понимать, что он сделал что-то не так, то есть жил не по божьи, за что и расплачивается…
- Ну, а как жить по божьи-то? – заинтересованно спросил у Сокальского Еременко.
- Надо учиться делать добро, жить, не только беря, но и отдавая, трудиться и накапливать знания – расширять свой научный кругозор, то есть расширять и увеличивать угол своего сознания или картину ясного видения жизни. Не почивать во сне неведения и невежества.
- Божественная Идея, - продолжил далее Сокальский, - изюминка плана сотворения мира совершенна: она основана на гармонии и порядке, на постоянном изменении и обновлении мира при помощи творчества. Здесь все детали и элементы четко и точно подогнаны друг к другу. Такой точности никто не может достичь, кроме Бога, даже его бывший лучший ангел – Люцифер. Ну, а наши людские идеи познания ложны или частично ложны, то есть они всегда с некоторым изъяном – недомыслием. В этом замешан сам бунтующий или падший ангел, несогласный с божественной идеей гармонии и эволюции мира.
Как говорят предания, он сослан Богом сюда на Землю. Здесь ему отданы некоторые места и уровни для его экспериментов и лишь здесь находится лаборатория всех испытаний души на верность Богу или падшему ангелу.
Скажем так для более четкого понятия, Сатана – он, как и Бог, невидим, и если Бог – это Любовь, жизнь и порядок, щедрость и доброта, то Сатана – это чрезмерная страсть, взрыв чувств, жестокость, соблазн и разрушение, то есть, нерациональное использование всех энергий, выделенных Богом для разных целей. Он суживает и гасит четкость сознания у человека, заставляя его сознание частично спать или находиться в неактивном состоянии. Если идеи – крупицы истинного знания и мелькают у нас в голове, как мысли или информация, приходящая к нам из Небесного банка данных, когда мы что-то ищем или творим во время вдохновения, или хотим для себя что-то познать, то, гася чувствительность и ясность нашего сознания, Сатана добивается того, чтобы мы до конца не понимали их значение. Чтоб мы находились в забытьи, полусонные, не включая полного сознания, то есть были в некотором неведении. А он потом с неудачников с разваливающимися ложными, то есть, неправильно усвоенными идеями собирает дань – выкачивает энергию. Раз человек несовершенен и неточны все принятые его сознанием идеи, значит мозг его не работает на полную мощность, его каналы частично заблокированы, чтобы он там, не осознавая, чего-нибудь такого не натворил.
Для того человеку, родившемуся на Земле, и даются сознание, вера, религия и творчество: учеба, знание и опыт, основанный на практике земного существования (то есть, душа на Земле должна постоянно трудиться, получать информацию и совершенствование, только тогда ей будет комфортно и интересно жить на Земле).
А все неверы, разрушители, атеисты и нигилисты, в том числе революционеры, «вершители судеб» - люди сильного порыва, являются носителями ложных идей Сатаны, а значит, его слугами и исполнителями. Они повторяют его путь предательства и ухода от Бога. Прегрешения наши и страсти – это прорыв Сатаной блокировок энергий мозга человека. Хоть Сатана может быть и не присутствует порой возле каждого человека, но его слуги всегда находятся рядом: грешные мысли и соблазны – это и есть знак их присутствия. Это как путь с препятствиями в тумане и в неясную погоду. Пока ты достучишься до Бога сквозь туман и свой панцирь неверия, а препятствия, то есть слуги дьявола уже здесь! Вот они и валят тебя…
И творим мы, не ведая, в порывах страсти постоянно попадаясь на соблазнах Сатаны. Поэтому только чем-то жертвуя, например, своим временем отдыха, своими усилиями мы получаем настоящие блага от Бога. Быстрое обогащение, в том числе, и от любой игры – это от Сатаны. Это нас заманивают. Концентрация внимания над идеей и усилия в одном направлении всегда создают человеку путь движения и роста в нужном для него направлении.
А соблазненный или разгневанный человек, становясь «болваном» и «невеждой», может натворить очень много бед. «Не ведают, что творят»,- сказано в Библии именно об этих людях. А вера и жертвенность являются доказательством служению именно той или иной определенной идее. Человеку, как и любому другому существу на Земле, постоянно нужна энергия и новая информация. Без этого он не может расти и развиваться. Информация – это новая измененная энергия, поднимающая получающее ее существо на более высокую ступень развития. А интерес – это удивление, тяга к чему-то неведомому, может быть, к божественному совершенству, вызванная новой информацией. Это и есть источник долгой жизни! Человек должен постоянно удивляться и радоваться всему новому, увиденному и услышанному в этом мире. Есть даже некоторая шкала, по которой можно определить, на какой высоте развития сознания находится человек.
- Ну, и что это за шкала? – спросил Машин. – И на какой ступени развития нахожусь, например, я? – спросил он, усмехаясь.
- Да ты, Андрей, наверно, уже до самой вершины дополз, - крикнул кто-то ему под смех всех присутствующих.
- Нет, нет, не обязательно, - ответил Сокальский и, сделав маленькую паузу, сказал:
- Например, если кто-то удивляется и радуется понятному и увиденному каждую секунду, то этот человек не в норме – это блаженный. Если он смотрит, видит, удивляется и радуется, допустим, не все время, а каждые пять минут – у него молодое, чувствительное к информации сердце поэта. Если он видит, удивляется, размышляет и радуется чему-то каждый час или довольно долгое время, то это уже умный человек, творец, писатель, ученый – открыватель, мыслитель высшей категории. Эта категория творцов и открывателей и является светочем нашей культуры, двигающей вперед всю нашу цивилизацию.
- Не может быть! – вдруг скептически произнес Пятов. – А я-то думал, что все наши вещи сами собой родились.
- Нет, - сказал Сокальский, - их сделали умные люди, осененные новыми идеями. Потому что только такие чувствительные и сознательные люди могут увидеть, удивиться, объяснить, написать или создать что-то новое, неизвестное пока другим людям. Все остальные ходят, спят в своем повседневном бытовом тумане. Всему свое время, всему свое место – вот как должна работать рационально используемая энергия Бога. Все должно рождаться, постепенно расти и распределяться по закону Гармонии. И не надо спешить и совершать никаких революций, если все делается в свое время. А изменения по закону эволюции происходят каждую секунду, революции же происходят от застоя и устаревания прежних идей. Тогда, обезумев, все бросаются в крайности. А ведь безумие и спешка – это методы воздействия сатаны. Войны – это тоже идеи сатаны. А все революции – это и есть войны, то есть насилие. Девиз каждой войны: опережая противника, бери, разрушай, покоряй и властвуй – пользуйся чужим богатством, то есть дармовой энергией, созданной чужим творчеством.
Вот, говорят, «победителей не судят», но смотря каких победителей – захватчиков или освободителей? Судят и еще как судят. Судит сама жизнь. Получая дармовую энергию, захватчик не трудится, не создает для своей души ничего нового, полезного, теряет интерес без творчества и постепенно загнивает и разрушается. Нет новых идей, веяний времени, нет интереса ко всему происходящему. Ему кажется, что он всего достиг. А достиг он под действием своей гордыни вершины самообольщения и разложения. Вот к чему ведут идеи порабощения, революций и войн, разжигаемых сатаной. Зависть, разврат, разбой и разрушение – вот откуда он постоянно должен черпать свою энергию. И это ему нужно делать постоянно, иначе его сила и власть быстро ослабеет и рухнет.
Во дворе на выходе раздалась команда дневального:
- Внимание! Прибыл командир взвода. Встать! Смирно!
- Вольно, вольно, отдыхайте, товарищи, - сказал Подлужный, входя в помещение. – Старший сержант Пилипенко, ко мне!
- Старший сержант Пилипенко прибыл по вашему приказанию!
- Давай сейчас, Пилипенко, мы с тобой и лейтенантом Луниным решим, кого нам сегодня ночью лучше послать в тыл к немцам, - сказал Подлужный...
Место, где расположились разведчики, находилось в нескольких километрах от передовой, в лесной зоне, закрытой от посторонних глаз кустами и деревьями лесничьей усадьбы, состоящей из жилого дома и охотничьего хозяйства с двориком, сеновалом и конюшней. Здесь жил лесник Григорий Игнатьевич Яншин со своей женой Авдотьей Петровной и дочкой Анастасией.
Разведчиков, расквартированных в его усадьбе было всего около двадцати человек и занимали они охотничью пристройку и сарай с сеновалом. А их командир взвода, старший лейтенант Игорь Владимирович Подлужный и его заместитель, младший лейтенант Аркадий Лунин, разместились в отдельной комнатке у лесничего.
- Поступил приказ: подобрать группу из восьми человек и направить за линию фронта, разведать оборону противника, то есть, сходить к немцам в тыл, и привести «языка».
- Аркадий, - обратился Подлужный к лейтенанту Лунину, - отбери с Пилипенко для поиска группу из семи человек, самых надежных… Группу с Пилипенко в тыл врага сегодня ночью поведешь, лейтенант, ты. Это очень важное задание штаба армии, очень важное, - повторил он.
- И оно должно быть выполнено. Все ясно? – добавил он, обращаясь к Пилипенко и Лунину. - В бой с немцами не вступать, только наблюдение, добыча сведений, захват карт противника или языка, и возвращение домой.
- Я предлагаю взять на задание Машина, Ассова, Еременко, Дутова и Сокальского, - сказал он.
- А Пятова? – спросил Пилипенко. – Вместо Сокальского может лучше взять Пятова? Сокальский интеллигент и ученый. Ему не за языками к немцам ходить, а краще лекции в университете читать. А Пятов, той о-го-го! Наполеон Бонапарт! Він любить реальні дії і дуже хоче отличиться – настоящий Наполеон Бонапарт-пятый!
Подлужный улыбнулся.
- А эта его любовь к наградам и готовность выслужиться не навредит вам? – спросил он. – Ведь где нужно он может и сорваться, поспешить ради награды и «завалит» вам все дело.
- Ні, П’ятов не такий, він справжній боєць, хоча з викрутасами. І це, мабуть, йде від його прізвиська: Боня – Бонапарт, тобто Наполеон – імператор! – усмехнулся Пилипенко.
- Ох, Пилипенко, какие все у нас тут во взводе интересные личности собрались: император, философ, маг-фокусник – просто цирк какой-то, - пошутил Лунин.
- А Ганина, товаришу лейтенант, хіба ви забули? – сказал Пилипенко. – Він же вірши дівчатам пише, Насте, дочке лесничего, например, настоящий поэт!
- Ну, вот тебе, не хватало нам здесь еще и поэтов с Ромео и Джульеттой, - сказал, улыбаясь, Подлужный. Потом, посерьезнев, добавил:
- Пусть идет! В общем, готовьте, сержант, ваших людей на задание! Часов в шесть к нам приедет подполковник Зарубин. А сейчас отпускайте личный состав. До этого времени пусть отдыхают.
- Есть! – сказал Пилипенко – Готовиться и отдыхать. И, обращаясь к солдатам, скомандовал:
- Взвод, стройся! Равняйсь! Смирно! Слухай мою команду! Сегодня группа из семи человек будет направлена на поиск в глубокий тыл врага. Нам дано задание взять языка. Ассов, Дутов, Ганин, Пятов и Машин, выйти из строя! Ночью, в двадцять четыре часа вы отправляетесь на задание. Приведите себя в порядок. Товарищ старший лейтенант, вам слово, - повернулся он к Подлужному.
- Товарищи бойцы, - продолжил Подлужный, - в восемнадцать часов всем быть здесь на построении – задание очень важное. Отнеситесь к этому серьезно. А теперь скажу тем, кто идет на задание. Вашу группу мы решили усилить, и в тыл врага вместе с вами пойдут старший сержант Пилипенко и лейтенант Лунин. Командует группой лейтенант Лунин. Желаю успеха! У меня все – отдыхайте! Старшине на хранение сдать все ваши награды, документы и личные письма, - закончил свое обращение Подлужный. – Пилипенко, командуй!
- До семнадцати – отдых! А сейчас – разойтись! – скомандовал Пилипенко.
«Отдых? Кому нужен этот отдых! – думал Сергей Ганин, самый молодой из бойцов разведвзвода Подлужного. – День-то какой, красота вокруг какая! Как только люди этого не замечают…».
«Спать днем? Это же надо! Кто это придумал? – размышлял он. – Так ведь можно все в жизни проспать. И счастье, и удачу… А потом удивляться: зачем на свет родился и для чего?».
Сам же Серега Ганин родился на свет в Сибири, на Алтае, и прожил еще совсем не много, всего лишь каких-то двадцать лет. И как мечтательный юноша был полон сил и оптимизма. Поэтому и писал стихи в лирическом тоне, немного подражая Есенину.
Причиною тому была юная Настя – дочь лесничего. Ей-то он и посвящал свои яркие чувственные опусы. Встретясь сегодня с Настей, он в порыве чувственности вдруг выпалил:
- О, милая, как я печалюсь, о, милая, как я тоскую – мне хочется тебя увидеть весеннюю и голубую…
- Ты что, Сережа, такую как Мавка или как привидение? – засмеялась Настя. – Я не хочу быть такой… Ты это сам все придумал? – спросила она его немного погодя.
- Нет, это не я, это все Игорь Северянин сочинил, - улыбнулся Ганин. – У меня немного по-другому…
- Ну почитай мне свои стихи, - сказал Настя.
- Хорошо, - согласился он, - слушай!
Над полями серебряный вечер
Звезды гасит в закатном огне,
И, мечтая о будущей встрече,
Ты придешь на свиданье ко мне.
Вдоль дорожек березки родные
Будут, нас обнимая, встречать.
Вечера на Алтае такие:
Не забыть, не уснуть, а кричать…
- И все? Этого мне мало, - засмеялась Настя, - а что дальше?
- А дальше все больше и больше, - усмехнулся Сергей.
Вечера на Алтае такие…
Будь хоть в сумерки ль, в сон при Луне.
Звуки дальней гармошки лихие
Душу ранят страданьями мне.
Обниму я тебя, расцелую
И пошлю сердца искру устам,
И шепну, что теперь вот такую
Я тебя никому не отдам!
- Ох, Сережа, не шути, меня аж в жар бросило от твоих слов, - сказала Настя. – Ведь ты же это написал какой-то девушке. Наверно, своей любимой?
- Нет, Настя, нет, как вы все девчата не понимаете, что поэт всегда пишет, только обращаясь к своей мечте, к воображаемой девушке. А о реальных людях и разных там вещах пишут только писатели и журналисты, причем писатели пишут о прошлом, а журналисты о настоящем. Настоящие же стихи – это «крик, это зов, это жаркая песня души»! Они пишутся только под воздействием чувств. Слова стихов, написанные без чувств и переживаний, сухи, глухи и безжизненны, как высохшие кости или кожа старых барабанов – они скрипят, стучат, но не воздействуют на души читающих. Душа чтит лишь «сердца пламенную песнь» - ее не обманешь! От настоящих «слов души» люди смеются, плачут, страдают, от них волосы встают дыбом, - сказал Сергей.
- Я тебя поняла, Сережа. Когда влюбляешься и мечтаешь, ты создаешь образ не реальной любимой девушки, а той которую вообразила и ждет твоя душа. И этот образ всегда идеальный для тебя. Хотя в жизни это не совсем соответствует действительности. Поэтому-то, любовь и уходит, когда спадают «шоры» с глаз. И душа не находит этого своего идеала.
- Истинно, Настя, я пишу о девушке своей мечты, которую хочу встретить, - расчувствовался Ганин. – И вообще, если бы поэты писали все о реалиях, а не о мечтах и образах, которые они заложили в свои стихи, то им бы и десяти жизней не хватило на все эти переживания, действия, путешествия и подвиги. Поэт живет в мечтах и создаваемых им образах мысленно, уходит в разные эпохи, путешествуя по разным землям и странам. Эти образы он примеряет и испытывает на себе. И когда этот жаркий пот творческого поиска прошибает его и вводит его душу в экстаз, когда у него самого из глаз начинают течь слезы радости и умиления, вот тогда, считай, что он нашел то, что искал, то есть попал в настоящий живой образ.
- Так что ж это, значит, что у таких людей настоящая любовь к простой девушке вообще невозможна? – искренне ужаснулась Настя.
Увидев ее глаза и их выражение, Сергей рассмеялся.
- Это чушь, Настя! Еще как возможна! И здесь все как раз наоборот. Поэтов и писателей, да и художников тоже, просто тянет к простым девушкам и наивным людям. И все дело здесь, наверное, в их простоте и природной искренности, в этом и проявляется настоящая, а не лживая сущность их души. И те, и другие верят в правдивость любви, потому что мечтают о ней.
Увлекшись разговором о любви, Сергей и Настя шли к небольшому озерцу, которое находилось буквально в нескольких сотнях метров от усадьбы лесника и закамуфлированного лагеря разведчиков.
По дороге они чуть было не догнали конюха – помощника лесничего по имени Эдя, по прозвищу Шуберт, не говорящего с детства. Он жил здесь же, в усадьбе лесника, и откликался только на это имя и прозвище, потому что любил слушать музыку Шуберта, звучащего порой с пластинок патефона лесничего - Настиного отца.
«Угрюмый» - так называла его Настя за вечное молчание и необщительность. Конюх вел на водопой двух лошадей. Вообще-то у конюха были и какая-то нерусская фамилия – Оттов, и отчество. А его нерусские фамилия и имя – Эдик Оттов как раз чем-то соответствовали его прозвищу, так как в их совместном произнесении слышалось не Эдя Оттов, а «Идиотов».
Они не стали приближаться к Эде Оттову и отвлекать его внимание, решив, что выпавшие на их долю минуты встречи лучше потратить на общение друг с другом.
Сергей с Настей познакомились в тот день, когда дивизионную группу разведки разместили в этой сосновой глуши, в усадьбе лесничего Яншина. Ганин увидел красивую молодую девушку и окликнул ее, чтобы только познакомиться.
- Сестрица, дай воды напиться!
Та улыбнулась и ответила:
- Вон, рядом целое озеро – пейте, сколько хотите!
- Нет! Та вода подойдет скорее для наших лошадей, а я люблю чистую, колодезную, - ответил он.
- Тогда заходите в дом и попейте, - сказала она, смягчившись.
Сергей конечно зашел и с удовольствием выпил целую кружку чистой холодной воды из ведра. Напившись, он поблагодарил ее и представился:
- Алтайский поэт и бард-исполнитель песен, а также хороший шофер в одном лице – Сергей Ганин.
- О-о-о! Это уже явление в нашей глуши, - ответила удивленно и заинтригованно Настя, не сдерживая смеха.
- Нет, серьезно, - в ответ рассмеялся Сергей.
- И чем вы это подтвердите? – остановилась она.
- Милая, милая, милая!
Чувствам дарящая дрожь…
Счастье мое быстрокрылое,
Как ты теперь здесь живешь?-
Продекламировал, не останавливаясь, Сергей.
- Ну, это уже кое-что! – согласилась Настя.
- А как вас зовут? – спросил он. – И вообще, можно ли войти в ваш дом? – заглянул он в комнату через открытую дверь.
- Ну, заходите, раз уж вы и так уже наполовину зашли, - сыронизировала она. – А зовут меня Настя.
- Ох, извините, Настя, я просто увидел у вас гитару и заинтересовался, - сказал он. – А вы играете на ней?
- Да нет, это вещь моего отца, как необходимый развлекательный инструмент для высоких господ, которые бывали здесь на охоте и отдыхе.
- А-а-а, - протянул Сергей, - а я вот, несчастный, играю! Можно? – обратился он к ней.
- Конечно, пожалуйста! Послушаю с удовольствием, - ответила Настя, подавая ему гитару.
Ганин взял гитару, немного подстроил струны, пропел «А-а-а…», готовя свое горло и голосовые связки к вокалу, и объявил:
- Шоферская народная песня в личной обработке и исполнении Сергея Ганина «Чуйский тракт»!
Усевшись, заиграл и запел:
Расскажу про тот край, где кочуют
И дороги заносят снега.
Там алтайские ветры бушуют,
Там шоферская жизнь не легка.
Есть по Чуйскому тракту дорога:
Ездит много на ней шоферов.
Был там шофер, водитель «от бога»,
Звали Колька его Снегирев.
Он машину свою как сестрицу,
Как подружку за верность любил,
Чуйский тракт до монгольской границы
Он на «АМО» своей исходил.
А на «Форде» работала Рая.
Тоже мастер в шоферских делах.
Красотою подобна Алтаю,
Но бесстрастна – без чувств и без зла.
Хороша была Рая – упряма…
И частенько средь гор над рекой
«Форд» зеленый и Колькина «АМО»
Друг за дружкой летели стрелой.
Колька Рае в любви раз признался,
Но она слишком гордой была.
Отстранилась, мол, вот привязался,
И по «Форду» рукой провела.
Поманила с игривостью в тоне:
- Знаешь, Коля, скажу тебе я,
Если «АМО» «Форда» перегонит,
Значит, Раечка будет твоя!
И однажды домой возвращался
Он из Бийска по трассе пустой.
И увидел, как «Форд» вдруг промчался,
Рая в знак лишь махнула рукой.
Сердце парня забилось с укором,
Вспомнил он тут про их разговор.
И рванулась машина с задором,
И взревел его «АМО» мотор.
В этой битве с опасной дорогой,
Он спасенья себе не искал,
Он лишь в гонке с любимою строгой,
Сердце Раи к себе приближал.
Вот сравнялись их обе машины,
И подал он ей громкий сигнал…
Тут взорвалась под «АМОю» шина,
В пропасть гор развернуло штурвал!
И, мотором ревя и бушуя,
«АМО» с кручи ушла в глуби дна –
В волнах быстрой серебряной Чуи
Вместе с Колькою скрылась она…
Ганин остановился, умолк, посмотрел на Настю (она была в ужасе), и продолжил:
И на холмик природного дара,
В знак того, что любил и страдал,
Положили шоферу две фары,
И от «АМО» разбитый штурвал.
И теперь там по трассе не мчится
«Форд» зеленый над быстрой рекой…
Лишь шоферы, да горные птицы
Звук сигнальный дают над плитой.
Есть по Чуйскому тракту дорога:
Ездит много на ней шоферов.
Был когда-то там шофер «от бога»,
Звали Колька его Снегирев…
Закончив петь, Сергей расслабил руки, сам наэлектризованный словами своей песни. Еще несколько секунд длилось молчание, потом Настя, как бы опомнившись, тихо спросила:
- Это что, правда?
- Похоже, что да! Я сам оттуда… Говорят, что давно это было… Да, и крест там стоит…
- Расскажите мне еще что-нибудь про этого Кольку и Раю, - попросила его Настя.
- Ну, что рассказать? Я и сам не знаю… Говорят, что она была очень красива и привлекательна, но очень принципиальна и строга, как все эмансипированные передовые советские женщины-ударницы с твердым мужским характером. Не любила шатунов и донжуанов. Но не в этом дело. В этой шоферской автоколонне они оба были лидерами. И никто не хотел уступать друг другу. Хотя они, конечно, работали вместе, общались в шоферской среде и были дружны. Спор шел, конечно, принципиальный, о том, кто первый и кто лучший, да и машины соревновались: американский «форд» против московского «АМО». Николай был тоже парень что надо – принципиальный, известный, красивый такой, задорный, отличный мастер-водитель. Но он сильно влюбился в Раю. Все их друзья это знали и понимали, и шутили над ними, и подтрунивали. Вот на этой почве и вышел у них спор: кто кого перегонит. И когда Рая сказала, мол, ну что там твоя «АМО» против моего скоростного американского «форда», Колька вспылил и обиделся, ответил, что ты, мол, не учитываешь характер дороги и состояние машин, а также…
- Что, так же? – спросила Настя.
- А также то, что я тебя люблю…
- Что? – переспросила она, иронично улыбаясь.
- Я люблю тебя, Райка… Эх! Выходи за меня замуж, а? Вот тогда и сказала она ему эту свою злополучную и знаменитую потом на всю их автоколонну фразу: «Если «АМО» «форда перегонит, тогда Раечка будет твоя!». Шоферы ее услышали и только усмехнулись. Вот это смесь – порох с бензином! Куда там «АМО» против «форда»… А Колька каков – сразу замуж! Райка спуску ему не даст… Не уступит! Она тоже как кремень!
Настя слушала Сергея с расширенными глазами, а когда он закончил рассказывать, произнесла, словно выдохнула:
- Боже, Боже! Ну зачем это было им нужно? Ведь какая хорошая получилась бы из них пара…
- Да, - протянул Сергей, - но в этой истории есть еще и мистический смысл. Видно, «АМО»-машина заревновала его к Рае и отомстила. Машины ведь тоже как живые – имеют свой характер. Вот такая трагическая история произошла у нас на Алтае…
После такой истории, рассказанной Сергеем, Настя стала как-то более серьезно относиться к Сергею, увидела в нем ту «изюминку», ту необъяснимую неповторимость, за которую женщины и любят своих избранных мужчин.
Вот так, естественно и просто они и познакомились… И начали встречаться. И лишь выдавалась свободная минута, Сергей бежал и искал Настю, а Настя выходила и высматривала, где там ее Сергей.
Сегодня же день был особый: ночью группа уходила на задание. В шесть часов вечера общий сбор их группы и инструктаж. К этому времени как раз и ожидался приезд их начальника разведки, подполковника Зарубина. А пока до шести у них было время отдыха. Перед ночным рейдом в тыл врага они должны были расслабиться и отдохнуть, чтобы ночью быть бодрым, сильным и внимательным. Иначе, один неосторожный шаг одного человека может привести группу к гибели в случае их обнаружения. Во вражеском тылу они могли надеяться только лишь сами на себя. Поэтому они и набирались сил и уверенности здесь и сейчас. В боевой обстановке, выходя за пределы своей базы, все всегда с собой носили оружие. Для разведчиков это было непреклонным правилом – враг мог встретиться в любом месте. Разведчики знали, что так же как и они, немцы ходят за «языком» в наш тыл для того, чтобы получить точные разведданные о перемещении наших войск за линией фронта. Поэтому и были всегда готовы к встрече с ними.
На озере, не смотря на хорошую погоду и светлое время дня, стояла какая-то странная тишина: не слышно было криков птиц.
Подходя с Настей к озеру и сопровождая «Шуберта» взглядом, Ганин по боевой привычке снял затвор автомата с предохранителя. Обернувшись, он поднес палец к губам, попросив таким жестом Настю замолчать и прислушаться… Потом шепотом объяснил ей:
- Что-то мне не нравится эта тишина… Давай-ка мы издали понаблюдаем за конюхом – нет ли здесь на озере какой-нибудь западни, устроенной нежданными гостями. На охотничьем языке у нас на Алтае, это называется утиная подсадка, а у разведчиков – приманка. Если кто-то здесь есть и следит за передвижением конюха с лошадьми вдоль озера, он обязательно к нему выйдет, или хотя бы себя выдаст, приближаясь к нему.
Ганин знал, что по дороге на озеро возле базы находятся скрытые посты наших солдат, охраняющие ее, которые, узнав Ганина, их всех пропустили, не обнаруживая себя. Но у озера была уже свободная зона и там можно было встретить кого угодно. И через это место как раз и проходила та единственная дорога из штаба дивизии, по которой в шесть часов к ним должен была приехать подполковник Зарубин. Все это и вызвало такую интуитивно настороженную реакцию у Ганина, и заставило его вместе с Настей засесть в кустах.
Там была высокая трава и густая листва росших кустарников, среди которых можно было спрятаться и вести наблюдение. Кроме того, берег озера тоже был не гол, а покрыт камышовыми зарослями, и поэтому скрываться здесь и вести наблюдение как с одной, так и с другой стороны было очень удобно.
А еще Ганина встревожил треск сороки, издаваемый ею где-то справа, недалеко от озера. И это, по наблюдению охотника, было явным признаком присутствия в том месте посторонних «гостей», которых сорока, как дотошный сторож, неустанно пасла, предупреждая об опасности всех обитателей леса.
Тем временем, конюх Эдик, или, как его называли, Эдя Оттов по прозвищу «Шуберт» завел лошадей в воду и, стоя рядом с ними по колено в воде, стал мыть и поить их. Затем вывел из воды и, отпустив пастись здесь же на берегу, сам сел на землю. Посидев немного, он достал карманное зеркало и стал играть, ловя им солнце и пуская солнечные зайчики…
Настя не выдержала:
- Сережа, давай пойдем к нему на озеро! Что мы тут в кустах сидим и паримся? Никого там на озере наверно нет…
- Подожди еще немного, Настя… Интересно, что этот хмурый Эдя так долго зеркальцем поблескивает, - сказал Ганин.
- Не знаю, может дурь какая ему в голову пришла, - пошутила Настя. – Я пойду?
- Постой, постой, Настя, что это там такое вдали справа в кустах поблескивает? – остановил ее вдруг Сергей, с интересом вглядываясь в правую от них сторону леса.
Там блеснуло несколько раз лучом такое же как у конюха зеркальце… Через некоторое время с того места, откуда блеснул ответный, отраженный от зеркальца луч солнца, вышел мужик с котомкой и посохом в руках, и направился в сторону конюха Эди Оттова. Конюх напряженно глядел с некоторой тревогой в его сторону, словно ожидая какого-то подвоха от этого, взявшегося вдруг ниоткуда, или просто вылезшего из густой чащи, лесного обитателя.
- Кто это? – спросил Сергей у Насти. – Ты его знаешь?
- Да! Это Стась Котомка, пастух с соседнего села. Он иногда пасет здесь своих коров. Да, кстати, он тоже немой, - сказала Настя, своим ответом снимая психическое напряжение в теле Сергея.
- Тьфу-ты! А я уж тут подумал, что какой-то немецкий диверсант здесь появился. Настя тихо прыснула от смеха:
- Гоняющий коров палкой? Ну вот, видишь! Пойдем лучше на озеро – искупаемся, - попросила она.
- Погоди, Настя! Они что-то там изъясняются… Ты хоть что-нибудь понимаешь в их азбуке? – спросил Сергей.
- Конечно. Я с Эдей дома только так и разговариваю на их языке. А он все время со мной заигрывает, - сказала, чуть улыбаясь, Нася.
- Еще чего! Вот «донжуан» кобылий, - рассердился Сергей. – А ну, давай, переведи мне, о чем они там между собой разговаривают.
- Сейчас, ответила Настя. Она внимательно и напряженно вгляделась в жестикуляцию двух разговаривающих между собой немых.
- Скажи им… сегодня в шесть часов сюда приедет большой начальник… Пусть ждут на этой дороге, - повторила за немыми Настя.
- Что?? Вот, мать твою! – почти выругался при девушке Сергей. – Так этот «донжуан» кобылий является еще и замаскированным немецким шпионом? Ну и птица этот ваш Эдя Оттов – Идиотов!
- Боже мой! Что же теперь будет? – схватилась за голову Настя. – Он ведь все про нас знает. И где войска наши расположены, и что вы у нас стоите. Страшно подумать, ведь сюда приезжали на охоту высокие чины государства, генералы… разговаривали… делились мыслями на отдыхе, а он все слышал и передавал немцам! Вот как выходит?
- Да уж, Настя, выходит именно так, - кивнул, соглашаясь с ней Сергей.
- Арестуй их, ведь ты с автоматом!
- Сейчас, Настя, - уж было кинулся Сергей арестовывать немых, но потом вдруг одумался.
- Стой! А ведь у них там, где-то в лесной глуши сидит целая группа диверсантов. Они ведь останутся и наделают нам много беды! Не надо их арестовывать… Теперь мы их знаем…
- И они никуда от нас не денутся. Этот «Эдяоттов» приведет лошадей назад, в расположение нашего взвода, мы там его и арестуем. А тот, что с котомкой пусть бежит, сообщает своим то, что передал ему этот идиот. Мы устроим на дороге засаду и встретим их, как и подобает встречать заклятых врагов. Так, во всяком случае они не уйдут от нас и не натворят еще больших бед где-нибудь в другом месте, - сказал Ганин, остывая. – Пойдем-ка лучше, Настя, побыстрее в расположение части и доложим обо всем увиденном нашему командиру.
Они потихоньку выбрались с Настей из кустов, и незаметно и тихо удалились от озера. А затем, отойдя метров сто и выйдя на дорогу к своей части, припустились, почти не останавливаясь, бегом.
Их остановили лишь вышедшие из тайного укрытия часовые. Узнав, что это Сергей Ганин и Настя, спросили:
- Чего это вы несетесь как стадо антилоп? Что случилось? Немцы фронт прорвали, что ли?
- Нет, - отмахнулся Сергей, - срочное донесение…
Прибежав в расположение части, Сергей тут же кинулся искать старшего лейтенанта Подлужного. Тот по сообщению дневального находился в доме у Яншиных.
- Ну что? – спросила Сергея Настя, которая ждала его на улице, когда он выскочил из расположений взвода. – Сказал командиру?
- Нет, он у вас в доме отдыхает, - крикнул Сергей. – Бежим туда.
Вбежав в дом, они прямо-таки ворвались в комнату своих командиров.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите доложить! В нашем расположении действует хорошо законспирированный немецкий шпион. Это немой – конюх Эдуард Оттов.
В комнате у Подлужного был и лейтенант Лунин – оба от неожиданности даже вскочили.
- Откуда вы узнали о немецком шпионе? – спросил Ганина Подлужный.
- Товарищ командир, конюх повел на озеро мыть лошадей и мы, так сказать, отрабатывая с Настей приемы тайного слежения, незаметно увязались за ним. Я хотел показать Насте, как можно скрытно выслеживать противника. У озера конюх нас не заметил. Мы спрятались в кустах… И когда он помыл лошадей, то достал зеркальце и стал играть с ним, поблескивая на солнце, как бы подавая кому-то знак. Через некоторое время из леса вышел такой же любитель солнечных зайчиков – пастух Стас Котомка, тоже немой и тоже конюх. И они стали о чем-то объясняться жестами. А Настя их язык знает – она мне и перевела их речь. Конюх передал пастуху: «Скажи им, сегодня в шесть часов сюда приедет большой начальник. Пусть ждут на этой дороге…».
- Так, все ясно. Конюха, когда вернется – арестовать! Всех поднять по тревоге «в ружье»! На дороге для гостей устроить засаду немедленно! Времени осталось очень мало – надо успеть! – приказал Подлужный Лунину.
Отдав приказание, Подлужный повернулся к Ганину.
- Как ты там оказался, у озера, да еще с девчонкой – это же самоволка.
- Товарищ старший лейтенант, виноват! Просто увлеклись с Настей. Я ее учил приемам ведения «партизанской войны» - невидимой слежке за условным противником. Ну, а за противника мы выбрали конюха Эдю Оттова, - сказал, оправдываясь Ганин.
- Что, что? – переспросил Подлужный. – Какого еще там такого «Идиотова»?
- Ну этого… немого «Шуберта», - выпалил Ганин.
- Фу ты! Он еще и «Жуберт», оказывается. Так здесь что, у них целая шпионская сеть законспирированная с настоящими кличками? – вскричал Подлужный.
- Да нет, товарищ старший лейтенант, это не кличка, это его так Настя называет за то, что конюх любит слушать мелодии Шуберта, - ответил Ганин.
- А-а-а, - успокоился Подлужный.
- Вот мы и решили за ним последить… Тем более, что как раз подвернулся такой удобный случай – он поехал на озеро мыть лошадей, и мы с Настей подались за ним… И там, неподалеку от него, в кустах и притаились… Подумали: поиграем, потренируемся, а потом в озере искупаемся, - остановился Ганин.
- Ну? – уставился на него Подлужный. – И что дальше?
- А дальше вот что. Только мы присели, конюх вынул зеркальце и начал пускать по кустам солнечных зайчиков, - ответил Ганин. – Мы думали, что это он просто зеркальцем забавляется, в детство, так сказать, впал. Ну, Эдя, вы ведь знаете, немножко не того… И Оттов еще…
- Да, действительно, «Идиотов», - улыбнулся Подлужный.
- А он, оказывается, не «Идиотов», а настоящий агент немецкой разведки! И сигналы он подавал этим зеркальцем другому шпиону, тоже немому – пастуху из соседнего села Стасу Котомке.
- Что, тоже шпионская кличка? – удивился Подлужный.
- Нет, скорее всего, прозвище или фамилия такая… Они так из-за кустов друг с другом зеркальцами поиграли, переговорили, а затем тот Котомка вышел из-за кустов, подошел к «Шуберту» и они стали на своем немом языке переговариваться – жестикулировать. А Настя-то их язык знает! Она и прочитала по их жестам, о чем они там говорили… Естественно, что Котомка – это связной, а за его спиной прячется где-то в лесу наверно целая группа немецких диверсантов. Поэтому я решил, товарищ старший лейтенант, их не брать, а сообщить вам, чтобы мы им подготовили достойную встречу, ведь их цель, наверно, взять в плен какого-нибудь нашего начальника, когда он будет ехать сюда на машине. А этот немой здесь весь день толчется возле нас – видно и подслушал.
- Логично, Ганин. Ты рассуждаешь, как настоящий оперуполномоченный, - похвалил Сергея Подлужный.
- Вот и давайте опередим их. И устроим им возле дороги засаду. Но теперь уже на них самих, - предложил Ганин.
- Устроим-то, конечно, устроим. Если б еще только знать, где они находятся, в каком месте… Дорога ведь длинная, - ответил Подлужный. – И у нас здесь не дивизия, а всего лишь два взвода…
- Вот что, лейтенант, - сказал он Лунину, немного подумав, - бери свой разведвзвод, и быстро и незаметно размести бойцов вдоль дороги в кустах… Разделим их на три группы: одну группу оставь на входе к лесу, вторую – между озером и лесом, а третью возле озера. Но главное, нужно незаметно проследить за этим пастухом с котомкой. Поэтому, пошли троих самых опытных разведчиков с рацией – пусть они нагонят этого пастуха, он ведь, наверно, далеко не ушел со своими коровами, незаметно проследят за ним и передадут все данные о его местонахождении сюда нам по рации. Возможно, он и выведет нас на ту группу шпионов, которые хотят устроить нам засаду.
- А с конюхом-то что делать, товарищ старший лейтенант, брать его или нет? – спросил Ганин. – Ведь он скоро вернется сюда.
- А «Идиотова» я поручаю тебе, Ганин, - сказал Подлужный. – Тебя будут подстраховывать двое наших разведчиков. Брать его мы пока не будем, а проследим за ним. И чтобы не вызывать у него подозрения, ты, Сергей, будешь постоянно находиться возле Насти, как бы в роли ухажера. Но только смотри, не выпускай его из виду… В случае чего, тут же его и арестуйте… Понял?
- Понял, товарищ лейтенант! – вытянулся, отдавая честь, Ганин. – Разрешите идти?
- Давай, действуй! – крикнул Подлужный.
Поднятые по тревоге разведчики строились и, разобрав оружие, уходили группами в сторону лесу, по местам, назначенным им по заданию. Трое из них в маскхалатах, прикрываясь кустами у обочины дороги, пустились вдогонку за пастухом Котомкой. Все это разведчики сделали быстро и без лишнего шума, и главное – вовремя!
В это время и возвратился в усадьбу немой конюх Эдя Оттов. Ганин, объяснивший Насте ситуацию, и следуя указаниям начальника разведроты, начал вместе с ней за ним следить. Разведчики, посланные через лес в погоню за пастухом «с котомкой», вскоре нагнали его, благодаря колокольчикам на шее у коров, которые он им подвешивал, чтобы они далеко не заходили в лес и там не затерялись.
А пастух этот, Котомка, был вовсе и не глухонемой. Он хорошо слышал звуки, а вот выговаривать слова не мог – язык заплетался, поэтому и разговаривал с таким же, как и он, молчаливым конюхом жестами.
Разведчики, догнав его, притаились и стали за ним наблюдать: пока что он не выказывал никакого беспокойства и стремления куда-нибудь бежать или что-нибудь делать… Он тоже спокойно пас своих четырех прожорливых коров. Больше всего беспокоился начальник подразделения Подлужный. Во время сеанса связи он требовал от разведчиков данные о противнике…
Прошло уже почти двадцать минут, а пастух все так же пас своих коров, спокойно поглядывая по сторонам. Дутов, Сокальский и Машин, сидя недалеко и наблюдая за ним в бинокль, начали изнывать от такого его бездействия.
- Запеть, что ли? – сказал Машин. – Что-то сильно скучно с таким вот «шпионом» работать – больно уж неповоротлив.
- Не положено ведь, сержант, петь на боевом посту, - усмехнулся Сокальский. – Ты ведь сам нас учил…
- Да знаю я, знаю. Это шутка… А что делать, если этот «му-му» ничего не предпринимает. Может, он совсем и не шпион, а обычный пастух какой-нибудь… Постой, постой, - вдруг оживился Машин, глядя в бинокль, - кажется уже что-то делает…
А пастух, тем временем, привязав коров к забитым в землю кольям, подался, оглядываясь, вглубь леса.
- Вот это уже хорошо, детушки, - произнес Машин. – Ты, Дутов, с рацией оставайся здесь, свяжешься с нашими и будешь ждать их, а мы с Сокальским последуем за этим «пастухом». Только, мой друг «Горацио», поодиночке и друг за другом, прячась за деревьями. Понял?
- Понял, - ответил Сокальский.
- Итак, дистанция десять метров, короткими перебежками, - предупредил Машин. И смотри, Семен Михайлович, чтоб ни одна сухая ветка по твоей вине не хрустнула, - шепнул Машин Сокальскому.
В отороченных листьями камуфляжных маскхалатах, пригнувшись и припадая к земле, как звери на охоте, они начали свое движение вслед за Стасом Котомкой. А он спешил и прошел уже метров сто вдоль ручья к поваленным бурей деревьям и зарослям нового сосняка. Подав условный сигнал утиным кряком и получив такой же ответ, Котомка скрылся за буреломом…
- Все, Сеня, приехали! Тут они обитают! – сказал тихо Машин Сокальсому. – Давай, друг, дуй назад к Дутову и сообщи об этом нашим, а я буду здесь ожидать…
- А как же ты тут один… Пошли лучше вместе, вдвоем, - начал уговаривать его Сокальский…
- Иди, иди Михалыч, а я тут останусь. Нельзя выпускать их из виду, а то потом и следов их не найдем. Ступай, и как можно быстрее веди сюда наших, - шепнул он Семену.
Тот осторожно начал отступать назад… Отойдя на неразличимое для глаза и слуха расстояние, Сокальский со всех ног по азимуту спустился назад к тому месту, где его с нетерпением ждал Дутов и, наверно, уже и другие бойцы его отряда.
А в усадьбе к возращению с озера Эди Оттова все уже успокоились. Там, на первый взгляд, как обычно текла армейская жизнь готовых к любой неожиданности солдат разведвзвода и подразделения охраны, несмотря на то, что половина их состава только что ушла на поиск лагеря диверсантов противника. Подлужный не отходил от радиостанции, ожидая с нетерпением донесения от ушедшего с отрядом лейтенанта Лунина. Донесение от разведчиков пока не было… Ганин с Настей и еще трое разведчиков: Ассов, Райзман и Пятов следили за поведением возвратившегося в усадьбу Эди Оттова. Думал о нем и сам Подлужный. Одно только он не мог понять: почему такие, казалось бы, никчемные, низко интеллектуальные и незаметные люди, как конюх Оттов и пастух Котомка, могли быть завербованы и служить немецкой разведке. И не где-нибудь там в городе, или на секретном заводе, а здесь, у болотистых истоков Волги, в самой глуши российских лесов.
- Нужно будет немедленно расспросить хозяина этой охотничьей усадьбы, отца Насти, Яншина, - решил лейтенант. – Может он прояснит мне эту несуразную жизненную загадку: откуда у нас берутся такие вот выродки – предатели.
А Эдвард Отто Отс не был никчемным низко интеллектуальным человеком, он просто не любил русских и мстил всем этим чекистам и коммунистам; был врагом советской власти, которая обвинила в шпионаже его отца и мать – немецких колонистов, живших в тридцать первом году на Украине, и расстреляла их. А он во время этих акций скрылся и еще подростком попал под влияние ярых западных националистов, и был вскоре завербован агентами немецкой разведки. Затем, под видом немого неграмотного конюха послан в правительственную охотничью усадьбу Яншина, где собирались порой во время охоты такие влиятельные и сведущие в политике люди, что страшно было и подумать. Они здесь выпивали, расслаблялись, отдыхали и, общаясь, выбалтывали на пьяную голову многие государственные секреты. Ведь никто не мог даже и подумать, что их с большим вниманием слушает какой-то там неотесанный, ничем кроме лошадей не интересующийся конюх, причем немой от рождения.
А он вообще-то и не был немым, а только лишь умело исполнял роль неграмотного конюха, на этом и держалась его непревзойденная конспирация и неуязвимость. Одна лишь особенность характера выдавала его сущность характера – он очень любил слушать мелодии Шуберта, как следствие воспитания отца и матери, черта, которая давала знать, что в его жилах течет немецкая кровь. Это была необычная и странная увлеченность, но никто этому не придавал никакого значения: мало ли, кто чего хочет и любит. Яншин ведь тоже любил слушать эти мелодии.
А пастух из соседней деревни был таким же «братом» по несчастью и сопротивлению действующему режиму, как и Эдвард Отто, только уже другой национальности. Потомок польских шляхетных офицеров, попавших в плен к красным в двадцатых годах и расстрелянных здесь же неподалеку в смоленских лесах органами НКВД.
Так и работали они все эти пять лет – незаметно и тихо. И передавали эти два человека сведения своему резиденту, грузинскому «коллеге», работнику местной радиомастерской, мастеру Кобе Суквелидзе…
Лишь только раздались первые взрывы и выстрелы в лесу у озера, как конюх сразу же занервничал. Он вышел из конюшни и стал прислушиваться к долетающим звукам недалеких выстрелов…
Настя с Сергеем, находившиеся рядом с конюшней, это заметили и насторожились. Ассов и Пятов, сидевшие возле крытого, оборудованного под высокий сеновал сарая, тоже повскакивали и стали прислушиваться к звукам нарастающего боя. И вдруг конюх, никогда не куривший возле конюшни у сеновала, вынув из кармана папиросу и спички и нервно прикурив, заспешил к зданию охотничьей избы – казармы, в которой и располагался в основном весь личный состав взводов разведки и охраны.
«Откуда взялась такая дорогая папироса у этого дурака? – подумал Ганин. – Будет взрыв!». Его внезапно осенило и он бросился бежать вслед за конюхом.
- Эй, парень, стой! Подожди! – кричал он ему.
Но тот шел, как будто его не слыша, и когда увидел, что его нагоняют, побежал в сторону здания. Увидев это, Ассов с Пятовым пустились наперерез конюху, но тоже не успели. Тот первым достиг угла казармы и скрылся за ним. Разведчики добежали туда следом и увидели как Эдя, улыбаясь, крича и потирая руки, стоял и, глядя вверх, пританцовывал от нетерпения. А там, завораживая взгляд и слух, с тихим шипением ползла к крыше по бигфордовому шнуру искрящаяся маленькая точка разрушительного огня…
Ганин крикнул: «Ложись!» и бросился вперед, поднимая автомат.
- Нет! Нет! Стой, Серега! Не стреляй… Подорвешь шашку… Там динамит! Давай лучше ножом, - остановил его Ассов.
Ганин протянул ему свой армейский тесак… Ассов схватил его и, почти не целясь, метнул вверх под крышу, в эту самую точку шипящего огня. Но ошибся всего на два миллиметра. Шнур лишь зашатался и остался висеть, а огонь продолжал ползти вверх и вверх…
- Эх, чужой нож не слушается чужого хозяина! – простонал Ассов и, выхватив из ножен свой тесак, прицелился точно и метнул его с криком: «Руби!».
Клинок, просвистев как пропеллер, врезался точно под крышей в деревянную стену постройки, отсекая в последний момент искрящуюся точку смерти с куском шнура на пол дециметра от динамитной шашки.
- Фу ты, ну ты, кажись попал! – только и выговорил Ассов, опускаясь почти бессильно на корточки. – А то уж подумал – конец, летим на небеси, - улыбнулся он, глядя на Ганина.
- Где этот фашистский выродок? – наконец придя в себя, вспомнил он об Эде Оттове.
А того уже и след простыл…
- Пятов! Бонапарт! – крикнул Ассов, уставясь на Пятова. – Чем ты занимался, когда мы тут шнур с Серегой рубили? Почему не уследил за немчурой?
- Так я же это… стоял и любовался вашей работой, товарищ старший сержант, - не растерялся Бонапарт Пятов.
- Да ты, брат, не стоял, и даже не сидел, - рассмеялся Ганин, а просто лежал и, зажмурившись, ждал когда «ахнет» динамитная «штучка».
- Ну, может и так, вы же крикнули: «Ложись!», я уже всего не помню. Страшно было даже подумать об этом, - согласился Пятов.
- Да, - сказал Ганин, - если бы взлетела на воздух крыша «казармы», то всех бы ребят внутри придавила. Вот тебе и «Идиотов», собака! – выругался он.
- Пятов, беги в казарму и поднимай бойцов, искать этого выродка, - приказал Ассов.
А бой в лесу у озера продолжался недолго. Окруженные со всех сторон, семеро немецких диверсантов, через какие-нибудь полчаса были все перебиты. Пастуха Котомку разведчики взяли живьем еще раньше, когда он возвращался назад к своим коровам. А Эдя Оттов исчез, как в воду канул, он ведь хорошо знал эти места… и был уж не таким дураком, как о нем думали…
К шести часам вечера, как было условлено, к разведчикам приехал подполковник Зарубин. Подлужный доложил ему о раскрытии и уничтожении диверсионных групп противника, и что эта операция у диверсантов готовилась и была рассчитана на взятие в плен именно его – начальника разведки дивизии.
- Но один из членов этой группы, который и дал сведения диверсантам о часе вашего приезда, работник охотничьей усадьбы, исчез, товарищ подполковник. Мы не смогли его арестовать, - сказал с сожалением старший лейтенант Подлужный.
- Ну что ж, значит мне очень повезло, что вы сорвали замыслы врага, и я горжусь, что у меня есть такие хорошие разведчики, которые, фактически, спасли мне жизнь. За это я вам объявляю благодарность, - ответил Зарубин. – А как у вас начет потерь во взводе? – спросил он затем у Подлужного.
- Потерь во взводе нет, товарищ подполковник, - доложил ему Подлужный.
- Это хорошо! Представите потом мне людей, отличившихся в этом задании. И давайте теперь приступим к проработке деталей предстоящей операции, - сказал подполковник.
- Командование армии требует от нас точных данных о передвижении немецких войск на ельнинском направлении. Поступили сведения, что противник ведет переброску войск с нашего Западного направления на Юго-Западное. И вам предстоит задача своими точными и непосредственными наблюдениями подтвердить и опровергнуть эти исключительно важные для нас сведения.
Вам необходимо проникнуть через линию обороны, пройти по тылам противника здесь, на ельнинском выступе, и вернуться назад с данными о количестве и составе немецких дивизий на нашем направлении. То есть войск, стоящих непосредственно против нас. Узнайте, какие дивизии: танковые или пехотные, где и в каком количестве располагаются их подразделения, какие оборонительные сооружения они занимают.
В вашем распоряжении осталось всего лишь три часа свободного времени. За это время вы должны отдохнуть и хорошо обдумать детали предстоящей операции. Затем, в двадцать два часа выступить в расположение 159-й дивизии. В двадцать три ноль-ноль вы должны быть уже на месте, в этом пункте, - указал он карте, обращаясь к Подлужному.
- Через проволочные заграждения и минное поле вас проведут саперы лейтенанта Шпагина. Отметьте на карте и запомните это место. Через три дня, при возвращении назад вам снова придется переправляться здесь через линию обороны. Условный знак, обозначающий место перехода – три зеленые ракеты и одна красная. Я понимаю, товарищи, что после проведенного боя, вам трудно будет, не отдохнув, идти в этот трудный и опасный поиск по тылам врага, но у нас сейчас нет времени на отдых. Да, и кому теперь не трудно. Враг ведь рвется к столице нашей родины – Москве. И мы должны остановить его, и разбить. А теперь покажите мне ваших героев, участвовавших в разоблачении и поимке немецких шпионов.
- Есть, товарищ подполковник! Это рядовые Ганин, Пятов и сержант Ассов предотвратили подрыв нашей казармы агентом немецкой разведки Эдвардом Отто Отсом, - сказал Подлужный и крикнул, обращаясь к старшине Пилипенко:
- Старшина, немедленно сюда Ассова, Ганина и Пятова!
- Как вы узнали, что здесь, в усадьбе, работает немецкий шпион? – спросил Зарубин у Подлужного.
- Совсем случайно, товарищ подполковник. Благодаря дочери хозяина усадьбы, а также бдительности нашего разведчика, поэта и, так сказать, ухажера этой девушки, Сергея Ганина, - ответил Подлужный. – Этот конюх повел лошадей на озеро, а Ганин и Настя увязались за ним и, находясь вдалеке, начали, как они говорят, дурачась, следить за ним. На озере конюх встретился со своим, тоже немым, связным, пастухом местного колхоза Стасом Котомкой, и они стали объясняться жестами на немом языке. А Настя это язык знает. Она-то и перевела Ганину, о чем они там говорили. Ганин, не мешкая, сообщил нам. Мы организовали наблюдение за пастухом, который и вывел нас на лагерь диверсантов. Диверсантов было семь человек. Их лагерь был расположен в лесу, недалеко от дороги, по которой вы только что ехали. Затем, посланный в то место отряд наших бойцов, ликвидировал этот лагерь диверсантов. Когда конюх услышал звуки выстрелов с той стороны леса, он понял, что разоблачен и попытался взорвать здание, в котором разместились бойцы нашего подразделения. У него там под крышей был заложен целый фугас. Но за ним уже к тому времени вели постоянное наблюдение трое наших бойцов: Ганин, Ассов и Пятов. Они-то и предотвратили взрыв нашей казармы, - доложил подробности прошедшей операции по ликвидации немецкой диверсионной группы старший лейтенант Подлужный.
- Хорошо, старший лейтенант. Рядовой Ганин включен в группу, которая сегодня идет на задание в тыл врага? – спросил Зарубин.
- Так точно, товарищ подполковник – включен! – ответил Подлужный.
- Его нужно заменить. Ганина оставьте здесь, - сказал подполковник. – Я должен с ним и с этой девушкой Настей поговорить, а также познакомиться с ее отцом – лесничим. Устройте мне эту встречу у них на дому, - приказал Зарубин.
- Есть, - козырнул Подлужный, приложив ладонь к фуражке.
В этот момент явились трое бойцов разведвзвода вместе со старшиной Пилипенко.
- Товарищ подполковник, по вашему приказанию бойцы разведвзвода: Ганин, Ассов и Пятов явились для получения ваших приказаний. Старшина роты, старший сержант Пилипенко, - доложил старшина.
- Хорошо, Пилипенко, вы свободны, - сказал Зарубин. – А вам, товарищи бойцы, я объявляю благодарность за умелые действия во время нейтрализации фугаса, и хочу сообщить, что подам раппорт для награждения вас орденом «Красная звезда». Молодцы, товарищи бойцы, вы хорошо действовали и благодаря этому спасли десятки своих товарищей. Воюйте так и дальше, сынки, и Родина вас не забудет! – тепло и с чувством закончил свою речь подполковник.
- Служим Советскому Союзу! – отчеканили бойцы. – Разрешите идти?
- Да, - сказал Зарубин, - а вы, Ганин, останьтесь, будете сопровождать нас с лейтенантом во время посещения нами семьи лесничего…
- Да, - сказал он, немного погодя, - и познакомите меня с Настей, вашей подругой. Ну как, согласны?
- Есть, товарищ подполковник! – козырнул, вытянувшись, Ганин.
- Пойдемте, старший лейтенант, не будем терять времени, - сказал Зарубин. И уже на выходе из казармы Зарубин, вдруг вспомнив что-то, повернулся к Ганину.
- Я слышал вы пишите стихи?
- Да, вроде бы да, - ответил Сергей, неопределенно пожав плечами.
- Ганин, Ганин… Эта фамилия мне все-таки знакома. Знакома по двадцатым годам… Был тогда в окружении Есенина такой поэт Алексей Ганин. Они с ним дружили… Потом, говорили, даже Есенин стих ему предсмертный написал: «До свиданья, друг мой, до свиданья». Вы случайно не его потомок или родственник? – спросил Зарубин.
- Нет, нет, нет… и вообще, вряд ли… Скорее, однофамилец, - ответил Ганин, - если, конечно не считать внебрачных детей. Внебрачный сын Алексея Ганина, - улыбнулся он. – Ведь эти молодые поэты с Есениным тогда пили и куражились по всей России напропалую: от Петрограда до Вологды и от Москвы до Кавказа. И не даром у меня такая сильная тяга к поэзии самых юных лет. Может и правда – внебрачный сын. У Есенина ведь тоже были внебрачные дети.
- Хорошо, будем считать, что в вашей фамилии и в вашем стремлении к поэзии есть какая-то тайна, сходство, а может родство с вологодским поэтом. Конечно, без его антисоветской идеологии и тех программ борьбы, за что его потом и расстреляли.
- Эх, поэты, поэты, - задумался подполковник, - молодые вы еще, горячие… И действовали безапелляционно, и бескомпромиссно, за что и поплатились. Троцкий не любил того, кто тогда ему перечил. После Ленина, во времена Нэпа, государственные посты сразу стали занимать евреи – сторонники Троцкого, пошел откат от всего революционного, засилье денежных мешков, разврат, кумовство и коррупция. Ганин и хотел создать «Союз» борцов против них. Чекисты когда нашли и узнали, были в шоке от ганинских прокламаций. Троцкий тут же убрал его без суда и лишнего шума… в апреле двадцать пятого. А в декабре того же года… убрал и Есенина в гостинице «Англетер». Он ведь был другом Ганина. Недаром ведь агенты Троцкого следили и гонялись всюду за Есениным. От них Есенин сначала удрал на Кавказ, под крыло к Кирову – другу и соратнику Иосифа Виссарионовича. Там они не могли его достать, а когда Кирова перевели в Ленинград, Сергей снова метнулся из Москвы туда, опять под крыло к Кирову. Ведь Киров любил его и его поэзию, особенно его поэму о «26 бакинских комиссарах», написанную во время пребывания Есенина у него в гостях, на Кавказе…
- Таких подробностей я не знал, товарищ подполковник. И это лишний раз доказывает то, что я не являюсь потомком репрессированного поэта. Иначе, все это мне было бы известно, - осторожно высказался Ганин, как бы открещиваясь от опасного родства с вологодским поэтом.
- Не бойся, рядовой, не бойся, - усмехнулся Зарубин. – Я ведь это говорю тебе не для идеологической проверки. Это просто воспоминания из моей молодости. Нам ведь было тогда тоже по двадцать пять-тридцать лет, как и Есенину, и Ганину. И мы тоже горячились и спорили в оценках и суждениях. Искали, творили, строили – рубили сгоряча…
- Понятно, товарищ подполковник, - успокоился Ганин.
- Ну, ладно, пойдемте тогда к лесничему! – сказал решительно Зарубин.
Они втроем вышли из казармы во двор и направились к помещению Яншиных. Там их уже ждали, кроме лейтенанта Лунина, посланного Подлужным предупредить лесника, он и все его семейство. Встречали хлебом солью, так как Зарубин пришел как раз к ужину и все собравшиеся за столом пили чай.
Зарубина такой дружеский прием даже как-то обрадовал. Он подумал, что во время непринужденной доверительной беседы можно получить больше информации, чем во время официального допроса…
- Здравствуйте, - поздоровался Зарубин, войдя в дом и останавливаясь у порога.
- Мы вам не помешали? – добавил он, видя некоторую растерянность хозяина.
- Здравствуйте, здравствуйте, присаживайтесь к нашему столу пить чай, товарищ начальник. Хорошим гостям мы всегда рады, - ответил лесник, поднимаясь и предлагая стул почетному гостю, уловив, наконец, доброжелательные нотки в его голосе.
- Спасибо! – улыбнулся Зарубин. – От чая я не откажусь, но со мной и мои люди.
- Заходите, заходите, дорогие гости, и присаживайтесь, - наконец гостеприимно распахнул руки хозяин дома, видя, что военные пришли к нему с добрыми намерениями.
- Евдокия, Настя, несите гостям чайные приборы и еще чего-нибудь покрепче! – приказал лесник своей жене и дочери.
Те обрадовано засуетились.
- Ну зачем, горячительные напитки нам не надо! – ответил Зарубин.
- А это не самогон, а медовуха – лесной бальзам, товарищ начальник. Вещь исключительно полезная для здоровья. Ведь в нем заложены все прелести нашего края, - многозначительно сказал хозяин дома.
- Ну что ж, раз так – давайте попробуем, но только немного, - согласился Зарубин и, обратившись к Ганину, сказал:
- А ну-ка, товарищ поэт, отобразите это событие!
- Есть, товарищ подполковник! А на войне, как на войне – любая удача полезна вдвойне! – отобразил событие находчивый Ганин.
- Вот, вот! Как раз в точку, - похвалил поэта подполковник, - один раз на свете живем, друзья… Присаживайтесь, товарищи, - обратился он к Подлужному и Ганину.
Хозяйка принесла и поставила на стол рядом с самоваром бутылку с медовухой, затем появились стаканы и выпеченные пирожки с малиной и смородиной.
- Вот теперь полный порядок, - сказал хозяин, - можно и наливать.
Он налил в стаканы каждому по «штофу» медовухи:
- Попробуйте, попробуйте, а, попробовав, не откажетесь, - улыбнулся он. – Возбуждающая жидкость! А за что будем пить? – чуть помедлив, спросил он, поднимая стакан.
- Как за что? За нашу победу! – весело отреагировал Зарубин. – Разве мы еще можем пить сейчас за что-нибудь другое.
- Да, давайте выпьем за то, чтобы мы победили и все остались живы и здоровы в этой войне, - добавил лесник.
- Прекрасный тост, отец! За это все готовы выпить, - воскликнул Зарубин.
Они выпили, затем еще и еще… Медовуха лесничего всем понравилась. Она оживила их – подняла настроение и боевой дух. Все уже казалось не таким тревожным и страшным на этой войне как минуту назад. Все, как на гражданке, просто радовались встрече и возможности пожить: расслабиться и поговорить за столом. Война отошла на второй план.
- А что это у вас за гитара? Вы играли когда-то наверное? – спросил Зарубин у Яншина.
- Да нет, это все дочкины принадлежности, - ответил тот.
- Люблю гитару, люблю Есенина, его стихи. Его поэзия раскрывает душу, заставляет прочувствовать невозвратность уходящей жизни, все то, за что мы так цепляемся, и что так незабвенно любим. Это волнует… А кто-нибудь может нам сыграть на гитаре? – обращаясь скорее к Ганину и Подлужному, спросил вдруг Зарубин.
- Конечно, можем, - ответил довольно смело Ганин. – У нас в Сибири в народной среде считают: если сочиняешь стихи, то должен обязательно играть и на гитаре. Песни под гитару всегда объединяли дворовую ребятню. Заставляли ее слушать слова и текст песен… К тому же, приятно быть дворовым артистом, находиться в центре внимания вздыхающих девушек… Давайте, я сыграю и спою вам, если хотите, - потянулся Ганин к гитаре, которая висела в углу на стене.
Настя подала ему гитару, на которой он уже играл во время их первой встречи. Ганин подстроил струны гитары и тихо произнес:
- Стихи Есенина, музыка народная, исполнение душевное… «Отговорила роща золотая».
Взял первый аккорд… и полились слова и звуки есенинской песни…
Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник –
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом.
Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветер вдаль,
Я полон дум о юности веселой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.
Не жаль мне лет, растраченных напрасно,
Не жаль души сиреневую цветь.
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть…
- Да-а! В саду горит костер рябины красной… Все постепенно уходит, отцветает и изменяется, и это печально, - сказал как бы в раздумье Зарубин. Видно было, что слова песни задели его за сердце.
- Ну, а теперь нашу, алтайскую – шоферскую, - сказал Ганин.
Расскажу про тот край, где кочуют
И дороги заносят снега.
Там алтайские ветры бушуют,
Там шоферская жизнь не легка.
Есть по Чуйскому тракту дорога:
Ездит много на ней шоферов.
Был там шофер, водитель «от бога»,
Звали Колька его Снегирев…
Настя подхватила песню Ганина и стала ему подпевать…
- Удивительное состояние души вызывают такие слова, сложенные в стихи, да еще исполняемые под музыку. Ты как будто сам переживаешь все то, что до тебя испытал, пережил и отдал нам поэт… И кажется уже, что это ты с ним пережил и испытал чувства. Вы не находите? – спросил Зарубин у Яншина.
- А как же! Я, как и вы, ощущаю эти чувства и эту боль поэта, ведь настоящие стихи – это не притворное лукавство повседневных бытовых речей и общений, а настоящий голос, крик, заточенной и не понимаемой другими души… Только стихи открывают нам глаза на то, что у нас есть еще не только наше тело, обремененное повседневными делами и работой, но и душа, выразительница наших чувств, которая хочет чего-то хорошего, высокого и прекрасного, - ответил Яншин.
- Браво, Григорий Игнатьевич, вы сейчас сказали великолепные слова в поддержку нашей души… А теперь давайте поговорим о делах наших насущных, - начал разговор Зарубин.
- Слушаю вас со вниманием, - ответил Яншин.
- Вы наверно уже поняли, что я пришел сюда, к вам, не просто ради знакомства и общения с вами и вашим семейством, а еще и по такому случаю. Сегодня здесь произошло чрезвычайное происшествие. Была раскрыта попытка группы наших врагов рассекретить и уничтожить наше особое разведывательное подразделение, которое находится и квартирует в вашей усадьбе. И главным участником этой вражеской диверсионной группы оказался ваш непосредственный помощник, немой конюх Эдуард Оттов. Заранее хочу сказать вам, что я вас не упрекаю и ни в чем не обвиняю. Я хочу только докопаться и узнать, как очутился здесь, в вашем хозяйстве, этот тихий и незаметный шпион – Эдик «перевертыш» Оттов. Кто вам его порекомендовал, привел, подсадил, познакомил или просто посоветовал взять в конюхи сюда, в усадьбу?
- Вот она, личина темной души человека, - начал говорить Яншин, - тело нам говорит вроде бы одно, и в то же время другое. И правильно говорит – Бог шельму метит. Отнял ведь у него речь… А познакомились мы с ним там же, где он и сейчас попался – на озере. Я лошадей туда привел – помыть и напоить. А Эдик с колхозным пастухом Котомкой там купались… А что мне было делать? Лес большой, работы много, а я один. А надо и сено заготовить, и кормушки поставить, и за зверем следить, и от людей все охранять. Я даже обрадовался и подумал: вот хорошо, не разговаривает, хочет здесь жить – значит, непривередлив и хорошим помощником будет. Вот так и взял…
- И сколько он у вас здесь живет? – спросил лесника Зарубин.
- Да, года два уже у нас значится, начиная с лета тридцать девятого, - ответил Яншин.
- Вот так и получается, - начал после некоторой паузы Зарубин, - немецкую группу мы уничтожили, пастуха взяли, а Оттов удрал… И я не уверен теперь, что он не перейдет линию фронта, и не доставит немцам сведения о местонахождении нашей секретной разведывательной группы на вашем хуторе. И если это случится, то они, получив координаты, постараются при помощи артиллерии или авиации сравнять с землей вашу усадьбу в лесу. Вот так обстоят наши дела, Григорий Игнатьевич. Нам нужно сейчас немедленно поймать этого Эдю Оттова, пока он не перешел линию фронта, или же заблаговременно ретироваться из этого леса. Что я вам и советую.
- Конечно, будет жалко нажитого места и хозяйства, - продолжил Зарубин, - но жизнь ведь дороже. Выезжайте в село, там поживете некоторое время, и если все будет тихо – вернетесь назад… Но есть и второй вариант: нужно послать следопытов, опытных людей, знающих эти места по следам этого Эди Оттова. Этими людьми, конечно же, являетесь вы и ваша дочь. А я вам дам на подмогу еще троих разведчиков. Например, Ганина…
- Лейтенант, кого из разведгруппы на данный момент мы можем послать на поиски «конюха» вместе с Григорием Игнатьевичем и его дочерью? – спросил Зарубин у Подлужного.
- Сокальского и Пятова, товарищ подполковник, - ответил Подлужный.
- Троих разведчиков дадим – больше не можем, - повернулся Зарубин к лесничему. – Ну, так как, товарищ Яншин, желаете пойти на розыски вашего «конюха»?
- Пожалуй, это лучше, чем переселяться к «черту на кулички», - согласился Яншин.
- Это верно! – кивнул подполковник. – Вы эти места знаете лучше всех, а значит и все возможные пути его отступления, по которым «конюх» может пройти. И, встретив, узнаете его в лицо – не ошибетесь.
- Хорошо, я согласен, - встал, наконец, решительно лесник.
- Тогда готовьтесь на утро в путь и предупредите свою дочь, - сказал Зарубин. – А вы, товарищ старший лейтенант, проинструктируйте сегодня же ваших троих разведчиков: Ганина, Сокальского и Пятова, чтобы они завтра, ровно в шесть ноль-ноль были здесь. Экипировка: двое – в штатском, с ножами и пистолетами. Один – в военной форме с автоматом и гранатами…
- Григорий Игнатьевич, свое охотничье ружье вы отдадите Насте, а мы вам выделим снайперскую винтовку, да еще и бинокль, чтобы вы могли издали его увидеть…
- Товарищ старший лейтенант, а вы будете лично следить за операцией и вовремя мне докладывать. Ясно? – приказал подполковник.
- Так точно! – ответил Подлужный.
- Ну, тогда все, товарищи, мы уходим, - поднялся из-за стола Зарубин. – Товарищ Яншин, спасибо за угощения, рад был с вами познакомиться, - пожал он руку гостеприимному хозяину. – И будем действовать как условились, - добавил он, обернувшись на выходе.
«Охота двух разведок и нейтрализация друг друга началась,- подумал он. – Кто успеет первым перейти линию фронта, тот и выиграет. Наша основная группа, которая идет сегодня ночью в тыл врага в большой опасности, даже если она и благополучно перейдет линию фронта. Может этот «конюх» по кличке «Шуберт» стоит сейчас уже перед немецким офицером и докладывает. И Абвер знает о нашей операции… Риск большой. Посылать или не посылать сегодня ночью разведывательную группу, - размышлял Зарубин. – И все же посылать нужно, не смотря ни на какой риск. Нам нужны точные сведения о передвижении частей врага… Это приказ!».
В одиннадцать часов ночи группа разведчиков, состоящая из восьми человек, возглавляемая лейтенантом Луниным и сопровождаемая саперами, которые прокладывали путь на минном поле, под редкие сполохи осветительных ракет, выпускаемых немцами, перешла линию фронта и устремилась в тыл врага. Их ждала неизвестность, и эту неизвестность нужно было разгадать…
За Уралом в Тюмени…
Наконец-то, после стольких бессонных дней и ночей Марите вместе с Валей Костинайте на попутных поездах с эвакуируемыми эшелонами добрались до Урала. А там уже, вспомнив про Ванюрку Жигунова, их разговор еще до войны, во время прощания в больничной палате, Марите вместе со своей подругой направились в город Тюмень, к единственному знакомому человеку в этой огромной Сибири…
Но точного адреса Жигунова в Тюмени у них не было, и они не знали где его искать. Надо было что-то делать. Девушки вышли из поезда и остановились вместе со всеми прибывшими на перроне. Прямо тут же, у поезда на вокзале, был расположен «Комитет по прибывающим беженцам». А за неимением жилья в городе, представители комитета, согласовываясь с вербовщиками, всех ранее работавших в сельской местности беженцев, агитировали и направляли на работу в местные колхозы для уборки урожая.
- Ну, что будем делать? – спросила Марите Валю. – Пока мы не найдем моего друга Ваню Жигунова, нам в городе с тобой делать нечего.
- Если запрашивают и вербуют на определенных условиях, дают работу и жилье, давай поедем в колхоз, поработаем до осени, а там что-нибудь придумаем. Денег заработаем, обзаведемся теплой одеждой, харчами на зиму и одновременно будем искать Жигунова в городе Тюмени, - предложила Марите.
Так и решили.
- В колхоз – так в колхоз, - согласилась Валя.
А что было делать? Работа, хоть и трудная: уборка свеклы, картофеля в поле – дело не легкое, но девушкам все это было не впервой. Они с детства были приучены к такой тяжелой работе на земле, в поле у себя на родине в Литве…
Лето подходило к концу. В колхозе, в который они прибыли, их поселили в доме у Варвары Михайловны, одной из женщин-колхозниц. Варвара Михайловна жила с невесткой и двумя внуками десяти и двенадцати лет. Сын у нее был в армии, воевал где-то на Западном фронте. В ее доме, состоящем из трех комнат: прихожей с русской печью и двух смежных комнат, места хватало. Глаша, так звали невестку, быстро подружилась с девчатами, и вечерами, после работ, их расспрашивала о том, страшно ли было им находиться там, на войне, откуда они прибыли и где воевал ее муж Григорий.
Марите рассказала ей, как немцы разбомбили ее город, ее дом, а потом разбили их эвакуационный эшелон с беженцами: детьми и женщинами; и как они потом пешком по линии отходили, оглядываясь, на Восток. А Глаша с Варварой Михайловной плакали, сочувствуя Марите.
- А однажды нас там немецкие диверсанты чуть не зарезали, - вспоминала Марите. И поведала о том случае, когда они с Валей спрятались от диверсантов в лесу, в кустах колючего шиповника.
- Вот тогда наша жизнь действительно висела на волоске. Если бы мы тогда, сидя в кустах, пошевелились – нас бы они тогда точно ножами порезали бы…
- Боже мой, милые мои, сколько ж вам пришлось пережить, натерпеться, - приговаривала сердобольная Варвара Михайловна. – И как это все страшно… А как же там мой сынок воюет… как же ему там, наверно, тяжело, - вздыхала она, пуская горькую слезу.
- Ничего, Варвара Михайловна, Бог, он все же есть, и справедливость восторжествует… Мы победим! И тогда они за все заплатят, - сказала Марите сквозь зубы. – Только вот неохота нам здесь в тылу, за спинами наших отцов, братьев и мужей отсиживаться. Я хочу пойти на фронт и сражаться, и мстить этим выродкам – фашистам, которые пришли к нам, разорили наши города и села, оккупировали нашу страну, убили невинных людей и захватили наши земли.
- Ох, Марите, Марите, от Сибири до фронта так далеко. Кто ж нас с тобой пошлет необученных-то! – сказал Валя. – Идут слухи, что немцы уже Смоленск взяли… На фронт воевать ведь только мужчин отправляют. А нам нужно работать здесь, в тылу, на полях, чтоб наших солдат на фронте кормить хлебом. Если бы мы были в городе – тогда другое дело…
- Вот нам и надо сейчас поехать в город, устроиться там хотя бы на завод, на котором делают вооружение или снаряды. Ведь я – токарь четвертого разряда и могу отлично вытачивать такие детали, как корпуса снарядов. Завтра же, не откладывая, пойду в райисполком и попрошусь, чтобы меня направили работать на завод, помогать фронту… Ты, Валя, как хочешь, а я больше не могу сидеть здесь, в тиши да в глуши, и спокойно растить и копать свеклу с картошкой…
- Нет, Марите, раз уж ты так, тогда и я пойду с тобой в райисполком, чтобы нас вместе направили на завод, - решилась Валя.
- Ну вот и договорились, подруга, - обняла ее Марите. – Пойдем вместе и работать будем вместе, чтобы нас с тобой никто никогда не разлучил. Ведь мы же с тобой землячки… Нам нужно держаться друг друга.
- Ну все, - сказала она устало, - давайте спать. Завтра скажем об этом председателю колхоза. Пусть он нам поможет добраться до города и попасть куда надо.
- Хорошо, давай спать. Спокойной ночи, - ответила Валя, зевая и укладываясь в кровать.
А утром они пришли к председателю, уговорили его помочь им добраться до города и попасть в райисполком.
- Девоньки, да вы что! Вы нам так нужны сейчас здесь. У меня в колхозе людей не хватает, чтобы собирать урожай, - уговаривал их председатель.
- Ничего, - стояли на своем девчата, - на заводе мы нужнее будем, больше поможем фронту, ведь мы же обе девушки городские и по профессии токари. И у себя на родине работали на заводах. Так что, не удерживайте уж вы нас, Егор Семенович, а помогите лучше.
- Мы ведь все равно скоро уйдем на фронт – освобождать Литву, - сказала Марите уверенно и страстно.
И, видно, почувствовав эту твердость в ее голосе и уверенность, с какой она отстаивала свое право, председатель согласился с ее доводами.
- Ну, что ж, раз уж так решили, езжайте в город! Сегодня как раз туда едет наша машина. Параська, то есть, Прасковья работает на ней шофером – она вас и подбросит до города.
Председатель взял бумагу и написал на ней:
«Прасковья, отвези этих девушек в город, прямо к райисполкому. Если их там не примут, то обратным рейсом заберешь назад. Председатель колхоза Панин».
- Вот эту бумажку отдайте шоферу. Она вас и подвезет до райисполкома, а потом пусть едет на завод за шестеренками, - объяснил он. – Если у вас там ничего не получится, тогда возвращайтесь с ней назад, к нам в село. Эх, девушки, жалко мне вас отпускать – каждая пара рук у меня сейчас на учете, да что поделаешь! Раз уж вы так рветесь туда, на фронт – езжайте, освобождайте свою родину! И спасибо вам за ваш труд здесь, в колхозе!
Председатель встал и каждой девушке с чувством пожал руку.
В колхозном автопарке они быстро нашли машину, на которой должны были ехать в Тюмень, потому что машин в колхозе было всего три: две уже были задействованы на работах в поле, а в гараже стоял лишь один старенький ЗИС-5, возле которого возилась хмурая Прасковья. Прочитав записку председателя и окинув их испытывающим взглядом, она спросила:
- Уезжаете?
- Да, - ответили девушки.
- Что не нравится у нас? Парней маловато? – с ехидцей спросила Прасковья.
- Да что вы, нет. Зачем вы так нехорошо думаете? – возмутилась Марите. – Мы хотим скорей попасть на фронт, чтобы сражаться с фашистами. А если не удастся, то хотя бы попроситься, чтобы нас взяли работать на завод – вытачивать снаряды.
- А-а-а, - кивнула понимающе Прасковья, - это хорошо. Извините, мы тут остались одинокие женщины да ребятня – мужчин всех на фронт забрали… Садитесь, я вас мигом довезу до Тюмени. Да, и в райисполком доставлю. А если надо, так и на завод тоже. Только вы там, в райисполкоме, не задерживайтесь, я вас ждать долго не могу, - добавила она.
- Спасибо! Постараемся, - вздохнули с облегчением девушки.
- Давайте, залезайте в кабину – там все поместимся, - сказала Прасковья, открывая дверцу. – В кузове может сквозняком протянуть.
Девчата ей повиновались. Видя, что они залезли в кабину, она спросила:
- Ну что, уселись?
- Да, - ответили девчата.
- Ну, тогда поехали, - включила мотор Прасковья.
«Вот и началась наша новая жизнь – обратная дорога домой, на родину, - подумала Марите, - долгой ли она будет? И все же, как все в мире неожиданно и быстро меняется, - размышляла она, - ведь всего каких-нибудь 30 лет назад здесь правил царь, по этой дороге ездили кучера, ямщики из Тюмени. В Верхнетурский монастырь ходили паломники, в селе Покровском жил Гришка Распутин – главный советник царицы, а теперь, вот, едем мы. И никто даже не задумывается, кто же здесь когда-то жил, кем проложена эта широкая дорога. Поистине, мы живем и растем как та трава в поле, и существуем зачем-то по чьей-то воле там, куда нас жизнь забросила. На останках прошлого строим свои новые города. Правильно говорят святые: не копите огромных богатств, ведь за большими богатствами одних людей стоят сотни расстроенных и даже загубленных жизней. На небеса всего накопленного не возьмешь. Все останется здесь, на Земле. Поэтому, живите честно, помогайте людям, освещайте добрыми делами свое имя, и вас помянут добрым словом пришедшие потом на Землю потомки…».
- О чем ты думаешь, Марите? – толкнула ее рукой Валя. – Глянь, уже к городу подъезжаем, а ты молчишь, как будто спишь…
- Да! Уже начинается город, скоро будем в центре Тюмени – подала голос Прасковья. – До райисполкома я вас довезу, а там смотрите…
- Хорошо, Прасковья, спасибо тебе, - сказала Марите.
- Да, не за что. Чего уж там, - ответила Прасковья.
Тем временем, они, миновав окраину, въехали на центральную улицу города. Проскочив еще несколько кварталов, машина остановилась у высокого здания.
- Ну вот, видите? Идите, устраивайтесь! Вот он, райисполком, - показала рукой Прасковья.
Попрощавшись с Прасковьей, девушки вылезли из кабины и, осмотревшись, решительно двинулись к входу здания. Осторожно вошли…
- Девушки, вы к кому? Откуда вы? – встретил их уже довольно пожилой вахтер в вестибюле.
- Вообще-то, мы эвакуированные, беженки из Литвы, а сейчас приехали из колхоза «Путь Ильича». Нам нужен председатель райисполкома. Где его можно найти? – спросила Марите вахтера.
- Последняя дверь направо, - ответил тот.
- Спасибо, - поблагодарили девушки.
- Да, что там! Идите, он вас примет, - сказал вахтер, по-отцовски качая головой. А сам подумал: «Какие все же вежливые девушки. Видно, культурные люди живут в этой самой Прибалтике».
А Марите с Валей уже вошли к секретарю в приемную.
- Простите… можно нам пройти на прием к председателю райисполкома? – обратилась Марите к встретившей их женщине-секретарю.
- А вы по какому вопросу? – спросила секретарь.
- Да, мы беженцы из Прибалтики, пришли насчет трудоустройства.
- Минутку, я сейчас ему доложу.
Секретарь ушла к председателю и вскоре вернулась назад, распахивая дверь.
- Заходите, он вас примет!
Марите с Валей зашли в кабинет и Марите, увидев председателя, остолбенела. О, боже! Пред ней стоял, как и несколько месяцев назад, такой же удивленный и улыбающийся политрук Ванюрка, или официально, председатель райисполкома Иван Яковлевич Жигунов.
- Марите, в нашем городе? Какая неожиданность! Вот это встреча. Как ты сюда попала? – улыбался он и тряс руку радостной, и расчувствовавшейся Марите.
- Садитесь и рассказывайте! – сказал он.
Марите с Валей сели, и она начала свой рассказ:
- Когда началась война, мы с агитотрядом находились в деревне. Был сильный налет немецкой авиации на наш город. Они разбомбили тогда все наши дома. Погибло много людей, тех, кто не успел уйти в лес. Я не знаю точно и о судьбе своих родителе: живы ли они? Перед приходом немцев с последним эшелоном беженцев, мы покинули наш город. Комсомольцев, которые были на подпольном положении, городской комитет отправил на Восток. Меня в последний момент посадил в эшелон Иван Зарубин. Он велел передавать вам большой-пребольшой привет, товарищ комиссар.
- Спасибо, - обрадовался Иван. – Но что ты так официально, Марите. Для тебя я по-прежнему политрук Иван Жигунов. И ты дорогой для меня человек… Ты спасла мне жизнь, а это ведь не забывается.
- Ну, рассказывай, что же было дальше! – попросил Жигунов.
- А дальше… всю ночь мы ехали на восток в эшелоне, а утром недалеко от латвийского города Резекне на нас налетели немецкие стервятники и разбомбили эшелон с беженцами. Мы с Валей и еще с несколькими девушками из Литвы остались живы и пошли пешком по шпалам дальше на Восток. Эшелонов больше уже не было, и нам надо было как-то выбираться. Уже слышна была артиллерийская пальба и, подгоняемые ею, мы все шли и шли по шпалам, и вдоль железной дороги… Пока не дошли до Пскова. А там нас уже посадили на поезд и отправили дальше.
- Вот так и добрались, и доехали до вашего города, товарищ комиссар, - закончила свой рассказ Марите.
- Какие же вы умницы, девушки! И столько натерпелись, - воскликнул Ванюрка. – Я все для вас сделаю, чтобы вы, наконец, устроились здесь и остались в городе.
- За этим мы и пришли к вам, товарищ политрук, хотим попасть на фронт или хотя бы на первое время устроиться на завод, чтобы реально помогать фронту, - обратилась к Ванюрке Марите. – Там, на улице, возле вашего здания, нас ждет Прасковья – шофер колхозной машины. Она как раз едет на завод «Механик» за запчастями, вот вы и позвоните директору этого завода и поговорите… Может, он нас и примет на завод рабочими токарями – вытачивать снаряды для фронта.
Ванюрка посмотрел на девушек с доброй улыбкой и, что-то соображая, сказал:
- Понимаю вас, девушки, понимаю!
Подошел к ним поближе и добавил:
- Эх, я бы и сам пошел на фронт, но вот не могу. Не берут… И вас не могу туда послать. Это не в моей компетенции… А вот на завод «Механик» я вас устроить помогу. Сейчас же позвоню Михаилу Ивановичу и поговорю с ним…
Жигунов поднял трубку телефона, набрал номер и позвонил директору завода. Через несколько минут девушки с запиской председателя райисполкома в руках выскочили из кабинета Жигунова.
- Приходите еще, обращайтесь и не стесняйтесь, если что будет нужно. Я вам помогу! – крикнул им вдогонку Ванюрка.
И они, радостные и довольные, выбежали в вестибюль, спеша и надеясь, что Прасковья еще не уехала. Блукать по незнакомому городу им тоже не хотелось.
- Ну как, девушки, все в порядке? – встретил их, улыбаясь, вахтер.
- Ой, все так хорошо получилось, даже лучше, чем мы думали, - ответила ему радостная Марите.
- Ну, вот и прекрасно, - обрадовался вахтер. – Желаю вам удачи, милые!
- Спасибо, отец, спасибо, - ответила Марите.
На улице Прасковья уже заводила мотор. Девушки вовремя выбежали из райисполкома.
- Ну что? Как там у вас? – поинтересовалась Прасковья.
- Все в порядке. Вот смотри, - показала Марите записку Прасковье. – Встретили там знакомого своего еще по Прибалтике – он председатель райисполкома. Так что, давай, вези нас теперь на завод, Прасковья. Мы там будем работать!
- Ах, девчонки, как я рада за вас, - улыбнулась Прасковья. – Хоть у вас что-то хорошее здесь получилось…
- Ничего, Прасковья, не горюй! Вот кончится война и мы победим, вот тогда и заживем здесь все по-человечески, - сказал Марите.
- Твоими устами, да мед пить, - ответила Прасковья. – Дай-то, Бог!
И, включив газ, тронула машину…
У ворот проходной девушки попрощались с ней…
На заводе директор Михаил Иванович Вахрушев уже знал о девушках, и о том, что они из Литвы. Получив записку Жигунова из их рук, он принял их хорошо, по-отечески. А узнав, что они квалифицированные токари, просто обрадовался.
- Ну, девчата, мне вас просто, как говорится, Бог послал! – сказал он. – Нам нужны хорошие токаря. На заводе не хватает таких специалистов. В цехах ведь одни старики да дети остались. Вот, давайте и вы, вливайтесь в ряды наших тружеников…
Он снял трубку телефона и позвонил начальнику отдела кадров:
- Александр Ефимович, сейчас к вам придут устраиваться две прекрасные девушки из Прибалтики, так вы их зачислите токарями в механический цех, и договоритесь с начальником цеха, чтоб им выделили место в общежитии, немедленно – они пострадавшие, им негде жить. Поняли? Тогда все!
И, обращаясь к девушкам, сказал:
- Ну вот, девчата, идите в отдел кадров завода, и оформляйтесь на работу токарями в механический цех. А там потребуете от начальника, чтоб вас немедленно определили в общежитие, хоть куда-нибудь на ночлег. Скажете, что я распорядился, поняли? Если что – звоните мне сюда! – добавил он.
- Ой, как хорошо, что у нас так ладно все получается, - сказала Валя Марите. – Какой все же молодец твой этот знакомый председатель, а? Если бы не он – бегали бы мы сейчас с тобой не по заводу, а по разным инстанциям.
- Слушай, а у тебя с ним раньше ничего такого не было? Что это он о тебе так рьяно заботится? – поинтересовалась она.
- Что ты имеешь в виду? – спросила у нее Марите.
- Ну, например, не было ли тайной любви, или начинающегося романа?
- Какой любви? Какого романа? – рассмеялась Марите. – Это было лучше всякого романа. Впервые. Это был иностранец… Русский офицер, которого я встретила как освободителя. Он был для меня как человек с другой планеты, представляешь! – добавила Марите.
- Я помню, как они вылезли с майором Зарубиным из танка, в шлемах, круглоголовые такие, как лунатики или марсиане какие-то. Улыбнулись нам, рукой помахали. А вокруг народу собралось много, но все боялись к ним подходить – языка-то не знают. А я немножко знала русский и подбежала с цветами к ним, и поцеловала его в щеку. А он так вроде бы смутился, потом обнял, пожал мне руку как брат сестре и говорит: «Ну, здравствуй, товарищ! Спасибо тебе за цветы…». А потом и говорит: «А как тебя зовут, красавица!». Я тогда плохо понимала и говорила по-русски, но это-то я поняла, и ответила: «Марите!». Он говорит: «А меня Иваном зовут, то есть, Ванюркой». А тут подошел второй офицер – Зарубин, и тоже говорит: «А меня тоже Иваном зовут». А я дальше слышу, и другие их парни тоже Иванами называются. Я рассмеялась и говорю: «Что это у вас в России всех мужиков Иванами кличут, что ли?». Они переглянулись и рассмеялись. «Да, - говорят, - раньше в деревнях, наверно, так и было. Уж очень любили наши деды и прадеды называться Иванами… А теперь, вот, поубавилось Иванов».
- Так мы и познакомились, и стали потом хорошими друзьями… Вот такая встреча у нас с ним была, - закончила Марите, отвечая Вале, - похлеще твоего романа!
Так разговаривая, они и пришли в отдел кадров…
После некоторых формальностей с оформлением документов, их поставили на учет, затем вручили пропуска и направили в недавно организованный, с прибывающим из Украины оборудованием, механический цех, где только что начали вытачивать и выпускать корпуса артиллерийских снарядов, мин и других необходимых деталей для минометов и гаубиц.
Вообще, город Тюмень и многие другие сибирские города: Омск, Челябинск в первые месяцы войны принял на свои плечи большую нагрузку по принятию прибывающих эвакуированных предприятий, ведомств и учреждений из Украины и Прибалтики. В городе, который расположился у Сибирской реки Туры, разместились эвакуированные сюда: Наркомат путей сообщения, Текстильной промышленности, Лесозаготовительные конторы, Наркомат СССР, Центральный Совет Осавиахима СССР. Сюда перебросили из Киева почти все оборудование Киевского завода «Красный экскаватор», и маленькая электростанция города уже не справлялась с подачей энергии всем этим предприятиям и учреждениям.
Впоследствии улицы города назовут: Одесская, Рижская, Харьковская, Курская, Волокаламская, Площадь памяти. А пока здесь, недалеко от города, находились два озера Алебашево и Круглое, разделенные железной дорогой с мостом через реку Тура, а также улицы: Заречная, Восьмого марта и многие другие с более старыми историями и названиями.
Станкостроительный завод «Механик» в Тюмени располагался на улице Гилевская роща 4-14. До революции этот участок земли приобрел Николай Дмитриевич Мошаров и начал здесь в 1900-м году строить цех по литью чугуна. Затея эта оказалась удачной и вскоре его цех разросся и превратился в чугунолитейный завод, принадлежащий «Н.Д. Мошаров и Ко».
После революции в 1919 году завод национализировала советская власть. Но в это время он уже выпускал разное чугунное литье для промышленности и сельского хозяйства, в том числе и различную посуду.
В 1928-м году на заводе начали выпускать высокопроизводительные и точные станки для деревообрабатывающей промышленности, и завод переименовали в «Механический станкостроительный завод «Механик». До войны в цехах завода выпускали станки для распиловки древесины на шпалы и доски, а также делали здесь фанеру для авиапланеров. Но остался здесь также и прежний чугунно-литейный цех.
К началу войны на заводе работало около 1 580 человек. Из полутора тысяч работающих здесь человек, непосредственно в цехах трудились рабочими около 14-ти сотен, в основном женщины, старики и дети, поэтому девушки из Прибалтики влились в коллектив завода без особых сложностей.
Сначала их поставили на работу в ДОК «Красный Октябрь» - сколачивать ящики для транспортировки мин и снарядов, как бы для акклиматизации с трудным производством завода. Через месяц Марите попросила, чтобы их перевели на более сложную работу: в цех № 8 на токарный станок. Ее поставили на учебу и освоение к опытному токарю завода Александру Васильевичу Ведю. Завод к этому времени, как военное предприятие, был переименован в завод № 762.
Девушкам дали комнатку в общежитии в узком двухэтажном домике на углу улицы Профсоюзной и Хохрякова.
Марите быстро освоилась на новой работе и уже через несколько дней попросила, чтобы ей поручили делать самую сложную операцию на корпусах мин под медный поясок для их вращения при выстреле. Токарь Александр Ведь был очень доволен своей ученицей, но немного опасался за ее стремительность в освоении такой ответственной работы.
- Не рано ли встаешь на такую сложную операцию, Марите? – спросил он ее. – Там ведь очень строгие допуски по ширине и по диаметру.
- Ничего, Александр Васильевич, я хочу успеть все освоить здесь и еще побывать на фронте, чтобы быть полезной моему народу и государству, - сказала она весело.
- Ох, Марите, ну ты и девка передовая – настоящий герой! – шутил и улыбался Александр Васильевич (не знал он, что его слова окажутся пророческими).
- А как же, Александр Васильевич, мы все такие – литовские да Зарасайские! – смеялась Марите.
Она с успехом за короткое время освоила и эту сложную операцию, а вскоре ее поставили, уже как мастера, на контроль этого самого ответственного пояска.
Но она так и осталась недовольна собой – все рвалась на фронт. На фронт с завода рвались и другие девчата – ее подруги. Не смотря на занятость, Марите не теряла связи с Иваном Жигуновым. И тот как-то при встрече в разговоре о ее неугасимом желании попасть на фронт, сказал:
- Недавно я узнал, что в Омске есть наши люди, ответственные партийные работники из Литвы, которые сейчас создают специальные группы для засылки их в тыл врага для организации там партизанских отрядов ведения войны против захватчиков, в частности в Литве. Тебе нужно с ними связаться и познакомиться, Марите. Если хочешь, я поговорю насчет тебя с директором завода и организую твою поездку в Омск, в командировку по каким-нибудь делам, связанным с освоением новой техники, прибывшей с эвакуируемым эшелоном из Киева.
- Иван Яковлевич, ты настоящий друг! Сделай это! – воскликнула Марите. – Я заранее тебя благодарю.
- Хорошо, Марите, я поговорю, - пообещал Жигунов на прощание. И свое обещание выполнил…
Через несколько дней Марите была направлена в командировку в Омск, где по данным, предоставленным ей Жигуновым, отыскала этих ответственных товарищей из Литвы, которые занимались организацией партизанских отрядов для засылки их на территорию Литвы, оккупированную войсками гитлеровской Германии.
- Отправьте меня скорее туда, на фронт, в Литву, - попросилась Марите у руководителя организации Жигялиса. – Я хоть сейчас готова поехать туда, - воскликнула она горячо.
- Я рад, что у вас такое огромное желание идти громить врага, - сказал военком с чувством, - но мы так быстро не можем организовать вашу переброску в тыл врага – нужно вас еще хорошенько обучить подрывному делу, ведению партизанской войны и многому другому. Мы вас включим в наши списки и вскорости вызовем. А вы сейчас пока езжайте к себе на завод, работайте и ждите.
- Товарищ военком, там, на заводе, со мной работает еще и моя подруга Вале Костинайте, - сказала Марите. – Мы вместе с ней выходили из окружения. Включите и ее в ваши списки, я за нее ручаюсь и привезла ее документы. Вот они…
Военком взял документы Костинайте, и стал изучать их.
- Мы с ней хорошие подруги, как сестры… Обе комсомолки… Она даже в прошлом была комсоргом Дебейкейской волости. Она тоже очень хочет попасть в партизанский отряд, - добавила Марите.
- Хорошо, - сказал, наконец, военком, изучив документы Вали, - возьмем и ее. Так что, работайте и ждите…
Радостная Марите ехала, как летела, из командировки в Омск и, приехав, нашла Валю и стала рассказывать ей о своей успешной поездке. Целую ночь потом девушки не могли успокоиться, и все говорили и говорили о предстоящей жизни: назначении и отправке в тыл врага… Но время шло, а вызова все не было и не было…
А так как Марите была по характеру человеком смелым и активным – заводилой, то вскоре ее выбрали секретарем цеховой комсомольской организации. С приходом Марите и Вали общественная работа в цехе закипела. Очень часто она, высокая и красивая, в своем неизменном черном комбинезоне, в минуты короткого отдыха межу работой, читала людям, собравшимся на обед, стихи Пушкина и Лермонтова…
Фронту нужны были снаряды и мины, и Марите с Валей трудились у станков порой по две смены – целый день. Жили они в нескольких кварталах от завода, на окраине города. За их домом уже начинались картофельные поля лесного хозяйства, и когда грянули первые холода, а холода в Сибири начинаются рано, комсомолки по собственной инициативе организовали подвоз дров из лесного хозяйства нетрудоспособным и старым заводчанам. Ведь все молодые и трудоспособные мужчины города ушли воевать на фронт и в домах остались только женщины, старики и дети.
Марите вспомнились холодные вечера в их доме, в Литве, когда приходилось им собственными руками добывать: пилить, рубить, колоть и возить дрова для отопления дома, чтобы не замерзнуть зимой в стужу. А ведь холода в Сибири куда круче, чем в Прибалтике – ниже сорока градусов. И вот, посоветовавшись с Валей, Марите позвонила в райисполком Жигунову. После дружеских приветствий и обмена сведениями о здоровье, жизни и работе на заводе, она сказал ему:
- Иван Яковлевич, как вы считаете, вот наши старики, которые проработали на заводе уже более тридцати-сорока лет и оставшиеся без детей, ушедших на фронт с внуками, имеют право жить в теплых помещениях хотя бы зимой?
- Конечно, Марите! О чем вопрос, - ответил Жигунов.
- Тогда давайте организуем транспорт и работу по отгрузке дров им на дом. Вы договоритесь о транспорте и отгрузке древесины из леспромхоза, а мы вместе с комсомольцами завода, займемся доставкой дров нашим старикам.
- Это отличное предложение, Марите, и я целиком и полностью тебя поддерживаю, - обрадовался Ванюрка. – Я и сам недавно обдумывал это дело: как бы обеспечить наших ветеранов теплом на зиму, а ты вышла первой с этим вопросом. Молодец, Марите – проявила такую прекрасную инициативу от комсомола. Честь тебе и хвала!
- Да ну, что тут такого! – ответила Марите, чуть смущаясь. – Надо только договориться с директором завода о выделении транспорта.
- Не беспокойся, это дело я возьму на себя, - сказал Жигунов.
- Спасибо вам, товарищ политрук, тогда мы так и будем действовать. Салют! No pasaran! – воскликнула она одухотворенно.
- Салют, Марите, - ответил увлеченный ее пафосом Ванюрка и, еще держа телефонную трубку в руках, подумал: «Какая все же ты хорошая девушка, Марите, с голубым платочком и голубыми глазами! Какой прекрасной души человек. Мы обязательно сделаем все, что ты задумала».
И в тот же день, поговорив с начальником цеха, Аркадием Павловичем Тарасовым, Марите выступила на общем собрании цеха и предложила поддержать всеми работниками цеха акцию коммунистического союза молодежи по обеспечению старых и нетрудоспособных людей их города дровами. На собрании постановили: создать бригаду из молодых и крепких рабочих, и послать их на отгрузку дров из леспромхоза в населенный пункт, а остальным рабочим проработать за них полторы-две смены, чтобы таким образом компенсировать их отсутствие на производстве дабы не пострадал план выпуска готовой продукции для фронта.
Все согласились и работа закипела. Бревна таскать и дрова колоть – работа не из легких, требующая большой силы и энергии, но девушки, вместе с парнями и немногими мужчинами трудились с утра до вечера на распиловке и доставке дров, не покладая рук, падая в конце дня от усталости. Но зато потом, как им было приятно смотреть в глаза этим старым обездоленным людям, которые, узнав, что о них помнят и заботятся молодые, готовы были отдать им всю свою душу… Это компенсировало все затраты сил и вдохновляло на новые поступки.
Наступила зима… А с фронта поступали все более тревожные сообщения – враг находился уже в нескольких десятках километров от Москвы. И мелькала мысль: а вдруг его не остановят? «Ничего, - думала Марите, - еще ни один захватчик и басурманин не уходил от Москвы целым и невредимым».
Вспомним Куликовскую битву, вспомним поляков с пришедшим на трон Лжедмитрием и, наконец, Наполеона Бонапарта, который занял Москву, но потом бесславно бежал из России, да так быстро, как только мог, бросив в ее снегах на произвол судьбы свою разлагающуюся 600-тысячную армию. Если какой-то народ не желает быть слугой и рабом у иностранцев, и добровольно не хочет лезть в кабалу к другим – его победить невозможно! Это истина! И никакие там сверхмощные и величайшие армии этому не помогут. Даже 300-летнее монголо-татарское иго ничего не смогло сделать с Россией и русским народом, потому что Россия – это древняя культура, народ Урусов – посланцев и потомков богов из созвездия Ориона с планеты Ур.
Где они теперь, эти все батыи, мамаи, эти гунны и крестоносцы? Они распались и растворились в бескрайних землях среди русских людей, потеряв былую славу и злость своих амбициозных предков. Они стали мирными добродушными россиянами. Это сделало время, культура и быт русского народа, пришедшего с Севера из страны Гипербореев. А Литва и весь Север теперешней России – это как окраина, остаток от Гипербореи, бывшей страны богов, откуда и пошли эти голубоглазые и светловолосые гиганты, жившие несколько тысяч лет назад в районе Ладожского озера.
Даже многие слова и названия говорят об этом. Возьмем слово «ура!» - клич, зовущий идти в атаку. Он говорит: вперед, потомки Уров, посланцев бога Ра (Солнца). А слово «Урал» - напрямую показывает, где находилась земля колонии Урусов, потом переименованных в Россов, с далекой планеты Ур. То же говорит и название «Ам-ур», «Удм-ур-тия», «Ур-енгой», «Ур-ан», «Ук-ра-ина» (край Ра – бога Солнца). Это все слова из лексикона древних Урусов. Частица «ал» - означает золото. «Ал-химия», «Ал-тай», «Ал-атау», «Ал-маата», «Байк-ал», «Сах-ал-ин», «Ур-ал», и так далее.
Алтай – это золотая земля, а Урал – это место, где жили и добывали золото Уры. «Ки-тай», земля, где используют энергию «Ки». Недаром, там лечат такими энергиями, как «тай-чи»… А «Ор-енбург» и «Ор-ск», на реке Урале прямо говорят, где обитали боги с Ориона – первые Урусы. «Орен» – Орион, «бург» - город, к тому же сокращенное название Ориона – «Ор-ск».
Да, и названия звезд, пришедшие к нам из далекой-далекой древности тоже пестрят словами с золотой, а вернее, блестящей частицей «ал»: «Аль-таир», «Аль-дебаран», «Ал-голь», «Аль-чиба», «Аль-бирео», «Ал-кор»… Альциона, Альдерамин, Альгеба, Альтаир…
Богам тоже был нужен этот блестящий металл – золото, но для других целей…
Украина: ход проигранного сражения…
Штаб Юго-Западного фронта, город Тарнополь. Командующий фронтом, генерал Кирпонос. Начальник штаба Пуркаев, начальник оперативного отдела Баграмян. Генерал Рокоссовский сообщил, что его 9-й мехкорпус в бою с танковой группировкой Клейста понес значительные потери и вынужден отойти к Ровно…
29 июня. Бои шли уже недалеко от Тарнополя. Нужно было командный пункт фронта переводить куда-то вглубь территории, иначе нарушится управление войсками. Об этом еще раньше Кирпоноса предупредил генерал Жуков. Было решено в ночь на 30 июня переехать в Проскуров (Хмельницкий).
Вечер прошел в суматохе сборов: готовили документы и походное имущество к выгрузке на автомашины. Для связи начальник оперативного отдела фронта Баграмян оставался пока на месте. Под утро, получив сообщение, что штаб фронта уже прибыл и расположился в Проскурове, полковник Баграмян выехал туда с остальной группой.
Шел дождь. Грунтовые дороги полностью раскисли. Но пока машины ехали по шоссе, выложенному булыжником, было вполне сносно, но на подступах к Проскурову путь полностью размыло. Дорога вилась по склону высокого холма вдоль глубокой, с крутыми скатами, лощины. Шофер включил скорость, и с разгона повел ЗИС-101, в котором ехал Баграмян, на подъем. Тяжелая машина натужно гудела, вихляя из стороны в сторону. Вдруг, на повороте, почти на самой вершине холма, мотор глухо чихнул и заглох. Машина сначала медленно двинулась назад, а потом, ускоряясь, сорвалась с дороги и, набрав скорость, заскользила по крутому склону в овраг.
Побледневший шофер, обернувшись назад, лихорадочно крутил баранку. Баграмян, вспомнив о находящихся с ним важных оперативных документах, схватил чемодан и, приоткрыв дверцу, уже готовился выпрыгнуть. Но шоферу все же удалось справиться с управлением и вывести машину на ровное место. Шофер медленно вытер дрожащей ладонью потное лицо и выдохнул:
- Кажись пронесло…
- Да… повезло нам, товарищ водитель,- ответил ему Баграмян, а сам подумал: не хватало еще так бесславно погибнуть в овраге. Он вылез из машины и приказал своему адъютанту, лейтенанту Илье Бохорову, вытащить ЗИС из оврага, а сам, захватив с собой драгоценный чемодан с документами, с трудом вскарабкался на дорогу, остановил первую попавшуюся машину и сел в нее. Вскоре они уже ехали по улице Проскурова.
На берегу Южного Буга Проскуров (Хмельницкий) был важным узлом шоссейных дорог, которые змейками уходили в сторону Тернополя, Шепетовки, Винницы, Каменец-Подольского. В штабе фронта на новом месте уже кипела работа. Впервые наладилась связь с армиями. Впервые за все дни войны достаточно четко прояснилась картина на северном фланге. Посланные и вернувшиеся из разных частей, офицеры связи доложили о движении и расположении войск на фронте. Баграмян, как начальник оперативного отдела, углубился в суету оперативных дел. Из этих данных было ясно, что корпус Федюнинского, организованно отступив из района Ковеля, закрепился на правом берегу реки Стоход и успешно отбивает атаки противника. Слева от него на берегу реки Стырь занимает оборону 3-й стрелковый корпус.
Вдоль шоссейной дороги Луцк-Ровно, почти на 50-километровом фронте, с трудом отбиваются от врага танковые дивизии 9-го мехкорпуса. Здесь генерал Рокоссовский, не имея возможности создать сплошную линию обороны, вывел во второй эшелон свою моторизованную дивизию, чтобы ее атаками отбрасывать прорывающиеся то тут, то там подвижные вражеские группы. Соединения 19-го мехкорпуса генерала Фекленко остановили противника на реке Горынь, восточнее Ровно и, прочно оседлав шоссе Ровно-Новгород-Волынский, упорно отбивают атаки фашистских танковых и моторизованных частей. Южнее корпуса Фекленко, продолжают геройски драться войска группы генерала Лукина. Старинный украинский город Острог уже несколько раз переходил из рук в руки.
6-я, 26-я и 12-я армии, выполняя приказ командующего фронтом, отходили, чтобы закрепиться на рубеже Золочев, Борщев, Бобрка, Калуш, Надворная.
Войска отходили медленно, с упорными боями. Бойцы дрались яростно. Страх первых дней сражений прошел. Все реже они отступали перед вражескими танками, но не хватало артиллерии. И даже гранат не хватало. И тут на выручку пришла смекалка. Вспомнив об опыте республиканских бойцов Испании, в некоторых частях стали подбирать пустые бутылки, и наполнять их бензином… И вражеские танки запылали факелами.
Когда в штабе фронта узнали об этом простом и эффективном оружии борьбы с танками, Пуркаев приказал начальнику химслужбы, генералу Петухову, немедленно связаться со многими видными учеными Украины и наладить производство этого состава. Те с энтузиазмом включились в работу. И вскоре многие спиртово-водочные заводы республики переключились на выпуск новой продукции – бутылок с горючей смесью.
Таково было положение дел на фронте в первые дни. Бойцы дрались героически, но слишком уж было неравным соотношение сил между наступающими частями противника и обороняющимися советскими передовыми частями. Как в технике, так и в людских резервах, войска наступавшего противника на острие главного удара превышали советские части в два, два с половиной раза. К тому же, для расширения прорыва, к ним постоянно подходило подкрепление. Немецкие генералы массивным танковым клином пробивали дыру в линии обороны советского фронта, и в эту дыру устремлялись лавины танковых войск Клейста. Это была типичная тактика рыцарей-крестоносцев.
Прорыв вражеских войск к Острогу, а затем в Ровно, грозил советским войскам тяжелыми последствиями. Немецкие танковые войска генерала Клейста, продолжали изо дня в день усиливаться на этом направлении.
Острие этого мощного клина фашистских войск, пока скованного с флангов атаками советских мехкорпусов, было направлено на небольшую по численности группу частей генерала Лукина. А за ней до самого Киева у обороняющихся советских войск никаких резервов не было. Было ясно, что если удара этого клина не выдержит группа Лукина, что враг выйдет на оперативный простор в глубокий тыл главных сил фронта. Это всех и тревожило в штабе. Все только и говорили о том, что приграничное сражение уже проиграно, нужно отводить войска на линию старых укрепрайонов. Но эти укрепрайоны были еще не готовы принять войска и обеспечить надежную оборону.
Из Москвы пришел приказ: «Войскам Юго-Западного фронда до 9-го июля надлежит отойти на рубеж Коростенского, Новгород-Волынского, Шепетовского, Староконстантиновского и Проскуровского укрепрайонов».
Больше всего руководство фронта беспокоил укрепленный район, который находился на стыке 5-й и 6-й армий, куда как раз и был нацелен удар главной вражеской группировки. Но такое же положение создалось и на стыке Могилево-Подольского, и Летичевского укрепрайонов, то есть, на границе между Юго-Западным и Южным фронтами.
Войска начали отход. Ставка Верховного главнокомандования и Генеральный штаб из Москвы по нескольку раз в день вызывали «на провод» то Кирпоноса, то Пуркаева. Утром, 1-го июля позвонил Жуков. Его тревожила угроза, нависшая над сильно отстававшими войсками 26-й и 12-й армии.
- Какое принято решение, относительно левофланговых армий фронта? – спросил он Пуркаева. И, выслушав ответ, подчеркнул:
- Смотрите, будьте внимательны. Существует большая опасность отсечения наших главных сил от линии укрепленных районов, поэтому, учитывая стремление противника отрезать 6-ю, 26-ю и 12-ю армии, необходимо проявить исключительную активность и изобретательность в руководстве отходом войск.
- Иначе, - предупредил он, - не миновать катастрофы. Причем, войска нужно выводить форсированным маршем, прикрывая их авиацией, а все противотанковые артиллерийские средства держать ближе к наиболее опасным участкам. И далее, в связи с отходом войск, я рекомендовал бы вам уже сейчас подумать о переводе штаба фронта на новое место.
Но, несмотря на все предпринимаемые штабом фронта меры, немцы 2-го июля овладели Тарнополем. Возник вопрос: чем прикрыть брешь у Тарнополя? И, после недолгого раздумья, генерал Кирпонос велел бросить туда свой последний резерв – две дивизии 29-го стрелкового корпуса и 24-й механизированный корпус.
- Это слишком рискованно, товарищ командующий, - сказал Пуркаев, - ведь мы только что получили приказ из Москвы о том, что 19-я армия генерала Конева, располагавшаяся вокруг Киева, срочно перебрасывается на Западный фронт.
- У нас на подступах к Киеву не останется войск, - продолжил Пуркаев.
- А что делать, у нас нет выбора, - ответил командующий.
В это время в штаб фронта, прямо к передовой, прибыли разведчики. Вызванные командующим, они доложили:
- Враг приближается к городу!
Дальше в Проскурове штабу оставаться было уже нельзя – решили временно перенести командный пункт фронта в Житомир. В Проскурове остался только один Баграмян, начальник оперативного отдела. Всю ночь он находился на связи с армиями. Но пришло неприятное сообщение: пропал штаб 6-й армии, которой командовал генерал Музыченко. Приехав в Житомир, Баграмян доложил об этом генералу Пуркаеву.
- Не попал ли он под удары немецких танков под Волочиском? – предположил он.
- Я надеюсь, что нет, - ответил Пуркаев. – Продолжайте поиски, Иван Христофорович, - приказал он.
И надежды начальника штаба вскоре оправдались. Посланные с самого утра на поиск штаба Музыченко, офицеры штаба к вечеру вернулись. Они весь день находились в поиске и исколесили на мотоциклах этот район вдоль и поперек. И нашли штаб Музыченко в городе Староконстантинове. Пуркаев в резких тонах, от имени Военного Совета, отчитал командарма и потребовал от него подробного донесения. Но сообщения были неутешительны.
Вернувшиеся офицеры докладывали, что по дорогам, под непрекращающейся бомбардировкой, упорно продвигаются на восток колонны наших солдат и обозы… А по обочинам вместе с ними течет непрерывный поток беженцев.
- Их так много, - рассказывали упавшим голосом прибывшие офицеры, - просто тысячи…
- А что творится на переправах, у мостов… Там образуются такие пробки из повозок, машин и людей, что каждая фашистская бомба находит цель…
- Но паники нет, - восхищались офицеры, - бойцы, охраняющие переправы, убрав тела погибших, разбитые машины и повозки, снова и снова наводят мосты и паромные переправы, и продолжают пропускать войска, обозы и беженцев. А беженцы терпеливо ждут своей очереди…
А на Западном фронте, по поступающим сводкам, было еще тяжелее… 4-го июля Ставка распорядилась вывести из боя на Юго-Западном фонте 5-й кавалерийский корпус и одиннадцать артиллерийских полков, в том числе восемь противотанковых, и направить их на Западный фронт. И теперь уже командование и штаб фронта перебрались из Житомира на новый командный пункт, построенный еще в мирное время под Киевом.
А под Шепетовкой, где недавно стойко оборонялась группа войск Лукина, возглавляемая своим отважным и талантливым командиром, после его отзыва на Западный фронт все распалось. Теперь здесь действовали 19-й механизированный и 7-й стрелковый корпуса. Они-то и попали под удар главных сил танковой группы генерала Клейста. Дивизиям 7-го стрелкового корпуса, прибывшим на подмогу по железной дороге из резерва Южного фронта, пришлось прямо с эшелона вступать в бой. В таких условиях собрать силы в один кулак и ударить по немцам было невозможно. И, измотанные непрерывными боями, войска 19-го мехкорпуса генерала Фекленко и 7-го стрелкового корпуса генерала Добросердова, не выдержали. На участке Новгород-Волынский, Новый Мирополь фронт был прорван…
Прорыв противником советской обороны в этом месте создал такую брешь в линии фронта, которая, как трещина в плотине, вела к разрушению всего нового оборонительного рубежа.
Танковые и моторизованные дивизии 28-го немецкого моторизованного корпуса устремились к Бердичеву.
Когда Пуркаев доложил Кирпоносу о прорыве у Нового Мирополя, тот с горечью воскликнул:
- Ну и дорого же теперь нам обойдется этот прорыв!
Потом, немного постояв и успокоившись, сказал:
- Передайте Музыченко, что он строго ответит, если не восстановит положение в районе Нового Мирополя.
О прорыве немедленно доложили в Москву. Ставка сразу оценила опасность этого положения. Командующий фронтом получил категорический приказ: «Немедленно закрыть укрепленный район, а прорвавшегося противника – уничтожить!».
Для ликвидации прорыва нужны были дополнительные силы, свободные части, а их поблизости не было. 6-й корпус только что пробился из окружения, потерял в боях много людей и часть своей артиллерии, и нуждался в доукомплектовании. И он только лишь начал подходить к Житомиру. Кирпонос связался с начальником Генерального штаба и стал просить Г.К. Жукова вернуть назад забранные у него артиллерийские полки. Жуков ответил:
- К сожалению, ни одного из них Ставка сейчас отдать вам не может – они нужны на Западном фронте. Враг захватил Псков, и рвется к Луге. На Западном фронте противник окружил значительную часть наших войск, и вышел к Днепру. Вот почему вернуть полки мы вам сейчас не можем,- добавил он. – Там положение еще хуже вашего.
- Я предлагаю вам срочно сформировать несколько противотанковых полков за счет зенитной артиллерии, и выставить их на указанном направлении, - продолжил он. Потом немного помолчал и недовольно произнес:
- Я просто не понимаю, как вы могли пропустить противника через Шепетовский укрепрайон? Теперь принимайте меры, чтобы он не отрезал ваши 6-ю, 26-ю и 12-ю армии… Все!
Получив отказ и рекомендации Ставки, Кирпонос вместе с членом Верховного совета фронта Хрущевым, решили выехать в район Бердичева для ознакомления с обстановкой. Вернулись они оттуда удрученные. Части группы Огурцова только начали подходить и не могли повлиять на характер происходящих там событий. Дорога на Белую Церковь для врага осталась открытой…
А противник спешил воспользоваться благоприятной для него обстановкой. Его войска, не встречая на своем пути советских войск, продвигались на Киев. В штабе фронта оперативный дежурный офицер доложил Баграмяну:
- Товарищ полковник, прибыл офицер с донесением из-под Житомира.
- Давай его сюда! – приказал Баграмян.
Зашел офицер, майор по званию, с потным, измазанным пылью лицом и воспаленными от долгого недосыпания глазами. Увидев в углу ведро с водой, он хриплым голосом, еле шевеля пересохшими губами, попросил:
- Воды... Разрешите воды, товарищ полковник…
- Пей, майор, сколько хочешь, - подал ему кружку с водой Баграмян.
- Спасибо, товарищ полковник, - сказал наконец майор, осушив кружку с водой до дна.
- Ну, а теперь рассказывай, - предложил ему Баграмян.
- Под Житомиром появились немецкие танки… Я привез донесение начальника Житомирского гарнизона, - передал майор бумаги начальнику оперативного отдела.
- Не может быть! Так близко, - воскликнул Баграмян. – Ведь на очереди Киев. Не слухи ли это?
- Нет, - ответил майор. – Я сам лично выезжал на разведку и видел своими глазами около двух десятков фашистских танков. Вот, и солдатскую книжечку привез одного из захваченных в плен фашистов – ефрейтора 13-й танковой дивизии.
- Так, - сказал Баграмян, - надо немедленно доложить генералу Пуркаеву. – Пойдем со мной к начальнику штаба, – приказал он майору.
Пуркаев, выслушав майора, перелистал солдатскую книжку, поблагодарил его и отпустил.
- Да-а! Вот ведь положеньице, - тяжело произнес он. – Седьмого июля пал Бердичев. Сегодня то же самое происходит с Житомиром. И защищать его некому: в городе находится лишь небольшая группа подразделений железнодорожных войск.
- Можно бросить туда находящиеся поблизости части 6-го стрелкового корпуса, - предложил Баграмян.
- Но что они смогут сделать без артиллерии? Там ведь танки… Пойду докладывать командующему, - вздохнул Пуркаев, собирая карты…
А вскоре выяснилось, что под Житомиром наступала не только 13-я танковая дивизия, но и весь 3-й моторизованный корпус противника: 13-я и 14-я танковые и 25-я моторизованная дивизии.
Москва уже знала об этом от Начальника Генерального штаба Жукова. Немедленно пришла лаконичная телеграмма: «Ставка приказывает вам уничтожить противника бомбометанием с воздуха». Кирпонос уже и сам распорядился об этом. Но уже было ясно – врага на подступах к Киеву удержать не удастся. Срочно начали усиливать Киевский укрепрайон…
В третьем часу ночи, когда был подписан этот приказ, командование и штаб фронта приехали в Бровары на новый командный пункт. Но когда прибыли в Бровары и там расположились, пришло тревожное донесение: «Фашистские танки у Киева!».
Генерал Пуркаев направился в кабинет командующего фронтом. Там было людно. В кабинет у Кирпоноса находились: член Военного Совета Н.С. Хрущев, секретарь ЦК КП(б)У М.А. Бурмистренко, секретарь Киевского обкома партии М.П. Мишин, а также командующий военно-воздушными силами фронта Астахов.
Развернув карту, начальник штаба начал докладывать…
- Танковые и моторизованные дивизии противника 7-го июля прорвали Новгород-Волынский укрепрайон и сегодня оказались уже перед Киевским укрепрайоном…
- Какие немецкие части подошли к городу? - спросил Кирпонос.
- Пока установлена 13-я танковая дивизия.
- Но по Житомирскому шоссе отмечается непрерывное движение танковых колон к Киеву, - вставил генерал Астахов, командующий воздушными силами фронта.
Пуркаев продолжал докладывать.
- По моему мнению, - сказал он, - командование группы армий «Юг» попытается немедленно использовать успех, достигнутый танковыми войсками Клейста. В этой обстановке дел для нас чрезвычайно важно не только удержать Киев, но и не допустить выхода противника к Днепру южнее города.
Пока шли работы по усилению Киевского укрепрайона, под Бердичевом группа войск С.Я. Огурцова и части 16-го мехкорпуса выполняли свои задачи. Эти войска сумели там на целую неделю задержать главные силы двух моторизованных корпусов из танковой группы генерала Клейста. Стойкость советских войск, непрерывные контрудары, которые они наносили противнику на подступах к Киеву, срывали планы фашистского командования.
В оперативный отдел штаба фронта, возглавляемый полковником Баграмяном, поступали сведения не только о том, что наши отступают, но и что отступая, бойцы сражаются, не щадя своей жизни за каждый километр, за каждый метр нашей земли. Возвратившись из-под Бердичева, офицер рассказывал Баргамяну о положении дел в этом районе, об экипаже танка старшего лейтенанта Пелевина из сводного отряда 10-й танковой дивизии…
- Командир сводного отряда приказал ему захватить «языка». Пелевин повел свой легкий танк БТ прямо сквозь огонь на северную окраину Бердичева, занятую фашистами. А у него скорость большая, он ведь летит как скоростная автомашина. У немцев поднялся переполох. Танкисты Пелевина, давя гусеницами вражеских солдат, хладнокровно выбирали «языка» поценнее. Увидев мотоцикл, на котором ехал немецкий офицер с ящиком документов, опрокинули его. Офицер выскочил из коляски и попытался бежать. Но старший лейтенант выпрыгнул из танка, догнал его, обезоружил и потащил к люку. Но когда немца уже почти туда всунули, Пелевин вдруг понял, что у того нет сумки. Видно, немец ее бросил, когда он тащил его по дороге. А вокруг автоматная пальба… немцы. Не обращая внимания на выстрелы, старший лейтенант снова спрыгнул с танка, нашел сумку и только тогда занял свое место в машине.
А затем танкисты, искусно маневрируя, вырвались из города. На шоссе они неожиданно столкнулись с вражеской автоколонной. Пелевин решился на отчаянную дерзость. Он приказал механику-водителю танка таранить ближайшую машину: нужно было создать панику в стане врага. А как иначе прорваться сквозь гущу вражеской техники? Только когда все в страхе разбегаются! Вот и Пелевин пошел на эту неимоверную дерзость. И ему повезло, план удался… Поднялась невообразимая суматоха. Грузовики, наскакивая друг на друга, опрокидывались и летели в кювет. Фашистские солдаты, бесцельно паля из автоматов, разбегались по полю. Воспользовавшись этой паникой, Пелевин благополучно скрылся в ближайшем перелеске… И уже через полчаса был в расположении наших войск. Доставленный немецкий пленный оказался очень ценным «языком». Это был штабной офицер, который вез важный приказ из штаба немецкой дивизии.
- Подобный подвиг совершил и экипаж тридцатьчетверки с командиром танка М.С. Дударевым. В самый критический момент боя открыла огонь хорошо замаскированная на фланге фашистская батарея. Командир роты приказал Дудареву уничтожить ее. Механик-водитель Жданов развернул машину, и на всей скорости повел ее на врага. Фашисты сосредоточили по танку огонь всех своих четырех орудий. Машина содрогалась от рикошетивших от нее снарядов. Все танкисты были изранены осколками брони. Прямым попаданием башню заклинило, вести огонь стало невозможно. Был затруднен и обзор из танка. Командиру пришлось наблюдать за полем боя через открытый люк. Но, несмотря ни на что, танкисты мчались вперед. Они влетели на огневые позиции врага, и стали «утюжить» вражеские орудия и разбегавшихся артиллеристов… Благодаря этому поступку экипажа, рота получила возможность развивать атаку…
- И еще один беспримерный случай, - доложил офицер. – Тяжелый танк КВ, в экипаж которого входили: лейтенант Жабин, младший воентехник Киселев, командир Гришин, командир орудия Тогин и красноармеец Верховский, после атаки оказались отрезанными от своих. В танке был также командир роты, старший лейтенант Кожемячко. «Ничего, ребята, здесь нас никто не достанет, - сказал он, - будем драться до последнего».
Но в первые же часы боя, у танка перебило гусеницу. Танкисты огнем отбивались от наседавших фашистов. Схватка продолжалась всю ночь. Пока одни очередями пулеметов держали противника на расстоянии, другие вылезли из танка и исправляли повреждения…
Так, в окружении врагов, экипаж танка до утра сражался один на улицах Бердичева. За это время он уничтожил 8 немецких танков, множество автомашин, десятки солдат противника и, в конце концов, вырвался к своим, да еще вдобавок притащил на буксире почти совсем исправный фашистский танк. Когда КВ поставили на ремонт, в его броне насчитали добрых три десятка больших вмятин от рикошета снарядов, а в основании его башни торчал, впившийся в сталь, вражеский бронебойный снаряд…
Такие героические действия советских войск в районе Бердичева не на шутку встревожили немецких генералов. Начальник генерального штаба гитлеровских сухопутных войск, генерал-полковник Галдер писал:
«Бердичев: в результате сильных атак противника с юга и востока, 11-я танковая и 60-я моторизованная дивизии были вынуждены перейти к обороне. 16-я моторизованная дивизия продвигается очень медленно».
А еще через два дня он дополнил свою запись:
«11-я танковая дивизия потеряла 2 000 человек».
Тем временем, соединения нашей 5-й армии, выполняя приказ командования фронта, упорно прорывались навстречу войскам 6-й армии. Яростно атаковали врага дивизии 19-го механизированного корпуса генерала Н.В. Фекленко. 40-я танковая дивизия, в которой было в строю всего около трех десятков танков, глубоко вклинилась в расположение противника. Отдельные танки в пылу атаки прорывались в тыл фашистских войск, и вызывали там панику. Особенно часто совершали такие смелые рейды на своих тридцатьчетверках такие отважные танкисты, как старший лейтенант Юнацкий и лейтенант Оскин. После одной такой дерзкой «прогулки» Юнацкого по вражеским артиллерийским позициям, фашисты не досчитались более десятка противотанковых пушек и одной гаубицы крупного калибра.
Экипаж лейтенанта Оскина однажды вступил в бой с группой вражеских танков. Три из них он уничтожил, но и его машина была подбита. Оскин и его бойцы покинули горящий танк, и продолжали драться. А затем вышли к своим. В этом бою был ранен товарищ Оскин, и лейтенант на руках нес его несколько километров…
Под угрозой окружения дивизии 16-го мехкорпуса с боями все дальше и дальше отходили от Бердичева. К 15 июля они оставили Казатин… К 18 июля разрыв между правофланговыми дивизиями 6-й армии и 6-м стрелковым корпусом 26-й армии достиг почти сотни километров. В эту новую брешь непрерывным потоком текли вражеские войска. Командованию фронта было ясно – войска их армии нужно отводить. Еще 2-3 дня промедления и 6-я и 12-я армии окажутся в окружении…
В 16 часов 40 минут генерал Шарохин из Генштаба передал директиву Ставки: в течение трех ночных переходов отвести 6-ю и 12-ю армии к утру 21 июля на рубежи фронта Белая Церковь, Тетиев, Китай-город. То есть, за три дня войска должны были пройти 90 километров.
Одновременно с отводом левофланговых армий Ставка требовала нанести согласованные удары с севера на Житомир, Казатин, Тетиев. С утра 19 июля наступление началось. 5-я армия, нанося частью своих сил удар вдоль шоссе Коростень-Житомир, двинулась к Черняхову. 26-я армия одной дивизией 64-го стрелкового корпуса и отрядом генерала Мамыкина нанесла удар из района Фастова на Таращу.
Хотя сил, участвующих в контрударе, было недостаточно, все же в последующие дни на всем фронте под Киевом бои приняли просто ожесточенный характер. Удары 26-й армии заставили противника, сосредоточившегося у Киева, попятиться. Две дивизии 5-го кавкопуса во главе с опытным генералом Ф.В. Камковым в районе Таращи окружили и разгромили значительные силы противника. Но выполнить задачу до конца, то есть выйти на намеченный рубеж, закрыть брешь и сомкнуть фланги армий, войска фронта так и не смогли.
Ответственность за оборону Киева все более и более предполагалось возложить на правое крыло фронта – 5-ю армию и 27-й стрелковый корпус.
По заданию командующего фронтом, 21 июля к ним и отправился начальник оперативного отдела фронта, полковник Баграмян. Его встретил командующий 5-й армией, генерал Потапов. Расспросив о положении дел наших войск на левом крыле фронта, он подошел к карте и сказал:
- Мы делаем все, чтобы сковать как можно больше вражеских сил, обескровить их и не допустить к Киеву.
- Но сил для нанесения решающего удара у нас к сожалению нет.
- А у вас же три механизированных корпуса, - возразил ему Баграмян. – Ни одна армия фронта такого не имеет!
- Вот-вот! Когда соседи слышат о трех корпусах, - грустно улыбнулся Потапов, - завидуют! А в этих корпусах и трети состава нет: в 9-м мехкорпусе в строю всего лишь три десятка средних и тяжелых танков, остальные – легкие…
И, помолчав, командарм добавил:
- Но, ничего! Мы уже заставили фашистов бояться нас. Теперь они идут в атаку на нас с опаской. Все чаще стараются поднять свой боевой дух шнапсом. 16-го июля они цепь за цепью лезли на позиции нашего 31-го стрелкового корпуса: шли в полный рост, орали пьяные во всю глотку. Мы их много там положили, а десятка два захватили в плен – все пленные оказались пьяными вдребезги…
Он взял из кипы документов, лежащих на столе, письмо с листочком перевода.
- Вот, почитайте, - обратился он к Баграмяну, подавая письмо.
Баграмян взял письмо и стал читать:
«…Четыре года я в армии, два года на войне. Но мне начинает казаться, что настоящая война началась только сейчас. Все, что было до сих пор – это учебные маневры, не больше. Русские – отчаянные смельчаки. Они дерутся как дьяволы…».
Прощаясь с Баграмяном, командарм попросил полковника передать его непосредственную просьбу к начальнику инженерных войск фронта: прислать хотя бы пять-шесть тысяч малых саперных лопат.
- А то бывает, захватим рубеж, а удержать его не можем: нечем окопаться, половина солдат не имеет саперных лопат, - сказал он.
- Да, и еще, - добавил Потапов, - передайте в политуправление фронта вот эти документы.
Он взял со стола и отдал Баграмяну пачку ценных бумаг: приказов и донесений фашистских генералов, дневников и писем немецких солдат и офицеров.
Баграмян взял один из дневников унтер-офицера 2-й роты 36-го танкового полка Альберта Шмидта. Запись от 21 июня была бодрая: унтер радостно смакует получение новых денег – аванса за завтрашнее вторжение на советскую землю. На второй день он пишет:
«… 8.00 мы выступили. Итак, началась война с Россией… Сегодня в 3 часа из 52 батарей мы открыли огонь…». Далее записи совсем короткие: «…Русские сражаются упорно…». «…Наша рота потеряла 7 танков…». А 25 июня уже первые выводы: «…Никто из нас еще не участвовал в таких боях, как в России. Поле сражений имеет ужасный вид. Такого мы еще не переживали… Мы несем невероятно большие потери…». В конце первой недели войны: «…У нас много увитых и раненых…». А последняя запись относится к 14 и 15 июля, она предельно коротка: «…Это «Дни ужаса!».
- Возглас прозревшего оккупанта звучит как предостережение потомкам, - отметил Баграмян, - только поздно об этом спохватились, и теперь уже ничего исправить нельзя.
Баграмян взял второй дневник, теперь уже Карла Нойсера, такого же унтер-офицера, но уже 5-й роты 132-го кавалерийского полка. Стал читать.
«…Прорван последний край…», - радостно записал самоуверенный унтер в первый день войны. Следующий день – чувствуется уже тревога: «…Наше положение становится очень серьезным. Что же еще будет?» 24 июня в дневнике уже появились печальные нотки: «…Могилы наших товарищей отмечают нашу дорогу. Перед укрепленной зоной русских произошло жестокое сражение...». Потом с каждым днем записи все тревожнее. «9 июля. В 16 часов вошли в город, где шел сильный бой, так как русские оказывали упорное сопротивление. Город называется Новгород-Волынский…».
- Далее записи идут через день, - читал Баграмян. – «… Наш взвод получил задачу отправиться в разведку и установить, находится ли противник в ближайшем лесу. В составе 29 человек мы вошли в лес, увидели 9 русских солдат, приблизившихся к нам. Наш фельдфебель сделал самую большую глупость, на какую был способен. Он сел на велосипед и поехал навстречу русским, желая взять их в плен. Но произошло ужасное. С молниеносной быстротой русские бросились на землю, открыли огонь из автоматов по нашему отряду, который за исключением меня и двух солдат еще не достиг опушки леса. Мы делали все, чтобы спасти свои жизни. Русские стали окружать нас. Мы спрятались в высокой траве. Потом, улучив момент, мы повскакивали и побежали назад с такой быстротой, на которую только были способны. Нам троим удалось спастись и вернуться в батальон. Придя, мы доложили, что лес занят противником. 15 человек из наших 29 не вернулись. Они погибли. Двух человек русские, вероятно, взяли в плен. Трупы двух унтер-офицеров, фельдфебеля и восьми солдат мы впоследствии нашли. На этот раз меня спасло чудо. Но дьявольский танец продолжается и днем, и ночью…». Затем Нойсер пишет: «Второй день страшного боя. Я лежу в щели и наблюдаю за противником. Мы несем большие потери…». Далее: «Третий день боя. Мы еще лежим в своих щелях. От 3-го взвода, в который я вхожу, осталось только 5 или 6 человек. Русская артиллерия нас сильно обстреливает. С 11.30 вокруг нас настоящая пляска ведьм. Когда мы выберемся отсюда? Уже 5 часов нет ни минуты отдыха. Русские опять атакуют нас. Наше наступление превратилось в оборону. Ночью еще хуже, чем днем, ибо противника можно разглядеть только совсем близко».
Когда Баграмян вернулся в штаб фронта и доложил командующему о положении дел на участке 5-й армии, Кирпонос, выслушав его, рассеянно сказал:
- Хорошо…
И заговорил совсем о другом.
- Сейчас меня особенно беспокоит положение наших войск юго-западнее Киева. Стало известно, что противник концентрирует значительные силы мотопехоты и танков против нашей 26-й армии. Она для него как бельмо на глазу. Очевидно, фельдмаршал Рундштедт начинает понимать, что если армия Костенко сумеет соединиться с двадцать седьмым стрелковым корпусом и с шестой армией, то сорвутся все его планы захвата Киева, окружения наших войск левого крыла и прорыва к Днепру южнее города… К сожалению, резервов у нас больше нет. Три дивизии, которые мы получим из Ставки, потребуются для удержания каневского и черкасского плацдармов. Но и они пока еще в пути и переправятся на правый берег Днепра не скоро. В этой обстановке, - сказал генерал, помолчав, - напрашивается решение: перейти к обороне. Но ведь это и нужно врагу! Тогда он может без помех бросить все силы как на Киев, так и в обход нашей 6-й армии с тыла.
Кирпонос выпрямился.
- Так вот, несмотря на явную необходимость перейти к обороне, придется генералу Костенко продолжать наступление, чего бы это ему ни стоило.
Но немецкое командование группы армий «Юг» в полдень 26 июля предприняло наступление на всем фронте 26-й армии. Главный удар нацеливался на дивизии 6-го стрелкового и 5-го кавалерийского корпусов восточнее и юго-восточнее Белой Церкви. Посланные из штаба в войска офицеры установили, что дивизии обоих корпусов медленно, с тяжелыми боями отходят. Ненормальность такого положения вынудила Главнокомандующего Юго-Западного и Южного фронта Буденного утром 25 июля послать начальнику Генштаба телеграмму:
«Все попытки 6-й и 12-й армий пробиться на восток и северо-восток успеха не имели. Обстановка требует быстрейшего вывода этих армий в юго-восточном направлении и переподчинить их командующему Южным фронтом…».
Ответ Жукова из Ставки последовал немедленно:
«Передать 6-ю и 12-ю армии в Южный фронт».
28 июля вместо Пуркаева Ставкой был назначен новый начальник штаба фронта В.И. Тупиков.
Во время этих июльских боев немецкий генерал Галдер писал в своем дневнике: «Операция группы армий «Юг» все больше теряет свою форму… На северном участке фронта группы армий оказываются скованными значительно больше сил, чем это было бы желательно».
По этому поводу можно было бы сказать: что, не получается? Вот ведь незадача. А что вы хотели? Это ведь вам не Бельгия и не Франция, а Украина и Русь! Но гитлеровское командование торопило свои войска наступать на Киев с юго-запада. Для этого 6-я немецкая армия дополнительно получила еще семь новых дивизий: три – из резерва, четыре – из группы генерала Шведлера, наступавшего южнее Киева. Командующий армией, генерал-фельдмаршал Рейхенау поспешно перегруппировал свои силы. Сюда спешно перебрасывались соединения из второго оперативного эшелона.
Всего же на подступах к Киеву противник к концу июля сосредоточил свыше 20 дивизий… свыше 600 тысяч солдат и офицеров – это было колоссальное войско, как у Наполеона в 1812 году. Пленный офицер из 95-й немецкой пехотной дивизии на вопрос, почему они не считаются ни с какими потерями, ответил:
- Фюрер приказал нам в ближайшие дни открыть ворота Киева. И мы откроем любой ценой!
Давал ли Гитлер такой приказ головорезам группы генерала Обстфельдера, неизвестно, но то, что он придавал сражению, развернувшемуся на Киевском направлении большое значение, подтверждается тем фактом, что фюрер в эти дни самолично прибыл на Украину и совещался с командованием группы армий «Юг». Фашистские генералы из кожи вон лезли, чтобы порадовать своего фюрера. Пленные утверждали, что на 8 августа назначен парад немецких войск в Киеве, и на нем будет присутствовать сам Адольф Гитлер. Потому и спешили…
Готовя новый удар, немецко-фашистское командование рассчитывало не только овладеть Киевом, но и, отрезав нашу 5-ю армию от Днепра, соединиться с Мозырьской группировкой группы армий «Центр». В своем дневнике Галдер сделал запись от 20 июля:
«Операция войск Рейхенау должна преследовать цель оттеснения противника от реки Днепр. 25 и 26 июля будет возможно установить взаимодействие с 35-м армейским корпусом, действующим в районе Мозырь».
Но осуществить этот замысел противнику помешала армия Потапова. Поэтому было решено, как пишет генерал армии немецких войск А. Филиппи:
«…Вести наступление 6-й армии против действующей в болотистой местности северо-западнее Киева 5-й армии русских с таким расчетом, чтобы воспрепятствовать отходу последней на северный берег реки Припять и уничтожить ее западнее реки Днепр…».
Но не смотря на то, что противник сосредоточил огромные силы, каждый шаг вперед давался ему большой ценой. Он терял солдат, технику и по-существу, топтался на месте. Перед Коростеньским и Киевским укрепрайонами до конца июля враг практически вообще не продвинулся. А к югу от Киева значительные силы 6-й армии и 1-й танковой группы противника увязли в изнурительных боях. Наша 26-я армия успешно отбила здесь все попытки гитлеровцев прорваться к переправам через Днепр у Ржищева и Канева.
Линия фронта под Киевом пролегала в 15-20 километрах к югу от железной дороги Киев-Коростень, и тянулась к реке Ирпень, а затем шла по ее левому берегу, далее огибала Васильков, Богуслав, Медвин и Смолу. Именно здесь враг должен был и ударить вскоре. Разведка доложила о сосредоточении его сил к северу от Белой Церкви. Здесь сосредоточилось до семи фашистских дивизий. Наши войска были предупреждены и готовились к отпору…
И 30 июля немцы ударили… Тяжело пришлось 64-му стрелковому корпусу, прикрывавшему шоссе Белая Церковь – Киев. Здесь наступало до пяти вражеских дивизий. Во второй половине дня генерал З.З. Рогозный, временно командовавший корпусом, доложил, что его части атакованы превосходящими силами противника. Он сообщил: «Главный удар враг наносит в центре корпуса. Над нашими оборонительными позициями непрерывно висят 25-30 немецких бомбардировщиков. Массированные удары авиации и артиллерии нарушили связь. Наши войска оказывают ожесточенное сопротивление, но, к сожалению, управление частями 165-й стрелковой дивизии нарушено, фронт прорван…».
К полуночи 30 июля стало ясно: главный удар трех фашистских дивизий пришелся по стыку 165-й и 175-й стрелковых дивизий на узком фронте Пинчуки, Винницкие Ставы. Именно здесь, вдоль шоссе Белая Церковь – Киев, противник стремился прорваться в город с юга. Из штаба фронта Рогозному передали:
- Воспользуйтесь ночной темнотой. Корпусу надо держаться! Отход ваш на тыловой рубеж сразу же откроет противнику дорогу к днепровским переправам.
Затем, командующий фронтом Кирпонос вызвал командующего военно-воздушными силами фронта и приказал ему бросить на поддержку и прикрытие частей корпуса как можно больше штурмовиков и истребителей. Командиру же корпуса сообщили, что в его распоряжение из Киева высылаются два бронепоезда, а с утра корпус будет поддержан фронтовой авиацией.
Но, к сожалению, остановить противника было уже нельзя. Нащупав слабое место в нашей обороне, фашисты навалились крупными силами. Части 165-й стрелковой дивизии к утру 31 июля были оттеснены на северо-восток. И это открыло фланг соседней 175-й дивизии и вынудило ее отойти, чтобы избежать разгрома.
К 1 августа к наступавшим здесь 71-й и 95-й немецким пехотным дивизиям прибыли новые силы и под их натиском части 64-го корпуса стали с боями отходить к позициям Киевского укрепрайона.
На бойцов 175-й стрелковой дивизии 1-го батальона 632-го стрелкового полка двинулись пятнадцать фашистских танков, за ними – густые цепи пехоты. Но бойцы мужественно встретили противника. Оставив на поле боя четыре танка, гитлеровцы на этот раз откатились. В этом бою особенно геройски сражался расчет одного из орудий с наводчиком Федюниным, своим огнем прикрывавшим мост через реку Ирпень. Артиллеристы подбили танк, рассеяли следовавшую за ним пехоту. Но немцы пошли в обход: они лезли и лезли. Вот уже перебрались на левый берег. Наши подразделения отошли назад. Но орудие осталось на прежней позиции – артиллеристы прикрывали отход пехоты. Закрепившись на новых рубежах, пехотинцы открыли огонь по врагу, чтобы дать возможность артиллеристам, прикрывавшим их, отойти. Командир батареи, лейтенант Муравьев, приказал ездовым вывезти орудие из опасной зоны. Упряжка во всю прыть помчалась на огневой рубеж артиллеристов. Но до позиции было все же далеко… Орудие стреляло и стреляло, хотя в живых там остался всего лишь один человек – наводчик Федюнин. А вокруг позиции образовались фонтаны взрывов.
Все видели, как упал наводчик, раненый в ноги. Замолкло орудие… Не успели ездовые добраться к нему. Издали они видели как Федюнин ползает между погибшими товарищами, собирает ручные гранаты. Затем к орудию устремились фашисты и окружили истекающего кровью героя-наводчика. И тогда прогремел взрыв… Ценой своей жизни Федюнин уничтожил с десяток вражеских солдат. А переполох и суматоха, вызванные взрывом в стане врага, помог ездовым отойти к своим…
Даже наличие огромного количества техники и явное превосходство в силах не помогло фашистам сбросить соединения 26-й армии в Днепр, как того хотели и требовали их генералы. Наши войска продолжали стойко удерживать плацдарм на левом берегу. А что творилось 1 августа в небе на северо-западных подступах к Киеву! Баграмян как раз ехал в это время на «виллисе» на передовую. Машина медленно двигалась, объезжая воронки. Вдруг невдалеке в небе показалась большая группа вражеских самолетов. Раздалась команда: Воздух! Дорога сразу же опустела: машины и люди пытались укрыться в лесопосадках.
- Ну, сейчас будет! – подумал Баграмян. Но он очень спешил, и поэтому сказал шоферу:
- Давай, гони, голубчик, может, проскочим!
И добавил:
- Если, конечно, повезет…
Хотя было ясно: вряд ли повезет – шоссе сверху просматривалось, как на ладони… На небольшой высоте прямо на них со зловещим гулом надвигалась армада «юнкерсов». Их было много, не меньше полусотни. Баграмян ужаснулся, представив, что через несколько минут эта стая стервятников сбросит весь свой смертоносный груз на город… В бессильном гневе они с шофером следили, остановив машину, за полетом вражеских самолетов.
- Что это такое? Где ж это наши? – тихо повторял, глядя в небо, водитель.
Но вот на пути самолетов вспыхнули первые белые комочки разрывов зенитных снарядов, и боевой порядок немецкой воздушной эскадрильи несколько расстроился… И вдруг, как молния из туч, в фашистскую стаю врезалась небольшая группа наших истребителей. Загорелся и начал падать первый «юнкерс», потом второй… третий… И закрутилась карусель. Немецкие самолеты, разлетаясь в разные стороны, начали удирать, поворачивая назад…
- Ура! Киев спасен, - крикнул радостно шофер. – Так вам и надо, гады, - добавил он, грозя кулаком улетающим немцам.
«Да, было б хорошо, если б только этим все и кончилось, - подумал, грустно усмехнувшись, Багнамян. – Они ведь на этом не остановятся: не сегодня, так завтра все равно будут летать и летать на Киев, пока не совершат свое гнусное дело и не сбросят бомбы на город».
Но было все же радостно видеть, какой отпор дали фашистам советские летчики. За короткое время 16-ть вражеских машин горящими факелами рухнули с неба…
А накал боев на подступах к Киеву все нарастал. Видно, в предвкушении наград в честь парада, который Гитлер хотел провести 8 августа на Крещатике, генерал Обстфельдер, в подчинении которого было более четырех дивизий, усиленных большим количеством танков, 4 августа возобновил наступление на Киевский укрепрайон с юго-запада и с юга. К тому же, на поддержку своих сухопутных частей, командующий группировкой, генерал Рейхенау, бросил довольно сильную армию бомбардировщиков.
Немцы основательно подготовились к штурму Киева. Их командование ничего не жалело, чтобы овладеть столицей Украины. Для штурма Киева немцы заранее заготовили в Ровно свыше четырех тысяч тонн боеприпасов. При такой поддержке, предвкушая участие в параде по взятию столицы Украины Киева, где он должен был выглядеть героем перед своим фюрером, генерал Обстфельдер и гнал свои войска все в новые и новые атаки вдоль шоссе Васильков-Киев.
В это время к Кирпоносу на командный пункт Юго-Западного фронта, прибыл маршал Советского Союза С.М. Буденный, назначенный недавно Главнокомандующим двух южных фронтов и Черноморского флота. Выслушав доклад Кирпоноса, он недовольно воскликнул:
- Не отбиваться нужно, дорогие товарищи, а самим бить противника!
- Товарищ Главнокомандующий, - ответил Кирпонос, - войска Киевского укрепрайона отвечают противнику непрерывными сильными контратаками. Сегодня в бой введены из резерва 2-я воздушно-десантная бригада и один батальон 3-й бригады. В бой вступили ополченцы города Киева, их поддерживают два бронепоезда.
- Избегайте слабых булавочных ударов, наносите удары мощным кулаком собранных сил, - посоветовал Буденный.
Получив гарантию, что со следующего дня ответные удары по врагу будут усилены, Буденный вылетел на свой командный пункт.
На другой день с подходом 6-й бригады 3-го воздушно-десантного корпуса, генерал Кирпонос решил ввести в сражение вместе с ней и 206-ю стрелковую дивизию. Они получили задачу помочь войскам Киевского укрепрайона остановить, а затем и решительным контрударом разгромить вражескую ударную группировку. Вот тут и началась настоящая битва… Защитники Киева упорно шли вперед, устилая путь трупами фашистских солдат. Это был, конечно, страшный путь, но наши бойцы шли и шли вперед по нему, горя одним желанием – отбросить врага от города.
И враг не выдержал этих контратак. Его доселе хваленые и резвые части стали медленно откатываться назад, а на некоторых участках, спасаясь, даже пустились в бегство. Фашисты тут же поспешно ввели в сражение свежую пехотную дивизию. Она кое-где потеснила наши части, но не надолго. Бои достигли невиданного накала. Населенные пункты то там, то тут, то и дело переходили из рук в руки то одних, то других войск. А тут еще распространившаяся среди защитников Киева весть о том, что Гитлер 8 августа назначил парад своих войск на Крещатике, совсем разъярила наших бойцов.
- Ах вы, гады! Устроим фашистам смертельный парад! – кричали они, бросаясь яростно вновь и вновь в контратаки на немцев. В этих боях особенно умело дрался 379-й летноартиллерийский полк 147-й стрелковой дивизии под командованием майора Геннадия Михайловича Болобанова. Его артиллеристы славились не только точным огнем из орудий, но и исключительной дерзостью. Они умело и скрытно ночью расставляли свои орудия в засаде, а затем внезапно в упор расстреливали атакующих фашистов и их танки. Немцы их уже знали и опасались, а поэтому всякими методами запугивали болобановцев. Однажды они с самолета сбросили листовки с призывом к защитникам сложить оружие. И уж до того, видно, артиллеристы досадили немцам своим упорством, что в конце одной из подобранных бойцами листовок в их адрес было написано: «А вы, артиллеристы-болобановцы, в плен можете не сдаваться – все равно будете повешены!».
Бойцы от такого сообщения только развеселились: «Значит, здорово мы им насолили, раз они нас так поминают», - говорили они, смеясь.
Киевская карусель
Но положение наших войск под Киевом было все же очень тяжелым. Корреспондент «Фронтовой газеты» Александр Крылов, прикрепленный ГЛАВПУРОМ и посланный редактором в район наиболее ожесточенных боев под Киевом, все это знал. Как раз в это время он находился в штабе фронта и разговаривал с начальником оперативного отдела фронта Баграмяном, который объяснил ему обстановку и расположение немецких частей под Киевом. Когда они беседовали с полковником, Баграмяну по телефону позвонил начальник штаба.
- Одну минуту, подождите меня на улице, товарищ корреспондент, и мы с вами продолжим беседу, - сказал Баграмян Крылову.
Крылов вышел на несколько минут из помещения на воздух и закурил. Было раннее утро и стояла на редкость, как бывает всегда перед грозой, необычная для этих мест тишина. Крылов, бросив папиросу, вытащил из полевой сумки блокнот, присел тут же невдалеке от выхода на камне и стал, вспоминая их разговор с Баграмяном, записывать только что услышанные от начальника оперативного отдела данные. Зная обстановку под Киевом, где идут особенно упорные бои, он мог точно направиться в те горячие места боев действующей армии, о которых хотел написать, и в то же время не попасть под удар, в окружение и в плен к фашистам.
Вспомнив про семью, Крылов подумал, что же теперь происходит там, в Петропавловке, где находилась его жена Тина. В Новогеоргиевске под Кременчугом остались у бабушки его дети: Рита, Люда и Ляля… Это ведь совсем близко… «Немцы, наверно, уже в Новогеоргиевске, - ужаснулся он, - дай Бог, чтобы с детьми ничего плохого не случилось…».
Его размышления прервал дежурный офицер, сообщивший ему, что Баграмян вернулся и просит его вновь зайти в кабинет. Когда Крылов зашел к Баграмяну, начальник оперативного отдела сидел за столом, но уже с радостным выражением лица.
- Что-то случилось хорошее, товарищ полковник? – тоже улыбнувшись, спросил его Крылов.
- А-а-а, - как бы очнувшись от своих мыслей, ответил Баграмян. – Да, конечно, случилось, но это личное, не касающееся событий на фронте, - сказал Баграмян.
- А что, если не секрет? – полюбопытствовал Крылов.
- Да нет, какой уж тут секрет – мне присвоили звание генерала.
- О-о-о! Тогда я вас первый с удовольствием поздравляю, товарищ генерал, - воскликнул Крылов, - это хорошая новость и примета.
- Спасибо, товарищ Крылов, - ответил, улыбаясь Баграмян, - если бы эта хорошая примета сбылась здесь, в боях под Киевом, - он махнул рукой, показывая на карту Киева.
- Ладно, будем прощаться, - сказал он. – Я вам советую, поезжайте на фронт в расположение 37-й армии в район действий 147-й стрелковой дивизии. Больше ничего конкретного я вам пока не могу сказать, но советую поехать именно туда, - прощаясь с Крыловым, многозначительно намекнул генерал.
И Крылов направился туда…
Утром 10 августа немцы вновь возобновили атаки вдоль шоссе Васильков-Киев. Вновь, не считаясь с потерями, они лезли и лезли вперед, стремясь прорваться к Киеву и к переправам на Днепре. На участке фронта, где схватка была особенно ожесточенной, действовали хорошо и слаженно курсанты школы младших командиров бригады А.И. Родимцева. Крылов как раз был там и все видел… Немцы пустили вперед свои танки, а сами, засучив рукава, шли под их прикрытием, строча из автоматов. Картина боя была не для слабонервных. Дым, вой, взрывы танковых снарядов, лязг их гусениц и следом зловещий стрекот вражеских автоматов – настоящая психическая атака! На приближающуюся и стреляющую армаду танков жутко было даже смотреть – кровь стыла в жилах.
- Товарищ старший лейтенант, не высовывайтесь, - предупредил Крылова сопровождавший его старший сержант Марьин.
Но от шума и взрывов тело само инстинктивно готово было вдавиться в землю вырытых окопов и траншей.
«Вот она, смерть, - подумал Крылов, - впереди с танками и автоматами. Если сейчас кто-нибудь из курсантов испугается и побежит, немцы этими своими стальными машинами сомнут всю оборону наших войск на этом участке…».
Грохот танковых моторов приближался… Но курсанты оказались вовсе не робкими ребятами, не дрогнули. Они хладнокровно пропустили над своими окопами вражеские машины, а следующую за ними пехоту отделили – покосили огнем из автоматов и пулемета. А танками в это время начали заниматься артиллеристы. Они, не мешкая, тут же подбили несколько машин. Курсанты, разделавшись с пехотой потом и сами начали помогать артиллеристам. Гранатами и бутылками с горючей смесью они уничтожили 10 вражеских танков.
- Ну как вам, товарищ старший лейтенант, понравились наши курсанты? – улыбаясь спросил у Крылова старший сержант Марьин.
- Еще бы, - ответил Александр, - они сражались как настоящие герои – витязи.
- Вот, вот, так и напишите, - сказал весело Марьин, - а мы потом на досуге и почитаем.
- Обязательно напишу, - пообещал, прощаясь с курсантами, Александр.
Каждый день боя фашисты теряли погибшими тысячи своих солдат. Но и наши подразделения таяли. В ряде частей оставалось совсем мало людей. В полках 147-й стрелковой дивизии, куда вечером приехал Александр, насчитывалось всего по 150-200 человек, в 3-й воздушно-десантной бригаде 375 человек и так далее. Видя это, Главнокомандующий украинскими фронтами, маршал Буденный направил под Киев из своего резерва 284-ю дивизию. Вечером командир дивизии, полковник Г.П. Панков с группой офицеров штаба, прибыл на командный пункт 37-й армии, а через день части этого соединения уже вступили в бой в районе поселка Мышеловка, ставшего поистине настоящей «мышеловкой» для многих подразделений противника: сотни фашистских солдат так и не выбрались из нее.
С вводом в бой 284-й стрелковой дивизии контратаки войск 37 армии возобновились с новой силой. И 12 августа враг был сломлен, а защитники Киева стали медленно но неуклонно отодвигать его части на юг.
Кроме того, в эти дни случилось еще одно необычное зрелищное событие. Прибыло несколько, неизвестных доселе на Юго-Западном фронте, установок реактивных минометов РС-8, названных потом «катюшами». Вечером на территории 37-й армии вдруг появились эти диковинные машины с торчащими над кабинами рельсами. Все, кто видел их, спрашивали: что это за аппараты такие? Откуда они взялись? Американцы что ли их прислали? Посмотреть на эти машины даже пришло высшее командование 37-й армии.
Крылов, пользуясь случаем, спросил у начальника штаба армии:
- Товарищ генерал, разрешите задать вам один вопрос? Старший лейтенант Крылов, корреспондент «Фронтовой газеты».
- Да, слушаю вас, товарищ корреспондент, - повернулся к нему генерал.
- Разрешите узнать, что это за установки и как они действуют? – спросил Крылов.
- Гм, - несколько замешкался генерал, - это новое оружие, секретное – реактивные установки системы залпового огня. Стреляют ракетами по площадям… А как это выглядит – не знаю. Скоро сами увидите и напишите об этом, - улыбнулся он.
И Крылов увидел… 15 августа, утром, реактивные установки сделали первый залп и свершили такой разнос немецким войскам в полосе наступления 147-й дивизии, что их солдаты, хватаясь за голову, в ужасе покидали поле боя. А наши бойцы, словно завороженные, смотрели и слушали как, ухая, словно подпевая, в воздухе пролетают их снаряды, помахивая хвостами пламени. А над вражеской позицией Крылову были видны сплошные облака взрывов и столбы дыма и огня. Казалось, вся земля вздыбилась и поднялась ввысь там, над окопами, вместе с танками, пушками и людьми. От того, что он увидел на территории врага, волосы на его голове встали дыбом. Крылову стало жалко этих несчастных, пришедших покорять его, немецких солдат, которых подняли и вооружили фашистские генералы, а потом и послали завоевывать Европу, Россию, Украину, а затем и весь мир.
- Боже, что там творится, - прошептал он, - бедные, бедные, немецкие солдаты.
«Катюши» стреляли термитными снарядами (да! «катюши!»), потому что кто-то из солдат, сидящих рядом в это время в траншее, сказал, а Крылов услышал:
- Стреляют, словно поют, и играют, как наши девицы Катюши в селе на гулянках.
«Вот, надо так и назвать статью, - подумал Крылов, - «Наши «катюши».
От термитных снарядов «катюш» горело все: земля, вода и воздух, и даже в земле, в окопах от их огня спастись было невозможно. Это как будто бы сплошной огненный ураган, который шел и выжигал, не останавливаясь и не оставляя ничего живого, целую полосу земли в немецкой обороне. Нашим пехотинцам можно было идти в атаку, не крича и не пригибаясь, потому что стрелять по ним было некому…
На следующий день, возвращаясь с передовой в Киев, Крылов увидел настоящий воздушный бой над одним из аэродромов, недалеко от города, где базировалась 15-я авиационная дивизия. На аэродром напали 18 вражеских бомбардировщиков и 9 истребителей. В это время навстречу им из наших успели подняться с аэродрома лишь пять летчиков 28-го истребительного авиационного полка. Не раздумывая, они смело ринулись в атаку на эту армаду вражеских машин. И закружилась карусель… Строй фашистских бомбардировщиков рассыпался, смешался, несколько самолетов тут же загорелось, а остальные в панике повернули назад, поспешно сбрасывая бомбы, где придется.
Крылов решил обязательно побывать в штабе этой дивизии. На штабной полуторке, которая подвернулась ему по дороге к аэродрому, он как раз и прибыл туда, когда допрашивали одного из сбитых немецких пилотов. Представившись командованию, как корреспондент центральной «Фронтовой газеты», Крылов получил разрешение присутствовать на допросе взятого в плен немецкого летчика.
- А кто эти пять смельчаков, которые поднялись и отбили атаку немецких самолетов? – спросил он у начальника штаба этой дивизии.
- Это лейтенанты: герой Советского Союза А.Я. Федоров, - ответил тот, - Бочаров, Парфенов и Трифонов, во главе с комиссаром эскадрильи, политруком А.В. Руденко.
Сбитый немецкий летчик твердил:
- Это невозможно! Ваши летчики просто безумцы! Это безрассудно – идти в атаку при таком неравенстве сил!
- И тем не менее, они сумели разогнать и сбить столько ваших машин. Как так получилось, - спросил командир дивизии, - что это, у вас на фронт теперь уже посылают таких молодых, необученных и не побывавших в сражениях новичков?
- Нет, нет, - завопил тот. – Видите, я же боевой и опытный летчик, но нас ошеломила эта невиданная дерзость ваших пилотов, на которую способны только сумасшедшие. Они конечно герои, - добавил он, - но они безумцы!
На что командир дивизии улыбнулся и ответил немецкому ассу:
- У нас говорят: «Безумству храбрых поем мы славу!». Это сказал еще наш великий писатель Горький.
- О да, да, Горький! Ваш Горький правду сказал, вы, русские – сумасшедшие, - кивнул обреченно немец…
Когда Александр Крылов вернулся с передовой в штаб фронта, то там вновь встретился с начальником оперативного отдела Баграмяном, который в разговоре с ним сообщил ему хорошую весть: советские воины, защищавшие город Киев, 16 августа отбили все атаки немецких войск, и отбросили их дивизии почти на те же рубежи фронта, с которых фашисты начинали штурм города.
Так впоследствии до конца августа немцы и не продвинулись ни на шаг ближе к черте города, хотя и предприняли еще одну атаку.
Получив такой ошеломляющий отпор, командующий группой армий «Юг», фельдмаршал Рундштедт, внутренне испугался и стал подумывать: а не отойти ли ему к обороне в районе Киева. Он запаниковал. По словам генерала Филиппи, фельдмаршал Рундштедт срочно сообщил главному командованию немецких сухопутных войск, что русские под Киевом «собираются разгромить его северное крыло группы армий». Он стал умолять передать ему хотя бы одну танковую дивизию из резерва, и одновременно помочь ударом войск группы армий «Центр» со стороны Гомеля. А когда ему отказали, он решил срочно перебросить под Киев части некоторых танковых дивизий группы Клейста…
- Вот, Александр Аркадьевич, какой героизм проявляют наши защитники Киева, - сказал Баграмян Крылову во время разговора с ним в штабе. – Но кроме того, вам по-моему нужно написать еще и о простых гражданах нашей страны, о наших людях. Вот я недавно, а точнее 12 августа, был в селе Пешки, Корсунского района. Там колхозница Александра Карповна Собченко просто вырвала из лап смерти 14 наших раненых бойцов. Когда в начале августа наши войска, сражавшиеся в этом районе, отступили, то на поле боя у села Пешки остались 12 раненых красноармейцев и два их командира. Бойцы лежали на поле недалеко от ее дома чуть живые, беспомощные, а немцы еще не успели войти в это село. Выждав момент, эта молодая и сильная женщина двадцати трех лет, понимая, что она рискует своей жизнью, перетащила всех раненых бойцов в свою хату. И как раз в это же время в село ворвались фашисты. Хорошо, что немцы сразу не заглянули в дом на окраине села…
Ночью Александра перетащила всех раненых в безопасное место. Прятать и ухаживать за ними было очень опасно и невероятно трудно, потому что в селе было уже полным-полно немцев из понаехавших туда тыловых частей, а потом в село нагрянули еще и картели из СС, которые рыскали по всем дворам, ища партизан или оставшихся раненых советских воинов. И к ней заходили полицейские, но никого не нашли. Они даже принюхивались – не пахнет ли медикаментами, например, йодом! А руки Александры и одежда, конечно же пахли йодом, которым она обрабатывала раны спрятанных ею бойцов в своем скрытом лазарете. Но она смекнула раньше фашистов и, предварительно располосовав себе руку и ногу ножом, залила их йодом и забинтовала. Когда полицейский офицер вместе с каким-то украинским переводчиком, видно поступившим им на службу, пришел к ней в хату, то учуял запах йода и начал кричать ей:
«А ну, давай, показывай, где ты спрятала раненых! Ты вся пахнешь йодом!».
Она сунула ему в лицо свою забинтованную руку, а потом показала и рану на ноге, сказав переводчику, что порезалась осколками выбитых при взрывах оконных стекол.
«Ой, гляди, дівчина, якщо брешеш і когось у себе ховаєш, будеш гойдатися на шибениці! - ехидно прошипел полицейский переводчик.
«Чур, тобі, чур, пане поліцай. Я краще залишу або продам це місце тобі», - ответила таким же тоном Александра. Этот ответ понравился немецкому офицеру – он захохотал. А ее дерзость и раны на руке и ноге позволили объяснить и снять с нее подозрение, что она где-то скрывает или лечит раненых советских воинов. И немцы от нее отстали.
«О, гут, гут, я, я! Ты хороший русский женщин, - похлопал немец ее по щеке, улыбаясь. – А тобі, Грицю, краще на шибеницю… за гроші», - ткнул он пальцем в грудь переводчика и снова захохотал…
Так немцы и не нашли ее тайный подпольный госпиталь. А вскоре в село ворвались наши. Войска 26-й армии генерала Костенко отбросили врага и вновь заняли село, и Александра Карповна передала своих подопечных раненых нашим военным медикам.
- Да, это поистине героический поступок, - воскликнул Крылов. - Русская женщина, как у Некрасова «и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет». Конечно, о таких людях нужно писать, - добавил он.
- И таких женщин у нас десятки и сотни тысяч! Потому что они, как и их мужья, защищают свою землю, свою Родину, - сказал генерал, восхищаясь патриотизмом простой крестьянской украинской женщины.
А Александр вспомнил в это время о своих близких и родных ему женщинах. О жене Тине, оставшейся в Петропавловке рожать ему четвертого ребенка и о его трех дочерях: Рите, Люде и Оле, отправленных ими перед войной на лето к Тининой матери в Новогеоргиевск, что под Кременчугом… Как они там? Что с ними?
А немцы наступали, они рвались вперед, не давая передышки нашим. Раздосадованные задержкой под Киевом, они двинули свои войска на южном и северном крыле фронта, и уже 7 августа заняли небольшой городок на реке Тясмин – Новогеоргиевск. Бывшая крепость русских войск XVII века, сначала он назывался город Крылов, затем Александрия. Здесь находились дети Крылова и его родственники, родители Валентины – Дарья Филипповна и Андрей Максимович Артемьевы.
А 19 августа на Южном фронте танковые части Клейста продвинулись далеко вглубь степей Украины и захватили небольшое предмостное укрепление на правом берегу Днепра под Запорожьем. Таким образом, Киевский выступ на Днепре в случае прорыва обороны русских войск на севере, мог превратиться в огромный «котел», который готовили для них быстро продвигающиеся с севера и юга танковые и моторизованные дивизии Гудериана и Клейста.
Разве этого не видели Сталин, Жуков и Ставка Верховного Главнокомандования? Видели! И Жуков даже докладывал обстановку на фронте, настаивал, чтобы избежать окружения под Киевом, нужно сдать Киев и отвести войска на левый берег Днепра. Но Сталин этому тут же воспротивился. Накануне, встречаясь в Кремле с посланником президента Соединенных Штатов Рузвельта, Гарриманом, и разговаривая с ним о возможной американской помощи, он, чтобы выглядеть более солидно, сказал, что военная обстановка на советско-германском фронте в ближайшее время стабилизируется. И они остановят врага на линии: Ленинград, Москва, Киев и далее вниз по левому берегу Днепра.
Прощаясь, он дал слово Гарриману, что это так и будет. А тут вдруг явился Жуков и предложил ему сдать фашистам Киев. Он вскипел.
- Что это, у нас так много таких городов, как Киев? – сказал Сталин, пылая гневом. – И мы будем наши столицы отдавать гитлеровцам без боя, как простые села! Не бывать этому!
И дело тут было, видно, не только в том, что Киев столица, а еще и потому, что он понял, что дал промашку, заранее заверив американцев о стабилизации фронта в районе Киева. А отступать от высказанных слов и обещаний ему было уже не с руки. Сталин мудр, он все знает и просто так слов на ветер не бросает. Это ведь вбивалось в головы всем людям советской пропагандой. И он, вопреки опасениям и советам своих генералов, приказал Кирпоносу ни в коем случае Киев не сдавать – стоять насмерть! И защитники Киева его приказ выполнили – они стояли! Но фронт был прорван в другом месте, немного севернее Киева…
Ухудшилось положение советских войск на участке Центрального фронта. Во второй половине августа немецкие войска форсировали там верховья реки Днепр и глубоко продвинулись на восток, угрожающе нависнув над открывшимся флангом Юго-Западного фронта. Со дня на день можно было ожидать выхода крупных сил противника с севера в глубокий тыл 5-й армии Потапова, защищавшей Киев с севера, с захватом жизненно важных для нее переправ через Днепр.
16 августа Главком Юго-Западного и Южного направления С.М. Буденный обратился в Ставку за разрешением срочно отвести 5-ю армию и 27-й стрелковый корпус на левый берег реки. И, понимая опасность надвигающегося окружения, Ставка быстро дала согласие на отвод войск… Но приказывалось отвод войск осуществить тихо и в сжатые сроки. В течение пяти ночей армия генерала Потапова должна была быстро перейти от местечка Лоев до города Глыбов. Войска Потапова этот маневр выполнили успешно и мастерски. Когда гитлеровцы заметили отвод последних частей, было уже поздно. Немецкий генерал Филиппи вынужден были признать: «Как и прежде эта армия сумела, усилив сопротивление с фонта, ввести в заблуждение командование действующих против нее немецких соединений и скрыть подготовку к отходу, и затем внезапно отступить на всем фронте».
Немцы попытались было помешать и перерезать пути движения отступающей армии, но подразделения 4-й дивизии НКВД на левом фланге успешно отбили их атаки. Здесь весь отрыв и переход войск был подготовлен и совершен правильно. А вот с 27-м стрелковым корпусом произошло все совсем по-другому – полная нелепица. И виноваты в этом был генерал Артеменко и его штаб. Они плохо организовали отвод своих частей с фронта, не отличившись ни скрытостью, ни четкостью.
В результате, командующий 6-й немецкой армией, узнав от разведки об отходе этого корпуса, приказал командиру 2-танковой дивизии, генералу Штапфу, опередить их и выйти первыми к Днепру… И танки Штапфа устремились вперед к переправе, по единственному в этом месте шоссе. А нерасторопный генерал Артеменко и тут дал маху, поручив прикрывать это шоссе не горно-стрелковой дивизии, которая была рядом и опиралась своим правым флангом на эту дорогу, а 171-й стрелковой дивизии, находившейся возле Киева. Пока выделенный подвижный отряд этой дивизии пробивался сквозь лесисто-болотистую местность, фашистские танки уже успели проскочить по шоссе далеко в тыл наших войск и выйти к единственной в этом районе мостовой переправе через Днепр у села Окуниново.
В селе Иванково на пути танков успел развернуться только 2-й дивизион 357-го артиллерийского полка. Одну из батарей этого дивизиона атаковало около 10 танков. Два из них артиллеристы успели уничтожить, но и сами почти все погибли от танкового огня фашистов. Осталось одно орудие дивизиона, замаскированное плетнем, а возле него один боец. Крылов потом узнал, что фамилия этого бойцы была – Бригада. И, действительно, он оправдал свою фамилию – он стоил целой бригады. Когда немецкие танки приблизились, уверенные, что там уже никого нет, эта пушка ожила. Сразу вспыхнули две вражеские машины. Остальные остановились, боясь точной стрельбы Бригады, и открыли по нему ураганный огонь. А сбоку его стала обходить группа автоматчиков. Еще можно было уйти, но у наводчика остались не использованными еще несколько снарядов. «Их нужно послать в цель», - решил наводчик. И когда вражеские танки снова двинулись на него, он выстрелил и подбил еще и третью машину немцев. Позади орудия пылала хата. Пламя своими языками почти доставало артиллериста, а он все стрелял и стрелял… Вот еще один выстрел и очередной немецкий танк задымился. Вдруг пушка замолчала – закончились снаряды. Фашисты кинулись к его орудию. Наводчик поднялся, погрозил им кулаком и, пошатываясь (он был ранен), шагнул в горящую хату. Он смерть в огне предпочел фашистскому плену. Когда подоспели наши бойцы, они нашли там одного раненого, уцелевшего бойца, и тот рассказал им о бое одного артиллериста по имени Бригада с десятью немецкими танками. Он погиб, сгорел в огне, не сдался, самолично уничтожив четыре вражеских машины, но фашистов было слишком много.
Их танки неудержимо мчались дальше по шоссе. Возле Горностайполя, у моста через реку Тетерев, с ними в бой вступил небольшой отряд пограничников, под командованием лейтенанта Угляренко. И опять горстка бойцов несколько часов геройски сдерживали многочисленного и хорошо вооруженного врага. Лишь к утру фашисты смогли двинуться дальше. Во второй половине дня, смяв немногочисленные подразделения 4-й дивизии НКВД, фашисты вышли к Окуниново, и в 18 часов этот важный автодорожный мост через Днепр оказался в руках у противника…
Когда командующий фронтом Кирпонос узнал об этом, то даже он, хладнокровный и выдержанный обычно, потерял самообладание. В гневе он стучал кулаком по лежащей на столе карте.
- Как можно было допустить такое, а? Ах, командиры, «стратеги», мать вашу… Артеменко! Ну как так можно допустить?
Потом, когда он немного остыл, начальник штаба фронта доложил ему, что начальнику инженерных войск, генералу Ильину-Миткевичу, отдано приказание перебросить к югу от Окуниново все находящиеся под рукой плавсредства Днепровского речного пароходства. Навстречу переправляющимся через Днепр фашистским танкам направлены на автомашинах два инженерно-саперных батальона с большими запасами противотанковых мин. Кирпонос немного успокоился и сказал ему:
- Это хорошо, Василий Иванович, возьмите под свой личный контроль переправку 27-го корпуса. И надо срочно принимать меры для уничтожения окуниновского моста. А в Окуниново нужно послать толкового командира из штаба фронта: пусть разберется и точно доложит, что там произошло.
Крылов, краем уха слышавший через чуть приоткрытую дверь этот громкий разговор, решил предложить свои услуги вышедшему из кабинета Баграмяну, который думал, кого бы отправить на мотоцикле в эту точку.
- Офицер есть, а вот кого вместо водителя к нему приставить? Водителя нет, - размышлял он вслух.
- Товарищ генерал, пошлите меня, - сказал Крылов, предлагая свою кандидатуру.
- Нет, Крылов, не имею права, - отмахиваясь от него, серьезно сказал Баграмян.
- Ну пошлите меня туда, товарищ генерал. Я ведь умею хорошо водить не только лошадь, но и мотоцикл.
Это немного рассмешило Баграмяна.
- Серьезно? – спросил он, улыбаясь. – А педали и рули не перепутаешь? Ведь все-таки кобыла не мотоцикл.
- Нет, нет, все знаю точно, - усмехнулся Крылов.
- Ну ладно, иди, старший лейтенант, седлай своего «железного коня», поедешь с майором Пеньковским.
Через несколько минут они с майором уже мчались на мотоцикле к злополучному месту под названием Окуниново…
Когда приехали и стали разбираться, оказалось, что мост охранялся двумя зенитными артдивизионами и небольшим отрядом из 4-й дивизии НКВД Мажирина.
В ночь накануне, когда прорвались немецкие танки, командующий 37-й армией почему-то снял и перебросил на другой участок фронта один из артдивизионов. И оборонять мост было фактически некому. Хотя фортификационные сооружения на обоих берегах реки имелись. Местные жители здесь заранее постарались и соорудили несколько дзотов, соединенных ходами сообщений, стрелковые окопы. Но они оставались пустыми. Подразделения, которые должны были занять их просто не прибыли. Не было здесь и ни одного противотанкового орудия. Беспечность здесь была на грани вредительства. Дошло до того, что когда у моста появились немецкие танки, зенитчики в отчаянии открыли по ним огонь… шрапнелью. Командир дивизиона не позаботился даже о том, чтобы на батареях имелись противотанковые снаряды, ведь его зенитки стреляют в небо по самолетам… А вышло, что нужно стрелять по танкам. Как тут не растеряешься?
Танки, которым шрапнель была как «по барабану», без труда раздавили батареи на правом берегу и понеслись через мост. Навстречу им бросилась горстка артиллеристов из взвода управления. Бутылками с горючей смесью они подожгли несколько машин, но и сами погибли под гусеницами танков. Мост не удалось взорвать, хотя к взрыву все было заранее подготовлено. Командир саперного подразделения имел прямую телефонную и телеграфную связь со штабом фронта. Когда появились танки, он позвонил по телефону Баграмяну, но линия тут же оборвалась. То же случилось и с телеграфом. Мост так и не взорвали. Для немцев это было большой удачей…
Вот когда младшие командиры должны были действовать инициативно, но увы – такого не произошло. Видно, все боялись высших чинов, что придется головой отвечать за свою инициативу… «отсебятину», как говорили, имея в виду непогрешимые указания партии и вождя.
Вот такое неприглядное положение и увидели приехавшие туда Крылов и Пеньковский… По рации они тут же доложили об этом в штаб фронта. Срочно из Бровар к городу Остер были присланы инженерно-саперные батальоны. Они переправились через Десну и успели взорвать все мосты в междуречье Днепра и Десны, и заминировать дорогу на Окуниново. Этим действием они на короткое время задержали дальнейшее продвижение танковой колонны противника.
А в штабе фронта решали, как теперь разрушить мост в Окунинове… Решили – плавучими морскими минами или при помощи авиации – бомбами. Но мины, пускаемые ночью моряками по течению реки, немцы ловили и обезвреживали. А летчики не могли попасть точно бомбами по мосту – слишком была мала цель. С высоты облаков река казалась тонкой веревочкой, а мост и того меньше…
Тогда генерал, командир авиадивизии, вызвал к себе самого лучшего летчика, лейтенанта Сергея Колыбина.
- Поручаю тебе эту задачу, Сергей, - сказал генерал. – Понимаешь, насколько она для нас важная? Нужно любой ценой разрушить мост.
- Все ясно, товарищ генерал, разрешите выполнять? – ответил лейтенант.
Генерал кивнул… И два самолета, которыми управляли Колыбин и Олейник поднялись в воздух и полетели выполнять задание…
Заградительный огонь немецких зениток у моста был такой густой, что не давал самолетам точно сбросить бомбы. Тогда Колыбин схитрил, снизился до предела, чуть ли не задевая верхушки деревьев, и на бреющем полете, оглушая немцев ревом моторов, пролетел над мостом и сбросил на него две бомбы. Бомбы попали точно в цель. Стальные опоры моста, как подкошенные, рухнули в реку. Именно в этот момент немецкий снаряд и угодил в самолет Колыбина. «Ил» загорелся и, направляемый рукой летчика, врезался в колонну вражеских машин.
Все это происходило на глазах у Крылова. Ему было до боли жалко этого бесстрашного советского летчика-асса, который ценой своей жизни остановил неудержимое движение через мост немецких танков.
Потом, вернувшись в штаб, он узнал, что тот летчик-асс не погиб. Когда он, приземляясь, начал давить колесами немецкие цистерны с бензином, произошел взрыв, и его вместе с сидением взрывной волной выбросило за кусты дороги, в рощу, а ремнями парашюта он зацепился за сучья деревьев, и таким образом остался жив.
Немцам же было уже не до него, и где было его искать? У них все на дороге горело и взрывалось, да и второй самолет с напарником из этой пары «Илов», тоже прошелся основательно своими бомбами и пулеметом по танковой колонне фашистов. А Колыбин остался жив и даже не был взят в плен. Вот и скажите теперь, что нет провидения, поистине, как говорят в народе, «заговорен на долгую жизнь» - так и случилось.
А плацдарм на левом берегу у Окунинова все же остался в руках у немцев. И что потом ни делали наши войска, стараясь их сбросить в Днепр – не получилось. На огромном протяжении среднего течения реки Днепр наши войска прочно удерживали восточный берег и только возле Окунинова медленно росла, накапливаясь техникой и войсками, опасная «опухоль».
Стратегическое положение нашего фронта все ухудшалось. Не смотря на отход назад 5-й армии, ее правый фланг оставался открытым. Здесь немецкие войска группы армий «Центр» подвинулись далеко на восток. И в случае их поворота на юг, а многие признаки это уже подтверждали, немцы могли войти в глубокий тыл Юго-Западного фронта и замкнуть кольцо вокруг Киева…
Угроза зрела и на южном крыле фронта. Главные силы группы немецких армий «Юг» - 17-я полевая и 1-я танковая армии разворачивались вдоль западного берега Днепра вплоть до Днепропетровска и интенсивно готовились к форсированию реки. У многих теперь здесь жизнь держалась на волоске.
Возвращаясь с фронта в редакцию на попутной машине и сидя в кузове, Крылов на одном из пролетов моста через Днепр посмотрел на юг, далеко за Днепр, туда, куда текут его могучие и бескрайние воды. Он вспомнил родные места: Запорожье, своих детей, жену Тину, последние ее слова, сказанные ему по телефону в минуту прощания. «Какие мы все же были молодые и глупые с тобой, Шура, что не уважали друг друга – бранились, спорили. Не ценили то время, которое проводим вместе, рядом друг с другом. Теперь я бы многое отдала за то, чтобы еще хоть раз увидеть тебя, услышать твой ласковый голос, заглянуть в твои милые глаза и сказать тебе обычное «здравствуй». Все это уже ушло, прошло и не вернется. Какие мы все же были с тобой глупые и несуразные, беспечные и молодые, Шура».
«Да, - повторял про себя Александр, вспоминая их последний разговор, - теперь все это было бы иначе, по-другому». Но вчера, как и сегодня, уже не возможно ни задержать, ни вернуть назад – шла война. Теперь, когда уже все неясности и неопределенности прошли и все определилось, ему хотелось кричать всем, всем, всем с этой летящей куда-то в новую жизнь машины: «Люди! Молодые, юные, цените свое лучшее время любви, мечтаний и молодости, наслаждайтесь друг другом… Все зависит только от вас самих… Все хорошее всегда кратковременно, и жизнь у всех, как счастье, висит на волоске. Только у одних волосок этот толстый и прочный, а у других он тонкий и рвется, не успев натянутся. Каждый миг неповторим. Каждая потеря невосполнима. Пользуйтесь минутами счастья! Это вам награда от самой жизни за все то хорошее, что вы давали когда-то и даете теперь ей».
А в Новогеогриевске у Дарьи Филипповны, матери Тины, собралась целая ватага родственников – человек десять. Одних только Крыловых из Запорожья было четверо. А потом еще и сестры Тины с детьми. Кроватей на всех не хватало. Но мать была довольна – наконец-то они собрались опять все вместе. Спали по двое, по трое на кроватях в разных комнатах, было шумно, но очень весело.
Угнетаемая мыслями о войне и разлуке с Александром, Тина хмурилась. Мать Тины это ее настроение очень тревожило.
- Ну что ты переживаешь, что хмуришься? – говорила она ей. – Ведь все так же хорошо, все собрались вместе.
- Ах, мама, я думаю о предстоящем – скоро ведь мне рожать, а у нас здесь такая неустроенность, скученность. Нам всем жить здесь будет очень трудно. Уеду я наверно от вас в Петропавловку на Днепропетровщину. Вот стою и думаю: а там, в селе, на чем мне придется спать с будущим ребенком? Заеду-ка я наверно в Запорожье на нашу старую квартиру, возьму там хотя бы нашу с Шурой старую легкую кушетку, да и подамся с ней к его дядьям и сестрам… Вот я о чем думаю, - сказала Валентина.
- А малышек своих, мам, я наверно оставлю у вас здесь. Как ты на это смотришь, не возражаешь? Потом, когда рожу, я приеду снова жить к вам, - добавила она.
- Ну что ж, и это правильно, - сказала мать, - хотя могла бы остаться здесь. Комнат ведь много – места всем хватит.
Этот разговор с матерью произошел у них в начале июля, когда можно еще было как-то добраться до Запорожья и Петропавловки на Днепропетровщине, и Тина решила действовать. Собрала свои личные вещи, попрощалась с родителями, сестрами и своими детьми. А те обступили ее, повисли на руках, не желая расставаться с мамой и отпускать ее.
- Мамочка, мамочка, не оставляй нас, мы хотим поехать в Петропавловку вместе с тобой, - галдели они все наперебой, цепляясь за ее руки.
Валентина даже прослезилась.
- Ну куда я вас возьму, милые вы мои, живите пока у бабушки, здесь жить вам будет все же намного сытнее и веселей, - говорила она. – А я скоро приеду – через год или полгода, и привезу вам много гостинцев.
- А год или полгода – это долго ждать? – спрашивали дети, держа ее за руки.
- Да нет же, нет, это совсем недолго. Вот только пройдет зима и весна, и я буду с вами.
А сама думала: «О, как это невыносимо долго будет ждать, и жить в неизвестности целое лето, осень, зиму и весну…». Вслух же им говорила:
- Ничего, родненькие, ничего, не печальтесь. Я скоро вернусь. Так и ушла, улыбаясь и чуть не плача, махая им рукой и шепча:
- До свиданья…
До Запорожья она кое-как добралась поездом: поезда уже ходили нерегулярно и были все переполнены. Вокруг царила какая-то суматошная неразбериха – все нервничали, куда-то спешила, бегали и двигались, словно спасаясь, предчувствуя, что сюда надвигается что-то неведомое, неотвратимое и страшное…
Ключи от квартиры у нее были с собой, и она прямо с вокзала ворвалась в свою квартиру и остановилась на пороге, словно надеясь на что-то. Но квартира молчала, она была необитаема. Тина, удостоверилась, что все в ней было в порядке, как и месяц тому назад. Только теперь она была пуста, в ней стояла какая-то гнетущая тишина. Без живых людей квартира казалась ей уже какой-то холодной и нежилой, как давно покинутая и нелюбимая женщина. Сюда никто не заходил. Ее любимая кушетка стояла на месте. Размышлять было некогда. Она закрыла дверь и побежала на базар, в надежде нанять там какую-нибудь колхозную попутную машину для перевозки ее единственного груза – кушетки. Теперь это был уже как идея «фикс». «Ведь в селах таких мягких и легких кушеток наверно не было. Где там! Там у них стоят, наверно, железные или деревянные кровати 20-25 летней давности, тяжелые и скрипучие, - думала она. – На них и спать-то будет опасно, не то что рожать и кормить младенцев».
Ей повезло – за деньги она наняла единственную машину, которая ехала как раз в нужном направлении – в сторону Петропавловки. Подъехав к своему дому и погрузив с шофером кушетку в кузов, они подались из Запорожья.
А Запорожье уже покидали многие жители. Все ехали куда-то в Россию, в Сибирь на Восток, а она ехала на Запад, к своим родственникам, в деревню Петропавловку. Со стороны это казалось как-то немного странно: все уезжали с узлами и чемоданами на восток, а она с объемной кушеткой на запад…
- Пусть что хотят, то и думают, - говорила она про себя, - а для меня главное – это моя собственная кушетка, любимая и незаменимая… И рожу я на ней мальчика. Поняли? Спросите почему? – улыбнулась она, закрывая глаза. – Да хватит уже рожать все девок и девок. Вон, уже три сестрицы под окном… И еще потому, что перед войной и во время войны рождаются в основном только дети мужского пола, как бы взамен ушедшим на войну мужчинам. Вот и у меня тоже будет мальчик! Я это знаю. И назову я своего сына Шуриком, именем своего мужа – Александра. Вот об этом теперь и нужно думать, за это и нужно бороться», - улыбнулась она, сидя в кабине машины, подъезжающей к Петропавловке. Она опять угадала: через полгода у нее родился сын – маленький, требовательный и забавный мальчик, и назвала она его, как и мечтала, Александром.
Прошел месяц и немцы заняли уже почти все правобережье Днепра. 7 августа они были уже в Новогеоргиевске, а 16 – в Петропавловке. Теперь между Крыловым и его семьей была непреодолимая полоса преграды – линия фронта, которая все дальше и дальше отодвигала его от семьи на Восток.
А на фронте положение уже было таково, что в связи с быстрым продвижением противника на московском направлении, на Западном фронте создалась угроза окружения наших войск в районе Киева. Нависавшая и выгнутая в сторону Киева линия правого крыла Юго-Западного фронта в районе: Чернигов – Конотоп – Ромны – Путивль – Глухов, в связи с быстрым отступлением Западного фронта и слабостью в стыке этих двух фронтов в районе Брянска, как раз и давала немецким войскам возможность ударом с Севера (район Брянска) и с Юга (район Кременчуга), замкнуть кольцо окружения вокруг столицы Украины.
В ставке Гитлера, в августе 41-го шли длительные совещания и споры о том, на каком стратегическом направлении сосредоточить основные усилия своих армий. Украина и ее природные богатства были все же очень большим лакомым куском для Гитлера и его команды, и, конечно, он не смог устоять перед этим искушением и отвлекся от прежде намеченного пути плана Блицкрига – взять коротким и быстрым ударом к концу лета Ленинград и Москву. Но ему, как кость в горле, мешало упорное и героическое сопротивление наших войск в районе Киева. И он кричал на своих генералов, и требовал, чтобы они «… во что бы то ни стало обрушили удары по войскам 5-й армии, оборонявшей Киев и действующим западнее и восточнее Киева соединениям советских войск, и уничтожили их прежде, чем они успеют отойти на подготовленные в тылу оборонительные позиции».
- Возражение, что в результате этого мы потеряем время, - говорил он генералам, - и наступление на Москву будет предпринято слишком поздно, или что танковые соединения по техническим причинам не будут тогда в состоянии выполнить эту задачу, как предполагает Гудериан, являются несостоятельными. Ибо после уничтожения войск русских, как и прежде угрожающих правому флангу группы армий «Центр», наступление на Москву можно будет провести не труднее, а легче».
Но, как говорится, Бог лишь «усмехается», когда мы слишком рьяно и самоуверенно строим планы на свое светлое и безоблачное будущее. Рождаясь, живя и учась, человек лишь предполагает, а Он, Всевидящий, располагает – так говорится у нас в народе. И это, фактически, в действительности так и есть. А признаки будущей надвигающейся беды или грозы, со всеми ее сопровождающими компонентами, всегда присутствуют в атмосфере нашего настоящего устоявшегося бытового благодушия. Эти признаки надо лишь точно и вовремя увидеть и распознать. Но у фанатичных, страдающих своей горячностью и непоседливостью, самоуверенных людей, имеющих такие первичные признаки сатанизма, этот дар божественного предвидения как раз и отсутствует. Они пользуются другой магией, магией низшего качества и поклонения. А существуют ведь еще и силы небесные, в том числе и Солнца, и Земли, и планет, и разных стихий. И они очень четко стоят на страже выполнения всеми нами их непререкаемых законов.
«Гладко было на бумаге, да забыли про овраги» - так говорят у нас о затеях незадачливых мудрецов, усиленно почесывающих свои всклокоченные затылки, когда у них из задуманного ничего не получается. Так было впоследствии в России и у вторгшихся на ее территорию немцев. Наше командование вовремя разгадало и нейтрализовало все их коварные захватнические планы.
19 августа Жуков, возглавлявший тогда войска Резервного фронта под Москвой, послал Верховному Главнокомандующему телеграмму. А Жуков, как в свое время и Суворов, в своей стратегии почти никогда не ошибался, был бесстрашным и твердым, решительным и умным военачальником. Он не боялся Сталина, как другие, поэтому Сталин его уважал и внимательно прислушивался ко всем его мудрым советам. А затем назначил его и своим заместителем – представителем ставки, который потом, как инспектор, бывал вместо него на всех западных, отстоящих недалеко от Москвы и Ленинграда фронтах.
Жуков был победителем японцев в Монголии на Халхин-Голе. Там, в 1939 году он разгромил их войска, поэтому японцы так боялись открывать 2-й фронт на Востоке, зная, что в Москве есть генерал Жуков – непревзойденный по их мнению в боевом искусстве военачальник, который перехитрил и наголову разбил войска их самых выдающихся генералов. А значит, он снова и снова сможет их остановить и разбить. И было даже время, когда их специальный императорский посланник приезжал в далекую и холодную Москву только для того лишь, чтобы встретиться и посмотреть на этого непобедимого Жукова, который для них был каким-то сверхчеловеком, посланником с небес. Так они были напуганы выдающимся военным талантом Георгия Константиновича. Недаром ведь и имя у него, как и у Георгия Победоносца – святого воина, поразившего по Библии своим копьем коварного змея – властителя темных сил…
Телеграмма, отправленная Жуковым Сталину была такого содержание:
«… Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на путях к Москве, имея на своих флангах Центральный фронт и Великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов.
Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов-Конотоп-Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта, после чего – главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс...
Для противодействия противнику и недопущения разгрома Центрального фронта и выхода противника на тылы Юго-Западного фронта, считаю своим долгом доложить свои соображения о необходимости как можно скорее собрать крепкую группировку в районе Глухов, Чернигов, Конотоп. Эшелон прикрытия сосредоточения сейчас же выбросить на реке Десна.
В эту группировку необходимо включить:
1. До 1000 танков, которые собрать за счет мехкорпусов Закавказского военного округа, танков резерва Главного Командования и в дальнейшем – танков 300 взять с Дальнего Востока.
2. До 10 стрелковых дивизий.
3. 3-4 кавалерийские дивизии.
4. 400-500 самолетов, собранных за счет Закавказского военного округа, военно-воздушных сил ВМФ и военно-воздушных сил Московской зоны ПВО.
Если ставить себе более активный способ противодействия этому очень опасному действию противника, всю предлагаемую группировку нужно срочно собрать в районе Брянска, оттуда и нанести противнику удар во фланг…».
На эту телеграмму Жуков получил быстрый ответ:
«Ваши соображения насчет вероятного продвижения немцев в сторону Чернигов – Конотоп – Прилуки считаем правильными. Продвижение немцев в эту сторону будет означать обход нашей киевской группы с восточного берега Днепра и окружение наших 3-й и 21-й армий. Как известно, одна колонна противника уже пересекла Унегу и вышла на Стародуб. В преддверии такого нежелательного казуса и для его предупреждения создан Брянский фронт во главе с Еременко. Принимаются другие меры, о которых сообщим особо. Надеемся пресечь продвижение немцев.
Сталин. Шапошников».
Сталин большие надежды возлагал на этот, только что созданный, Брянский фронт. 24 августа он в разговоре по прямому проводу спросил командующего Брянским фронтом, генерала Еременко: «Не следует ли расформировать Центральный фронт, 3-ю армию соединить с 21-й и передать в ваше распоряжение соединенную 21-ю армию? Если вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать вам еще несколько полков авиации и несколько батарей РС (катюш). Ваш ответ?».
Ответ Еременко был таков: «Мое мнение о расформировании Центрального фронта таково: в связи с тем, что я хочу разбить Гудериана и безусловно разобью, то направление с юга нужно крепко обеспечить, а это значит прочно взаимодействовать с ударной группой, которая будет действовать из района Брянска. Поэтому прошу 21-ю армию, соединенную с 3-й армией, подчинить мне…».
Ставка немедленно передала Еременко обе армии Центрального фронта, объединив все их силы, как и просил Еременко, в одну 21-ю армию, а также часть своих скудных резервов. А от Юго-Западного фронта Ставка потребовала за счет крайне ограниченных сил и средств фронта срочно сформировать новую 40-ю армию. Командующим этой армией был назначен генерал-майор Кузьма Петрович Подлас. Армия создавалась в спешке. 28 августа генерал Подлас смог доложить командованию фронта, что он уже располагает кое-какими реальными силами. В тот же день перед ним была поставлена задача – немедленно преградить путь войскам Гудериана, заняв оборону севернее Конотопа и Бахмача на рубеже Шостка-Короп-Малое-Устье и далее по реке Десне до Степановки. Но те соединения, которые были включены в состав новой армии, стягивались с различных участков фронта и они подходили в назначенные им районы не одновременно, поэтому и вынуждены были сразу же с похода вступать в сражение с прорвавшимися к Десне танковыми и моторизованными дивизиями Гудериана. Занимали они оборону обычно уже под ударами противника.
Особенно в тяжелом положении оказалась 293-я дивизия. Противник воспользовался брешью между только что созданной 40-й армией и 13-й армией Брянского фронта, обошел ее правый фланг и нанес удар с востока, в тыл ее частей. Генерал Подлас двинул на помощь частям Лагутина подоспевшие части 2-го воздушно-десантного корпуса и 10-й танковой дивизии. И противник был задержан, а на ряде участков даже потеснен.
Успешно начавшееся на первых порах наступление брянского фронта так перепугало Гудериана, что он срочно обратился за помощью в штаб группы армий «Центр», который тут же поспешил ему подбросить новые танковые и моторизованные соединения.
Но Ставка переоценила наступательные возможности Брянского фронта – сил у него было маловато, кроме того, в сентябре месяце под ударами превосходящих по численности частей немцев начался отход 21-й армии Брянского фронта. Под нажимом противника они оказались как раз в стыке армий Потапова и Подласа. Несогласованность в действиях смежных войск ослабляло их усилия, чем и воспользовался противник. 6 сентября 21-ю армию наконец-то подчинили Юго-Западному фронту. Но к тому времени положение на северном фланге Юго-Западного фронта стало чрезвычайно тяжелым, можно сказать даже катастрофическим. Как выяснится потом, гитлеровское командование к началу сентября 1941 года стянуло и нацелило против Юго-Западного фронта не только те войска, которые до этого наступали на киевском направлении, но и крупные силы с московского стратегического направления, и с южного крыла армий «Юг».
В ударе против северного крыла Юго-Западного фронта участвовало свыше 8 пехотных, 3 танковых и 3 моторизованных дивизий, а против южного крыла в районе Кременчуга противник сосредоточил 12 пехотных, 4 танковых и 3 моторизованные дивизии. Кроме того, в полосе от Окуниново до Кременчуга – Новогеоргиевска враг имел, не считая оперативных резервов, 20 пехотных, 1 танковую и 3 охранные дивизии.
По самым минимальным расчетам гитлеровское командование на Киевском стратегическом направлении создало более чем двойное превосходство над силами Юго-Западного фронта. Вот почему не подготовленное и начатое в спешке наступление Брянского фронта было остановлено. Войска его завязли в тяжелых боях с оставленным мощным заслоном Гудериана.
А он, тем временем, главный удар своих танковых сил обрушил на только что созданную 40-ю армию. И хотя наши войска прилагали здесь героические усилия, и командование фронта направляло сюда все свои возможные резервы, остановить немцев в междуречье Сейма и Десны к северу от Конотопа и Бахлача было уже невозможно.
А на южном крыле фронта за Киевом у Кременчуга еще 1 августа противник возле села Дериевка захватил маленький плацдарм на левом берегу Днепра, в районе обороны 38-й армии генерала Фекленко.
Новогеоргиевск – городок, расположившийся в нескольких десятках километров от Кременчуга, где и находились еще до объявления военных действий на отдыхе у бабушки Дарьи Филипповны все члены семьи Крылова. Войска 17-й немецкой армии, совершив неожиданный маневр, переправились здесь на левый берег и, захватив плацдарм, начали его укреплять и расширять. Клейст именно здесь решил атаковать левый фланг Киевского фронта.
Главком направления С.М. Буденный своевременно указал на опасность этого плацдарма под Кременчугом. 4 сентября он связался с Кирпоносом и сказал ему:
- Не медлите с ликвидацией плацдарма у Дериевки – это промедление смерти подобно.
Так впоследствии все и произошло…
А в Новогеоргиевске, занятом немцами еще 7 августа, который оказался как бы в тылу у немцев, постепенно налаживалась жизнь. Как-то утром к Артемьевым, которые жили на окраине города в нескольких сотнях метров от реки Тясмин, пришли немецкие военные в сопровождении старосты города и, осмотрев их большой и вместительный дом, состоящий из двух половин, шести комнат и залы с колоннами, сказали: «Гуд, гуд…» и остались жить в нем, заняв зал и всю вторую половину. (Благо, что у дома было два отдельных крыльца с двумя входами).
Староста же сказал Артемьевым:
- Живите пока во второй половине. Мы вас не тронем. У вас много детей – куда вас выселять? Но смотрите, - погрозил он пальцем, - не надоедайте офицерам!
А офицеры оказались не такими уж и страшными. Правда, говорили они по-своему – по-русски почти ничего не понимали. Да, и появлялись они на квартире лишь к вечеру, а так весь день находились в своих воинских частях. Приходили на ночь отдохнуть и поспать. А утром, умывшись, поесть и побриться. Вещи, еду и все остальное по хозяйству для них собирали и готовили денщики и повара, которые шастали днем по соседним дворам и лавкам, ища что-нибудь вкусненькое: то курочку, то маслице, то молочко или еще что-нибудь из продуктов.
У Артемьевых за домом был большой огород и яблоневый сад, выходящий своей северной стороной в поле. И в конце этого сада немцы установили расчет зенитной артиллерии – пушку, которую охраняло и обслуживало целое подразделение солдат-чехов.
Во дворе у Артемьевых находились вместительные сараи и помещения, в которых Андрей Максимович когда-то, еще до прихода советской власти, собирал и ремонтировал кареты и повозки. Была там и кузница, в которой ковались оси, обода колес и все железосодержащие детали повозок.
Немцы относились к нему лояльно и даже по-дружески снисходительно, ведь он в своих мастерских и кузне ковал им нужные детали из железа (у них ведь тоже были повозки и машины, которые нужно было ремонтировать). О, если бы они знали, что у него есть еще и сын – инженер в Кременчуге, который ушел в партизаны! Они бы совсем по-другому отнеслись и заговорили бы с Артемьевыми. Вот этой лояльностью и пользовались Артемьевы. Их дети свободно ходили и играли во дворе, привыкая к новому порядку. И как-то раз даже один из офицеров, их постоялец, увидев играющих во дворе маленьких детей, подошел к ним и спросил по-немецки у самой старшей из девочек:
- M;dchen… Wie hei;t du?
И сообразив, что его не понимают, вытащил разговорник и изрек на ломанном русском языке.
- Как тебья зовут?
- Рита, - съежившись от страха, ответила девочка, наслышавшаяся от взрослых о жестокости немцев.
- О, Рита, Рита! Марго… Хороший имя… Наш имя, - сказал он, обрадовано кивая ей головой.
- А маленький девочки – сестры?
- Да, эти девочки мои сестры – Люда и Оля, - ответила Рита.
- О, gut Schwester! Хороший сестры!
Немец вытащил из кармана плитку шоколада и вручил ее Рите, смешно произнося русские слова по разговорнику.
- На, кушай и дай кушать kleine Schwester… маленький сестры! – офицер подошел и погладил Риту по голове.
Потрясенная «добротой» немца, Рита поблагодарила офицера, но только лишь он отошел, тут же побежала к взрослым, готовая брезгливо выбросить шоколад, полученный от «врага» ее народа.
- Что такое, что случилось? – спросила ее Дарья Филипповна, увидевшая лицо девочки.
- Бабушка, немец дал мне шоколад, - сказала Рита.
- Ну и что? Ну и хорошо! Вот и ешь его, - кивнула головой бабушка.
- А я не хочу его есть, - ответила Рита.
- Почему? – спросила Дарья Филипповна, удивленно глядя на нее.
- Потому что он немецкий – вражеский! – неожиданно воскликнула девочка, отдавая шоколад бабушке.
Бабушка взяла шоколад и испуганно закрыла ей рот рукой:
- Молчи, дитя, и никому такое больше не говори!
И, погладив ее по головке, сказала:
- Шоколад, он ничей – ни немецкий, ни советский… Он просто вкусный. Вот и ешь его, и сестрам дай! Его ведь больше нигде не достанешь. А немец, который дал тебе шоколад… у немцев ведь тоже есть хорошие люди, которые не хотели воевать…
По дорогам войны…
Возвратившись с фронта в редакцию и сдав главному собранный им материал, Крылов тут же вновь попросился у него на передовую
- Подожди, Крылов, разбери и оформи то, что ты уже привез и накопил, а потом поедешь, - посоветовал ему Беленко. – Ведь у тебя и так уже много всего интересного и все это нужно срочно печатать.
- А с Лазарем-то где вы расстались? – спросил он у Александра.
- В Харькове. Он поехал на Южный фронт, а я в Киев, - ответил Крылов. – И все-таки, Лев Давыдович, я должен ехать, я не могу так долго оставаться здесь. Меня тянет опять туда, на фронт, на Украину. Там осталась моя семья. Под Киевом сейчас трудно, и мне нужно быть там…
- Эх, кавалерист, кавалерист, какие вы все-таки непоседливые с Лазарем Комаровичем, - сказал редактор. – Ну, ладно, Александр Аркадьевич, езжай, сдай Гараничеву все то, что привез, пусть разбирается и езжай…
- Есть! – обрадовался Крылов. – Разрешите идти, готовиться?
- Давай, иди! Да, кобылу-то свою хоть навести, приласкай, покорми. А то ведь она скоро тебя забудет. Вообще-то, наверно тебя нужно на велосипед пересаживать, все равно ты на лошади не ездишь.
- Да, куда там на ней в такую даль-то ездить, - запротестовал Крылов. – Сам не знаешь – выберешься оттуда или нет, а еще и за кобылой надо следить… Нет! Пока что мой транспорт – это попутные машины и мои собственные ноги – так надежней! – закончил Александр и, попрощавшись с редактором, вышел.
«Ну вот, опять Киев… «Иду на вы!», как говорил когда-то князь Святослав печенегам и всем своим врагам – усмехнулся Крылов. – А ведь князь сложил свою голову там, под Запорожьем, за порогами. И мне туда хочется – на родину! Да, нужно идти на Киев!».
Он зашел в типографию к Гараничеву. Тот, увидев его, обрадовался:
- О, Крылов, откуда ты взялся, где тебя так долго черти носили? – воскликнул он. – Я тут замаялся один за твоей кобылой присматривать. Думал, пожизненно она мне досталась… Возьмешь ее у меня? – спросил он Александра.
- Нет, брат Алексей, никак не могу, еду снова на передовую. Вот, принес тебе свои боевые заметки. Разберись в них – главный велел, и покажи мне хоть ненадолго мою лошадку, - попросил Александр.
- Крылов, у меня тут дел и так невпроворот. Меня главный как ванька-встаньку гоняет, видишь, на подхвате сижу – поставил редактировать и готовить к печати ваши заметки, а ты тут еще со своей кобылой, - недовольно завопил Гараничев.
- Ну что тебе стоит пройтись, проветриться со мной. Леха, пешком, по свежему воздуху… небось, засиделся? – усмехнулся Крылов. – Доброе дело сделаешь, да и самочувствие свое поправишь. А мне ведь опять надолго ехать, может, и не увижусь больше с вами…
- Ну ладно, Александр, что это ты так… не обижайся. Пойдем, я покажу тебе твою лошадь. Может, она тебя уже и не признает. Она уже больше ко мне привыкла.
Они вышли из здания редакции и направились на стадион, к постройкам спортивной конюшни.
- Вот, пристроил ее вместе с другими лошадьми, - сказал Гараничев. – Все не так ей скучно, да и конюх здесь за ней присматривает, гулять выводит.
- Ну что, седло вам давать? Будете ездить? – спросил конюх. – Лошадь в хорошей форме.
- Да нет, я ее так повожу, покормлю… Ездить уже некогда. В следующий раз, когда приеду тогда и сяду… Пойдем, Зорька! – погладил Крылов кобылу по шее и крупу.
Так он назвал свою лошадь, когда впервые увидел ее желтую гриву и длинный бело-золотистый хвост. Зорька, на удивление Лехи, тут же признала его и Александр угостил ее прибереженным кусочком сахара. Потом надел уздечку и повел в поле на прогулку.
- Ну что там, на передовой, страшно? – спросил его Алексей через некоторое время, после того как они вышли с лошадью из конюшни.
- Страшно, Алексей, страшно. Но не от того, что фашисты идут на тебя вперед и стреляют из автоматов, а от того, что их много, у них танки и они везде: и спереди, и сзади… Не хватает, видно, еще сил и техники у нашего командования против них – постоянные прорывы, постоянная спешка и латание дыр по всему фронту. Не умеют еще наши командиры угадывать их намерения, поэтому и проигрывают сражения. Ну, ничего – скоро научатся. А когда научатся, тогда попрут их так, что только держись! – оптимистически закончил свои высказывания Александр.
- Да, дай-то, Бог, дай-то, Бог! Но ты хоть там в самую гущу не лезь, - посоветовал Гараничев.
- Да нет, Леха, я не лезу. Я же знаю, что все это нужно увидеть и рассказать, донести до людей…
На следующее утро он уже мчался на попутной армейской машине на фронт, навстречу бесконечной веренице беженцев и отступающих подразделений наших войск…
Все решилось на северном крыле Юго-Западного фронта, где сражалась недавно созданная и неокончательно сформированная наша 40-я армия. Войска Гудериана, неизмеримо превосходящие ее на этом участке в танках и артиллерии, в поддержке авиации и в маневренности своих сил, давили на нее со всей мощностью. Две недели наши части удерживали здесь танковые и моторизованные дивизии врага.
Еще 7 сентября командующий Юго-Западным фронтом, генерал Кирпонос, вынужден был послать в Ставку специальное донесение, в котором доказывал, что медлить с отводом войск из Киева и отступлением нельзя. Начальник Генерального штаба запросил мнение маршала Буденного. Тот решительно поддержал ходатайство Кирпоноса…
Наконец-то, 9 сентября маршал Шапошников сообщил: «Верховный Главнокомандующий санкционировал отвести 5-ю армию и правый фланг 37-й армии на реку Десна». Но к тому времени фашистские войска уже успели закрепиться на берегах Десны. Соединения 5-й армии Потапова оказались между двух огней: с фронта на них нападали войска 6-й немецкой армии, в тылу – части 2-й …
И вот, 10 сентября утром неожиданно танки Гудериана нанесли свой сокрушительный удар по 40-й армии. Они шли в атаку на узком участке известным со времен средневековья немецким клином, как когда-то крестоносцы на льду Чудского озера. Стальной таран бил всей своей мощью в одну точку. Генерал Подлас сообщил об этом в штаб фронта и попросил помощи. Но во фронтовом резерве не осталось ни одной дивизии. Отступать было нельзя. И войска 40-й армии стояли насмерть…
Фашистские танки пробили себе путь только между Батурином и Конотопом, где уже не осталось ни одного нашего солдата. На 10-ю танковую дивизию на участке ее 10-го мотострелкового полка, на остатки роты лейтенанта Петрова двинулись 17 фашистских танков… Пушек и танков у них уже не было, но девять оставшихся бойцов во главе со своим командиром не отступили. Они встретили фашистские танки гранатами и бутылками с горючей смесью. Отважные, они почти все погибли, но девять фашистских танков и бронемашин остались гореть на поле боя…
Выложив путь трупами своих солдат и осветив факелами горящих танков, Гудериан устремился на Ромны. Фронт нашей 40-й армии был рассечен надвое… За ними войск не было…
А на южном крыле фронта события развивались так…
Пока войска 38-й армии генерала Филенко предпринимали атаки, пытаясь сбросить немцев с плацдарма у Дериевки, немецкий генерал Клейст скрытно переправил в район Кременчуга свои танковые и моторизованные дивизии. Утром 12 сентября эти войска навалились на один из полков нашей 297-й стрелковой дивизии, прорвали ее фронт и устремились на север, в направлении на Хорол, отсекая от общих сил четыре советские армии. Танковые войска Клейста спешили навстречу Гудериану. Это были настоящие танковые клещи, которыми Клейст и Гудериан намеревались перекрыть горловину Киевского котла.
Таким образом, Юго-Западный фронт, возглавляемый генералом Кирпоносом, рухнул лишь только по упрямству и амбициозной некомпетентности И.В. Сталина, который, не считаясь со сложившимися обстоятельствами, в каком-то экстазе своеволия, лишил своих командармов тактики маневрирования. А если попросту, он их застращал расстрелом. Когда по телетайпу с ними «разговаривал» товарищ Сталин, у них просто поджилки тряслись. Сам Кирпонос, который до этого настаивал на отводе войск своих армий от Киева, и получивший поддержку и согласие Буденного, при очередной переговорной связи с Главнокомандующим, изменил свое мнение на противоположное. Он был лишен всякой воли принимать правильные решение. Сталин сказал: «Стоять!», и армии остановились, а некоторые, бестолково развернувшись назад, шли прямо в плен к немцам…
Вот свидетельство самого Гудериана. Он пишет:
«… 26 сентября битва за Киев была успешно завершена. Русские сдались, в плен попало 665 000 человек. Главнокомандующий Юго-Западным фронтом и его начальник штаба погибли в конце сражения, пытаясь прорваться из окружения. Среди пленных оказался и командующий 5-й армией…».
Все верно, это был командующий 5-й армией, генерал Потапов, контуженный и брошенный в роще Шумейково возле хутора Дрюковщино, куда потом, спустя несколько лет после плена, вернулся назад.
И дальше Гудериан пишет:
«… Мне было интересно с ним побеседовать, и я задал ему ряд вопросов:
1. Когда вы узнали о том, что мои танки проникли в ваше расположение?
Ответ: Около 8 сентября.
2. Почему вы сразу не эвакуировали Киев?
Ответ: Нам был отдан приказ об эвакуации от командования группы армий, и мы уже начали двигаться на восток, но тут же получили приказ противоположного характера – развернуться и отстоять Киев любой ценой.
Исполнение этого второго приказа и привело к уничтожению Киевской группы армий».
В действительности же все происходило так: 20 сентября, отступив от Киева, колонна штаба фронта (в которой насчитывалось более 1 000 человек, из них 800 офицеров) подошла к хутору Дрюковищино, километров в пятнадцати юго-западнее Лохвицы. Здесь в роще Шумейково и остановились на день. Рощу рассекал овраг. Транспорт и люди рассредоточились по его кромке. Многие офицеры разбрелись по хатам хутора… Но фашисты уже обнаружили исчезнувший ночью штаб фронта. Когда утренний туман рассеялся, с трех сторон на рощу пошли их танки и мотоциклисты. Подъехавшая на машинах немецкая пехота, развернувшись в цепь, двинулась под их прикрытием в рощу. Когда она достигла опушки, окруженные офицеры во главе с Кирпоносом, Бурмистенко, Рыковым, Тупиковым, Потаповым и Писаревским, бросились в контратаку. Гитлеровцы не выдержали рукопашной схватки и отступили.
В этой контратаке генерал Кирпонос был ранен в ногу. Его на руках перенесли на дно оврага, к роднику. Туда же доставили раненого и тяжело контуженого командарма 5-й армии Потапова. Его начальник штаба, генерал Писаревский, погиб на поле боя. Уже вечерело. Примерно в половине седьмого Кирпонос, Бурмистенко и Тупиков (начальник штаба фронта), сидя в кругу командиров, обсуждали детали прорыва, который они намеревались осуществить с наступлением темноты. И в это время начался интенсивный минометный обстрел. Одна мина разорвалась возле командующего фронтом. Кирпонос без стона приник к земле. Все кинулись к нему. Генерал был ранен в грудь и голову, и через две минуты скончался. Его адъютант, майор Гненный, со слезами на глазах снял с его кителя Золотую Звезду героя и его боевые ордена…
А ночью начальник штаба Тупиков повел людей в атаку. Они внезапно, без выстрелов, ринулись на врага. Фашисты растерялись, и многие бойцы и командиры из этой колонны пробили себе дорогу и ушли. А потом после долгих мытарств они наконец вышли к своим, но генерал Тупиков погиб в том ночном бою…
Жители окрестных хуторов рассказывали, что в роще еще более суток слышалась перестрелка. 24 сентября, когда все стихло и немцы уехали, колхозники пробрались к месту боя. Они увидели там бездыханные тела советских бойцов и командиров, которые погибли, не выпуская из рук оружия…
А Крылов в тот день так и не доехал до Киева (и хорошо, что не доехал). Их машину уже за Гадячем остановили бойцы 519-го саперного батальона. Они сказали, что впереди немецкие танки. Шофер развернул машину и они с Крыловым умчались назад в город. Здесь, недалеко от Гадяча немцы и были остановлены нашими войсками. А вскоре туда вышли во главе с Баграмяном и остатки отряда, входившего в состав колонн Юго-Западного фронта.
В городе Гадяче не было строевых войск, здесь формировался 519-й саперный батальон. И когда фашисты рассекли войска Юго-Западного фронта, капитал Кулешов, командир этого батальона, принял решение организовать оборону города. Он подчинил себе дорожно-строительный отряд капитана Мишина и местный истребительный батальон начальника городской милиции Герченко.
Разведгруппы, часто посылаемые Кулешовым на Лохвицу, неоднократно встречали и нападали на подразделения 3-й танковой дивизии противника, преграждавшей пути отхода наших войск, и выходили победителями из этих стычек. А в качестве трофеев они пригоняли машины, привозили пленных, рации и штабные документы.
Познакомившись с Кулешовым, Крылов узнал, что гарнизон Гадяча был единственной частью, которая на участке в несколько десятков километров преграждала путь продвижения противника на восток. Потом гарнизон стал получать указания непосредственно из вновь сформированного штаба Юго-Западного фронта, начальником которого был назначен генерал-майор Покровский…
Вот и все, что увидел, узнал, испытал, привез и не написал возвратившийся из поездки на фронт старший лейтенант Крылов – корреспондент «Фронтовой газеты».
А положение было таково… К 6 октября почти вся Украина, кроме Сум, Ахтырки и Харькова находилась уже в руках немцев. В их рядах чувствовались уверенность и ликование. Пока что для них все складывалось хорошо. На южном краю фронта победоносно завершилась битва за Азовское море. В этой битве было захвачено 100 тысяч пленных, 212 танков и 672 орудия. Были разгромлены 6-я, 9-я, 12-я и 18-я армии русских – все было превосходно с немецкой точки зрения. Но, как первый звонок неудач – 7 октября выпал первый снег… открылись российские хляби и дороги из-за грязи стали просто непроходимы.
В северной части группы армий «Центр» продвижение немецких войск замерло из-за снегопадов. И 10, и 11 октября продолжался снегопад, казалось, ему нет конца… Но немцы еще не знали, что такое белые бураны с морозами под сорок градусов, которые заметают, замораживают и останавливают зимой все на сотни верст вокруг: дома, дороги, танки, машины, людей. Вступал в действие пятый фактор, нет не фактор русского характера, а фактор русской непобедимости – русская зима.
Первый фактор – это конечно отвага и мужество русских воинов, второй – это многочисленность народа, третий фактор – это огромные масштабы государства, четвертый – неиссякаемые богатства недр его земли, а пятый – это климатические особенности и непроходимость российских дорог. Этот фактор и был всегда решающим во все времена и века, и давал русским возможность подниматься и возрождаться снова и снова, после многочисленных набегов монголов, татар и других завоевателей. И завоеватели эти не шли дальше широт Москвы, потому что знали, что там, на Севере, за Москвой зимой их ждет погибель: от холода, снегов, буранов и голода. Так было и с татарами, и с крестоносцами, и с поляками в смутные времена, и с Наполеоном Бонапартом в 1812 году.
Это же произошло и сейчас, с войсками Гитлера под Москвой в 1941 году. Хотя порой мы ругаем и клянем своих правителей, царей, вождей и властителей за глупость, и проявленную ими дурость в управлении и хозяйничании, в просчетах в сражениях, но этим качеством страдали и страдают ныне все новоявленные тираны мира в одуряющей самоуверенности. Они не могут никак остановиться, задуматься, трезво взвесить все за и против, и принять правильное решение.
В своем дневнике Гудериан записал:
«… 12 октября. Снегопад не утихал. Нами было завершено окружение противника в двух котлах: в большом к югу от Брянска и еще в одном поменьше – к северу. Но наши войска увязли в грязи, в том числе, и XLVIII танковый корпус, который так живо двигался в начале наступления через Сумы, а теперь с трудом пробивался сквозь болота к Фатежу…
…Благодаря тому, что мы потеряли способность перемещаться, группе русских, примерно в 5 тыс. человек, удалось прорваться до самого Дмитровска.
14 октября. Не смотря на упорное сопротивление русских, 6-й армии удалось захватить Ахтырку. Все остальные подразделения группы армий «Юг» застряли намертво. Мы перевели свой штаб в Орел… Наступление армий «Центр» тоже срывалось из-за непогоды.
16 октября. Румыны заняли Одессу. XLVI танковый корпус подходил к Можайску.
17 октября. Окруженные севернее Брянска, русские сдались. Вместе со 2-й армией мы захватили 50 тысяч пленных солдат и 400 орудий, разгромив таким образом основные силы 50-й армии русских. Но в районе Фатежа неприятель перешел в контратаку.
18 октября. 11-я армия начала атаки на Крым. 1-я танковая армия заняла Таганрог…
24 октября. 6-я армия заняла Харьков и Белгород.
25 октября. Бои вокруг Брянска можно было считать закончившимися. Теперь перед 2-й танковой армией стояла задача наступления на Тулу и на Москву…
Победоносно завершив сражение под Брянском и Вязьмой, группа армий «Центр» одержала, без сомнения, большую тактическую победу. Теперь перед Верховным командованием стоял самый важный вопрос за всю войну – сможем ли мы продолжить наступление и превратить эту тактическую победу в оперативную?».
Из этих строк дневника видно как в связи с приближением зимы замедлилось наступление немецких войск. Они завязли в грязи русских дорог – потеряли ту великолепную быстроту и маневренность, которая была свойственна им летом, в начале вторжения. В конце октября немецкий командующий армией уже пишет:
«Теперь2-я танковая армия была готова к наступлению на Тулу. Единственная доступная для этих целей дорога, трасса Орел – Тула, явно не была рассчитана на движение по ней танков и тяжелого транспорта и через несколько дней интенсивного использования начала рушиться. Более того, русские специалисты-саперы взорвали все мосты по ходу своего отступления и минировали все, что только можно было по обе стороны дороги.
Приходилось мостить гати в целые километры длиной, чтобы обеспечить войскам хоть какое-то снабжение…
28 октября нам сообщили об указании Гитлера «…силами летучих отрядов захватить мосты через Оку восточнее Серпухова». Скорость нашего продвижения теперь зависела только от поставок горючего, боеприпасов и продовольствия. К тому же, дорога Орел – Тула была уже полностью разбита и по ней местами нельзя было уехать быстрее 18 км. в час. Никаких «летучих отрядов» у нас уже не было. Гитлер витал в облаках своей фантазии…».
А что же было дальше с военным корреспондентом Крыловым? После долгих мытарств по военным дорогам во время отступления, он вернулся в редакцию. В этот же день приехал с Южного фронта и его друг Лазарь. Увидев друг друга, Крылов и Лазарь, как давнишние приятели, обнялись.
- Ну что, Крылов, дружище, я рад за тебя, что ты вернулся! – воскликнул Лазарь, тиская Александра в объятиях. Как ты вышел из окружения – цел, невредим? Давай, давай, рассказывай.
- Да, все в порядке, цел, - отвечал Александр, улыбаясь. – Только вот в ушах до сих пор звенит от взрывов.
- А я, вот, хромаю на одну ногу – орден мешает, - засмеялся Лазарь. – Пойдем, где-нибудь сядем и поговорим, я тебе расскажу все, что со мной случилось, а ты о себе…
- Вот, - поднял он флягу и поболтал, - имеется жидкость – чистейший спирт. Фронтовые сто грамм выпьем, отметим встречу…
Укрывшись на задворках редакции в каком-то заставленном стопками бумаги уголке, они уселись с Лазарем по-походному, на ящиках, и выпили по глотку спиртного.
- За что орден-то получил, капитан? – спросил Крылов у Лазаря.
- За один бой, Крылов… Под Горловкой. Против нас были итальянцы – союзники немцев. Они шли в атаку на нас, а мы отбивалась… Когда они выдохлись и начали отступать, нам нужно было, не теряя ни минуты, ударить им в спину. Я был в то время вместе с командиром роты. Он начал поднимать людей в атаку и упал, видно, пуля снайпера достала… Тогда я понял, что теперь уже мне нужно вести бойцов в бой вместо него – я ведь, как никак, офицер. Крикнул: «Вперед! За мной!», и все кинулись, крича «Ура!» следом. И это был такой порыв, Крылов, что итальянцы, не выдержав, в панике бежали… Причем, это были не просто итальянские солдаты, это были королевские гвардейцы. Мы захватили тогда у них богатые трофеи – мулов и каски с перьями… Ну, а мне орден «Красной звезды» за эту атаку вручили. Видишь, как все просто бывает на войне, Крылов, - засмеялся он.
- Да, на войне бывает по-всякому: и очень просто, и очень сложно, - сказал Крылов. – Вот я был недавно под Кременчугом. Всего в нескольких километрах от своих родных, а повидаться с ними не смог – на одной стороне реки были мы, а на другой – немцы.
- А ты вообще-то давно женат, дети у тебя есть? – спросил Лазарь.
- Десять лет как в законном браке, и детей у меня много – трое и скоро четвертый будет, - ответил Крылов.
- Слушай, а что это тебя все «кавалеристом» называют. Откуда такое прозвище, расскажи, - поинтересовался Лазарь.
- А-а-а, - улыбнулся Крылов, - до войны еще это было. Есть такое село Покровское на родине. В тридцать первом мы только что поженились с Тиной и в том селе отдыхали. Совсем молодые люди были, бесшабашные такие. Бегали на речку купаться вместе с сельскими девчатами: голые, как Адам и Ева, и не стеснялись ни девок, ни друг друга… А что? Наивными ведь были, как цветочки под солнцем. Стихи читали… Нежились там в лесочке под дубами… В руке книжка, в голове фишка, а в сердце – любовь. В общем, легкий ветер! А через несколько дней после свадьбы меня в армию забрали – в кавалерию, вернее, в канцелярию писарем по слабости зрения. И по любви к писательскому делу. А кроме того, так как я до этого учился в Монтажно-строительном техникуме и работал чертежником на строительстве «Запорожстали», перевели на должность техника-интенданта, связанную с провиантом и лошадьми. Потом получил звание младшего лейтенанта. Но я тогда уже писал стихи, статьи в газеты, короче говоря, выступал под псевдонимом Сашка-кавалерист. Вот так и прозвали – кавалеристом. А когда вернулся на гражданку, в Запорожье, то стал уже настоящим штатным корреспондентом газеты «Червоне Запоріжжя». Здесь вот что интересно, капитан, и связано оно с селом Покровское. В тридцать первом году я там женился и стал солдатом, а в сорок первом я снова оказался там, в Покровском, где формировалась наша часть, и стал интендантом, а потом лейтенантом и военным корреспондентом. В том лесочке, в котором мы лежали с Тиной под дубами в тридцать первом, в сорок первом году был развернут штаб фронта, по рекомендации которого меня и направили в распоряжение ПУРа, присвоив звание лейтенанта. В общем, так я во второй раз стал военным. И это уже наверно, Лазарь, знак судьбы – значит, мы победим, дойдем до Берлина. А я увижу эту победу и вернусь домой, - засмеялся Крылов.
- Короче, штаб тебя освободил от конюшен и кобыл, а Беленко это вскрыл и вновь к тебе их прикрепил, - сыронизировал Лазарь…
- Да, - усмехнулся Крылов, - как сказал когда-то в кино начдив Чапаев: командир должен быть впереди и на лихом коне!
- Знаешь, Крылов, - повернулся к нему Лазарь, - я бы добавил еще: нужно ко всему поспевать, быть вовремя и в нужном месте! Чтобы иметь свежий материал – вот наш девиз!
- Давай мы с тобой еще по одной пробке тяпнем, - предложил он.
Но их тут увидел и остановился коллега по газете, поэт Спиридочкин.
- Нет, нет, ребята, постойте, не спешите, оставьте эту чарку на завтра, - крикнул он им еще издалека. И, подойдя, добавил:
- Тебя, Крылов, главный искал… Срочное задание на завтра…
- Ну все, военкоры, немного оттянулись и хватит, завязываем, пошли к главному! – поднялся Лазарь.
- Давай, веди нас, друг Спиридочкин, а то мы тут с Александром немного размечтались, - добавил он.
Беленко, увидев Александра и Лазаря, обратился к ним:
- Коллеги, немцы под Воронежем. Завтра утром ты, Крылов, и Спиридочкин едете на передовую – в село Подгорное. Нам нужны точные данные, что там происходит.
Рано утром следующего дня Крылов со Спиридочкиным на попутных машинах пробрались, наконец, в село Подгорное. Там, в штабе дивизии, к ним прикрепили капитана Юдина, который их проинформировал насчет обстановки, и, увидев, что они изрядно проголодались, решил повести их в столовую.
- Рядом, в соседнем селе Подклетном немцы. Наше село ими простреливается, - сказал Юдин. Так что, будьте осторожны, - предупредил он Крылова и Спиридочкина. – А сейчас, за мной и короткими перебежками…
Село Подгорное располагалось на равнине и просматривалось немцами в бинокль, поэтому поперек улицы, по которой короткими бросками двигались корреспонденты, были натянуты маскировочные сетки, на которых висели лоскуты из разного тряпья. Чтобы, не дай бог, какой-нибудь немецкий снайпер не поймал на мушку кого-нибудь из перебегающих по улице солдат.
- Ну, попали в пекло, прямо как кромешный ад! – выразился Спиридочкин.
- Да, немцы снарядов не жалеют, - крикнул Крылов, прячась рядом с ним в канаве.
А мины сыпались на головы пробегающих людей, как яблоки с неба.
- Скоро перестанут, - сказал капитан. – В двенадцать немцы обычно уходят на обед, тогда и мы пообедаем.
Наконец, мины перестали шелестеть и взрываться. Наступило короткое затишье. И корреспонденты, все измазанные грязью наконец-то добрались до столовой. Там, за небольшой церквушкой, на другом конце села они и пообедали. Капитан Юдин, хороший человек, еще с порога крикнул повару:
- Накорми нас, Сидорович, мы проголодались!
И тот, улыбаясь, отвалил в тарелки военкоров по хорошему черпаку вкусной каши из перловой крупы с тушенкой. Капитан, тем временем, увидев, что Крылов со Спиридочкиным небриты и грязны, предложил им:
- Хотите побриться, привести себя в порядок? Пойдемте, тут рядом, недалеко от столовой, находится наша дивизионная парикмахерская. Старик быстро ваши лица облагородит.
На что Крылов ему ответил:
- Спасибо, товарищ капитан, за вашу заботу. Со стороны может показаться, что мы сюда к вам приехали лишь для того, чтобы время коротать: поесть, побриться. Но мы ведь не за этим ехали.
- А что вы хотели здесь узнать? – спросил Юдин.
- Ну, хотя бы такое: прочна ли наша оборона и надолго ли мы здесь немцев остановим? Как по-вашему? – спросил Крылов.
- Не знаю, ребята, я как и вы солдат, а не командующий фронтом, увольте меня давать какие-нибудь предсказания, - сказал капитан. – Одно только могу сказать. Видите, мы немца здесь уже остановили, а пройдет месяц-другой, глядишь, и назад погоним, - улыбнулся Юдин.
В это время за стенами столовой, в которой находились Юдин, Крылов и Спиридочкин заработали «катюши». Корреспонденты, удивленные, выскочили на улицу и стали что-то писать и фотографировать их залпы. Зрелище было потрясающим: снаряды «катюш» один за другим с громким воем летели в сторону только что отобедавшего врага. «Вау!... Вау!... Вау!», - звучали их удаляющиеся огненные вихри. И там, далеко на территории врага, как вздохи и возгласы удивления, устрашающе отзывались взрывы: «Ах!... Ах!... Ах!».
- Вот, видите – это первый признак того, что скоро мы их погоним! – крикнул Юдин.
Постояв так несколько минут, Спиридочкин с Крыловым начали собираться назад в штаб.
- Надо отсюда уходить, - сказал Юдин, - но сначала зайдем к парикмахеру, побреемся, пока немцы молчат. А то как я вас назад в штаб поведу, с бородами-то?
И капитан повел их к парикмахеру.
- Михайлович! Давай, принимай клиентов, - обратился он к пожилому парикмахеру, - видишь как обросли? А ну, сделай из них конфетку! – пошутил он.
- Один момент, товарищ капитан, мы это сделаем мигом, - ответил ему же веселым тоном Михалыч. Он усадил Крылова, а потом и Спиридочкина в кресло и вычистил им лица так, что они засияли.
- Ну вот, теперь другое дело, - сказал Юдин. – Спасибо, Михалыч, - поблагодарил он парикмахера.
- Пойдемте назад, - заторопил он корреспондентов, - надо спешить, пока немцы не очухались.
Довольные проделанной работой, расслабленные, один за другим они возвращались в штаб, уже не боясь и не пригинаясь. Впереди шел капитан. Вышли на площадь, что перед церковью, и вдруг услышали звук, как будто в воздухе что-то зашелестело…
- Мина! Ложись! – крикнул капитан, оборачиваясь к корреспондентам и махая им рукой.
Падая, Крылов увидел как там, где стоял капитан, в нескольких шагах впереди от них, образовался столб взрыва, и их осыпало осколками и комьями грязи… Когда они подбежали к Юдину, он был уже мертв… Крылову и Спиридочкину не верилось, что только что, несколько минут назад, этот веселый и жизнерадостный человек был рядом и разговаривал с ними. И вот его уже нет…
Капитана вынесли и похоронили всем штабом на окраине села. Корреспонденты стояли у его могилы, тоже побитые осколками и обмотанные бинтами, и бессмысленно шептали: «Как же так, капитан, а? Нас спас, а сам не уберегся…».
В редакцию они возвратились на следующее утро не выспавшиеся, разбитые. А там было безлюдно – ни одной души, как будто все вымерли. Крылову, побывавшему во многих переделках на передовой, это показалось странным. «Как перед грозой или несчастьем наступает такое же затишье», - подумал он. Редактора тоже не было.
Они вышли с Иваном покурить во двор. Было еще совсем рано, но уже светало. Стояла какая-то неописуемая тишина… Заглянули в типографию. Там работали наборщик Жаров и их любимица – корректор Зина.
- Знаешь, мне как-то не по себе, - сказал Крылов. – Кажется, будто все сбежали и вот-вот что-то случится…
- Да что ты, до передовой далеко, - произнес Спиридочкин. – На поселок Рамонь и нашу редакцию немцы вряд ли позарятся – не тот масштаб…
Не успел он договорить, как невдалеке в небе послышались характерные звуки ноющих авиационных моторов. На них летели юнкерсы.
- Ну что я тебе говорил? – крикнул Александр. – Надо бежать, прятаться…
- А куда? Щели-то перед выездом мы не отрыли, вот олухи. И никто из редакции даже и не подумал об этом, - откликнулся Иван.
Крылов вспомнил: за школой неподалеку была столовая с погребом.
- Вон, видишь, школа, - показал он рукой Спиридочкину. – Там я видел какие-то погреба. Бегом туда! – выдохнул он и, уже не оглядываясь на Ивана, кинулся в сторону школы.
А юнкерсы, образовав круг, уже заходили на бомбежку. И это было так страшно! Воздух наполнился каким-то сверлящим, царапающим все нервы звуком.
Добежав до погребов, Крылов с Иваном успели вовремя прыгнуть внутрь погреба, и тут же все вокруг заполнилось взрывами, гарью и пылью… Земля в погребе содрогалась и качалась, и сыпалась на них сверху. С погреба сорвало крышку, и было нестерпимо жутко сидеть под открытым небом и видеть летящие сверху бомбы, когда, казалось, что любая из них сейчас попадет прямо в их погреб.
Так, согнувшись и прижавшись друг к другу они и просидели там всю бомбежку, пока немецкие самолеты не улетели и вокруг не воцарилась тишина…
Поднявшись из погреба, они не узнали окружающего ландшафта. Высокие дома, которые до этого стояли поблизости, исчезли. Повсюду торчали их скелеты из стен и развалин. И все вокруг дымилось и горело…
- Вот тебе и тыл, - сказал Крылов. – Бегом в редакцию, может, там кому-то нужна наша помощь! – крикнул он Ивану, и они припустились к зданию редакции.
Здание сохранилось, но было полуразрушено. Бомба попала прямо в типографию, где работали до этого Жаров и Зиночка. Они погибли…
Так закончилась эта неудачная командировка на линию фронта. Редакцию вскоре расформировали, а всех сотрудников отозвали в Москву, в распоряжение ГлавПУРа (Главного политического управления Красной Армии). На целый месяц война для Крылова почти закончилась… Он отдыхал. Ходил в «Арагви», в клуб писателей. Там и встретился со своим давним другом Борисом Полевым, который когда-то до войны гостил у него в Запорожье.
Москва была вся в снегу и камуфляже…
В это же самое время на квартиру к Б.М. Шапошникову (Начальнику Генерального штаба) приехал дальний родственник священного сана и, встретившись с его женой, упросил ее, чтобы она устроила ему встречу с мужем.
- Очень срочное и очень важное дело, касаемое нашего государства, - сказал он.
Хотя Начальнику Генерального штаба и было некогда и не к лицу встречаться пусть с родственниками, но людьми такого ранга, жена его все же уговорила. И он встретился со священником. Священник сообщил ему такую весть, что Шапошников немедленно позвонил Жукову и передал ему весь свой разговор со священником, слово в слово. А потом попросил его:
- Георгий Константинович, давайте-ка мы вместе с вами поговорим насчет этого с Верховным. А вдруг все это пойдет нам в помощь?
- Ладно, Борис Михайлович, - усмехнулся Жуков, - давай поговорим. Опыт есть – так было с гробницей Тимура. Тогда тоже не поверили старикам – раскопали, а на следующий день – война.
О чем собирались уведомить Верховного Жуков и Шапошников стало известно потом, а для партийных кругов так и осталось тайной.
Явление Богородицы митрополиту гор Ливанских…
С самого начала войны, видя зверства и разрушения, которые делала фашистская клика в России, патриарх Антиохийский Александр ІІІ обратился с посланием к христианам всего мира о молитвенной и материальной помощи России. И после этого обращения митрополит гор Ливанских Илия, тоже мучимый терзаниями за судьбу этой страны, решил затвориться на какое-то время и просить Божию Матерь помочь России. В каменном подземелье кельи, где было тихо и ничего не было, кроме иконы Богородицы, он провел три дня и три ночи. Он не ел, не спал, а только молился и молился, стоя на коленях перед иконой Богородицы с лампадой…
И вот, на четвертые сутки такого усердного моления, перед глазами митрополита вдруг показался огненный столп света и явилась… сама Дева Мария. Она сказала, что он избран как истинный праведник и друг России, молящийся за нее, для того, чтобы передать ее слова и волю руководству и народу России. Если Россия не прислушается к тому, что она сейчас скажет, то погибнет! Что нужно сделать сейчас же, чтобы всего этого не случилось, Дева Мария сказала:
- По всей стране открыть монастыри и храмы, духовные академии и семинарии. Священники должны быть возвращены из тюрем и начать служить.
- А чтобы не пал город на Неве, нужно вынести чудотворную икону Казанской Божьей Матери и обнести ее крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю.
- Затем, перед этой же иконой Божьей Матери в столице государства нужно совершить молебен, и Москва устоит. Потом, она должна быть доставлена в город на Волге, который так и не покорится врагу. Там он потерпит полное поражение и будет изгнан с земли русской. А икона должна всю войну идти вместе с войсками до самых западных границ России…
Эти слова Богородицы и были переданы митрополитом представителям Русской православной церкви, а затем переданы через Шапошникова и Жукова Сталину. Тот отнесся к этому очень серьезно. Он вызвал к себе митрополита Ленинградского Алексея (Симанского) и митрополита Сергия (Старгородского), и сказал, что исполнит все, что потребовала по словам Илии от русского правительства Богородица.
Ленинград был окружен немцами и находился на грани сдачи. Там начался страшный голод, каждый день от голода умирали тысячи людей. Но вера в победу помогла выстоять. Как и предписывалось в послании, священники совершили почти невозможное: из Владимирского собора они вынесли Казанскую икону Божьей Матери и под огнем немцев обошли с нею крестным ходом вокруг всего Ленинграда. Во всех храмах города начались регулярные богослужения. (Это зафиксировано в фотографиях). Народ не расходился из храмов даже во время бомбежек.
В это время в Ленинград Сталиным был послан Георгий Жуков, который своими решительными действиями быстро навел порядок в войсках Ленинградского фронта, и организовал сильную оборону: он точно указывал направления главных ударов фашистского командования и именно там сосредотачивал свои главные силы. Так были отстояны Пулковские высоты, возвращено Красное Село и город Пушкин. Это происходило в сентябре. Враг был остановлен на подступах к Ленинграду, хотя Гитлер велел стереть его с лица земли… за несколько недель. Но никакие старания гитлеровских генералов не смогли сломить волю ленинградцев. Фашистские войска были остановлены по всему ободу ленинградской обороны.
Гитлер был в бешенстве. Ленинград оттягивал большие силы гитлеровских войск. И это затрудняло, и мешало его новому походу на Москву. Он спешил. Приближалась зима, а его войска к зиме были не готовы (у них даже не было зимнего обмундирования). Он велел оставить Ленинград, а все усилия своих войск направить на взятие Москвы.
В начале октября разведка фронта доложила советскому командованию, что немцы под Ленинградом окапываются: роют землянки, укрепляют блиндажи и передний край минами и другими инженерными средствами. Командованием был сделан правильный вывод – они готовятся к зиме, значит, здесь наступления не будет…
Это и доложил Сталину Жуков.
5 октября 1941 года из Ставки Жукову передали:
- С вами будет говорить по прямому проводу товарищ Сталин.
Из переговорной штаба Ленинградского фронта он ответил по «Бодо»:
- У аппарата Жуков.
Из Москвы передали:
- Ждите.
Не прошло и двух минут, как телеграфист сообщил:
- Здесь товарищ Сталин.
Сталин: Здравствуйте.
Жуков: Здравия желаю!
Сталин: Товарищ Жуков, не можете ли вы незамедлительно вылететь в Москву? Ввиду осложнения обстановки на левом крыле Резервного фронта в районе Юхнова, Ставка хотела бы с вами посоветоваться. За себя оставьте кого-нибудь, может быть Хозина или Федюнинского…
Жуков: Прошу разрешения вылететь утром 6 октября…
В Москве его встретил начальник охраны. Он сообщил Жукову, что Сталин болен и работает на квартире. Жуков туда и направился. Сталин был простужен и плохо выглядел, поэтому встретил его сухо. Кивнув головой на приветствие Жукова, он подошел к карте и указал на район Вязьмы.
- Вот, смотрите. Здесь сложилась очень тяжелая обстановка. Я не могу добиться от Западного и Резервного фронтов исчерпывающего доклада об истинном положении дел… Поезжайте сейчас же в штаб Западного фронта, тщательно разберитесь в положении дел и позвоните мне оттуда в любое время. Я буду ждать.
Перед уходом он спросил:
- А как вы считаете, могут немцы в ближайшее время повторить наступление на Ленинград?
- Думаю нет, - сказал Жуков. – Противник понес большие потери и перебросил танковые и моторизованные войска из-под Ленинграда куда-то на центральное направление. Он не в состоянии оставшимися там силами провести новую наступательную операцию.
- А где, по вашему мнению, будут применены эти танковые и моторизованные части, которые Гитлер перебросил из-под Ленинграда?
- Очевидно, на московском направлении. Но, разумеется, после пополнения и проведения ремонта материальной части.
- И, кажется, они уже действуют на этом направлении, - сказал Сталин, раздумывая.
Простившись со Сталиным, Жуков направился к начальнику Генерального штаба Борису Михайловичу Шапошникову и подробно изложил ему обстановку, сложившуюся на 6 октября в районе Ленинграда.
- Только что звонил Верховный, - сказал Шапошников, - приказал подготовить для вас карту западного направления. Карта скоро будет готова. Командование Западного фронта находится там же, где был штаб Резервного фронта в августе во время Ельнинской операции.
Пока они ждали карту для Жукова, Шапошников угостил его крепким чаем.
- Ну как, Георгий Константинович, Верховный воспринял совет священнослужителей обнести иконой Ленинград и Москву? – спросил Шапошников.
- Да, - ответил Жуков, - в Ленинграде священнослужители это уже сделали. Теперь остается сделать вокруг Москвы.
- Хорошо, - сказал Шапошников, - я доволен, что выполнил наказ Божьей Матери.
- Знаешь, Георгий Константинович, я так устал, - пожаловался он Жукову.
Он действительно выглядел очень утомленным (он умер вскоре через несколько месяцев от сердечного приступа)… Борис Михайлович Шапошников был талантливейшим и умнейшим генералом – Начальником Генерального штаба.
В Москву же чудесная икона Казанской Божьей Матери была доставлена в ноябре, тогда же и совершила облет вокруг города на самолете «Ли-2», пилотируемом тогда личным пилотом Сталина Александром Головановым (впоследствии он станет маршалом авиации).
Вот его рассказ:
«Погода стояла абсолютно нелетная. Шквальный ветер с метелью и температура минус пятьдесят градусов по Цельсию. Казалось, все это делало невозможным ни взлет, ни посадку. Однако, приказ был получен лично от Сталина и нужно было его выполнять.
Сопровождали чудотворную икону православный священник и три женщины – певчие. Во время полета шума моторов было почти не слышно. Зато очень хорошо мне запомнилось пение акафиста».
Затем, по приказу Сталина были открыты и Троице-Сергиева, и Киево-Печерская лавры. Было разрешено перенести мощи святителя Алексия, Митрополита Московского и всея Руси, в Богоявленский собор. А впереди был еще один «град»… на Волге. Но это потом.
А вот что происходило дальше с немецкими войсками под Москвой, поведал сам их командующий. Из письма Гейнца Гудериана, написанного им в Германию:
«… Уникальный шанс завершить компанию одним решающим ударом становится все призрачнее, и я не знаю, выпадет ли он нам теперь когда-нибудь еще. Как теперь все сложится – Бог весть. Мы можем только не терять надежды и боевой дух, но нам предстоит тяжелый период… Я не люблю жаловаться. Но сейчас надо было прилагать усилия, чтобы не упасть духом»
Из дневника:
«7 ноября. Начались первые обморожения… 12 ноября. Температура упала до минус 15, а 13 – до минус 22. Первый день битвы под Теплым… Пехоты осталось по 50 человек в каждой роте. Особенно остро ощущается нехватка зимнего обмундирования.
В 24-м бронетанковом корпусе при температуре 22 градуса мороза столкнулись еще с одним последствием морозов – танки скользили по обледенелым склонам, потому что не было специальных шипов для танков.
Утром 14 ноября я побывал в 167-й пехотной дивизии и поговорил с солдатами и офицерами. Ситуация со снабжением – ужасная. У них нет ни маскхалатов, ни сапожной мази, ни белья, ни, что самое страшное, шерстяных штанов. Многие из солдат до сих пор ходят в хлопчатобумажных брюках, и это при 22 градусах мороза! В 112-й пехотной дивизии то же самое. Солдаты добывают себе русские шинели и меховые шапки и только по эмблемам можно распознать в них немцев.
В доблестной бригаде Эбербаха осталось только 50 танков, и это все, что у них есть. Во всех трех танковых дивизиях осталось машин 600. Из-за мороза невозможно пользоваться танковыми перископами, а специальную мазь против их запотевания тоже не привезли. Для того, чтобы завести танк на таком морозе, надо сначала развести костер под двигателем. Топливо замерзает, а масло загустевает при таком морозе. Не хватает зимнего обмундирования и антифриза.
25 ноября. Передовая боевая группа 17-й бронетанковой дивизии приблизилась к Кашире. Наши правые соседи захватили Ливны. 27 ноября побывал в XLVII танковом корпусе и 29-й мотопехотной дивизии. Утром в Епифане я узнал от генерала Лемельзена о том, что ночью положение 29-й мотопехотной дивизии стало критическим. Основные силы сибирской 239-й стрелковой дивизии, побросав орудия и технику, прорвались на восток. Растянутая донельзя 29-я мотопехотная дивизия не смогла им помешать, а при попытке сделать это, понесла тяжелые потери. Подразделения честно выполнили свой долг, но были подавлены численным превосходством неприятеля (это что-то новое в тактике русских). Сибиряки ушли, пусть и без техники, и тяжелого вооружения, которое застряло в снегах, потому что у нас не хватило сил остановить….
… Лишь тот, кто видел бесконечные русские просторы их зимы и чувствовал дыхание царящего в них ледяного ветра, засыпающего снегом все на своем пути, лишь тот, кто часами ехал по ничейной территории для того, чтобы увидеть в конце пути холодный домик с тонкими стенами, внутри которого сидят полуголодные солдаты в тонкой одежде, лишь тот, кто видел наряду с ними сытых, тепло одетых и неутомленных сибиряков, имеющих все необходимое для зимней военной компании, лишь тот, кто все это испытал, может верно судить обо всем произошедшем.
Теперь нашей ближайшей задачей будет захват Тулы…».
Но захватить Тулу немцам так и не удалось… После того, как окрестности Москвы были обнесены иконой Казанской Божьей Матери, с природой начало твориться что-то несуразное. Морозы, которые раньше здесь не превышали минус двадцать, ударили вдруг аж под пятьдесят.
Начались снегопады и снежные бури – бураны. Снега выпало по колено, а в некоторых местах и больше. Немецкая техника в этих снегах завязла и встала. Тяжелые танки не двигались, пушки не стреляли, солдаты коченели от холода…
И среди всего этого кошмара зимней компании для немцев, как гром с неба, было известие, что 11 декабря Гитлер объявил войну Соединенным Штатам. Что это? Фарс? Безумие?
Гудериан пишет:
«… Солдаты никак не могут понять, почему Япония не объявляет войну Советскому Союзу, если Гитлер объявил войну Америке? Ведь в результате этого дальневосточные дивизии русских остались свободными для боевых действий против Германии. И эти подразделения прибывают на наш фронт с небывалой скоростью и в огромных количествах. Результатом политики Гитлера стало не облегчение, а наоборот, дополнительная нагрузка, помимо той, и так уже невыносимой, которая на нас к тому моменту легла».
Теперь война действительно стала «тотальной». Экономический и военный потенциал большей части земли объединился против Германии и ее хилых союзников.
8 декабря Гудериан еще раз написал в своем письме в Германию:
«Как это ни печально, но Верховное командование превзошло само себя в части недоверия к нашим докладам о слабости наших войск и части сочинения новых требований, не сделав при этом ничего для подготовки наших частей к зиме и все, удивляясь, как это морозы в России достигают минус 32 градусов. У солдат больше нет сил на то, чтобы захватить Москву, и поэтому я с тяжелым сердцем принял решение вечером 5 декабря прекратить наши бесплодные атаки и отойти на предварительно выбранный и относительно короткий рубеж, который, я надеюсь, смогу удержать и с остатками моих сил. Русские следуют за нами по пятам, и можно ждать беды. Мы несем тяжелые потери, особенно от болезней и обморожений…
Я бы никогда не поверил, что действительно блестящее военное положение можно так прос…ть за эти два месяца. Если бы вовремя было принято решение прекратить наступление и остановиться на зимовку на хорошем защитном рубеже, мы бы сейчас были вне опасности. А теперь в течение нескольких месяцев наше будущее остается неясным... Я думаю не о себе, я думаю о Германии – и мне страшно».
Как видно, колесо фортуны начало отворачиваться от гитлеровцев. 3 декабря войска 50-й армии русских и кавалерийский корпус генерала Белова приступил к разгрому 2-й танковой армии Гудериана в районе Тулы. 3-я, 17-я танковые и 29-я моторизованная дивизии фашистской армии, оставив на поле боя до 70 танков, начали поспешно откатываться на Венев…
В ходе десятидневных боев войска левого крыла Западного фронта, командовать которым в это время был назначен Жуков, нанесли серьезное поражение 2-й танковой армии Гудериана, прорвали фронт без всяких танков и самолетов, и продвинулись на 130 километров.
В Кремле Сталин был доволен и оптимистично настроен. Он считал, что и на других фронтах немцы не выдержат таких ударов Красной Армии, стоит только умело организовать прорыв их обороны. Но это было поспешное неразумное суждение…
11 декабря, узнав, что Гитлер объявил войну Соединенным Штатам, Сталин рассмеялся.
- Интересно, какими силами и средствами гитлеровская Германия собирается воевать с США, - сказал он. – Для такой войны она не имеет ни авиации дальнего действия, ни соответствующих морских сил…
Да! Это был лишь очередной приступ параноидальной горячки Гитлера, в которой он метался и грыз ногти от бессилия.
С 11 по 14 декабря немецкие войска под Москвой продолжали отступать. В эти дни прорыв русских на участке фронта 2-й армии, начавшийся 13 декабря, углубился сквозь Ливны в направлении Орла. 45-я пехотная дивизия немцев попала в окружение и частично была уничтожена. Как везде, продвижению мешала гололедица, а от обморожений немцы теряли больше солдат, чем от рук противника.
16 декабря к Гудериану на орловский аэродром прибыл адъютант Гитлера Шмундт. Так как он в это время находился на объезде фронта неподалеку, Гудериан попросил его срочно приехать к нему. Гудериан около получаса вел с ним интенсивный разговор. Он описал ему в очень мрачных тонах положение своих замерзающих армий, и попросил все это передать фюреру, так как высшее командование во главе с фельдмаршалом фон Браухичем боялось об этом сообщать Гитлеру. А потом он целую ночь не спал, ходил и ждал звонка из ставки Гитлера в Восточной Пруссии. Наконец, поздно ночью, раздался звонок… Звонил Гитлер. Он приказал держаться! Запретил отступать дальше и пообещал прислать подкрепление около 500 человек… Связь со ставкой была плохая, прерывалась, и Гитлеру по нескольку раз приходилось повторять свои приказы. Но Гудериан понимал, что отступление началось и его уже не остановить где-нибудь на полпути в снежной степи. 19 декабря он решил сам лететь в ставку Гитлера в Растенбург, чтобы там самому с глазу на глаз объяснить все это фюреру. 20 декабря на самолете он прибыл в Растенбург…
Гитлер принял его в присутствии Кейтеля, Шмундта и других офицеров. Когда Гитлер вышел к нему на встречу, то Гудериан понял, что ничего хорошего от него ждать уже не следует. Гитлер глядел на него враждебно. В начале совещания Гудериан подробно изложил положение дел во 2-й армии и во всей 2-й группе танковых войск, и высказался за постепенный отвод войск на позиции Зуша – Ока. Но Гитлер вдруг заорал:
- Нет! Запрещаю!
Гудериан пытался возразить и воскликнул:
- Но отступление уже началось – войска на полпути от новых укреплений на рубеже Зуша – Ока.
Гитлер крикнул:
- Нет! Значит, пусть зарываются в землю там, где они находятся прямо сейчас и защищают каждый метр!
Гудериан:
- Но, мой фюрер, зарыться в землю по большей части там невозможно, она промерзла метра на полтора в глубину и наши жалкие инструменты бессильны против замерзшего грунта.
Гитлер, запальчиво:
- Значит, пусть стреляют в землю из тяжелых гаубиц и размещаются в полученных воронках. Мы же делали так во Фландрии в Первую Мировую.
Гудериан:
- В Первую Мировую во Фландрии у нас каждая дивизия удерживала участки фронта по 3-5 километров шириной при поддержке двух-трех батальонов тяжелых гаубиц, и боеприпасов имела в достатке. А моим дивизиям приходится удерживать участки по 35-50 километров, имея по четыре тяжелых гаубицы, и по 50 снарядов на каждую. Я могу, конечно, потратить эти снаряды и на обстрел земли, но все, что я получу – 50 ямок шириной и глубиной в таз для умывания с большой черной каймой вокруг. Воронок не будет. Во Фландрии никогда не было таких морозов, с которыми мы столкнулись сейчас. А боеприпасы мне нужны, чтобы стрелять по русским. Мы даже столбы для прокладки телефонных линий в землю вкопать не можем. Чтобы получить ямку под такой шест приходится применять взрывчатку. Когда мы получим достаточно взрывчатки, чтобы создать те оборонительные позиции, о которых вы говорите?
- Не знаю, - кричал Гитлер, - но я настаиваю на том, чтобы мой приказ остановиться там, где мы есть сейчас – выполнялся!
Гудериан:
- Тогда мы получим позиционную войну на негодной для этого территории… и понесем огромные потери безо всякой надежды на одержание решительной победы. Приняв такую тактику этой зимой, мы принесем в жертву наших офицеров младшего командного состава и солдат, которые могли бы прийти к ним на смену. Та потеря будет не только бесполезна, но и непоправима.
Гитлер:
- А вы думаете, гренадеры Фридриха Великого хотели умирать? Они тоже хотели жить, но король был совершенно прав, когда просил их пожертвовать собой. Вот и я считаю, чтобы вправе просить каждого немецкого солдата отдать свою жизнь.
Гудериан:
- Каждый немецкий солдат знает, что в военное время обязан рисковать своей жизнью ради своей страны… Но просить о таком самопожертвовании можно только тогда, когда оно может привести к результатам которые того стоят… Моим солдатам будет негде укрыться ни от погоды, ни от русских, пока они не дойдут до построенных осенью укреплений на линии Зуша – Ока. Морозы косят наши ряды вдвое сильнее, чем огонь русских. Это знает любой, кто видел набитый обмороженными бойцами госпиталь.
Гитлер:
- Я знаю, что вы не жалеете себя и много времени проводите среди солдат. Я благодарен вам за это. Но вы смотрите на вещи слишком близко. Вы находитесь под слишком сильным впечатлением от солдатских страданий. Вы их слишком жалеете. Поверьте, на расстоянии много видится яснее.
Гудериан:
- Конечно, уменьшение страданий моих солдат – мой долг, насколько это в моих силах. Но это трудно делать, когда мои бойцы до сих пор не получили зимнего обмундирования и большая часть пехоты ходит в хлопчатобумажной форме. Сапоги, теплое белье, рукавицы, шерстяные подшлемники – всего этого нет, а то, что есть – изношено донельзя.
- Это неправда, - закричал Гитлер, - генерал-квартирмейстер сообщил мне, что зимнее обмундирование выделено!
Гудериан:
- Осмелюсь заявить: да, выделено, но оно до нас не дошло. Я решил выяснить, почему. В данный момент оно уже несколько недель лежит на вокзале в Варшаве, потому что дальше его не на чем везти ввиду отсутствия локомотивов и разрушений на путях. В просьбах о доставке зимнего обмундирования в сентябре и октябре нам было отказано. А теперь уже поздно. Судя по реакции господ из верховного главнокомандования, я пришел к выводу, что наши сообщения и доклады неверно понимают, а следовательно, неверно интерпретируют вам. Поэтому, мне кажется важным, чтобы на координационные должности в штабах ОКХ и ОКВ попадали офицеры, имеющие опыт сражений на передовой. Пора сменить караул! А то в обоих штабах офицеры ни разу за всю войну – за два года! – на фронте не побывали.
Тут Гитлер разозлился еще сильнее. Он кричал, сердито сверкая глазами.
- Я вам не предлагаю менять своих адъютантов. Я говорю об офицерах генерального штаба, - ответил Гудериан…
Но эта просьба Гудериана была тоже отклонена. Так ни с чем и возвратился он назад в свой штаб, в холодный город Орел. 26 декабря он узнал о том, что приказом Гитлера он отстранен от командования войсками и переведен в резерв. Его преемником стал командир 2-й армии, генерал Шмидт.
В Сибири, на 298-м километре железнодорожного пути
Как можно воевать зимой, в тридцати-сорока градусный мороз, да еще при таких снегах ни бывший немецкий генерал Гудериан, ни Гитлер, ни все его бравые немецкие солдаты не знали, а для сибирских парней это была привычная погода, с буранами, с морозами да со снегом по колено. Они с детства привыкли к таким холодам и метелям.
Вот и Жигуновы уже начали закаляться и осваиваться на новом месте в поселке «Труд» Переяславского сельсовета, или просто на 298-м сибирском километре железнодорожного пути.
Валентина забрали в армию, а Борис пока еще был молод для службы в Красной Армии, и работал кузнецом в колхозной мастерской. Его мать Александра устроилась работать в свинарник. Вот только отца Жигуновых, Ивана Яковлевича, забрали в армию, но не в действующую, а в трудовую – так называлась тогда эта служба. В трудовую армию забирали всех мужчин до пятидесяти пяти лет, тех, кто еще мог работать и шевелиться, но был непригоден к строевой службе в действующей армии, и не мог воевать на войне. А Валентин уже три месяца как учился в артиллерийском училище в городе Барнауле.
Зимовать в землянке в колхозе «Труд» остались лишь четверо из многолюдной семьи Жигуновых. Из оставшихся лишь двое были работающие: Александра – мать и Борис, шестнадцати лет. Виктору же было всего четырнадцать, а Евгению и того меньше – только три годика. Вот и накорми, мать, столько ртов, когда в доме ничего нет! Слава Богу, хоть Марфа приходила каждый вечер и приносила что-нибудь поесть Женьке, Виктору и Борису: то хлеба краюху, то вареной картошки в кастрюльке, то соленой капусты или грибков, то молочка в бидоне.
Мать Александра и Борис почти весь световой день находились на работе, а Виктор, Женька и Индус, маленький щенок, подаренный Жигуновым Марфой, всегда были дома. А если Виктор и выходил в поля, то только лишь для того, чтобы выливать сусликов из нор (байбаков по-украински), и брал он с собой маленького Индуса и Женьку. Так втроем они и блукали по полям с ведром воды и кляпом в руках, от норки к норке. Для Виктора это была как азартная охота на дичь – добыча свежатины, которой почти всегда не хватало на их скудном столе. А для Женьки и Индуса – веселая и забавная игра, благодаря которой они, бегая по полям, резвились и развивались. Индус приседал и, повизгивая, лаял, завидев суслика, но хватать его боялся. А Женька кричал и хлопал в ладоши, испуганно подзывая Виктора, боясь сусличьего ощеренного рта и передних зубов. Ведь суслик для него был еще ужасно страшным зверем, размером почти с маленькую кошку с острыми, как бритва, белыми огромными резцами.
А Виктор ловил их руками и очень просто: он отыскивал два отверстия сусличьей норы, затыкал одно отверстие поленом или тряпкой, а во второе отверстие лил воду из ведра. Суслик, думая, что это наводнение – стихийное бедствие, бросался к одному отверстию – а оно заколочено, тогда суслик, не разворачиваясь, задом двигался назад и вылезал через другое отверстие, где лилась вода. Он же не знал, что там его поджидает твердая рука Виктора-охотника. Так легко и просто попадался бедный, отъевшийся на зерне, суслик в руки худых и голодных, приехавших из Украины, сорванцов. А что было делать? Такое уж было тогда лихое и холодное военное время. Дети везде росли беспризорными: без матерей и отцов, и еду добывали себе, кто как мог. А мясо у сусликов было, хоть и не зайчатина, но тоже вкусное…
Мать лишь урывками была дома, и почти все время проводила на работе в свинарнике, заботясь о свиньях. Одна самка у нее ходила «на сносях» и должна была вот-вот опороситься. Потому-то Александра и сидела день и ночь в свинарнике, ждала, чтобы вовремя взять у нее поросят и укрыть от холода, иначе только родившиеся и мокрые они могли замерзнуть. А если их не убережешь, значит, в правлении это посчитают вредительством и отдадут под суд.
Пока Александра пропадала в свинарнике, Марфа зачастила к Жигуновым. И как было видно, ей очень нравился Борис. А тот был еще совсем юный шалопай – мальчишка шестнадцати лет. У Марфы возникли к нему серьезные чувства, а у него в голове были лишь мальчишеские забавы и чудачества.
Однажды, придя домой с дневной смены, Александра еще с порога землянки услышал дикий хохот и гвалт. А когда вошла внутрь и пригляделась, увидела: сидит Марфа за столом, а на голове у нее большой чугунный горшок одет, и надвинут он ей аж на брови и до самых мочек ушей. Марфа дергает его вверх и вниз, хочет снять с головы, а горшок не снимается – брови и затылок не пускают! Вот так и сидит она, и мается, а рядышком с ней Борис с Витькой сидят и хохочут, пытаясь помочь ей, но снять не могут. Веселится и трехлетний Женька, которому кажется, что все что здесь происходит – это веселый семейный балаган, и что горшок сейчас раздуется на голове у Марфы, и лопнет от ее смеха. И лишь один пес Индус сидит и, возбужденно свистя носом и помахивая хвостом, не понимает, что они делают. Почему много шума, а драки нет, и кого же теперь ему хватать за ногу?
- Что здесь происходит? Что вы тут делаете? – видя это, громко закричала Александра, перекрывая шум детворы. – Вот как вы тут развлекаетесь, издеваясь над Марфой, - начала она стыдить ребят.
Смолкнув, дети повернули к ней свои еще веселые лица и наперебой стали объясняться… И опять поднялся шум… Наконец, Борис внятно сказал:
- Мам, мы не издеваемся, мы с Марфой просто поспорили – у кого голова больше. Начали мерить головы этим горшком. У Марфы голова оказалась больше, чем у нас у всех.
- Теть Шура, я сама виновата - надела горшок на свою голову, - сказала Марфа.
- И сидит теперь в шлеме, как немецкий рыцарь, - усмехнулся Борис.
Мать и сама не удержалась от смеха, услышав такой их разговор.
- Ах, дураки вы, дураки малые, чем вы без меня тут занимаетесь, - сказала укоризненно Александра. – Несите скорее сюда мыло, и трите им по ободку чугунка – будем голову Марфы из горшка вытаскивать!
- Вот-вот, точно! Надо намылить и брови Марфе, - весело отозвались мальчишки. – А мы не могли сообразить, как Марфу от шлема избавить.
- Давай, Виктор, мыль горшок, - обратился к брату Борис, - чтоб голова из горшка выскользнула.
И, действительно, намылив Марфе брови и ободок чугунка, они, наконец, вызволили ее голову из горшкового плена, и долго еще сидели, смеялись и шутили друг над другом…
Потом Александра заварила на плитке крутого кипятка, и они сели все вместе пить чай.
- Вот, видишь, Марфа, нет теперь с нами ни Валентина, ни Ивана Яковлевича. Уже целый месяц как Ивана в трудовую армию забрали, - сказала Александра. – Пишет, в лесу где-то на станции бревна таскает, а эти мои оставшиеся шалопаи сидят дома одни и проказничают. Не кому теперь за ними присмотреть, - пожаловалась она.
- Ничего, теть Шура, я теперь буду к вам днем забегать, помогу вам за ними присматривать, - ответила Марфа.
- Спасибо тебе, Марфа, какая ты хорошая, отзывчивая, - поблагодарила Александра. – Вот, если бы такая невестка у меня в доме была, я была бы рада…
Марфа сидела и сияла, счастливая от таких хороших слов, сказанных в ее адрес, представляя себя невесткой Александры. А потом, прослезившись, ответила:
- А вы для меня, тетя Шура, и так как мама родная. И мысленно я буду с вами всегда, хоть и не стану вашей невесткой.
- Да, милая, да, будь со мной всегда… Я так хотела раньше иметь дочку. А рождались все мальчики, да мальчики… Мне так не хватало в жизни рядом женского тепла и сочувствия. Думала, вот, сыновья вырастут, женятся, будет у меня в семье много женщин, а тут вдруг опять эта война… Теперь все мечты в пропасть канули, а что будет с нами даже не знаю… Старшего сына забрали, мужа забрали, и среднего сына тоже скоро наверно заберут. И я думаю, а вдруг я снова останусь здесь одна с двумя своими младшими детьми… Как это страшно, Марфа.
- Видно, такая уж доля женская, теть Шура, - прочувствованно сказала Марфа.
- Да, Марфа, да, видно, такая уж наша доля, - невесело ответила Александра. – Вот мы, женщины, рожаем сыновей своих, растим их, а вырастив – теряем, власть у нас их насильно отнимает. Как оброк какой-то, как подать с каждой семьи. И губит безжалостно и бездумно, распоряжаясь ими как захочет: гонит их на смерть, кидает в огонь, ради своих ненасытных интересов. Как это все же несправедливо, жестоко и бесчеловечно… Они же не скот, не мусор – наши дети. Они же наше будущее…
- А кому оно нужно – это наше будущее, теть Шура? Все чиновники живут сегодняшним днем, - сказала Марфа,- сделал, украл, уладил дело, отодвинул от себя угрозу на время, и ладно. Они думают, что несчастье их не коснется, что они будут жить вечно в здравии и в спокойствии, поэтому так легко и распоряжаются чужими судьбами.
- Теть Шура, они же не рожают, и не знают, каково, вырастив, потом отдавать кому-то на растерзание эту кровную частичку себя – свое дитя.
- Знаешь, Марфа, - повеселела Александра, - Валентин написал нам уже свое первое письмо из армии. Пишет, что находится сейчас в Барнауле, учится в артиллерийском военном училище с ускоренным курсом обучения. Где-то через полгода их уже выпустят из училища. Говорит, дадут звания младших лейтенантов, и направят отсюда прямо на передовую… Пишет, что соскучился уже очень по всем нам, даже видел во сне нашу землянку. Вот, Марфа, какие дела у нас, как страдают наши дети. Я вот немного раскручусь на работе, попрошусь у председателя, чтоб он ненадолго отпустил меня на день или на два, на свидание с сыном, и поеду к нему в Барнаул. Охота ведь повидать старшего… Каким он стал теперь у нас «командиром», - загрустила Александра.
- Поезжайте, теть Шура, поезжайте, пока он еще здесь недалеко, поезжайте! А то ведь, когда увезут, так и, - сказала сочувственно Марфа, махнув рукой. Потом вдруг оживилась и предложила:
- А знаете, давайте я вам помогу, теть Шура, напечем ему пирожков здесь – у меня еще осталась белая мука, - продолжила она. – Только скажите мне, когда будете отпрашиваться… Может, мы вместе с вами и поедем, а? Все же вдвоем в дороге веселей и надежней будет, а? Как вы думаете?
- Ой, Марфа, да ты просто чудо! – обрадовалась Александра. – Конечно, поедем, поедем обязательно! Ведь сыну-то моему будет приятно увидеть всех нас живых, родных и знакомых, почувствовать ту прежнюю, довоенную атмосферу, гражданскую жизнь. Так и сделаем, Марфа, - сказала она уверенно.
Поговорив еще немного, Александра начала собираться.
- Засиделась я что-то здесь с тобой, Марфа, а мне еще нужно бежать на ночное дежурство, - сказала она, поднимаясь из-за стола, - вы тут оставайтесь, играйте, а я побегу…
- Уже поздно, теть Шура, и мне надо тоже идти. Пойду-ка и я наверно домой, - поднялась с ней Марфа.
И только они встали, в землянке послышался зловещий треск. Затрещала стена, и с потолка посыпалась штукатурка…
- Ой, что это, - испуганно присела Александра.
Все как бы вдруг застыли и в испуге стали прислушиваться к дальнейшим звукам. Наконец, Борис подошел потихоньку к стене и, осмотрев ее внимательно, произнес:
- Ай, яй, яй! Плохи наши дела – треснула стена землянки и трещина очень большая, наверно, стена долго не выдержит – развалится…
- Ну вот оно, снова несчастье, не хватало нам еще и этого, - заголосила Александра. – Что же нам теперь делать? Ночь вокруг, мне нужно бежать на работу в свинарник, а тут такое несчастье!
Потом опомнилась и приказала Борису:
- Борис, посмотри с другой стороны стену-то, есть ли там трещины или нет?
- Да вроде бы нет, - ответил Борис, освещая в полумраке стену лучиной.
- Может, она до утра и протянет, простоит, - сказала Александра, - а утром я пойду к председателю за подмогой. Вам же, мои детки, нужно эту ночку как-то перетерпеть… И надо же, как раз треснула именно та стена, которая стоит у изголовий над нашими нарами… Знаете что, - решила она наконец, – давайте-ка, разбирайте и перетаскивайте нары ближе к середине комнаты, к печке, к внутренней стенке. Во всяком случае, потолок над ней крепкий и не обвалится ночью на вас, и не придавит спящих, - вздохнула она, – а я утречком рано побегу и мы что-нибудь придумаем.
Так и решили… Ребята тут же стали осторожно разбирать нары и перетаскивать их в другую часть комнаты, ближе к печке, с опаской поглядывая на ненадежную стену. Но положение оказалось еще хуже, чем они думали. Как только Марфа с Александрой, выходя, хлопнули дверью, стена тут же рухнула в верхней ее части… Услышав это, Александра кинулась назад в комнату и, увидев, что все обошлось, слава богу, хорошо, и все живы здоровы, приказала выносить куски выпавшей глины на улицу, а образовавшуюся дыру в стене закрыть старым одеялом. Правда, одеяла на всю ширину комнаты не хватало, и вверху с правого бока остался сиять на всю ночь яркими звездами, как в объективе телескопа, большущий овал неба. Так и заснули сыновья Александры на своих нарах, ощущая на себе в ночи до утра тихий взгляд мерцающих далеких звезд в холодном сиянии октябрьского неба…
А утром, когда чуть рассвело, Александра прибежала домой и, подняв своих детей, велела им разбирать оставшуюся часть стены. Затем, посовещавшись с Борисом, они решили сплести новую стену из жердин и сухих ветвей, как украинский забор-плетень. Причем сделать ее из двойной плетенки, а внутрь между перегородками заложить и залить лампачом – смесью глины с соломой. Так и сделали. Работали весь день, не отдыхая: вынесли всю глину старой стены, вбили жерди в землю и под крышу, а потом начали плести двойную стенку и заливать ее густым раствором глины.
К вечеру новая стена землянки уже стояла и сохла, еще под горячими лучами заходящего солнца, и выглядела она вполне прилично, как настоящая кирпичная стена. А Александра, обмазав ее глиной, решила еще и побелить. И землянка под старой крышей засияла и засветилась своими тремя стенами белым светом, как настоящая южноукраинская мазанка, радуя сердце и душу своих хозяев.
Все были, хоть и уставшие, но довольные. Марфа тоже участвовала в этом деле и помогала плести и лепить новую стену. И теперь они все вместе снова сидели и пили чай, разговаривая и радуясь.
- Это хорошо, что стена завалилась сейчас, в октябре, когда еще нет больших холодов, а если б рухнула зимой, вот тогда бы нам было вовсе худо, - говорила Александра.
- Да, теть Шура, - кивала ей Марфа, - вам очень и очень повезло, что стена так быстро завалилась и мы слепили новую.
- Ты говоришь, повезло, Марфа, что стена рухнула? – удивилась Александра.
И они обе, вдруг посмотрев друг на друга, рассмеялись шутке о несчастье и тому, что все это уже осталось позади…
А на следующий день, договорившись с Марфой заранее о предстоящей поездке в Барнаул к Валентину и приготовив для него разные печенья, Александра пошла в контору к председателю колхоза Устюкову отпрашиваться на два дня с работы. И, конечно, Устюков бы ее и не отпустил в такое время, да еще и на два дня, но, узнав, что у нее в землянке рухнула стенка, а уже наступают холода, и ее нужно срочно восстановить, подписал заявление, поручив напарнице Александры, Матрене, подежурить за нее, то есть поспать два дня в свинарнике, чтобы не прозевать опорос ее беременной свинки.
И вот, уже через день Александра вместе с Марфой ехали на попутной колхозной машине в Топчиху, чтобы сесть там на поезд, идущий в Барнаул. У Александры было радостно на душе и на сердце от того, что она уже скоро увидит своего старшего сына. Какой он сейчас? Сильно ли он изменился, возмужал он или нет? Эти мысли вертелись у нее в голове. Она ехала в вагоне, торопя мысленно ход поезда и оставшееся до их встречи время.
А Валентин, тем временем, в Барнауле на плацу училища отшагивал, оттачивая в составе группы курсантов, положенные ему для зачета по строевой подготовке, упражнения с поворотами в строю и в отдельности. А в классах учился расчетам артиллерийских стрельб по условным мишеням противника. Вся эта арабская «абракадабра», называемая алгеброй, геометрией и тригонометрией, не очень-то нравилась ему и всем остальным молодым ребятам – курсантам этого училища, но в артиллерии определение координат является главной ее частью, без которой ты не попадешь не только в мишень, но даже и в сторону противника. Надо было терпеть и пыхтеть, совершенствуя быстрый и точный расчет траектории полета и падения снаряда по баллистике, то есть, уметь точно поражать цели условными снарядами на стороне условного противника.
Преподаватели у них были, хоть и строгие, но хорошие – все они прошли фронтовую выучку офицера. А вот старшины и сержанты – службисты. В их роте, например, попался старшина, свой, молодой – сущий дьявол, как хан Батый из ордынского лагеря. Утром километровые пробежки с физзарядкой и завтраком, затем учеба в классах – здесь старшина имел малую власть, а вот вечером, после учебы и ужина – это было его самое лучшее время, и он в эти часы как раз и выходил на охоту. Гонял и придирался старшина по разным пустякам: у кого кровать плохо заправлена, у кого сапоги не чищены, воротничок не подшит и не свеж, или ремень и особенно пуговицы не блестят. Тут же давался наряд вне очереди – и иди картошку чистить или туалет убирать. Звали старшину Владимир Войшин, но курсанты, как обычно, чуть поменяли одну букву, и вышло прозвище «Вошин», и друг друга оповещали, когда он приближался: «Внимание! На горизонте «Воши»!
Но Валентину наряды вне очереди от старшины Войшина доставались нечасто, потому что Валентин был парень дисциплинированный и исполнительный, и следил за своим внешним видом. Вместе с ним в этом военном училище учились и его бывшие одноклассники по Топчихе: Андрей Конюшенко и Николай Пряжников. Они и здесь, в училище, старались держаться друг друга.
И вот, как-то собравшись все вместе, и вспоминая школьные годы, они стали Валентину говорить: «А ты помнишь Леньку Крюкова, Сашку Алейникова, а Юльку Милевскую, ты ведь кажется к ней был в те годы неравнодушен. А Крюков тоже здесь с нами в училище учится, и он кажется с Юлькой переписывается. Извини, конечно, но это, чтоб ты знал».
Валентину услышать такое было не приятно – на сердце стало сразу как-то тоскливо – значит, Юлька уже не его… Ему еще не верилось, что школьные годы уже давно ушли – улетели, а бывшие друзья расстались, а следом растаяли и их былые мечты. Да сейчас им было и не до воспоминаний о детстве – шла война и все мысли бедных детей страны, ставших за эти несколько месяцев взрослыми, были о фронте. Ночные марш-броски, разгрузка вагонов с продовольствием и углем на станции, тренинги в классах, стрельбы на полигоне – все это выматывало и не давало места иным мыслям, кроме как отдохнуть, поспать и скорей бы на фронт подальше от этих учений, начальства, от старшины Вовы Войшина, то есть Вошина. А прозвище это приклеилось к нему неспроста, а по одному интересному случаю.
Стоял как-то на входе в казарму у тумбочки дневальным туркмен Шавлат Джанурбаев, а старшина Войшин утром в казарме, пока курсанты завтракали в столовой, проверял заправку кроватей. И тут, вдруг, появился на входе проверяющий, замначальника училища, подполковник Боков. Джанубаев его не видел и, немного расслабившись, расстегнул ворот. Он стоял себе в дверях, с любопытством заглядывая в казарму, а Боков подошел к нему тихо, как тигр, и как гаркнет на ухо:
- Товарищ дневальный, вы где стоите!
Джанурбаев аж подпрыгнул с испугу с криком:
- Ах, мать твою – это, вашу ваську!
Он имел ввиду вашу, думая, что его кто-то из курсантов пугает и разыгрывает, а когда обернулся, то обомлел – перед ним стоял настоящий подполковник. А Боков разозлился и пошел его отчитывать – чистить.
- Какой у вас вид?! Как вы стоите! Кто у вас старшина?
Джанурбаев, немного очухавшись, начал отвечать, докладывая:
- Товарищ подполковник, дневальный Джанурбаев докладывает. Старшина эта, как ее… наша Во-ши проверяет подушка и постеля в казарме.
- Как? Воши? Откуда у вас воши появились? – закричал подполковник, распаляясь. – Развели тут бардак!
- Не воши, а Вошин, товарища начальника, ошень хороший дисциплинированный Вошин. Старшина, как ее, наша, товарищ начальника.
- А-а-а! – разозлился подполковник. – Все равно. Хорошие они или плохие, ваши воши, а воши – есть воши! Позор теперь нам на всю армию… Где они?
- К-к-то? – выдавил совсем растерявшийся Джанурбаев.
- Старшина и ваши воши! – выпалил Боков.
- Там, по казарме бегают.
- Давай их всех сюда! – скомандовал подполковник.
- Старшина, этот, как его, Вошин, на выход! – скомандовал Джанурбаев, направляя ладонями свой крик в казарму.
Тут же из казармы выскочил, как ошпаренный, перепуганный старшина Войшин, отдавая честь начальнику, отрапортовал:
- Старшина Войшин, по вашему приказанию прибыл, товарищ подполковник.
- Прибыл-таки, Войшин, - сказал подполковник. – Ну, давай, показывай, Войшин, какие у вас дела такие происходят. Дневальный не у тумбочки, воши по казарме бегают… Развели тут всяких насекомых.
- Никак нет, товарищ подполковник, - вытянулся Войшин, - у нас все в порядке, все чисто: курсанты сыты, одеты, помыты, постели заправлены, - отчеканил старшина.
- Ну да? А вот мне только что этот ваш дневальный Джанурбаев доложил, что, мол, старшина в казарме вшей собирает – постели проверяет…
- Никак нет, товарища подполковника, - запротестовал туркмен. – Старшина Вошин ест уошен хорошие… уоши! – затараторил снова по-русски туркмен.
- Ну вот, сейчас ты слышал, что тут твой дневальный сказанул? - поднял палец подполковник. – Старшина воши ест, а воши очень хороши. Что это такое? Какие воши?
- Да это у него дикция неправильная, произношение такое азиатское, нечеткое, товарищ подполковник, - осмелев, выпалил старшина. – Русские слова коверкает и нечисто выговаривает.
- А-а-а, тогда это еще ничего, - успокоился подполковник. – Это другое дело. А слова нужно учить, Джанурбаев и хорошо выговаривать, иначе, офицером не станешь. Понял? Кто твои команды потом поймет? – обратился он к Джанурбаеву.
- Будем уошен хороши учить, русски слова, уошин, - пошел по новому кругу повторять и заверять его Джанурбаев.
- Ну вот, опять заладил: воши, и воши хороши. Я только и слышу в его разговоре, - махнул рукой подполковник. – В общем, старшина, займитесь лично произношением этого курсанта. Чтоб через неделю говорил по-русски как Гоголь. Поняли?
- Так точно, товарищ подполковник, - ответил, козыряя и провожая проверяющего, старшина Войшин.
После этого случая кличка «Вошин» так и прилипла к нему, и осталась за ним до конца выпуска. Ведь другие дневальные, находящиеся рядом с ними в казарме, тоже слышали этот разговор Джанурбаева с подполковником Боковым, и потом пересказали его другим курсантам…
Такие вот были будни у Валентина и у его товарищей – курсантов артиллерийского училища. Они уже целых два месяца из отпущенных шести учились в училище. А после выпуска – погоны лейтенанта и путь на фронт… Но Валентин никак не мог отвыкнуть от той прежней гражданской жизни. Ему еще до сих пор снилась их землянка, их семья: мать, отец, братья…
Он не знал, что мать уже едет к нему… и этот поезд везет и еще один сюрприз…
Только во второй половине дня Александра с Марфой на поезде прибыли в Барнаул из Топчихи, а там, выйдя в город и обратившись к первому попавшемуся милиционеру, они узнали, как добраться до Барнаульского артиллерийского училища. На КПП училища, вызвав дежурного офицера по части, они начали упрашивать его, чтобы он позволил им встретиться с Валентином.
- Мамаша, я не могу вам предоставить такую возможность свидания с сыном, - сказал офицер. – Для этого нужно специальное разрешение начальника училища или же его заместителя, подполковника Бокова, а он сейчас находится на обеде и еще не вернулся в часть.
- Ну, мил человек, товарищ офицер, сжалься над нами, позвони кому-нибудь, - говорила Алексндра. – Мы ведь приехали издалека – из Топчихи. Это так далеко – девяносто километров отсюда. И там еле-еле отпросились с работы, а это ведь так нелегко сейчас сделать. Позвони начальнику, скажи ему за нас, что, мол, мать приехала к сыну – повидать его хочет… Пусть отпустит сына на пару часов-то. Мы ведь не многое просим, а лишь отпустить его повидаться с нами, хотя бы на это время здесь, возле казармы. Мы привезли ему гостинца: пирожки, мед, носки шерстяные вязанные. Ведь скоро холода наступят, а мы уже может быть сюда больше и не выберемся. Так что, позвони ему…
Она так жалобно и настойчиво упрашивала офицера, что тот, растрогавшись, наконец взялся за телефон. Пока дежурный офицер звонил по инстанциям, к ним подошли еще две особы женского пола и начали спрашивать у Александры о такой же встрече…
- Мы тут сами нездешние, ничего не знаем, приехали, вот, из Топчихи, из колхоза «Труд» к сыну, - сказала Александра. – А вы откуда будете? – спросила она у женщины, с которой была и молодая девушка.
- Да мы тоже из Топчихи, Крюковы мы, приехали также к сыну, - сказала женщина.
- А-а-а, вы такие же несчастные, как и мы, - посочувствовала ей Александра. – Ну, тогда идите вон к тому офицеру и договаривайтесь с ним, - указала она на офицера.
Но женщинам повезло. Пока дежурный звонил в часть, с обеда вернулся подполковник Боков. Он подошел к проходной и, увидев женщин, стоящих у входа, поинтересовался у них:
- А вы что тут ждете, товарищи женщины?
Александра, увидев его, кинулась к нему и стала говорить и уговаривать его:
- Товарищ начальник, мы матери курсантов вашего училища: Жигунова и Крюкова. Приехали издалека, из Топчихи, просим у вас свидания с нашими сыновьями. Отпустите их из части хотя бы на пару часов… Мы будем здесь недалеко, возле казармы с ними… Отпустите, пожалуйста…
И строгий Боков, видя, как женщины просят его и, видно, пожалев их, бедных матерей, приехавших за много километров, чтобы встретиться со своими сыновьями, приказал дежурному:
- Звони в казарму командирам их подразделений… а, хотя, знаешь, звони прямо их старшинам – они сейчас в казарме. Пусть отпустят из казармы этих курсантов с увольнительной в город на пару часов. Курсанты по фамилии Жигунов и Крюков. А курсантам скажи, что здесь находятся их матери – пусть Жигунов и Крюков не задерживаются с выходом.
Дав такие указания и подтвердив их по телефону, Боков вернулся к женщинам и сказал им:
- Ну вот, дорогие матери, ваши сыновья скоро выйдут к вам, я велел их отпустить и выписать им увольнительные на два часа, которые вы просили. Так что, ждите их… Всего вам хорошего!
Женщины бросились благодарить его, но он сказал:
- Не за что, не за что меня благодарить – это моя святая обязанность хоть как-то отблагодарить вас за ваших сыновей, которых вы вырастили и воспитали для государства и армии. Это моя святая обязанность. Спасибо вам.
- Ну вот, теперь я пойду, - сказал он, - а вы их подождите, они скоро к вам выйдут.
И лишь только ушел подполковник Боков, как через несколько минут на проходной появились и курсанты – Крюков, а затем и Жигунов.
И тут случилось непредвиденное... Случилось просто невероятное… Девушка, которая приехала вместе с матерью Крюкова на свидание с ним, была Юлия Милевская. Александра этого не знала. Когда из проходной вышел Ленька Крюков, Юлька, вслед за его матерью, бросилась к нему и они, поцеловавшись, отделились и отошли в сторонку. Но в следующий момент в дверях проходной показался Валентин и его тут же окружили Марфа и Александра. Он, увлеченный встречей с матерью, сначала и не заметил Милевскую, так же как и она его. Но потом, после нескольких бурных минут встречи, их взгляды встретились. Они вдруг глянули друг на друга и застыли, пораженные увиденным. Вот она и вот он! Как могло так случиться? Судьба, видно, подшутила над ними. Они, как и два года назад, оказались рядом, на этой сибирской земле, и вот стоят и смотрят друг на друга… но теперь уже, после первой радостной минуты и осмысления происходящего, с упреком и сожалением…
Боль и обида жаром обдали сердце Валентина – Юлька изменила ему! И сейчас у него на глазах она стоит и целуется с другом. Рванулась жестокая мысль: «Стерва, гадина… Сейчас, вот, подойду и брошу ей все это прямо в лицо!». Но через секунду пришло и осмысленное решение: «Унижаться перед ней и портить друг другу и всем окружающим настроение? Изменила? Ну и пусть. Ну и прощай. Иди – уходи! Значит, не любила».
В такие важные и критические моменты жизни каждый делает свой выбор сам, решает, какую выбрать себе судьбу. Тут, как говорится, надвое не разделишься! Конечно, она, как и он, тоже была в большом смущении, тоже стояла и смотрела на него с упреком, с печалью, с сожалением и даже с вызовом, мол, сам виноват: уехал, бросил, долго не писал. А что оставалось делать?
Так и не подошли они друг к другу, и не объяснились. Крюков, увидев, что Юлька смотрит на Валентина, потащил ее подальше от Жигуновых. А мать Валентина, заметив его взгляд и какую-то оторопелость и отрешенность, спросила:
- Что, сынок, так смотришь? Эта девушка, кто она?
- Это Юлька, мама, - моя бывшая одноклассница, с которой мы когда-то дружили, - ответил он.
- Да ты что? – удивилась мать. – Это та, которой ты письма писал, а ответа так и не получил?
- Да, мам, та самая, - сказал Валентин и отвернулся.
- Ух, какие они все же бесстыжие, эти одноклассницы, - произнесла Александра. – Гуляют с одним, потом с другим… Знаешь, что? Ты не печалься, сынок, у тебя еще будет много таких стрекоз Юлек – выберешь потом какую захочешь!
- Я не печалюсь – я это знаю, - ответил он. – Просто неприятно, что это произошло прямо сейчас в такой момент здесь, у меня на глазах.
- Ну и пойдем подальше от них… Вон туда, на скамейку, - потянула она его и Марфу подальше от проходной, и от злополучной Юльки.
- Мы вот тут с Марфой гостинцев тебе привезли: пирожки, мед, вязаные носки на зиму, - говорила она ему, стараясь отвлечь и переключить его внимание от Юльки на дела их семьи. Наконец, он опомнился и начал расспрашивать ее о своих братьях и об отце.
- Как Борис, Виктор… Как там землянка наша, стоит?
- Землянка? Стоит, - махнула мать рукой, - только стенка у нее одна рухнула. Мы вот с Борисом и Марфой новую выложили, а я ее еще и побелила. Так что, теперь если приедешь – не узнаешь. А отца забрали в трудовую армию – он сейчас где-то здесь на станции бревна загружает. И мы теперь живем в землянке без вас одни – вчетвером. Ну, еще и Марфа вот к нам приходит… Скучаем по тебе и по отцу… Ждем, когда вернетесь.
У Валентина на глазах навернулись слезы.
- Эх, бедные вы, бедные мои, - только и вымолвил он, обнимая ее.
- Мы вернемся, мы обязательно вернемся… Так же встретимся и порадуемся все вместе, - сказал он.
Два часа, отпущенные подполковником Боковым для свидания матерей с сыновьями, пролетели для них незаметно, и они, напоследок расстроенные расставанием и попрощавшись, отправились на вокзал, в обратный путь на Топчиху.
- Вот как хорошо, что ваш сын с нашим попали в одно училище. Они же одноклассники. А Леня сказал, что с ними еще двое из их класса учатся: Конюшенко и Пряжников, - сказала мать Крюкова, когда они ехали вместе назад, в Топчиху. – Все-таки им теперь всем вместе легче будет служить в армии – товарищи ведь, знакомые лица…
- Да, - кивала головой Александра, соглашаясь с ней, а сама думала: «Вряд ли они теперь будут из-за Юльки дружить и терпеть друг друга»,
А Юлька, как и Марфа, сидела и молчала, не поднимая глаз. Она бы и хотела поговорить с матерью Валентина, но Александра ее просто не замечала, и Юлька это чувствовала…
Но когда на какой-то станции Крюкова, а затем и Марфа вышли в тамбур и Юлька с Александрой остались одни, Юлька все же решилась поговорить с матерью Валентина.
- Вы меня наверно осуждаете, а может даже и ненавидите за то, что я выбрала Леонида, а не Валентина? – начала она говорить тихо, не поднимая глаз и почти не поворачиваясь к Александре.
- Нет, деточка, что ты, я тебя не осуждаю, хоть Валентин и мой сын, - сказала Александра. – Вы расстались, и это хорошо, чем раньше – тем лучше, зачем друг другу нервы трепать.
- Нет, нет, совсем не так! – почти крикнула Юлька. – Знаете, ведь вы уехали далеко и как он сказал тогда мне – навсегда! И я подумала, что мы с ним больше не встретимся. Хоть я его и любила, и тосковала, но поняла, что все это так призрачно и нереально, и что мне нужно теперь самой устраивать свою жизнь. Понимаете? Ведь когда люди расстаются и уезжают на месяц, на несколько дней, или даже на год, и знают, что возвратятся, они ждут этой встречи, они верят друг другу. А у нас? Он ведь уехал навсегда, навсегда! И у меня не было никаких шансов встретиться с ним… Надежды, даже и ее не было…
- Я понимаю тебя, деточка, но он тебе писал, а ответа почему-то не получил… А вот когда мы были молодыми – мы ведь тоже были такими порывистыми и нетерпеливыми. Но все же были более стойкими, чем вы сейчас, - сказал Александра, - ждали и по году, и по два, и по пять, как у меня, например, получилось. Я своего Ивана увидела, когда мне еще и четырнадцати лет не исполнилось… Еще девчонками с горки на санках катались… А он ехал мимо нашей деревни на лошади с санями: такой великолепный, молодой, красивый, интеллигентный, с усами. Остановился, улыбнулся и пригласил нас, ребятишек, покататься на своих санях. И мы согласились. Залезли, как воробьи, в сани, проехали аж за деревню все вместе. Удовольствия, конечно, было выше нормы: на лошадях, в санях, да с бубенцами. А за деревней он нас высадил. Помахал рукой и уехал, а я его потом целых пять лет ждала, когда же он к нам в деревню вновь приедет… И дождалась – он таки приехал посвататься и взял меня в жены. Вот как у нас в те годы было… А вы сейчас молодые такие, горячие и не уверенные, чуть что – за дверь и в разные стороны. Это потому, что не умеете ценить друг друга. Но я тебя не осуждаю. Так же как и всю теперешнюю молодежь. У вас сейчас совсем другая жизнь и другие взгляды. Да и ты была судьбой предназначена наверно не ему. Так что, не печалься. Все свершилось как надо – правильно!
- Вы меня простите, вы говорили, что он писал мне? Но я его писем не получала! Как же так! Наверно, кто-то перехватывал…
На этом они с Юлькой и закончили свой разговор, потому что вернулись Марфа с матерью Леньки Крюкова… А через несколько часов, приехав в Топчиху, Александра с Марфой стали думать, как добраться до своего колхоза «Труд». Потом Александра, вспомнив про Ивана Михайловича, зашла в контору к Василенко – своему давнему знакомому, директору МТС.
Увидев ее, Василенко обрадовался и пригласил ее в свой кабинет.
- Александра, голубушка, здравствуй, дорогая, заходи! Рад тебя видеть! Давай, рассказывай, с чем ты к нам пожаловала! – сказал он.
- Иван Михайлович, дорогой, а я как рада вас видеть! – улыбнулась Александра. – А в Топчихе мы с Марфой проездом из Барнаула – ездили туда, моего старшего сыночка Валентина проведывать. Его ведь в этом году в армию забрали. Теперь он учится в Барнаульском офицерском артиллерийском военном училище. Вот какие теперь дела-то у нас произошли.
- Ну а как там мой тезка, твой муж, Иван Яковлевич поживает, - поинтересовался директор.
- А Ивана Яковлевича ведь тоже в армию забрали, но только не на фронт, а в трудовую, - ответила Александра. – И мы теперь, вот, с ребятишками сидим одни в землянке.
- Вон оно как? – удивился и погрустнел Иван Михайлович. – Как же ты теперь там одна со всем своим хозяйством управляешься – тяжело ведь?
- Борис у меня еще есть и Виктор – они и помогают. Если б не они, совсем худо было бы. Да, неважно!
- Ну, ничего, Алексндра, держись, сейчас всем тяжело, - сказал Иван Михайлович. – А если уж совсем тяжко будет, то переезжайте сюда, к нам. Я тебя устрою у себя в конторе – будешь работать хотя бы уборщицей, а Ивана, когда вернется, возьму сторожем на проходную в МТС. Будет вон те ворота открывать и закрывать и все, - указал он рукой на ворота у проходной, которые были в пяти шагах от конторы.
- Да, когда он теперь к нам вернется, я уже и не знаю, - прослезилась Александра. – И вернется ли?
- Вернется, вернется, не плачь, - начал ее успокаивать Иван Михайлович, - хватит ему, старому, ездить и воевать – две войны ведь прошел, не считая эту. Уже года не те, куда такое годится? Так что, давайте, голуби мои, готовьтесь и переезжайте сюда, в Топчиху.
- Нет, Иван Михайлович, теперь-то я его буду ждать уже только там, в Труде. А вот когда он вернется, тогда мы и приедем сюда все вместе, - решила Александра.
- Ну, хорошо, Александра, пусть будет так, значит, договорились? Как только он вернется – сразу сюда, к нам, поняла? – воскликнул Иван Михайлович.
- А куда же еще нам теперь ехать? Только к вам – больше некуда! Вы наша последняя надежда – палочка выручалочка! – ответила Александра.
- Эх, чертушки вы мои непоседливые. Сколько ж вы уже с Иваном дорог исколесили поездами, сколько натерпелись! – вздохнул директор. – Жили бы здесь у нас, в Сибири, и горя не знали. Зачем вы в прошлый раз на Украину поехали?
- Кто его знал, Иван Михайлович? Захотелось в тепле пожить и фруктов поесть. Да если б не война, мы бы там и остались. А оно видите как обернулось-то, - объяснила Александра, - никто ведь не думал, что немец так быстро на нас нападет. Да что теперь-то думать? Мы к вам вот еще зачем пришли… Узнать – нет ли здесь у вас каких-нибудь машин колхозных, которые в сторону нашего колхоза едут. А то ведь мы так сегодня домой и не доберемся.
- Да, по-моему, из вашего колхоза как раз машина и есть – приехала за запчастями. Подожди, я сейчас позвоню и узнаю, - сказал он Александре и взялся обзванивать цеха, а потом и склад. Наконец, он установил, где находится эта машина.
- Анохин, у тебя есть там машина? Как фамилия шофера? Кузьменко? Кузьменко из колхоза «Труд»? Ага! А ну-ка, дай трубку этому шоферу…
- Анохин – это зав складом, - повернулся он к Александре. И когда Анохин передал трубку шоферу, велел:
- Кузьменко, хохол, это твой земляк, Василенко, директор МТС с тобой говорит. Когда будешь ехать обратно, захвати у конторы возле ворот двух человек, тоже землячек из вашего же колхоза. Понял? Да, да… они будут ждать тебя здесь, возле конторы… Ну, давай! – Повесил трубку Василенко.
- Ну вот, идите теперь, ждите у ворот. Он вас спокойно и отвезет до вашего колхоза.
- Спасибо вам, Иван Михайлович, - поблагодарила его Александра.
- Да что там… давайте, не тяните, приезжайте сюда скорее, - махнул он рукой.
В сибирском трудовом лагере как на войне…
А Ивана Яковлевича Жигунова, мужа Александры и тезку директора Топчихинской МТС, забрали в трудлагерь или в так называемую трудовую армию, а еще вернее, на лесозаготовки, сразу же после того, как Жигуновы проводили в армию Валентина. Пришла повестка из райвоенкомата – явиться на сборный пункт в город Топчиха и после врачебного осмотра медицинской комиссии Ивану был вынесен «приговор»: Жигунов И.Я., 1890 года рождения, уже не годен к строевой службе, но… к трудовой деятельности еще вполне сойдет, согласно постановлению партии и правительства.
И поехал Иван Яковлевич вместе с другими такими же бедолагами в тайгу – рубить лес, пилить его на бревна и грузить потом эти бревна на станциях на платформы железнодорожных составов. Работа эта и служба такая была на уровне зэковской, но зэков, осужденных и приговоренных на разные сроки на станциях к погрузке не допускали (еще не дай бог сбегут) и они работали на лесоповале. А вот призванные в армию обычные люди, честные труженики, могли свободно ходить на станцию в строю и грузить лес. А там его, этого леса, то есть бревен, было столько, что до ста лет не переработать: целые трех-четырех метровые горы – штабеля в несколько рядов. Но работа эта была еще и очень опасной, опаснее даже чем на лесоповале. Там хоть при падении дерева кричат – предупреждают, а сложенные в огромные кучи бревна могли при разборке штабелей неожиданно рассыпаться, раскатиться и задавить в одну секунду любого зазевавшегося и не убравшегося с их пути движения грузчика.
Вот почему при распаковке штабелей и погрузке этих бревен на платформы вагонов нужно было быть все время начеку, то есть очень внимательным. Катится сверху бревно, а ты зазевался, не отскочил или, не дай бог, упал… и конец тебе, дядя!
Давило людей очень часто и много… Вот такая здесь и была война в трудовом лагере советского народа.
Такое несчастье случилось и с Иваном Жигуновым. Но, видно, судьба берегла его для чего-то другого или он у нее был все-таки каким-то счастливчиком. В таких переделках побывал: прошел две войны и остался жив, миновал голодовку тридцатых, и эти опасные и кишащие басмачами страны Средней Азии, и вот теперь, здесь, в Сибири, его чуть не прибило бревнами…
А все произошло так… Иван вместе с напарником Аникеевым начали распаковывать очередную партию – горку бревен и одно бревно сорвалось и упало, а стоячие опоры – ограничивающие штабеля не выдержали и повалились, и бревна посыпались как спички… Иван лишь мельком увидел как на него с грохотом несется целая лавина бревен. Он успел лишь развернуться и отпрыгнуть в сторону, чуть левее, спасаясь от летящей на него огромной массы. И все скрылось в пыли. Эта гремящая масса пронеслась, как могучий ураган, в нескольких сантиметрах от его ног… Аникеев оторопел и чуть не испустил дух, но остался жив. Он стоял, прижавшись к соседнему штабелю на противоположной стороне. А бревна неслись и летели в основном в сторону Ивана, и хорошо, что мимо. Но одно бревно все-таки задело своим крем Ивана и прошло вскользь, как каток, по его ногам. И он, сбитый этим бревном, лежал и корчился от боли, уже не в силах подняться. Он видел как Аникеев кричит и бегает вокруг него…
Услышав грохот и шум на их участке, к ним сбежались и другие рабочие. Прибыл и прораб – начальник погрузки, он наклонился и спросил Ивана:
- Ну как ты, живой? Что, болит? Куда ударило-то?
Иван, преодолевая боль, лишь сказал:
- Живой, - и показал рукой на свои ноги, боясь смотреть туда сам. Прораб посмотрел на его ноги, потом повернулся к Ивану и сказал участливо:
- Не дрейфь, Жигунов, все обойдется – вылечишься. Кости целы, значит, будешь ходить. Только кожу с голеней сорвало и мышцы снесло. Но это все поправимо – мясо, оно нарастет. Главное, что ты живым, Жигунов, остался и целым, а остальное залечится.
Приехала санитарная машина «скорой помощи» и санитары, положив Ивана на носилки, занесли его и увезли в больницу.
С тех пор он уже целый месяц не вставал с койки в палате госпиталя… Лежал и лечился, боясь писать об этом Александре. Надеялся, что скоро вылечится и встанет на ноги. «Зачем зря ее волновать, - думал он, - вот поправлюсь, тогда и напишу».
Но раны на ногах не заживали, не смотря на все старания врачей. Они не хотели затягиваться, наоборот, они даже стали расширяться и загнивать. И тут эскулапы, посмотрев однажды сочувственно на Ивана, сделали вывод:
- Идет некроз тканей, возможна гангрена – ноги нужно резать.
- Жигунов, - начал уговаривать Ивана хирург, - твои ноги уже нельзя спасти – нужно спасать хотя бы твою жизнь.
Иван, услышав такой приговор, обомлел и чуть ума не лишился: он начал кричать на врачей и ругаться, обзывая их бездарными лекарями. Те лишь плечами пожимали и отходили от него. А на очередной вопрос хирурга: «Ну как, будем резать?», сказал:
- Знаете, доктор, идите вы все….! Я лучше умру или в мучениях сдохну, а ноги себе резать не дам!
- Ах, какой вы несговорчивый, Жигунов, - рассердился хирург. – Сейчас не дадите – потом будет поздно. Тогда, товарищ больной, пишите расписку об отказе оперироваться, вызывайте своих родственников и езжайте к себе домой – умирать! Вот так вот! Мы вам в этом случае помочь уже ничем не можем…
- Так бы сразу и сказали, доктора, - обозлился Иван, - а то лечили-лечили, да и залечили. Я бы дома за это время сам без вас вылечился.
Расстроенный, он тут же написал срочное письмо Александре, в котором описал подробно все, что с ним произошло. Написал, что его ударило бревном по ногам на погрузке и что он теперь лежит с разбитыми голенями в госпитале. Что врачи сказали, что дела его плохи – раны на ногах гноятся и не заживают, и они, боясь заражения крови, хотят ампутировать ему ноги.
«Чужому хорошо так говорить, - написал он, - не свое – так и не болит! А вот если бы они на своей шкуре все это почувствовали, вот тогда и поняли бы каково оно – быть без ног никому не нужным инвалидом!».
А закончил он письмо как будто криком души:
«Приезжай, Александра, и забирай меня скорее отсюда – буду лечиться или умирать, но только у себя дома!».
И Александра, недавно приехавшая из Барнаула, получив такое письмо, тут же вновь кинулась ехать в Топчиху, на станцию, в очередную дорогу – спасать своего, гибнущего от ран мужа. А вместе с ней поехал и Борис…
Для транспортировки, прикованного к постели и беспомощного отца, он соорудил трехколесную тележку, которая раскладывалась и складывалась. И с такой вот техникой они и отбыли за отцом…
Когда Иван увидел входящих в палату Александру и Бориса, он просто застонал, приподнялся и простер к ним свои исхудалые руки…
- Милые вы мои, дорогие, забирайте скорее меня отсюда – иначе я здесь помру, - крикнул он им и заплакал.
Лечащий врач, выписывая Ивана из больницы, спросил Александру:
- Зачем вы забираете своего мужа, ведь если у него начнется и пойдет по ногам гангрена – вы точно с ней не справитесь!
- Ничего, доктор, мы как-нибудь одолеем эту беду, - ответила Александра, - по старым дедовским методам… и не допустим до гангрены.
- Это смешно! – возмущенно пожал врач плечами. – Капустными листьями, что ли? По рецептам деревенских бабушек?
- А может и так, - теряя терпение сказала Александра, а наши дедушки и бабушки тоже знали кое-что, и лечили так, что некоторым теперешним и не снилось такое!
- Ну, ну, - скептически усмехнулся доктор, - и не сердитесь, раз так – забирайте, но учтите, что через месяц будет уже поздно! Мы его с учета, конечно, не снимем, просто временно отдадим его вам и проследим… А вы пишите. Если что, то мы приедем и заберем…
- Хорошо, доктор, но вряд ли, - сказала Александра.
- Что вряд ли? - не понял врач.
- То, что вы приедете и заберете его… Он сам к вам приедет выписываться, на своих ногах! – воскликнула Александра.
- Хорошо, - улыбнулся врач, - поживем – увидим. А вам я желаю счастливого пути и успехов, - пожелал он ей на прощание. – Вы сильная и мужественная женщина.
Так они и вернулись к себе в колхоз «Труд» все вместе, втроем с Иваном, сидящим в инвалидной коляске. Александра тут же, не мешкая, побежала на колхозные бурачные поля, где раньше зрела свекла и ее еще не всю успели собрать. Она нарвала три мешка бурачной листвы и принесла домой. Листья из двух мешков она разложила сушиться на солнце.
- Это на зиму, - сказала она.
А листья из третьего мешка она стала вытаскивать и, обдав кипятком и обмазав мазью, свежими прикладывать к ранам на ногах Ивана и затем прибинтовывать бинтами.
Рецепт мази был такой: топленое коровье масло и медный купорос тщательно растертые и смешанные. Медного купороса нужно было брать на кончике ножа (купорос должен быть чистым). Мазь получалась по цвету чуть голубоватая.
Приготавливать такую мазь ее научил еще дед Захар, сельский знахарь. Она помнила, как в их селе он лечил ею одного крестьянина. Это было интересно. Он читал ему над раной молитву на утренней и вечерней заре, обводя рукой вокруг раны, потом накладывал на рану марлю слоем купоросной мази и прибинтовывал.
А Александра стала делать это чуть-чуть по-другому. Она обмывала утром и вечером ноги Ивана раствором марганцовки, затем накладывала на раны лист бурака или слой листьев подорожника, смазанный купоросной мазью, а сверху еще в несколько слоев подорожник без мази, а на него три ряда листьев лопуха, и прибинтовывала мягкими лоскутами хлопчатобумажной ткани.
Вообще, о деде Захаре она вспоминала с восхищением и благодарностью, и даже гордилась, что является его внучкой. Однажды он спас от ампутации палец их соседу Никите Гордееву. У того на пальце образовалась сухая мозоль. Никита срезал ее и видно занес инфекцию. Рука распухла, а рана стала загнивать. Поехали к врачу в город, а тот говорит – нужно палец ампутировать! «Ну что ты, ампутировать, - испугался Никита, - а как я потом без большого пальца в поле землю пахать буду – плуг-то не удержишь!». И подался он из города прямо в лес к деду Захару. Тот посмотрел палец, покачал головой.
- Что ж ты, дядя, так руку-то запустил, - сказал он. И стал его лечить. Налил в пол-литровую банку кипяченой теплой воды, бросил туда кусочек купороса величиной с фасолину. Когда купорос разошелся по воде и осел на дне, слил осторожно светлую водичку в чашку и велел, чтоб Никита опустил туда палец и подержал минут пять-десять. Никита конечно взвыл от боли, но Захар сказал:
- Потерпи! Скоро боль утихнет и палец вылечится…
Так потом Никита делал еще три дня и вылечился. Спас ему палец дед Захар, а может быть и руку, и жизнь, потому что врач в городе сказал:
- Возможно, заражение крови!
«Вот тебе и дедушкин капустный лист с купоросом! А ведь расскажи врачам – они тебя засмеют, сумасшедшим посчитают. Скажут: беспробудное невежество! Полное незнание! Вместо скальпеля – грязные листья, тряпки и этот ядовитый медный купорос. Ерунда ерундовая! А Никита Гордеев и тот крестьянин-то себе палец и ногу все-таки вылечили. Вот и ерунда», - думала Александра, и лечила своего мужа Ивана, и делала так, как научил ее знахарь, дед Захар.
Через неделю, или чуть больше, раны на ногах Ивана стали заживать и потихоньку затягиваться, через полмесяца покрылись тонкой розовой кожицей, а через месяц полностью закрылись и Иван стал ходить. А когда они с Александрой поехали в ту самую больницу сниматься с учета, врачи смотрели на него расширенными от удивления глазами.
- Вот чудеса какие случаются! – говорили они. – Расскажите-ка нам по секрету, чем это вы таким лечились, - тайно думая: «А мы потом диссертацию на этом сделаем».
А ведь секретов тут в общем-то и нет – вся народная медицина идет от природы, а природа – это Великая Книга – читай ее и учись! Народ замечает, как разные там твари, деревья и травы живут, защищаются, лечатся. На каждый яд у них есть свое противоядие. На каждую болезнь свое лечение. Нужно только замечать, отмечать и соображать. Вот и будешь знахарем…
Поохали врачи, поахали, но после комиссии Ивана все-таки от трудовой повинности освободили. И Иван вновь вернулся с Александрой в свой колхоз «Труд» и в свою землянку уже свободным гражданином со справкой, по которой его никакой чиновник или местный «товарищ начальник» не мог вновь заарканить в какую-нибудь новую «революционную дыру» или трудовую армию.
А у Александры на работе в свинарнике ее хавронья – свинка Маша, родила тринадцать поросят. Такому бы радоваться, но вот беда: поросят было тринадцать, а сосков у Машки – двенадцать! И одному Машкиному поросенку-последышу молока просто не хватало. Он бегал, бедняга, голодный, толкался, верещал – но все напрасно – он был последним и слабеньким, и все поросята-крепыши выталкивали его из группы сосущих. Бедный Вася, так назвали его на ферме, визжал и негодовал – лез, а его снова и снова отталкивали от сосков.
Александре было жалко его, но она не знала, что с ним делать: по прогнозам ветеринарного врача и по ведомости учета зоотехника значилось, что поросят двенадцать, а вышло тринадцать – последний вышел через некоторое время и остался неучтенным, и теперь никому не нужным. Кто его кормить-то будет? Через неделю он ослабнет и сдохнет. Тогда Матрена, напарница Александры, и сказала ей:
- Бери-ка ты этого недокормыша к себе домой и расти его там. Никто об этом не узнает. По ведомостям ведь нет недостачи, вот и забирай его скорее, пока он еще не сдох. Корми пока молоком из бутылочки соской и выкормишь себе большую свинью.
Но Александра все-таки сказала об этом зоотехнику. Тот опешил: как тринадцать? Он ведь сдохнет!
- Можно мне забрать его к себе домой? Я его молочком из бутылочки буду кормить и выкормлю.
- Да, забирай ты его куда хочешь! – сказал зоотехник. – Он ведь все равно неучтенный. Только не говори никому, - предупредил он.
И Александра, счастливая и довольная, принесла этого малыша-кабанчика в землянку и стала его отпаивать молочком из бутылки. А он, этот поскребыш, скоро окреп и стал таким заводилой в их доме, что и пес Индус его боялся… И звалось это свиное чудо – хитрунчик Вася.
Прозвали его так Жигуновы, потому что он был до смешного потешный и хитрый.
Приближалась зима и в землянке по ночам было уже довольно холодно, а в холоде, конечно, спать было не уютно. Днем тепло в землянке поддерживала печка-буржуйка, сооруженная Борисом, а ночью печка не использовалась и землянка остывала. (Кто ночью будет сидеть и подкладывать дрова в печку?). И чтобы таким образом ночью не замерзнуть, вся семья Жигуновых спала на нарах вповалку под тулупами друг возле друга, согревая друг друга собственными телами.
А кабанчик Вася, когда его только-только принесла Александра, был еще очень маленьким, почти как рукавичка. И был весь беленький, как снежок, с розовым брюшком и забавным пятачком-пуговичкой на рыльце.
Александра пеленала его как дитя: сначала мыла, кормила из бутылки, потом заворачивала в чистую тряпку и укладывала спать рядом на нары. Иначе, один на полу он бы наверно замерз. И он, довольный таким приятным уходом, спал как маленький ребенок, посапывая на боку и похрюкивая рыльцем на подушке. Такой уж была у него любимая поза. Потом, через месяц, когда он немного подрос, и его стали изгонять с нар за какую-нибудь провинность, он, конечно, протестовал, визжал, но потом тактически хитро замолкал и выжидал, когда же все заснут. А потом, когда все затихало и все засыпали, пролезал потихоньку под тулупы и устраивался на нарах так, как ему нравилось – рылом на подушке. И что только не делали Жигуновы, так никак не смогли они избавиться от ночного пребывания Васькиного рыла на подушке. Так и прозвали они его за это Васей-хитрунчиком.
И особенно соперничал Вася-хитрунчик ночью за любимую подушку с маленьким Женькой – то и дело они спихивали друг друга с этой подушки.
Вот такие были среди прочих забавные моменты в жизни Жигуновых. А Сибирские холода все крепчали, начались нестерпимые многодневные бураны. А в семье у Жигуновых из всех пятерых человек лишь двое были работающими, остальные, как говорится, сидели на шее у мамки и брата Бориса, то есть, были иждивенцами. Но все же и они, кое как понемногу помогали работающим.
Однажды, в декабре месяце, когда наступили большие холода и земля промерзла, а неубранные в некоторых местах картофельные поля покрылись ледяной коркой, у Жигуновых не осталось даже что и поесть, ведь они питались до этого в основном продуктами, собранными с полей. Александра, взяв лом, вместе с Виктором и Женькой вышли в поле и стали выдалбливать из-под промерзшей земли оставшуюся картошку. Картошка, конечно, была мерзлая и неприятно сладкая, но, что поделаешь, надо было ведь чем-то набивать свои вечно ждущие и бурчащие животы, утоляя этот непрерывный голод. И они, под сквозным ледяным ветром, выдалбливали оставшуюся с осени картошку и радовались, что сегодня у них будет хоть какой-никакой, но все же ужин. А когда Александра как-то раз под Новый год испекла из этой сладкой картофельной муки оладьи, так это было для них верхом блаженства! И самый маленький из всех, трехгодовалый малец Женька, хлопая от радости в ладошки, изрек неподдельно истинные для детских лет слова:
- Мама, какой у нас сегодня будет вкусный и богатый ужин!
И мать сказала:
- Да, сынок, ешь, ты славно потрудился.
И они ели под Новый год эти картофельные оладьи, закусывая сваренным из бурачной ботвы супом, сидели в освещении лучин и топящейся в землянке печки возле маленькой елки и радовались, что они как-никак, но все-таки живы. И теперь будут жить долго, не смотря ни на что, потому что там, на западе под Москвой началось то, что они уже давно так долго ждали – освобождение русской земли от захватчиков.
Наконец-то пришло в эти заснеженные и обветренные буранами места известие, что наши войска мощными охватывающими ударами начали окружать и громить замерзающего под Москвой врага. Наша авиация наносила мощнейшие удары по артиллерийским позициям врага, танковым частям, командным пунктам, причем эти действия продолжались непрерывно. А когда началось общее повальное отступление гитлеровских войск, штурмовали и бомбила пехотные, бронетанковые и авто транспортные колонны. В такие морозные дни, да над покрытыми сугробами дорогами, могли действовать только авиация, лыжники да кавалерия. В результате все дороги на запад, как передало радио, после отхода войск противника были забиты его разбитой боевой техникой и автомашинами.
В тыл противника командование фронта бросило лыжные части, конницу и воздушно-десантные войска, которые продолжали громить отходящего врага, не давая ему передышки…
А под Москвой у немцев был действительно полный «капут». Армия Гудериана, глубоко охваченная с флангов, и не имевшая сил парировать контрнаступательные удары Западного фронта, руководимого Жуковым и оперативной группы Юго-Западного фронта, подчиненной маршалу Тимошенко, начала поспешно отходить в общем направлении на Узловую, Богородицк и далее на Сухиничи, бросая тяжелые орудия, автомашины, тягачи и танки.
Итак, Жуков дождался, правильно применяя действия своих войск и учитывая климатические условия русской зимы, прибытия с востока свежих сибирских частей, ударил ими по ослабленным войскам армии Гудериана. И это был великолепный по тактическим расчетам ход действий, подобный битве и изгнанию Кутузовым с русской земли войск Наполеона.
В ходе десятидневных боев, войска левого крыла Западного фронта нанесли самое серьезное поражение доселе непобедимой 2-й танковой армии Гудериана, и продвинулись еще на целых 130 километров. И продвинулись бы еще дальше, как отметил потом Жуков, если бы Ставка тогда дала им еще хотя бы четыре армии на усиление. Они могли бы выйти тогда на линию Витебск-Смоленск-Брянск. Но сил для этого все же не хватило. Их просто пока не было.
А в Кремле в это время в кабинете у Сталина подбивались итоги выигранного сражения под Москвой. И для обсуждения плана действий на 1942 год были вызваны Жуков, Шапошников и другие. Сталин был в хорошем настроении и был увлечен идеей всеобщего наступления на всех фронтах, не дожидаясь весны.
- Немцы в растерянности от поражения под Москвой, они плохо подготовились к зиме. Сейчас самый подходящий момент для перехода в общее наступление. Враг рассчитывает задержать наше наступление до весны, чтобы весной, собрав силы, вновь перейти к активным действиям. Он хочет выиграть время и получить передышку. Наша задача, - продолжил Сталин, прохаживаясь как обычно мимо стола вдоль своего кабинета, - чтобы не дать немцам этой передышки – гнать их на запад без остановки, заставить их израсходовать свои резервы еще до весны…
Он остановился и подчеркнул:
- До весны! Когда у нас будут новые резервы, а у немцев не будет больше резервов…
- Да, кстати, как там у вас наши сибиряки-лыжники действуют, как они дерутся? – спросил он, остановившись возле Жукова.
- Они действуют геройски, товарищ Сталин, смело, уверенно и быстро, - ответил Жуков. – Они такие же быстрые и сильные, как и сибирские ветра, в которых они выросли и закалились с детства. Такие же мощные, стремительные и бесстрашные, как белые бураны! – добавил Жуков.
- Это хорошо, - сказал удовлетворенно Сталин. – Значит, не зря мы их берегли и держали до зимы.
- Вот где наш резерв – Восток и Сибирь… Вот и используйте эти их качества, - посоветовал он Жукову…
Там, где дуют степные бураны…
А в степи на Алтае под поселком «Труд», где несколько месяцев назад в землянке поселились приехавшие из Украины Жигуновы, уже третьи сутки свирепствовал и бушевал снежный буран. Такой холодной, мощной и неистовой снежной бури Жигуновы еще не видели. Ветер крутил, валил с ног, обсыпая и залепляя глаза и рот снегом, сдавливал своими порывами дыхание. Перед глазами стояла сплошная белая пелена, и дальше пяти шагов ничего не было видно. (Недаром, слово «боран» означает – крутить, вертеть, сбивать).
Бураны – это особо сильные и низкотемпературные степные снежные бури, которые очень часто свирепствуют в зимние месяцы в южных областях Сибири, Алтайского края, в Кулундинской степи и на севере Казахстана и в степных местах Поволжья.
Когда дуют в степи сильные свирепые южные бураны, без страховки людям в степь лучше не выходить – это небезопасно, можно заблудиться там и замерзнуть. А местные старожилы, например, если и выходят поухаживать за скотом, на работу, или еще для чего-то, то недалеко, и идут, держась рукой за натянутые по столбикам веревки или канаты, то есть страхуясь.
В бураны, не делая этого, можно запросто уйти в степь и ходить, блукая там весь день по кругу на одном и том же месте, потому что ничего не видно и ничего не слышно, кроме сплошного белого снега и завывания ветра вокруг и перед глазами, дальше забирают силы изматывающее хождение по снежным сугробам и низкая температура воздуха. На Алтае она опускается и достигает порой пятидесяти градусов Цельсия. Вот поэтому и поется наверное в известной песне о таком случае, как застигнутый бураном в глухой степи, выбившись из сил, замерзал какой-то ямщик.
Хотя замерзают здесь, попадая в такие ситуации, не только неопытные, приезжие люди, но и местные испытанные и знающие старожилы, которые пренебрегли вдруг правилами элементарной безопасности, выработанной здешним населением за многие годы жизни, а именно: в бурю сиди дома и не высовывайся, а если и выходишь, то иди, держась за канаты… А если застала тебя непогода в дороге, то иди, держась направления ветра и ориентируясь на дорожные столбы. Они стоят обычно вдоль дороги, а дорога, конечно, должна к чему-то привести.
Ну вот, теперь наверно некоторые никогда не жившие в Сибири читатели поймут, что такое эти белые снежные степные бураны! Да, и люди там такие: стойкие, сильные и смелые, умеющие преодолевать любые природные преграды на своем пути. И конечно же, как сказал маршал Жуков, по силе, задору и жизнерадостности их можно вполне сравнить с белыми могучими буранами! Эта «ода» сибирякам и всем живущим там людям изложена мною не просто так, ради «красного словца» - это правда о народе, который веками жил, покорял и противостоял всем стихиям, освоил всю Сибирь и дошел до Тихого и Северного Ледовитого океанов…
В основном это были бывшие ушкуйники, то есть русские бывалые казаки, непоседливые и неугомонные, рискованные и отважные люди, экспедиции которых были посланы еще бывшими русскими царями, и которые дошли почти аж до самой Америки, и заняли ее дикий Север – Аляску. Поклон им за это и слава! И благодарность за эти богатые земли, за эти природные блага, которыми мы пользуемся теперь, не замечая, и которые они завоевали тогда в суровой и трудной борьбе.
Вот почему немецкие генералы потом не могли понять, почему же они были так быстро отброшены от Москвы и других мест России и драпали затем, как только могли оставляя свою хваленую немецкую технику на таких неудобных русских дорогах. Куда уж им было понять эту загадочную для них русскую душу, а тем более этот стойкий могучий сибирский характер. Конечно, пусть говорят и спорят об этом историки, приводят свои весомые аргументы, но я думаю, что перелом в битве под Москвой сделали все же такие факторы: морозная зима, мужество советских воинов и свежие сильные сибирские полки и дивизии, которые прибывали из-за Урала, как выразился Гудериан «с неимоверной скоростью и в неимоверных количествах» - здоровые и сильные, одетые в добротные овчинные полушубки…
Жуков их только направлял и давал указания, следил, чтобы они в отдельных случаях не слишком спешили вырываться вперед, и шли сплошной непреодолимой стеной, как белые сибирские бураны… И это правда!
… А землянку Жигуновых в два метра высотой занесло снегом во время бурана по самую крышу. Жигуновы сидели теперь возле печки, грелись, ждали и думали: когда же этой непроглядной буре придет конец? Как им потом, после бурана, выбраться наружу? Ведь двери и окна землянки закрыты – заблокированы наглухо снежными сугробами.
Для этих случаев в северном жилище, где дуют ветры и много снега, должен быть предусмотрен какой-то запасной «аварийный» выход наружу.
- Выход наружу наверно должен быть через крышу, - высказался по этому поводу Борис. – Я полезу сейчас на горище и посмотрю.
Он поднялся по лестнице наверх и под потолком землянки нашел запасной выход. Этим выходом оказалась заколоченное досками небольшое окно у конька крыши. Добравшись до этого выхода, Борис топором легко отодрал доски, фанеру и вату, закрывавшие окно, и выглянул наружу. А выглянув, оторопел:
- Мать моя родная! – крикнул он. – Ландшафт неземной!
Буран уже затих, земля была в снегу и все вокруг казалось одной сплошной белой пустыней: не видно было ни домов, ни столбов, ни дорог, ни деревьев. А на месте их маленькой землянки образовался один большой сплошной снежный сугроб, из которого торчала и дымилась серым дымом тонкая, как мундштук, черная железная труба от их чугунной, раскаленной дровами, печки-буржуйки.
- Ну, и картина! Здесь нам работы, Витек, на целый день! – крикнул он Виктору, слезая сверху.
- Давай, бери лопаты, а я возьму лестницу. Вылезем в окно и будем откапывать нашу входную наружную дверь.
И когда дверь открылась, все вздохнули с облегчением, закричали и развеселились. Засуетились даже животные: Индус залаял, а кабанчик Васька захрюкал и запищал как истый соловей, весело подпрыгнул, мотнул головой и шмыгнул назад к печке, испугавшись холода. Индус же выбежал и последовал за Борисом и Виктором, которые сразу же стали откапывать от снега своих соседей – бабу Саенчиху и деда Андрея.
Так уж здесь издавна повелось… Сибирь – земля суровая – спасай себя и помогай другим, коль можешь. И кто-то может быть другой потом поможет и тебе.
Дом Саенчихи тоже оказался полностью завален снегом по крышу, и когда Виктор с Борисом откопали их дверь, они очень обрадовались: встретили их растроганно с мокрыми глазами.
- Сыночки!... А мы уже думали, каюк нам – задохнемся, - причитала Саенчиха. – Никого ведь поблизости рядом с нами нет, а мы сами уже старые лазать по крышам. Слава Богу, что вы оказались здесь и пришли на помощь.
- Я вот вам, сынки, за это белой муки хоть немного дам, - сказала она, - хоть хлеба себе испечете или оладий. А если еще и сарай мне откопаете, так и молока, и творога, и яиц, - предложила она Виктору и Борису.
Те обрадовано переглянулись и конечно согласились, хоть и были уже уставшими. Еще бы, после мерзлой сладкой картошки и бурачного постного супа поесть такую вкуснятину: оладьи с молоком и творогом, да еще и яичницу – это ли не верх блаженства!
Наступил 1942 год, прошли два месяца суровой сибирской зимы и жизнь в далеком селе – в колхозе «Труд» у Жигуновых как-то понемногу стала налаживаться. За выполненные трудодни Александры и за хорошую работу Бориса в кузнечной мастерской, им выписали и выдали на складе мешок зерна. И Борис с отцом, распилив толстенный чурбан на две части, набили в эти деревянные круги осколки от старого разбитого «чугунка», соорудили два небольших жернова. Получилась хорошая самодельная мукомольная мельница, на которой можно было, не выходя из дома, молоть полученное ими в колхозе зерно и производить муку любой сортности, прикрывая и открывая сбоку щель выхода муки задвижкой. Это простое и нехитрое сооружение придумал сам Борис в своей мастерской. Зерно высыпалось сверху в центральное отверстие.
За эти прошедшие неполные полгода Борис стал в селе местной знаменитостью. Люди его зауважали, колхозники, встречаясь с ним, здоровались и величали его Борисом Ивановичем, а ему-то было всего семнадцать лет. Крестьяне обращались к нему по любому поводу, по любым мастерским делам, например, что-нибудь починить или сделать. К нему шли все: и стар, и млад, и даже сам председатель колхоза Устюков, и его заместитель – бригадир, и кладовщик – персона в колхозе привилегированная. Как и рисовать кистью на полотне, он мог так же мастерски работать молотком на наковальне. Делал подковы, ножи и колеса на сенокосилки, мастерил жернова, ставил печки, чинил замки. Любую деталь из железа и дерева он мог сделать быстро и качественно.
- Парень выдался хоть куда – на славу! – радовались отец и мать Жигуновых. – Ни силы, ни ума ему не занимать, настоящий мастер! Все у него под рукой спорится, кипит.
- Прямо какой-то Кулибин или Да Винчи, - говорил о Борисе Иван Яковлевич, делясь своим мнением с Александрой.
- Какой там Кулибин? – улыбалась Александра. – Деловитостью он пошел весь в тебя, в вашу породу Жигуновых. Ты-то в молодости разве не помнишь какой был? Играл на гитаре, сам грамоте учился, стихами увлекался и спортом. У купцов служил и был знаком с большими государственными людьми.
- Да, Шура, да, я это знаю, - задумчиво сказал Иван. – Еще с детства чувствовал, что во мне течет совсем не обычная, не простая кровь. Что род Жигуновых ведет свое начало не из простонародья, а, возможно, из дворянского рода. Ведь сколько этих дворян Жигуновых живет сейчас в России. Может, мои предки были когда-то отлучены от дворянства и высланы в Вятку, а может, и сами уехали, порвали всякие отношения со своим родом, отделились и стали крестьянами. Сами пахали, сеяли, убирали… Ведь даже по лицу и по наклонностям своих братьев я вижу – они выглядят благородно и интеллигентно. Так что, у Бориса, возможно, корни не простые, а дородные, поэтому-то он такой у нас умный, красивый и талантливый.
- И все картинки о героях собирает, - добавила Александра.
- Испокон веков еще по старым временам, - продолжил Иван, - удальцы-молодцы, не согласные с властью царя и бояр бежали со всей Руси в Вятку. А оттуда стругами спускались по Волге в ее низовья грабить «Золотую Орду», а затем бежали в казаки на Дон, после того, как царь Василий пошел походом на Вятку и разгромил и разграбил их, ушкуйников, разбойную столицу.
- Вот она какая, история-то наша была, а не то, что сейчас записано, - закончил рассуждать Иван, потом улыбнулся и добавил:
- Конечно, это лишь мои рассуждения. Может, я и не прав в чем-то, ошибаюсь, но я чувствую, что род наш все-таки не обычный.
Их разговор с Александрой прервал приход Бориса, которого уже веселым лаем встречал Индус, а так же настороженным хрюком и наставленными на дверь оттопыренными ушами кабанчик Вася.
- Ну вот, и Борис с работы вернулся, лишь только мы о нем заговорили, - сказал Иван Александре. – Глянь, как его Индус с Васькой встречают-то.
Но первым встречать с работы Бориса к дверям кинулся его младший брат Женька. Так уж между ними повелось, что его старший брат приходил домой с работы не с пустыми руками. Он обязательно что-то да приносил из игрушек для Женьки. Выпиливал их, выстругивал, собирал на работе и, придя домой вручал своему маленькому братику. И это было всегда сюрпризом для Женьки. Женька его за это любил и уважал, и встречал восторженным криком и радостью.
И сейчас, не успел Борис еще переступить через порог, как Женька уже подскочил к нему и начал его тормошить.
- А что ты мне сегодня принес? Покажи!
А Борис, подняв его радостно вверх руками, весело крикнул:
- А принес я тебе сегодня, братишка, такую вещицу, что, увидев – ахнешь!
- Где? Где? Ну, давай, показывай скорей, - верещал Женька нетерпеливо и требовательно. – Сначала ты мне покажи, а потом я уже ахну!
- Сейчас, сейчас. Ты не спеши так, Евгений, дай мне ее из кармана вытащить, - говорил Борис, извлекая из глубины своего тулупа маленькую игрушечную тележку с миниатюрными колесиками и выструганного из дерева коня.
- И это еще не все, - продолжал Борис, - эта тележка называется тачанка, а вот тебе и пулемет с пулеметчиком, - сказал он, вытащив наконец все игрушки из своих карманов.
Женька от удивления и радости так и застыл на месте, разглядывая в своих руках великолепные детские игрушки. Настолько они были хорошо и ладно сделаны, что Женька не мог оторвать от них глаз: лошадка была на миниатюрных колесиках, а тележка на больших колесах, и выглядели они как настоящие «взаправдашние». У лошади на колесиках даже две ноги во время бега сгибались, двигались, а пулемет в руках у сидящего за ним деревянного солдатика трещал так настойчиво, словно стрелял настоящими пулями.
- Ну что, брат? - спросил Борис, наклоняясь к Женьке. – Нравятся тебе эти игрушки?
- Еще как нравятся! – ответил Женька. – Они все такие… как настоящие… А почему… а почему?
- Ну вот, теперь еще и почему? – засмеялся Борис. – Какие там еще претензии у тебя ко мне?
- А почему, - наконец вымолвил Женька, - пулеметчик все время лежит и стреляет? Ведь так у него скоро все патроны закончатся…
Услышав это, все засмеялись…
- Ишь, брат, какой ты смышленый и догадливый, - отсмеявшись, весело ответил Борис. – Наверно, этот солдат еще слишком молодой и неопытный, короче говоря, - новобранец, и он не знает, что нужно беречь патроны и не стрелять впустую «по воробьям»… Хорошо, что ты это заметил. Мы его сейчас за это накажем – снимем с тачанки и посадим на гауптвахту, понял? А на его тележке будем возить что-нибудь полезное, например, муку для оладий, которую нам сейчас будут молоть на мельнице…
Так они, усевшись и положив доску на стулья, стали играть с Женькой и возить на стол сыплющуюся из под Жерновов мельницы белую муку, которую к этому времени из пшеницы уже около стакана намолол с Виктором их отец. А мать, тем временем, стала разводить закваску для оладий. Впереди их ждала вкусная еда и Женька, глотая слюни тоже старался не ударить в грязь лицом, и усиленно возил муку в кастрюлю к своей матери.
Это были счастливейшие часы общения семьи. Все они тогда, кроме Валентина, были вместе и никто не сидел в стороне.
И вот к ним в дверь постучали. Это оказалась Марфа, проведавшая их после нескольких дней отсутствия, связанных с бураном. Все ей, конечно же, были рады. Ведь Марфа уже была для них как настоящий надежный друг семьи. Она искренне привязалась к ним всем и особенно к Александре, которая была ей как родная мать. Кроме того, она была очень влюблена в Бориса – в Бориса ведь были влюблены все девушки колхоза, но стеснялась и не выказывала ему этого. А Борис в вопросе любви к девчатам сам по себе еще не определился. В свои шестнадцать лет он вообще еще этим не страдал и не грезил – главным для него была его работа, искусство, поделки разные и картинки, которые он постоянно рисовал чем только можно: карандашом, чернилами, краской… на фанере, картоне в альбоме.
- О, Марфа, здравствуй. Ты пришла как раз вовремя – на оладьи, - воскликнул он, увидев Марфу.
- Да ну, что вы, что я вас тут буду объедать! – засмеялась Марфа.
- Ничего, ничего, мы уже теперь не такие бедные, как раньше, садись за стол, покушай наших оладий, - пригласила ее Александра. – Конечно, они без сметаны и без мяса – Виктор нам еще зайчатины не наловил, но они все же на постном масле и тоже вкусные, так что, садись и ешь, не стесняйся, Марфа.
Для Марфы находиться среди Жигуновых было верхом блаженства. Она оживала и отогревалась душой и сердцем в лучах маленького, но удивительного до простоты счастья этой семьи – простого как поцелуй матери, когда тебя все любят, понимают и уважают как равного.
Узнав, что Виктор ходит утрами на промысел по посадкам и ставит силки на зайцев, Марфа сказала ему:
- А я, вот, когда шла к вам по тропинке возле посадки, то видела следы куропаток. Они на том месте у горохового поля наверное жир нагуливают. Там их и раньше я целый выводок видела. Ребята, если хотите, то приходите завтра ко мне с Борисом. У меня сюрприз для вас имеется – настоящее охотничье ружье… Еще отцовское, и патроны с дробью тоже. Я могу показать вам еще и место, где гуляют эти самые куропатки. Вот и поохотимся утром втроем на лыжах, и добудем мяса.
Борис воспринял это предложение Марфы на «ура!».
- Но только вот лыжи, - сказал он,- у нас их нет.
- А лыжи у меня есть – три пары. Я же дочь охотника. Так что, все в порядке,- ответила Марфа.
Вот так и договорились они все вместе (да еще Индус) идти на охоту. На следующий день было воскресенье, и Борис с Виктором поднялись, умылись снегом и подались на околицу села к Марфе. Она их уже ждала: приготовила лыжи, сняла и почистила ружье, вытащила патроны, зарядила их дробью с пыжами. Взяла сумку для дичи… Лишь только Виктор с Борисом подошли к ее дому и свистнули, как она уже показалась в дверях.
- Здравствуй, Марфа, - крикнул Борис. – Мы пришли, как договаривались… У тебя все готово?
- Привет, ребята! – помахала им Марфа. – Да, готова! Идите, надевайте лыжи… И возьмите, вот, ружье с патронами.
- Ты молодец, Марфа, держишь слово. Мне нравятся такие качества в тебе, как честность и четкость. Это качества хорошего человека… А ружье у тебя в отличном состоянии, - заметил Борис, осматривая его. – Сразу видно, что дочь охотника.
- Да, - ответила Марфа, - и не просто дочь охотника, а дочь таежного охотника и шаманки.
Подбоченясь и вскинув голову, она встала в повелительную позу и сказала:
- Вот видишь, какая я!
А потом, рассмеявшись, махнула рукой.
- А, ладно, если б люди замечали и другие мои качества… А так все видят, да не то!
- Не дрейфь, Марфа, скоро заметят,- сказал, улыбаясь, Борис. – Во всяком случае, нам с Виктором ты нравишься… как настоящий друг.
- Ну, и спасибо вам за это, - засмеявшись сказала Марфа. – Нате, вот, держите патроны с ремнем.
Окинув братьев придирчивым взглядом, она вдруг спросила:
- А стрелять-то вы из ружья хоть умеете?
- Виктор – не знаю, а я умею, - сказал Борис. – Из малопульки стрелял на соревнованиях. Так что, не бойся, знаю, где нажимать и как целиться…
- Ну, малопулька – это малопулька! А двустволка – это охотничье ружье – разница большая, - заметила Марфа.
- Давай, проверим твой опытный глаз, - сказала она. – Вон, видишь, жестяные банки на заборе висят и болтаются. Если в них попадешь, тогда ты хороший стрелок, а если нет, - тогда и за ружье браться нечего – ничего не добудешь!
- Давай, - согласился Борис. – Я стреляю первым!
- Стреляй, - кивнула Марфа.
Борис вскинул ружье, прицелился.
- Ты ж смотри, попади, а то и на охоту не пойдем – Марфа ружье заберет, - обратился к нему Виктор.
- Не дрейфь, братуха, у меня глаз – алмаз! С первого раза сделаю, - заверил Борис. – Только не каркай под руку!
- Ну, что там у вас… почему не стреляешь? – спросила его Марфа.
- Да тут братуха мне что-то под руку гутарит, боюсь, собьет с прицела, - пошутил Борис.
Он прицелился и выстрелил. Дробь, хоть и не сбила, но попала в банку.
- Ух ты, попал! Теперь я вижу, что ты можешь стрелять. От души поздравляю, - сказала Марфа. – Давай я тебе руку пожму.
Борис кинулся к ней и на радостях, пожимая руку, обнял и поцеловал ее. Марфа растерялась, и по всему было видно, как она покраснела и чуть не лишилась чувств от удовольствия. (Она действительно была влюблена в Бориса, но переживала это в себе).
Видя, что между Борисом и Марфой завязываются какие-то любовные отношения, Виктор недовольно крикнул:
- Ну что, охотники, пойдем на охоту или нет? А то, если после каждого выстрела вы целоваться будете, так и куропаток не увидите.
- Пойдем, пойдем, - заверил его Борис. – Давай, одевай, брат, лыжи и поехали!
А у Марфы перед глазами все еще кружилось и плыло. Она до сих пор чувствовала этот Борисов поцелуй… горячий… сильный и разящий, как выстрел!
«Ох, что это, мамоньки! Не надо бы так, - подумала она. – Надо бы все это сразу забыть, забыть и выкинуть из головы».
А братья уже приготовились к ходу: надели лыжи, сумки, ружье с патронташем, взяли палки в руки и стали ждать ее. Марфа тоже одела лыжи и стала на снег.
- Ну все, ребята, пошли! – приказала она.
Широкие и короткие лыжи хорошо скользили по снегу, не давая охотникам увязнуть в нем средь поля. Вскоре они подъехали к тому месту на краю посадки, где Марфа раньше видела куропаток, но их там не было и не было видно их следов. Березовая посадка в форме околка была длинная, но не широкая, и Виктор предложил Борису и Марфе:
- Давайте разделимся. Вы с Марфой идите по одной стороне посадки, а я по другой. Я буду стучать палкой по деревьям – гнать на вас дичь, а вы стреляйте. Свистну один раз – это значит – я здесь! Свистну два раза – тогда идите ко мне! – сказал он.
- Ладно, кивнул головой Борис, - давай попробуем так, только ты не лезь лишний раз на нашу сторону, а свисти, если что понадобится, чтоб под выстрел не попасть.
Так и порешили – разделились и пошли по краям посадки. Виктор шел на лыжах с правой стороны, а Борис с Марфой с левой. Виктор иногда останавливался, стучал по березам, в надежде выгнать из этой лесополосы хоть какую-нибудь живность. Но все его усилия были напрасны. Стояла вязкая усыпляющая тишина, лишь слышно было как от стука палкой сыплется снег с деревьев… Так, не спеша, посвистывая и перестукиваясь, они и прошли на лыжах почти через все поле.
И вдруг, в конце посадки, когда уже в очередной раз Виктор хотел подойти и стукнуть по березе, он увидел как прямо перед ним выскочило какое-то страшное серое существо. Он сразу даже и не сообразил, что это такое: волк или собака, но откуда здесь быть собаке? Это был действительно волк… Зверь выскочил и оскалился, глядя на Виктора злыми немигающими желтыми глазами. По всему было видно, что он готов был напасть и сейчас бросится на него. От страха у Виктора волосы встали дыбом. В руках у него была одна лишь палка… Свистеть и звать на помощь было уже некогда, да и бесполезно. Борис с Марфой отстали метров на двадцать и шли где-то сзади по другой стороне посадки. Да, им было бы и не прорваться быстро сквозь этот сплошной частокол из колючих кустов и застывших берез.
Защищаясь, Виктор выставил вперед палку и приготовился к атаке хищника. Волк, как хитрый убийца, поняв это и скалясь, стал быстро с бросками кружить вокруг Виктора, надеясь свалить его этим приемом. «Ну, все, - подумал Виктор, - сейчас если я запнусь или запутаюсь в лыжах и упаду – тогда мне конец!».
От бешеной пляски и мелькания волка перед глазами, голова у него пошла кругом, он стал терять равновесие – падать, и закричал. И тут возле него что-то случилось, что-то произошло. Послышался крик, он даже не понял, кто это кричал: он или кто-то другой. Наверно, и он, и другой. Он увидел, как из посадки выскочили двое лохматых людей и кинулись к нему на помощь. Один человек был с обнаженной и сверкающей косой без черенка, а другой с увесистой короткой дубинкой. Они находились недалеко и с криком появились внезапно. Волк испугался и отступил, попятился, а потом, оглядываясь, бросился бежать…
А Виктора окружили незнакомые обросшие люди. Они подбежали и стали тормошить и расспрашивать его, сидящего на земле.
- Малец, как ты там, живой? Зверюка-то тебя не подрал?
Виктор только мотал головой и мычал. От пережитого страха его всего колотило и судорогой сводило челюсти.
- Что ты здесь один, без товарищей шляешься? – выговаривали ему бородатые люди.
Немного оправившись, Виктор теперь уже стал опасаться и их. По виду они были похожи на каких-то разбойников – людей с большой дороги. Да, и их вопросы понемногу стали подтверждать его опасения. Наконец, он разжал челюсти и вымолвил:
- Да, я здесь не один, на той стороне идут мои братья – охотники.
И тут вдруг невдалеке грохнул выстрел! Потом другой… Разбойники всполошились. Один сказал другому:
- Надо сваливать отсюда, а то еще подстрелят.
И, обращаясь к Виктору, спросил его:
- Эй, малец, а пожрать-то у тебя что-нибудь есть? Вторые сутки идем не емши! Из Сиблага мы, с лесоповала… Только цыц о нас, понял? Жизнь за жизнь!
Виктор кивнул головой и отдал им весь свой завтрак, который Марфа приготовила и сунула ему в карман. Люди схватили его завтрак и стали тут же его есть. Потом один спросил его:
- А до станции-то какой-нибудь еще далеко?
- Далеко! Километров двадцать будет, если по железной дороге, - ответил Виктор.
- А как она называется? – спросили беглые.
- Топчиха. Это районный центр. Там и поезда останавливаются, и милиция имеется.
- А как тебя звать-то, «крестник»? – спросил старший из беглых.
- Виктор.
- А фамилия?
- Жигунов…
- Хорошо, малец, иди и живи долго и счастливо! – усмехнулся спрашивавший.
- А если спросят о нас, кто, мол, тебя от волка спас? Скажи – странники, какие-то сибирские монахи, что ли, понял? Мы теперь твою фамилию знаем, и где ты живешь-находишься! Если сдашь нас милиции – под землей достанем! Ну, пока, крестник, прощай.
Виктор стоял и только кивал головой и кривился – ему страшно было даже пошевелиться. Эти угрюмые решительные люди могли ведь тут же легко его прикончить, полоснуть острой косой по горлу и уйти. Но они оставили его в живых, во второй раз даровав ему жизнь. Почему? А кто их знает почему! Может быть, боясь заявлений родственников в милицию, а может быть погони за ними вооруженных людей – охотников…
Услышав выстрелы, беглые люди, бросив Виктора, поспешно ушли, как растаяли, в сторону железной дороги.
А Виктор все еще стоял и думал, и не мог прийти в себя: не сон ли это ему приснился, и с ним ли все это происходит? Наконец, очнувшись, он начал свистеть, заложив пальцы в рот, подзывая к себе Бориса и Марфу. Борис тут же ответил…
И через несколько минут, продравшись через густую посадку, они с Марфой появились возле Виктора веселые и довольные, с несколькими куропатками в руках.
- Вот, смотри, какая добыча нам попалась – на всех хватит! – кричал, подъезжая к нему с распростертыми руками Борис.
А Виктору было не до его добычи! Когда же он рассказал Борису и Марфе о том, что с ним здесь случилось, они сначала опешили, а потом, поворачиваясь, стали невольно оглядываться по сторонам. На них повеяло опасностью, и Марфа, забеспокоясь, сказала шепотом:
- Ребята, давайте скорее отсюда сматываться, а вдруг они вернутся? Может, они сейчас засели где-нибудь в посадке, спрятались и наблюдают за нами, чтоб потом напасть, отнять у нас оружие и убить.
Действительно, ружье и еда были бы хорошим подспорьем беглецам, чтобы выжить и преодолеть эти бескрайние и безлюдные пространства заснеженных сибирских полей. И братья Жигуновы с Марфой, поделив куропаток, поспешно покинули место встречи со сбежавшими из лагеря людьми. А спешить нужно было… Эти замерзшие, голодные и отчаянные люди могли забрести и на окраину деревни: в землянку Жигуновых или в дом Саенчихи, и расправиться там со всеми живущими в них людьми.
Уже вечерело, когда Жигуновы с Марфой вернулись в деревню. В первую очередь они рассказали все Ивану и Александре, потом побежали к Саенчихе с мужем, предупредили и их. А затем Марфа вдруг сказала Александре:
- Теть Шура, я боюсь идти домой и ночевать там одна… Мне страшно там быть одной…
- Так оставайся и переночуй у нас – на нарах места всем хватит, – сказала Александра.
- Да, мне неудобно перед Борисом и Иваном Яковлевичем, - заупрямилась Марфа.
- Ничего, ничего, я им все объясню, кстати, и почитаешь мне письмо от Валентина, которое пришло сегодня. На вот, прочти вслух, - попросила Александра.
- Ой, как хорошо, - обрадовалась Марфа, - давайте!
Развернула письмо и стала читать:
«Здравствуйте, мои дорогие папа, мама и братья: Борис, Виктор и Евгений! Возможно, когда вы получите это письмо и будете читать его, меня уже здесь, в Барнауле, не будет. Наша учеба закончена, на днях наш выпуск отправляют на фронт, мы все едем в действующую армию. Не беспокойтесь, я жив и здоров, чего и вам желаю. И у меня все хорошо…
Недавно присвоили нам звания младших лейтенантов и выдали офицерские мундиры. И как-то даже уже не верится, не узнаем друг друга: мы вдруг сразу стали какими-то другими. Ходим, подшучиваем друг над другом и смотримся украдкой в зеркало. Мы все выросли и посуровели: теперь мы уже не мальчишки какие-то, а товарищи офицеры!
Кончаю писать, спасибо вам за все заботы, за жизнь, за любовь. Будьте все здоровы и счастливы. Передайте привет Марфе – она хороший друг. До свидания. Ваш Валентин.
Февраль месяц, 1942 год».
И точно в это самое время, когда читалось это письмо в землянке, Валентин уже ехал на фронт по железной дороге в вагоне с выпускниками училища, своими товарищами и уже офицерами мимо своего поселка «Труд». Он видел из вагона, как на краю деревни, там, где должна была находиться их маленькая землянка, мерцает далекий желтый огонек – светится одно окошко их маленького убогого жилища.
У Валентина екнуло сердце, заныло в груди и глаза затуманили слезы, и он, глядя в эту заснеженную даль на желтый огонек, что мерцал как фонарь маяка в океане, представил себе, как вся их большая семья сидит сейчас, сгрудившись у печки, и читает его письмо…
И он, украдкой смахнув слезы, помахал им рукой… и прошептал:
- Прощай, землянка! Прощай, «Труд» и до свидания, мои родные!
Под дороге на фронт: в резерве Верховного Главнокомандования
Вот и закончилась «легкая служба» для Валентина – учеба в военном училище. Бывшие юные школьники и курсанты, они стали уже офицерами. Повзрослевшие, но еще беспечные мальчишки, они не знали, что это такое – быть настоящим офицером, отвечать за жизни десятков людей, своих подчиненных, командовать ими, вести их за собой в атаку, выполняя приказы и замыслы своего и высшего командования. Это была большая ответственность и большие трудности. И, не смотря ни на что, им, младшим офицерам, нужно было все время учиться и выполнять, выполнять, выполнять!
Мерно, на стыках путей, постукивали колеса железнодорожных вагонов, все еще было хорошо и ладно в их жизни, в их судьбе, но приближение фронта уже чувствовалось все больше и больше: в каждом стуке колес, в каждой остановке поезда. Поезд шел не так шумно и не так быстро, как раньше, а часто останавливался и как-то нехотя, тихо, как бы подкрадываясь.
Но все равно в вагоне, в котором ехал Валентин, было шумно и весело. Теперь им не нужно было бояться начальства, например, отдавать честь, следить за формой – чиститься. Начальники остались далеко позади, в училище, а старшина «Вошин», то есть Войшин, находился с ними, в их вагоне, ехал на передовую, но уже в роли подчиненного. И теперь уже они в ранге офицеров могли «издеваться» над ним, как он раньше над ними, делая ему замечания, заставляя выносить окурки и подметать в вагоне. То есть, отыгрывались на нем самом за прошлые его «грехи», приказы и придирки. Теперь он был для них никто – коптерщик, старшина, а они начальство – офицеры!
И только один Джанурбаев не унижал его и не измывался над ним. Он честно продолжал защищать его, как прежнего старшину, часто разгорячаясь и скатываясь на прежнюю лексику.
- Нет, вы не прави, старшина Воши… в хозяйстве была ошень хороши, ошень!
Вместе с Валентином в вагоне ехали и его друзья: Конюшенко, Пряжников и, конечно, Крюков. Они не знали, куда их везут – в какую часть и на какой фронт, и в чье распоряжение они будут отданы. Они просто ехали, смеялись и веселились и отдыхали от самого Барнаула до Южного Урала, а там им сказали, что они едут на родную Волгу, в Горьковецкие лагеря, где формировалась их часть, а затем на Западный фронт. Там и получат они свое назначение и боевое крещение…
По дороге на фронт, когда они проезжали по Западной Сибири, Валентину запомнился один случай, о котором он потом написал в письме своим родным. Поезд, везший их на фронт, остановился на несколько минут в городе Тюмени. Валентин с бывшими одноклассниками, Пряжниковым, Конюшенко и Крюковым, вышли из вагона на перрон, чтобы немножко подышать свежим воздухом и размяться. В небольшом привокзальном кафе-ресторане из репродуктора лилась негромкая музыка и кто-то пел довольно приятным голосом. Когда Валентин услышал мелодию песни, он остановился, как вкопанный. И слова, и музыка этой песни поразили его прямо в сердце. Эта музыка в грустном миноре, вздыхающие басы баяна и голос поющего – тихий и задумчивый, проникали в сознание, будили воспоминания и бередили душу.
Вьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
«Это ведь как у нас в «Труде», в нашей землянке, - подумал Валентин. – Такая же печурка, такой же огонь в ней, и мы всей семьей сидим, сгрудившись возле нее».
А голос певца продолжал увлекать его все дальше и дальше…
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтоб услышала ты
Как тоскует мой голос живой…
- Ты че остановился? - толкнул его плечом Конюшенко. – Вспомнил что-то?
- Ребята, послушайте, - сказал Валентин, - это же песня про нас теперешних…
Ты теперь далеко, далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти не легко,
А до смерти четыре шага.
- Да, действительно, эта песня о наших бойцах и о наших любимых, - вздохнул Колька Пряжников.
И песня закончилась, как бы подтверждая это…
Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви…
- Мне в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви, - повторил Валентин чуть слышно. – Как верно все сказано.
Мимо них проходила группа девчат в спецовках и ватных фуфайках-телогрейках. Они, видно, занимались здесь погрузкой какой-то деревянной тары: ящиков или контейнеров.
Одна из девушек, увидев молодых офицеров, крикнула им:
- Здравствуйте, ребята! Вы на фронт? Возьмите и нас с собой.
И все они вместе вдруг весело засмеялись.
- А что? Вливайтесь могучим потоком в наши ряды, красавицы, коль не шутите! – ответил им в том же духе Конюшенко.
- Нет уж, спасибо, товарищи лейтенанты. Мы у вас еще на довольствии не состоим! – засмеялись девушки. А одна остановилась возле Валентина и спросила:
- А вы откуда, ребята?
- С Алтая, - сказал Валентин.
- А литовцев, случайно, среди вас нет? Я ищу своих земляков с Прибалтики, - пояснила она.
- Жигунов, так твой же отец когда-то служил в Прибалтике, - сказал, шутя, Конюшенко.
- А вы Жигунов? - вдруг встрепенулась, обрадовано девушка. – А отца вашего случайно зовут не Иваном Яковлевичем?
- Так точно! – ответил Валентин удивленно.
- А у него ведь был еще и брат Ванюрка, так ведь?
- Да, - уставился на нее как на прорицательницу Валентин.
- Не удивляйтесь, - улыбнулась девушка, - я знакома с вашим родным дядей Ванюркой. Он был в Литве, а сейчас живет здесь, в Тюмени, работает председателем райисполкома. До войны он долго искал вас, вернее, вашего отца, но так и не нашел. А теперь, вот, может ваши семьи и встретятся. Хотя, где уж там?
- По вагонам, - послышалась команда для отъезжающих.
Лязгнули вагонные буфера-упоры и поезд, давая предупредительный гудок, медленно тронулся в путь, не давая возможности Марите и Валентину продолжить разговор.
- Спасибо вам, девушка! Как вас зовут? – крикнул Валентин уже с подножки вагона, опомнившись и поспешно с нею прощаясь.
- Меня зовут Марите! – ответила она ему вдогонку, а вас как зовут? Как найти вашего отца?
- Алтайский край, станция Топчиха, колхоз «Труд»… А зовут меня Валентином, - крикнул он ей уже издали, махая рукой.
- До свидания, Марите!
- До свидания, - хотела крикнуть Марите, но вымолвила лишь чуть слышно. – Нет, прощайте, Валентин. Время и война – это большие разлучники. Они безжалостны и разлучают нас порою навсегда.
Об этом случае Валентин и написал в письме своим родителям много дней спустя, когда они очутились в лагерях под Горьким. А пока они лишь только подъезжали к границе Сибири – Уралу.
На следующий день их эшелон, почти не останавливаясь, пересек Средний Урал, в районе города Свердловска (Екатеринбурга) и направился через Киров (Вятку) к военным лагерям под Горьким. Стояла нудная переходная погода. Уже кончалась зима, а снег продолжал лежать – не таял.
В лагерях они пробыли несколько недель, формируя свои подразделения: получая новую технику и укомплектовывая людьми свой личный состав. От лагерей и до фронта было уже недалеко, где-то километров 300-350, если ехать на Запад. Там, за Москвой, под Калининым (Тверью) около Вязьмы и Ржева шли жестокие бои. И там происходила такая молотилка, что не приведи Господи это кому-нибудь испытать.
Военные знали об этом… Опомнившиеся немцы, после своего катастрофического поражения под Москвой в декабре-январе прошлого года, хорошо укрепили свои позиции и теперь не желали уступать наступающим, но все еще недостаточно сильным и укомплектованным советским войскам генерала Жукова ни пяди занятой земли. Они срочно стянули под Ржев и Вязьму свои свежие части, переброшенные из Франции и других государств Западной Европы и, хорошо укрепившись на этих рубежах, надеялись затем взять реванш у русских.
Александр Твардовский в своих стихах потом очень точно описал ту обстановку под Ржевом и те бои.
Я убит подо Ржевом
В безымянном болоте,
В пятой роте на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки,
Точно в пропасть с обрыва
И ни дна, ни покрышки.
И во всем этом мире
До конца его дней –
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей…
Но именно туда, хотя, может быть чуть-чуть севернее, а в общем-то совсем рядом, на несколько километров правее, на стык Калининского и Западного фронтов и бросили сибиряков, бывших курсантов артиллерийского училища. А там было совсем не лучше – везде леса и болота… земля промерзшая на метр.
Пока стояли здесь февральские морозы и лежал глубокий снег, было еще ничего. В землянках и ватном обмундировании, греясь возле небольшой железной печурки, Валентин часто вспоминал их алтайскую теплую колхозную землянку и ту песню, которую он услышал на станции в Тюмени. «Вьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола как слеза…». Но это были лишь его личные, внутренние переживания, выражения чувств и сожаления об утерянном прошлом, а вокруг была уже жестокая действительность: действительность холода, действительность голода и висящая над всеми, как обычная реальность, действительность смерти. В двух шагах от него и рядом с ним умирали от полученных ран его друзья – солдаты. Да, он и сам не знал, в какой день, в какой час и на каком повороте или шаге его настигнет или уложит какая-нибудь шальная пуля или осколок разорвавшегося снаряда…
В солдатской среде на передовой без всякого суеверия бытовала примета, да и бывалые воины иногда об этом говорили, что если какой-нибудь солдат перед боем начинал часто думать и вспоминать о своих близких и родных ему людях, доставал их фотографии, перечитывал их письма, этот боец всегда погибал в предстоящем бою. Он как бы шестым чувством улавливал приближение своей неотвратимой смерти и прощался таким образом со своими близкими…
Все это как-то угнетало и дезорганизовывало человека. Поэтому-то, на войне каждый боец старался не думать об этом, следовал уставу: углублял траншею, зарывался в землю, выполнял приказы командира, не обращая внимания на свистящие пули и летящие над головой снаряды.
Калининский фронт – это местность лесная и в основном болотистая, здесь почва вязкая, насыщенная влагой. Зимой же она глубоко промерзала, а на дне траншей и окопом блестел лед. Пока стояли морозы, все это не причиняло солдатам особого вреда, но когда весной солнце стало припекать и прогревать землю – лед стал таять, в окопах образовались сплошные лужи с водой по щиколотку и выше. К тому же, открылись такие жуткие и неприятные вещи, как разложение размороженных тел убитых и не захороненных с прошлой зимы солдат, ведь зимой в морозы их нельзя было собрать после боя и зарыть в промерзший до метра грунт. Так и лежали они, брошенные и не похороненные подо льдом и снегом до новой весны. И солдатам приходилось и есть, и ползать, и сидеть возле них, и никто уже не обращал на это никакого внимания, каждый знал, что смерть ходит рядом. До нее было всего «четыре шага», только встань над траншеей, зашевелись и тебе – конец!
После укомплектования и распределения в лагерях под Горьким, Валентин попал во взвод управления и артиллерийской разведки. Его непосредственный начальник, комбат Олег Аркадьевич Астахов, был сам коренным сибиряком с Алтая и хорошим душевным человеком. Жигунов как-то сразу понравился капитану и он сказал ему:
- Ну что, земляк, пойдешь ко мне во взвод управленцем?
И Валентин, не раздумывая, тут же согласился. Так и завязалась у них фронтовая дружба. И капитан Астахов стал для Валентина как бы настоящим старшим братом.
Джанурбаев же со старшиной Войшиным стали управлять подразделением хозяйственной службы, там не требовалось четкой лексики русского языка. А Пряжникова и Конюшенко назначили командирами батарей. Крюков же возглавил взвод снабжения боепитанием. И Пряжников, и Конюшенко, встречая в лагере Джанурбаева, часто, шутя, спрашивали его:
- Ну как, дружище Джанурбаев, старшина Войшин в хозяйстве очень хороший?
И туркмен серьезно, не замечая подвоха с их стороны и юмора, им отвечал:
- О да, друзя, Воши хозяйстве ошен дисциплинированы, ошен хороши!
Он так и не научился полностью выговаривать букву «й» и мягкую «н» в конце слова, и поэтому всегда вызывал веселую улыбку и смех у друзей.
А комбат, услышав как-то однажды их разговоры, поинтересовался у них:
- Друзья мои, а ну-ка выкладывайте, о каких это там еще вошах вы тут говорили с нашим Джанурбаевым?
И те, не сдерживая смеха, рассказали ему о бывшем неимоверно строгом старшине училища Войшине и о Бокове, начальнике училища, который, не поняв экзотической лексики туркмена и стыдясь огласки, наградил несчастного старшину Войшина «огромными и полезными в хозяйстве вошами». И комбат Астахов, услышав этот рассказ тоже с удовольствием посмеялся над несуразным и смешным казусом.
Но это было в тылу во время формирования. На передовой же им редко выдавался такой случай встретиться и перекинуться словечками. Немец жал и палил из пушек неимоверно! А все это продолжалось с зимнего наступления.
16 января, после прорыва немецкого фронта под Москвой, войска правого фланга Западного фронта Красной Армии, при содействии партизанских отрядов, заняли Лотошино, Шаховскую и перерезали железную дорогу Москва-Ржев. Вот здесь и задумал нарастить силы для развития успеха командующий Западным фронтом генерал Жуков. Но случилось иначе (вот она, заскорузлая некомпетентность и заносчивость Верховного Главнокомандующего, товарища Сталина). 19 января он приказал Жукову вывести из боя 1-ю ударную армию в резерв Ставки.
Жуков вместе с начальником штаба В.Д. Соколовским, кинулись в Генеральный штаб с просьбой оставить 1-ю ударную армию в составе их фронта. Ведь момент удачный и нельзя терять инициативу – надо наращивать наступление на этом участке. Но из Генштаба последовал равнодушный ответ:
- Это приказ Верховного и мы ничем не можем вам помочь.
Жуков тут же звонит лично Сталину и объясняет ему, что вывод этой армии приведет к ослаблению ударной группировки на его участке. В ответ – грубый голос и безоговорочный приказ:
- Выводите без всяких разговоров, товарищ Жуков. У вас войск много, посчитайте, сколько у вас армий…
Жуков пытался возразить:
- Товарищ Главнокомандующий, ведь фронт у нас очень широк, на всех направлениях идут ожесточенные бои, исключающие возможность перегруппировок. Прошу до завершения начатого наступления оставить 1-ю ударную армию в составе правого крыла Западного фронта. Иначе, мы ослабим на этом участке нажим на врага и он укрепит свои позиции.
В ответ взбешенный и упрямый Главнокомандующий просто бросил трубку, прекратив всякие переговоры и возражения. Жуков снова позвонил в Генеральный штаб к Шапошникову – в ответ лишь тяжелый вздох:
- Голубчик, Георгий Константинович, я ничего не могу сделать, это личное решение Верховного Главнокомандующего. Ну что тут поделаешь?
Так и заглохло это удачное наступление по вине самовольного и упрямого грузина. А сколько неоправданных жертв потом принесло это некомпетентное решение.
Пришлось на широком фронте растягивать войска 20-й армии. И, ослабленные этим действием, части правого крыла, подойдя к Гжатску, были остановлены немцами и продвинуться дальше уже не могли.
Развивая наступление из района Наро-Фоминска в направлении Вязьмы 33-я армия быстро вышла в район Шанского Завода и Доманова, где в обороне противника образовалась широкая и не закрытая войсками брешь. Возникла соблазнительная мысль: если здесь у немцев нет сплошного фронта, то у них нет здесь и достаточно сил, чтобы надежно оборонять Вязьму. И было решено: пока противник не подтянул сюда резервы, сходу захватить город, с падением которого вся вяземская группировка противника окажется в исключительно тяжелом положении.
Во главе ударной группировки армии был поставлен генерал-лейтенант М.Г. Ефремов. Его войска стали стремительно продвигаться к Вязьме. Но когда главные силы этой группировки вышли на подступы к Вязьме, немцы ударили под основание прорыва, отсекли группу от остальных войск и восстановили свою оборону на реке Угре.
Введенный в сражение в помощь Ефремову кавалерийский корпус П.А. Белова, выйдя в район Вязьмы и соединившись там с его войсками, сам оказался в окружении. Помочь им сил уже не было. И, поскольку в этом лесном районе к юго-западу от Вязьмы базировались многочисленные отряды партизан, было решено оставить эту группировку войск в тылу противника, и это было правильное решение. Находясь в окружении в тылу врага, бойцы Ефремова и Белова вместе с партизанами и сброшенными сюда воздушно-десантными частями Красной Армии в течение двух месяцев наносили врагу чувствительные удары, истребляя его живую силу и технику.
Действовавшая там 8-я воздушно-десантная бригада и отряды партизан, 10 февраля заняли район Моршаново-Дягилево, при этом, напав и разгромив штаб 5-й немецкой танковой дивизии, они захватили многочисленные трофеи. В это время с войсками, действовавшими в тылу у немцев, была налажена устойчивая связь и снабжение боеприпасами по воздуху.
Но в начале апреля обстановка в районе Вязьмы серьезно осложнилась. Немцы, стянув сюда крупные силы, начали теснить эту группировку, стремясь к весне ликвидировать такую опасную для себя «занозу». Кроме того, наступившая в конце апреля оттепель не давала возможность войскам этой группировки держать связь с партизанскими районами и получать оттуда продовольствие и фураж, поэтому было решено вывести эти войска на соединение с главными силами, через партизанские районы, где были большие леса в районе города Киров.
10-я армия здесь подготовила прорыв и корпус Белова, и воздушно-десантные части, точно выполнив приказ и совершив большой дугообразный путь, вышли 18 июня 1942 года на участок 10-й армии.
Но опять случилось непредвиденное… Генерал Ефремов, считая, что путь до Кирова слишком далек для его утомленной группы, обратился по радио непосредственно в Генштаб, минуя штаб Западного фронта, с просьбой разрешить ему прорваться по кратчайшему пути через реку Угру. Вскоре Жукову по телефону на фронт позвонил Сталин.
- Ефремов хочет идти не обходным путем, а напрямик, форсируя реку. Вы согласны с его предложением? – спросил он.
Жуков ответил:
- Нет, товарищ Сталин, я категорически не согласен с его предложением – там слишком большая концентрация войск противника, и прорвать кольцо в этом месте он не сможет.
И опять Сталин, проигнорировав совет опытного генерала, сказал:
- Ну, ничего, товарищ Жуков, Ефремов опытный командарм и с ним можно согласиться. А вы, со своей стороны, силами фронта подготовьте встречный удар.
Встречный удар был подготовлен и осуществлен силами 43-й армии, но действий со стороны войск Ефремова так и не последовало. Отряд Ефремова во время его движения к реке Угре был обнаружен, окружен и уничтожен немцами. Те, кто остался в живых, рассказывали, что храбрый и инициативный командарм, дравшийся как настоящий герой, был тяжело ранен и, не желая попасть в руки врага, застрелился… Погибла большая часть его славных воинов.
В который раз Сталин не послушался Жукова и, принимая решения вопреки его совету, терял войска и выгодные моменты для удара по врагу. Что это? Упрямство, невежество? Нет, скорее всего, это желание показать, что и здесь, «товарищ Жуков, я вижу, разбираюсь и умею командовать лучше всех вас – генералов»!
Под Киевом это стоило советским войскам прорыва фронта и судьбы 660 тысяч пленных. Под Москвой же во время наступления, отвод в резерв 1-й ударной армии привел к остановке наступления и многочисленным потерям, а затем к разгрому дивизии Ефремова и гибели самого командарма. Вместе с ним в этом бою погиб и командующий артиллерией армии, генерал-майор П.Н. Афросимов и много-много других славных командиров и политработников, которые геройски сражались в декабре и январе 1941 года за Москву и не пропустили врага к ее стенам.
В начале марта Ставка в лице Сталина наконец-то опомнилась и решила дать подкрепление фронтам, действовавшим в Западном направлении, но было уже поздно. Противник, обеспокоенный здесь неблагоприятным развитием событий, значительно усилил свою вяземскую группировку и, опираясь на заранее укрепленные позиции, начал активно действовать против войск Жукова и Конева.
Нашим войскам, переутомленным и ослабленным, становилось все труднее и труднее преодолевать сопротивление врага. Неоднократные доклады и предложения Жукова о необходимости остановиться и закрепиться на достигнутых рубежах, отклонялись Ставкой. Наоборот, Верховный, опять же, не желая прислушиваться, потребовал еще более энергичного выполнения поставленной ранее задачи. Как говорится, его упрямство и полководческое невежество дошли до предела.
В конце марта – начале апреля, фронты Западного направления пытались выполнить эту невыполнимую директиву Верховного, и разгромить ржевско-вяземскую группировку, но их усилия оказались тщетными и безрезультатными… И Ставка, наконец-то, была вынуждена принять предложение Жукова о переходе к обороне на линии Великие Луки – Демидов – Ржев – Гжатск – Киров – Холмищи – Река Ока.
В период зимнего наступления войска Западного фронта продвинулись здесь всего лишь на 70-100 километров. Эти огромные ненужные потери наших войск под Вязьмой и Ржевом будут потом приписаны генералу Жукову, как жестокому и безжалостному командующему, гнавшему, как бы ради личной славы и скорой победы, в бой своих солдат. Но это не отвечает действительному положению вещей! Наверно, у читающих уже не осталось никакого сомнения в том, кто был главным виновником этих потерь.
И еще потом несколько раз Сталин, не послушавшись советов Жукова, во время предпринятого в мае 1942 года сомнительного и неподготовленного наступления войск маршала Тимошенко на Юго-Западном фронте под Харьковом, получил окружение и разгром войск этих фронтов, и поход немцев на Сталинград и Кавказ.
Но после Сталинграда, где Жуков и Василевский придумали беспримерную по значимости операцию по охвату и уничтожению войск 300-тысячной самой сильной немецкой группировки 6-й армии Паулюса, он начнет считаться, наконец-то, с полководческим талантом Жукова и сделает его своим главным советником и заместителем Верховного. И правильно сделает. В боях за Сталинград немцы с июля по ноябрь потеряют более700 тысяч солдат, более тысячи танков, будут разбиты и уже не смогут вести такие крупные операции до самого конца войны.
А у соседей на Калининском фронте, куда попали в это время Валентин Жигунов и курсанты барнаульского артиллерийского училища творилось то же самое, что и на Западном фронте. Прибыв туда в марте и продержавшись на этом участке фронта до апреля, они оказались в окопах, где вода, скапливаясь, доходила порой до колена. Потом все вокруг так раскисло, что ни о каком крупном наступлении здесь не было даже и речи. Шли бои местного значения. Но от этого сражавшимся там солдатам было никак не легче. Отсидев под пулями весь день в сырых и холодных окопах, они потом, сменяя друг друга, шли в землянки сушиться и греться у железной походной печурки, раскаленной до красна. А утром начинался опять этот неистовый артиллерийский налет немцев и тягучая и безуспешная окопная война с бесцельными атаками, и дерзкими вылазками за «языком»…
«Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте. В пятой роте на левом, при жестоком налете…». Эти строки написаны как раз о них, бойцах Западного и Калининского фронта, стоявших там, в болотах, по колено в воде и дравшихся с врагом насмерть. И в короткие минуты отдыха Валентин вспоминал довоенную, несуразную, но милую кочевую жизнь, которая канула для них всех теперь уже, как он понимал, навсегда… А в письмах домой он писал:
«У меня здесь пока все хорошо, все по-старому. Я жив и здоров. Сидим уже целый месяц в окопах, не высовываемся. Немцы часто стреляют и бомбят, но мы уже к этому привыкли. После распределения я попал на хорошую должность – нахожусь при штабе. Скучаю по вам всем, по нашим полям и белым березам… Но здесь со мною служат еще трое ребят из Топчихи – мои бывшие одноклассники – Конюшенко, Пряжников и Крюков. Так что я вдалеке от вас совсем не одинок. Здесь, со мной как бы частичка нашего Алтайского края. И еще хочу вам сказать, особенно Борису, что теперь я уже знаю, что такое война. Испытал на себе! Она страшная и совсем не такая, как на картинках и в кино. Вот и все, что хотел сегодня я вам сегодня сказать и написать...».
Но он не написал им, что сидит вовсе не в тепленьком и чистом штабе со светлыми окнами в кабинетах, а на передовой, в окопах, в холодной и темной глинистой землянке, накрытой тройным накатом бревен, в которой стены и пол все время вздрагивают во время артобстрела, словно тело живого существа, а с потолка на их головы сыплется земля. Что в штабе, кроме него, комбата, телефонистов и ординарца, находятся лишь несколько человек. Все остальные – офицеры сидят в грязи в траншеях и у орудий вместе с солдатами.
А он, кроме артиллерийской разведки и корректировки стрельбы по важным огневым точкам противника, исполняет еще и роль офицера по связи. И не далее как сегодня, выполняя приказ своего командира, он доставил сведения по координации в ведении артиллерийского огня, при совместных действиях Западного и Калининского фронтов, стык которых находился в каких-нибудь пятидесяти метрах от расположения их части и что, выполняя этот приказ, он чуть не погиб. Все было обычно – как на войне. В штаб батальона пришел приказ о совместном наступлении, нужно было доставить секретный пакет на соседний участок в штаб смежной части Западного фронта. Документы были запечатаны в пакет и доставить пакет мог лично только лишь офицер штаба, передавая его из рук в руки такому же товарищу, как и он.
Астахов вызвал в штаб Валентина и сказал:
- Ну вот, земляк, из дивизии пришел пакет особой важности. Этот пакет нужно доставить в штаб нашего соседа – смежной части Западного фронта. Задание не из легких и очень ответственное. Если бы я мог, то сам бы пошел вместо тебя. Там нужно пересечь по снегу небольшую ровную лощину, длиною в пятьдесят метров, хорошо простреливаемую противником, но продвигаться по ней можно только ползком – там нет ни единого кустика…
- Есть, товарищ командир, - отрапортовал Валентин, - разрешите выполнять?
- Что есть? Есть… тоже мне, мальчишка, - вдруг нервно выпалил комбат Астахов. – Ты хоть представляешь, что это такое? Ты будешь виден как на ладони и в тебя будут целиться, охотиться, как на зверя все эти разные там «гансы и швансы». Просто жалко вас, молодых, не обстрелянных отправлять…
- Ну что ж, товарищ комбат, я не представляю этого и не хочу даже об этом и думать, - сказал Валентин, - раз нужно идти – значит, нужно. Разрешить выполнять ваш приказ, товарищ капитан?
Эх! – только и сказал капитан. – Иди, выполняй. Только учти, местность простреливается из пулемета противника, так что, будь осторожен, перехитри их как-нибудь. Ты же сибиряк! Будь хитрым, как лис! Вчера там двое связных погибли, так и не добравшись до соседей.
- Я поползу, - сказал Валентин.
Он взял пакет, засунул его за пазуху и, козырнув, вышел из блиндажа. Его сопровождали еще двое разведчиков. Комбат послал их ползти вместе с Валентином – отвлекать огонь на себя.
- Отставить, ребята, не надо! – сказал Валентин. – Я пойду сам. Зачем лишние жертвы. Если меня убьют… тогда вы пойдете… поодиночке.
- Товарищ лейтенант, возьмите хоть белый маскхалат, - предложил один из разведчиков.
- Вот это правильно. От маскхалата я не откажусь, - согласился Валентин.
Разведчик, сняв с себя маскхалат, помог Валентину надеть его на себя.
- Ну, теперь я белый, как заяц беляк, и на снегу буду совсем не видим, - пошутил Валентин.
Он поблагодарил разведчика и сказал:
- Ну все, прощайте ребята. Я пошел…
И, выбросившись из траншеи, пополз по снегу через лощину…
Сначала было тихо… Немцы, видно, сразу не заметили его. Прошла минута, минута с лишком, и лишь тогда заговорил, затарахтел очередями, словно огрызаясь, их пулемет. Валентин полз вперед, перекатываясь то вправо, то влево, прятался, замирал в любой ямке за любым бугорком, выдавая себя за убитого. Пули сыпались как из ведра: свистели, повизгивали, шлепались где-то совсем рядом, обсыпая его землей и снегом. Он даже чувствовал, как некоторые из них дырявили ему маскхалат. Немецкий пулеметчик все ближе и ближе, своими очередями подбирался к нему. Наши бойцы с той и другой стороны обоих фронтов, со страхом и замиранием сердца следили за этой неимоверной игрой случая: удачи, счастья и несчастья…
Валентин понимал, что немец уже давно пристрелялся к окопам русских, и чем ближе он подползал к ним, тем ближе ложились пули немецкого пулеметчика.
«Надо как-то обмануть фрица, иначе мне каюк», - подумал Жигунов. «Ты же сибиряк, - вспомнил он слова комбата. – Перехитри врага».
От неимоверного напряжения он был уже весь мокрый от пота. А ползти ему оставалось еще довольно много – шесть метров. Он знал, для того, чтобы вскочить и прыгнуть к своим, в траншею, нужно было сделать это на расстоянии трех метров – последние четыре шага. Страх подгонял его: вставай, беги сейчас, потом будет поздно – следующая очередь может настигнуть тебя. Надо было что-то делать: толи ползти быстрей, толи вскочить и бежать. И тут он вдруг решил поступить совсем иначе…
Немецкий пулеметчик тоже был человеком азартным. Он, как охотник, не хотел упускать свою жертву, он дал очередь по брустверу траншеи и увидел, как русский солдат вдруг поднялся и, вскрикнув, упал, раскинув руки.
- О, гуд, гуд, попал! – обрадовался немец.
- Молодец, Ганс, хорошо стреляешь, - похвалил его находившийся рядом фельдфебель. – Но смотри, может он притворяется? Держи его на мушке.
Но прошла минута, вторая, а русский не поднимался, не двигался…
- Все дело сделано – конец ему! Впишите меня в наградной список, гер офицер, - весело крикнул Ганс фельдфебелю.
- Я его прикончил, - повернулся он к нему.
Но тут вдруг случилось невероятное – русский ожил, сделал прыжок, упал и, вновь вскочив, перевалился через бруствер траншеи.
- Тфу! Фарфлюхтер! – Выругался немец! Этот русский хитрый как лис.
- А ты саамый что ни на есть дурак, Ганс, и получишь за это большой-большой кукиш с выговором и наказанием, - сказал обозленный на него начальник. – Этот русский нес с собой на ту сторону что-то очень важное, а ты его упустил, олух бестолковый.
В этот критический момент игры со смертью, глядя в бинокль на, казалось бы, безвыходное положение Валентина, Астахов схватил трубку полевого телефона, связывающего его с командиром первой батареи Игорем Серебрянниковым, (тот был снайпером по артиллерийской стрельбе) и крикнул ему:
- Первый,ты меня слышишь? Видишь на той стороне лощины пулемет стреляет по нашему связному?
- Да, вижу… Вижу прекрасно, - ответил командир первой батареи. – Хочешь, сейчас я одним осколочным снарядом наверну ему прямо по его железной башке? – предложил, усмехаясь, Игорь.
- Без шуток, Серебро, - ответил капитан, - это тебе не полигон для стрельб. Ты своей стрельбой откроешь немцам позиции наших батарей. А это уже не шутка! Но на всякий случай приготовь им весомый подарок – пару снарядов по видимой цели… И жди звонка. Я буду на проводе. Дам сигнал…
- Есть, товарищ пятый, уже готовлюсь. Держу объект на прицеле, - крикнул Серебрянников в трубку, а командирам орудий скомандовал:
- Внимание, батарея, к стрельбе готовсь! Первое орудие - …товсь! Второе орудие - …товсь! Ориентир – 3, угломер – 9. Прицел постоянный. Заряд фугасный… Стрелять по цели одиночными…
Игорь Серебрянников среди всех офицеров полка был наверное самым элегантным, самым юморным и самым талантливым офицером. Расчет стрельб для своих орудий он составлял почти моментально, сидя с гитарой на ящике в командном пункте и поглядывая в бинокль на разрывы посланных им снарядов.
Он при этом успевал еще и побренчать на гитаре. Гитара была неотъемлемой частью этого веселого и бесстрашного офицера. Стреляя по целям с не пристрелянных позиций, он мог двумя выстрелами из орудия сделать вилку, а третьим снарядом попасть точно в любую цель… Поэтому, его все в полку и называли не иначе как «играющим ассом» или «поющим снайпером».
Красивый и озорной, высокий и стройный, с вьющимися волосами, сероглазый брюнет, он не расставался со своей гитарой ни на час ни и на миг даже во время боя. Она была всегда с ним, рядом возле него. Артист, душа компании, балагур и весельчак, он со всеми и всегда разговаривал на равных, так же как играл, пел и сыпал анекдотами. Любимой песней Игоря была песня Кости из кинофильма «Два бойца», который только-только вышел на экраны страны. Эту песню напевали все бойцы воюющих фронтов: и Ленинградского, и Калининского, и Западного, и, конечно, Южного.
Шаланды полные кефали
В Одессу Костя привозил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил.
Рыбачка Соня как-то в мае,
Причалив к берегу Баркас,
Ему сказала: «Все вас знают,
А я так вижу в первый раз».
В ответ, открыв «Казбека» пачку,
Ответил Костя с холодком:
«Вы интересная чудачка,
Но дело, видите ли, в том...
Я вам не скажу про всю Одессу,
Вся Одесса очень велика,
Но и Молдаванка, и Пересыпь
Обожают Костю-моряка».
Вот так пел, бывало, лейтенант приятным голосом с природным одесским акцентом после боя своим друзьям офицерам, сопровождая пение игрой на семиструнной гитаре.
Однажды, во время зачетных стрельб офицеров полка при проверяющем представителе РГК Красной Армии, начальник интендантской службы, комполка по снабжению майор Сологуб не смог рассчитать и поразить цель ни одним из пяти выпущенных по ней снарядов. Они упали от него где-то так далеко, что и разрывов их даже не было видно. Командир полка, чтобы улучшить пошатнувшееся было после стрельб Сологуба благоприятное впечатление проверяющего, сказал Серебрянникову:
- Товарищ старший лейтенант, а ну-ка покажите нам, как умеют стрелять по целям наши лучшие артиллеристы!
- Есть, - отчеканил Серебряников и, обращаясь к проверяющему, спросил:
- Товарищ полковник, разрешите расчеты данных делась с музыкальным сопровождением. Оно мне помогает быстро сосредоточиться.
- Давайте, старший лейтенант, делайте, коль помогает, но потом смотрите, не жалуйтесь, что снаряды улетают куда-то не в ту сторону, - усмехнулся полковник.
Игорь взял гитару, планшет, карандаш с линейкой и, тихо напевая «рыбачку Соню, сделал первые расчеты и, передав их на батарею, скомандовал:
- Первый ориентировочный, по расчетным данным, одним фугасным снарядом по цели номер два – огонь!
А стреляли они по немецким позициям, или, вернее, просто по блиндажам. Орудие выстрелило, земля содрогнулась и снаряд, пролетев положенное ему по расчетным данным расстояние, разорвался дальше от цели метров на десять…
- Ну что ж, это неплохо, - воскликнул полковник, - а что дальше!
- Второй расчетный по цели для ее поражения, без упреждающего – огонь! – скомандовал Игорь и, продолжив играть на гитаре и петь куплет о рыбачке Соне, промурчал:
- … сказала: «Фрицы, я вас знаю и буду бить как в прошлый раз!».
Грохнул следующий пушечный выстрел, и вдали над немецкими позициями в сполохе разрыва взметнулись ввысь дым, бревна от блиндажа, комья грунта и разная солдатская утварь.
У проверяющего от удивления даже нижняя губа отвисла…
- Как так? Что такое? Это ведь неслыханное и немыслимое дело – вторым снарядом и прямо в цель, - сказал он. – Такого ведь во всей истории стрельб не было. Это что, случайное попадание?
- Никак нет, товарищ полковник, это мой новый метод расчета стрельб по видимым целям, - отчеканил Серебрянников.
- Ну, старлей, молодец, порадовал! Прямо как в кино – настоящий артист! А за снайперскую стрельбу спасибо, и вот тебе от меня награда, - закончил проверяющий. – Я тебя запомню и другим расскажу.
Он снял с руки золотые часы и отдал их Серебрянникову.
- Стреляй так и дальше.
- Спасибо, товарищ полковник, - сказал Игорь. – А песня-то вам понравилась?
- Еще как понравилась, - повернулся к нему проверяющий. – Понравилось все, и даже то, что там со словами было что-то напутано. Рыбачка Соня из Одессы, согласно своей, очень распространенной там национальности, с фрицами на прибрежном бульваре никогда не встречалась!
- Учтем, товарищ полковник, и исправим! – сказал, улыбаясь и прощаясь с ним старший лейтенант Серебрянников.
- Вот так-то, товарищи офицеры! – изрек свое неудовольствие майору Сологубу командир полка, подполковник Боратынский. – А вам, Семен Соломонович, в этом деле нужно изрядно потрудиться и подтянуться. Вы же не какая-то там «Соня», а майор Красной Армии и наш артиллерист, хоть и интендант.
В тот раз, когда Валентин с пакетом ползком по снегу преодолевал лощину и, проскочив эту опасную полоску смерти, доставил пакет с документами начальнику штаба полка Западного фронта, Игорю стрелять по целям не пришлось – все обошлось. Все облегчено вздохнули.
- Ну, земляк, ты молодец, - сказал капитан Астахов, после того, как Валентин вернулся назад в свою часть. – Готовь свою гимнастерку для ордена, и самого достойного и боевого – ордена «Красной звезды»…
Кончалась зима с последними днями апреля… Текли ручьи и с полей уже почти сошел весь снег. Пели птицы и даже не верилось, что две недели назад солдаты здесь бегали и ползали по белому и холодному полю. Хотелось нежиться и загорать на солнышке, если бы не немцы… Они не хотели униматься. Поэтому солдатам полка, в котором служил Валентин было приказано вгрызаться в грунт, рыть окопы и новые траншеи, строить блиндажи, укреплять свои позиции. А положение было патовое и, в конце концов, убедившись, что здесь сделать уже больше ничего нельзя, как немцы, так и наши затихли и успокоились.
Большое скопление войск здесь теперь уже было не нужно и, потрепанные за зимний период боев, части стали понемногу отводить в тыл, в резерв Верховного главнокомандования, то есть в состав РГК.
С таких вот событий на фронте для Валентина и началась новая весна 1942 года… В мае наступило полное и стойкое затишье в этом регионе. И немцы, как потом выяснилось, согласно их планам, перенесли вектор своих активных боевых действий в другие районы Союза – на Юг, в степи Украины, в Донбасс и на Кавказ…
После зимних и весенних изнурительных боев на Западном фронте в начале июля полк подполковника Боратынского отвели в тыл на переоснащение и доукомплектование.
Жуков, как самый выдающийся из всех тогда существовавших командующих разгребал и спасал все, казалось бы, самые провальные и проигрышные ситуации в битвах на различных фронтах, куда его посылал товарищ Сталин. Это и стабилизация фронта под Ленинградом, и организация сильной обороны под Ельней, бои под Вязьмой и Ржевом, разгром немцев под Москвой и Сталинградом.
Ну, а насчет «бездарного» командования Верховного Главнокомандующего с первых дней войны и до конца 1942 года, Жуков сказал потом честно и справедливо отдавая должное Иосифу Виссарионовичу:
«Сталин был все время в те дни в Москве, организуя силы и средства для разгрома врага. Надо отдать ему должное, возглавив Государственный Комитет Обороны и опираясь на руководящий состав наркоматов, он проделал колоссальную работу по созданию необходимых стратегических резервов и материально-технических средств для обеспечения контрнаступления под Москвой. Своей жесткой требовательностью он добивался, можно сказать, даже почти невозможного».
Да, и в стратегическом отношении Сталин разбирался, конечно, тоже хорошо. Он, например, не совсем верил обещаниям Черчилля и Рузвельта об открытии Второго фронта в Европе, но и не терял надежды, что они попытаются осуществить что-либо в других районах. Он больше доверял Рузвельту, чем Черчиллю. А в военных операциях немцев на наших фронтах он предполагал, что немцы летом 1942 года будут в состоянии вести крупные наступательные операции одновременно на двух стратегических направлениях, вероятнее всего, на Московском и на Южном.
«А что касается Севера и Северо-Запада, - говорил он, - то там следует ожидать незначительной активности. Возможно противник там попытается срезать выступы в нашей оборонительной линии и улучшить группировку своих войск».
Из этих двух стратегических направлений, где немцы могли бы развернуть свои наступательные операции, Сталин больше всего опасался за московское, где у немцев было 70 дивизий.
«В отношении же наших планов на весну и лето 1942 года, - напишет потом в своих воспоминаниях Жуков, - Сталин полагал, что мы пока еще не имеем достаточно сил и средств, чтобы развернуть крупные наступательные операции. На ближайшее время он считал нужным ограничиться активной стратегической обороной. Но одновременно необходимо провести ряд наступательных операций в Крыму, в районе Харькова, на Льговско-Курском и Смоленском направлениях, а также в районах Ленинграда и Демянска».
Начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников ему возражал, стоял на своем, чтобы проводить только лишь активную стратегическую оборону, то есть измотать и обескровить врага в начале лета, а затем, накопив резервы, перейти летом к широким контрнаступательным действиям.
«Поддерживая в этом отношении Шапошникова, - пишет Жуков, - я, однако, считал, что на Западном направлении нам нужно обязательно в начале лета разгромить ржевско-вяземскую группировку, где немецкие войска удерживали обширный плацдарм и имели крупные силы…
Разгром противника на Западном направлении должен был серьезно ослабить немецкие силы и принудить их отказаться от крупных наступательных операций, по крайней мере, на ближайшее время».
Из-за разногласий по этому вопросу и ввиду его сложности Сталин решил еще раз на совещании в ГКО обсудить общую обстановку и действия наших войск во время летней компании.
На совещании, которое состоялось в Государственном Комитете Обороны в конце марта присутствовали Ворошилов, Тимошенко, Шапошников, Василевский и Жуков.
Шапошников сделал обширный и обстоятельный доклад, который по своим выводам в основном совпадал с прогнозами и мыслями Сталина.
- Я предлагаю, сказал маршал Шапошников, - учитывая численное превосходство противника и отсутствие второго фронта в Европе, ограничиться на ближайшее время активной обороной. А основные стратегические резервы, не вводя в дело, сосредоточить на Центральном направлении и частично в районе Воронежа, где по нашему мнению летом 1942 года могут разыграться главные события. А насчет плана, представленного командованием Юго-Западного направления, товарищем Тимошенко, я как начальник Генерального штаба – возражаю! Уж очень много трудностей в осуществлении этого плана, к тому же отсутствуют и необходимые резервы…
И тут его вдруг неожиданно остановил недовольный возглас Сталина:
- Но не сидеть же нам в обороне, сложа руки и ждать, пока немцы нанесут удар первыми! Надо самим нанести ряд каких-то упреждающих ударов на широком фронте, и прощупать готовность противника. Вот Жуков, например, предлагает развернуть наступление на Западном направлении, а на остальных фронтах обороняться. Но я думаю, товарищ Жуков, это полумера…
- Разрешите мне, - взял слово Тимошенко. Доложив обстановку на своих фронта, он сказал:
- Войска наших фронтов сейчас в состоянии и безусловно должны нанести немцам на Юго-Западном направлении упреждающий удар и расстроить их наступательные планы против Южного и Юго-Западного фронтов, в противном случае повторится то же самое, что было и в начале войны. Что касается перехода в наступление на Западном направлении, предложенного Жуковым, я поддерживаю его. Это будет сковывать силы противника…
К Тимошенко присоединился и Ворошилов.
- Я категорически не согласен с развертыванием нескольких наступательных операций одновременно на нескольких фронтах,- начал возражать Жуков, но Сталин его уже не слушал. Услышав столько противоречивых предложений, он, отводя от себя ответственность, принял раздвоенное решение: с одной стороны он согласился с Генеральным штабом, который решительно возражал против проведения крупной наступательной операции группы советских фронтов под Харьковом. С другой стороны, он дал разрешение Тимошенко на проведение силами Юго-Западного направления частной наступательной операции – ударами из района Волчанска и из Барвенковского плацдарма разгромить Харьковскую группировку противника, овладеть Харьковом и создать предпосылки для освобождения Донбасса.
Шапошников стал опять возражать:
- Учитывая рискованность такого наступления из оперативного мешка, каким является Барвенковский выступ для войск Юго-Западного фронта, я предлагаю воздержаться от ее проведения.
Но Тимошенко продолжал настаивать на своем предложении и заверил Сталина в полном успехе этой операции.
И Сталин, наконец, согласился и дал разрешение на ее проведение. Он сказал Начальнику Генерального штаба Шапошникову:
- Считайте эту операцию внутренним делом этого направления и ни в какие вопросы по ней не вмешивайтесь. Пусть Тимошенко действует…
В конце апреля наступление наших войск в Крыму окончилось неудачей. 8 мая противник, сосредоточив против Крымского фронта свою ударную группировку и, введя в дело многочисленную авиацию, нанес удар в Крыму и прорвал оборону. И наши войска после кровопролитных боев были вынуждены оставить Крым.
Поражение в районе Керчи серьезно осложнило положение в Севастополе, где защитники города с октября 1941 года вели героическую борьбу, и 4 июля, после девятимесячной осады, многодневных и ожесточенных боев, Севастополь был оставлен нашими войсками, а Крым полностью потерян.
Итак, «ударный авианосец», как говорил Гитлер, который мешает Румынии поставлять топливо для его войск, перестал существовать.
3 мая Северо-Западный фронт на севере начал наступление против войск 16-й немецкой армии в районе Демянска. Сражение длилось целый месяц, но не принесло успеха нашим войскам, хотя врагу был нанесен большой урон.
И словно в доказательство своей правоты в оценке военной стратегии, Сталин, помня идею Жукова о нанесении удара на Западном фронте и обороне на других фронтах, указал ему однажды в одном из телефонных разговоров, после неудач оборонительных действий войск в Крыму:
- Вот, видите, к чему приводит оборона? - сказал он Жукову, как бы подчеркивая и говоря ему, что я, мол, и в военной стратегии разбираюсь лучше тебя и всех вас, и продолжил:
- Мы должны крепко наказать Козлова (командующего Крымским фронтом), Мехлиса и Кулика за их беспечность, чтобы другим не повадно было ротозейничать.
И удовлетворенно закончил:
- Тимошенко скоро начнет действовать…
12 мая войска Юго-Западного фронта перешли в наступление в направлении на Харьков. Но лучше, чтоб оно не начиналось!
В начале это наступление развивалось успешно. Войска Тимошенко прорвали оборону противника и за трое суток продвинулись на 25-50 километров . Сталин был доволен. Еще бы! Все идет, как он и предвидел. Он даже позвонил в Генеральный штаб и сказал наставительно с упреком А.М. Василевскому:
- Тимошенко доложил, что наступление под Харьковом развивается успешно. А ведь я из-за ваших настоятельных доводов чуть было не отменил столь удачно развивающуюся операцию.
Конечно генералам штаба было горько и обидно слышать такую завуалированную похвальбу и упрек Верховного в их адрес о несостоятельности их стратегии ведения боевых действий.
Но положение скоро изменилось. Командующий Южным фронтом Р.Я. Малиновский не учел угрозы крупной наступательной группировки немцев под командованием Клейста в районе Краматорска.
17 мая одиннадцать немецких армейских и бронетанковых дивизий из состава этих войск перешли в наступление против двух советских армий Южного фронта и оборона была прорвана. И что было опасно: дивизии врага за двое суток вышли и ударили во фланг войскам левого крыла Юго-Западного фронта.
Василевский, который исполнял обязанности начальника Генерального штаба вместо заболевшего Шапошникова, узнав у генерала Анисова, что положение у него критическое, позвонил Сталину и предложил прекратить наступление Юго-Западного фронта на Харьков, а часть войск этого фронта бросить на ликвидацию прорыва. Иного чего-нибудь здесь сделать было уже нельзя, так как в этом районе не было никаких резервов Ставки.
Но куда там! Сталин не любил менять свои решения. Он позвонил Тимошенко, а тот его заверил, что Южный фронт справится с немцами своими силами, без переброски войск из-под Харькова; и сказал Василевскому, что мер, принимаемых командованием этих фронтов вполне достаточно, чтобы отразить удар врага против Южного фронта, и поэтому Юго-Западный фронта под Харьковом будет продолжать наступление…
Но 18 мая обстановка на Юго-Западном фронте резко ухудшилась. Сталин забеспокоился и снова позвонил Тимошенко и члену Военного совета Н.С. Хрущеву. Те опять его успокоили и заверили, что опасность со стороны Краматорской группировки противника сильно преувеличена и нет никаких оснований прекращать операцию наступления под Харьковом. Может, генералы в постоянной спешке действительно что то не поняли, а может, хотели просто выслужиться перед Верховным и въехать первыми на победном коне в город Харьков… А как же! Это ведь почетно – быть освободителем бывшей столицы Украины. И доигрались!
19 мая обстановка на Юго-Западном направлении стала катастрофической. Ударная группировка врага, при помощи танковых и моторизованных дивизий, прорвалась в тыл советских войск и начала грамотно и быстро продвигаться вперед. Только теперь Сталин, попыхивая трубкой, велел прекратить наступление на Харьков и повернуть главные силы наступающих войск из-под Харькова против войск генерала Клейста. Но было уже поздно! Как всегда, к великому ужасу командования Генерального штаба, из-за своего кавказского упрямства Сталин попадал в такие ситуации как в начале войны, так и впоследствии, пока не понял что в военных делах он, к сожалению, вовсе не мастак, а так себе… И нужно поручать эти дела более сведущим людям, то есть генералам: Жукову, Василевскому, Рокоссовскому, Коневу… И это было обидно и ужасно.
23 мая почти все четыре наступавшие советские армии оказали в окружении. И началось их полное уничтожение… Некоторым частям этих армий ценой больших потерь, удалось все же вырваться из окружения, но многие так и не смогли этого сделать. Они дрались до последней капли крови и легли там на поле боя, не желая сдаваться. Там погиб и герой гражданской войны Федор Костенко – командующий фронтом, и генерал Подлас – командующий армией, и генерал Бобкин – командующий оперативной группой войск и многие другие боевые командиры и политработники, не считая рядовых бойцов этих армий.
И что самое главное, после этого наступательная инициатива перешла к противнику. Уже 28 июня немецкие войска нанесли мощный удар из района Курска на Воронежском направлении, прорвали оборону 21-й и 28-й армий и окружили часть сил советских войск…
В результате всех этих недочетов и неурядиц в командовании и поражении наших войск, а также в результате захвата Крыма и высвобождения оттуда части немецких войск, противник в середине июля захватил стратегическую инициативу и начал стремительное продвижение к Волге, к Сталинграду и на Кавказ.
Конечно, простые люди и рядовые бойцы нашей армии этого всего не знали и думали, и удивлялись: что же это такое происходит? Кричали до войны и били себя в грудь, что Красная Армия непобедима и всех сильней, а тут отступаем да отступаем! Как же это так? А нужно было задуматься, углубиться в историю и посмотреть далеко в прошлое, а там ведь все видно, все сказано. Вынослив и стоек русский народ, хорош и русский солдат. Таким он был всегда, такой он есть и сейчас, но плохое порой бывает у него высшее начальство. Им командуют порой некомпетентные во многих делах люди. Вот и получалось, что не смотря на все жертвы и его героизм он получил такие ужасные плоды и поражения, как монгольское иго, «Цусима» и революция и результаты войны с Германией. Все это отбрасывало его развитие на многие десятилетия и даже на столетия назад.
Многие об этом знали, видели и молчали – боялись! И солдаты, конечно, тоже боялись писать письма домой обо всей правде, которую видели они на войне, а если и писали, то цензура все эти «россказни» тут же вычеркивала.
Поэтому Валентин и не любил писать домой письма. Да и писать, как считал он, было в общем-то не о чем, разве что о том, что он жив и здоров. Пока их часть находилась в резерве, Валентин несколько раз ездил в Горьковецкие лагеря и даже в Свердловск (Екатеринбург), сопровождая грузы, технику и пополнение, которое поступало в распоряжение их части.
Однажды в Свердловске на вокзале, где они грузились вместе с молодыми солдатами в эшелон для отправки в город Горький, он вдруг услышал знакомый голом из окна вагона, остановившегося только что поезда.
- Эй, лейтенант, знакомый! Не узнаешь? Подойди поближе…
Валентин остановился, подошел к вагону и увидел ту самую девушку, с которой они случайно встретились и познакомились в прошлом году на станции в Тюмени.
- Марите? – крикнул он радостно. – Вы здесь? Как же не узнать? Я тогда долго вспоминал о вас и о той встрече на вокзале. Ведь из тысячи других судьба столкнула тогда именно меня и именно с вами, и я узнал важную новость… Это ли не чудо?
- Да, это чудо, настоящее чудо! - сказала Марите. – И тогда я передала вашему дяде о том, где находится ваша семья. Но мы вот опять, как и тогда, вновь встретились на вокзале – и это ведь как бы уже двойное чудо! И что же вы теперь тут делаете? Я думала вы там, на передовой воюете, а вы здесь!
- А-а-а, вижу! Вы там уже побывали, - рассмеялась она, - и даже уже отметились и получили орден! Это здорово! Вы герой, поздравляю вас. А мы вот только еще едем…
- Да, - сказал, чуть смущаясь Валентин, - уже успел повоевать, а теперь вот сопровождаю пополнение в свою часть. После зимних и военных боев из тех наших многих уже не стало… Так что, не слишком радостно получать такие ордена.
- Ах, эта война, - сразу посерьезнела и погрустнела Марите. – Сколько она еще разрушит, заберет и искалечит жизней…
- А ваши товарищи, земляки, с которыми вы учились в училище, живы – здоровы?
- Да, - сказал Валентин, - они все живы, находятся сейчас далеко в нашей части. А вы куда едете, вместе с подругой?
- Туда же, на войну. Говорят, куда-то под Горький… В Балахну, что ли? – ответила Марите.
- Так и мы оттуда, - обрадовался Валентин, - только мы едем в Горьковецкие лагеря… Теперь буду знать, что вы там где-то рядом.
- Ну, прощайте, девчата, может, еще увидимся там где-нибудь! – крикнул Валентин, видя, что их состав уже тронулся и начал отъезжать от перрона.
- Дай нам Бог! Но я думаю, третий раз встретиться, да еще там – это уже очень трудно, судьба не дает таких шансов.
- А написать, - предложил Валентин.
- И написать, к сожалению, я вам тоже не могу, - ответила искренне Марите. – Прощайте!
- Ну что ж, понимаю, - кивнул Валентин, - встретимся когда-нибудь на нашей земле… после войны.
- Да, наверное, только так и там, в Литве, в Прибалтике, - махнула рукой Марите улыбаясь сквозь слезы…
Где же домик тот зеленый… Учеба на курсах подрывников
Уже с первых дней прошедшей зимы ждали Марите и Валя вызова из штаба партизанского движения Прибалтики направления на фронт, но вызова не было и не было… «Может, они о нас забыли? Или документы наши где-то в канцеляриях затеряли», - думали девушки.
Прошла и зима, закончились морозы, и вот уже наступила долгожданная весна, а о девушках так никто и не вспомнил, не пригласил, как они думали, явиться в назначенное время и в назначенный час… И они приуныли.
- Уже целый год как идет война, враг захватывает земли нашей родины. Там гибнут люди, а мы тут сидим с тобой в тылу, на Урале, и отдыхаем, - сказала Марите Вале. – У меня сложилось мнение, что мы с тобой, Валя, никому не нужны.
- Может, нам взять, да самим податься на фронт, сесть на поезд и без всякого вызова отправиться туда, а? – в отчаянии воскликнула она.
- Да что ты, Марите, - запротестовала Валя. – Что мы с тобой будем делать на фронте не обученные? Литва, она теперь от нас так далеко, что так просто туда даже пешком нам с тобой не добраться. И потом, без документов нас с тобой, Марите, на первой же станции ссадят с поезда и отдадут под трибунал как дезертиров или диверсантов, пытающихся перейти линию фронта и сдаться немцам.
- Ладно – будем ждать! Осталось уже не долго, - сказала Валя. – Как только наши войска двинутся на Запад, тогда, наверно, и нас возьмут и о нас вспомнят…
Так оно и случилось. После нескольких успешных наступательных операций Красной Армии на Западном и Северо-Западном фронтах в июле месяце 1942 года на имя Марите и Вали пришли повестки. В такой-то день, во столько-то часов и к такому-то поезду явиться на станцию со своими харчами и одеждой для убытия к месту назначения и формирования… «Вы зачислены в ряды литовской советской дивизии…».
Девушки аж подпрыгнули от радости.
- Вот видишь, Марите, дождались и мы своего! – кричала Валя, обнимая ее и радуясь вместе с Марите. – Завтра мы уже будем где-то там, далеко на фронте…
- Нам нужно поспешить! За один день мы должны пойти в цех, на завод уволиться и попрощаться с товарищами, затем забрать документы, приготовить свои вещи и продукты на трое суток, и явиться на сборный пункт на станцию, - сказала Марите.
- Как видишь, дел у нас много, а времени мало, так что, давай, бери повестку в руки и бегом на завод рассчитываться!
Вспомнив о своем друге Жигунове, Марите забежала на почту и позвонила ему в райисполком. Радостная, она сообщила ему о том, что ее мечта сбылась и она уезжает на фронт.
- Здравствуйте, Иван Яковлевич, - поздоровалась она, услышав его голос в трубке. – Сегодня нам с подругой пришла повестка: явиться завтра на сборный пункт. Так что, завтра мы уже уезжаем от вас. Иван Яковлевич, звоню вам, чтобы попрощаться. Забежать к вам в райисполком я уже не смогу – дел сделать нужно очень много. Вот и решила позвонить по телефону… Прощайте, Иван Яковлевич, спасибо вам за все, за то, что вы мне всегда помогали: и там на родине, и здесь.
- Как же так, Марите! Так неожиданно и быстро. И мы не сможем с вами даже встретиться и по-людски попрощаться, - расстроился Жигунов. – Так жаль, что вы у нас здесь так мало пробыли, Марите… И мы так мало общались…
- Ничего, Иван Яковлевич, может там, на фронте, я встречу нашего друга Ивана Зарубина, то расскажу ему о нашей встрече, - сказала она в шутку с нескрываемой грустью в голосе.
- Если встретишь его там, то передавай ему большой привет, - произнес Жигунов в ответ, проникаясь ее оптимистической уверенностью, которую он почувствовал в ее голосе. – Жаль, что мы теперь втроем, может быть, уже больше никогда и не встретимся. Жаль, Марите, ах, как жаль…
- Да, товарищ капитан, жаль! А что поделаешь – война ведь, - ответила она тихо. – Поэтому, и говорю вам – прощайте. Но все же, вспоминайте потом о нас хотя бы иногда… Вспоминайте тех девушек из Литвы, которые приехали сюда, в Сибирь, сами за тысячи километров, чтобы помочь Родине. Ну, вот и все… Тут Валя вам тоже хочет что-то сказать…
Попрощавшись с Жигуновым, девушки побежали на завод: сообщить начальству цеха о своем отбытии на фронт, сняться с комсомольского учета и получить расчет. Сделав это, они в последний раз зашли в цех к своим товарищам…
Марите подошла к своему станку, на котором она почти полгода изготавливала особо точные пояски на корпусах мин. Там вместо нее снова работал ее бывший наставник Александр Васильевич Ведь. Увидев девушек, он обрадовался.
- О, Марите, девочки, здравствуйте! – воскликнул он, горячо и радостно приветствуя их. – Что такое, что случилось, Марите? Ты какая-то грустная… сама не своя.
- Пришла прощаться с вами, дядя Саша, и с девчатами из цеха. Уезжаем мы на фронт, дядя Саша, вот какие дела – поэтому и грустная, - ответила Марите. – Грустно покидать вас всех, этот город. Здесь мы уже как-то сроднились и сдружились со всеми, стали своими. Сколько сил мы потратили на то, чтобы выучиться, да и вы сколько сил вложили, чтобы выучить нас. А теперь, вот, надо расставаться. Так грустно, что хочется реветь… Прощайте, дядя Саша. Спасибо вам за то, что поддержали нас тогда, в трудную минуту, что научили нас хорошо работать…
- Эх, мать честная, родня большая! – воскликнул он. – Ну до чего же нам не везет, старикам-то немощным… Вот так растишь, растишь, учишь, учишь вас, молодых, думаешь, ну вот, выучил – теперь, может быть, смена будет хорошая на производстве и в жизни. Глядь, а молодые-то наши и упорхнули куда-то, как птички весенние и непоседливые. И опять нам, старичкам, приходится здесь сидеть, пыхтеть и все разгребать самим…
- Не сердитесь, дядя Саша, мы ведь покидаем вас и уезжаем не на курорты там какие, а едем воевать и защищать нашу Родину.
- Ах, Марите, Марите, да знаю я, что вы не прохлаждаться едете… А все равно жаль отпускать вас, таких молодых, талантливых и хороших специалистов, - сказал Ведь. – И никем теперь вас здесь уже не заменишь. Так и будем, видно, мы, старики, здесь за станками до конца жизни стоять, работать и помирать… Никуда не денешься!
- Ну, дядя Саша, вы такую грусть на меня навели. Не отчаивайтесь вы так, - сказала Марите. – Придут вместо нас новые молодые люди, еще более талантливые, чем мы, вы их и научите… А нам суждено делать совсем другое дело – так бог велел…
Увидев девушек в цехе, вокруг них собрались и другие рабочие, знавшие их. Все обнимали их и жалели о том, что они уходят от них. Жалели пожилые женщины, которые тянули здесь трудовую лямку и работали в цехе безвылазно по полторы смены за своих мужиков, ушедших на войну.
- Кто ж нас будет теперь просвещать: читать нам стихи Пушкина, Лермонтова, Есенина, сводки в газетах о боях на фронте? Кто будет помогать нам и старикам? – говорили они Марите. – Ведь ты ж у нас, доченька, была самая лучшая, самая отзывчивая девушка в цехе?
Со слезами на глазах прощалась Марите со своими сменщицами, ставшими ей уже такими родными людьми, товарищами по работе.
- Вот и кончилось наше короткое и суровое сибирское лето, - сказала она Вале, вытирая слезы.
На следующий день, рано утром, они сели на прибывший из Омска поезд и отправились на фронт, туда, куда ехали тысячи таких же как и они молодых людей, веселых и жизнерадостных, мечтавших о победе, о возвращении и о новой счастливой жизни. Их никто не провожал, никто о них не плакал. Как весенние мотыльки, появившись однажды здесь, неожиданно, опылив весенние цветы. Они и исчезли для всех также неожиданно, как и появились… Они ушли на фронт, на Запад, по дороге, которая день и ночь безотказно и бесперебойно снабжала наши сражающиеся с врагом армии людьми, продовольствием и новой военной техникой. Это была Великая Сибирская Дорога Победы.
Только через два дня, прибыв в город Балахна Горьковской области, Марите и Валя узнали, что они зачислены на курсы подрывников 16-й Литовской стрелковой дивизии.
- Вот это здорово, целая литовская дивизия, - обрадовались они.
В спецроте, куда были зачислены Марите и Валя, девушек было двое, остальные были все молодые, здоровые парни. И командир отряда, в первый раз построив и оглядев подразделение, остановился возле Марите и Вали и покачал головой:
- Эх, девушки, девушки, скажу прямо – трудно вам будет здесь учиться, тяжело. Но раз попали на фронт и в нашу роту, то забудьте про то, что вы женщины. Здесь все мы – солдаты! Война поблажек никому не дает. Так что, включайтесь и работайте на полную силу, на всю мощь наравне с мужчинами, - закончил он.
- Так точно, товарищ майор, мы прибыли сюда не «ваньку валять», а учиться военному делу, - отчеканила Марите.
- Это хорошо, - сразу повеселел майор. – Мне нравится ваш ответ, товарищ боец. Как ваше имя и фамилия?
- Марите Мельникайте!
- А ваше? – спросил он у Вали.
- Вале Костинайте, - ответила та, вытянувшись.
- Хорошо, девушки, учитесь и не подводите своих учителей. Из тридцати шести человек вы у нас двое такие молодые, и все внимание будет обращено на вас. Если будете хорошо учиться – все будут брать с вас пример и это пойдет всей роте только на пользу. Поэтому, постарайтесь! – попрощался с ними майор.
И началась учеба, а учили их, как настоящих десантников – по нескольку часов изнурительных занятий. Сначала в классах они проходили теорию ведения партизанской войны. Изучали автоматы, пистолеты и пулеметы, разные взрывные устройства. Потом учились искусству «рельсовой войны» в поле, на практике. Все это велось с постоянными изнурительными марш-бросками и стрельбой из стрелкового оружия различных систем на полигоне. К вечеру девушки так уставали, что валились с ног, придя в казарму. Но, немного отдохнув и помывшись, они уже готовы были читать стихи и газеты.
Марите любила читать стихи Саломеи Нерис, а также поэму Адама Мицевича «Гражина». У нее с собой всегда был томик этих стихов, и она наизусть читала их при любой возможности: и в поле, когда они уставали, и на отдыхе.
А занятия все усложнялись и усложнялись. Потом их стали учить и прыжкам с парашютом.
Прав был их командир, капитан Бачаускас, - им было тяжело, как и всем остальным, но радостно, что они уже что-то умеют делать и могут уверенно противостоять любым проискам фашистов.
Однажды, когда у них между занятиями выдался час отдыха и они, упав на поляне на траву возле раскидистых сосен очутились одни, Марите спросила у своей подруги:
- Валя, а ты скучаешь по родному дому? По нашим землям, по нашим балтийским ветрам, по своим близким и знакомым?
- Как не скучать – скучаю! – всполошилась Валя.- Да, они почти каждую ночь по нескольку раз во сне снятся: и моя милая мамочка, и мой отец, и мои сестры… Эх, Марите, как же не скучать. Я даже плачу иной раз, вспоминая как я была маленькой и гоняла на речку гусей…
- Слушай, Марите, - сказала она вдруг мечтательно, - почитай-ка мне что-нибудь из стихов Саломеи Нерис, которые ты мне вчера читала.
- Хорошо, сказала Марите. – Я ведь тоже, как и ты, в детские годы бегала и гоняла гусей на речку, а потом батрачила у богатых по целым дням. Я сейчас прочитаю тебе ее стихи – самые любимые и близкие мне. Слушай!
Где же домик тот зеленый,
Палисадник пестрый,
Георгины возле дома,
Что сажали сестры?
Ширвинта/ журчит невнятно,
К воде гусей клонит…
Реют ветры – лебедята,
В небе тучку гонят.
Радость ласточкой носилась,
Солнышко не гасло…
- Матушка, о, как светилось
Твое лицо лаской!
Лучик солнца, исчезая,
На дне моря гаснет…
Прочит мне година злая
Твое лицо застить…
- И вот еще мне нравится такое ее стихотворение, - сказала Марите, чуть подумав.
Осень. Грязь. Туман не тает,
Ни один не светит луч.
Журавлей летящих стая
Разрывает полог туч.
Словно клич несется вольный:
- За моря, друзья, летим!
Слышит их бедняк бездольный,
К воле завистью томим.
Мчатся птицы, мчатся тучи,
С ними мчится мысль моя.
Если бы рукой могучей
Бедностью задушила я!
Дайте крылья мне скорее,
Чтобы я взвилась в простор.
Тучи скорби я развею
И открою Солнцу взор.
Мы виновны, что глухая
Бесконечно длиться ночь.
Нынче, подвиг совершая,
Братьям мы должны помочь…
- Эх, Марите, как верно все сказано, - произнесла Валя. – На меня словно ветром родным подуло-повеяло от этих строк. Я как будто у дома родного побывала. А кто она, Саломея Нерис? – спросила Валя.
- Настоящее ее имя Бучинскайте, - начала рассказывать Марите, - родилась в 1904 году в деревне Курщай, Вилкавишского района в крестьянской семье. Но, не смотря на бедность, мать ее все сделала для того, чтобы она окончила среднюю школу, гимназию, а затем и университет. Первые стихи она начала писать в семнадцать лет. Была очень скромной, такой, что никому своих стихов вначале и не показывала. Лишь после того, как однажды ее стихи кто-то услышал и похвалил, а народ их подхватил и ей предложили напечатать их, она согласилась и открылась, начала их печатать. До тридцать седьмого года она жила в эмиграции в Париже, потом вернулась в Литву и работала в гимназии, а в сороковом году ее выбрали в депутаты Литовской Советской республики.
- Вот такая у нее короткая, но славная биография, - остановилась Марите. – Как видишь, она такая же бедная крестьянская девушка, как и мы с тобой, поэтому и дорога мне. И особенно этот ее призыв: «…Мы виновны, что глухая бесконечно длится ночь. Нынче, подвиг совершая, братьям мы должны помочь…».
- Да, мы все виновны в том, что сейчас творится у нас на этом белом свете. Потому что, закрывали глаза на те мелкие, казалось бы, несущественные недостатки и несправедливости, начиная с самого детства. И своим безмолвием и потаканием позволяли иным невоздержанным и наглым личностям вырасти, окрепнуть и стать настоящими монстрами тирании. Человек ведь очень любит приказывать всем другим, но не очень любит сам исполнять чьи-то распоряжения. И каждый считает лишь только себя глашатаем истины и поражен радостью возвышения – этой гордыней своего «я». И чем злее и порочнее личность, тем она агрессивнее в этом направлении, потому что в ней действует это себялюбивое эго – частица революционного сатанизма, желание указывать и повелевать, а не учить, рассказывать и воспитывать. И поэтому – безгласное и безразличное ко всему безвольное общество воспитывает и усаживает на свою шею порой наглецов и тиранов, а потом долго расплачивается за свое потакание и молчаливость жертвами своих самых лучших личностей – героев, - воскликнула Марите.
Уже послышалась команда: «Подъем! Выходи строиться!», а подруги все еще никак не могли отойти от тех чувств и переживаний, которые навеяли на них стихи Саломеи и воспоминания о родном крае, родительском доме…
Но война требовала от них своего – идти учиться: взрывать, стрелять и убивать врага, потому что «… все виновны, что глухая бесконечно длится ночь…».
Так и не встретился больше на фронтовых дорогах Валентин Жигунов с Марите и Валей – девушками из Литвы. Хотя, возможно, они и находились где-то совсем рядом, в той же Горьковской области, в том же районе и крае. Война всем предоставляет право жертвовать собой и никому не дает шансов распоряжаться своей личной жизнью, согласно своей воле. Для этого у человека нет ни сил, ни возможностей, ни времени для протеста. Для солдата на войне есть лишь одни закон – приказ и воля его командира, которые нужно беспрекословно выполнять. Все же остальное, дорогое, личное и хорошо знакомое, остается где-то там далеко и глубоко в сердце, за краем непреклонных обязанностей военной жизни в воспоминаниях, в коротких думах между боями и в беспокойных снах.
Марите, Вале, Валентин фактически были одногодками. Они, родившиеся в разных краях и республиках, но в одном Советском Союзе, вкусившие радости и горести советской жизни, воспитанные советской идеологией и оторванные от своих родных, сейчас были брошены сюда на фронт – в самое горнило и пекло войны.
Но у Валентина, в отличие от девушек, был хотя бы дом, развалюха – землянка, где-то там далеко в Сибири: мать, отец, братья…
А у Марите и этого уже не было… Дом разрушен, родители погибли, а родную землю топчут сапоги немецких солдат…
«Где же домик тот зеленый, палисадник пестрый, георгины возле дома, что сажали сестры. Радость, ласточкой носилась, солнышко не гасло… Матушка, о, как светилось твое лицо лаской…», - Марите повторяла слова Саломеи Нерис и на ее глаза наворачивались слезы. И тогда она еще крепче стискивала зубы и, выполняла на учениях трудные задания своего командира. «Ничего, фашистские гады – это вам все зачтется! Будет и на нашей улице праздник!».
У Валентина же после отвода их частей в тыл для формирования и перевооружения были другие трудности: надо было постоянно принимать пополнение и учить военному делу прибывающих солдат, а также осваивать новую боевую технику. На вооружение поступали модернизированные артиллерийские 45-милимметровые пехотные и противотанковые пушки и новые 76-милимметровые противотанковые орудия, пробивающие насквозь броню немецких «тигров». Формировались новые артиллерийские части и соединения. Общая численность нашей действующей армии в это время возросла до пяти с половиной миллионов человек. Количество танков достигло почти 4 тысяч, а орудий и минометов до 45 тысяч, и это без 50-милиметровых минометов, которых было около 22 тысяч.
Во всех подразделениях наших войск широко развернулась боевая подготовка – осваивался огромный боевой опыт ведения военных действий, накопленный за весь 1941 год, и нужно было учиться самому и учить других, новичков, поступающих в армию, науке – бить немцев.
Все это время Валентин находился в разъездах или на учебе в армии. Писать письма домой просто не хватало времени, но однажды, выкроив несколько минут, он все же написал коротенькое письмо в колхоз «Труд» своим родителям, что жив и здоров, и получил недавно высокую награду – «Орден Красной Звезды» за свои действия во время боя. Написал, что, проезжая зимой из города Тюмени, встретил там на станции девушку, которая сказала ему, что младший брат отца Ванюрка жив и здоров, и живет сейчас в Тюмени.
«… Наверно, скоро он вам и пришлет письмо…», - этими словами он и закончил свое короткое письмо.
Он, конечно, не написал о том, чьими стараниями он выстоял и остался жив: молитвами ли матери или действом талисмана приезжей шаманки Мирры с Алтая, повесившей ему в «Труде» на шею медальон с прядью волос матери и сказавшей, что теперь он будет неуязвим. Или же своей смекалке и проворным действиям на голом снежном поле Калининского фронта, которые ввели в замешательство вражеского солдата-пулеметчика. Зачем об этом думать, а тем более писать. Не стал он писать и о том, как потом в полку, встречая его, друзья-товарищи и однополчане смотрели на него как на воскресшего и явившегося к ним «с того света». И что в результате той, доставленной им в штаб вовремя важной информации, части их двух смежных фронтов провели успешную наступательную операцию и выбили немцев из нескольких населенных пунктов, улучшив таким образом положение фронтов на этом участке. Вот чего стоит на войне один орден, одна жизнь и одна важная информация, доставленная вовремя одним бойцом.
Потом, конечно они отметили это событие: пели песни под гитару Игоря Серебрянникова и пили спирт из котелка, бросив на его дно полученный орден и обмыв таким образом первую боевую награду Валентина, но это уже были обычные фронтовые и бытовые вещи, о которых никто обычно и не рассказывал.
А в Сибири родители Жигунова, получив от него письмо, были рады этой маленькой и скудной весточке о нем. Особенно радовался, узнав о награде Валентина, Борис. И так как он был страстным поклонником советских героев и вообще героизма, и собирал все статьи и портреты этих героев, публикуемые в газетах, листовках и журналах, он тут же причислил Валентина к их числу и гордился тем, что является его родным братом. Потом он где-то нашел картинку и изобразил красками в своем альбоме «Поход Первой Конной армии – Атака с Красным знаменем».
Алтайские мальчишки за год до призыва…
К концу апреля стало теплеть и на землю сибирскую пришла весна. Природа привычно и точно исполняла свои вековые законы. Сошли снега с полей, согрелась застоявшаяся за зиму земля и вновь, как и раньше, под песни веселого, порхающего над полями жаворонка, выехали колхозные трактора с прицепами и стали распахивать землю плугами для посевов…
А где-то далеко-далеко, за Уральскими горами шла война. Там, изрыгая снаряды, стреляли пушки, вздымалась и вздрагивала земля от взрывов снарядов и бомб, а здесь было тихо и мирно. Даже не верилось, что где-то идут жестокие сражения. В природе все шло, как и раньше, а у людей было что-то не так. Лишь приглядевшись через некоторое время к живущим и работающим здесь людям, было заметно, что все было уже совсем не так, как раньше – до войны. На полях почти не было видно мужчин. Мужиков за год как будто вымело под чистую зимними буранами. Их всех забрали в армию. Остались только старики, «малолетки», да калеки.
Конечно, уже подрастали такие молодые парнишки как Виктор и Борис, пятнадцати-шестнадцати лет, но их было совсем мало и на них уже давно положили глаз суровые военкомы. Война требовала новых массовых жертв.
Борису в этом году исполнилось семнадцать лет и у него до призыва в армию оставался в запасе один год. так что, как говорится в народе: «Не трать время даром, парень – гуляй, пока молодой!». И парни гуляли и развлекались как могли, и как им позволяло это трудное военное время. Но гульбищ таких как раньше: под гармонь гурьбою, да через все село уже не было. Все собирались лишь так, чтоб поболтать, потолкаться, померяться силой, да поговорить о войне и событиях на фронте. Да, и отношения парней к девушкам стало совсем другим – прямым и равнодушным, без всяких уважений, страданий и ухаживаний. Парни собирались вместе на улице где-нибудь в своей компании, девки же у подружек на посиделках – в своей.
Не было уже той тяги сближения с противоположным полом, как раньше. Наверно потому, что не было никаких перспектив для свадеб и женитьб. Для девок подрастающие юноши были всего лишь малолетками – они думали об ушедших на войну парнях. У юношей же все мысли были о войне, о героях и о будущем призыве в армию.
Поэтому, и Машка, и Даша как-то остыли к Борису, и не стали уже так сильно докучать ему, забегая как раньше на минутку в его кузню. Зачем? Ведь парень скоро уйдет в армию, а там… Кто его знает, что будет…
Одна только Марфа постоянно приходила в землянку к Жигуновым в гости к Александре, и там встречалась с Борисом и Виктором. А Борис относился к ней как-то совсем спокойно. Работая в кузне молотом и щипцами с вышедшей из строя колхозной техникой: деталями тракторов, сеялок и комбайнов, Борис так укрепил свое здоровье и развил свое тело и силу мышц, что стал похож на настоящего «геркулеса» - чемпиона по греко-римской борьбе. Из всех братьев лишь он один унаследовал от отца высокий рост и силу его тела, смелость и решительность его характера, ну а таланта и всем братьям было не занимать. Мать дала им мягкость, доброту и здоровье, а красотой их всех и сама природа не обделила.
Однажды как-то собрались все вместе парни-одногодки из колхоза на краю села, человек эдак семь или восемь и, потешаясь, начали мериться своей силой – устроили борьбу на поясах.
Ванька Шарохин метил на роль колхозного вожака среди молодых парней этой деревни, стараясь своей силой подчинить себе всех колхозных ребят, своих сверстников. Он завелся и начал спорить с Борисом.
- Знаешь, Шарохин, не стоит тебе затевать все это, - посоветовал ему Борис. – А то ведь на второй минуте положу тебя на лопатки и будет тогда тебе очень и очень неловко перед своими товарищами.
- Не бжди, хохол, мы таких видали! – воскликнул, воспаляясь, Ванька.
Он был зол на Бориса за Дашку, в которую был влюблен по уши. Та же его всерьез не воспринимала и больше тянулась и льнула к Борису. Особенно после того похода за сладкими ягодами, в котором они их собирали прошлой осенью в околке у поля.
- Ну, что ж, малец, давай, наступай, если хочешь – попробуй! – пригласил его Жигунов в середину круга.
Шарохин был здоровым и сильным парнем, самым сильным из ребят в колхозе. Но, надеясь на свою силу, он как и все здоровяки был похож на колхозную молотилку – большую, тяжелую и неповоротливую. Борис же их молотилок уже ох сколько за год-то перекидал – отремонтировал. Кроме того, он еще до войны, в Запорожье занимался в секции классической и вольной борьбы. Так что, знал все эти тонкости и тактику ведения спортивного боя.
Главное: не дать противнику схватить себя обеими руками за пояс и туловище со спины…
И вот они сошлись… Начали вертеться и толкать друг друга, стараясь покрепче схватить соперника за одежду. Шарохин как «ветряная мельница» и Борис чуть поменьше, но коренастый и гибкий как «геркулес» или «геракл». Ребята, окружив их, с интересом смотрели на их борьбу. Шарохин сразу же кинулся на Бориса, пытаясь схватить его за пояс за спиной и опрокинуть на землю. Но не тут-то было! Жигунов, отступив и отбив атаку, заставил при этом Шарохина сильно наклониться.
- Эх, Ваня, Ваня, зачем же так низко кланяешься! Это же очень опасно! Смотри, как это нужно делать!
И Борис, сделав обманное движение, рванул соперника за голову вперед и, выводя Шарохина из равновесия, схватил его за пояс. Затем, стремительно подсев под него, тут же кинул его через правое бедро и спину на соломенную труху, разбросанную здесь же, возле колхозных копен. Кинул его так быстро, что у того только ноги мелькнули. А ребята «ойкнули», увидев такое.
- Вот это да! Шарохина так швырнуть – эту ветряную мельницу! Ну, ловкач!
А Борис, как ни в чем не бывало, поправил одежду и, повернувшись к ним, крикнул:
- Ну, кто еще на Харьков! Кто хочет попробовать?
- Да никто на тебя не харкал, - начали оправдываться и отстраняться от него собравшиеся.
- Да, не харкал, а на Харьков! – засмеялся Борис. – Эх вы! Это же Щорс так говорил, красный командир на Украине, который бил белых генералов в гражданскую под Харьковом. Он говорил: «Ну, кто там еще хочет взять Харьков?».
- А-а-а, - засмеялись ребята, - а мы думали, что на тебя кто-то нахаркал.
Шарохин же, тем временем поднявшись и смирившись с поражением, протянул руку Борису:
- Ну, ладно, хохол, ты сегодня сильнее меня, ты победил. Ничего не скажешь – здорово! Как ты это делаешь? Научи-ка и меня этому делу!
- Эх, Ванюша, Ванюша, приходи-ка ты ко мне в кузню, на работу. Поработаешь там немножечко молотом и щипцами, поворочаешь колеса сеялок и молотилок и сам научишься, как валить соперников на пол, - ответил шутливо Борис.
- Нет, нет! Я лучше на склад какой-нибудь пойду или бухгалтером в контору устроюсь, но только не на твою кузню, - засмеялся и замахал руками Шарохин.
За ним засмеялись и все остальные парни…
А Даша, узнав от парней о том, что Борис боролся из-за нее с Шарохиным и победил его в этом поединке, воспрянула духом, воспылала к нему новой страстью и стала мечтать о новой встрече с ним.
Кончился весенний месяц май и уже наступила прекрасная и теплая летняя пора. Вокруг во всю земную плоть цвели и зеленели леса и поля. И все живое бурно наслаждалось новой жизнью, как будто и не было той суровой и снежной зимы с ее трескучими морозами и жестокими буранами. Что было – ушло, что прошло – то позабылось! Каждый выросший или вылезший из-под земли росток рос, корпел и наслаждался своим и только своим существованием, создавал общую красивую и радостную картину земной жизни.
Прогуливаясь вечером по улице с Машей, Даша как бы нечаянно хотела встретиться с Борисом. Эту встречу она готовила уже два дня, но все как-то не получалось. И вот, наконец-то ей повезло… Борис шел с работы домой с напарником – Андреем Поярковым.
- Вон, кажется они идут с Поярковым, - начала излагать свой дерзкий план Даша, – в общем, ты заговори и бери себе Борисова напарника, уводи его куда-нибудь, а я останусь здесь с ним, поняла?
- А зачем он мне нужен, Поярков-то? – возмутилась Маша. – Ну, ты, Дашка и даешь, Андрей меня вовсе не интересует – он малолетка.
- Не перебирай харчами, то есть, парнями, Машка, а то никого не выберешь. Как говорил когда-то живший у нас на квартире заезжий моряк: в любви тоже нужны тактика и стратегия – лови рыбу там, где она водится и на то, что ей нравится. Так что, давай, Машка, действуй! Иначе, от жизни ничего не получишь.
Девчата и парни, сойдясь и увидев друг друга, остановились и поздоровались.
- Ой, Боря, как хорошо, что мы с тобой встретились, - сказала, улыбаясь Даша, толкая локтем Машу и выводя ее из ступора. – Мне нужно с тобой поговорить насчет одной вещицы.
- Ну, ладно, вы тут говорите, а мне пора домой, - засмеялась Маша, подыгрывая ей. – Ты как, мой друг Андрюшка – веселенькое брюшко, не проводишь меня домой? Нам ведь с тобою вроде по пути?
- Конечно, конечно, Маша, то есть, Мария Степановна, - стесняясь и краснея, ответил Поярков.
- Вот и хорошо. Не перевелись, значит, еще в нашем селе настоящие кавалеры! – подзадорила и укрепила в нем мужское самолюбие Маша.
И две пары, улыбаясь и разговаривая, разошлись в разные стороны.
В этот вечер у Жигуновых в землянке Марфа так и не дождалась Бориса. Увела его все же Дашка в поля, за околицу села в душистые копны сена… А что тут такого? Дело ведь молодое! А Дашка – девка бойкая и настойчивая. Чего захочет – того и добьется! «Ну и что, что идет война и вокруг и холодно, и голодно, и кто-то, их увидев, может и осудит. Ничего, все эти дела наши и наши страдания, и война тоже, все это было и пройдет, а любовь – останется, ведь жить и любить всегда хочется», - так думала Даша. И вела Бориса все дальше и дальше за околицу.
Когда Маша с Андреем немного отстали, Даша сказала Борису:
- Говорят, что ты там с Марфою связался. И Марфа к вам заладила – часто приходит…
- Говорят, говорят – пусть говорят! Ты, вон, с Шарохиным тоже ходишь и что? – ответил Борис. – Марфа, она друг нашей семьи – ее мои мать и отец очень любят.
- Ну, а ты, Боря, ее не любишь? – допытывалась Даша.
И, почувствовав, что он немного медлит с ответом, сказала:
- Разве ты забыл те сладкие ягодки, которые мы с тобой когда-то вместе собирали и ели?
- Нет, конечно, - ответил Борис. – Даша, ты что на меня давишь, ревнуешь что ли?
Да! Конечно, ревную! Посмотрите, люди добрые, какая-то Марфа-охотница у меня кавалера уводит, а я должна глядеть на все это и молчать? – возмутилась Дарья.
- Конечно, ревную! – встала она, подбоченясь, перед Борисом.
- Ну, ладно, ладно, - сказал он, улыбаясь и поднимая руки в знак согласия. – Ничего у нас с нею не было и нет. С тобою – да! А с ней нет… Вот и все, поняла?
- А Шарохин для меня, что? Он, как перекати-трава, как ветер в поле… Свистит, летит – ну и пусть летит! И не надо думать об этом, и ты не думай. Я хотела тебе вот о чем сказать, Боря, то есть, спросить тебя, - остановилась она. – У нас дома еще со времен моей бабушки осталась одна интересная старинная вещица – шкатулка. Моя бабушка, разорившаяся дворянка, бывшая когда-то наверно революционеркой, была сослана сюда, в Сибирь, на поселение еще правившим тогда царем. Влюбилась здесь в приезжего, молодого, но умного крестьянина, да и осталась здесь жить навсегда. И бабушка, и дедушка уже давно умерли, а от них осталась мне в наследство старинная шкатулка. Шкатулка не простая – музыкальная, и в ней что-то есть такое таинственное: толи завещание предков какое-то, толи камень так какой-то дорогой и необычный спрятан… Раньше, когда ее открывала моя бабушка, шкатулка играла и тасовала маленькие карты – портреты русских героев, а они что-то предсказывали. Сейчас бабушки нет и шкатулка молчит, не работает, не открывается и не играет. Приди к нам, если у тебя будет время и посмотри, может, ее можно еще починить!
Упоминание о русских героях разных сражений сразу вызвали интерес у Бориса. Он тут же стал расспрашивать ее об этих героях, отображенных на картах – картинках.
- А портреты каких героев были в этой шкатулке? – спросил он Дашу.
- Не знаю, - ответила она, - всякие: и старинные, и не очень…
- Вот интересно было бы ее сейчас посмотреть, - высказал он свою полную заинтересованность. – Пошли сейчас к тебе домой, я ее и посмотрю, - предложил он Даше.
- Да ну, потом пойдем. Еще успеешь насмотреться, если только ее починишь, - сказала она как-то неопределенно. – А сейчас лучше пойдем туда, - указала она пальцем на копны сена. – Мне хочется опять все испытать как тогда.
Она взяла его за руку и потянула за собой в поле, под копны…
Уже наступила ночь. В полях было пустынно и тихо, и лишь иногда где-то невдалеке покрикивали коростели, а на небе, среди сизой вязи летних облаков, сиял широкий чистый серп луны…
Обнявшись и прижавшись друг к другу, Борис с Дашей начали уже млеть и целоваться… Рядом, метрах в двадцати, проходила обычная колхозная дорога, по которой днем селяне ходили в поля и возили сено. Ночью, среди копен сена Бориса и Дашу было не видно. Они уже готовы были друг другу отдаться, но вдруг у соседней копны, метрах в пятнадцати от них что-то зашуршало, и как назло зашла луна и стало совсем темно. И тут невдалеке в полях поднялся шелест и крикнул филин «У-гу-у-у, а-га-ха-ха!». От этого крикливого хохота Борису и Даше стало не по себе. У них мурашки пошли по спине от страха. Даша, испугавшись, вскрикнула:
- Ой, кто это там кричит?
- Наверное Шарохин за нами подглядывает, - пошутил как обычно Борис.
- Не шути, мне и так тут страшно, - сказала Даша.
- Борь, а волки здесь ходят? – спросила она вдруг Бориса.
- Ходят и волки, и лешие, - ответил Борис. – Когда они голодные, они все здесь ходят вокруг села.
- Ой, как все это страшно!
- Давай, я брошу туда камень, - предложил Борис. Нагнулся и, не долго думая, швырнул во вторую копну кусок засохшей земли.
И вдруг, копна ожила, зашевелилась, закачалась и захрустела. Там послышался чей-то неистовый крик и они увидели летящего на них филина.
Ойкнув, Даша с Борисом, забыв про всякую нежность и любовь, кинулись наперегонки к дороге, ведущей в село. Они бежали, ускоряя темп, но за ними, дыша им в спину, так же быстро кто-то гнался, причем вослед и через все поле. Ну явно нечистая сила! Во тьме, недалеко от дороги, они оба, за что-то зацепившись, грохнулись на землю. И тут же, перелетев через них в темноте, кто-то грохнулся рядом с ними, мыча и ругаясь.
«Бесы», - подумали Борис и Даша. Вскочив и тараща от ужаса глаза, они готовы были уже снова припуститься со всех ног куда-нибудь по дороге… Но тут вышла из облаков луна и осветила всю близлежащую местность в округе.
В двух метрах от них, тоже испуганные, со взъерошенными волосами стояли Андрей и Маша, дрожащие от страха, которые также были готовы бежать отсюда куда угодно. Увидев своих друзей и их перекошенные лица, Борис и Даша захохотали. Скорчившись, держась за животы и показывая пальцами друг на друга, они все чуть не падали от смеха. Наконец, насмеявшись вдоволь, они стали расспрашивать друг друга, что же это было.
- Кричал филин… Может, это Марфа-колдунья наслала на нас хищника, - предположила Даша.
- Ну, брось ерунду молоть, - отмахнулся Борис. – Она ведь не колдунья.
- Машка, какого черта? – упрекнула Машу Даша. – Как ты вдруг там очутилась, под той копной, ведь ты же пошла тогда домой…
- Пошла? Да, пошла, а потом остановилась и решила с Андреем погулять… Не все же тебе с парнями-то шляться. Вот, и я захотела попробовать, - усмехнулась Маша, - да, вышло все как-то неуклюже.
- Да уж, шуму-то мы наделали на всю округу, - подтвердила Даша. – Завтра, неверно, все село будет галдеть о том, что по их огородам черти топтались и бегали.
А Борис с Андреем стояли, смеялись и подшучивали над тем, как сами же без оглядки улепетывали друг от друга.
- Так за нами же какой-то филин гнался, поэтому мы и бежали, - оправдывался Борис. – Ведь филин если уж в волосы вцепится, то может и глаза выдолбить.
- Парни, пошли-ка скорей отсюда, пока нас этот Марфушкин филин не догнал и не задолбал, - предложила Даша.
- Да, действительно, пойдемте лучше скорее по домам, - ответил ей Борис, - а завтра мы с тобой, Даша, опять встретимся, только не здесь, - улыбнулся он, - а у тебя дома. Я приду к тебе и посмотрю твою шкатулку, ладно?
- Хорошо, я буду ждать, - улыбнулась она ему в ответ.
В душе Даша радовалась, что смогла снова заинтересовать и привлечь к себе внимание Бориса. Они уже подошли к землянке Жигуновых и Борис, попрощавшись, с девчатами и Андреем юркнул к себе во двор…
Когда он постучал в дверь, и дверь открылась, родители накинулись на него с возмущением.
- Где это ты шлялся так допоздна!? Марфа тут была, но ушла, тебя не дождавшись…
А он ответил:
- Задержался в кузне – была срочная работа… Завтра, между прочим, я тоже поздно приду, так что, знайте – буду заниматься этим же делом. А Марфа пусть меня не ждет, а идет домой.
И вдруг, спросил:
- Бать, а, бать, а как ты считаешь, филин может ночью напасть на человека?
- Нет, сказал отец, - это чушь какая-то – накинуться на человека. Он охотится ночью только на зайцев…
- Вот и я так думал… Но за мной только что гнался большой-большой филин, - сказал Борис. – Может, это Марфа его на меня наслала.
Отец только улыбнулся…
На следующий день Борис прямо с работы пошел к Даше. Его так заинтересовала ее старинная шкатулка, что он больше ни о чем не мог и думать, как только о ней. Ему не терпелось увидеть эту шкатулку, узнать, что же там у нее внутри, почему она перестала работать и какую неведомую тайну она может ему открыть?
Ах, эти тайны, тайны самые обычные и те, что сокровенные – тайны из тайн! Наш мир просто напичкан ими. Он весь соткан из этих тайн – больших и малых. Люди живут в страхе своего невежества с самого своего дня рождения и до своей кончины, преодолевая и раскрывая эти бесконечные тайны. Для чего они нужны нам, эти тайны?
Выскочивший из лона матери и еще не успевший обсохнуть от материнских вод рождения, маленький человечек уже должен учиться разгадывать и преодолевать разные препятствия этой жизни, то есть эти тайны, пусть пока еще и маленькие, но уже такие нужные для его существования. И так всю жизнь без конца и без края. Без этих самых тайн и жить-то было бы не интересно.
Так размышляя, Борис усмехнулся. Тайна – это как закрытая шкатулка с потерянным ключиком. Каждый раз для того чтобы что-нибудь узнать, человеку нужно подобрать ключик к этой шкатулке и открыть ее, и тогда его ждет какая-то новость – награда, и он что-то узнает – получит. Для чего все это? А все просто: тот, кто что-то знает тот чем-то и управляет! А тот, кто много знает, тот многим и управляет. Значит, мы живем в незнании не просто так, сами по себе, а нами кто-то постоянно управляет, давая нам эти знания по крупицам и не открывая всего сразу, чтоб, как говорится, мы не сошли с ума, а скорее, чтоб нами было легче управлять. И в то же время при помощи такого ограничения поощрять наше стремление познавать и развиваться.
Существует величайшая вековая тайна мира: «светлые» солнечные и «темные» лунные силы, называемые еще божественными и сатанинскими. И эти невидимые силы воюют между собой везде и повсюду, на каждом миллиметре нашего пути, за каждый вздох нашего тела, за каждый ответ нашей души. Поэтому и существуют эти тайны.
Незнающего можно обмануть и повернуть туда, куда надо, а затем руководить им. Это методы скрытых темных или лунных сил и тех, кто им обычно служит. В первую очередь аморальных личностей, ни во что не верующих, грубиянов, насильников, убийц и тиранов, то есть безжалостных и глубоко заблудших душ, у которых уже почти не осталось ни любви, ни здравомыслия, ни сострадания. Они живут по принципу: мы ни за что не отвечаем – это ваши дела, ваши проблемы.
Нет, друзья! Бездумье, а вернее, безмозглость не освобождает и вас от ответственности и мы все отвечаем за то, в каком мире мы живем. А проблемы незнания и не хочу знания, то есть стремления к легкой жизни: пусть за меня думает кто-нибудь другой – вождь, наставник или сам Бог, наш мир и летит в тартарары. Греша, ругаясь и не каясь, методом проб и ошибок, ценою огромных потерь мы слепо движемся по своему прерывистому пути развития. А те, кто потом разгребает эти наши завалы, спасая и жертвуя собой, оберегают нас от падения и полного уничтожения. Это и есть наши герои – наши защитники.
Конечно, они бывают тоже не гении и порою, как и все мы, тоже мало знают, но в их сердцах содержится больше любви а в головах больше здравомыслия и ответственности за те поступки, которые мы совершаем. Они посылаются к нам свыше… Они почти ангелы, но не бестелесные, а воплощенные в человеческие тела.
Когда Борис пришел к Даше, она его уже ждала возле дома, на улице. Она пригласила его в дом и познакомила со своими родителями. Родители встретили его приветливо: в колхозе уже все знали его как хорошего человека. Но, чтобы не было с их стороны никаких слишком откровенных вопросов, она сразу сказала им:
- Борис мой друг и хороший слесарь! Он пришел отремонтировать бабушкину музыкальную шкатулку. И все… и ничего больше! Поняли?
- Поняли, - ответили ей отец и мать, и от них отстали.
После этого она открыла шкаф, достала оттуда шкатулку, сияющую разными «камушками», и поставила ее на стол. Борис глядел на нее и не мог отвести взгляд. «Такая великолепная и необычная вещь, видно, дорогая, и в такой сибирской глуши, в доме простой крестьянской семьи, откуда?».
Он взял ее в руки, осмотрел со всех сторон и в восторге воскликнул:
- Какая красивая шкатулка. Если уж она такая красивая снаружи, то внутри у нее должно быть что-то еще более ценное, чем ее внешняя красота.
Шкатулка была довольно увесистая. Чувствовалось, что внутри у нее заложен какой-то тонкий и загадочный механизм, но добраться до него, не сломав запоров или ее стенок, было невозможно.
- Вот ключик от шкатулки, но он пока не нужен, - сказала Даша, - потому что не прокручивается.
- Ладно, давай мы сейчас посмотрим, что к чему, - кивнул ей Борис.
Он взял ключ, шкатулку и, вставив ключ, попытался его провернуть. Но не тут-то было. Ключ застрял в замке наглухо. «Что ж там такое, что мешает ключу вращаться? – думал Жигунов. – Его что-то стопорит. Ясно, что внутри шкатулки находится заводной механизм с пружиной, которая после его взвода приводит в движение всю систему шестеренок шкатулки, но, наверно, «собачка», связывающая шестеренку этой пружины с бородкой ключика, не работает: она застряла или застопорена. Чем?».
Пока Борис сидел и размышлял над шкатулкой, на улице послышались какие-то крики. Даша выглянула в окно и ойкнула:
- Это Шарохин явился и кричит – меня вызывает!
- Ну, так пойди и успокой его, - пошутил Борис, улыбаясь.
- Как я его успокою, если он, узнав, что ты сидишь здесь, рядом со мной за одним столом, подумает, что ты пришел ко мне не иначе как свататься, поднимет такой «хай», что не оберешься, - возразила Даша.
- Ладно, Даша, тогда, чтоб Шарохин под твоим домом на всю улицу не кричал, уведи его куда-нибудь подальше, а я здесь посижу, посмотрю шкатулку и уйду, а приду к тебе лучше завтра, хорошо? – предложил Борис.
- Отлично, Боря, - обрадовалась Даша, - ты мудрый человек и хороший парень…
- Ну так, еще бы! И кто бы в этом сомневался? – улыбнулся Борис и, посмотрев на нее, понимающе добавил:
- Иди уже, а то он там тебе всю калитку разнесет от нетерпения…
- Вот ведь, стервец, - возмутился и отец Даши, - еще и в окно камушками пуляет. Стекло, не дай бог, мне разобьет… Дашка, что к тебе такие парни непутевые ходят? Иди, и успокой нетерпеливого «быка», а то если я уж выйду к нему, то точно огрею его дубиною, поняла?
Борис, не удержавшись, усмехнулся:
- Даша, а что, он тебя всегда так на улицу вызывает?
- Да нет, я его никогда не приглашала приходить ко мне и так вот стучать, - ответила она смущенно.
- Ну ладно, иди, - кивнул ей Борис, - а я тут немного посижу, подумаю, а потом уйду, чтоб не смущать вас…
Даша вышла и, видно, все-таки увлекла за собой куда-то Шарохина, потому что крики и стук на улице прекратились.
Борис посидел немного над шкатулкой, подумал и затем, попрощавшись с родителями Даши, тоже пошел домой.
Так он стал часто появляться у Даши на дому, но ему никак не удавалось раскрыть секрет неисправности затвора шкатулки.
Но однажды, отчаявшись и разозлившись, он стукнул нечаянно шкатулкой по столу, совсем не сильно, и из нее вдруг выпал какой-то маленький камушек с заклепкой, а в том месте, где сидел этот камушек, чернело маленькое отверстие, и это отверстие было у самой скважины замка…
С замиранием сердца Борис вставил ключик от шкатулки в замочную скважину и ключ свободно провернулся … один раз, второй, третий…
Шкатулка открылась, ожила и заработала. Из нее полилась негромкая, хрустального звона мелодия. От неожиданности все замерли, а потом кинулись к Борису…
- Ну вот, как хорошо! – крикнула Даша.
- А что дальше? – спросил Борис.
- Давай, гадай, - приказала она. – Нажми кнопку «Гадание на себя». Если хочешь, погадай о своей дальнейшей судьбе. Или «Гадание на общество», если хочешь узнать, что произойдет в будущем со страной или обществом. Механизм с картами движется постоянно, а тебе нужно, выждав, в определенный момент нажать вот на эту маленькую кнопку «Стоп». Сбоку находится кнопка «Тасовка» или расфасовка карт. Когда ты нажмешь кнопку сбоку и кнопку «Стоп», то в окне шкатулки появится сначала одна, а потом и другая карты. Первая карта покажет события, которые произойдут первыми, вторая – расскажет, что произойдет позже.
- А ну-ка, давай-ка я попробую, - сказал Борис весело. – Шкатулка, шкатулка, а что ты мне напророчишь, ну допустим, на эти два будущих года?
Он нажал кнопку «Тасовка» и внутри шкатулки что-то защелкало и зажужжало. А когда нажал на «Стоп», то в окне ее появилась первая карта: какой-то бравый русский солдат – герой-гвардеец петровских времен, с винтовкой и штыком на фоне ели и северных снегов. И надпись: «Слава героям Северной войны».
Вторая карта была чистая и белая с надписью: «Или грудь в крестах, или голова в кустах».
- А-а, ну все ясно, - усмехнулся Борис, - через год меня возьмут в армию, в какие-то особые войска, служить буду на Севере, а где? Ну, Петр Первый воевал в основном со шведами на Севере, значит, и я буду там воевать – с финнами! А вот вторая карта непонятная – выбор будет какой-то, что ли? Или грудь в крестах, или голова в кустах… То есть: или, или… Может быть, и то и другое? Дай бог, чтобы не последнее.
- Ну как – спросила его Даша, - удовлетворен?
- Да-а-а! Шкатулка – что надо! Я думаю, не врет. Недаром я над ней три дня сидел и бился,- ответил весело Борис. – Вот уеду в армию, а ты потом будешь включать ее и гадать, и вспоминать меня – ведь я ее отремонтировал… А Шарохин будет стоять на улице, ждать тебя и злиться…
- Шарохин уже и сейчас ревнует и злится – грозится тебе голову оторвать. Он мне еще в тот раз сказал, - предупредила Бориса Даша.
- Пускай попробует, - ответил Борис, - сам получит!
- Ну ладно, Даша, - сказал он, вставая, - я наверно пойду потихонечку домой, а то там мои будут беспокоиться, где я так долго пропадаю?
- Хорошо, иди! И спасибо тебе за работу, - кивнула ему на прощанье Даша. – Мы еще встретимся и поговорим насчет всего этого…
Она вышла с ним за калитку на улицу и, провожая его, удивилась:
- Ой, как темно! Ты там пойдешь через все село, так смотри, иди поосторожней. Этот дурак может свою угрозу-то исполнить и наброситься на тебя.
- Ничего, Даша, не бойся… И до свидания. Все будет хорошо! – заверил ее Борис.
Но, пройдя немного по темной улице, понял, что Даша тревожилась не зря. Впереди в темноте кто-то свистнул один и второй раз. Борис понял что его впереди ждут… Он подошел к одному из покосившихся старых заборов, нащупал там плохо забитый кол с запястье толщиной и, поднатужившись, вытащил его. А потом так с колом наготове и пошел вперед… Теперь идти ему одному по улице было уже совсем не страшно. Он знал, что за себя может вполне постоять. Ему стало даже очень весело, появился бойцовский азарт и руки зачесались. «А ну, давай, кто там еще на Харьков», - вспомнил он анекдот про Щорса.
По натуре Борис был смелым, решительным и даже бесшабашным парнем, и ничего не боялся. Правда, если не считать того случая, когда они вместе с Дашкой удирали по полям от летящего на них филина. Так это ведь чисто инстинктивное действие на почве суеверия, да и то, он бежал наперегонки с Дашкой скорее всего за компанию. А потом и смеялся над собой и над всеми, и подшучивал, напевая: «Мальбрук в поход собрался… Увидел свою тень… той тени испугался… И умер в тот же день!».
Что бы то ни было впереди, но он шел домой в темноте по улице, да еще с колом в руках вполне уверенно… А на пути его встретили трое неизвестных.
- Ты кто? - спросил один из них.
- Свой! – ответил Бори.
- Свои все по домам сидят, - сказали ему, - сейчас будем тебя бить!
- Посмотрим! – сказал он.
- А ну, посторонись, а то пришибу, - крикнул он и кинулся первый вперед, размахивая дубиной, как красный всадник со знаменем из Первой Конной, с картины, которую он недавно нарисовал.
Но парни были не робкого десятка и с дубинками, и тоже размахивали ими и норовили попасть ему прямо в голову или в спину. Борис сообразил – надо присесть, и на фоне более яркого неба нападавшие стали ему видны, как на ладони. А, увидев их, он выпрыгнул с присеста, как стальная пружина и ударил одного и другого опешивших и потерявших его в темноте из виду. Ударил выше по сухожилиям, по ногам… Те завопили от боли и горести и повалились кто куда… За третьим он было погнался, но тот, обернувшись, дал такого «стрекача», что и заяц бы ему позавидовал.
- Ну вот и хорошо, - сказал Борис, - не надо лишних жертв для будущих бойцов Красной Армии.
Домой он пришел веселый и разгоряченный. И, конечно, довольный собой. Отец уже почти совсем выздоровевший, встретил его и, увидев его состояние, спросил:
- Что опять за тобой «филин»какой-то гнался?
И Борис, отвечая ему в том же духе шутливо заметил:
- Нет, батя, уже не филин, а целая стая волков, но я их всех разогнал.
- Знаешь что, сынок, - серьезно сказал ему отец, - ты лучше тут по ночам не ходи, не геройствуй, а то ведь так тебя могут изувечить и голову расшибить.
- Да, я уж больше никуда и не пойду,- ответил Борис. – Буду завтра дома сидеть и рисовать. Все – заказы закончились! А, завтра воскресенье…
- А завтра мы с Марфой и Васькой, и с мамкой и Витькой за околицу пойдем – ягоды собирать, - поделился с ним своей радостью Женька. – А ты не пойдешь с нами?
- А что, уже и ягоды поспели? – удивился Борис.
- Марфа сказала, что их уже полным-полно в колках за околицей, - сказал Женька.
- Ну, тогда готовьте ведра – будем ягоды есть и собирать.
- Ура! – крикнул Женька.
А кабанчик Васька за зиму уже довольно подросший, вслушиваясь в их людскую речь, при словах «есть и собирать ягоды», довольно хрюкнул и, подпрыгнув, весело помчался в комнату, к себе под нары. Он уже знал, что такое ягоды – Витька и Женька выводили его пастись в посадку.
Такого счастья маленький Женька давно уже не испытывал. Еще бы! Наступило теплое летнее время и вокруг в полях и огородах распустилось столько цветов и разной зелени. И с первыми лучами солнца, лишь только проснешься, тебя уже встречают своими песнопениями певчие птички, а еще раньше – кукарекают сельские петухи. Но не только в этом заключалось это счастье. Счастье для Женьки было и тогда, когда в их маленькой землянке собиралась вместе вся их большая семья.
А сегодня даже и не это было самой главной причиной его хорошего настроения. Сегодня он проснулся с ощущением нескончаемой радости от того, что они всей семьей пойдут в степь за село, в колки, чтобы там на их обочинах собирать уже поспевшую ягоду землянику…
Все встали рано, и как только пришла к ним Марфа, они отправились в путь. Отправились все, включая уже выздоровевшего отца, мать, Бориса и Виктора, Индуса и уж, конечно же, этого шустрого и сообразительного кабанчика Васю.
Оставлять шкодливого Ваську в землянке одного, пусть даже и запертого, было дело гиблое – он ведь мог и всю землянку своим носом разнести! Поэтому всегда, когда они уходили из землянки, брали с собой и Ваську. А чтобы Васька, во время этих прогулок куда-нибудь не сбежал, привязывали ему вокруг шеи ошейник с веревкой. И, таким образом, руководимый Виктором и Женькой, он и путешествовал вместе с ними, подгоняемый порой веселым Индусом, который сторожил его всегда, когда разбредшаяся команда собирала ягоды в траве на полянах. Но Васька был таким непоседливым и так сильно любил сладкие ягоды, что удержать его на привязи одного даже под присмотром Индуса было невозможно – он поднимал такой гвалт – визг да хрюканье, что казалось в него прямо-таки вцепилась целая стая волков и или сотни тысяч муравьев, дома которых он, подлец, кстати, с удовольствием разорял.
Но у Васьки была и одна хорошая особенность – он обладал очень хорошим нюхом и безошибочно, за несколько десятков метров находил в околках поляны спелых ягод. И так, похрюкивая, если, конечно, не был занят едой, он всегда и бежал впереди всей кавалькады сборщиков. А когда уж находил ягоды, то, хитрюга, затаивался и замолкал. И жрал, жрал, жрал, да так быстро, что как будто резал их какой-то ягодной косилкой.
Вот для этого случая к нему и был приставлен надежный конвоир и сторож – Индус. Когда Васька не был занят: бежал впереди и искал ягоды – он хрюкал. Индус же, следуя за ним – молчал! Когда же Васька, найдя поляну с ягодами, останавливался, замолкал и начинал жрать, в дело вступал порядочный и неподкупный Индус. Он возмущенно лаял и хватал Ваську за задние ноги и розовый хвост, отчего тот сильно негодовал и неистово визжал. Вот по этим верным и четко определяемым признакам команда Жигуновых определяла и отслеживала путь сластолюбивого Васьки, и расположение земляничных полян в околках. Но тогда уж нужно было очень сильно поспешить, потому что сластена мог-таки все ягоды пожрать. И все Жигуновы, смеясь и спотыкаясь, кидались, сломя голову, в ту сторону, где орудовал, визжа и переругиваясь с Индусом, Васька.
Так уже раз произошло в начале прогулки, когда Васька оставил после себя только голую поляну без единой ягодки, и все из-за того, что Иван Яковлевич со своими, еще не совсем окрепшими после болезни ногами, чуть замешкался с Александрой, а Борис с Виктором и Марфой не кинулись на зов и лай верного и надежного Индуса.
Маленького Женьку тоже возмущало такое неподельчивое и эгоистичное поведение кабана Васьки. Он как раз и держал его сейчас за поводок и уши, и усмирял его ненасытную тягу. Но Васька, понюхав воздух, вдруг так сильно дернул поводок и припустился бежать от него, что Женька упал от неожиданности, выпустил веревку из рук и заплакал. Мать с отцом кинулись его поднимать и утешать, а Борис, крикнув Индусу: «Индус, за Васькой – вперед!», помчался вместе с Марфой и Виктором за убегающим от них кабанчиком.
Такой шумной и веселой компании сборщиков ягод за все годы здесь, наверно, еще никто никогда не видывал… Жигуновым было и хорошо, и весело… И радостно, и приятно. Впервые за все это трудное военное время им было так весело и легко, как будто они сейчас участвовали в каком-то веселом и незатейливом спектакле. А, собственно говоря, они-то и вышли в этот поход не только ради ягод, а для того, чтобы хоть как-то развеяться и отдохнуть, очиститься от всех тяжелых дум и переживаний о войне, о сыновьях, и их судьбе и о нелегкой жизни…
А впереди, куда умчалась вслед за Васькой половина всей их команды, уже слышался визг, лай и крики возмущенных… Поспешив туда, на место происшествия, Александра с Иваном увидели картину, достойную кисти хорошего художника: вокруг было полным-полно спелых ягод!
А посреди этой неимоверной земной роскоши стоял Васька, повязанный по всем своим ушам и ногам, и вопил от возмущения и бессилия благим голосом. Борис держал его за поводок и ошейник, а Виктор за уши, Индус тянул за хвост, рыча и ликуя при этом от счастья… А перед ними на корточках ползала Марфа и, вытирая от смеха слезы на глазах, собирала на поляне ягоды…
Но всех интересней было смотреть на Ваську. Он не брыкался и не кусался, он просто стоял и ревел от досады, как маленький мальчик, от того, что у него отобрали незаконно всю эту спелую сладость, которую ведь он первый учуял и отыскал своим непревзойденным нюхом.
Александре и Ивану стало жалко несчастного Ваську. Александра сказала детям:
- Да, отпустите вы несчастного Васика – пусть он покушает! Нельзя же обижать добытчика – удачи не будет! Ягод-то ведь здесь много.
- Ну да!! – запротестовали Борис с Виктором. – Как же, несчастный добытчик! Пустишь свинью в огород, она вам и грядки все вытопчет!
- Не вытопчет, - улыбнулся отец. – И правда, дети, привяжите его к этому дубу с краю поляны – пусть малыш полакомится ягодами.
Братья так и сделали, вняв словам отца. Отвели Ваське участок с ягодами и, привязав его веревкой к дереву, отошли. Увидев это, Васька тут же успокоился, хрюкнул и принялся «собирать» и есть свою долю ягод. Но тут на его территорию вторгся Женька и кабан, почуяв в нем потенциального конкурента, разъярился, подскочил к нему сзади, поддев его носом под задницу, и выбросил прочь со своего участка.
Женька сильно обиделся и, схватив палку, полез на него в драку. Кабан, немного отступив назад, разогнался и, ударив его лбом и рылом, завалил малыша и стал кусать его меж ног за задницу. Поднялся крик и гвалт, ягодных соперников еле растащили. Женьке, конечно, досталось больше – кабан покусал ему шкурку на мошонке. И тогда отец Женьки, покачав головой, сказал Александре.
- Ну вот, мать, видишь, кабанчик-то наш уже совсем вырос и становится настоящим лютым «зверем». Так что, держать его вместе с нами уже нельзя. Его нужно поместить в отдельное стойло и «выложить» ему яйца. А то, как бы бед нам каких-нибудь он не наделал.
Такие вот дела происходили в колхозе «Труд» с семьей Жигуновых… На полях Украины еще шла война. Тревожное лето 1942 года было еще в самом разгаре и до Победы было еще так далеко. Но среди этих трудных и будничных дней колхозной жизни им запомнился именно этот день, когда они были все вместе, шутили, смеялись и ели ягоды в березовой роще…
Потом они переживут и осень 1942 года, когда немец будет рваться к Волге, к Сталинграду, и будет там разбит и остановлен. И осень 1943, когда Бориса заберут в армию, а они, лишившись своего единственного кормильца уедут из колхоза в Топчиху, и будут работать там у Ивана Михайловича в МТС. Они переживут еще много всяких хороших и плохих дней, но не будет уже того подъема, когда они, пусть бедные и голодные, пусть нищие и несчастные, живя в холодной землянке, испытывали бы такую радость своей самодостаточности, которую дала им та скудная и невзрачная, обычная колхозная жизнь. Там не было ни партийных и ни колхозных собраний, (хотя без них они может быть и были, но Жигуновы в них не участвовали, так как были приезжими и беспартийными), не было того надрыва и героизма, который так любят и обожают коммунисты. Там была простая трудовая крестьянская жизнь с постоянными недоеданиями, недосыпаниями и с обычными колхозными хлопотами относительно заработанных трудодней, за которые работающим членам этого хозяйства выдавались деньги, зерно, соль и другие товары.
А у Валентина на фронте было совсем другое дело. Там решающие события только начинались… Интересно отметить, что немцы с первых дней войны начинали все свои наступательные действия летом. В самое теплое время года они теснили и побеждали наших в сражениях в комфортных условиях, а наши войска, накопив и перебросив свои подразделения из других мест фронта, организовывали и вели затем победоносные наступления исключительно зимой, когда дули сильные снежные бураны и температура опускалась до минус сорока градусов.
Так было под Москвой, и под Ленинградом, и под Сталинградом, где советские войска под командованием Ватутина, Еременко и Рокоссовского разгромили 300-тысячную армию генерал фельдмаршала Паулюса и осуществили коренной перелом в балансе сил в свою пользу. Потери немцев тогда составили 1,5 миллиона человек, 3500 танков, 12 тысяч орудий и минометов, 3 тысячи самолетов.
Видно, помогала-таки нашим воинам Пресвятая Богородица морозами и буранами, и богатыми ресурсами снежной Сибири. Мало кто знает, что и над Сталинградом был совершен такой же облет наших войск, как и в сорок первом году над Москвой, и над Ленинградом на самолете с иконой Казанской Божьей Матери. После чего многие бойцы наших войск, участвовавших в наступлении видели ее лик в небе над Сталинградом перед самым наступлением.
«Поражение под Сталинградом, - написал потом генерал-лейтенант немецких войск Вестфаль, - повергло в ужас как немецкий народ, так и его армию. Никогда прежде за всю историю Германии не было случая столь страшной гибели такого количества войск».
Дивизия, в которой находился полк и батальон Валентина не участвовала в битве под Сталинградом: они формировались и стояли за Волгой в резерве Верховного Главнокомандования – в резерве прорыва… Несколько дней подряд вся Германия была в трауре после поражения своих войск в Сталинградской битве. Но потом, когда Гитлер и его генералы немного отошли от этого шока, Гитлер, никогда не жалевший жизни ни своего, ни чужих народов, сказал своим генералам, впадая в свойственный ему истерический тон:
- Ничего, у Германии еще много сил и ресурсов, мы возьмем у русских реванш летом 1943 года в сражении под Белгородом и Курском. Генералы штаба и Верховного Главнокомандования Вермахта, готовьте войска к этим сражениям.
И немцы начали готовиться. Они готовились с особенной тщательностью, свойственной немецкой нации, учитывая все: и количество своих солдат, и качество своей техники. С особой немецкой скрупулезностью, свойственной немецкой нации, просчитывая все возможные варианты действий русских, опять, как всегда, готовя наступление к лету. И, конечно, на этот раз они были уже полностью уверены в своей победе. Все, от самого ничтожного солдата и до самого высокого генеральского чина. Только, вот, они забыли, что 1943 год – это уже не 1941, и русскими войсками командовал уже не один лишь полководец – товарищ Иосиф Сталин, как в 1941, а многие другие, такие как Жуков, Конев, Рокоссовский и Ватутин, то есть самые лучшие полководцы. А Генеральный штаб возглавлял Василевский, который уже предвидел действия немецкого командования и тоже готовился к этой битве.
Не полагаясь только на обычное русское «авось» и героизм русского солдата, они создали очень насыщенную и мощную оборону своих войск из нескольких полос укреплений, оснащенных боевой техникой.
Под Курском и Белгородом у русских было создано кроме эшелонированной обороны основных Юго-Западного, Воронежского, Центрального, Брянского и Западного фронтов, еще и резервный Степной во главе с Коневым, предназначенный для подстраховки и быстрого подключения к наступлению.
В состав одного из этих фронтов – Центрального, руководимого Рокоссовским, и был включен артиллерийский полк, возглавляемый подполковником Баратынским, в котором служил Валентин Жигунов. И надо было тихо и незаметно для немцев сосредоточить эти войска несколькими линиями обороны в районе Курской дуги. Этим и занимались наши командиры и начальники штабов, и здесь самым главным фактором успешной обороны была разведка. Но, кроме того, успешным действиям армии противостоять врагу помогали и партизаны, действовавшие в тылу у немцев. Они оказывали большую помощь в глубокой разведке в получении данных о противнике, о продвижении его частей, громили его резервы, перерезая коммуникации, взрывали железнодорожные линии и таким образом срывали своими действиями переброску его войск и оружия из глубокого тыла на фронт. Уже в 1942 году немецкое командование должно было бросать почти 10 процентов своих сухопутных сил, находившихся на советско-германском фронте, против партизан. А в 1943 году на эти же цели были оттянуты полицейские соединения СС и СД, то есть полмиллиона солдат вспомогательных частей и более 25 дивизий действующей армии.
Таким образом, командование Красной Армии следило за всеми передвижениями сил противника в районе Курского выступа, и на основании этого анализировало, против какого фронта немцы сосредотачивали больше танковых частей и других войск. А, следовательно, и в каком районе возможен главный удар их сил.
В такой подготовительной и очень интенсивной работе штабов и прошли эти три месяца весны 1943 года. И та, и другая сторона, боясь ошибиться в оценке сосредоточения войск, очень внимательно следила за действиями друг друга. Ведь ошибка дорого стоила – она стоила, фактически, полного поражения в войне.
Первые ласточки, или возвращение на Родину…
Ну вот и пришла новая весна, и кончились все эти изнурительные многочасовые занятия по военной подготовке в спецроте для двух девушек из Прибалтики. Марите и Валя стали настоящими воинами Красной Армии. Они умели теперь бегать кроссы, прыгать с парашютом и вести бой в тылу врага, а главное, они теперь умели пускать под откос воинские эшелоны – железнодорожные составы врага, что было самым главным достижением в их учебе. Это ведь не простое дело – подрыв состава. Подрыв одного воинского эшелона врага стоит на передовой уничтожению его целого полка, а может даже и дивизии… если нет подвоза боеприпасов.
На вечернем построении им было объявлено об окончании спец курсов, и было сказано, что они с честью выдержали все эти нелегкие испытания и теперь достойны называться воинами – десантниками специальных войск особого назначения. Их было тридцать шесть человек, это был спецвыпуск.
Два дня дали им на отдых: написать письма родным, привести себя в порядок, попрощаться с друзьями-однополчанами, находившимися здесь же на курсах в Балахне, а затем они должны были лететь за линию фронта к себе на родину, в партизанские отряды.
Командир роты, капитан Бачаускас, пришедший проводить девушек сказал:
- Девчонки, пишите письма своим родным или знакомым, пока вы еще здесь. А оттуда ничего уже не передашь… Может, только после окончания войны… Если только останемся живы…
А им кому было писать? Они ведь сами ехали к себе на родину. Их просто била дрожь от нетерпения – скорей бы уже очутиться там, на своей земле! Прощаясь со своей комнатушкой, где они по вечерам коротали этот год вместе с Валей, Марите думала: «Ну что ж, вот мы и возвращаемся в свою страну, в свои пенаты, но теперь уже не слабыми и запуганными, дрожащими от страха, как два года назад, а сильными, уверенными и закаленными… И пусть наша земля растит в нас эту силу».
Через два дня вечером, когда уже уходили, они еще раз с порога окинули взглядом свое жилище.
- Не забыть бы чего! – сказала Валя. – Ведь мы сюда уже не вернемся…
Марите непроизвольно нащупала в портмоне свой маленький томик стихов и ответила:
- У меня все, что мне дорого – всегда со мной! А остальное, если будет нужно добудем у врага!
Уже начало темнеть, когда они всей группой на самолете с военного аэродрома Балахны вылетели на Запад в направлении действующего фронта. Чуть более часа полета – и они над самой его линией. Было тревожно и радостно лететь впервые так высоко на самолете над тонкой, изрыгающей огонь, полоской фронта. Немцы, услышав в небе гул авиационных моторов, в темноте наугад начали бить по ним из длинноствольных зениток. Вокруг их самолета клубками огня взрывались снаряды и было до одури страшно. А вдруг какой-нибудь из этих шальных снарядов возьмет, да и попадет в их самолет или в планеры, которые он тянет за собой. Тогда им всем конец! Но все, слава богу, обошлось! И они проскочили эту самую опасную зону неба над фронтом.
А еще через два часа они были уже в Белоруссии, в районе Невеля. В лесу на широкой поляне их уже ждали и встречали белорусские партизаны. Там горело несколько костров. Летчики, увидев их с неба, начали снижаться… А потом были радостные лица и объятия. Это были уже свои земляки-литовцы, люди партизанского отряда «Вильнюс», которым командовал Стасис Апивала.
Марите и Вале до слез было радостно услышать от них свою родную литовскую речь. Но надо было спешить и уходить от места посадки – немцы могли заметить их посадку, окружить и ударить из минометов. И летчики, удостоверившись, что выгрузка боеприпасов и снаряжения закончена, поспешили улететь назад в небо и за линию фронта.
Когда самолет и планеры покинули поле, партизаны тоже снялись и ушли с этого места. Теперь у них было все: и оружие, и боеприпасы, и новое пополнение надежных бойцов. Всю ночь они шли по неровным лесным дорогам. И, наконец, привал…
Марите и Валя так устали, шагая в темноте с рюкзаками, оружием и патронами, что попадали и уснули прямо там, где только что стояли. Но поспать довелось не долго.
Утро застало их уже под песни птиц в густом лесу, средь сосен и приземистых землянок. Это был большой опорный лагерь белорусских партизан. Бойцы их отряда, так же как Марите и Валя, уставшие и не выспавшиеся за ночь, нехотя вставали, осматривались, отряхивались и приводили свое снаряжение в порядок.
К прибывшим бойцам подошел командир отряда Стасис Апивала, построил их и начал знакомиться с каждым, кто прилетел и зачислен был в его отряд в отдельности. Когда очередь дошла до девушек, он остановился напротив них и, улыбнувшись, сказал:
- Это хорошо, что у нас в отряде будут две девушки – им будет легче проникнуть и в город, и в села, контролируемые врагом – на них падает меньше подозрений. Немцы, считают, что красивые женщины не могут быть партизанками – слишком уж трудно женщинам жить в лесных чащах.
- Ничего, мы с детства жили в лесах, и ко всему привычные, - ответила ему Марите.
- Это хорошо, - улыбнулся командир. – А как зовут вас, девушки?
- Боец Марите Мельникайте, - отчеканила, рапортуя по военному, Марите. – А это моя землячка и подруга Валя Костинайте.
- Отлично, Марите, вы возглавите у меня в отряде подразделение разведки, а Валя будет вашим заместителем. Согласны?
- Есть! – ответили Марите и Валя, вытягиваясь.
Познакомившись со всеми прибывшими и отпустив бойцов из строя, он обратился к Марите:
- Товарищ Мельникайте, пойдемте со мной в штаб к нашим белорусским коллегам. Нам нужно кое о чем поговорить – обсудить план нашего дальнейшего движения к себе на родину.
Прихватив с собой Валю, они втроем зашли в землянку Быковского – командира отряда белорусских партизан, и поздоровались. Быковский был не один. У него в землянке собралось уже почти все руководство их отряда: замполит и начальник штаба, а также начальник продовольственного отдела и начальник разведки.
- А-а, рады вас видеть! – воскликнул Быковский, встречая своих литовских товарищей. – Заходите и присаживайтесь.
- Товарищи, познакомьтесь с нашими новыми друзьями, - обратился он к своим заместителям и командирам, - это наши литовские коллеги: командир партизанского отряда «Вильнюс» Стасис Апивала и его заместители Рудис и…
- Мельникайте, - добавила Марите, видя вопрошающий взгляд белорусского командира.
- В чем суть нашей встречи? – продолжал Быковский. – Нашим литовским друзьям нужно, сохраняя свою боеспособность, добраться до их родины. А это не близко – где-то более трехсот километров. И этот путь нужно пройти не замеченными: через деревни и селе, занятые врагом, форсировать Западную Двину и другие малые и большие реки. Так что, как видите, это будет сделать совсем нелегко. Поэтому они и обратились к нам с просьбой – помочь им частью своих сил сопровождать их по знакомым нам белорусским местам. Как вы на это смотрите?
- А что? Конечно, нужно помочь. Раз надо – значит, надо! – откликнулись командиры. – У нас общая цель. А в таких случаях нужно помогать друг другу.
- Ну вот и договорились, - сказал Быковский. – Выделим из нашего отряда группу опытных партизан-бойцов, знающих хорошо эти места, и поручим им аж до Западной Двины сопровождать отряд наших литовских товарищей.
- Спасибо, друзья, мы, если надо, в долгу не останемся, - поблагодарил Апивала.
- Ну как же, конечно! Вот когда мы погоним фашистов назад, к Берлину, вы нам и поможете пройти через ваши земли, - улыбнулся Быковский.
- Ну, а теперь обсудим конкретно, когда вы выступаете в поход. Может быть, нужно сначала сделать разведку, - обратился он к командиру литовского отряда Стасису Апивале.
- Сегодня же ночью, - ответил Апивала. – Мы должны выступить как можно быстрее, а разведка займет много времени, и в случае случайной встречи с фашистами насторожит их начальство, и тогда нам точно не пройти!
- Хорошо, тогда идите, готовьтесь! – сказал Быковский. – А мы тут решим, кого из наших послать вместе с вами.
Когда Марите с друзьями вышла из землянки на воздух и глянула вокруг, ей стало тепло и радостно на душе. Радостно от того, что вокруг была весна, и что они сегодня ночью прошли один из семи «кругов ада» - удачно закончили опасный перелет через линию фронта, потом удачно приземлились и точно попали в этой кромешной темноте туда, куда надо – на эту крошечную поляну. А сегодня, вот, снова, в такой хороший день они должны выступить в далекую и долгожданную дорогу к себе на родину.
Они знали, что их ждет утомительный и опасный переход в течение нескольких суток в темноте, по непроверенным дорогам, да, и на родине будет совсем не сладко. Но, все равно им было радостно от того, что они возвращаются в свои края.
- Друзья, наконец-то мы вносим весомый вклад в борьбу с фашистами, делаем конкретные шаги к освобождению нашей Родины. Мы идем к ней, чтобы избавить от рабства тевтонов, - сказал Апивала.
И Марите, глядя в весеннее майское небо, продолжила:
- Да! Мы как первые весенние ласточки летим к себе домой на крыльях, чтобы принести наш сияющий яростью дух свободы.
- И мы укроемся, укрепимся там и победим врага, - добавил Апивала.
- Марите, - сказал он, - сегодня ночью вы с Валей и с нашими белорусскими друзьями будете у нас как впереди смотрящие, пойдете в авангарде нашего отряда. Ночью нужны острые глаза, чуткий слух и быстрое соображение, чтоб не напороться на засаду или на какой-нибудь немецкий патруль. Я знаю, вы нас не подведете. А теперь идите, отдыхайте, экономьте свои силы, они вам еще очень понадобятся.
- Есть, - сказала Марите, - мы идем первыми и мы не подведем…
Вечером, через двенадцать часов после их встречи, когда начало темнеть, отряд Апивалы, построившись в колонну, вместе с белорусскими партизанами отправился в путь. Марите, Валя и еще трое бойцов из белорусского отряда ушли в поход первыми. Так, осторожно, сменив время движения – днем на ночь, они ушли к Западной Двине, и шли туда шесть ночей.
И вот, наконец, перед ними Западная Двина – река широкая и довольно глубокая. Вышли на нее еще ночью, но лодок на берегу не оказалось. По приказу немцев жители спрятали их на хуторах. Попробовали перейти вброд – не получилось… Река сильно глубокая, да и вода холодная. В нескольких сот метрах от реки справа они увидели хутор, а слева лес. Белорусы, попрощавшись с литовскими партизанами, и ушли назад, в свои края.
Марите с Валей, незаметно подкравшись к хутору, хотели уже подойти и постучать в окно дома, но потом решили немного подождать и приглядеться: вдруг там находятся немцы. Марите отдала Вале свой автомат и сказала тихо:
- Я пойду к окну и постучу, а ты меня прикрывай. Следи за входной дверью. В случае чего – стреляй.
- Как же ты без оружия? – спросила Валя.
- У меня есть пистолет в кармане, - ответила Марите.
Ночь была темная и было плохо видно очертания предметов. Марите начала осторожно подкрадываться к дому. В пяти шагах от крыльца она залегла, увидев, что-то блестящее, потом там что-то лязгнуло и зашевелилось. Приглядевшись, Марите поняла – за крыльцом стоит мотоцикл, а возле него на бревне сидит немецкий часовой. Марите медленно и осторожно попятилась назад.
«Вот, черт, чуть не попалась, - подумала она. – Оказывается, на хуторе есть немцы и их много – не меньше взвода. И у них есть мотоцикл и автоматы. Вести бой с таким подразделением будет очень опасно. Надо отходить и действовать тихо и незаметно».
Она вернулась к Вале и сообщила ей об этом. И девушки, крадучись и прислушиваясь, отошли от хутора. Когда они вернулись в отряд, то сразу же сообщили об этом командиру. Тот выругался:
- Пяркунас, еще этого нам не хватало! Придется теперь нам и лес валить, вязать плоты и за хутором следить.
Потом, собрав отряд, он объявил:
- Нас сорок восемь человек, и нам нужно связать четыре плота по три метра каждый. Восемь человек должны прикрывать тех, кто будет вязать плоты, на берегу со стороны хутора. Остальные же, таскают бревна и строят плоты. Каждая группа валит по два дерева и распиливает их. И, товарищи, делайте это уж как-нибудь потише, прошу вас, а то ведь немцев разбудите, - добавил он.
- Марите и Валя, - продолжил он, - вы и еще шесть человек из разведки останетесь на берегу в группе страховки – будите следить за хутором. Старшая – Марите. Все другие группы в четыре пилы валят лес, в четыре пилы распиливают деревья по восемь бревен на один плот, носят их и сооружают плоты. Всем понятно?
- Да, - послышались голоса.
- Тогда все, приступайте к работе!
И когда он расставил их всех – работа закипела. Но пилить, таскать бревна и соблюдать тишину не удалось.
Как только партизаны начали пилить бревна, таскать их к берегу и спускать на воду – немцы на хуторе проснулись и зашевелились. Не видя в темноте, что там происходит, они начали пускать ракеты и открыли по берегу огонь из пулеметов. Марите и группа прикрытия партизан пока лежали в засаде и не отвечали, не выдавая себя.
Через два часа, когда плоты были построены, их спустили на воду и люди стали переправляться на тот берег. Начало сереть и обозначились очертания предметов на берегу, и тут немцы предприняли атаку на партизан. Но уже три плота с людьми переправились на западный берег, а на этом берегу осталась только одна группа прикрытия, возглавляемая Марите. И она уже вела серьезный бой с немецкими автоматчиками.
Хотя было плохо видно, и это был первый бой у Марите, ее боевое крещение, но она в бою действовала очень смело и осознанно. Она абсолютно не чувствовала страха. Приказав всем своим бойцам постепенно отходить к берегу, она проследила за движением немцев и за тем, что происходило на берегу. А там произошло непредвиденное. Веревки на оставшемся плоту, перебитые пулями немецких пулеметов, лопнули и бревна рассыпались. Все партизаны застыли от досады, удивления и безвыходности положения. Что делать? И Марите решила – нужно переправляться вплавь! Поднявшись, она крикнула партизанам:
- Идите в воду, цепляйтесь за бревна и плывите к другому берегу, немцы вас там не достанут.
И, показывая всем другим пример, она первая шагнула в эту темную, обжигающую тело холодную, воду. Все оставшиеся на берегу партизаны последовали за ней. А бревен как раз было восемь.
Приблизившиеся к берегу, немцы от удивления и досады начали стреляли по удаляющимся от них партизанам. Но еще было плохо видно и слишком для немцев холодно, чтобы лезть им в такую холодную воду и гнаться за партизанами. И они, постояв на берегу и постреляв в сторону партизан, вернулись опять на хутор.
А партизаны, мокрые и дрожащие от холода, но все же целые и невредимые, кинулись догонять свой отряд. Им нужно было еще присоединиться к отряду, укрыться в лесу и высушить одежду. Им было холодно и неприятно бежать в мокрой одежде, но это были уже мелочи по сравнению с тем, что они только что пережили.
Родная земля
Прошло два дня с тех пор как литовские партизаны, в числе которых были и Марите с Валей, переплыв Западную Двину, пересекли границу Литвы. Пока они еще не предпринимали никаких решительных действий против фашистских захватчиков, и немцы о них не знали и не тревожили их базовый лагерь. Партизанам нужно было на некоторое время затаиться, найти место в гуще лесов и разбить там базовый лагерь. Затем, разведать обстановку: где и какие по численности немецкие гарнизоны стоят вокруг лагеря, создать агентурную сеть в селах и городах, чтобы иметь глаза и уши, и знать о предпринимаемых немцами действиях, и только после этого проводить какие-нибудь серьезные диверсионные действия на крупных железнодорожных линиях и больших автодорожных магистралях. Иначе, им грозило бы быстрое разоблачение и уничтожение.
За это дело и взялись девушки-разведчицы – Марите и Валя. Ведь они были у себя дома. Особенно Марите, которая родилась в этих краях, в городе Зарасай, и знала здесь каждую тропку. Она ходила по знакомым с детства селам и агитировала своих земляков подниматься на борьбу с фашистскими захватчиками. Ее здесь знали многие еще по прошлым довоенным агитационным рейдам их комсомольско-молодежной бригады.
Гражутескский бор и стал основной базой ее партизанского отряда. Это было стратегически удобное место для базирования и нанесения врагу наибольшего материального ущерба, ведь неподалеку проходила большая железнодорожная линия, соединяющая Берлин-Варшаву-Вильнюс и Ленинград, по которой нескончаемым потоком шли немецкие военные эшелоны с войсками, боевой техникой, боеприпасами и продовольствием под Ленинград.
Недалеко от Зарасай рос огромный стельмужский дуб. Этому дубу было больше двух тысяч лет. Обхват его ствола – восемь с половиной метров. Он был ровесником рождения Иисуса Христа, был символом мощи и стойкости, любимцем литовского народа. Марите часто останавливалась возле него, и когда бывала в этих местах, обнимала его, заряжаясь его могучей силой. Сколько раз она ходила по местным селам, по тропке мимо него и рассказывала здешним людям правду о войне.
Их отряд вскоре начал разрастаться. Поверив словам Марите, в него начали вступать молодые литовские парни и девушки – добровольцы.
Однажды, когда Марите, вернувшись в отряд, встретилась с Валей, и они сидели у костра и читали газеты и книги, недавно доставленные в эти места самолетом, кто-то взял «Комсомольскую правду» и начал читать отрывок из поэмы о Зое Космодемьянской на русском языке. Марите, послушав эти стихи, попросила читающего еще раз повторить стихи о Зое. Все затихли и как завороженные сидели, не шелохнувшись, и слушали.
Когда Валя глянула на Марите – у той в глазах блестели слезы. Никогда раньше Валя не видела, чтобы Марите плакала, а тут…
Стихи были о юной московской девушке, такой же как и они, посланной с заданием в тыл врага, которую предал и выдал фашистам за «тридцать серебряников» ее же соратник. Немцы мучили Зою, водили босую и в одной рубашке в 30-ти градусный мороз по селу, добиваясь от нее, чтобы она призналась в поджоге их комендатуры, склада и дома, где стояли их солдаты, и выдала своих товарищей из отряда, но Зоя так ничего и не сказала фашистам. Ее повесили, но она стала примером и символом моральной стойкости молодых борцов в борьбе против фашизма. Посмертно, как потом и Александру Матросову, закрывшему своей грудью амбразуру немецкого дзота, молодой 18-ти летней девушке Зое было присвоено звание Героя Советского Союза.
От того и выступили у Марите слезы на глазах при чтении стихов о Зое, что она как бы почувствовала – это и ее судьба. Она готова была совершить такой же подвиг, как Зоя. Марите попросила у Атаева, который читал стихотворение, эту газету и потом сидела и читала ее, беззвучно шевеля губами. Партизаны, пораженные услышанным, сидели вокруг костра, не шевелясь, и отрешенно молчали. Было тихо-тихо и костер уже почти догорел. Нарушая молчание кто-то вдруг произнес:
- Да, трудно быть такой стойкой, как Зоя.
И тут вдруг Марите, встряхнув, подняла голову и сказала негромко и твердо:
- Мы тоже можем быть такими как Зоя. Нужно только очень сильно захотеть.
- Отдай мне газету, - попросила она Василия Атаева, ставшего потом командиром партизанского отряда «Кястутис».
- Бери, раз поэма о Зое так сильно тебя задела, - кивнул он ей.
И Марите, вырезав поэму, спрятала ее в кармане у сердца вместе с комсомольским билетом. С этого момента она стала другой. Из простой обычной девушки она превратилась как бы в факел, который горел, звал и освещал другим дорогу в борьбе против захватчиков. Она пошла в народ, и там где она бывала, начали возникать и действовать подпольные комсомольские группы. Они-то и сообщали обо всех передвижениях гестаповцев и полицаев, их карательных отрядов, направленных против литовских партизан.
И полетели под откос немецкие военные поезда… Партизаны захватывали на дорогах немецкие обозы, уничтожали автомашины с боеприпасами и продовольствием, жгли скалы.
А немцы, тем временем, тоже не спали – они открыли настоящую охоту за Марите. Они искали ее всюду, рыская по всем окрестным селам, сулили большие деньги предателям и своим шпионам, но крестьяне и все трудовые люди любили ее, прятали как свое родное и единственное дитя от глаз оккупантов. Вовремя сообщали ей о пришедших за ней карателях. И Марите все время уходила, исчезала, будто растворяясь в воздухе. Она была неуловима.
Вахмистр Зарасайской полиции, Казанас, долго и безрезультатно гонялся за неуловимой Марите и не мог поймать ее. Но однажды к нему пришел один человек. Конечно, не сам пришел, а его привели. Этот человек не мог назвать своего имени – он был немой, хотя и хорошо слышал. Казанас стал его допрашивать, подозревая, что он партизанский разведчик. Но тот попросил листок бумаги и написал на нем имя немецкого начальника Гестапо города Вильнюса, и чтобы он обратился именно к нему за разъяснением о его данных. Он написал, что его фамилия Отс и он подчиняется только ему.
Когда Казанас дозвонился в Вильнюс и сообщил начальнику о немом человеке, именуемом Эдуардом Отто Отсом, тот сказал:
- Ну вот, счастье само идет к вам в руки. Это ведь наш агент, и не колотите вы его так сильно, а дайте ему задание. Пусть он ходит, следит и сообщает вам о партизанах, и об этой неуловимой разведчице, которая вам не дает спать!
И в башке Казанаса возник план: «А что? Это ведь гениально! Никто даже и не подумает, что за таким немым, немощным и жалким нищим скрывается агент! Он со своей нищенской котомкой может беспрепятственно ходить по всем селам». Так и решили с гауптштурмфюрером Гестапо Штофом – нищий немой будет ходить по всем селам и искать эту неуловимую разведчицу…
И у партизан начались проблемы. Начали попадать в засады и погибать их люди, исчезать их связные. Как будто злой рок преследовал их. И этот рок был и действовал под именем и фамилией Эди Оттова. Да, да, именно этот, вначале, казалось бы, безобидный и немой конюх из лесного хозяйства, что под Смоленском, которого так и не смог поймать там подполковник Зарубин вместе с лесничим Яншиным, его дочерью и тремя разведчиками. Он таки пролез сквозь болота и пересек линию фронта, пришел в Белоруссию и сдался Гестапо, а начальник Гестапо, получив указания свыше, его уже направил в тыл для борьбы с партизанами – сначала в Белоруссию, в тыл, а потом и в Прибалтику, чтобы раскрывать там действия коммунистического подполья и разных партизанских группировок. Они в это время там очень сильно активизировали свои действия: пускали под откос поезда с боеприпасами и техникой, громили склады германских войск. А эти боеприпасы и техника, ох, как нужны были немецким генералам и под Ленинградом, и под Курском, где немцы хотели взять реванш у русских за поражение под Сталинградом.
Партизаны через своих людей получили важные данные, что этот агент действует под кличкой «Шуберт», но кто он и как выглядит никто не знал, знали только подполковник Зарубин, Яншин и Ганин по его действиям в 1942 году в смоленском лесничестве.
Зарубина в начале 1943 года в связи с тем, что он раньше служил в Прибалтике, отозвали из действующей армии и направили в штаб партизанского движения в Прибалтике и Белоруссии, для координации их действий с действиями Красной Армии.
И когда у Зарубина появилось донесение из Зарасайского партизанского отряда «Кястутис» о том, что против них действует хорошо законспирированный агент немецкой разведки по кличке «Шуберт», у него сразу возникло и всплыло из памяти известное ему имя Эди Оттова – немого конюха из охотничьей усадьбы Яншина, любившего слушать музыку немецкого композитора Шуберта.
Почерк был тот же. Так же, как и в смоленском лесничестве на него никто не обращал никакого внимания, а он, жалкий немой инвалид, ходил где хотел, слушал, что хотел, и делал, что хотел. Кто его мог заподозрить? А он отлично исполнял свою роль и если б не случайное увлечение Насти с Ганиным, было бы тогда им всем очень плохо…
Зарубин это помнил. И хотя уже прошло целых два года, он позвонил начальнику Главного управления военной разведки, и попросил узнать, где находится подразделение разведки, руководимое лейтенантом Подлужным, которое в августе 41-го года находилось в Яншинской усадьбе смоленского лесничества. А конкретно ему нужны были: лесник Яншин, его дочь Настя и разведчик, поэт и сибиряк, младший сержант Ганин.
Через некоторое время Зарубину сообщили их координаты. Он послал туда машину со своим представителем, капитаном Терехиным, и через два дня эти люди были уже у него. Прибыл также из армии и поэт Ганин. И они, сидя в кабинете у полковника Зарубина, радовались, встретившись и увидев друг друга. Зарубин дал им хорошо наговориться, и приступил к делу.
- Ну вот, друзья, - сказал он, - собрал я вас по старому и так и незаконченному тогда делу… Помните август 41-го и нашу встречу и разговор за столом?
- Когда мы пили лесной бальзам и пели есенинские песни? – высказался Ганин.
- Не только это, Сергей! Мы тогда решали вопрос более важный, чем это: как поймать немого конюха, оказавшегося немецким шпионом! И тогда вы отправились в поход – искать его в наш тыл по прифронтовым селам.
- Да, у нас тогда ничего не получилось. Эдя Оттов, как в воду канул, - подытожил Яншин.
- Нет, нет, Григорий Игнатьевич, он не канул, - сказал Зарубин, - он прополз через линию фронта, прошел через болота и теперь всплыл в далекой Прибалтике. На днях мне сообщили оттуда наши литовские товарищи. Это где-то в районе города Зарасай. Они передали, что у них действует какой-то сверхсекретный немецкий шпион по кличке «Шуберт», и он наносит им очень много вреда. Не наш ли это конюх там действует? Кроме того, еще раньше в Белоруссии действовал тоже такой же сверхсекретный агент, который тоже сдал многих. Он исчез и появился опять – теперь уже в Прибалтике. Если это он, то вы лишь одни можете его узнать и разоблачить. Вот я вас и собрал лишь по этому поводу. Его нужно убрать, иначе, он наделает там много бед… Собирайтесь. Мы вас перекинем туда воздушным путем. День вам дается на сборы.
- Григорий Игнатьевич, а та снайперская винтовка еще при вас? – спросил он Яншина.
- Да, конечно, теперь я никуда без нее, - ответил тот. – Она у вашего капитана.
- Вот и хорошо – оружие личное, пристрелянное – оно не подведет, - констатировал Зарубин. – А вы, молодые люди, получите десантные автоматы и пистолеты. Ну, и гранаты, конечно – это обязательно! И сухой паек на трое суток. Ну, вот и все, идите и готовьтесь. Еще один день потренируетесь с прыжками, а я вас потом соберу и провожу на аэродром. Не бойтесь, вы будете доставлены точно, в отряд к партизанам, и вас там встретят наши люди. Они там на месте и расскажут вам: что и как!
- Поняли? – спросил, улыбнувшись, Зарубин. – Не боитесь?
- Нет, - ответил Сергей. – Что нам бояться! Разведчики ничего не боятся и мы будем действовать все вместе. Ну, а Насте мы поможем.
- Вас всех проинструктирует и научит прыгать с парашютом инструктор, - заверил их Зарубин.
Два дня пролетели, как один час. Все собравшиеся были увлечены сборами и прыжками с парашютом – за это время они сделали по два пробных прыжка.
Вечером следующего дня приехал Зарубин и проводил их аж до самого самолета. А через три часа полета они были уже над Прибалтикой. Точно по времени, когда прибыли в район Зарасая, они увидели в темноте, далеко внизу под собой, три пылающих костра. И по команде летчика «Пошел!», прицепив крюки от колец для раскрытия парашютов к страховочному тросу, они, один за другим, шагнули за борт самолета…
Шел первый летний месяц сорок третьего года. В лесах было тепло и тихо. Пахло сосновой смолой, в траве стрекотали кузнечики. Командир отряда, собрав свой небольшой штаб: замполита, заместителя, начальника штаба и всех командиров подразделений, сказал им:
- Товарищи, наш отряд сильно разросся и это опасно. Такому большому подразделению скрываться среди лесов будет очень трудно. Нас могут засечь и окружить каратели. Особенно опасно находиться всем вместе сейчас, когда появился этот неуловимый немецкий шпион. Через два дня мы должны разделиться. Здесь останется небольшой отряд под руководством Атаева, а мы пойдем дальше на юг, ближе к Вильнюсу.
Потом он отозвал Марите в сторонку и проговорил:
- Тебе, Марите, я поручаю пройтись по тем опилинкам, где будет вскоре проходить наш отряд – разведать там обстановку. Нет ли там стукачей – предателей и приготовленных нам ловушек. Пойдешь в сторону Алунты и Молетай. Тебя будут сопровождать и подстраховывать три наших новых товарища, прибывших к нам с «большой земли». Они пойдут отдельно, следом за тобой, так что, вы все время будете друг друга видеть. Недавно пришло сообщение из алунтской опилинки. Там на хуторе завелся какой-то «фрукт», который все время что-то вынюхивает. Возможно, это и есть тот самый секретный осведомитель гестапо. Пойди, разберись на месте и если это он – уничтожь его!
- Хорошо, командир, - сказала Марите, - только я в этом очень сомневаюсь. Такой важный и опытный осведомитель не может все время находиться в одном хуторе. Он должен постоянно передвигаться по дорогам, чтобы быть в курсе всех событий, должен быть мобильным и своим среди чужих… Когда выступать?
- Вот ты и проверь! - приказал ей Апивала. – А выступать нужно прямо сейчас – ждать нельзя. Врага надо опережать! Обращаться с сопровождающими тебя мужчинами будешь при помощи цвета: белый, красный, голубой. Косынка или цветок в руке. Красный – внимание, опасность! Белый – все в порядке, можно двигаться! Синий – за этим человеком нужно следить! Страхующие тебя товарищи будут вооружены и поедут на лошади с телегой, под видом переезжающих селян – отец, дочь и ее молодой муж. Я вас сейчас познакомлю, чтобы вы знали друг друга в лицо. Но поле этого вы не должны больше встречаться. Все время держитесь на расстоянии. У девушки, которая с ними, тоже будут такого же цвета платки, как и у тебя. Так что, обращай на них внимание. Это сигнал, поняла?
- Да, - ответила Марите, - ведите меня к ним – будем знакомиться.
Апивала отвел ее в отдельную землянку, где отдыхали вновь прибывшие и, познакомив с Настей, Сергеем и Яншиным, сказал: «Вы тут немного пообщайтесь», а сам вышел.
- Теперь будет хоть с кем ходить, - улыбнулась Марите, - а то все одна и одна.
- Ну, что ж, мы будем ходить с вами хоть и отдельно, но мысленно всегда вместе, - сказал Сергей.
- А вы хоть слова-то какие-нибудь литовские знаете, а то ведь встретите полицейских на дороге, они вас сразу же и расколют? – спросила Марите.
- Да! Вот это наше упущение! – воскликнул Сергей. – По-литовски мы «ни в зуб ногой» и «ни бум-бум»! То есть, ни черта не понимаем! Я вот только одно слово и запомнил – гевате, а что оно обозначает – не знаю!
- А где вы его услышали? – спросила Марите.
- Да, тут недавно один ваш солдат бежал, да за пень запнулся и сказал: «Вот гевате!».
- Мне понравилось это «гевате», - ответил Ганин.
- И что оно вам так понравилось? Гевате – это гадюка, а в общем – гадость! – засмеялась Марите. – Давайте я вас немного научу языку?
- Конечно, - сказал Сергей.
- Ну вот, запомните, если вас о чем-то спросят, а вы не знаете, то говорите: «Я не знаю по-литовски» - «Аш ня жиноу». «Я не понимаю» - «Аш ня супранту». А если будете здороваться с кем-то, то говорите: «Лабас ритас» - «Доброе утро», «Лаба дисна» - «Добрый день», «Лабас вакарас» - «Добрый вечер». Поняли? «Аш» - это «я», «юс» - это «вы», «мяс» - это «мы», «норю» - это «хочу». «Вальгити» - это «есть». А выражение «Мы едем в местечко Алунта» будет выглядеть так: «Мяс важиоемо и Алунтос мястялес». «Дарбас» - это «работа», «дарбининкай» - «рабочие». «Мяс важиоемо дирбти» - «мы едем работать». «Ачу» - «спасибо», «ир» - это «и». «Мано» - это «мой». «Мяс норимя юмс пасакити» - «Мы хотим вам сказать». «Земля» - «жяме», «дорога» - «кяйлис», «идти» - «ейти», «хлеб» - «дуонас», «дайте» - «докить». «Бишки» - «немного», «манн» - «мне». «Докить манн бишки дуона». Аш норю вальгити» - «Дайте мне немного хлеба. Я хочу есть». «Озеро» - «эажерас». «Аш ейну ин эижера» - «Я иду на озеро». Ну вот, теперь поняли? – спросила она.
- Поняли! Конечно, поняли! – сказал Сергей. – Да, только, вот, с непривычки все перемешалось. И все равно вам большое «ачу» за этот блиц-урок, дроугас Марите.
Марите рассмеялась:
- Ир юмс ачу, мано дроугас Сергеюс! Результат, как говорится на лицо!
- А как будет «Я вас люблю»? – спросил Сергей.
- Аш юс милю! – ответила Марите.
- Так вот, я вам всем хочу сказать: «Аш юс милю!».
- Ир мяс тавя милимо, Сергеюс, - улыбнулась Марите.
В землянку вернулся командир отряда и спросил:
- Ну что, пообщались?
- Еще как, целый курс по литовскому языку прошли. Так что, ачу вам!
- Это хорошо. Теперь вы будете хоть немного адаптированы к нашим условиям и не будете так выделяться среди наших граждан. А это самое главное условие.
- Еще один вопрос, Сергей, - сказала Марите. – Вы случайно стихи не пишите?
- Пишу, - удивился Сергей, - а как вы это узнали?
- Поэта видно сразу, - ответила Марите. – От него исходит какой-то внутренний свет, великий крик души. А вам нравятся стихи наших поэтов, например, Саломеи Нерис? Смотрите!
Где же домик тот зеленый,
Палисадник пестрый.
Георгины возле дома,
Что садили сестры…
- Это великая и чудная поэзия, - сказал Сергей. – Я вам тоже хочу почитать несколько своих строк. Вот:
Мы, рождаясь, врезаемся в жизнь,
Словно стрелы…
И уходим, почив, среди начатых дел…
Сколько наших в борьбе той
Голов поседелых
Отшумело и стало лишь звуком капелл…
- Мне нравятся ваши стихи, Сергей, - сказала Марите. – Они глубокие – философские…
- А мне нравятся стихи Соломеи Нерис, ответил Ганин. – Они такие живые и непосредственные, как капли свежей росы на траве, в лугах возле дома.
- Ну, вот и хорошо. Познакомились? Теперь будет легче работать, - подытожил Апивала. – Марите, тебе задание наше ясно. А вам, товарищи, - обратился он к Сергею, Насте и Яншину, - нужно будет ее поддерживать – сопровождать, но только держаться на расстоянии, не общаясь, понятно?
- Да, - ответили все.
- Ну, тогда завтра утром рано и выступайте! – приказал командир.
…На следующий день, рано утром, подвода с четырьмя людьми выехали из партизанского лагеря. Их отъезда никто и не заметил, кроме часовых – весь лагерь еще спал. А им нужно было преодолеть большое расстояние – путь примерно в шестьдесят километров.
Весь день они ехали, останавливаясь лишь только, чтобы перекусить и накормить лошадь. К вечеру прибыли, наконец, в деревню, возле которой и был тот нужный им хутор. Поговорив с одним крестьянином-бедняком, который жил на окраине деревни, Марите пристроила своих друзей к нему на постой, а сама ушла на разведку в деревню – у нее в этой деревне были «свои люди». Вскоре она вернулась и сообщила: немцев поблизости нет, но день назад через деревню проходили какие-то нищие, два человека – один немой, другой слепой.
- Они недолго здесь задержались и ушли по дороге в ту сторону, откуда приехали мы с вами, - сказала она.
Уединившись с товарищами, Марите сообщила им тихо по секрету:
- От преданных нам людей я узнала, что немцы находятся в наших местах, в таких крупных городах, как Укмерге, Утяны а в таких небольших местечках, как Алунта и Молетай - находятся лишь их полицейские участки.
- Надо ехать назад, искать этих нищих. Нужно проверить, а вдруг это наши «клиенты»! – сказал Ганин.
- Хорошо, поедемте назад, - согласилась Марите, - но только не сегодня, а завтра. Сегодня к вечеру я должна побывать со своими девчонками на хуторе у местного влиятельного кулака – пособника немцев. Возможно, это он выдает здесь наших, и тогда его нужно убрать. Так приказал командир. Сегодня вечером у него праздник – он что-то отмечает, поэтому и пригласил к себе всех деревенских девушек на танцы.
- Так, может, мы тебе в этом поможем? - предложил Сергей.
- Нет, не надо. Я это сделаю сама. А вы будьте готовы к выезду – задерживаться здесь после этого будет очень опасно,- ответила Марите. – Ночью, как только я приду, мы должны немедленно покинуть это место. Поняли?
- Поняли,- ответили Сергей и Настя с отцом.
- И на всякий случай приготовьте и проверьте оружие,- добавила она, уже собираясь уходить.
- Есть! – отчеканил по-военному Сергей. Он понял: шутки прочь – началась нешуточная игра, в которой противнику нельзя было проигрывать. Проигрыш будет стоить им жизни. Нужно было опережать противника, то есть, делать неожиданный ход. А лучше всего ход конем, то есть вовремя убираться.
Марите ушла, а Сергей и Яншин начали готовиться к отъезду…
А Марите, тем временем, со своими подругами отправились на хутор на танцы. С собой она взяла маленький пистолет – Вальтер. Спрятать его под платьем было не сложно. Она специально для него сшила прикрепляющийся сзади к бедру карман, и пистолет был не виден даже при быстрой ходьбе, правда, садиться было нельзя.
Когда девушки пришли, на хуторе уже было людно. Пришли девушки и парни с других хуторов и деревень. Но Марите с Гражиной чуть отстали от остальных девчат. Это они сделали специально, чтобы оценить обстановку и приглядеться к хозяину.
Но когда Марите издали увидела хозяина, она чуть не обомлела: это был известный ей Паршин – человек-хамелеон и угорь, который чуть было не убил в сорок первом году Ванюрку Жигунова. «Вот она, встреча, - подумала она. – Сколько веревочке не виться, а все равно всему приходит конец».
Они с Гражиной незаметно отошли и слились с другой группой девушек и парней, которые стояли здесь раньше. Было шумно, играла музыка. Но уже опускались вечерние сумерки. Марите сказала Гражине:
- Этот человек мой давний враг. Мне нужно поговорить с ним с глазу на глаз. Как только станет темно, вызови его за овин. Скажи, мол, одна особа очень сильно влюблена в него и хочет сообщить ему очень важную весть.
- Он не поверит этому, - сказала Гражина.
- А ты его сначала увлеки чем-нибудь. Ты же такая красивая и молодая,- ответила Марите. – Тогда он подумает, что эта особа ты и пойдет за тобой.
- Попробую, - согласилась Гражина.
- А у тебя есть родственники где-нибудь в других селах подальше отсюда? – спросила ее Марите.
- Да, есть.
- Тогда после всего этого немедленно уходи к ним. А теперь иди, действуй, я буду ждать между теми сараями,- указала рукой Марите.
- Они разошлись и Гражина начала действовать. Когда зажгли огни и танцы разгорелись, некоторые парни и девушки начали угощать друг друга самогоном. Все закрутилось, как на карусели. Гражина старалась все время держаться ближе к хозяину, а тот, подвыпив, расслабился, танцевал и щупал всех девушек, которые ему нравились.
После нескольких лет сдержанности и тихой жизни, он решил, что НКВД ему уже не страшен и наконец-то пришло его время. И он может пожить так, как хочет. С новой властью он договорился. За то, что он раскрыл немцам некоторых подпольщиков, они обещали ему шикарную жизнь, и поэтому он так широко праздновал свой день рождения. Конечно, у него были и охранники – пятеро здоровых молодых батраков, которые работали у него на хуторе и заодно охраняли своего хозяина. Но как можно удержаться, когда все, выпив, так веселятся. И они тоже выпивали и веселились.
Этим и воспользовалась Гражина. На очередном танце она как бы нечаянно столкнулась с Паршиным, и когда он, подвыпивший, ухватился за нее, она и начала раскручивать его за эту ниточку. Она с удовольствием поддавалась, улыбаясь и поощряя его на разные, совсем не безобидные действия. А тот все больше и больше увлекался девушкой, прижимал ее, готовый тут же начать свои любовные действия. И тогда Гражина шепнула ему:
- Пан Инвар, ну разве так можно – на людях!
- Мне можно везде. Я здесь хозяин, - сказал Паршин.
- Конечно, вы здесь пан, но я стесняюсь, - ответила Гражина. – Пойдемте хотя бы вон за те сараи.
- Пойдем, - расплылся в улыбке хозяин, - ты меня возбуждаешь.
И он потащил Гражину за тот самый сарай, где уже стояла и ждала их Марите. Когда они очутились одни и Паршин стал расстегивать свой пояс, перед ним вдруг появилась Марите. Гражина, ойкнув, убежала, а Марите, встав перед ним, сказала:
- Ну что, предатель, помнишь меня?
- Кто ты? – спросил, оторопев Паршин.
- 1941 год, май месяц, Алунта. Иван Жигунов, встреча в ресторанчике. Я та девушка, которая все это время искала встречи с тобой, чтобы отомстить за своего друга!
- Постой, я не хочу умирать сейчас, в свой день рождения, - выдавил из себя Паршин.
- А я не могу больше ждать. За все твои предательства именем рабоче-крестьянской власти, огонь!
Марите приставила к сердцу Паршина вальтер и выстрелила. Выстрел был глухой и почти не слышный. Он потонул в шуме и веселой музыке возбужденных музыкантов…
Марите, спрятав вальтер в свой потайной карман на бедре, вышла из-за сараев как будто ни в чем не бывало и пошла тихо по дорожке к селу… Через несколько минут она прибежала запыхавшись в ту избу, где ее уже ждали с запряженной в телегу лошадью Сергей и Яншины. Крикнув им: «Быстро! Уходим!», она упала на сено, брошенное в телегу. И все, как по команде, вскочив в телегу, погнали лошадь по дороге из деревни на север.
Через десять минут они уже скрылись в серой мгле наступившей ночи. Еще было немного видно дорогу, поэтому беглецы, подгоняя бегущую лошадь, старались, пока было видно, как можно дальше отъехать от деревни. А когда уже наступила полная ночь и стало совсем темно, они свернули с дороги. Справа был густой сосновый лес, а слева ложбина с озером, возле которого росли довольно высокие кусты ивняка. Они и спрятались там, посчитав, что если их будут искать, то, скорее всего, кинутся в лес, чем к открытому месту у озера.
Распрягли лошадь, давая ей хоть немного отдохнуть перед завтрашней трудной дорогой, а сами, достав из-под телеги автоматы и винтовки, заняли круговую оборону.
В два часа ночи, когда показался из-за облаков тонкий серп луны, они снова, не мешкая, запрягли лошадь и погнали ее по дороге. Ночью им никто не мешал и к утру, лишь за одну ночь они преодолели 35 километров обратного пути. Им нужен был лишь один такой однодневный бросок, чтобы они смогли добраться до своего родного партизанского края. И они решили ехать днем, ведь сидеть в лесу и ждать ночи было еще опасней, чем ехать – их могли увидеть и донести. А ехать, ведь едут же крестьяне из села в село, из села в город… и они поехали. «Аусвайсы» у них были в порядке и когда они уже преодолели большую часть своего обратного пути, на одном из проверочных пунктов возле Зарасая, охранники остановили их для проверки документов.
Стоя там, они заметили немцев, которые вели по дороге перед собой каких-то двух нищих. Первой их заметила Настя. Она шепнула Сергею тихо, почти одними губами, так, что даже сама наверное не слышала своего голоса, но Сергей все понял.
- Смотри, кто к нам подходит… Не поворачивайся – это наш «немой».
Ее отец, также глядевший в ту сторону, тоже вдруг повернулся к подходившим полицейским с двумя нищими.
«Неужто это провал? – мелькнула мысль в голове у Сергея. – Мы искали Эдика, а он сам нас нашел!».
Марите, предъявлявшая документы проверяющим, заметила странное поведение своих товарищей и поняла, что этот нищий и есть тот самый опасный агент, которого они искали. Она открыто и твердо глянула прямо в глаза «нищему» и тот, не выдержав ее взгляда, отвел свои глаза в сторону…
Полицейские прошли пункт проверки, предъявив пропуска и сказав, что они ведут этих двух голодранцев в комендатуру к начальнику, и солдаты пропустили их.
Когда немцы удалились, а солдаты у моста проверили и отдали Марите все их документы и они въехали в город, то все были мокры и бессильны от нервного напряжения. Ведь только один взгляд этого Оттова в лицо Насти или Яншина был бы достаточен, чтобы всю их группу тут же схватили и увезли бы в гестапо.
Но, к счастью, этого взгляда Эдя Оттов как раз и не сделал, раздраженный и озабоченный своим арестом. Ему было не до каких-то там литовских крестьян, которые ехали на подводе в город Зарасай. Ему нужно было самому как-то выпутываться из лап зарасайских жандармов, звонить в Вльнюс, вызывать своего шефа фон Штофа, чтобы он подтвердил, что Эдя Отс является тайным агентом их службы и послан в их края с особым заданием.
Получив документы и отъехав от дорожного поста, Марите оставила подводу и сказала своим товарищам:
- Сергей, и ты, Настя, оставайтесь здесь, возле комендатуры, и следите за этой парочкой Эди Оттова. Если они выйдут из жандармерии и пойдут куда-нибудь – идите за ними: нужно все время держать их в поле нашего зрения. А мы с Григорием Игнатьевичем поедем в одно место на восточную окраину города к моим знакомым – там все и остановимся. А с вами мы встретимся к вечеру на углу Витаута и Вильнюс гатве (улицы) или же на квартал дальше – Витаута и Дариуса и Гиренаса гатве, поняли?
Сергей и Настя остались на площади а Марите с Яншиным поехали по главной улице города и свернули на улицу Дариуса и Гиренаса. Там жили «знакомые» Марите, а впрочем, это была ее явочная квартира. Подъехав к дому и остановив лошадь как бы для того, чтобы подтянуть на ней подпруги, Марите внимательно изучала все условные сигналы на дверях и окнах явочной квартиры. Увидела, что форточка была открыта, занавеска отшторена и ничего настораживающего не было, значит, все в порядке – квартира действовала.
Постучав в окно и вызвав хозяйку, она поздоровалась с ней и спросила:
- Свейкас юм (здравствуйте вам)! Вы тетя Алдона?
- Тейп (да), - ответила «тетя». – А вы кто?
- Я Марите из Скудутишек, вашей младшей сестры дочка. Она передает вам большой привет, пожелание здоровья и всего самого-самого наилучшего.
- Дякуй, дякуй юм, брангои гитсенайте (спасибо, спасибо вам, дорогая родственница)! – ответила тетя Алдона.
- Тетя, я не одна к вам приехала, а со своими друзьями. Можно к вам войти? – спросила Марите.
- Входи, входи, доченька, мы гостям всегда рады!
Это был пароль и сообщение о том, что здесь все в порядке.
- Там на улице еще наша подвода стоит. Пустите нас у вас пожить на день, на два? – спросила Марите.
- Конечно, конечно, давайте, заезжайте, я сейчас открою вам ворота! – крикнула тетя и кинулась открывать ворота.
- Распрягайте лошадь и заходите в дом. Там никого пока нет, - пригласила она Марите и Яншина. – Но скоро приедет моя дочка, она пошла к подруге, тогда вы с ней и познакомитесь.
Марите подошла к Яншину и сказала:
- Можно заезжать и распрягать лошадь. Мы здесь поживем день или два, пока я сделаю свои дела, а вы свои.
Яншин понимающе кивнул головой.
Через некоторое время пришла и Вероника – дочь хозяйки. Марите знала ее – она ведь уже приходила сюда, в город, месяц назад и агитировала молодежь подниматься на борьбу против своих врагов – новой фашистской власти. Тогда она встречалась с Вероникой на квартире у Моники. И там они договорились о явке на квартире у Вероники – здесь на окраине города было более удобно и незаметно встречаться с приезжими людьми. В их молодежной группе, состоящей из четырех человек, были еще и двое парней: Казюкас и Римонтас.
Увидев Веронику и как бы знакомясь с ней, Марите отвела ее в сторону и шепнула:
- Я приехала в город с заданием из партизанского отряда. Через ваш город по центральной трассе проезжает много автомашин немецкой армии, которые везут свои грузы на фронт. Кроме того, здесь под городом есть зернохранилище, а в него в конце лета свозится много зерна нового урожая для гитлеровской армии. Нам поручено взорвать этот объект. И это нужно сделать как можно быстрее… И действовать нужно слажено, чтоб создать панику… Иначе, мы не сможем выполнить это задание. Немцы будут настороже… Скажи, Вероника, готова ли ваша группа к таким действиям, чтобы помочь Красной Армии в освобождении нашей родины от гитлеровских захватчиков? – спросила Марите.
- Да, готова! – ответила Вероника. – Надоели уже нам эти их немецкие драконовские порядки. Куда ни сунься – ничего нет и ничего нельзя сделать. Людей хватают, расстреливают, молодежь как скот забирают и угоняют на работы в Германию. Что мы им тут рабы какие-то, не можем уже и жить, и дышать на своей земле вольно?
- Фашисты – это потомки тех же крестоносцев, которые угнетали наш народ еще семьсот лет тому назад, - сказала Марите. – Теперь они пришли и устанавливают здесь свои законы и порядки. Итак, мы выполним задание?
- Да, Марите. Мы все будем действовать, - ответила Вероника.
- Хорошо, - кивнула Мельникайте, - тогда нам нужно делать все быстро и слажено. Разобьемся на две группы. Сначала пойдем и заминируем мост из города по улице Дариуса и Гиренаса. Это сделает первая группа и один из ваших парней Казюкас, который хорошо знает эти места в Зарасае. А мы с тобой и остальными товарищами займемся зернохранилищем. И это нужно сделать сегодня же ночью. Сейчас с утра мы с тобой пойдем на разведку, понаблюдаем за нашим объектом и решим, как все это лучше сделать. Договорились?
- Да! – ответила Вероника. – Я сейчас побегу к своим, соберу их и сообщу им об этом задании, и мы тут же приступим.
- Я пойду с тобой, - сказала Марите, - мне нужно с твоими товарищами поговорить отдельно, с глазу на глаз, увидеть их и понять, смогут ли они это сделать без колебаний.
Яншину же она сказала, чтобы он пока отдыхал, занимался телегой и лошадью, и ждал их возвращения.
- Не беспокойтесь! Мы к вечеру все вернемся, - заверила она его.
А Сергей с Настей, тем временем, довольно долго издали наблюдали за зданием комендатуры. Вскоре оттуда полицейские вывели и толкнули в зад, гогоча, Эдю Оттова и его напарника «слепыша» - товарища по нищенскому бизнесу. Нищие сразу же отправились на центральную улицу в середину города. Улицы в Зарасае расходятся от площади в разные стороны, как лучи от солнца: Гроджио гатве, то есть улица, Бажорио гатве, Синагогес гатве, Покалнес гатве, Шауляй гатве, Бажничос гатве, и центральная улица – Витаута гатве. А по полукругу вокруг площади Селюс айкште идут: Вильнюс гатве, Дариуса и Гиренаса гатве, Малюно гатве, Данелайчо, Киршос и Тайкос гатве…
Настя и Сергей Ганин, чуть подождав, тоже отправились, держась на некотором расстоянии вслед за «нищими». Преследуемые тихо и долго плелись по центральной улице, кое-где останавливаясь и выставляя свои руки или поношенные фуражки и выпрашивая у прохожих деньги или кусок хлеба…
И тут вдруг, как гром среди ясного неба им навстречу вышли из-за угла Марите и Вероника. Нищие стояли в тени у дерева, а девушки, о чем-то говоря, прошли мимо и поэтому их не заметили. А Настя с Сергеем просто остолбенели! Что же теперь будет?
А Эдя Оттов по наитию, что ли, тут же заинтересовался этой красивой и смелой девушкой, в которой он узнал по ее взгляду ту крестьянку, встреченную им на проверочном пункте. С чего бы это она так уверенно и смело расхаживает здесь по улицам города, в который только что приехала из провинции. «Тут что-то нечисто!» - подумал он. А чутье у него было собачье.
И он, бросив своего напарника, с палкой и котомкой спешно направился вслед за Марите и Вероникой.
- Сергей, смотри! – шепнула Настя Ганину, показывая своим взглядом в сторону «нищего».
- Это очень плохо. Надо как-то их срочно предупредить, - сказал ей тихо Ганин. – Иди на ту сторону улицы и жди их. Когда они пройдут, повернись спиной к нищему и, обгоняя их, скажешь Марите о слежке. Тут же уходи куда-нибудь в сторону, чтобы он тебя не узнал, понятно?
Настя так и сделала точно по инструкции Сергея. Перешла улицу и стала ждать. Когда Марите с Вероникой поравнялись и прошли мимо нее, она стремительно устремилась за ними и, обгоняя, сказала:
- Марите, не оборачивайтесь! За вами следят, сзади, метрах в двадцати идет их агент-нищий с котомкой – он следит за вами. Уходите как можно быстрее от него. Мы возмем его под контроль .
- Поняла, - ответила Марите, - спасибо, Настя!
И теперь уже Насте самой нужно было уходить и действовать быстро и точно, чтобы уцелеть и не быть опознанной Отсом. Впереди, в метрах тридцати показались какие-то полицейские. Их было двое, они шли и о чем-то разговаривали. Настя быстро свернула в ближайший переулок, а за ней последовали и Марите с Вероникой. «Нищий», ускоривший, было, шаг почти до бега, остановился на углу улицы, в которую юркнули девушки и стоял в нерешительности, очевидно размышляя: идти ли ему дальше за девушками или дождаться полицейских и уже с их помощью устроить погоню.
Ганин, наблюдавший за его действиями с противоположной стороны улицы, понял – наступил тот самый критический момент, который может лишить их всего, и даже жизни. И хотя этот момент был для него не особенно благоприятен, так как навстречу им шли полицейские, нужно было действовать, иначе начнется облава с проверкой документов и они из города тогда вряд ли уже выберутся. Он глянул себе под ноги – там валялся увесистый булыжник, которым обычно в городах мостили улицы. Вокруг никого не было. Схватив его и обмотав фуражкой, Сергей быстро перешел улицу и, приблизившись к нищему, стоящему к нему спиной, ударил его сзади камнем по голове. Сделал он это быстро и точно, почти без замаха и лишнего шума, как это учили его делать в разведгруппе.
Нищий рухнул, как подкошенный. Сергей успел подхватить его под руки и посадить на землю у стены дома в тени под деревом. Для полного соответствия естественности его позы, он кинул перед ним фуражку, сыпнул немного мелких монет, как будто нищий задремал на жаре, ожидая более крупного подаяния.
Полицейские, который шли и разговаривали, находились еще метрах в пятнадцати от Сергея, и все же он успел произвести все эти действия, не привлекая их внимания. Сделав это, Сергей тут же свернул в проулок и стал удаляться как можно быстрее вслед за девушками.
Когда шедшие полицейские поравнялись с нищим, один из них подошел к «сидящему и спящему» под деревом и лишь усмехнулся, говоря:
- Смотри, Бронюс, вот хорошая работа у этого мужика! Сидит себе на воздухе, отдыхает, да еще и деньги за это получает, и наверно не малые…
- Какие там деньги – мелочь какая-то! – ответил второй.
- Э-э-э, не скажи, - заметил первый, - мелочь-то, мелочь, а за день наберется несколько марок и никаких тебе налогов и никакой ответственности – полная свобода и демократия… Пошли, пусть отдыхает, трудяга, - засмеялся он.
Очнувшись через некоторое время, Эдя Оттов поднялся, пошатываясь, и стал размышлять, не понимая, что же с ним такое все же произошло? Почему он вдруг вырубился? Кружилась голова и болел затылок, и вообще, голова была как чугунная, ничего не соображала. Он даже забыл, за кем только что гнался? Так, медленно приходя в сознание, он опять присел возле своей фуражки с медяками, да так и остался сидеть и ждать, пока к нему снова подойдут какие-нибудь полицейские и окажут ему необходимую помощь…
А Марите с Вероникой, обойдя по порядку всех членов ее молодежной группы, собрала их всех вместе и, глядя им прямо в глаза, сказала:
- Ну что, братцы, послужим с честью нашей родине для освобождения ее от немецких захватчиков – так, как когда-то против тевтонских рыцарей сражались наши предки, ведомые князем Витаутом?
- Послужим – ответили, воодушевленные ее словами, собравшиеся парни и девушки.
И Марите стала разъяснять им свой план действий…
- На окраине нашего города находится зернохранилище, в котором хранится зерно для гитлеровской армии. Нам нужно будет уничтожить это зернохранилище и еще взорвать мост. Все это нужно будет сделать по очереди – одно за другим, чтобы избежать погони за нами, когда мы будем отходить. Поэтому, мы разделимся на две группы, - сказала она, - Яншин, Римонтас, Вероника и я займемся зернохранилищем. Вторая же группа, в которую войдут Казюкас и Дануте, а также наши русские друзья Сергей Ганин и Настя, займутся минированием моста. Казюкас, ты поведешь наших товарищей к мосту, а страшим группы будет Сергей Ганин, он разведчик и знает толк в этом деле. В течение суток мы должны все это сделать. Надо спешить, товарищи, враги идут за нами по пятам. Мы только что с Вероникой оторвались от их слежки. Но, не бойтесь, все обошлось хорошо. Наши разведчики оказались на более высоком уровне и хитрее их. Так и надо воевать против этих гадов…
- А теперь приступим к обсуждению плана,- сказала она. – План поджога зернохранилища таков. Мы тут днем понаблюдали с Вероникой за зернохранилищем и увидели: здание его большое и деревянное, с высокими окнами, находится на окраине города. Вокруг него забор из колючей проволоки. У въезда на территорию зернохранилища находится караульное помещение: в нем всегда присутствуют от шести до семи человек охраны – три человека находятся снаружи, двое охраняют здание спереди и сзади, и еще один охранник стоит у караульного помещения на воротах. Итак, мы втроем: Римонтас, Яншин и я подходим к забору сзади здания и разрезаем там кусачками колючую проволоку, затем пробираемся к зданию с тыла и снимаем часовых, а дальше Яншин и Римонтас снимают часового у ворот и забрасывают гранатами караульное помещение. Ты же, Вероника, будешь стоять недалеко от ворот караульного помещения и следить за часовым снаружи у ворот – будешь отвлекать его внимание, притворяясь пьяной. Если что – бросаешь туда гранату. А я займусь непосредственно поджогом и подрывом здания зернохранилища.
- Вторая группа, в которую входят Казис и Дануте, а также Ганин и Настя будет действовать по указанию Ганина, у него есть все: мины, план моста и динамитные шашки. Минировать он будет сам. Вы же ему будете только помогать. Потом, после «дела», вы все расходитесь по домам, а мы исчезаем. Григорий Игнатьевич, готовьте подводу, сегодня вечером мы должны уехать из города. Подводу с лошадью оставим за мостом в роще, там будет находиться и группа минирования моста. Ну, а дальше уж, что бог пошлет, - сказала она. – Но сегодня ночью мы должны обязательно отсюда уехать. Этот надоедливый немой «идиотов» меня сегодня узнал на улице, а раз так, то завтра уже вся полиция кинется делать облавы и искать меня по домам по всему городу. Вот такие дела, товарищи!
- Задание всем ясно? – спросила она у собравшихся и слушавших ее людей.
- Да, - ответили ей хором «ребята».
- Ну, тогда будем действовать. Начало операции в 22.00.
Только к вечеру, когда уже начало темнеть, добрался Эдик Оттов до жандармерии. А пока он объяснял полицейским, а потом и начальнику Казанасу при помощи карандаша и бумаги о том, что с ним случилось, прошло еще около часа, и уже совсем стемнело…
- Чего ты так поздно приплелся, не мог раньше, пока еще светло было? – разозлился и стал кричать на него Казанас.
- Не мог, - ответил, написав на бумаге Оттов, - у меня был удар и помутнение рассудка. Я потерял сознание и еле до вас добрался. Но теперь я точно знаю, что эта девушка партизанка. Проведите немедленно облаву и проверку документов по всему городу, и вы ее поймаете. Она еще здесь. Они что-то там замышляют…
- Нет! Никак нельзя, - сказал, как отрезал, Казанас, - искать какую-то бабу-партизанку ночью, в темноте, в спящем городе – это же все равно, как искать иголку в стоге сена… Ты поздно пришел, господин нищий. Теперь это сделать мы сможем только утром… Так что, утихомирься и жди… Она ведь ночью наверно тоже спит. Ведь все же нормальные люди ночью спят. Или нет, как ты думаешь?
- Партизаны – люди не нормальные, они ночью не спят, а рыскают, действуют, - ответил Оттов. – Это их лучшее время.
- Ну, все равно… У нас по городу стоят посты, патрулируют полицейские, так что, будем надеяться, что до утра они ничего нам не сделают. А утром мы начнем действовать…их ловить и садить.
А Марите и ее соратники в это время совсем не спали. В 22.00 они уже были у склада с зерном… Там, при свете электролампочек, было все видно как днем: у входа и вокруг здания ходили и стояли часовые, а в караульном помещении еще сидели и «резались» в домино охранники. И это было на руку нападавшим: в караульном шумно, и из-за шума ничего не будет слышно, а часовых было видно как на ладони.
Ножницы, которыми режут железо и провод у Яншина и Римонтаса были, и им без труда удалось внизу изгороди вырезать «окно» - отверстие, чтобы пролезть всем троим. Первыми через эту дыру проникли и уползли к складу Яншин и Римонтас, прихватив с собой каждый по отрезку железной трубы. Марите пока не лезла – ждала сигнала…
Когда часовой неспешно шел к противоположному углу зернохранилища, Римонтас смог незаметно подползти к ближнему углу и встал, вписавшись, в тень. Яншин тоже подполз и встал за ним сзади. Одежда у них была темная и издали они были почти невидны. Когда часовой, ничего не подозревая, подошел к их углу, Римонтас взял и просто бросил ему пыль в лицо. Тот схватился за глаза, а Римонтас ударил его сверху куском трубы по голове. Яншин же схватил его автомат и сумку с патронами.
С первым часовым было покончено… Они зажгли спичку, дали знак Марите, а сами кинулись ко второму часовому. Римонтас по дороге надел еще китель и кашкет, снятые с первого полицейского..
В это время часовой, что стоял у ворот возле караульного помещения, заметил Веронику. Она еле плелась, пошатываясь и падая, причем что-то еще бормоча и напевая себе по-литовски. Потом остановилась у ворот и села на землю.
- Эй, ту, мяргяле (девка), а ну, давай, иди отсюда поскорей, - крикнул ей полицейский.
- О-о! Мой дорогой солдатик, это ты? – воскликнула Вероника, еле ворочая языком. – Аш тавя милю! (Я тебя люблю!). Ейк пас маня (Иди ко мне).
- Иди отсюда, пьянчуга, пока я тебя не пристрелил, - крикнул ей полицейский, и добавил:
- Шлюха!
- Зачем стрелять, солдатик, я же не собака и не шлюха, - начала тянуть на разговор и отвлекать его Вероника. – Я просто немного выпила на вечеринке и возвращаюсь к себе домой.
- Оно и видно, сколько ты выпила, раз возвращаешься таким образом на четвереньках, - огрызнулся полицейский. – Иди, иди, пока цела – нам не положено болтать тут со всякими, стоя на посту.
Пока Вероника, стоя у ворот, препиралась с полицейским, Яншин и Римонтас справились и со вторым часовым. Затем, подобрались к третьему… Схватив его и заткнув ему рот фуражной, они уложили и его. Все произошло удачно: тихо и незаметно для отдыхающих в караульном помещении, и те даже и не вышли поглядеть – стоит ли их часовой у ворот?
И вот, нападающие притихли с гранатой в руке, ожидая сигнала Марите. Наконец, в зернохранилище что-то звякнуло, полыхнул огонь и повалил дым – здание загорелось изнутри… А к воротам уже бежала Марите. Полицейские внутри караулки, увидев пламя, повскакивали с мест, хватаясь за оружие, но было уже поздно – в них полетели гранаты и все было кончено за несколько секунд.
Взломав замок на воротах, все участники нападения устремились прочь от зернохранилища на окраину города, через мост к лесу. У моста их уже ждали Настя, Казис и Дануте.
- Все, ребята, разбегайтесь теперь скорее по домам, пока полицейские сюда не приехали, - сказала им Марите.
А в городе уже поднялся шум, началась стрельба, послышались крики и загудели машины…
Подпольщики разошлись по знакомым лишь им тропинкам в город, к своим домам, а к мосту уже подъезжала машина с вооруженными полицейскими в кузове, в которой сидел и Эдик Оттов. Именно он сказал, чтоб полицейские ехали к этому мосту. Он знал, что партизаны могут уйти ночью только через этот мост. Когда прогремел взрыв и загорелось зернохранилище, он среди всеобщей паники написал на бумаге и, жестикулируя руками, объяснил Казанасу, что в первую очередь нужно блокировать мост, и сам взялся ехать туда с полицейскими на машине. Казанас же с остальными полицейскими кинулся к зернохранилищу.
Машина с Оттовым уже приближалась к мосту…
- Давай я сама это сделаю, - сказала Марите Ганину, - а вы все следите за тем, чтоб никто из них отсюда не ушел живым.
Она схватилась за рукоятку электровзрывателя и застыла в ожидании. Когда машина на большой скорости влетела на мост, Марите повернула ручку взрывателя – мост взлетел на воздух… Машину с полицейскими взрывом перекинуло и ударило о берег. Всех, кто в ней был – разбросало по берегу. Почти все полицейские погибли, лишь один Оттов остался жив. Его выбросило в воду и даже не ушибло. Через несколько минут он уже выкарабкался из воды на берег в экстазе радости, что остался жив. Эдя даже крикнул, подняв руки вверх со сжатыми кулаками.
Но ему, конечно, не нужно было кричать на этом берегу… Яншин с Ганиным, услышав крик с человеческим смехом в темноте, немедленно отправились туда с автоматами наизготовку и нашли там его. Он стоял и не верил своим глазам, что это они – разведчики из усадьбы Яншина. А когда понял и стал вертеться, Сергей приставил свой автомат к его груди и через секунду все было кончено…
Подъехала Настя на подводе и партизаны с Марите, сев в телегу, неспешно отправились по лесной дороге на Восток, в глухомань лесов, в партизанские края.
А через день они были уже в своем отряде. Все произошло так быстро, как в калейдоскопе – одно событие сменялось другим. Марите в своей землянке не успела даже как следует выспаться, как ее уже позвали к командиру отряда. Придя, она доложила ему о том, что было сделано ее группой за все это время.
- Пособник гитлеровцев на хуторе – расстрелян! Агент гестапо Эдя Отс найден, разоблачен и казнен. Взорван мост в Зарасае и машина с полицейскими. Но главное – уничтожено зернохранилище, в котором сгорело все зерно, предназначенное для снабжения гитлеровской армии. Вот пока и все, - сказала она и скромно затихла.
- И все?! Ты говоришь таким голосом и так скромно? – удивился командир, подходя и пожимая ей руку. – Ты так быстро сумела выполнить столько заданий. Это большое дело, которое стоит действий нескольких групп. За это в армии дают ордена. Но у нас, партизан, здесь пока таких орденов нет. Поэтому, награждаем мы как можем. Объявляю тебе всеобщую благодарность и отдых на три дня – иди, отдыхай.
- Только, вот, - замялся он, - наши бойцы послезавтра идут взрывать немецкие эшелоны. Немцы что-то уж очень засуетились: прут и прут свои войска и технику по железным дорогам. Это ведь неспроста, как ты думаешь? Опять, наверно, готовят какое-то наступление на фронте…
- Наверно, - ответила Марите.
- Ну вот, а для подрыва их эшелонов нужны квалифицированные кадры – хорошие подрывники, соображаешь?
- И что, вы мне предлагаете возглавить такую группу? – улыбнулась Марите.
- Да нет, я просто хотел проинформировать тебя о ближайших намеченных делах и все! У нас ведь есть и другие подрывники, например, Урбанавичус, который взорвал уже несколько составов. А ты иди, отдыхай! – махнул он рукой в сторону двери.
- Нет, нет, - товарищ командир, какой уж тут отдых! – воскликнула Марите. – Я давно уже мечтала участвовать в таком деле. Так что, позвольте отложить отдых на несколько дней. А уж потом, когда мы это сделаем, вернемся, тогда и отпразднуем, и отдохнем…
И тот аж расцвел в улыбке.
- Эх, Марите, люблю я тебя вот за это и ценю! Настоящий ты человек – деловой и решительный! – воскликнул он.
- Так что, товарищ командир, мне готовиться?
- Конечно, конечно, готовься – иди, готовься! А как же ты думала. Без тебя мы все равно не обойдемся. А отдыхать мы будем, Марите, потом, после войны, - констатировал он. - Пойдут две группы: твоя и Урбанавичуса. О согласованности действий договорись с ним сама, поняла?
- Поняла, - ответила Марите.
- А теперь иди, найди Атаева – он тебе хочет что-то сказать хорошее, чему ты обрадуешься,- сказал Апивала.
- А что он мне может сказать такое, чему бы я обрадовалась? – спросила удивленно Марите.
- Ну, не знаю, не знаю, с ним и поговори, - улыбнулся загадочно командир.
- Иди, иди, не теряй времени даром, - добавил он.
Марите тут же кинулась искать по всему лагерю Атаева. Нашла его, веселого и перебрасывающегося шутками, у одного из партизанских костров. Подошла к нему и встала, вопросительно глядя на него и, когда он заметил ее и подошел к ней, спросила:
- Ну, и что ты там мне хотел сказать такое хорошее, Вася?
Тот обрадовался:
- А, Марите! Во-первых, здравствуй, дорогая,- он посерьезнел, взял ее за локоть и отвел в сторону.
- Ну, говори же, что ты так тянешь! – нетерпеливо воскликнула она.
- Сейчас, сейчас… Только ты смотри, сильно не волнуйся и с ног не падай, поняла? – сказал он загадочно и выпалил вдруг, не сдерживая эмоций.
- Радуйся, твоя мать жива!
- Что? – опешила Марите, еще не соображая, что он говорит и не веря своим ушам.
- Мама? Где она, где? – крикнула Марите, прижимая свои руки к сердцу.
- Сейчас, сейчас, я все скажу. Ты погоди только, не спеши, ты все узнаешь! – начал успокаивать ее Атаев. – Твоя мать сейчас находится у меня в гостях, в моем селе и в моем доме, в пятнадцати километрах отсюда. Так что, отпрашивайся на несколько часов у командира и я тебя к ней отведу.
- Пошли, - крикнула Марите. – Он знает и у меня есть день в запасе…
Как ласточка, веселая и радостная, летела Марите в село Атаева на встречу с матерью.
Когда они увиделись, то просто кинулись друг к другу и, обнявшись, так и застыли, плача и ничего не спрашивая.
- Мама, мамочка… Как же ты осталась жива, рассказывай… Ведь наш дом-то… его полностью разбомбили? – стала расспрашивать ее Марите, когда они с матерью наплакались и успокоились. - А где же отец? Что с ним?
- Когда немцы налетели и начали бомбить мы с твоим отцом сообразили и в погреб залезли, а когда вылезли, смотрим – а дома-то нашего нет. Все бегут, ревут… А затем, когда услышали, что немец уже близко подходит, мы все в лес подались вместе с такими же бездомными погорельцами. Потом ходили по деревням, отец своим кузнечным делом на еду нам зарабатывал. Так и перебивались все эти полтора года… А вот этой зимой его не стало,- заплакала снова мать. – Простыл, заболел и умер…
- Мама, мама, сколько же горя ты пережила… Как тяжело терять родного и любимого человека…
И они обе снова, уткнувшись друг в друга и обнявшись, сидели и плакали, не сдерживая слез.
- Ну что ж, - сказала потом Марите, - отца нет, а мы-то остались живы и жить теперь будем все время вместе.
- А где ж ты была все это время? – начала расспрашивать ее мать.
- Была я в России, за Уралом, в городе Тюмени. Работала там на заводе. А потом попросилась сюда, на фронт. И вот теперь я партизанка. Но все это время я скучала и всегда думала о вас с отцом, мама. Вспоминала наш маленький домик с палисадником и цветами возле него. И все время про себя повторяла стихи Саломеи Нерис. Они как будто о нас написаны. «Где же домик тот зеленый, палисадник пестрый. Георгины возле дома, что сажали сестры. Ширвинта журчит невнятно, гусей к себе клонит. Реют ветры-лебедята, тучку в небе гонят…».
- О, да, стихи о нашем домике и о нас, - сказала мать.
- Надо идти в отряд,- прервал их разговор Атаев,- до темноты мы должны уже быть в лагере.
- Да, - сказала Марите,- прощай мама, нам нужно уже уходить.
- А когда же мы с тобой опять встретимся, - спросила мать.
- Не знаю мама, не знаю,- ответила Марите,- но ты жди и я тоже буду ждать…
А через два дня Марите с партизанами отправилась в сторону центральной железной дороги: Берлин – Варшава – Вильнюс – Ленинград, в район Дукштаса. Шли только по им знакомым лесным тропам скрытно и осторожно, не общаясь с местными жителями, чтобы враг ничего не заподозрил… А когда подошли к станции Дукштас – послали туда своих людей на разведку, и разведчики узнали от железнодорожников, что немцы там ждут проезда какого-то особо важного эшелона с войсками и военной техникой, который пройдет транзитом на Ленинградский фронт. И партизаны стали готовиться к его подрыву…
Накануне выхода на задание Марите встретилась с командиром группы подрывников Бронюсом Урбанавичусом. Они оба были друзьями еще с 1942 года, со времен ее учебы в балахнинской спецроте подрывников, где он был у них инструктором по подрывному делу.
- Ну что, коллега, ты готова? Нам предстоит долгий путь к «железке», и там придется провести много дней, - сказал Бронюс. – Мы решили разделиться на несколько групп и действовать последовательно и согласованно. Одной из групп будешь командовать ты. Сейчас немцы, несмотря ни на что, быстро восстанавливают железную дорогу и гонят по ней свои составы. Группу, которую поведешь ты будет действовать севернее нас и начнет подрывать составы первая. После того, как немцы восстановят железную дорогу и пошлют по ней новые поезда, их уже встретим мы, а потом и другие группы, которые будут действовать в Адутишских лесах близ Швенчониса. Этот каскад взрывов создаст неразбериху на железной дороге и перекроет вообще все движение поездов по этой линии железных дорог. Ну как? Тебе мой план боевых действий нравится? – спросил Урбанавичус у Марите.
- Это гениально, Бронюс, спасибо тебе за то, что ты такое придумал. Так и будем действовать, - сказала она, вставая, а затем, подняв вверх кулак, произнесла:
- Прощай, командир, расстаемся ведь не надолго? Но пасаран!
Так и расстались они с Бронюсом перед последним ее походом. Думали ненадолго, а оказалось – навсегда…
Летом 1943 года фашисты активизировали свои действия на всех российских фронтах. Они день и ночь скрытно по железным дорогам подтягивали свою боевую технику и личный состав к линии фронта, как на Курской дуге, так и в район Западного и Северо-Восточного фронтов. И большая доля поездов, перевозивших личный состав и военную технику шла и через Литву по железнодорожной линии: Варшава – Вильнюс – Ленинград. Их нужно было как-то остановить. Такое задание для партизан и было дано из «Центра». Поэтому все группы подрывников партизанского отряда «Вильнюс», имени Костаса Калинаускаса, и были отправлены в эти заповедные и глухие места почти на месяц для многочисленных подрывов военных поездов на железнодорожной линии, проходившей через маленькую и невзрачную станцию Дукштас…
И 8 июня здесь, на железной дороге, прогремел первый взрыв – сошел с рельсов и был почти полностью уничтожен состав, везший немецких солдат и их боевую технику на Западный фронт. Этот подрыв был совершен группой партизан под руководством Марите Мельникайте. А потом взрывы начали греметь и на других участках этого пути. Там, южнее Дукштаса стали действовать группы партизан, разделенные и ушедшие в те места вместе с Урбанавичусом.
Марите же с пятью членами своей группы ушла на Север от Дукштаса. Партизаны не сидели долго на одном месте, они постоянно передвигались. Совершив подрыв в одном районе железной дороги, они уходили дальше, вглубь лесов, и затем, выйдя вновь к ней в другом месте, подрывали ее там. Таким образом, никакие карательные отряды немецких войск не могли за ними угнаться. Но в этих долгих походах таяли и силы, и боевые запасы самих партизан. А возвращаться назад в лагерь партизан, чтобы их пополнить было далеко не безопасно…
Последний бой Марите
Группа бойцов, которую возглавляла и вела Марите после взрывов, совершенных ими на железной дороге, уходила на Север. Их было всего шесть человек. Они шли лесами уже один день и две ночи. На рассвете следующего дня, когда начало только-только сереть, выбившись из сил, они остановились в лесу, недалеко от местечка Римше.
Утро выдалось такое прохладное и роса на траве была такая обильная, что на ней отчетливо отпечатывались все их следы, а ее прохладные капельки блестели, как хрустальные чистые капли детских невинных слез. Днем идти было небезопасно и они решили остановиться в лесу и переждать там до темноты. Выставили дозорным одного человека, остальные, уставшие, сразу же повалились спать. И тут, вдруг, неожиданно невдалеке хрустнула ветка под чьей-то ногой. На них брели два человека. Дозорный сначала решил не открывать себя – думая, что они пройдут мимо, не заметив их. Но нет, те шли прямо на него. И тогда дозорный, щелкнув затвором, выкрикнул:
- Сток! Кас эйна? (Стой! Кто идет?)
Те испуганно остановились…
- Вы кто такие? – спросил дозорный.
- Мы местные жители из Римше, - ответили те.
- А что вы тут делаете так рано?
- Грибы собираем, - ответили жители.
- А вооруженных людей где-нибудь поблизости тут не видели?
- Нет, - ответили лукавые грибники,- только в Римше в пяти километрах отсюда. Там понаехало много полицаев и немецких солдат.
- Покажите-ка, что вы там уже понасобирали! - приказал дозорный.
Те открыли ему свои плетенные корзинки и показали несколько грибов.
Увидев грибы, дозорный успокоился и примирительно сказал:
- Ну ладно, идите, люди добрые, только никому не говорите, что вы сейчас кого-то повстречали в этом лесу. Поняли? – сказал им часовой.
- Да, да, мы все поняли – будем молчать, как рыбы, - ответили ему мнимые грибники.
И пустились бежать от него прочь… Напрасно часовой их отпустил, нужно было прежде сообщить о них своим товарищам. Он это потом понял, но было уже поздно. Впопыхах и не мешкая, он поднял отдыхавших партизан и рассказал Марите об отпущенных им людях.
И только лишь поняв спросонья, о чем говорит им дозорный, Марите вскочила и крикнула:
- Подъем! Уходим! Это наводчики!
Но уходить было уже некуда. Слева своей водной гладью блестело озеро со странным названием Апвардай, а спереди, справа, слева и сзади их уже окружали подъехавшие и выскочившие из машины полицаи во главе с вахмистром зарасайской полиции Казанасом.
- Принять круговую оборону! По два бойца на каждую сторону! – скомандовала Марите.
- Товарищи! У них пулеметы, а у нас лишь один автомат и пять винтовок, поэтому подпускайте их ближе и бейте по ним прицельно. Не высовывайтесь зря и берегите патроны. Бой будет долгим.
Раздались первые выстрелы… и засвистели пули. Полицаи резво ринулись на штурм их позиции, и тогда Марите взяла свою снайперскую винтовку с увеличительным прицелом, подаренную ей на прощание охотником Яншиным, поймала в прицел вахмистра Казанаса, командовавшего наступающими карателями и выстрелила. Тот упал, сраженный ее пулей. И полицейские, потеряв командира, сразу присмирели, быстро залегли и стали постреливать из укрытий – они поняли, что у партизан есть снайпер.
Во время боя Марите внимательно прислушивалась к выстрелам своих залегших и отстреливающихся товарищей, ловила звуки с разных сторон: если кто-то справа и сзади замолкал – переставал стрелять, она тут же ползла, спешила в его сторону и проверяла – жив ли он, не ранен ли, и там поражала своими меткими выстрелами наступающих карателей.
Устрашенные ее мастерскими выстрелами каратели приостановили свое наступление на обороняющихся партизан. Теперь они стреляли по ним только лишь из укрытий. Марите подползала к Сабонису, что справа, к Рожкову, который прикрывал их сзади:
- Держитесь! – сказала она им. – Дотянем до ночи, а там по воде или под водой как-нибудь доплывем до другого берега…
Но боеприпасы и силы у обороняющихся уже иссякали. Постепенно один за другим падали и умирали ее отважные бойцы, сраженные вражескими пулями, и умолкало их оружие – она это слышала. Вот справа замолкла винтовка Сабониса, вот сзади перестал стрелять Вацис Пауловскас, да, и у нее уже осталось всего лишь несколько патронов и две гранаты.
- Эх, матушка, была бы я маленькой птичкой – улетела бы сейчас к тебе, но нет, здесь мое место, здесь мои друзья, - шептала Марите, стреляя по гитлеровцам.
Бой продолжался весь день, до позднего вечера… а на закате к карателям прибыло еще две машины солдат…
Когда кончились патроны у Никифора Рожкова, который защищал позиции партизан сзади, он отполз, как и договаривался с Марите, к озеру и с камышинкой во рту нырнул в воду, затаился там средь камышовых зарослей и просидел, не шелохнувшись под водой, аж до самого утра. Он слышал потом, как все затихло, как громко о чем-то говорили полицаи и гоготали, издеваясь над убитыми и взятыми в плен, немецкие солдаты…
Марите, оставшись одна, отстреливалась до последнего патрона. Когда кончились патроны, она сказала:
- Ну, вот и все… Остались только две гранаты: одна для врагов – другая для меня… Надо только подпустить их поближе…
Немецкие солдаты, поняв что у партизан уже кончились патроны, стали медленно приближаться к тому месту, где находилась Марите. Они подходили с двух сторон, все ближе и ближе. Марите ждала, когда их соберется вокруг нее побольше… Потом поднялась и крикнув: «За Родину!», - бросила гранату прямо в их гущу. Граната взорвалась и разметала всех врагов, находившихся неподалеку, но осколками ее ранило и саму Марите. На некоторое время она потеряла сознание, когда же очнулась, в смежающемся сознании ее еще мелькнула мысль: «Надо выдернуть чеку еще и у второй гранаты, которая висит у меня на поясе». Но сил на движение у нее уже не осталось, и она снова впала в забытье. В таком состоянии ее и пленили враги.
Единственный человек из ее отряда остался жив – Никифор Рожков. Он, когда все затихло и немцы уехали, просидел в озере до утра, а на рассвете подплыл к берегу и, выбравшись из воды ушел лесом в свои края. Вернувшись в отряд, он и рассказал как все происходило.
Марите была казнена – расстреляна немецкими палачами и похоронена недалеко от Дукштаса на кладбище деревни Канюкай… Но остались те люди, которые помнили ее еще живой, в те последние дни, часы и минуты ее жизни…
Герои, как и великие наставники-учителя, посланы на Землю для великих дел… Они рождаются и совершают подвиги не ради своей славы, а ради нашего лучшего будущего…
Из показаний Ионаса Матузы, предателя, служившего переводчиком в фашистской жандармерии, участвовавшего в допросе взятой в плен отважной партизанки:
«Когда мы привели девушку и поставили ее у стены, немецкий офицер, показывая на гранату, спросил: «Вас ист дас?».
- Давайте я покажу, - ответила она.
Один из наших солдат, литовец, видимо, смекнул, чего она хочет и ударил ее прикладом по рукам…
- За что ты воюешь, такая хорошенькая, могла бы хорошо прожить?
- За Советы, за Литву, - отвечала девушка.
Ее снова начали бить. Она молчала. Ни стона, ни слезинки. Потом за волосы ее потащили к машине и увезли…
В Дукштасе на допросе девушка сказала, что ее зовут Куосайте, она студентка из Каунаса…
Вместе с Марите был захвачен и партизан - Фатей Сапожников. Их вместе избивали до потери сознания, а потом за руки привязывали к балке за потолком. Помогал и я. Ни девушка, ни парень не сказали ничего.
Потом их сняли с балки и потащили в камеру. Я ушел домой. Через час меня снова вызвали в жандармерию. Немецкий офицер Шухна (фамилия скорее украинская или польская, прим. автора) открыл камеру. Девушка лежала в изорванной одежде и еле дышала. Не в лучшем состоянии был и парень…
Днем девушку допрашивали с десяти утра, до четырех вечера. Вызывали для перевода меня и ночью. Так длилось шестеро суток. Ее, окровавленную, водили по улицам Дукштаса для устрашения людей.
- Кто ты? Из какого отряда? – кричал Шухна.
Она ничего не говорила. Редкий характер...».
Из показаний Повиласа Гучуса, шофера:
«Работал я в ту пору шофером в кооперативе Салакаса. 13 июля приехал в Дукштас за солью. Когда закончил погрузку, ко мне подошел немецкий офицер и приказал соль выбросить. Подъехали с ним к зданию жандармерии. В кузов бросили несколько лопат. Туда село семеро полицейских…
Во дворе тюрьмы в кузов втащили двоих: девушку и парня.
По приказу начальника жандармерии я повел машину на кладбище деревни Канюкай… Выкопали яму. Обоих партизан подвели к яме...).
Истерзанные, избитые и окровавленные Марите и Фатей Сапожников еле стояли у краю выкопанных и предназначенных для них могил. Марите стояла и не чувствовала боли. Она была далека от страданий своего тела. Сияло солнце и было светло и ясно. Вокруг кипела и радовалась чья-то новая жизнь – летали бабочки и щебетали птицы, а им уже нужно было уходить…
Марите глянула ввысь… Небо было голубое как глаза ее матери, и только кое-где по нему медленно плыли белые, как лебеди, облака…
«Мама, где ты сейчас?» – вздохнула она и, отключившись от реальности всего происходящего, прошептала:
- Помнишь, как в детстве ты меня ласкала и поднимала на руки? А я была маленькой-маленькой, как пчелка. Как быстро все это прошло… Мама…
- Где же домик тот зеленый… Палисадник пестрый… Георгины возле дома… Что сажали сестры, - произнесла она слова Саломеи.
- Приготовиться! – раздалась команда фашистского офицера.
- Ширвинта журчит невнятно… Гусей к речке клонит, - сказала она и, выпрямившись, уже внятно стала декламировать стихи, глядя прямо в лицо немецкого офицера.
- Реют ветры-лебедята, в небе тучку гонят…
Сапожников, увидев этот ее мужественный поступок, тоже выпрямился и также бесстрашно глянул в лицо врага. Понимая, что время их жизни неумолимо приближается к концу, Марите крикнула, обращаясь к Сапожникову:
- Прощай, Фатей!
- Радость ласточкой носилась… Солнышко не гасло…
- Пли! – скомандовал палач.
- Матушка, о как светилось лицо твое лаской, - выдохнула она в последний раз и почувствовала как будто кто-то, словно в далеком детстве, поднимает ее ввысь своими сильными руками…
«Вот и все! Солнышко!» - мелькнула мысль в ее исчезающем сознании и наступила тьма.
А выстрелов, которые послали в пули в ее горячее отважное сердце, она просто не услышала…
В партизанском лагере весть о казни всеобщей любимицы и отважной партизанки Марите, вызвала великую скорбь. Все собирались, вспоминали и говорили только о ней. Никому не верилось, что ее уже больше нет с ними, что она уже не подойдет и не глянет как раньше своими голубыми глазами, и не скажет никому уже больше своих горячих слов поддержки и ободрения в трудные минуты их жизни, связанные с постоянной опасностью.
Возвратившись в лагерь после операций на железной дороге и узнав о смерти Марите, ее учитель и командир Бронюс Урбанавичус поклялся вместе со своими боевыми товарищами отомстить палачам за ее гибель.
Вскоре три группы подрывников партизанского отряда были направлены на тот же самый участок Дукштас – Ингалина. А сам он повел две группы в район Постава – Адутишкис. Ему знакомы были эти места – он там родился. Немцы постоянно проверяли исправность железнодорожного полотна. Перед проходом поезда они всегда пускали дрезину с мощными прожекторами и вооруженной пулеметами командой.
Выйдя к линии, партизаны притаились в кустах и ждали. И вот показалась дрезина… Когда она прошла, освещая прожекторами кусты, линию и обочины насыпи, у партизан осталось несколько минут для закладки мин. Но Урбанавичус был опытным минером и четыре заряда тола он поставил сам. Вскоре показался и немецкий паровоз. Когда он поравнялся с партизанами, Урбанавичус крутанул рукоятку магнето, грянул взрыв и вагоны немецкого поезда полетели под откос. Вспыхнуло пламя, послышались крики и стоны немецких солдат. Уже, уходя в лес, партизаны услышали новые взрывы. Потом они узнали, что машинист второго поезда, шедшего с обратной стороны по второй линии, не заметив в темноте взорванного эшелона, врезался в искореженные вагоны первого состава – в нем тоже были гитлеровцы и многие из них погибли…
Вскоре партизаны узнали, что они, пуская под откос вражеские эшелоны, хорошо помогали Красной Армии в разгроме врага.
5 июля началась великая и основополагающая танковая битва на Курской дуге, где танковые войска гитлеровской Германии были полностью разгромлены, и началось постепенное и систематическое изгнание фашистских полчищ из земель России, Украины, Белоруссии и Прибалтики…
Гитлер кричал, ругался, кусал ногти на пальцах своих рук и снимал с должностей своих генералов, но поделать уже ничего не мог. Не помогли ему и тибетские маги – ставленники учения Бон.
Включилась и начала работать на полную мощность промышленность всего Советского Союза, переведенная на нужды фронта, стали работать вывезенные в Сибирь заводы из Украины, Белоруссии, России. Вот когда раскрылась Сибирь с ее белыми буранами: она всех приняла в свои широкие объятия. И правильно сказал когда-то великий ученый Ломоносов, что «С Сибирью будет прирастать богатство и мощь России».
Но взбешенное поражением своих войск на фронтах немецкое командование, поняв, что своими действиями партизаны вносят огромный вклад в копилку побед Красной Армии, направило на их уничтожение многочисленные отряды своих карательных войск.
В сентябре сорок третьего года разведке партизан литовской бригады «Жальгирис», стало известно, что в их край стягиваются большие силы немецких войск – готовится обширная карательная операция против партизан. И командование бригады «Жальгирис» решило вывести все группы партизан их заповедного края вглубь Литвы. Урбанавичус, возглавивший группу из четырнадцати человек ушел с ней в сторону Вильнюса, в Козянские леса. В этом родном ему крае возле города Швенчениса он и продолжил потом свои активные действия до самого конца войны.
В сентябре сорок третьего года там на воздух взлетел эшелон с горючим, потом партизаны подожгли готовый к отправке торф. Затем, установив несколько мин на шоссе, взорвали машину с офицерами войск СС, направлявшихся в Козянские леса для организации акций против литовских партизан.
За один только сентябрь месяц 1943 года отряд Урбанавичуса, мстя фашистам за смерть Марите, совершив массу неожиданных действий, навел панику в стане фашистских оккупантов, управлявших в этом крае.
Все началось с того, что минеры партизан на одном из городских шоссе подорвали два немецких грузовика с боеприпасами. А 26 сентября из Швенчениса туда выехало несколько машин с автоматчиками. Фашисты на месте этих взрывов, соорудив виселицу, повесили для устрашения местного населения литовского парня, якобы устроившего эти взрывы.
В ответ на это партизаны Урбанавивичуса установили у виселицы мощную мину и несколько мин поменьше на подъездных дорогах к этому месту. Когда утром туда приехала машина с немецкими солдатами, она тут же подорвалась на этой мине. Тогда фашисты направили туда же вторую машину с солдатами, чтобы забрать убитых и раненых с первой машины. Но и этот грузовик, забрав их и проехав несколько десятков метров, подорвался уже на второй мине в другом месте. А следом за этими грузовиками в этот же день подорвались и еще несколько фашистских машин, ехавшим по швенченским дорогам. Фашисты в панике на несколько дней закрыли движение по дорогам в этом направлении. И много еще чего «нехорошего» наделали фашистам партизаны Урбанавичуса, мстя за Марите.
В ходе многочисленных боевых операций, партизаны его отряда пустили под откос 37 вражеских эшелонов с живой силой и техникой…
И потом уже, год спустя, 3 июля 1944 года, когда советские войска гнали из своих земель фашистов, отряд Урбанавичуса, в составе Литовской партизанской бригады, стремительным ударом с тыла освободил станцию Ингалина и помог наступающим частям 1-го Прибалтийского фронта под командованием генерала Черняховского, а после его гибели – генералом Баграмяном, освободить литовскую землю от немецких захватчиков.
Но это было потом… А в сорок третьем на полях России под Курском решалось все! И даже будущее Человечества…
Курская дуга
О наступлении немцев под Курском, о том, что эта битва должна была скоро произойти, знали все, и к ней готовились как с той, так и с другой стороны. Для Гитлера после двух поражений эта битва должна была стать битвой престижа, и поэтому она была неизбежна. И выглядело это наподобие дуэли, вызов на которую был популярен во времена царствования монархов и королей.
Два государства, оснащенные своими сильнейшими в мире армиями, как два ненавидящих друг друга человека должны были сойтись у барьера под Курском и ударить друг друга всей мощью своего оружия. И кто из них выстоит, тот и будет царствовать затем уже до конца войны. Ждали только наиболее удобного момента (это относилось, конечно, скорее к немцам). В задумке русских было другое – не проворонить время начала наступления немцев. А когда они это наступление начнут – ответными ударами, опираясь на вязкую, глубоко эшелонированную оборону, обескровить и уничтожить их войска. И затем уже самим без всякого промедления перейти в мощнейшее контрнаступление. Для этого и был создан между Воронежским и Юго-Западным фронтом отдельный резервный Степной фронт, под командованием Конева.
По данным авиационной и наземной разведок Ставке, да и фронтам, стало ясно, когда противник может нанести удар и перейти в наступление. Второго июля Ставка предупредила командующих фронтами, что это может произойти с третьего по шестое июля.
Вечером, четвертого июля, в штаб Рокоссовского на Центральный фронт прибыл Маршал Советского Союза Жуков. Центральный фронт напоминал выгнутую как лук дугу, в глубине которой и находился город Курск. В Северной своей части этот фронт переходил в такую же по конфигурации вмятину, где немцы, глубоко охватив Курск, вклинились в оборону этого фронта. В центре же этой обратной дуги находилась 3-я Гвардейская танковая армия генерала Рыбалко напротив занятого немцами Орла. Дальше на Севере находился Брянский фронт, а к нему примыкала своей выпуклой линией 11-я армия, нависающего над Брянском, Западного фронта, которым командовал генерал Баграмян. На Юге же Центральный фронт соединялся с Воронежским, которым командовал генерал Ватутин, а дальше шел Степной, напротив Белгорода, под командованием Конева, и Юго-Западный напротив Харькова.
После разговора Жукова с Василевским, находившемся в это время в штабе Ватутина на Воронежском фронте, стало ясно, что до наступления немцев остались считанные часы. Эти сведения были получены от захваченного в этот день в плен немецкого солдата 168-й пехотной дивизии. Он сообщил: наступление начнется на рассвете пятого июля…
А в третьем часу утра в штаб Рокоссовского позвонил уже командующий 13-й армии генерал Пухов и доложил, что они только что захватили в плен немецкого сапера 6-й пехотной дивизии, который разминировал минное поле напротив наших войск, то есть немцы уже готовили в нем проходы для своих танков.
Рокоссовский обратился к Жукову:
- Что будем делать, Георгий Константинович? Докладывать в Ставку Сталину или дадим приказ на проведение контрподготовки сами?
- Терять время не будем, - сказал Жуков. Отдавайте приказ, как предусмотрено планом фронта и Ставки, а я сейчас позвоню Сталину сам.
Лишь Жуков поднял трубку и позвонил, как его тут же соединили с Верховным. Сталин был в Ставке. Он только что окончил разговор по телефону с Начальником Генерального штаба Василевским.
- Ну, что там у вас? – спросил его Сталин.
- От взятого в плен немецкого сапера стало известно, - сказал Жуков, - что наступление немцев начнется 5 июля на рассвете, в 2 часа 30 минут. Я отдал приказ артиллерии произвести упреждающую контрподготовку…
- Одобряю, - сказал Сталин, - только вы, Георгий Константинович, чаще информируйте меня. Буду в Ставке ждать развития событий.
Была глубокая ночь, но сон в штабе у всех, как рукой сняло. Все были возбуждены, да и Верховный находился в таком же самом состоянии. Хоть все было продумано и все подготовлено, но все ждали начала этих событий – их конкретных результатов. Пойдет ли все так, как ими задумано и запланировано? Правильны ли их расчеты? Но артиллеристы в расчетах не сомневались: они хорошо и умно поработали над организацией артиллерийской обороны и контрподготовки, и были уверены в адекватности удара…
В 2 часа 20 минут – за десять минут до немецкого наступления Жуков сказал Рокоссовскому:
Тот поднял трубку связи и отдал приказ командующему артиллерией фронта В.И. Козакову:
- Начинайте
Тот ответил:
- Есть!
И все вокруг понеслось и завертелось… Раздался ужасающий грохот – это били по немецким тылам и позициям все тяжелые дальнобойные орудия фронта… Стоял сплошной гул и все слилось в адской какофонии звуков: и удары тяжелой артиллерии, и разрывы авиационных бомб, и завывания реактивных снарядов М-31 «катюш», и непрестанный гул авиационных моторов…
Немецкие войска от штаба фронта находились не более чем в 20 километрах, но дрожь земли от разрывов чувствовалась даже здесь. И тогда каждый представил, что там творилось – на немецких позициях.
В 2 часа 30 минут из Ставки позвонил Сталин.
- Ну как? Начали? – спросил он.
- Да, товарищ Сталин, начали, - ответил Жуков.
- А как ведет себя противник?
Жуков доложил:
- Противник пытался отвечать на нашу контрподготовку отдельными батареями, но быстро замолк.
- Хорошо. Я еще позвоню, - удовлетворенно произнес Верховный и положил трубку.
А что происходило во вражеском стане, у немцев? Запланированное ими на 2 часа 30 минут наступление так и не состоялось вовремя. Оно началось только в 5 часов 30 минут, да и то, недостаточно организованно и вяло. Это говорило о серьезных потерях в стане врага. Потом уже захваченные в ходе сражения пленные рассказали: «Очень пострадала артиллерия и почти всюду была нарушена связь, система наблюдения и управления». Но все же, не смотря ни на что, противник быстро «очухался» - через два с половиной часа он сумел перейти в наступление, и в первый же день, не взирая на небывалую плотность огня обороны русских, продвинулся на 3-4 километра в глубину их позиций.
Немцы бросили в атаку в первом атакующем эшелоне три танковых и пять пехотных дивизий. Удару подвергались войска 13-й армии в районе станции Поныри и фланги 48-й и 70-й армий. Но фашистам так и не удалось продвинуться на этом направлении. Их атака была встречена и отбита мощным огнем всей системы обороны этих армий с большими потерями для немцев.
В течение всего дня пятого июля противник провел пять яростных атак, пытаясь прорвать оборону советских войск, но не сумел достигнуть существенных результатов. Особенно сильный удар приняла на себя батарея капитана Г.И. Игишева. Немецкие танки шли на нее сплошными клиньями, стена за стеной, и снова откатывались, оставив на поле боя костры разбитых и горящих машин. За один день артиллеристы этой батареи уничтожили 19 вражеских танков. Они все погибли, но врага не пропустили.
Здесь же дралась 70-я армия генерала И.В. Галанина, сформированная из сибиряков: хорошо подготовленных пограничников Дальнего Востока, Забайкалья и Средней Азии. 203-й гвардейский стрелковый полк 70-й дивизии под командованием майора В.О. Коноваленко. За 6 июля отбил шестнадцать атак противника. Все поле перед полком было усеяно трупами немецких солдат. Но, не смотря на стойкость и героические действия наших войск, ценой больших потерь противник все же сумел продвинуться на отдельных участках до 10 километров.
Весь день над полями сражений шли воздушные бои, окопы наших войск бомбила его авиация. Но тщетно – прорвать глубоко эшелонированную тактическую оборону наших войск враг так и не смог.
На следующий день, перегруппировав свои ударные танковые части, немцы с самого утра опять бросились в ожесточенную атаку на станции Проныри. На этом участке держала оборону 307-я стрелковая дивизия генерала М.А. Еншина, усиленная 5-й артдивизией, 13-й танковой артбригадой, 11-й и 22-й минометными батареями.
Целый день здесь гремел бой и на земле, и в воздухе. Враг бросал все новые и новые танковые и пехотные части, но и здесь ему не удалось пробить оборону наших войск.
8-го июля немцы попытались прорвать нашу оборону у Ольховатки, но и здесь они также натолкнулись на героическую стойкость наших бойцов. Особенно отличились в сражении у Ольховатки артиллеристы 3-й истребительно-противотанковой артиллерийской бригады полковника В.Н. Рукосуева. Бригада вела бой с 300 танками врага… Все поле у Ольховатки было усеяно горящими немецкими танками…
Крещение огнем
Всю ночь из Курска по направлению на Фатеж, а там и в расположение 70-й армии ехала колонна машин с пополнением для 5-й артиллерийской дивизии и 3-й истребительно-противотанковой артбригады полковника Рукосуева. Днем раньше бригада вела жестокий и неравный бой с 300 танками и понесла большие потери. Ее в срочном порядке укрепляли новым пополнением бойцов-артиллеристов посланных из резерва Верховного Главнокомандования. В этой колонне пополнения ехал и Валентин Жигунов со своими одноклассниками: Крюковым, Конюховым и Пряжниковым.
Когда проезжали через город и остановились там на несколько минут, Валентин соскочил с машины, чтобы размять ноги, к нему подошел Колька Пряжников – лейтенант из первой машины. Мимо них как раз проезжала черная «эмка». Из нее вылез офицер с полевой сумкой и, увидев Валентина с другим лейтенантом, он вдруг обрадовался, подошел к ним и, улыбаясь, спросил:
- Валентин, Жигунов? Ты меня узнаешь?
Ночью, при свете фонаря Валентин силился вспомнить, кто же его окликает.
- Ну, помнишь: Запорожье, Дубовая роща, конные скачки… потом вечер, застолье на Зеленом Яру в саду под абрикосами у Ивана Даниловича… вспомнил? Я Крылов – корреспондент «Фронтовой газеты», бывший корреспондент газеты «Червоне Запоріжжя». Вспоминай!
- А-а-а, Александр Аркадьевич! – наконец-то узнав Александра Крылова, воскликнул Валентин. – Вот это да! Вот так встреча!
- Откуда путь держите? – спросил его Валентин, обнимая и пожимая ему руку.
- Из Москвы, еду на фронт, на передовую под Харьков, - ответил Крылов.
- На Юго-Западный фронт? Это далеко, - сказал Пряжников.
- А то, давайте с нами, а, Александр Аркадьевич? – улыбнулся Валентин.
- Не-е-ет, Валентин, я отпросился туда – поеду защищать свою родину – Харьков, Киев, Запорожье. Надо ведь навести там порядок, да, и найти свою семью, - ответил Крылов. – С августа сорок первого я не знаю, что с ними. Правда, жена уехала к моим теткам в родное село Петропавловку. Когда освободим Запорожье – поеду ее искать туда или под Кременчуг, там живет ее мать. Ведь она должна была родить мне еще одного ребенка. Дай бог, чтобы сына.
- Пополнение семьи? Это хорошо! Сын будет вашим помощником, - рассмеялся Валентин. – Когда встретите тетю Тину – передавайте ей большой привет от меня и от всех Жигуновых.
- Передам, Валентин, обязательно передам, - воскликнул Крылов.
- А ваши-то Жигуновы где сейчас находятся? – спросил он у Валентина.
- О-о-о! Они далеко, - ответил Валентин, - в Сибири, в Алтайском крае – станция Топчиха…
- Надо же, так далеко? – удивился Крылов. – Как они там живут? Пишут тебе?
- Пишут, только мне вот сейчас отвечать им некогда – вторые сутки в дороге.
- Да, брат, пришла и наша череда – гнать фашистов, - воскликнул Крылов. – Я вижу, ты уже побывал в крутых переплетах, и орден уже получил!
- Да, побывал – в боях на Калининском фронте. Там и получил этот орден, но это было год назад, а сейчас вот, занимаюсь обучением и пополнением кадров. Но кажется, что и эта учеба подошла уже к концу. Едем в самую гущу событий… и просто не верится, что здесь вот на перекрестке дорог встретил вдруг вас.
- Да уж, брат, как говорят, пути Господни неисповедимы! – ответил Крылов. – А встретились, значит, это для чего-то нужно.
- По машинам! – раздалась команда. И Валентин тоже крикнул, дальше по цепочке передавая команду: - По машинам!
- Ну вот, прощайте, Александр Аркадьевич. Даст Бог, еще встретимся уже после войны, - сказал он, пожимая руку Крылову и, отдав честь, полез в кузов своей машины.
Колонна тронулась и, удаляясь, растаяла во тьме ночи. Крылов, провожая ее взглядом, постоял еще немного, потом сел в свою машину и подумал: «А доживем ли до Победы?», потом сказал шоферу:
- Трогай, Егорыч! Поехали на Харьков…
А Валентин ехал в кузове машины и, отрешившись от всего окружающего его, радостно удивлялся: «Это ж надо же, на войне так вот встретиться. Встретить так вот в поле – это как ночью найти иголку в стоге сена!». И он улыбнулся, вспоминая прошлое: их приезд в Запорожье, тихие улочки Зеленого Яра – поселка с цветущими во дворах черешнями и абрикосами; выбеленные мелом домики-времянки с выложенными из ломпача стенами. Вспомнил тетю Маруся и Ивана Даниловича с его бритой головой и вечной соломенной шляпой. Улыбнулся. Как давно это было! Как будто в другой жизни… А ведь прошло всего два года.
Вдруг, машина, ехавшая впереди колонны, резко затормозила и остановилась в темноте. Шофер второй, следовавшей за ней машины, в которой сидел Жигунов, тоже дал по тормозам и далее встали по цепочки остальные машины.
- Жигунов, узнай, что там случилось, - сказал комбат.
Валентин вылез и побежал вперед, узнавать, что же там произошло.
А случилось самое непредвиденное и плохое, что бывает в жизни, но обыденное на войне – был убит кем-то или чем-то сидевший в машине офицер, его однокурсник Колька Пряжников. Он так и не доехал до своего нового места назначения. И главное, не было слышно ни единого выстрела или взрыва где-нибудь поблизости. Вокруг стояла тишина. И не было ни единой царапины или раны на теле погибшего. Просто так: был человек, жил и не стало!
Его вынесли из кабины и положили рядом, на обочине, на плащ-палатку. Подошел комбат, начал расспрашивать растерянного и чуть не плачущего шофера. Тот рассказывал:
- Ехали мы, разговаривали с лейтенантом и даже шутили, вдруг, лейтенант замолчал и затих. Я глянул, ничего вроде, как бы заснул… Потом, смотрю, он как-то обмяк и сильно клонится. Я начал тормошить его руками, а он не реагирует… Я остановил машину, крикнул: «Товарищ лейтенант!», толкнул его в плечо, а он тут же упал. Я приложил ухо к его груди, а сердце уже не бьется. Лейтенант мертв! И ведь ни выстрела вокруг, ни звука. И даже крови на его теле нет. Что же это такое, товарищи!
- Сейчас ночь, темно, ничего не видно, а стоять здесь и разбираться нам некогда. Заверните тело в плащ-палатку и положите в кузов! – приказал комбат. – Приедем, там на месте и разберемся.
- Нам нужно спешить, чтобы до утреннего рассвета прибыть в расположение бригады, - добавил он. – Поэтому, по машинам! – скомандовал он.
И колонна снова двинулась вперед.
А Валентин ехал на машине с солдатами и думал: «Вот она какая, эта война-то! Был человек и нет его. Колька Пряжников, подумать только! Вместе учились с ним в артиллерийском училище в Барнауле, вместе воевали на Калининском фронте, и вот… Теперь нас, топчихинских, в живых осталось только трое: Конюшенко, Крюков и я. Кто будет следующим? Через несколько дней его мать получит похоронку, листок с надписью: «Ваш сын пал смертью храбрых там-то и там-то в боях за освобождение нашей Родины», и упадет в обморок, ведь это был ее единственный сын… Как это легко и просто у чиновников этих все получается – у тех, кто гонит как скот безответственно этих ребят на бой! Отделались государственной бумажкой и с рук долой! А кто теперь будет досматривать на старости лет его убитую горем мать? По-моему, нужно вообще запретить на Земле все эти разрушительные сатанинские войны. Собраться всем государствам вместе, выработать какой-то моральный кодекс, и если кто-то из власть держащих любых государств не выполняет требования этого морального кодекса, того нужно силами всех существующих на земле государств устранить от власти, иначе силы зла, интриг и злата у нас на Земле будет всегда царствовать и бросать нас в эти бесконечные убийственные войны».
В машине рядом с Валентином сидели и ехали для пополнения на передовую совсем еще молодые нерусские ребята – узбеки, которые что-то талдычили по-своему и почти ничего не понимали по-русски. Их нужно было обучить всему, обучить воевать. Пока же такие же молодые лейтенанты, но побывавшие уже не раз в тяжелейших боях под Москвой, под Сталинградом и других местах, втолковывали им через переводчиков азы нелегкой воинской науки…
Через три часа, после нескольких остановок и уточнении на дорожных постах, машины прибыли к месту назначения, и в километре от передовой остановились – солдаты покинули их. Дальше солдат с собой в подразделения повели присланные к месту их высадки командиры. Комбат был доволен – они уложились в срок, и не открыли немцам свое прибытие в расположение бригады.
- Валентин, ты веди их и распределяй пока по траншеям. Только скажи им, чтоб утром никто не высовывался за бруствер, - предупредил он Валентина.
Валентин тут же передал приказ капитана переводчику. А тот уже начал втолковывать его слова молодым узбекам. Но переводчик был один, а узбеков было много, и не все его слышали.
- Джанурбаев, - обратился Валентин к подошедшему к нему лейтенанту, - давай, включайся, объясни молодым как нужно себя вести на передовой.
- А чего включаться-то? Я, если честно, их и сам как следует не понимаю.
- Как не понимаешь, ты ведь такой же черный как и они, и оттуда же, из Средней Азии?
- Э-э-э, командир, - рассмеялся Джанурбаев, - хоть мы все черные из Средней Азии, но они узбеки, а я туркмен, поэтому я по-ихнему ни фига не понимай, что они там лопочут.
Теперь уже рассмеялся и Валентин, услышав тирады Джанурбаева.
- Ну, Джанурбаев, я вижу, у тебя уже большие успехи в изучении русского языка, - сказал он. – Ты уже начал бросаться такими жаргонными словечками русского языка, как «ни фига» и «лопочут» - скоро нас за пояс заткнешь.
- Так эти слова быстрее доходят до ушей солдата, чем такие как «извините, пожалуйста». Вот когда во время боя комбат сгоряча матом на меня загнет, тогда все сразу становится ясно. Так что, я учусь, - объяснил свои успехи в русском языке Джанурбаев.
На поле боя стояла тишина. Утро выдалось на редкость теплое и ясное. И лишь только исчез туман с полей, зачирикали птички и поднявшееся над землей солнце стало пригревать, молодые солдаты-узбеки, прибывшие ночью в расположение части и, видимо, не понявшие или не услышавшие предупреждение комбата, начали вылезать на насыпь траншей и, сняв гимнастерки и солдатские сапоги, стали сушить свои запотевшие портянки и загорать на солнышке.
Когда Валентин проснулся, вышел из блиндажа и остановился у поворота траншеи, он остолбенел, увидев мирно загорающих и разгуливающих под солнцем по насыпи узбеков.
- Асланбеков, мать твою, что это такое, ты как перевел? – выкрикнул Валентин и ввернул в адрес переводчика ругательное слов, которое сам до этого случая никогда не решился бы произнести.
Асланбеков, переводчик в очках, тоже, видно, только что проснувшийся и еще не настроивший на резкость предметов свои запотевшие линзы, появился тут же возле Валентина, потому что спал у дверей блиндажа на ящике, на случай перевода команд и слов тревоги на узбекский язык.
- А? Где, – начал протирать он свои заспанные глаза, забыв про надетые на них очки, - товарищ лейтенант?
И тут же, увидев все, от испуга чуть не лишился чувств, а затем заорал каким-то фальцетом с арабскими мелизмами, перемешанными русскими нецензурными словами.
- Ах вы, дети безмозглых козлов и баранов, куда вас занесло, несчастных? Да еще и на самую вершину насыпи! Немедленно слезайте оттуда, пока немецкие наблюдатели не засекли над траншеями ваши блестящие на солнце как тыквы головы!
- Давай, архаровцы, вашу мать, немедленно все в траншею, - кричал что есть силы Валентин, ругаясь и поддерживая своего переводчика.
И тут началось такое, что и подумать было страшно… Немцы, увидев на позиции голых узбеков, открыли по ним ураганный артиллерийский огонь. Позиции артиллеристов с траншеями, где сверху расхаживали узбеки, накрыло волной взрывов. Цели у немцев были пристреляны, поэтому все снаряди их ложились почти точно рядом с бруствером траншей.
Узбеки, растерявшись и одурев от страха, не знали, что делать… Снаряды падали на них со стрекотом и свистом, и косили их, несчастных, как горную траву, а они вместо того, чтобы падать на землю и ползти в окопы, как обезумевшие сбивались вместе кучами над своими убитыми земляками-собратьями, вставали на колени и голосили, поднимая ладони к небу.
- О, Аллах! Аллах! Спаси нас, грешных…
Валентин с переводчиком Асланбековым, рискуя своими жизнями, хватали их, обезумевших, за ноги и силой стаскивали с бруствера назад, в траншеи. Так продолжалось несколько минут, пока у молодых солдат не прошел их шок и этот каталептический ступор, и не вернулось чувство самосохранения.
В тот же день они недосчитались многих. Да, это было трагедией и несчастьем для многих – боевое крещение «огнем и мечем» - жестокое, тупое и безжалостное, как и все на любой войне. Но зато потом эти оставшиеся в живых среднеазиатские парни стали отличными и умелыми воинами, которые всегда исполняли приказы командира точно и беспрекословно, и в трудную минуту на них можно было положиться как на самого себя…
Валентину же от комбата за этот нелепый трагический случай досталось очень сильно, хотя он и не был виновен в происшедшем. Намечался переход наших войск в наступление и комбат направил его в передовую разведку для корректировки огня по целям противника, а это было у самой линии передовой перед окопами, и на виду у пехоты.
Прошло несколько дней и полк Баратынского, прибывший для усиления огня, артиллерийской бригады постепенно устраивался и обживал свои новые огневые позиции. А зампотех этого полка майор «Фред» или Федор Рачилов был в полку известным бабуином-бабником. Хоть женщины в артиллерийских расчетах и не значились, но их было достаточно и в санчасти, и в прачечной, и в блоке питания, и среди телеграфисток на узлах связи. И потому майору в полку по этой части было уже где развернуться. Но он почему-то вдруг облюбовал себе одну лишь полковую медсестру Зинаиду Зоркину, молодую симпатичную девицу с красивыми формами бедра, изведавшую любовь в гражданском браке наверно уже не с одним мужчиной.
В землянке Рачилова было всегда весело. Частым гостем здесь был и старший лейтенант Серебрянников. Зинаида любила слушать голос этого лейтенанта, его прекрасные песни и романсы. Один раз на такую вечеринку попал и Валентин. Его затянул туда с собой Игорь. У любовницы Рачилова в этот вечер был день рождения, и майор в ее честь пригласил к себе на сабантуй и полковую молодежь: Игоря и молоденькую медсестру из санроты, а Игорь захватил с собой и Валентина.
Зинаида не стеснялась своих отношений с майором, она в землянке майора была уже как дома. А что стесняться, если она в этой землянке и в объятиях майора проводила большую часть своего свободного времени. Все и так знали, и порою судачили, усмехаясь, увидев ее бегущей по тропинке в землянку к майору.
- Вон, Зинка спешит к своему Фреду Драчилову. Ох, и достанется же нынче майору на зорьке!
А майор любил ее еще и за то, что она иногда носила ему из санчасти фляжки со спиртом, и часто его выручала в этом отношении, улучшая его самочувствие.
Но последнее время Зинка, заметил Фред, что-то стала сильно присматриваться к старшему лейтенанту Серебрянникову, а вот это уже явно не устраивало майора, и он забеспокоился. Поэтому Игорь, чтоб не злить его и пригласил Валентина, дабы на него отводить слишком уж горячие эмоции и желания огнепышащей Зинаиды. А майор, со своей стороны, намекнул ей в связи с этим:
- Зин, пригласи-ка ты сегодня и свою напарницу Светку, чтобы в твой день рождения у меня в землянке не было дефицита на женщин.
Кончался день… На землю опускались сумерки, поэтому немцы своими обстрелами их уже совсем не тревожили. А их собралось в землянке всего пять человек. И за столом они особо не церемонились, так как хорошо знали друг друга. Сели, без цветов и поздравлений разлили спирт по кружкам и замолчали. Помолчав немного, майор сказал, поднимая свою кружку:
- Люблю я эту жидкость, друзья, хоть она и крепкая, зараза! За тебя, Зинаида! За твои великолепные обеспечивающие способности…
Что он имел в виду, говоря такое, никто так и не понял. Но об этом никто и не думал. Все как-то сосредоточились на принятии спирта и разбавлении его водой. Чокнулись кружками, выпили и, отдалившись от насущных дел, вспомнили мирные дни и вечера: довоенных праздников и танцы в парках отдыха…
- Да, ребята, хорошо было жить до войны, когда никто не стрелял, - сказал Игорь. – А я помню эти праздники… Юг, Черное море, дом отдыха и музыка: «В парке Чаир распускаются розы В парке Чаир расцветает миндаль…
Он взял гитару и стал, подыгрывая себе, напевать: «Снятся твои золотистые косы, снится веселая звонкая даль…».
Майор расчувствовался и, не выдержав, пригласил на танец свою любимую Зину. А Валентин, сидя за столом рядом со Светкой, говорил с ней непонятно о чем, и, конечно же, не о любви. В его молодом возрасте он еще был не опытен в этом деле. Больше всего они говорили о том, что потеряли и о чем пел лейтенант Серебрянников: о друзьях, о прошлой довоенной жизни, о той, чуть расцветшей перед ними, юности, которой они только-только коснулись сердцами, и которую у них просто вырвала из жизни эта проклятая война.
- Знаешь, Валентин, - сказала тихо, с сожалением, Светка, - вот Игорь поет о каком-то парке Чаир, где-то там на Юге, а я вот до войны так и не побывала на этом самом Юге, в Крыму, ни разу… Всю свою молодую жизнь провела в родном мне Челябинске среди дымов и домов. А в летние дни потом в пионерском лагере за городом. Так, фактически, ничего в жизни и не увидев.
- Света, да ты не расстраивайся так сильно, - ответил ей сочувственно Валентин, - я ведь тоже никогда и в глаза не видел этот самый таинственный парт Чаир и эти золотые пляжи Крыма. У меня было свое детство – трудное и далекое от этих мест, но не менее интересное. Зато я побывал во многих местах России и Средней Азии: в Узбекистане, Киргизии, в Казахстане. Жили мы и на Украине в городе Запорожье. Потом уехали на Алтай. Оттуда меня и призвали в армию. И все это время мы перебивались и довольствовались только обычными народными харчами: хлебом и луком и водой, а не какими-то там заморскими бананами и ананасами… Я помню в Сибири даже обычные яблоки были для нас «на вес золота». А уж пионерские лагеря мне тогда, конечно, и не снились. Мы тогда голодные, но свободные мотались с этими постоянными переездами по разным вокзалам, по пыльным и грязным окраинам нашего Союза, где даже и с учебой-то были огромные проблемы, не то, что с отдыхом в пионерских лагерях…
- И что, у тебя там так и не осталось никого из близких тебе друзей, или любимой девушки? – спросила, немного захмелев и глядя на Валентина, Света.
- Почему не осталось? – немного погрустнел Валентин. – Остались у меня там друзья и девушка… Да только близкой она мне так и не стала. Расстались мы с ней просто – уехал я, вот так и расстались. Такие вот у меня дела, друг Света. Совсем не похожие на этот «парк Чаир».
- Бедные мы, бедные, товарищ лейтенант, с вами, - нарочито пожаловалась Светлана, - и зачем нам теперь жалеть о том, что мечталось и не сбылось. А значит, ничего хорошего у нас еще и не было. Значит, это хорошее у нас еще все впереди, правда ведь? Давайте за это и выпьем с вами, товарищ лейтенант, - предложила она.
- Давайте, - согласился Валентин, - только, чур, не напиваться!
Они чокнулись, выпили и, обнявшись, начали подпевать…
В парке Чаир распускаются розы,
После войны зацветет и миндаль…
Будут нам сниться без выстрелов грозы,
Будет нам сниться веселая звонкая даль…
- Внимание, - меняя тему, сказал Серебрянников, - солдатское танго «Огонек».
Он заиграл и начал петь…
На позицию девушка
Провожала бойца,
Темной ночью простилися
На ступеньках крыльца.
И пока за туманами
Видеть мог паренек,
На окошке, на девичьем
Все горел огонек…
- Пойдемте, потанцуем, что ли, товарищ лейтенант? – предложила Светлана.
- А я не умею танцевать, - сказал Валентин.
- А почему? – спросила она.
- Да, все ездили, ездили… А там было не до танцев,- ответил он.
- Стойте, друзья, хватит! Нам теперь уже нужно распевать совсем другие песни, - сказал майор. – Сегодня утром в штаб полка пришел приказ готовиться к наступлению! Так что, не сегодня, так завтра все изменится.
Он поднял свою кружку.
- Давайте-ка выпьем за это!
За столом все сразу оживились. Послышались голоса: «Ура! Это уже другое дело… Доколе сидеть нам здесь, в этих узких окопах… Давно пора гнать в шею этих проклятых фашистов…».
- Да, да, товарищи, мы и погоним, - воскликнул майор, - и уже скоро. Давайте споем нашу артиллерийскую…
- Какую, «нашу», товарищ майор? – поинтересовался Игорь.
- Марш артиллеристов! Ты что, Игорь, ее не знаешь? – уставился на него Рачилов. – Давай, вспоминай!
- Один момент, товарищ майор, дайте поднапрячься и сосредоточиться, - ответил весело и бойко Серебрянников.
И, подстроив гитару, ударил по струнам.
Гори-и-и-т!
В сердцах у нас
Любовь к земле родимой,
Идем мы в смертный бой
За честь своей страны.
Пылают города,
Охваченные дымом,
Гремит в седых лесах
Суровый бог войны…
И все подхватили…
Артиллеристы,
Сталин дал приказ.
Артиллеристы,
Зовет Отчизна нас.
Из сотен, тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину – Огонь!
Огонь!
Воодушевленные словами своего марша и вестью о надвигающихся событиях все вместе они встали и, закончив петь, выпили. Но водка их уже не брала. Они были возбуждены и охвачены радостью предстоящего дела.
В это время и прибежал к ним посыльный от комбата за Игорем и Валентином с приказом: «Срочно явиться на НП батальона к командиру батареи».
Сразу протрезвев, молодые офицеры, козырнув майору и дамам, тут же выскочили из блиндажа зампотеха и устремились на НП (наблюдательный пункт) комбата. Комбат знал, что они были в гостях у Рачилова, поэтому, усмехаясь, сказал:
- А-а-а, явились? Ну что, архаровцы, погуляли, порезвились? Ну, и хватит! Пора и честь знать. Пришел приказ из штаба о боевой готовности. Завтра наш фронт переходит в наступление… Наш полк начнет первым. И во избежание больших потерь мы ударим ночью, под утро. А вас я вызвал вот для чего. Тебе, Игорь, задание: бери огневой взвод, выведи два орудия батареи на огневые позиции, и огнем этих орудий прощупай передний край немцев. Расход снарядов – пять штук на орудие. Нам нужно спровоцировать неприятеля на ответную стрельбу, чтобы определить расположение его огневых точек. А тебе, Валентин, задание такое: возьми планшет и отправляйся на передний край. Нужно засечь и отметить на карте позиции немецкой артиллерии, противостоящей нам, на этом участке по вспышкам их выстрелов…
- Хотя, знаешь, - остановился он, - после сегодняшней вашей попойки ты можешь там еще чего-нибудь напутать. Ладно, сиди здесь на НП и держи связь с огневым взводом. Я сам поползу туда и все отмечу…
- Товарищ капитан, я чувствую себя нормально и готов выполнить ваше задание, - начал возражать Валентин.
- Нет, не можешь. Я отменяю свой приказ! – сказал капитан.
- Ничего, ничего, Жигунов, еще успеешь выполнить, - загладил он ситуацию, видя, что Валентин расстроился.
- А пока подежурь здесь, на НП,- приказал он.
- Есть, остаться на НП и держать связь, - ответил Валентин, поняв, что комбат его просто оберегает от какой-нибудь шальной пули или осколка, отправляясь вместо него на передний край в окопы пехоты. Ведь там, под непрерывным огнем противника незаметно нужно проползти ужом по простреливаемым участкам ее редкого охранения, да, при этом еще наблюдать, высовываться и наносить на карту все огневые точки врага. И это нужно будет делать быстро, то есть быть предельно внимательным и осторожным в такой непростой ситуации, что, конечно вряд ли под силу будет выполнить выпившему молодому человеку.
- Манохин, за мной! – приказал комбат ординарцу.
И они ушли вперед, на передовую, а Валентин, оставшись на НП один, начала звонить Серебрянникову. Игорь только что прибыл на батарею и стал готовить данные для стрельб.
- Второй, второй, доложите готовность, - торопил Валентин Серебрянникова.
- Через десять минут будем готовы, - ответил тот.
- Первое орудие к бою готово! Второе орудие готово,- доложил наконец-то Серебрянников Валентину через несколько минут. – Разрешите начать?
- Начинайте! Буду следить по огонькам, - сказал Валентин, приникая к окулярам стереотрубы и ища по взлетающим ракетам линию переднего края…
После нескольких секунд ожидания раздался выстрел и первый взрыв указал точку его поражения… Потом послышался второй взрыв, третий и пошло-поехало. «Где же это немцы? Где их артиллерия? Почему они не отвечают?» - нетерпеливо искал Валентин в темноте уже через окуляры своего бинокля ответные вспышки от выстрелов орудий неприятеля.
Наконец, немцы проснулись. Он увидел, как справа и чуть слева ударили их пушки. Валентин тут же начал наносить на карту данные обнаруженных им огневых точек противника. Когда прозвучал последний выстрел орудий Серебрянникова, он скомандовал:
- Второй! В укрытие!
И это было вовремя, потому что после этого начался ответный интенсивный обстрел немецкой артиллерией позиций наших орудий. Но через четверть часа уже все успокоилось. Немцы, поняв, что их разыграли, замолкли.
Валентин позвонил Серебрянникову:
- Второй, второй, отзовись!
- Есть, второй! – услышал он его голос в телефонной трубке.
- Серебро, ну как там у тебя? – спросил он у него весело.
- Все окей, первый… Шаланды полные кефали, - ответил с намеком на успех Серебрянников.
- Тогда, отбой, - закончил Валентин, улыбаясь…
А через час, весь измазанный землей, на НП возвратился и капитан Астахов.
- Ну, вы и дали немцам, черти-полосатые, - улыбнулся он.
- Видишь какой я «красивый» пришел! – развел он руками, оглядывая себя. – Они подумали наверно, что уже началось наше наступление и что именно здесь будет проходить полоса нашего прорыва. Фрицы так колошматили по нашему переднему краю, что просто зарыли нас с Манохиным в землю живыми. Но я все-таки успел засечь несколько их точек.
- Давай сверим по карте мои данные с твоими, - обратился он к Валентину. – Наступление назначено на три часа и сорок минут…
Еще 9 июля Сталин позвонил Жукову, который в это время находился на командном пункте Центрального фронта у Рокоссовского.
- Не пора ли вводить в дело Брянский фронт и левое крыло Западного фронта, - сказал он Жукову.
Жуков ответил:
- Здесь, на участке Центрального фронта, противник уже не располагает силой, способной прорвать оборону наших войск. Поэтому, следует немедленно переходить в наступление всеми силами Брянского и левым крылом Западного фронтов.
- Согласен, - сказал Сталин. – Выезжайте к Попову и вводите в дело Брянский фронт. А когда можно будет начать наступление Брянского фронта?
- Двенадцатого, - ответил Жуков.
- Согласен, - подтвердил Верховный…
12 июля Брянский фронт и усиленная 11-я гвардейская армия Западного фронта, которой командовал генерал Баграмян, перешли в наступление, прорвали голубоко эшелонированную и сильно развитую, в инженерном отношении, оборону противника, и начали движение на Орел… И противник заметался на орловском плацдарме, стал снимать свои войска и бросать их против войск Брянского фронта и 11-й армии Баграмяна. Этим незамедлительно и воспользовался Рокоссовский. Его войска после ожесточенных боев в начале июля и небольшой передышки после 10 числа, 15 июля перешли в контрнаступление…
В три часа ночи 15 июля артиллеристы объединенной артиллерийской бригады, в которую входил и полк Баратынского, нанесли сокрушительный удар по немецким позициям и прорвали оборону немецкой армии. Огонь артиллеристов был настолько плотным, что трудно было подумать, что при этом кто-то может уцелеть. Плотность артиллерии на каждый километр фронта под Курском на этом участке доходила до 200 орудий, а танков до 20 единиц. Пехота и танки ушли вперед, а артиллеристы, прицепив к машинам свои орудия, через несколько минут устремились вслед за ними.
Машины двигались по дорогам в темноте. Их постоянно подбрасывало и швыряло из стороны в сторону на каких-то странных буграх и колдобинах.
- Что за хрень там под колеса попадается? - ворчали артиллеристы. – Того и гляди, чтобы из кузова не выбросило…
Когда немного рассвело и стала видна дорога, они поняли, что это были за «бугры и колдобины». Дорога была сплошь усыпана трупами немецких солдат. А машины в темноте шли и буксовали на их животах и черепах. Увидев это, артиллеристы остановились. Валентина чуть не стошнило от такого зрелища… Солдаты стали убирать с дороги убитых.
«Вот оно, истинное лицо войны, - думал Валентин, сидя в машине. – Пока заряжаешь и стреляешь снарядами из пушки, не видя результатов своих действий, кажется, что ты выполняешь какую-то обычную повседневную работу и ничто не тревожит твою душу. А когда вдруг увидишь к чему приводят все эти твои действия, становится не по себе. Ведь всего лишь несколько минут назад все эти убитые немецкие солдаты были живыми людьми. Такими же как и мы – веселыми и жизнерадостными, о чем-то мечтали, о чем-то спорили, а теперь все превратились в ничто, в грязь, в пыль, в тишину и пустоту… А их ведь, как и нас, где-то там, на родине, ждут наверно любимые и родные: жены, матери, дети…».
Война – это истинный морок, помрачнение рассудка, она изобретение дьявола. И те, кто часто этим делом занимается уже не знают милосердия – привыкают к убийствам. На это и рассчитано дьявольское заморачивание рассудка – очистить Землю, убрать как можно больше неугодных ему свободных людей их же руками и поселить здесь своих перерожденных, угодных ему слуг и рабов.
Немцы отступали под ударами Красной Армии. В районе Орла развернулось мощное наступление сразу трех фронтов наших войск: Западного, Брянского и Центрального. Удары с Севера войск Западного и Брянского, а с Юга 2-й танковой и 13-й армий Центрального фронта привели к тому, что через несколько дней немецкие войска, находящиеся возле Орла были полностью окружены, как под Сталинградом, и блокированы, и командование орловской группировки немецких войск кинулось срочно выводить свои части из этого «мешка». Но с воздуха уже действовала наша авиация. Поэтому дороги и были усыпаны трупами немецких солдат. Немцы уходили, упорно сопротивляясь, а наши войска, обессиленные непрерывными оборонительными боями с ними еще с начала июля, не могли так быстро двигаться вслед за ними – нужно было сделать перегруппировку, наполнить армии свежими людскими резервами, боеприпасами и продовольствием, а также горюче-смазочными материалами для танков и машин, поэтому немцы все-таки успели выскользнуть из этого опасного орловского «мешка».
Вскоре, недалеко от Кром, колонна артиллеристов полка Баратынского натолкнулась на оставленный немцами заградительный отряд. Завязался ожесточенный бой. Пока артиллеристский полк разворачивал свои орудия для стрельбы по немцам, разведчики, штабисты и весь обслуживающий и незадействованный в стрельбе из орудий состав полка был брошен на оборону колонны. А немцы, стреляя из автоматов, подходили все ближе и ближе – их нужно было как можно быстрее остановить.
В машине, в которой ехал Жигунов и его разведчики, находилась и медсестра Светлана Веткина с командиром огневого взвода Игорем Серебрянниковым. Комбат, подбежав к их машине, крикнул Игорю:
- Давай, Игорь, разворачивай быстро свои пушки, и бей прямой наводкой. Только побыстрей… Побыстрей!
- Жигунов, - повернулся он к Валентину, - а ты бери своих разведчиков и всех, кто свободен, и вперед! Нужно отбить немецкую атаку…
- Есть, - ответил Валентин.
- Ребята, я с вами, - подбежала к ним Светлана Веткина.
- Света, там будет очень опасно – подожди немного, пока они отобьют атаку и закрепятся, - сказал Астахов.
- А мне не привыкать, товарищ капитан, - ответила Светлана, - я следом за ними…
Валентин, собрав вблизи машин свою группу из разведчиков и охранников штаба, скомандовал:
- Бойцы, нам нужно остановить немцев. Для этого мы сейчас все вместе дружно пойдем в атаку и, отогнав немцев от колонны метров на тридцать, остановимся и окопаемся. Приготовьте с собой саперные лопаты. Они там очень пригодятся. Командиры отделений, передайте это по цепочке!
- К атаке готовсь! – крикнул он.
И команда полетела по цепочкам залегших солдат.
Валентин встал и, выстрелив из ракетницы, крикнул:
- За мной! За Родину! Вперед! Ура!
И как будто какая-то сильная волна прошла по линии залегших бойцов и подхватила их.
- Ура-а-а! – раздался вокруг них многочисленный нарастающий возглас.
Он усиливался и звенел, и зверел…
- А-а-а! – кричали бойцы ревом разгневанных туров и неслись навстречу немецким солдатам, стреляя на ходу в них из автоматов и винтовок.
Такого порыва и натиска немцы просто не ожидали. Они остановились, стали оглядываться, пятиться и побежали назад, беспорядочно отстреливаясь. И тут заработал их полковой миномет. Взрывы начали ложиться все ближе и ближе к рядам наступающих.
- Ложись! – скомандовал Валентин, стреляя из ракетницы в воздух. В лицо и в глаза Валентину больно ударило пороховым дымом, комьями земли и волной воздуха. Ослепленный, он, теряя сознание, упал навзничь. «Все, конец», - мелькнула в мозгу у него еще какая-то искра мысли… и опустилась мгла…
А через минуту он пришел в сознание и почувствовал, что все еще жив. И находится не на том, а на этом свете. Понял он это по тому, как начало приходить в себя и болеть его бренное тело: болели голова, лицо и грудь, в ушах сильно звенело… А в глазах вообще была лишь боль и тьма. Первой мыслью у него было: «Неужели мне осколками выбило глаза?», и он запротестовал: «Нет, этого не может быть. Жить после этого и быть всю жизнь слепым инвалидом я не хочу!». Так кричала каждая клеточка в его теле. Сердце сжалось от безысходности. Он застонал и заплакал, но слезы уже не текли. В глазах, забитых землей были лишь темнота и боль.
К нему подползла медсестра Светлана Веткина, с которой они еще вчера пили спирт в землянке у Рачилова.
- Лейтенант, голубчик, ты живой? – спросила она. – Ранен?
Валентин пошевелил руками, ногами и простонал:
- Живой, ранен, но жить уже не хочу…
- Что такое, милый, говори, куда ранен? – забеспокоилась Света.
- Мне, наверно, выбило глаза. Я ничего не вижу. Света, посмотри, - сказал Валентин, - если глаз нет – возьми мой пистолет и пристрели меня. Я не хочу быть слепым.
- Стой, лейтенант, погоди не спеши так на тот свет, - сказала Света. – Сейчас я промою тебе глаза водой, посмотрю и скажу тебе, что с ними.
Она стала лить воду из фляги ему на лицо, промывая от грязи его лоб, веки, нос и все лицо. Потом сказала:
- Глаза целы… Только на лбу и под подбородком ссадины. Давай, милый, открывай глаза! Посмотри, все ли в порядке со зрением.
Валентин, не веря в везение, потихоньку открыл веки… И когда увидел перед глазами синее небо, облака и склонившуюся над ним Светлану, то тихо заплакал от радости. От слез глаза его полностью очистились, и он вновь обрел былую уверенность в себе. Светлана, наспех осмотрев его тело, воскликнула:
- Ну, лейтенант, ты наверно в рубашке родился! Смотри, плащ-палатка и гимнастерка в дырках от осколков, а на теле у тебя ни одной царапины. Не считая тех, что на лбу и на подбородке…
- А что это за штуковина висит у тебя на шее? – спросила она, увидев через расстегнутый ворот гимнастерки маленький медальон.
- Это оберег – талисман с локонами моей матери. Алтайская шаманка заговорила и надела мне его на шею, - ответил Валентин. – Она сказала мне, что он меня спасет в критическую минуту. Не знаю, может, это и была та минута…
- Да, лейтенант, это была именно та твоя счастливая минута, - сказала Светлана. – Глянь на воронку – видишь? Мина разорвалась почти рядом с тобой. Все осколки должны были лететь прямо в тебя, но они в тебя не попали. Значит, благодари Бога и оберег, который заряжен силой, любовью и молитвой твоей матери.
- К сожалению, я молиться не умею, а вот в Бога теперь поверил и благодарю его.
- А что там с немцами? – спросил Валентин, немного погодя.
- Они отступают, лейтенант, бегут, - крикнула ему, ликуя, Светлана.
Ударила артиллерия и медсестра, склонившись к нему, сказала:
- Слышишь, как бьют наши пушки! Это бойцы Серебрянникова «дают им». Помнишь, в землянке у Рачилова. «В парке Чаир распускаются розы…», - рассмеялась она.
- Нет, Света, он еще и «Шаланды полные кефали…» пел проверяющему, стреляя по немцам. И тот ему свои золотые часы за это подарил, - сказал Валентин.
И они засмеялись вместе со Светкой, вспоминая об Игоре и его необычных выходках. А пушки Серебрянникова все били и били, перемалывая метр за метром оборону противника. И результат этих выстрелов был таков, что от вражеских сооружений летели только бревна да щепки. Игорь умел это делать под песню «Шаланды полные кефали»…
На орловском направлении судьба немцев была решена. И как они не огрызались, сопротивляясь, все же им пришлось поспешно покинуть Орел, дабы не быть окруженными. План контрнаступления советских войск под Орлом, под названием «Кутузов», по разгрому немцев и освобождению города, был успешно выполнен. А под Белгородом и Харьковом бои еще продолжались аж до 23 июля. И лишь потом войска фельдмаршала Манштейна отошли обратно на оборонительные рубежи, с которых они начинали наступление. И это ему удалось сделать лишь исключительно из-за того, что наши 1-я танковая, 6-я и 7-я гвардейские армии были исключительно переутомлены и обессилены за все эти 20 дней непрерывных боев.
Войска Воронежского и Степного фронтов, хоть и вышли к переднему краю немецкой обороны 23 июля, не смогли сразу же перейти в контрнаступление, хотя этого и требовал Сталин. Их силы были истощены. Скрепя сердце и после многократных переговоров, Верховный все же утвердил решение на временную передышку на этих фронтах для пополнения запасов горючего, боеприпасов и личного состава.
Под Белгородом контрнаступление советских войск Воронежского и Степного фронтов началось только лишь 3 августа, спустя 18 дней после перехода в контрнаступление Центрального, Брянского и Западного фронтов под Орлом.
Последнее время Жуков постоянно находился здесь, войсках Воронежского и Степного фронтов. Сталин боялся просчетов наших генералов в этом месте, которое могло бы обойтись нашей армии очень дорого. А там, где был Жуков, просчетов не было, все операции при нем просчитывались до мелочей.
События под Белгородом развивались медленней, чем под Орлом, здесь противник, отойдя на свои, заранее подготовленные, оборонительные рубежи, хорошо подготовился к отражению советских войск. Разведкой было установлено, что для усиления белгородско-харьковской группировки немцы срочно перебросили с других направлений танковые и моторизованные дивизии. И было ясно, что здесь предстоит готовиться к очень тяжелым боям. И особенно войскам Степного фронта, так как именно он должен был брать этот хорошо укрепленный немцами белгородский район. Войска Степного фронта очень сильно помогли во время оборонительных боев Воронежскому фронту, выделив для его усиления свои армии. Если бы этого не было сделано тогда во время, то на этом направлении нашим войскам вряд ли можно было бы ожидать чего-то хорошего – была большая опасность прорыва.
Обстановка на белгородском направлении определилась лишь к 20 июля. 23 июля советские войска, преследуя противника, вышли здесь на рубежи севернее Белгорода, и в основном захватили те рубежи, которые Воронежский фронт занимал до 5 июля, то есть до начала наступления немцев. Обсудив обстановку с командованием фронта, Жуков с Генеральным штабом и Верховным Главнокомандующим, решили остановить войска и тщательно их подготовить к предстоящему контрнаступлению. Нужно было произвести разведку и наметить конкретные цели. Плотность артиллерии на участке прорыва 5-й и 6-й гвардейских армий этого фронта была доведена до 230 орудий на километр фронта, танков – до 70 единиц. Дивизии получили для прорыва полосы до 3 километров. Такое сильное скопление войск было вызвано тем, что здесь планировалось ввести в прорыв сразу две танковые армии. Правее переходили в наступление 40-я и 38-я армии в общем направлении на Гайворон и далее на Тростянец.
Контрнаступление в районе Белгорода началось утром 3 августа. Воронежский фронт под командованием Ватутина усилием войск 5-й и 6-й гвардейских армий, а также большим количеством танков быстро прорвал первую главную полосу обороны противника. Во второй половине дня в прорыв были введены 1-я и 5-я гвардейские танковые армии, которые к исходу дня продвинулись уже на 30-35 километров.
Степной же фронт продвинулся тогда всего лишь на 15 километров. Здесь была более сильная и глубокая оборона противника. Но, так как ударная группа Воронежского фронта быстро продвигалась вперед и, боясь полного окружения, немецкое командование начало отвод своих войск из Белгорода.
В 6 часов утра 5 августа в Белгород вошли наши части. Очистив город от противника, войска армий Степного фронта, взаимодействуя с войсками Воронежского фронта, быстро устремились на Харьков и 11 августа перерезали железную дорогу Харьков – Полтава.
Опасаясь окружения своей харьковской группировки, немецкое командование, собрав войска своих 3 танковых дивизий «Мертвая голова», «Викинг» и «Райх», 11 августа направило свой контрудар по 1-й танковой армии и 6-й гвардейской. Ослабленные части этих армий, не выдержав удара, отошли на более выгодные рубежи.
Вот тогда им на помощь и была брошена 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова. И завязалось такое ожесточенное сражение, что от дыма и взрывов не было видно неба, горели и танки, и земля, и люди…
Сражение длилось несколько дней. Но все же общими усилиями враг к 16 августа был остановлен. 18 августа армии Степного фронта вплотную подошли к Харькову. После того, как наши войска освободили Ахтырку, 22 августа фашисты стали покидать и Харьков. Утром 23 августа войска Степного фронта вступили в город Харьков. На площади Харькова собралось много народа и состоялся митинг. Народ освобожденного города ликовал. После митинга состоялся обед, во время которого выступил и спел несколько песен И.С. Козловский.
Все это время корреспондент военной газеты «Вперед» Крылов находился в рядах наступающих войск и участвовал в этом митинге. И ему было до слез радостно видеть это великое ликование встречающих своих освободителей людей Харькова. А из армейских репродукторов неслась мелодия и слова песни: «Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч. Ты говорила, что не забудешь милых и ласковых встреч…».
И Крылов, хмельной от радости, ходил и фотографировал людей и все события, которые происходили в этот день в Харькове. Эта радость со словами звучащей песни сулили ему скорую встречу со своими родными: с женой, с матерью, с детьми, со своим родным краем…
«Наконец-то мы снова вернулись в нашу Украину, - думал он. – Теперь до Днепра и Киева рукой подать, а там освободим Кременчуг и Запорожье. Родные мои: Тина, Рита, Люда, Ляля, где же вы? Как вы там живете без меня? – повторял он, глотая слезы. – Скоро уже, скоро мы снова встретимся с вами…».
Но впереди еще были многие дни и версты, которые нужно было пройти с боями, чтобы выгнать из Украины жестокого и сильного врага. Он не знал, что еще в начале 1942 года его жена Валентина на родине, в Петропавловке, родила ему сына и назвала его Шуриком, Сашей, Александром в честь него. Что она вернулась с сыном в Новогеоргиевск к матери, но так как там из-за большого количества родственников ей не было даже на чем спать, решила снова поехать в Петропавловку и забрать оттуда свою любимую кушетку. Но теперь уже в дорогу, чтобы легче было тащить кушетку, она взяла с собой свою старшую дочь Маргариту, которой к этому времени исполнилось уже девять лет. С дочкой до Петропавловки они добирались всеми правдами и неправдами: и на попутных машинах, и на поездах. Хоть это было в марте, в начале весны, но было еще очень холодно.
Однажды, по дороге в Петропавловку они подсели в поезд и заглянули в один из вагонов, в котором ехали какие-то немецкие фрау в военной форме. Немки, увидев замерзших и закутанных во что только можно русских «батрачек» завизжали с перепугу и даже не спросив, кто они, выгнали из теплого вагона, крича издали:
- Weck! Weck! Weсk! Вон отсюда!
Пришлось им ехать на задней площадке вагона и согреваться лишь собственным дыханием. Как они добрались до села на Днепропетровщине и вернулись назад с кушеткой, они и сами не понимали. Но зато потом, какое это было счастье увидеть своих родных, когда они после долгих скитаний вернулись снова в Новогеоргиевск.
Знать это и помочь им Крылов не мог, находясь далеко, по другую сторону линии фронта, более чем в двухстах километрах от них в рядах наступающий Красной Армии. События войны развивались не по его воле. Об одном лишь только он мог мечтать и догадываться, находясь среди солдат Степного фронта, что войска этого фронта будут брать именно ту часть берега Днепра, на которой находится город Кременчуг и следом за ним городок Новогеоргиевск. Вот тогда-то он там и встретится с ними.
О городе Запорожье он пока еще и не думал – так далеко он тогда от него находился…
Железная крепость «Восточного вала»
А город Запорожье, бывший форпост удалого казачества, немцы решили превратить в настоящую неприступную железную крепость – так он был важен для всей их последующей оборонительной компании в битве за Днепр.
Все началось еще с конца 1942 года, когда после окружения и разгрома войск Паулюса под Сталинградом, в ставку Манштейна Южного фронта немцев в Запорожье, прилетел сам Гитлер. Это было 2 и 3 декабря. Танки Манштейна тогда не пробились к окруженным войскам Паулюса, и были отброшены внешним фронтом русских далеко от Сталинграда.
Вот Гитлер и прибыл в Запорожье, чтобы самолично из первых уст узнать правду, посоветоваться и утешить расстроенного неудачей командующего фронтом. Манштейн был самым умным командующим.
Совещание с фельдмаршалом состоялось в помещении бывшей женской гимназии, на пересечении улиц Гоголя и Леппика (сейчас корпус госуниверситета – биофак).
Запись из дневника Ганса Раттенхубера, одного из офицеров, сопровождавших Гитлера в этой поездке…
«3 декабря, вечер. Фюрер, находясь в штабе группы армий «Юг», находившегося в Запорожье, заявил Манштейну, что ни он, ни командующий армией не виновны в нынешнем развитии событий. Войска сражались исключительно упорно и смело...».
После этого фюрер отдал целый ряд указаний в отношении проведения отдельных мероприятий по усилению патрульной службы, внутренних и внешних караулов, то есть по его указанию закрывался весь прилегающий район для постороннего движения. Более широкие мероприятия по охране не проводились, так как это могло вызвать ненужную шумиху. Все время пребывания Гитлера в городе о его визите знало лишь небольшое количество лиц. Жил фюрер в помещении бывших советских авиационных казарм. (Сейчас на этом месте находится Космический микрорайон. Прим. автора). После Запорожья Гитлер отбыл в Мариуполь».
Но, видно, город Запорожье очень приглянулся строптивому фюреру, потому что вскоре он вернулся сюда вновь …
Вот показания двух бывших адъютантов Гитлера Линге и Гюнше, которые они дали советскому военному руководству, и которые потом вручил Сталину тогдашний министр внутренних дел СССР Круглов.
Линге:
«Утром, 10 февраля 1943 года, Гитлер на своем самолете «Кондор» под эскортом истребителей вылетел в Запорожье. Его сопровождали Йодль, Буле, Морель. Он взял с собой также секретаршу Шредер и двух стенографов для записи протоколов совещаний, которые он намеревался проводить в Запорожье. Прибыв на место, фюрер со своим штабом поселился в бывшем доме русских летчиков, где помещался и штаб фельдмаршала Вейхса. Но уже на следующий день после приезда Гитлеру пришлось спешно покинуть Запорожье».
О чем говорил Гитлер на этот раз со своими подчиненными, прилетев через два месяца в Запорожье, и почему он так быстро покинул город, объясняется далее.
Из протоколов допроса:
«В этот день, около 11 часов утра, Гитлер принял приехавшего к нему из Днепропетровска инженера Брукмана, руководившего работами по восстановлению Днепрогэса. (Он был известен в Германии по прошлому строительству зданий для партийных съездов в Нюрнберге). Гитлер приказал Брукману разрушить Днепрогэс, если немцам вдруг придется отступать. Затем, он ушел на совещание с Вейхсом. Вскоре в кабинет вбежал взволнованный адъютант Гитлера Белов.
- Надо скорей укладываться, - закричал он. – Русские танки появились у аэродрома Запорожья. Нужно спешить!
Все лихорадочно стали собираться. Когда чемоданы уже укладывали в автомобиль, вернувшийся снова Белов доложил Гитлеру, что русские танки прорвались не к тому аэродрому, где стояли самолеты Гитлера, а к другому, восточнее Запорожья, где и были остановлены. Гитлер облегченно вздохнул, и приказал позвать к нему фельдмаршала Вейхса и генерал-полковника фон Рихтгофена, командующего воздушным флотом на этом участке фронта. Гитлер, спеша, на ходу, наградил Вейхса «дубовыми листьями» к рыцарскому кресту, а фон Рихтгофена произвел в фельдмаршалы и … уехал. Никакого совещания не состоялось».
А как появились советские танки под Запорожьем в феврале месяце 1943 года, когда от линии фронта до Запорожья было 300 километров и немцы еще и не думали отступать, и строить свой неприступный «восточный вал» и «железную крепость» на Днепре?
Об этом только и говорили, и шептались на базаре и у себя на поселках, оставшиеся жить в оккупации люди… и Иван Данилович Рева с Марусей, жившие тогда на Зеленом Яру.
А произошло следующее… Успешно отбив наступление немецких армий Манштейна, рвавшихся на выручку к 6-й, окруженной под Сталинградом армии Паулюса, Ватутин, командующий Воронежским фронтом, думал, что немцы после успешного наступления его войск в Донбассе будут отступать и далее до самого Днепра. И чтобы они не закрепились на левом берегу в Запорожье, решил отправить «наперегонки» за отступающей группировкой немцев, 25-й танковый корпус генерала Павлова…
Немецкий фронт в городе Изюме был уже прорван и советские танкисты смело вошли в прорыв и, обходя большие города и населенные пункты, чтобы не ввязываться в затяжные бои, сходу захватили близлежащий возле Запорожья город Вольнянск и подошли вплотную к аэродрому в районе станции «Мокрая».
А в это время в Запорожье, в 5 километрах от них, как раз и находился Гитлер. Танкисты своим неожиданным появлением так перепугали Гитлера, что он тут же решил покинуть город. Конечно, советские танки дальше не продвинулись – им навстречу был брошен бронепоезд с пушками и немецкие самолеты с бомбами, которые остановили их. Да, и сами танкисты поняли, что брать город без пехоты и артиллерии им не под силу, и отошли назад, навстречу наступающей 6-й армии, посланной Ватутиным для соединения с ними.
Но войска Манштейна не дали ей соединиться с танкистами – отбросили назад. Так и закончился ничем этот неслыханный по дерзости рейд танкового корпуса Павлова, переполошивший и чуть не вызвавший медвежью болезнь у самого фюрера и его команды.
А жители города, узнав об этом, воспрянули духом и почувствовали что скоро, уже скоро наступит и их время освобождения… А гнет немцев на жителей Запорожья бы очень сильным. За два года оккупации в Запорожье было расстреляно около 40 тысяч советских граждан. Из них 5 тысяч военнопленных солдат, строивших оборонительные сооружения, а в остальных случаях – евреев и разных непокорных, те есть, участвовавших в саботаже, людей.
Живя в таком крупном городе нужно было как-то кормиться. Что-то есть… Заводы все стояли – были разрушены. Работать было негде. Сначала Иван Данилович кое-как перебивался, промышляя на «Большом базаре» на Анголенко стекольщиком, или продавал абрикосовую сушку из своего сада. Но на базарах фашисты часто делали неожиданные облавы. Хватали молодых и еще трудоспособных людей, и угоняли их на свои работы по расчистке улиц, домов. Затем, они восстановили завод по ремонту поездов – ПРЗ, куда и устроился вскоре слесарем Иван Данилович.
А Маруся, его жена, чтобы не умереть с голоду пошла работать за кусок хлеба и скудный немецкий паек в их военно-полевой госпиталь, который находился на улице Уральской, недалеко от Зеленого яра. В восточной части Зеленого яра и тут же, в роще среди деревьев, у речки стояли немецкие танки. Рядом, в балке, (где сейчас улица Бочарова и роддом), находилось и солдатское кладбище немцев.
А фашисты в городе зверели все больше и больше. Они охотились за евреями и другими праздно шляющимися по базарам жителями. Молодых и здоровых мужчин и женщин они угоняли на работы в Германию, а евреев, цыган и других, подозрительных личностей хватали и расстреливали. Так же, как только пришли в Запорожье, оккупанты стали выводить в городе и воровство. То есть, всех изголодавшихся и всех, пытавшихся украсть у них где-то на полях хоть немного овощей, ловили и уничтожали. Для этого каратели в конце или в начале огорода ставили виселицы и вывешивали пойманных воров в назидание для других, мол, смотрите, не воруйте – повесим!
После этого кражи на полях вокруг Запорожья, конечно, сразу прекратились. А евреев они просто заманили в свою ловушку. Объявили им в приказах по городу, чтобы те все собрались в назначенное время у Городской управы, мол, для регистрации в связи с переселением в Гетто на земли под Мелитополем. А когда евреи целыми семьями, ничего не подозревая, явились – повели их тысячами мимо «Южного» вокзала по улице Чапаева в район Опытной станции, где находились, вырытые военнопленными, глубокие противотанковые рвы, и там всех и расстреляли.
Оказавшись в это время в городе, Иван Данилович с Марусей стали свидетелями их печального шествия – видели, как вели этих несчастных граждан по улицам Запорожья, мимо стен завода «Коммунар», где раньше делали комбайны, в сторону Южного поселка.
Удивившись, Иван спросил у Маруси?
- Маруся, глянь, куди це вони під охороною ведуть таку велику кількість людей?
Маруся, тихо вздохнув и сдерживая слезы, сказала:
- Я слышала в госпитале разговор двух немецких офицеров. Они говорили, что всех евреев будут скоро переселять куда-то далеко-далеко, в закрытое Гетто за город. В места, где землю евреи будут сами и обрабатывать, и сами собой удобрять. Они так шутили. А скорее всего, их просто расстреляют. Медики по требованию этих офицеров выдавали их солдатам из «Зондер команды» большое количество карболки. А карболка ведь нужна в жаркое время года, чтобы поливать трупы убитых, чтоб они, разлагаясь, не вызвали заражение окружающей среды.
Услышав такое, Иван Данилович был поражен до глубины души. И пока они шли домой с Марусей, он все время повторял про себя:
- От, нелюді, от, кати… Щоб вам на голови впав вогонь небесний. Додумались, сволота, як зводить людей тисячами…
С этого времени он и стал вредить немцам, вступив в подпольную группу сопротивления новой оккупационной власти. Он никогда не был ни активистом, ни коммунистом, ни комсомольцем при советской власти, но, увидев, что начали творить немецкие оккупанты в Запорожье, он восстал против них всей своей человеческой сущностью.
Однажды, придя домой с работы, он поделился с Марусей своим секретом: какие мелкие гадости они делают немцам, ремонтируя их паровозы. То, гайку не докрутят, то прокладку негодную поставят, или шов на трещине при сварке чуть-чуть не доварят.
- Відразу начебто не видно, а німцям це виливається у великий збиток, - говорил он, усмехаясь, - незабаром такий паровоз виходить з ладу... а то, і цілий ешелон сходить з рейок.
- Ой, Иван, Иван, смотрите, не попадитесь, - испуганно заголосила Маруся. – Ведь если вас поймают на таком, то сразу всех и расстреляют. Они ведь сейчас как звери лютуют. У них нет никакой жалости к нашим людям. У них главное – это занять наши земли и очистить их от нас. Поэтому, они и ловят, и сажают, и расстреливают наших тысячами, чтобы выбить неугодных и установить здесь, на Украине, свой немецкий порядок.
- Нічого, нічого, скоро їх звідсіля вже наші виб’ють, - успокаивал ее Иван.
Но фюрер думал иначе. Еще 20 февраля 1943 года генерал-лейтенант Вермахта Рейнер Штагель был вызван в ставку Гитлера под Винницей. 21 февраля он прибыл в Винницу. Там его встретил подполковник фон Белов (адъютант Гитлера) и незамедлительно проводил на второй этаж небольшого двухэтажного здания, где располагался Гитлер со своим ближайшим окружением. По дороге Белов предупредил Штагеля:
- Господин генерал, возможно сегодня вы должны будете отправиться в город Запорожье, так что, будьте готовы к отъезду.
Они вошли в небольшую комнату, в которой у карты толпилось около десятка генералов и офицеров генштаба Вермахта. Гитлер сидел за отдельным письменным столом, также склонившись над картой. Увидев Штагеля, он слегка приподнялся и приветствовал его характерным для него одного жестом фюрера. Стоя за столом, на котором лежала карта Запорожья, Гитлер в каком-то сильном возбуждении вдруг обратился к генералу с потоком отрывистых беспорядочных указаний. Почти без пауз он стал говорить генералу:
- Генерал, сегодня я назначаю вас начальником обороны района Запорожье. Хорошо, что вы приехали. Мои генералы ничего не смыслят ни в экономике, ни в политике. Один из них чуть не проиграл Прибалтику… Так вот, Запорожье очень важно. Это и днепровская плотина, и марганцевые рудники. А марганец нужен для пушек. Без пушек даже я не могу выиграть войну с большевиками. Они,- кивнул он в сторону притихших генералов, - не хотят это понять. Организуйте там несокрушимую оборону, не забудьте и об особом значении аэродрома, так как это единственный приличный аэродром, оставшийся в нашем распоряжении на этом участке.
Штагель понял, какой непомерно тяжелый груз и какую ответственность взваливает на его плечи фюрер. Нужно было сделать так много и за столь короткое время. Он понял и то, что за это время нужно и самому просить как можно больше помощи от фюрера, иначе ему не справиться. И, отважившись, он сказал:
- Мой фюрер, мне с одними обозниками поставленную вами задачу не выполнить.
И тут в их разговор поспешно вмешался начальник штаба Цейцлер. Он заявил:
- Я могу перебросить в Запорожье 48-ю дивизию с Кубани.
- Согласен, - сказал Гитлер, - отныне, вы, генерал, будете подчинены лично мне. Докладывайте непосредственно мне о всех встречающихся трудностях.
На этом прием у Гитлера был окончен…
Потом, четверть часа спустя, уже сидя с Цейцлером в офицерской столовой, Штагель в беседе с ним поинтересовался, в чем же причина такого необычного возбуждения Гитлера.
- Неужели ему так важны эти марганцевые рудники?
Тот ему ответил с некоторой иронией:
- Не совсем так, или… совсем не так. Фюрер был перепуган до смерти тем, что накануне, будучи в Запорожье, он чуть было не попал в качестве трофея в руки советских танкистов. Русские прорвали фронт в районе Запорожья, куда прилетел Гитлер для встречи с Манштейном… Русские танкисты были в пяти километрах от того аэродрома, на котором стоял самолет Гитлера. Тогда им путь преградил наш бронепоезд с зенитными установками и самолеты прикрытия, поднятые с аэродрома. Лишь такими средствами удалось остановить продвижение их танков…
Цейлер склонился к Штагелю и тихо сказал:
- Очевидно, русские не знали какая важная персона находится в городе. Если бы они знали, они бы не отступили. Судьба наших войск и всей Германии держалась на волоске. Кто знает, - улыбнулся он, - стоило бы им включить свои моторы на самую высокую скорость, проскочить эти пять километров и победа Советам была бы обеспечена, а мы бы лишились фюрера… Какие уж тут марганцевые рудники… Гитлер просто охвачен паникой.
Штагель был потрясен услышанным. После этого разговора генерал и вылетел в Запорожье, и там по указанию Гитлера начал делать из города «железную крепость». 20 марта 1943 года Гитлер вновь посетил Запорожье, чтобы убедиться в реальной неприступности тех сооружений, которые были построены за этот один месяц. И был явно удовлетворен выполненной работой. На обеде, куда был приглашен Штагель, и на котором присутствовали также Манштейн и Рихтгофен, Гитлер объявил генералу, что он считает поставленную ему задачу выполненной.
- Вскоре я подыщу вам другое, не менее важное задание, - сказал он ему.
И Гитлер выполнил свое обещание. 6 июня 1943 года генерал был отправлен фюрером в Италию с задачей контроля за состоянием германской обороны, главным образом противовоздушной, а в сентябре этого же года по указанию командующего германскими войсками в Италии, фельдмаршала Кессельринга, он занял пост коменданта города Рима.
Но Гитлер был в Запорожье и еще раз перед самой Курской битвой, 15 июня 1943 года. Хоть приезд фюрера держался в тайне, все же некоторые люди Запорожья видели его. Одним из таких свидетелей был и Петр Зборик, знакомый Ивана Даниловича по базарному промыслу.
А все было так… В тот день Иван пришел на базар, чтобы поработать по нарезке стекла, и получить от этого хоть какие-то скудные гроши. А Зборик явился туда же, чтобы посмотреть, кто и чем торгует. Встретившись и перекинувшись несколькими словами друг с другом, они разошлись. И тут вдруг поднялся шум – началась облава. Немцы окружили базар и стали хватать мужчин и подростков, и запихивать их в находившиеся там, закрытые брезентом, машины. Рядом стоял большой и пустой фанерный ящик. Иван Данилович быстро сообразил: перевернул его, а сам пролез и спрятался под ним. Немцы прошли мимо и не заметили его. А его друга Зборика забрали и затолкнули в машину. Он потом и рассказал Ивану, когда встретились с ним вновь на базаре, что произошло дальше…
Их вывезли на аэродром Южный, который был рядом с домом Зборика. Там их построили и выдали всем лопаты, ведра и грабли, и заставили приводить в порядок дорогу до взлетной полосы. Потом они увидели, как совершил посадку юнкерс – немецкий самолет, которого с таким нетерпением ждали немцы. А над аэродромом продолжали кружить сопровождающие его мессеры – истребители. И, стоявший неподалеку от Зборика охранник сказал другому немцу, показав рукой на приземлившийся самолет:
- Адольф Гитлер!
- Эти слова были настолько страшны для меня, что у меня по спине аж «мурашки» пошли, - рассказывал Зборик. – Местных жителе отогнали подальше, началась суматоха.
А к самолету, тем временем, подъехали четыре мерседеса, и в один из них сел Гитлер. Они немного проехали и там, возле уцелевшего ангара, состоялся митинг для немецких солдат и офицеров. (Это происходило как раз на месте нынешнего Космического базара по улице Северо-Кольцевой. Прим. автора).
- Гитлер выступал, стоя в машине. Я его видел, - хвастался Зборик. меялся
- Да ти шо, виступав так близько від тебе! Не може бути! – недоверчиво сказал Данилович.
- Ну, не близко, но его можно было увидеть и узнать. Он такой… с усиками, - рассказывал Петр.
- Ну-ну, а що ж було далі? – торопил его Рева.
- И тут, вдруг, случилось непредвиденное! - воскликнул Зборик. – Неожиданно, из немецких рядов выскочил какой-то немецкий фанат, видно из обслуживающих самолеты механиков с инструментами в руках. Бедняга в экстазе подобострастия, видно, забыл оставить их на рабочем месте. А охранники фюрера подумали, что солдат покушается на его жизнь, и давай стрелять по нему. Так и застрелили беднягу. На этом митинг и кончился. А Гитлер укатил в направлении центральной части города.
- Оце так наробили шухєру, - усмехнулся удовлетворенно Данилович, - своїх вже почали стріляти… Це добре…
В сентябре месяце, когда советские войска подошли уже совсем близко к Запорожью, и город был почти на осадном положении, ужесточились и порядки немцев, начались карательные действия властей. Вот ту они и выявили подрывную деятельность запорожской «ячейки сопротивления» на ПРЗ. А всех участников сопротивления арестовали, взяли и Ивана Даниловича. После непродолжительного допроса, на котором они сознались, что «действовали против немцев, и не жалеют об этом», их вывезли туда же, за город, на земли бывшего совхоза и опытной станции, куда раньше приводили и убивали евреев, и со многими, вновь согнанными жертвами, стали расстреливать.
В тот же день Маруся следовала за колонной плененных. Она, не упуская из виду измученного и избитого Ивана, шла за ними до самого совхоза и молилась… Она решила вынести из этой общей могилы хотя бы тело своего любимого мужа, и похоронить его на кладбище по-христиански.
Во время расстрела она была в кустах, неподалеку от места расстрела, спряталась, закрыла уши и глаза, и лежала там долго, не шевелясь, пока все каратели, присыпав убитых землей, убедившись, что все они мертвы, ушли. Тогда она и пошла смотреть вдоль рва – искать мертвое тело своего мужа. Ей было страшно смотреть на лица расстрелянных, глаза застилали слезы.
И вдруг… Маруся чуть не упала в обморок от счастья. Она увидела своего Ивана, живого и сидящего на грудах мертвых тел. Лишь из головы у него сочилась кровь. Он был слаб и в глубоком шоке, но все же живой. Рвы были слишком глубоки, ему нужно было только помочь выбраться из ямы. Наконец, Иван пришел в себя и начал осознавать, где он находится… Увидев Марусю, он застонал. Они оба глядели друг на друга и беззвучно плакали. Он шептал:
- Маруся, Маруся…
А она ему:
- Иван, Иван…
Потом, найдя большую жердину – ствол срубленного дерева, она с большим усилием вытащила его из этой ямы, перевязала голову косынкой, повела обходными путями в сумерках домой… Они обходили стороной посты немцев. Но на одном участке их все-таки заметили, остановили, но Маруся показала немцам свое удостоверение санитарки немецкого военного госпиталя, и сказала, что это ее муж, пострадавший во время обстрела русских. И их отпустили. И лишь к глубокой ночи они добрались с Иваном до своего дома…
Битва за Днепр, за Украину…
«Ой, Днепро, Днепро, ты широк, могуч. Над тобой летят журавли»…
25 августа 1943 года Жуков был вызван в Ставку для обсуждения обстановки и дальнейших задач общего наступления советских войск. Было ясно, что после Курской битвы Германия на Восточном фронте была уже не в состоянии провести ни одного какого-нибудь крупного наступления. Но для оборонительных действий на левобережной Украине она имела еще достаточно сил и материальных средств, и готова была к упорной обороне, чтобы удержать Донбасс и главную крепость на Днепре – Запорожье. По направленным в войска директивам Генштаба предполагалось развернуть наступление на всех фронтах Западного и Юго-Западного направлений, чтобы выйти в восточные районы Белоруссии и на Днепр, где захватить плацдармы для обеспечения операций по освобождению Правобережной Украины.
Но перед отъездом в Москву Жуков еще встретился с начальником Генерального штаба Антоновым, и после его доклада понял, что Верховный настоятельно требует незамедлительно развивать наступление и дальше, чтобы не дать противнику закрепиться и организовать оборону на подступах к Днепру. Жуков был согласен с этой установкой Верховного, но не согласен с формой наступательных операций, при которых фронты от Великих Лук до Черного моря должны были наносить фронтально-лобовые удары. Была ведь возможность провести операции на отсечение и окружение значительных группировок противника, чем облегчалось бы дальнейшее ведение войны. Жуков так и сказал Антонову.
- Например, южную группировку противника в Донбассе можно было бы отсечь мощным ударом из района Харьков – Изюм, и в общем направлении на Днепропетровск и Запорожье.
- Георгий Константинович, я с вами полностью согласен, - сказал Антонов, - но Верховный требует скорее отбросить противника с нашей территории фронтальными ударами.
- Хорошо, но вы все же передайте ему мои соображения насчет ведения операций и просьбу фронтов об укомплектовании их танковых частей машинами и личным составом. Ведь в результате этих изнурительных летних сражений состав наших войск сильно поредел.
Антонов пообещал это сделать…
Через несколько дней Жукову позвонил Сталин и сказал, что дал указание направить Ватутину и Коневу танки и пополнение.
- А вот ваши соображения по удару войск Юго-Западного фронта из района Изюма на Запорожье я не разделяю, - сказал он, - поскольку на это потребуется много времени. Главное сейчас, чтобы войска наших фронтов скорее вышли на Днепр…
В Кремле на совещании в Ставке об итогах прошедшего периода наступательных действий на фронтах докладывал Антонов.
- Войска Западного фронта и левого крыла Калининского, - сказал он, - встретились с большими трудностями. С одной стороны здесь тяжелая лесисто-болотистая местность, а с другой большое скопление вражеских войск, которые пополняются частями, перебрасываемыми из района Брянска.
- А как обстоят дела на Юго-Западном фронте? – спросил Сталин.
- Войска Малиновского, начав наступление центром фронта успеха не получили. Лучше дела там обстоят сейчас на участке левого крыла фронта, где действует 3-я гвардейская армия генерала Лелюшенко.
- Товарищи, нам нужно принять все необходимые меры к быстрейшему захвату Днепра и реки Молочной на юге, чтобы противник не успел превратить Донбасс и Левобережную Украину в настоящую пустыню. Он там взрывает шахты и все выжигает, - сказал Сталин.
Жуков доложил Верховному о потерях фронтов и попросил выделить им необходимое количество танков, артиллерии и боеприпасов. Сталин долго рассматривал свою таблицу наличия вооружения и то, что Жуковым намечалось для фронтов. Потом он, как обычно, взял синий карандаш, и сократил все почти на 30-40 процентов.
- Остальное фронты получат, когда подойдут к Днепру, - сказал он.
С такими итогами совещания Жуков и вернулся в район боевых действий. Времени для тщательной подготовки наступления к Днепру у войск не было. Нужно было спешить. А в войсках фронтов чувствовалась усталость от непрерывных сражений.
Начавшееся затем наступление наших войск развивалось очень медленно. Противник ожесточенно сопротивлялся, особенно возле Полтавы. Но в первой половине сентября, понеся значительные потери, он начал отводить свои войска из Донбасса и района Полтавы. И уже потом, не имея сил сдерживать натиск наших войск, немецкие части начали отходить на Днепр.
Чтобы поднять морально-политический дух в войсках 9 сентября 1943 года вышел приказ Верховного Главнокомандования: за форсирование Десны представить весь отличившийся командный состав к орденам Суворова, а за форсирование Днепра – к присвоению звания Героя Советского Союза…
Севернее Киева, в районе Лютежа, войска армии генерала Чибисова сходу форсировали Днепр. Наши части, подойдя к Днепру не ждали понтонов и наведения мостов, они сходу устремлялись вперед, через Днепр, на чем попало: на бревенчатых плотах, на паромах, в рыбачьих лодках и катерах.
Помогала и боевая авиация фронтов, нанося удары с воздуха по вражеским аэродромам и по его резервам и обороне, она надежно прикрывала наступающие части от упреждающих действий противника. Над Днепром советские летчики добились полного господства в воздухе. Теперь уже немецкие летчики не летали, как раньше целыми днями над окопами нашей пехоты…
К концу сентября, сбив оборону противника наши войска форсировали Днепр на участке в 700 километров, от Лоева до Запорожья, захватив на правом берегу ряд важных плацдармов, с которых потом предполагалось развить наступление на Запад.
Когда последний раз Гитлер прилетел в главную свою крепость и опору «Восточного вала» - Запорожье, он категорически потребовал от всех своих вояк драться за Днепр до последнего солдата и любой ценой удержать его за собой.
Но недаром Гитлер посещал несколько раз Запорожье и привлек к укреплению его обороны одного из видных своих специалистов по оборонительным сооружениям. По линии могучего Днепра они создавали свой «Восточный вал» - оборонительную линию с железной крепостью Запорожьем, которую «русские не смогут взять, ни при каких обстоятельствах». «Дальше русским не пройти, - так говорили и думали они. – Здесь они остановятся, а, тем временем, Германия переведет дух, очухается, накопит силы и вновь ударит по Советам»… Запорожье было укреплено по всем правилам военного искусства.
А Александр Крылов, военный корреспондент, как ни старался вслед за войсками подойти и попасть быстрее в Кременчуг и Новогеоргиевск, и увидеть там живыми своих родных: жену, детей, тещу, так и не смог – судьба распорядилась иначе.
Наступление на Кременчуг протекало вяло, а к концу сентября, когда войска были уже в 30 километрах от Новогеоргиевска, и совсем заглохло. Войска здесь остановились и окопались, в связи с перегруппировкой. Некоторые части снимались и перенаправлялись по другим, более успешным направлениям. Советских войск здесь осталось на 40 километров всего 10 тысяч человек. Поэтому, в полосе перед Кременчугом из-за нехватки средств велись бои «местного значения». В то время как под Запорожьем войска действовали более успешно. Туда и был отправлен Крылов после возвращения в редакцию.
Отводя свои войска за Днепр, немецкое командование оставило на некоторых участках левого берега Днепра сильно укрепленные участки – плацдармы с противотанковыми рвами-дотами, и дзотами, надеясь на будущее контрнаступление. Возле Запорожья и был такой участок. 8-я армия Чуйкова, которая сражалась с немцами в Сталинграде, наступая на Запорожье с северо-востока, попыталась сходу войти и овладеть частью города, но была остановлена сильным огнем противника.
Тогда на Военном совете Юго-Западного фронта было решено атаковать «крепость» с юго-востока. И туда была направлена 3-я гвардейская армия Лелюшенко. Командующий фронтом Р.Я. Малиновский приказал сосредоточить армию в 20-40 километрах от Запорожья. Войска снялись и двинулись к своему новому местоназначению. Все генералы и офицеры управления армии, вместе с командирами корпусов и дивизий выехали вперед на рекогносцировку местности.
Кончался сентябрь. Шли непрерывные затяжные дожди. Земля на полях лежала черная и безжизненная, как застывшее и обуглившееся существо. Дороги раскисли. Было слякотно. После опроса командиров передовых частей 3-й и 12-й армии, и особенно артиллеристов, а также получения данных штаба 17-й воздушной армии, стало ясно, какими резервами и какими коммуникациями обладает противник.
При помощи разведданных, полученных от запорожских подпольщиков и партизан, вырисовывалась нерадостная картина: предстояло брать хорошо укрепленную, насыщенную войсками территорию, со сложнейшей системой инженерных сооружений. Вокруг Запорожья немцы создали внешний и внутренний обводы, состоящие из ряда опорных пунктов, прикрытых непрерывной линией противотанковых и противопехотных препятствий, а между этими обводами были еще и промежуточные опорные пункты.
Например, передний край внешнего обвода на всем своем протяжении был прикрыт противотанковым рвом от 3,5 до 5-6 метров глубины и ширины, а некоторые участки рва были на метр заполнены водой. На танкоопасных направлениях рвы были усилены минными полями. Мины располагались в шахматном порядке в четыре ряда. Левый край обводных валов упирался в плавни, а правый – в реку Днепр.
По данным разведки противник с разных участков фронта срочно стягивал на Запорожский плацдарм многочисленные подкрепления. Например, в первую линию обороны, к колхозу Дмитриевка, немецкое командование перебросило 3 пехотные дивизии. А на сопротивление в глубину обороны – 40-й танковый корпус, в составе двух танковых, одной моторизованной и одной кавалерийской дивизии СС.
Многое узнали немцы и научились у русских за годы войны. И как пить шнапс перед боем, и как готовиться, и переносить, утепляясь, суровые русские зимы и морозы. Но не научились как, защищаясь стоять насмерть – до последнего солдата. Не научились этой пресловутой русской смекалке, как почти из ничего или из простых вещей сделать оборону непроходимой для любых танков.
Так, например, вместо пушек русские делали бутылки с зажигательной смесью и успешно ими пользовались. Или обычные, не сложные, но хитрые рельсовые «ежи». Казалось, что тут такого: три рельсы, перекрещенные перпендикулярно. Но это было чудо техники, универсальное изобретение против танков, придуманное киевским военным инженером Михаилом Горрикером в первые дни войны. Немецкие танкисты сначала смеялись, увидев такие русские «игрушки». Им думалось, ну что там еще – сейчас с разгону наскочим на них, раздавим, раздвинем эти рельсы и пройдем дальше, ан нет: наскочив на такой «еж», танк поднимался и переворачивался, или висел беспомощный, наколотый в днище, как жук на иголке. И тогда – бери его голыми руками. Немцы потом останавливались с опасением в своих танках перед такими хитрыми препятствиями, а, отступая, взяли как образец для своей обороны эти самые русские «ежи». Потому что, в высоте этих ежей были заложены тонкие расчеты, при которых они становились непроходимыми для танков.
Другое чудо техники – русские «катюши». Ведь всего-то: грузовая машина с несколькими наклонными рельсами вместо кузова, и какие-то пороховые ракеты, а при обстреле ими немецкой территории, немцы с перепугу и чтобы спастись бежали даже в сторону русских окопов. Так что, оборона обороне – рознь…
Поэтому и пал их непроходимый «Восточный вал» перед русским мужеством, мастерством и смекалкой.
Второй – внутренний обвод немецкой обороны вокруг Запорожья также упирался флангами в Днепр и днепровские плавни, был оборудован бетонными укреплениями и подземными убежищами, перекрытыми не только бревнами, но и рельсами, засыпанными сверху слоем земли, толщиной до 4 метров. А остров Хортица (бывшая Запорожская Сечь) казалась вообще неприступной, с минированными берегами и 23 бронированными колпаками дотов – «крабами».
Несмотря на плохие погодные условия и раскисшие от дождей дороги, Крылов прибыл в штаб 3-й гвардейской армии вовремя. Места эти были ему знакомы с детства: Васильевка, Дмитриевка, Зеленый Яр, реки Конка, Днепр, село Разумовка, остров Хортица, Днепрогэс, Запорожсталь. Каждую тропку в мирное время он исходил здесь своими ногами.
Двигаясь в сторону Запорожья на попутных машинах, он через двое суток наконец-то достиг границ Запорожья. А штаб 3-й гвардейской армии ему помог отыскать Алексей Тимкин – разведчик десантных войск, который возвращался в штаб армии.
Он ехал на машине из штаба фронта после того, как отвез туда «языка» - немецкого офицера, взятого в плен сегодня ночью в результате удачной вылазки наших разведчиков через плавни в предместье Запорожья.
Старший лейтенант голосовал на перекрестке дорог возле дорожно-регулировочного пункта. Один из регулировщиков, остановив машину и удостоверившись, что она идет в штаб армии, попросил разведчиков:
- Ребята, подбросьте в штаб корреспондента, а заодно и меня, а то мы промокнем в такую погоду, пока доберемся пешком сами.
- Хорошо, сержант, садитесь к шоферу в кабину, - распорядился Алексей. - Покажете, где вас высадить, а мы с товарищем старшим лейтенантом сядем в кузов, под брезент.
Алексей Тимкин, брат Александры Жигуновой, попал на фронт в конце сорок второго года, после того, как они все вместе в августе сорок первого эвакуировались из Запорожья на Урал. Призванный затем в армию и пройдя школу десантной подготовки под Саратовом, он и попал на Юго-Западный фронт в разведку, и уже целый год воевал в этом качестве. Ему пришлось теперь уже пройти пешком всю ту дорогу назад, по которой они ехали в начале войны, эвакуируясь из Запорожья в Сибирь.
- Давайте с вами познакомимся, товарищ младший сержант, - предложил Крылов, усевшись в кузов под натянутый брезент машины.
- Давайте, - согласился Алексей.
- Александр Крылов, корреспондент военной газеты, - показал свое удостоверение Александр. – Раньше жил здесь, в Запорожье, а теперь, вот, еду сюда к вам, так сказать, в гости.
- А мне кажется, мы с вами уже где-то встречались, - сказал вдруг Алексей, присмотревшись к лейтенанту в тусклом свете осеннего дня.
- Я ведь тоже жил до войны в Запорожье, - начал Алексей, - работал на заводе «Баранова», поселился сначала на Зеленом Яру у тетки. Потом, когда устроился на завод и ударно на нем поработал, дали и однокомнатную квартиру на Жилмассиве.
- Подождите, подождите, теперь и я припоминаю, что мы когда-то с вами встречались: абрикосовый сад, Зеленый Яр, праздничный вечер… Вы случайно не родственник Жигуновых? – спросил вдруг Александр.
- Именно так, - засмеялся младший сержант. – Я брат Александры Никифоровны, Алексей.
- А-а-а, ну тогда я вспомнил. Мы же с вами пели песни за общим столом у Ивана Даниловича, ведь так, если я не ошибаюсь? – спросил Крылов.
- Вот, вот! А Иван Данилович дирижировал и кричал всем нам – «Держить октаву! Держить октаву»…
И Александр с Алексеем засмеялись.
- Да, хорошие были тогда времена, - вздохнул Алексей, - а сейчас…
- А какое оно сейчас, Запорожье? – спросил Крылов. – Вы его видели?
- Видел, в бинокль. Вы его сейчас не узнаете, - ответил Алексей, - очень много разрушений. Плотина наполовину разрушена, заводы, дома тоже. В общем, одни руины, только поселки и сохранились. Эх, скорей бы выбить оттуда этих гадов!
Машина, проехав еще немного, остановилась…
- Ну вот, кажется мы и приехали, - сказал Алексей. – Пойдемте, я провожу вас в штаб армии.
«Вот я почти уже и дома, - подумал Крылов. – Еще один бросок и мы будем в Запорожье. Не знал он, что этот бросок будет таким трудным и долгим».
Алексей потом в составе 3-го Украинского фронта пройдет еще Венгрию и часть Австрии, и вернется в Запорожье, а Александр в качестве корреспондента ТАСС останется в составе Советских оккупационных войск на четыре года жить в Берлине…
Но шел еще 1943 год. На рассвете 1 октября все вокруг содрогнулось от громовых раскатов – это ударила артиллерия всего фронта. Начался штурм немецких укреплений под Запорожьем. 3-й армии был выделен участок прорыва, шириной в 25 километров. Артиллерийский налет был сконцентрированным и очень мощным. Стреляли все виды орудий, включая и реактивные ракетные установки «катюш».
А так как немцы во время массированных артналетов обычно отсиживались под землей, в блиндажах, командование нашей армии пошло на хитрость. Первые залпы орудий были выпущены на внешнюю линию траншей, и на замеченные и фиксированные огневые точки противника. А затем, огонь бы перенесен сразу же на вторую линию траншей. И вот он, обманный маневр! Еще не стихло эхо разрывов, как пехота, после короткого броска вперед от исходных позиций до противотанкового рва, залегла и окопалась. Немцы, подумав, что наши пехотинцы поднялись под защитой огневого вала в атаку, как они это делали раньше, вылезли из глубоких блиндажей в траншеи и открыли по ним огонь. Но артиллеристы нашей армии были проинструктированы и знали, как нужно действовать – они тут же перенесли шквал огня своих орудий опять на первые линии траншей. Понеся большой урон, немецкие солдаты скрылись в блиндажах, а наша артиллерия свой огонь перенесла в глубину обороны. И тут поднялась наша пехота и совершила свой короткий бросок через противотанковый ров. Немецкие солдаты, видя такую чертовщину, срочно вышли из блиндажей укрытия в траншеи, и начали стрелять. Но наша артиллерия опять возвратилась к обработке первого ряда траншей.
Такая игра в «кошки-мышки» длилась еще несколько раз на протяжении почти всей часовой артподготовки.
В первой половине дня частям наших армий удалось переправиться через противотанковый ров пяти-шести метровой ширины, такой же глубины, да еще на метр заполненный водой. А перебравшись через него, пехота успешно штурмовала первую линию траншей. А затем, под прикрытием танков, она ворвалась уже в населенные пункты Вишневский и Новоукраинка. Потом, сходу наши части овладели станцией Янцево и селами Дружелюбовка, Новостепнянским и Новомокрянским.
Все это время Алексей вместе с Крыловым находились в рядах наступающей пехоты 3-й армии, и испытывали все те страсти и трудности проходящего боя. Алексей сопровождал Крылова, а тот снимал эпизоды на свою пленку.
Неподалеку взорвалась мина, и хорошо, что они лежали на земле. Их только лишь засыпало грязью и землей, и слегка оглушило.
- Ну как ты, земляк, живой? – крикнул Крылов Алексею.
- Живой, - ответил Алексей.
- Ну, тогда броском давай в ту яму, что впереди – там и переждем, - крикнул Крылов, пересиливая грохот боя. Вскочив и пригибаясь к земле, они броском достигли воронки от артиллерийского снаряда, там и укрылись…
Кончался день, кончались и боеприпасы, а противник из глубины обороны ввел в действие свежие резервы. Во второй половине дня немцы при поддержке «Тигров» совершили контратаку. «Тигры» были новейшей конструкции, их 88 миллиметровые пушки пробивали броню наших средних танков «тридцать четверок», и наши танкисты несли большие потери. Несколько раз в течение дня наши то наступали, то отходили назад, чуть ли не до противотанкового рва. Но сбросить туда нашу пехоту немцы так и не смогли – артиллеристы выбили их новые танки. На этом и закончился первый день наступления…
Настала ночь. В штабе начали анализировать итоги дня. Но результаты были неутешительными! Прибывший в штаб армии, командующий фронтом Малиновский приказал повторить атаку и 2 октября…
Забрезжил рассвет. Новое наступление началось в 8 часов утра, после короткого артиллерийского налета на позиции врага. Во время этого наступления нашим удалось занять лишь только его некоторые опорные пункты и точки.
Во второй половине дня немецкое командование бросило против нашей атакующей пехоты 40-й танковый корпус СС. Немецких танков было много, они шли с пехотой на наших солдат полосой, длиной в 6 километров и шириной в две линии. Наша пехота залегла… а артиллерия снова открыла огонь по немцам. Дальше продолжать наступление нашим войскам было бессмысленно. 2 октября в штаб 8-й гвардейской армии Чуйкова, которая штурмовала укрепления города с севера и востока, прибыли представители Ставки от Василевского. Командующий фронтом Малиновский собрал здесь всех командующих своих армий. Тут присутствовали и генерал Данилов, командующий 12-й армии, и генерал Лелюшенко, командующий 3-й армии, а также генерал Судеец, командующий 17-й воздушной армией.
Прорабатывались все детали предстоящего боя. В сражении наступила некоторая пауза, связанная с подвозом боеприпасов. Новое наступление было назначено на 9 октября. И вот наступил этот день. В ночь с 9 на 10 октября все солдаты сидели в траншеях на изготовке, и мало кто спал. Не до сна было и на командно-наблюдательном пункте 8-й гвардейской армии, превращенной фактически в командный пункт фронта.
Ночной штурм города. Освобождение Запорожья
И вот: 7 часов 10 минут… Первыми ударили гвардейские минометы, за ними последовали гаубицы, и вся артиллерия фронта. Поднялась пехота. Рывок за рывком она преодолевала опорные пункты врага, а они на каждом возвышении курганов. Очень и очень трудно преодолевать такую местность! На второй день непрерывных атак наши войска заняли Васильевку. На третий день боя противник начал контратаковать и отвечал мощным артиллерийским огнем. Но чувствовалось, его силы иссякают. Надо еще немного нажать и он будет сломлен!
Что же делать? Чтобы победить такого сильного врага, и на такой укрепленной местности, нужно чем-то его ошеломить. Командование фронтом собралось и решило – вести ночной бой. Будет меньше потерь…
В полночь ударила артиллерия. Они била всего лишь 10 минут, и сразу же пошли танки с пехотой. Бой шел до утра. На этот раз результат боя для наступающих был более благоприятен, и войска закрепились на новых рубежах. Ночной бой на местности был как бы прелюдией к ночному штурму самого города Запорожье. Он давал преимущества наступающим своей внезапностью и невозможностью врагу увидеть, и оценить, что происходит на поле боя. От этого вносил сумятицу и панику в действия обороняющихся. Но нашим частям нужно было хорошо ориентироваться в темноте на местности, знать все особенности плана городских улиц и площадей. То есть, нужны были солдаты-проводники из местных, которые бы шли в первых рядах атакующих и правильно ориентировались бы в темноте на городских улицах.
Такие люди нашлись. И среди них оказались и Алексей с Крыловым. Они как раз находились при штабе 3-й армии.Крылов как-то попал на глаза генералу армии, когда тот, проходя, обратил внимание на корреспондента с фотоаппаратом.
- Ну что, товарищ корреспондент, нравится вам у нас воевать? – спросил, немного шутя, он у Крылова.
- Нравится, товарищ генерал, ночной бой в таких масштабах – это что-то новое, после Сталинграда, - ответил Крылов.
- Это хорошо, вот только проводников, знающих город, у нас очень мало,- сказал генерал.
- Вот вы, например, откуда будете родом? – спросил Лелюшенко у Александра.
- Из Запорожья,- ответил Крылов. – Родился на Днепропетровщине, всю жизнь провел в Запорожье.
- Вот те на! – воскликнул весело генерал. – Только кликнул, а их уже целая очередь собралась. Давайте, товарищ корреспондент, помогайте армии. Нам нужны будут сегодня ночью такие люди, как вы.
- Здесь есть и еще один человек, который жил здесь до войны и знает город, - сказал Крылов.
- Кто он? – заинтересовался генерал.
- Разведчик! Младший сержант Тимкин. Он находится совсем рядом.
- Давайте и его сюда. Будем прикреплять людей, как вы, к передовым частям, штурмующим город.
И когда Алексей появился перед командующим, тот спросил его:
- Что сержант, знаешь город, можешь ночью сориентироваться и показать верную дорогу?
- Смогу, - ответил Алексей. – Ведь у разведки глаз зоркий, как у кошки.
И, подозвав командиров дивизий, штурмующих город, командующий сказал:
- Поставьте этих бойцов в передовые ряды ваших подразделений – они укажут вам дорогу в ночном городе.
Так Алексей и Александр очутились в первых рядах атакующих войск.
К 20 часам 13 октября войска уже были готовы к штурму. Все ждали… эти два часа без 10 минут казались такими долгими. Но вот оно время Х: 21 час 50 минут. И вдруг вдали громыхнуло и загремело. Это вся артиллерия фронта открыла огонь по врагу. Ее огневой шквал длился всего десять минут. Но следом за артналетом на полной скорости, с зажженными фарами пошли танки, неся на своей броне десантников, среди которых были Александр и Алексей.
Танки ослепили фарами обороняющегося врага. И враг дрогнул, в панике он стал отступать. Вот таким сильным и неожиданным ударом наши войска выбили противника с позиций второго оборонительного обвода. И на рассвете нового дня были уже у черты города, а местами уже ворвались на улицы города, и вели там бой.
Впереди был экипаж и десант танка лейтенанта Яценко. Еще вчера вечером, перед боем, Александр познакомился с экипажем танка, командиром которого был Николай Яценко, механиком-водителем Георгий Барикун, командиром орудия, сержант Михаил Лебедев и радистом танка, сержант Шепелев.
- Ну что, возьмем город? Не заблудимся, - пошутил лейтенант, здороваясь с Крыловым.
- Будь спок, лейтенант, дорогу знаем. Я здесь вырос, так что, слушай меня… Сначала предместье Южный поселок, потом прямо по улице… Железнодорожный вокзал… потом поворот и завод «Коммунар»… А там речка Московка, мост через нее, подъем и прямая центральная улица аж до самой площади Свободы, понял? – проинструктировал Крылов лейтенанта. – Запоминайте, ребята, а то потом в бою, впопыхах не объяснишь…
- Но вы ж сразу с танка не соскакивайте, - сказал Яценко.
- Будем держаться на броне, пока можно! – заверил Крылов. – Ну все, пошли!
И начался бой… Он длился всю ночь. Ворвавшись на окраину города, и высадив десант, танк в темноте утюжил огневые точки врага: пушки и пулеметные гнезда. Только и слышалось внутри танка:
- Георгий, давай вправо, там «Тигр»… Миша, видишь, слева пушка… Бей! Даю ракету… Георгий, впереди орудие – гони и дави!
Десант давно уже покинул броню танка, и короткими перебежками успевал за ним… Уже рассвело, когда танк ворвался в центр города – на его центральную улицу. Десант безнадежно отстал. Во время боя танк подбил четыре «Тигра» и проутюжил 7 пулеметов и 6 пушек. Но закончились боеприпасы и экипаж теперь надеялся только на мотор и скорость машины. Танк вихрем мчался по центральной улице, утюжа пулеметные точки врага.
- Впереди пушка! – крикнул командир.
Удар снаряда был жестким, оглушающим. Но броня выдержала снаряд, рикошетом ушел вбок.
- Вперед! – крикнул командир. – Ах, если бы были снаряды… Успеть бы до той пушки… до той вспышки…
Но следующий выстрел сорвал башню танка…
В 8 часов, подтянув артиллерию и боеприпасы, войска фронта, после короткой передышки, одновременно ударом со всех сторон пошли на завершающий штурм города… Но еще раньше, первым, в центр города ворвался танк лейтенанта Николая Лаврентьевича Яценко! Геройский экипаж погиб весь, но в стане у немцев была паника. Бросая артиллерию и тяжелую технику, противник отходил к переправам… А там его уже громили и добивали на самолетах наши ассы – летчики 17-й воздушной армии, которой командовал тоже житель города Запорожья, генерал Судец.
К 13 часам дня город был полностью очищен от гитлеровцев. Увозили раненных и хоронили убитых. Еще дымились развалины домов, но город уже оживал и ликовал. В центр города со всех окраин сходились люди… И в середине дня начался массовый митинг, посвященный освобождению города Запорожья.
А немцы отступили на правый берег. Они еще потом долго сидели на острове Хортица, но все равно город Запорожье был уже наш. Всем было так хорошо и радостно, как будто уже все мучения кончились и кончилась война!
Но война продолжалась. Через несколько дней, 25 октября три дивизии 12-й армии, форсировав Днепр у плотины Днепрогэса, захватили плацдарм на правом берегу, и предотвратили взрыв плотины. В течение месяца здесь еще продолжались кровопролитные бои. И лишь когда в конце ноября войска 6-й армии форсировали Днепр в районе села Разумовка, враг, боясь окружения, отступил.
Это случилось в ночь на 30 декабря – за два дня до нового 1944 года. А каков был итог битвы… Перед началом сражения на запорожском плацдарме у немцев находилось около 50 тысяч солдат и офицеров, около 1000 орудий и 200 танков. В ходе боев за город они потеряли здесь свыше 23 тысяч солдат, 160 танков и самоходных орудий, и 430 пушек и минометов. Таков итог этой битвы за Запорожье – он внушителен!
А этот необычный штурм города ночью, при зажженных фарах танков… Его можно даже сравнить со штурмом нашими войсками Зееловских высот в Германии, когда Жуков применил такую же тактику: приказал включить все прожектора и фары танков и направить их свет в глаза стреляющих немцев. Ослепив таким образом противника, его войска успешно прошли и взяли такие же хорошо укрепленные, и забетонированные оборонительные сооружения под Берлином. Но это было потом…
А в 1943 году, сразу после освобождения города, уставшие и поредевшие в результате боев, части армий стояли и пополняли свой личный состав в завоеванном ими Запорожье…
Крылов и Алексей успели побывать в районах, где они раньше жили. В первую очередь они пошли туда, где раньше жила семья Крылова, недалеко от «Малого базара» возле дому культуры имени Дробязко.
- Пойдем, Алексей, ко мне – я тебя чаем угощу, - сказал, шутя, Крылов.
И они направились по центральной улице на Малый рынок. Но когда они подошли к тому месту, где должен был стоять дом, в котором жили Крыловы, то увидели лишь груды кирпичей и обрушившиеся стены…
- Вот и напоил я тебя чаем, - произнес Александр подавленно, - все разрушено. Хорошо, что моя семья уехала в другой город.
- Да-а-а, - согласился Алексей, - у тебя тут чаю не напьешься! А знаешь, пойдем-ка теперь ко мне, на Жилмассив, а перед этим заглянем на Большой базар – там Иван Данилович раньше часто промышлял, может, его и сейчас там встретим!
- Пошли, - кивнул Крылов.
Прошло уже некоторое аремя и люди понемногу успокоились, начали осваиваться с новой жизнью. Хоть и не работали магазины и лавки, но уже собирался народ на базарах, обмениваясь между собой разными продуктами и товаром.
Алексей с Крыловым зашли на базар, в надежде встретить там Ивана Даниловича. Прошли в левый угол базара и действительно, среди многих толпящихся, увидели и Ивана Даниловича. Видно, привычка ходить сюда с утра каждый день была у него настолько сильна, что он не смог усидеть дома даже в такое время.
- Данилыч, - крикнул Алексей и кинулся к нему. – Уж и не думал, что встречу!
- О-о-о! Алешка, слава Богу, що ви вже сюди повернулися, а то би нам тут через місяць каюк прийшов би, - начал обнимать его Иван.
Потом увидел Крылова и поздоровался с ним.
- А-а-а! Помню, помню! Коли ми за столом в октаву співали, ви з Іваном ходили в саду та філософствували.
Увидев шрам на голове Ивана, Алексей спросил его:
- А что это у тебя, Данилыч?
- Пішли в кав’ярню – розкажу! – предложил Иван. – Тут недалеко, у власному домі.
Это было уже хоть какое-то удовольствие и развлечение после увиденного разорения у отдыхающих военных, и они согласились.
В невысокой белой мазанке с низким потолком они сели за стол. Иван Данилович был, видно, знаком с хозяевами, потому что, лишь он шепнул – ему тут же выставили бутылку самогона с хлебом и солеными огурцами – на троих. Когда они выпили и чуть захмелели, Иван и стал рассказывать…
- Ти думаєш, Альоша, ви там одни воювали, а ми тут ні? Ми теж тут воювали! Тільки по-своєму – потяги псували, от як! А коли німці нас взяли, то й повели розстрілювати. У тих канавах, що на Южному. Та, мабуть, Бог чи мій ангел мене зберіг… Поставили мене біля обриву, а у мене голова закружилася від слабкості, ноги підігнулися, та я и впав… І впав рівно у той час, як пролунав постріл стріляючих… Куля ковзнула по моєму черепі, вдарила и пішла далі. От я і впав зі всіма, непритомний. А ями там глибокі – у чотири метри… Хто там бачить – живий ти чи ні! Німці трохи постояли, підождали, бачать – не ворушимось, та й пішли собі додому… А мене Маруся моя потім з ями витягла. Вона йшла за нами і бачила, де нас вбивали. От і врятувала мене.
- Ну, Данилыч, ты и в самом деле в рубашке родился, - удивился и расчувствовался Алексей. – Да это похуже, чем в атаку идти…
- Да, действительно это бывает, наверно, только раз на тысячу случаев, - согласился и Крылов. – Слава Богу, что вы остались живы.
- Це дійсно диво, я знаю, - сказал Иван. – Як церкви відкриються – піду і поставлю Богові свічку…
Посидев еще немного и поговорив, они, попрощавшись, разошлись. Александр с Алексеем пошли искать прежнюю Алешкину квартиру и дом на Жилмассиве, а Иван поехал домой к Марусе. Дом на Жилмассиве оказался цел, а квартира не занята. Алексей достал ключ из потайки, и открыл ее. Там стояли лишь железные кровати, обстановка была такая, какой ее оставили, эвакуируясь, Жигуновы, хотя прошло уже два года.
- Ну вот, располагайся, отдыхай, - сказал Алексей, - а я пойду искать соседей, может, раздобуду нам кипятка или горячего чаю.
Алексей вышел, а Крылов, сидя один в пустой комнате, думал: «Ну вот я и снова в Запорожье… А Валентина с детьми в Новогеоргиевске… Хорошо, что они уехали туда. Ведь от нашего дома остались только одни стены, да груда камней». Потом в его голове мелькнула мысль: а как там Тина после родов? Все ли у нее прошло благополучно? Но на душе было спокойно и радостно. И он, улыбнувшись, подумал: «Раз думается о них хорошо и радостно, значит, все у них в порядке – наша семья увеличилась еще на одного маленького человечка! Только кто он, этот человечек – мальчик или девочка? Как бы я хотел с ними встретиться, обнять их, поцеловать, поговорить… Эх, война война эта такая трудная и жестокая штука, да, и кончиться-то она может только в Берлине, а до Берлина еще ох, как далеко! И доживем ли мы еще до этого дня победы?».
В это время на Тясмине в Новогеоргиевске его жена Валентина вдруг увидела его во сне… Покормив грудью своего девятимесячного сына и задремав на кушетке, она увидела во сне Александра – здорового и улыбающегося… Он что-то говорил и спрашивал у нее. Она так обрадовалась его появлению, что протянула к нему руки, чтобы коснуться его. Поняв, о чем он спрашивал у нее, она крикнула: «Мальчик!». И проснулась, потом лежала и не могла понять, что это было. Толи сон, толи привиделось ей на самом деле – так реалистично было ее видение.
А Новогеоргиевск все еще был под властью немцев. Малочисленные по штату части Красной Армии в сентябре и октябре месяце так и не смогли сходу прорвать укрепленные позиции немцев, и захватать более или менее значительные плацдармы на правом берегу Днепра – были остановлены. И поэтому люди здесь жили как на передовой. Новогеоргиевск обстреливался через реку артиллерией русских. Здесь гремели взрывы, летели осколки и свистели пули… Особенно на реке Тясмин, куда женщины с окраины города обычно ходили полоскать белье.
Ходила туда со своей старшей дочерью Ритой и Тина. И однажды они попали там под сильнейший обстрел. Вокруг свистели пули и вонзались осколки. Упав на землю, они несколько минут лежали и ждали, пока закончится стрельба. Но потом все же, в холодной воде прополоскав белье, вернулись домой. А что было делать? Они ведь жили здесь тоже как солдаты, и уже привыкли к этим взрывам и свисту пуль.
В Новогеоргиевске стояли и немцы, и итальянцы, но в основном здесь были итальянцы. В конце сада, за домом Артемьевых, где жила Тина и ее девчонки, стояла зенитная пушка итальянцев и их окопы.
Как-то дочь Тины, Рита, вышла в сад погулять, и тут вдруг начался обстрел со стороны русских… Снаряды летели, свистели и падали неподалеку от дома. Солдаты попрятались все в окопы, и лишь один итальянец, увидев стоящую посреди сада перепуганную девочку, начал кричать ей и махать рукой:
- Ложись, ложись!
Но она так растерялась, что как вкопанная стояла и не понимала, что ей нужно делать, и о чем кричит этот солдат. А снаряд, просвистев, упал рядом, возле соседнего дома, разворотив слегка его угол и изрешетив осколками все стены и крышу. Только тогда, увидев взрыв, Рита упала на землю.
Но все обошлось – пострадал лишь дом, да еще немного хозяйка дома, баба Нюра. Она в этот момент спала на печке-лежанке. Осколки, прошив стены и потолок, ее не задели, но перепугали здорово.
Рита же потом прибежала и рассказала об этом своей матер. Та прижала ее к себе и начала выговаривать:
- Ну зачем же ты ходишь там, возле пушек? Слава Богу, что все так обошлось… Теперь без моего разрешения никуда ни шагу!
Так вот, как бы, и пообщались мысленно в мечтах Александр и Валентина, не повидав друг друга… Пройдет еще целых долгих три года, прежде чем они встретятся вновь, теперь уже наяву. И встретятся на Западе, в Германии – в Берлине. Крылов будет работать там штатным корреспондентом ТАСС, добьется разрешения, и Валентина приедет к нему с детьми из Новогеоргиевска на временное место жительства в Берлин. Проживут они в Восточной Германии еще три года, а в 1949 году вернутся в Запорожье.
Запорожье же было освобождено 14 октября, а Киев – столица Украины, 6 ноября 1943 года в 4 часа утра, 38-й армией генерала Москаленко и танковым корпусом генерала Кравченко.
Дорога в одну сторону…
Быстро для Бориса пролетело лето сорок третьего года. Даже как-то слишком быстро, просто незаметно. И жизнь, ведь она тоже как лето пролетит так же вот быстро: в заботах, в радостях и волнениях, пока ты еще молод – и не заметишь…
А Дашка окончательно влюбилась в Бориса и не давала ему прохода. А дома Марфа с матерью терпеливо ждали его возвращения с работы. В полях было тепло и ясно, цвели ромашки, пели жаворонки и коростели. И Борису было хорошо от всего этого, и жалко всех их, но ведь на всех ведь не разделишься, поэтому он и задерживался по вечерам в своей кузне и работал, и, работал…
Да, тут еще и председатель Устюков задания ему от имени Коммунистической партии надавал, нужно было быстро и срочно ремонтировать вышедшую из строя технику, ведь идет уборочная страда – время не ждет!
Часто в обед к нему на работу прибегала Даша, приносила в крынке коровьего молока и уводила его за собой в поля, в эти синие и белые васильки и ромашки…
А на стене в землянке висела картина, нарисованная Борисом – атака Первой Конной, и мать смотрела на эту картину и плакала: ну зачем он рисует такие картины, зачем геройствует! Ведь на войну пойдет, и там будет тоже лезть вперед, под пули, а пули ведь летят и попадают в самых первых, и самых храбрых…
Когда, однажды, в обед, они с Дашей сидели на краю поля среди ромашек, Борис вдруг спросил ее:
- Даша, а Даша а вот скажи мне, я тебе нравлюсь?
- Да, - ответила она тихо, обворожительно глядя ему в глаза, - и даже больше…
Борис удивленно посмотрел на нее и отвернулся, а потом сказал:
- Ах, Даша, Даша, и зачем я тебе нравлюсь? К чему все это? Я ведь скоро уйду. Есть, вон, рядом с тобой и Шарохин, и другие?
- А зачем мне другие, я буду ждать только тебя! – ответила твердо она.
- А если я не приду, не вернусь? – спросил он, повернувшись к ней.
- Я буду ждать тебя всеравно всегда, - сказала она чуть слышно, глядя куда-то за горизонт вдаль…
- Ах, девки, девки, ну что же вы со мной делаете? Как мне теперь быть? – только и сказал он.
В начале октября, после завершения всех уборочных работ его и взяли в армию… Пришла повестка из военкомата… Заплакала мать… Заиграла Витькина гармошка под крики и шум провожающих. Запели девчата, и пошли через все село, как тогда, в начале приезда в колхоз из Топчихи. Провожали его всем селом. Ведь он был всеми любим и уважаем…
Крутились, танцевали и пели возле него Машка с Дашей. Украдкой вытирала слезы, провожая его взглядом Марфа, любившая, но так и не дождавшаяся его в землянке, а он только шел и смотрел на своих родителей: на отца и на мать, утешая их.
- Не плачь, мам, вернусь ведь я, вернусь…
Так и ушел, уехал вместе с другими новобранцами в Топчиху. Вместе с ним поехала на этой машине и Александра. Она вспомнила разговор с Иваном Михайловичем, как он предлагал им переехать в Топчиху. Тогда она в отсутствии мужа не захотела переезжать. А сейчас это время, видно, настало. Жигуновых уже ничто не держало в колхозе «Труд». Старший сын их, Валентин, уже почти два года, как находился в армии, Бориса забирали сейчас, а муж из-за травмы ног работать в колхозе не мог. Виктору же, их среднему сыну, еще не исполнилось и пятнадцати лет. И выходило, что единственным работающим человеком в их семье оставалась только она одна. Своего скота у них не было, да и хозяйства тоже, а сама она четверых человек в колхозе не прокормит. Вот и решили они с Иваном переехать к Ивану Михайловичу в Топчиху.
Пока Борис проходил медкомиссию в Топчихе, и пока новобранцев готовили к отправке, Александра весь день находилась на призывном пункте, а ночевала у Анны Ивановны, то есть у четы Василенко. Там и договорились они с Иваном Михайловичем окончательно о переезде, и о месте их службы: он брал ее уборщицей в свою контору, а Ивана Яковлевича – сторожем на нефтебазу, то есть на склад горюче-смазочных материалов.
Призывной пункт новобранцев осаждали родители многих ребят. И было очень тягостно смотреть в эти минуты расставания на плачущих матерей. Хотя день отправки объявили ранее, но Борису было так невыносимо горько видеть свою плачущую мать (а стон там был невыносимый), что он решил ей ничего не сообщать. Александра случайно узнала об этом от соседки Анны Ивановны.
- Шура, ты что это сидишь здесь, а не провожаешь сына? – спросила она. – Там, говорят, на вокзале их уже отправляют на фронт.
Для Александры это было как ударом по голове.
- Да что ты, Петровна, ведь Борис мне вчера об этом ничего не сказал, - испуганно крикнула она и, ойкнув и схватив свой платок, полная недобрых предчувствий, побежала на станцию.
А там было полное столпотворение. Поезд вот-вот должен был уже отправляться, и матери, от горя повиснув на плечах своих сыновей, плакали, прощаясь с ними. И этот плач был всеобщим и невыносимым.
Бориса и его вагон Александра отыскала глазами, когда поезд уже тронулся с места. Она увидела его и закричала:
- Боря, Боря, сынок, я здесь, смотри, вот я! – кричала она, махая ему рукой.
Она бежала рядом с вагоном, который медленно двигался вдоль перрона и железнодорожной насыпи. Рядом с ней, также провожая своих сыновей, бежали другие матери и все кричали. Наконец, Борис увидел и тоже замахал ей рукой. А в глазах его стояли слезы.
- Мама, мама, прощай и не переживай, - закричал он ей.
А поезд шел уже все быстрей и быстрей, набирая нужную ему скорость. И дальше Александра уже не смогла гнаться за уходящим вагоном. Остановившись и закрыв лицо руками, она разрыдалась и опустилась на землю тут же, возле насыпи, в пожухлую траву…
А когда наплакалась и встала, то поплелась одиноко, без всяких надежд и желаний, пустынной тропинкой назад, в поселок. Жизнь для нее, потерявшей всякий интерес к окружающему ее миру, в этот момент как бы утратила всякую ценность.
«Зачем жить, если от тебя уходят родные люди», - сердце ее сжалось от горя и предчувствия. «Я его больше не увижу уже никогда, - думала она. – Шаманка ведь нагадала мне это – он от вас уйдет…».
- Боже, Боже, спаси моего сына, спаси его и сохрани, - шептала она тихо, чувствуя холод надвинувшегося испытания.
Так, заплаканная и разбитая расставанием, она и пришла к Анне Ивановне. Та, увидев ее в таком угнетенном состоянии, кинулась ее успокаивать. А когда пришел Иван Михайлович, он ей просто приказал:
- Вот что, Александра, завтра я дам тебе грузовую машину, чтобы ты съездила в «Труд». Давайте, переезжайте-ка вы всей семьей сюда, к нам в Топчиху. Хватит вам там с Иваном сидеть в захолустье. Будете жить здесь, у меня, в здании, рядом с кабинетом. Там есть одна пустая комнатушка, правда, маленькая, но вам, думаю, хватит.
- Какая там у вас мебель: стол да две кровати? – добавил он.
На следующий день Александра на машине отправилась назад в колхоз. Приехав туда, она остановилась возле конторы, чтобы уведомить Устюкова о том, что они с Иваном переезжают жить в Топчиху. Тот, конечно, сначала был недоволен их поспешным отъездом: колхоз сразу терял двух своих лучших работников – Бориса и Александру. Но потом, подумав и поняв, что этого не избежать, отпустил ее, говоря:
- Ладно, Александра, езжайте, ищите себе лучшее место. Знаю, тебе тяжело здесь будет, поэтому отпускаю тебя. Жалко, конечно, терять таких людей. Борис ведь твой был парень, хоть куда – настоящий мастер! Спасибо тебе, Александра, за такого сына. А вам с Иваном я желаю счастья на новом месте.
- И вам спасибо, Степан Григорьевич, за то, что приняли нас тогда и помогли нам в трудную минуту, - сказала Александра. – Не осуждайте теперь нас.
- Да нет, нет, Александра, - запротестовал Устюков. – Вы нам всем, и нашему колхозу много хорошего дали, за что же мы вас будем осуждать? Езжайте, устраивайтесь там и будьте счастливы! Хотя кто сейчас у нас счастлив? – махнул он рукой.
И Александра прямо от Устюкова на эмтээсовской машине поехала к своей землянке – грузить их давний тощий скарб: сундуки, посуду, да узлы с постелью и одеждой.
Весть об отъезде Жигуновых быстро распространилась по деревне. Многие селяне потянулись к землянке – прощаться с Жигуновыми. Прибежали, запыхавшись, и Марфа с Дашкой и, расплакавшись, стали уговаривать Ивана и Александру остаться.
- Мама Шура, останься, - рыдала у нее на плече Марфа. – Как же я без вас теперь жить-то буду.
- Теть Шура, останьтесь, - шептала ей со слезами на глазах Дашка, - останьтесь, а? Ведь я люблю Бориса, я его буду ждать.
- Ах, мои милые девчонки, - заплакала и сама Александра. – Что же это вы так… Влюбляетесь, а потом страдаете безумно. Не ваш он теперь, Борис-то, и не наш. Ушел он от нас от всех, и теперь находится в распоряжении Бога… А жить мы здесь не сможем, потому что, сами понимаете, мне одной работать очень трудно, а в Топчихе мы будем с Иваном Яковлевичем при конторе работать и сторожевать – вечера коротать, вот и переживем это трудное время.
- Даша, Марфа, приезжайте к нам в гости, мы вам всегда будем рады, - воскликнула она, растроганная их участием. – И еще вот что, Марфа, ты уж нашего Индуса забери к себе. Кабана Ваську мы продали Саенчихе. Остался непристроенным только один Индус.
- Не беспокойтесь об Индусе. Его я заберу к себе, - сказала Марфа. – Пусть у меня останется хоть какая-то память о вас, о том, как мы дружили с вами, как ходили с Борисом и Виктором в околки на охоту.
- Эх! А мне жалко, что уезжают такие хорошие соседи, - сказала Саенчиха. – Кто теперь будет зимой нас с Матвеем после буранов из-под снега откапывать… Борис, вон, и печку нам поставил, и двери починил. Добрые вы люди, Александра и Иван, и ваши ребята. Как только вы приехали к нам в колхоз, так здесь сразу и жить стало как-то веселее. Виктор ваш так хорошо играет на гармошке. Вон, видите, молодежь и танцплощадку даже возле нас построила. А теперь кому она останется? Гармонистов-то нет. Все травой зарастет…
- Не зарастет, правда, девчата? – воскликнула Даша. – Мы сюда будем приходить на праздники, и устраивать здесь веселые памятные вечера в честь братьев Жигуновых.
- А ну-ка, Виктор, сыграй-ка нам что-нибудь на прощание, - попросила Виктора Даша. – Ты ведь теперь остался один из ваших взрослых братьев.
- Дядя Матвей, а вы бы принесли сюда свою гармошку, - попросила она соседа Жигуновых.
- Я сейчас сама принесу, - сказала Саенчиха и пошла к своему дому за гармошкой.
Когда гармошка оказалась в руках у Виктора, он заиграл «Страдания» - веселиться было не с чего. И Даша запела тихо и с грустью в голосе.
Дружила с Колей я,
Любила Ваню я,
А разлучила нас
Война с Германией.
Ой, жизнь моя,
Кислей смородины
Пойду воевать
За нашу Родину. - Эх, - выдохнула она.
- Сыграю я вам наверно песню, - сказал Виктор. – Я ее недавно услышал по радио. Это вальс, называется «Синий платочек». Слова песни такие:
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты говорила, что не забудешь
Ласковых радостных встреч.
Порой ночной
Мы расставались с тобой.
Нет больше ночек!
Где ты, платочек,
Милый, желанный, родной?
Виктор заиграл, и девчата, услышав грустную и задушевную мелодию вальса, закружились в танце.
- Ну все, ребята, вещи уже погружены в кузов, прощайтесь, нам пора в дорогу, - сказал шофер машины.
Виктор отдал гармонь деду Матвею. Девчата начали обнимать Александру и Ивана, прощаться с Виктором и Женькой, а дед Матвей взял свою гармошку в руки и крикнул:
- Эх, мать честная, вспомню-ка и я свою молодость! Сыграю вам марш!
Он нащупал клавиши, растянул меха своей хромки и заиграл марш «Прощание славянки». Сначала неуверенно, потом все лучше и лучше, а затем и запел.
Прощай, отчий край,
Ты нас вспоминай,
Прощай милый взгляд,
Мы не вернемся все назад…
Все сгрудились, прощаясь, что-то говорили друг другу… Одна Марфа стояла и безучастно глядела на них. Александра подошла к ней, обняла ее, поцеловала в лоб и сказала:
- Не грусти, милая, радуйся тому, что еще есть и осталось… Все в жизни когда-нибудь закончается. Вспоминай нас, а мы будем вспоминать тебя. Так и будем жить.
Марфа заплакала, прижалась к ней и произнесла, всхлипывая.
- Чему же мне, мама Шура, радоваться? Я любила вас, любила Бориса, а теперь у меня никого не осталось.
- Эх, Марфа, Марфа, - вздохнула Александра. – Борис-то наш, он как ангел, посланник Божий. Хоть я и родила его, и являюсь его матерью, но чувствовала всегда в нем что-то такое необычное, неземное… Как будто бы он выполнял какую-то свою миссию… Он всегда всем сочувствовал, он всегда в беде всем помогал… А храбрый был какой – ничего не боялся! Не любил наглых и защищал слабых. Вот такой он, наш Борис. Он ангел… Ну, вот и все, прощай, Марфуша!
Александра подошла к машине. Жигуновы были уже все в кузове. Шофер закрыл задний борт, хлопнул дверкой машины, завел мотор и машина тронулась. Все закричали и замахали руками, прощаясь с уезжающими, а дед Матвей стоял на дороге, играл на гармошке и пел: «Прощай милый край, ты нас вспоминай...».
Машина уже отъехала, Жигуновы видели, как вслед за ней, отчаянно гавкая, еще некоторое время гнался Индус, а потом и он отстал. Вскоре их землянка и люди скрылись за поворотом…
Все эти поля и околки, все эти минуты прощания и пребывание в колхозе для Жигуновых уходили в прошлое. «Вот она, жизнь», - думали они. Как будто и не было этих двух трудных лет, которые они прожили здесь, в этом глухом алтайском селе… Здесь для себя они многое открыли, многое нашли, здесь для себя они многих и потеряли.
Теперь же их ждала уже новая жизнь в Топчихе. Жигуновых как бы опять потянуло за Урал на родину, но теперь это было медленное движение в ту сторону. Да, и вся их теперешняя жизнь стала как бы дорогой в одну сторону – на Запад. Туда уходили эшелоны с молодыми людьми – солдатами, которые, или многие из которых уже никогда не возвратятся назад.
Туда, на фронт, молодым лейтенантом в сорок втором уехал их старший сын Валентин. Туда, на финский, ушел их средний сын Борис, и затерялся в снегах Карелии. Да, и сами они, переселяясь в Топчиху, как бы придвинулись вплотную к обратному пути… и ждали лишь нужного сигнала к своему движению на Запад…На Украину…
И снова в Топчихе…
Зима застала Жигуновых в Топчихе. Да, и хорошо, что именно там, а не в колхозе «Труд». Опять наступили сибирские холода, ударили сильные по пятьдесят градусов морозы, потом пошли невыносимо долгие снежные бураны. На прежнем месте, в колхозе «Труд», Жигуновым без Бориса и Валентина, да и с нетрудоспособным Иваном Яковлевичем, наверно этого было бы не перенести. А в Топчихе им посчастливилось, благодаря их другу, директору МТС, они устроились хорошо.
Александру Иван Михайлович устроил уборщицей в своей конторе, а Ивана Яковлевича – там же истопником. Так что, бураны Жигуновым были уже не страшны. В их маленькой тесной, но светлой комнатушке, при конторе, было всегда тепло и уютно.
Топчихинская МТС (машинно-тракторная станция) представляла из себя пространство, площадью в двести на триста метров, обнесенное забором. С литейным и механическим цехами, со складами, конторой и нефтебазой на окраине этого периметра.
Кроме того, на этой территории, недалеко от конторы Ивана Михайловича, находились гаражи автоколонны с мастерскими, где стояли новенькие американские машины «Шевролеты» и «Студебеккеры». В эти гаражи директор и устроил учеником токаря Виктора Жигунова, хотя к тому времени Виктору исполнилось всего лишь пятнадцать лет.
А Женьке, его младшему брату, с октября пошел уже шестой год, и Топчиха нравилась ему куда больше, чем колхоз «Труд». Там у него, по крайней мере, не было никаких друзей, и ему было скучно сидеть днем дома и, играть, разговаривая лишь с одним Индусом да с кабаном Васькой. А в Топчихе у него сразу же появились новые интересные друзья, хотя и на год старше, но зато смышленые и инициативные.
Они и стали водить Женьку, и знакомить его со всеми «достопримечательностями» их микрорайона. А их микрорайон состоял из самой МТС с ее производственной частью и цехами, и двух четырехэтажных корпусов – зданий, в которых жили директор МТС и другие рабочие и служащие этого предприятия. Располагались корпуса на окраине станции Топчиха, недалеко от железнодорожного вокзала, куда обычно с конца лета и до середины осени свозился весь богатый урожай сахарной свеклы из окружающих Топчиху колхозов. И тогда вдоль железнодорожной линии, от вокзала и до самих корпусов МТС вырастали большие бурты, вернее, горы этой свеклы, называемые кагатами, которые потом, к концу осени, вывозились отсюда на переработку в сахароваренные заводы Алтая.
Приехав в Топчиху, Жигуновы как раз и попали в разгар этого сезона. Из своей конторской комнатушки Женька иногда ходил вместе с матерью в гости к директорше Анне Ивановне. Там и познакомился с Тимкой и Санькой – корпусными мальчуганами, которые его полюбили и быстро вовлекли в свою компанию, хотя и им-то самим было не более семи лет.
Однажды, когда мать Женьки сидела у Анны Ивановны, помогая ей нянчить директорских внуков, Женька отпросился у нее погулять недалеко от корпусов с ребятами. Те, увидев новенького, сразу же окружили его и начали расспрашивать: кто такой и откуда он.
- Из колхоза «Труд», - ответил Женька. – А вообще-то мы приехали сюда из Украины.
- А братья у тебя есть? – спросили его Тимка с Санькой.
-Есть! Аж – три ! – похвастался Женька . Два на фронте воюют командирам, а один здесь работает токорем в гараже, но он сильный!
- А-а-а! – сразу зауважали его новоявленные друзья.
- А пойдешь с нами буряки воровать? – предложили они вдруг ему. – Мы их потом в полях на костре печем и едим – они очень вкусные.
Женька знал этот приторный вкус сахарной свеклы, как и сладость мерзлой картошки, сам не раз пробовал овощи осенью в колхозе, так что, это предложение его не удивило.
Полуголодным детям войны, рыскавшим порой целый день по полям возле станции, это действительно было лакомством. А Женька вспомнил другое лакомство, когда к ним откуда-то из Алма-Аты, что ли, приехала одна незнакомая им женщина, и зашла в их землянку. Пришла она к ним, конечно, не спроста, а попросить у Женькиной матери мешок. Она объяснила ей, что, мол, собирается пройтись по всем дворам колхозников и попросить у селян что-нибудь из продуктов, так как была тоже беженкой и безработной, и таким простым и легким способом искала себе продукты на пропитание. Доверчивая Александра отдала ей два новеньких мешка, ведь та обещала ей, насобирав всего, вернуться и их возвратить ей мешки, да еще и поделиться некоторой частью добытого. А взамен, «беженка», увидев маленького Женьку, спрятавшегося и сидящего вместе с Индусом и Васькой под столом, дала ему большое пахучее алма-атинское яблоко. И как ушла она, так и пропала. Продукты она, конечно, не принесла и сама не явилась с мешками, но зато у Женьки осталось ее огромное и спелое яблоко, которое распахлось, как ему казалось тогда, на всю землянку, а может даже и на весь колхоз…
Таких больших и пахучих яблок он до этого еще никогда не видывал, даже живя на Украине. Поэтому, Женька только улыбнулся, услышав от Тимки о свекольном лакомстве – у него были лакомства и получше. Но ему, как и всем ребятишкам, было еще и интересно поучаствовать с этими мальчишками в приключении. Ведь там, у железнодорожной линии, охраняя бурячные бурты, стоят неподкупные и стойкие сторожа, которые могут тебя поймать, огреть палкой или отодрать за уши.
- А мне отец с матерью сказали, что красть у других очень нехорошо, - ответил он с некоторой неуступчивостью на предложение Тимохи.
- Нехорошо – это когда у одного крадут, и когда мало продуктов, - возразил Тимоха. – А когда их много, да вокруг целые кучи валяются, тогда можно.
И, помолчав и как бы оправдываясь, добавил:
- А то так можно с голоду сдохнуть, если думать, что все для нас делать нельзя.
- Пошли, не бойся, мы это уже много раз делали…
Так Женька и попал в эту бесшабашную компанию голодных бурячных пацанов. Они были, в общем-то, хорошими детьми с родителями, но шлялись весь день без присмотра – сами по себе. Родители же их от темна до темна безвылазно трудились для фронта в цехах и на заводах, где им на пропитание выдавались продуктовые карточки, на которые они потом, строго по норме, получали хлеб и сахар на каждого члена семьи. Остальные же продукты трудящиеся покупали уже сами за деньги, где смогут. Поэтому, многим пацанам и было так голодно жить в то время.
В поход за буряками за ребятами увязался и Арсений. Тимоха был главным заправилой в их банде. Он предложил:
- Новенький, раз ты боишься сторожей, то можешь все испортить, поэтому будешь вместе с Арсением отвлекать их, а мы с другого конца бурта с Санькой будем красть буряки. Понял?
- Понял, - ответил Женька.
И, приняв такой план, пацаны, разделившись на две группы, пошли на «задание».
Бурты буряков были длиннющими и высокими – высотой под три метра, и протяженностью до двадцати. Расположены они были в одну линию, вдоль железной дороги, с промежутками между ними в пять-шесть метров, к тому же, их было несколько. Охранялись они двумя-тремя сторожами с милицейскими свистками и дубинками, но площадь их расположения была довольно большая, поэтому сторожа ходили между ними вдоль и поперек из одного края в другой.
Этим и воспользовались пацаны. Пока Женька с Арсением шли вдоль бурта в одну сторону, и отвлекали одного сторожа своим намерением кинуться к куче и выхватить из нее несколько буряков, Тимка с Санькой, подкравшись со стороны железнодорожной насыпи с другого конца кагата, наполняли ими свои пазухи и карманы. Женька, конечно, боялся сторожей и не подходил к ним ближе, чем на десять метров, а Арсений был шустрый малый. Он даже крикнул одному сторожу:
- Дядя, дядя, дай бурячок, ведь кушать хочется!
На что тот ответил, погрозив ему палкой:
- Я вот тебе дам, пацан. В милицию захотел? Много вас тут таких шляется и все норовят чего-то стащить. Так и всю кучу растащите…
Но Арсенька не настаивал на своей просьбе, он ведь знал, что Тимка с Санькой с другого конца бурта уже стащили, наверно, несколько буряков, поэтому не приставал больше к сторожу, а, ухмыляясь, отошел от него.
Так, запутав и усыпив бдительность охраны, состоящей из трех стариков, они и добились своего, а потом, собравшись вместе в поле за корпусами и насобирав кучу прутьев, развели костер, испекли и наелись этих самых, добытых ими, буряков.
Для них это было очень вкусно, романтично и интересно аж до мурашек по телу. Но длилась такая страда недолго. Вскоре бурты буряков убрали – свеклу увезли на заводы, и мальчишки перестали ходить на станцию. Теперь их внимание привлекли сады питомника, с облепихой и яблоками ранет, которые находились тут же, рядом, в двухстах метрах от корпусов. Правда, облепиха была слишком колючая, а ранетки слишком кислые и не так привлекали мальчишек, но все равно они и этому были тогда рады.
А потом наступила зима… Однажды, проснувшись рано утром, Женька увидел лишь голые деревья, заснеженные крыши домов, да белые поля с сугробами. И загудели-задули зимние ветра, закружили снежные метели. Пришла пора сибирских буранов, когда за окном ничего не было видно, кроме белой метущейся мглы. Эти дни им нужно было переждать, пересидеть дома в тепле, в кругу своей семьи. И тогда все Жигуновы собирались в своей комнатушке возле горячей печки и разговаривали, вспоминая свои прошлые годы: поездки в Среднюю Азию, Бориса и Валентина и, конечно, последние года жизни в колхозе «Труд», их заброшенную землянку, Марфу и, конечно, Индуса и кабанчика Ваську. Его ягодные походы с громкими «ораториями» возмущения по поводу несправедливого отстранения от сбора ягодного урожая, к которому, как известно, он всегда поспевал первым.
Это выглядело теперь забавно и смешно, и вызывало много положительных эмоций, которые устраняли многие тревоги, закрадывавшиеся в их души, и компенсировало им нехватку сообщений по радио или газет, и даже отсутствие кино. Это походило на домашний спектакль, разыгрываемый ими всеми со своими бывшими друзьями и всей семьей.
Ярко горели дрова в печурке. Тускло светила на столе керосиновая лампа, а на стене висела картина: атака Первой Конной, последняя картина, написанная Борисом перед уходом в армию и отправкой на фронт… Мать смотрела на нее по вечерам и украдкой плакала. Уже второй месяц от него не было письма. Валентин им писал, хоть редко, но постоянно. А вот Борис… От него писем еще не было.
Под новый год, когда прошли декабрьские метели, пришло письмо и от Бориса. Он просил прощения и писал: «... После учебы нахожусь на Кольском полуострове, на Карело-Финском фронте, особых боев здесь нет, но нам очень досаждают местные кукушки. На зашифрованном от цензуры языке это означает – финские снайперы. Каждый день ходим и собираем богатый урожай ягод и дров – от поваленных и подбитых снарядами промерзающих деревьев. Их здесь очень много. Мы их привозим и складываем прямо вдоль дороги целыми штабелями. Я здоров, но очень грустно и нудно заниматься такими делами – уж лучше бы идти в бой, в атаку».
Жигуновы догадались, что речь идет о погибших, о наших потерях. Финские снайперы, скрывающиеся в лесах, замаскировавшись в кронах деревьев, стреляли по нашим бойцам «на выбор», а Борису и его бойцам (он был командиром отделения), потом приходилось собирать эти «дрова», то есть убитых солдат, и укладывать их замерзшие тела прямо штабелями вдоль дороги, потому что похоронные команды не успевали хоронить зимой погибших солдат в промерзший грунт. Вот она – война… Даже и там, на сравнительно «тихом» финском фронте, происходили такие ужасные вещи…
А Валентин писал, что находится под Витебском и Оршей, и у них пока полное затишье. И Александра с Иваном радовались этому, думая, что хорошо хоть у их сыновей на фронте все пока в порядке…
Пошел уже третий месяц их жизни в Топчихе, и они не жалели о том, что переселились на новое место. В Топчихе им было намного проще, чем в «Труде». Здесь они имели постоянную работу, к тому же, и Виктор стал уже работать самостоятельно и приносить свои деньги, внося свой вклад в их семейный бюджет. И хлеб они здесь получали по карточкам, да и спали в тепле, хоть и в тесной, маленькой комнатке…
Но лучше всех в Топчихе чувствовал себя Евгений. Здесь он ходил к своим новым друзьям из заводских корпусов, и катался с горки. На улице, после прошедших буранов, намело много снега, и между корпусами образовалась большая снежная гора, высотой, наверно, с двухэтажный дом. Образовалась она частично от расчистки снега людьми – жителями корпусов, а потом и бураны еще помогли. Так что, горка для ребят выдалась на славу – первоклассной. Девчонки и мальчишки с визгом «летели» на санках с ее высоты. Вот и Женька рвался туда каждый день – покататься на санках. Правда, хороших санок у него не было, но отец с Виктором, подумав, смастерили ему из каких-то досок, фанеры и куска жести «сидение» наподобие санок, а его днище оббили жестью и, смешав глину с соломой, обмазали на морозе этой смесью днище сидения, и облили его водой. На днище образовалась ровная ледяная поверхность, которая очень хорошо скользила по накатанному и превратившемуся в лед снегу. Вот на таких санках, хоть и тяжелых, Женька и ездил с горы, и был этим очень доволен.
Вскоре Топчиха стала для него уже почти родным городом. Подрастая и вглядываясь в картину Бориса с тачанками и всадниками, летящими на своих конях в атаку, он и сам вскоре начал что-то рисовать. И однажды подсмотрел через открытую дверь директорского кабинета, как Иван Михайлович, стоя возле стола, диктовал своей секретарше приказ по предприятию. Нарисовал он их так карикатурно, да с таким выражением, что те, увидев рисунок, показанный им Александрой, долго смеялись, потешаясь над своей «выдающейся» внешностью, подмеченной детским взором.
- Ну, Евгений, ты просто настоящий «кукрыникса», - сказал, шутя, Иван Михайлович. – Ты нас так здорово разукрасил с Раисой Павловной, что не хочешь, а засмеешься. И это хорошо!
Ведь сказано же, что ребенок совершенствуется в своем познании мира именно через детские игры и рисование. А через рисунок он раскрывает свою мастерскую творчества и начинает искать и строить в уме уже свои будущие проекты. Если ребенок любит рисовать и что-то мастерить – это хорошо, это будущий созидатель, а если любит ломать и все разрушать – это уже плохо, в нем рождаются первые, хоть и маленькие черты тирана и разрушителя, или безжалостного человека. Ведь первую установку в жизни: как жить и чему учиться, маленький человек получает в пять-шесть лет. И родителям не надо упускать этого момента, зная, что на Земле все рожденные или только что вылупившиеся живые существа подражают и бегают только за теми, кто находится в этот момент с ними рядом. А наши дети учатся и полностью копируют свое поведение с поведения своих родителей так же, как все животные, только чуть-чуть позже – иначе не выживешь в этом мире.
Да, и сами рисунки и картины говорят многое о характере и устремлении будущего человека. Если, например, он любит рисовать природу – это уединенный и тонкий мечтатель, любящий свободу и стихию. Если любит рисовать портреты людей – это общественный человек, любящий общество: поэт, писатель или психолог – он не проживет и дня без общества. Если же рисует войну и разные сражения – это смелый, воинственный и весьма активный человек, в котором заложены черты героя, будущего спасателя или защитника. Да, и каждый человек по тем рисункам, на которые он любит смотреть больше всего, может определить и открыть в себе доминирующие черты своего характера или натуры, которые скрыты у него глубоко внутри в душе. Так же можно определить и тягу к будущей профессии – то, что любит и что рисует, то и есть его призвание. Но здесь нужно учитывать, что в разные годы и разные периоды нашей жизни нам будут нравиться разные картины и вещи, так же как читать разные романы.
Женька, конечно, слушал эти рассуждения Ивана Михайловича, но ему нравилось в это время рисовать зеленые американские «студобеккеры», с солдатами и пушками, потому что шла война, а в гараже рядом с конторой стояли именно красивые военные машины, и Виктор ходил туда на работу и часто рассказывал Женьке и своим родителям, что он там делает.
А делал он там разные детали для этих самых автомашин и был доволен своей работой. Но однажды он пришел с работы расстроенный и возбужденный до предела – просто сам не свой. Отец и мать начали расспрашивать его о том, что случилось. Он долго отнекивался, но потом рассказал, что его хотят уволить и посадить за кражу государственного имущества, то есть инструмента из кладовой.
А случилось вот что. Виктора вызвали на работу в ночную смену – нужно было сделать срочный военный заказ. Обычно он пользовался штангелями, но для этой работы нужен был более точный инструмент – микрометр. Кладовая уже была закрыта, а вызывать кладовщицу неизвестно откуда уже было некому – мастеров и начальника в мастерской ночью не было. И Виктор, работая с другом – напарником, ночью решился перелезть через решетчатую стенку кладовой и взять нужный ему инструмент. Он знал, что это будет ему многого стоить, но благодаря этому нарушению он выполнит срочную, порученную ему начальством работу. Если он этого не сделает, то полетят головы многих его руководителей. Поэтому, он и рискнул, и взял инструмент, и работу свою все-таки выполнил. Он считал, что сделал все правильно. А утром разразился настоящий скандал. Пришла утренняя смена, кладовщица открыла кладовую, и когда Виктор отнес сдавать ей взятый им ночью инструмент, то она, узнав, что он ночью перелез через решетку и взял его, раскричалась, обругала его и велела опечатать кладовую, остановив таким образом работу цеха.
- Я не знаю, - кричала она, – может вы там у меня половину инструментов из кладовой ночью вытащили, а теперь мне, чтобы это узнать, нужно по описи все инструменты перепроверить.
Виктор, оправдываясь, заверял, что взял для работы лишь один микрометр, но она не верила и стояла на своем.
- Вы залезли через решетку и обокрали мою кладовую. И теперь всю недостачу повесят на меня, - кричала она.
Пришел мастер, позвали и всех имеющихся в цехе начальников, и они стали судить и разбирать поступок Виктора. За кражу государственного имущества взрослому человеку в военное время полагался суд и тюрьма. Но Виктор был еще не взрослый, без паспорта, то есть малолетка, к тому же он сам сознался и отдал кладовщице взятый им ночью инструмент. А объяснил свой поступок срочностью работы. И тогда, после некоторого раздумья, начальство решило:
- Ладно, Жигунов, мы на тебя в суд подавать не будем. Проверим наличие инструмента, и если все в кладовой от метчика до гаечки сойдется, отпустим тебя по малолетству, ну, а работать ты здесь уже больше не будешь! Своевольничать в цехе мы никому не позволим.
Виктору так стало обидно за себя, за честное имя своей семьи, под которым воюют на фронте его старшие братья. За то, что его сравнили с каким-то никчемным прощелыгой или «несуном», который все тащит из цеха и продает где-то на барахолке. Он ушел в темный угол и там расплакался, говоря:
- Ведь я же спас эти чертовые жопы, чтоб им не влетело за несделанную работу, а они так паскудно со мной поступили. Даже готовы в тюрьму посадить.
В таком состоянии он и пришел домой после смены. Александра, расспросив его и узнав о его несчастии, схватила его за руку и как маленького мальчишку потащила прямо к самому директору в кабинет. Василенко, выслушав сбивчивый рассказ Виктора, вызвал к себе начальников гаража, цеха и старшего мастера, и начал их отчитывать.
- Вы что это, хотите сами попасть под трибунал? Свалили на малолетнего парнишку всю свою работу: не проверили, не проконтролировали, не обеспечили его нужным инструментом, а потом спрашиваете с него, и судите его.
- Начальник гаража и вы, начальник цеха, скажите, а что если бы эти машины сегодня не были бы поставлены на платформы на станции, что бы произошло, а? Ответьте мне, пожалуйста! - крикнул он. – Вы бы на сутки задержали отправку этих машин на фронт. И тогда бы вы и я, в том числе, за это все ответили бы, вот! А он вас спас, орлов несчастных. А вы его за это еще и наказываете! Поэтому, начальнику мастерских и старшему мастеру приказываю: немедленно восстановить Жигунова на работе, кладовую проверить и если будет какая-то недостача – кладовщицу уволить! Эти мальчишки не станут ночью воровать ее инструменты – им их некуда девать, да и работать им нужно до седьмого пота, чтобы выполнить такую работу. Вот так-то, товарищи!
- А вам, мастер, советую лучше организовывать свою работу в цехе, иначе я сделаю соответствующие выводы… Поняли? Вот и все! Дело это прекратить!
После такой трепки руководства и мастеров цеха Виктор просто зауважал директора. Он для него стал образцов справедливости.
Прошло некоторое время. Как то раз, придя с работы, Виктор принес с собой толстую тетрадь и маленькую губную гармошку. Раскрыв тетрадь, он стал «пиликать» на гармошке какую-то мелодию. Женька ее услышал (а он любил слушать песни и хорошую музыку), и мелодия, которую выводил Виктор на губной гармошке ему очень понравилась.
- Ух ты, какая красивая песня, - сказал он Виктору.
- Где ты ее выучил? – начал он терроризировать брата расспросами.
- В гараже, у нас в автоколонне, - признался Виктор. – Там у нас ее все шофера поют и слова переписывают. Я, вот, взял тетрадь – хочу тоже переписать ее слова.
- А как она называется? – спросил Женька.
- Чуйский тракт, - ответил Виктор.
Женька с раннего детства был смышленым и способным мальчуганом. Он все схватывал сразу и на лету. Сам учился, сам все постигал, ему все было интересно. В пять лет он уже мог писать и читать самостоятельно, и поэтому, взяв тетрадь, он начал перечитывать текст песни.
Расскажу про тот край, где кочуют
И дороги заносят снега…
Ему так понравились слова этой песни, что он стал и дальше углубляться в текст. Это была песня об их крае, о любви и нелегкой шоферской судьбе. Он видел все эти картинки жизни, о которых пелось в этой песне наяву, здесь, своими глазами. Та же автоколонна, те же неунывающие общительные шоферы в ватниках на морозе под машиной, что и в песне, и тот же край, только не было Кольки и Раи и, конечно, Чуйского тракта, но Женька его уже видел в уме. Он представил азартный спор между Колькой и Райкой, как летят по тракту наперегонки их быстрые автомашины, а потом машина Кольки срывается с крутого обрыва.
И дальше Женька уже не мог читать, он просто сидел, тупо моргая глазами, и чуть не плакал. А эта грустная и печальная, как вздохи алтайских ветров, мелодия звучала потом весь день в его голове и в ушах, не переставая. «Как же так, - думал он, - почему Райка так и не призналась Кольке, что любит его. К чему такая гордыня? А потом сидела и плакала у холмика его могилы?». Так размышлял Женька и сам рыдал, как и она, сидя и переписывая заветные слова.
Это была романтическая баллада о несбывшейся любви, не важно чьей, и не важно: шоферской, гусарской, рабоче-крестьянской или еще какой! Правда ведь? Такое сплошь и рядом происходило и происходит сейчас повсюду на нашей Земле, как будто бы какой-то бес гордыни специально толкает разгоряченных людей на такие необдуманные поступки…
Зима уже шла на убыль, хоть и стояли еще сильные холода. Солнце светило ярко и отражалось искорками света на снегу. Бедные клесты и красногрудые снегири сидели на ветках деревьев или прыгали по снегу, ища себе пропитание на накатанных возле домов дорожках.
Женьке было жалко этих красивых птичек. Однажды Тимка пригласил его ловит их при помощи сита. Он взял тонкий колышек с привязанной к нему длинной белой ниткой, и на него осторожно положил сито краем ободка, а под сито насыпал зерна и другого корма, и стал ждать. Как только птица оказывалась под ситом, он дергал за нитку и таким образом ловил ее.
Так Тимка и поймал одного снегиря, но Женька, увидев как мучается в неволе бедная птичка, упросил его выпустить ее.
- Зачем выпускать, - отнекивался Тимка, - ведь мы так старались?
- А если бы тебя поймать и вот так посадить в тюрьму… Как бы тебе там было сидеть, хорошо? – спросил Женька.
И Тимка, подумав, отпустил птицу.
Третий год уже шла война с Германией. И каждую минуту, каждый день и каждый час там, на фронте, на Западе, обрывалась чья-то жизнь, а здесь на Востоке, наоборот – рождалась. И так же как Солнце по утрам, поднималась новая поросль смелых сибирских пацанов, которые, воспитываясь на поступках своих отцов и рассказах своих дедов, продолжала их лучшие традиции, впитывая их твердость, стойкость и любовь к Родине, впитывая их честность, силу, доброту и уверенность в себе. И никакие беды и войны не могли сломить их потом, заточить и удержать своими путами.
После нескольких месяцев жизнь у Жигуновых в Топчихе наладилась – они, как говорится, окрепли в материальном положении. В начале марте, как только чуть потеплело, недалеко от въездных ворот и склада, в старом сарайчике Иван соорудил курятник с насестом. На имеющиеся у них в запасе деньги, они купили с десяток курей, двух наседок и десятка два или три яиц, и посадили их высиживать цыплят. Теперь уже все для них вошло в свое обычное русло, но все же однажды случилась беда, которая чуть было не лишило их всех здоровья, а, может быть, и даже жизни.
Случилось это в неистовом феврале. Было еще слишком холодно и они, чтобы не замерзнуть ночью под одеялами, долго топили печку. Уже где-то за полночь перестали подкладывать в нее дрова и, боясь, что к утру все тепло из печки вытянет в трубу, закрыли «вьюжку» в ней и отравились угарным газом…
Хорошо, что Александра утром все-таки проснулась – она спала на кровати, недалеко от входной двери, где больше воздуха и, проснувшись, увидела, что все ее мужчины валяются покатом и не дышат. Почувствовав боль в голове и тошноту в желудке, она сползла с кровати, открыла дверь и на четвереньках стала вытаскивать всех в коридор, а потом и сама упала… Лишь пролежав в коридоре несколько минут на свежем воздухе, они стали приходить в себя. Но, Боже, как им было мучительно и нехорошо: болела голова, их мутило и рвало, и была такая слабость, что они не могли пошевелить даже руками. И слава Богу, что Александра проснулась вовремя – еще бы несколько минут и никто бы из них уже не выжил. Потом целых пол дня она откачивала их крепким чаем и делала холодные компрессы на голову.
После этого, как бы сильно не выл ветер во дворе и в трубах, как бы быстро не остывала печка, они никогда не закрывали вытяжную задвижку на ночь в печной трубе.
А в апреле, когда ушли холода и растаял снег на полях, у них появилась целая стая маленьких желтеньких и пушистых цыпляток-пискушек, которые бегали за своей курицей-наседкой или квочкой, когда им было холодно, и пытались что-нибудь схватить и поесть, а потом и спрятаться под нее в ее распушенной мягкой «шубке». На эту веселую и беззаботную компанию можно было часами смотреть и любоваться, улыбаясь – такие они были забавные, шустрые, неугомонные и красивые… Как и все маленькие дети, и как все детеныши, посланцы Весны и Солнца, рожденные для жизни на нашей планете.
А весна набирала свои обороты, и чувствовалось, что уже скоро-скоро все изменится к лучшему: кончится война, кончится эта оголтелая ненависть всех народов друг к другу, рожденная воинствующей элитой партий, и наступит новая счастливая жизнь, о которой с каждый воскресающей весною неустанно напоминает нам природа. Журчанием ручьев, весенним солнцем, пением жаворонков и яркой зеленой порослью новых хлебов и трав на полях…
Вперед – на Запад…
А на фронте бои не прекращались даже зимой и в весеннюю распутицу, особенно на Украинских участках. Здесь командующим 1-м, 2-м, 3-м и 4-м Украинскими фронтами помогали представители Ставки – маршалы Жуков и Василевский, а войсками 1-го и 2-го Украинских фронтов командовали генералы Ватутин и Конев под инспекторской опекой Жукова.
В результате осуществления Корсунь-Шевченковской операции, которая началась 24 января 1944 года, войскам этих фронтов удалось окружить и до 17 февраля уничтожить всю находившуюся там группировку противника. В плен было взято 18 тысяч неприятельских солдат и вся боевая техника противника. Как не уверял их сам Гитлер и командующий очень сильной танковой группировкой, генерал Хубе, посланный им на помощь, который «строчил» в своих телеграммах генералу Штеммерману, командующему окружными частями: «Можете положиться на меня, как на каменную стену. Вы будете освобождены из котла. А пока держитесь…» - прорвать кольцо окружения ему так и не удалось.
Погода не жаловала. 16 февраля разыгралась сильная снежная пурга, и видимость сократилась до 10 метров. В это время окруженные попытались использовать плохую видимость и проскочить через Лисянку на соединение с танковой группой Хубе, но их попытка не принесла успеха, атака была отбита войсками 27-й и 4-й гвардейской армии 2-го Украинского фронта. Все утро 17 февраля шло сражение по уничтожению прорвавшегося противника. В результате колонны гитлеровцев были остановлены и уничтожены. И лишь части танков и бронетранспортеров с генералами, офицерами и оголтелыми эсэсовцами удалось вырваться из окружения.
18 февраля Жуков был вызван на совещание в Ставку, где он доложил Верховному свои соображения о плане дальнейших своих операций на весенний период 1944 года. Нужно было уже сейчас готовить войска к новым летним наступательным действиям, причем, на всех фронтах и обеспечить их выполнение подвозом необходимого количества материалов, новой техникой, боеприпасами, горючим и продовольствием.
Но на Украине началась весенняя распутица и дороги стали совсем непроходимыми. В таких условиях, считало немецкое командование, когда нельзя подвезти необходимое количество боеприпасов, техники и продовольствия, для советской армии начать новое наступление будет просто невозможно. На этом расчете и решили «поймать» немцев Жуков и командующие 1-м и 2-м Украинскими фронтами, Конев и Ватутин.
Немецкие генералы не могли и подумать, что советский мужики по приказу своего вождя, даже увязая по щиколотку в грязи, смогут перенести в сумках или на своем «худом горбу» такое количество патронов, снарядов и мин. Их хватило, чтобы обеспечить армии боеприпасами во время наступления. Снаряды по раскисшим дорогам несли все, кто только мог и шел на передовую: и жители окрестных сел, и солдаты, возвращающиеся в свои части. Таким образом и состоялось это новое наступление Красной Армии в этой Западной части Украины.
Но 29 февраля случилась беда с командующим 1-м Украинским фронтом, генералом Ватутиным. Выехав в 16.30 в сопровождении восьми охранников из штаба 13-й армии города Ровно в штаб 60-й армии район Славута, он и его солдаты вечером в 19.40 попали в засаду напоролись на отряд бандеровцев у села Милятын. Бандеровцев было около 300 человек. Они стали стрелять по машинам командующего. Ватутин был ранен в ногу выше колена. Три бойца его охраны, вместе с членом военного совета Крайнюковым, положив его в одну из машин и захватив все документы, сумели вырваться из засады, устроенной бандеровцами. Но командующий потерял много крови – перевязку ему сделали только в селе Гоща.
Ватутин было доставлен в Ровно и помещен в военный госпиталь, а оттуда переправлен в Киев. Находясь в Киеве, Жуков, в связи с ранением командующего, временно взял командование фронтом на себя и сразу же сообщил Сталину. В Киев из Москвы были вызваны лучшие врачи во главе с хирургом Н.Н. Бурденко. Они долго боролись за жизнь командующего, но спасти Ватутина им так и не удалось. Он умер 15 апреля, а похоронили талантливого командующего, освободившего город Киев от немецких захватчиков, 17 апреля в Киеве.
Новым командующим 1-м Украинским фронтом был утвержден Жуков. Согласно плану Ставки, 1-й Украинский фронт готовил главный удар из района Дубно – Шепетовка – Любор, в направлении Черновцов, чтобы разгромить Проскуровско-Винницко-Каменец-Подольскую группировку противника.
Тогда с выходом в предгорья Карпат рассекался весь стратегический фронт врага. И вся южная группа немецких войск могла бы пользоваться воротами доставки боеприпасов и продовольствия только через Румыния и Венгрию, а это, ох, как далеко и неудобно!
И вот, 4 марта 1944 года наступление 1-го Украинского фронта началось. Фронт обороны противника на участке Шумское – Любор был прорван. В образовавшуюся брешь были введены 3-я гвардейская и 4-я танковая армии. И 7 марта обе эти армии, опрокинув сопротивление противника, вышли на линию Тернополь – Проскуров, и перерезали важную железную дорогу Львов – Одесса.
7 марта здесь завязалось такое ожесточенное сражение, которого уже не видывали со времен Курской дуги. Против ударной группировки 1-го Украинского фронта немецкое командование бросило 15 своих дивизий. 8 суток тут гремели ожесточенные бои. Враг пытался отбросить назад наступающие части Красной Армии, но сделать это ему не удалось. И 21 марта, обескровив и сломив сопротивление измотанных боями частей врага, усиленные резервом фронта 1-й танковой армии, войска 1-го Украинского фронта под командованием маршала Советского Союза Жукова, стали быстро продвигаться на Юг…
Вернувшийся после освобождения Запорожья в редакцию, Крылов уже в марте 1944 года был направлен снова на Украину, теперь уже на Север, на 1-й Украинский фронт, в город Киев.
Киев, как он изменился за два года войны! Крылов ехал по его, раньше просторной, улице и не узнавал ее. Везде стояли разрушенные дома. Киев лежал в руинах. «Сколько войн и нашествий перенес этот славный город, - думал Крылов. – Сюда с юга приходили воевать половцы и печенеги…».
В Х столетии и половцы, и орды хана Бату и Кадана в 1240 году, пробив крепостные стены сожгли и разрушили почти весь Киев. Затем, его земли и сам город в 1340 году захватили литовские князья, а в1482 здесь побывали и Крымские татары.
Все орды южных степей шли воевать в Западную Европу через Киев. И в древности, и сейчас Киев имел и имеет большое стратегическое значение – через него шли и идут дороги из Европы в Азию. И как сквозь горло соединяющихся сосудов через него можно было завоевателям попасть именно в центр Европы.
А в эту войну случилось как раз наоборот. Уже другие орды, полчища Гитлера, пробивали себе дорогу через Киев на Юг и Восток Украины.
О значении этого города можно было судить по тому, сколько русских воинов полегло под его стенами, в том числе и два командующих фронтами: Кирпонос и Ватутин, и более 665 тысяч наших солдат здесь, под Киевом, было взято немцами в плен в начале войны.
Ну что ж, тогда, вначале мы были слишком слабыми и не умели так хорошо воевать как сейчас, да и танков столько у нас не было. Сейчас уже сами захватчики попадают таким же способом под наши танковые клещи, в котлы и различные капканы окружения, мастерски расставленные им нашими генералами.
Крылов знал этих двух командующих. В штабе Юго-Западного фронта у Кирпоноса он был еще в начале войны, летом 1941 года. А генерала Ватутина он помнил по Воронежскому фронту 42 и 43 годов. Он знал, что после его гибели войсками этого фронта командует Жуков.
Лично знаком с Жуковым Крылов не был, но из рассказов коллег корреспондентов слышал, что Жуков с подчиненными немного жесток, но справедлив и честен. До войны он командовал Киевским военным округом, потом был начальником Генерального Штаба, потом заместителем и военным советником вождя. Да и вообще, после Ленинграда, Москвы и Сталинграда имя Жукова было уже у всех на слуху. Это был самый выдающийся военачальник Красной Армии. Немцы ловили и пеленговали его местонахождение везде и всюду, где бы он ни был. Они знали, что там, где находится Жуков, вскоре начнется и наступление, а после него им, как говорится, не поздоровится.
Ни разу немецкие генералы не смогли переиграть и перехитрить его в тактике и стратегии во всех их сражениях, на полях боев, так же как когда-то и японцы. Войска Жукова гнали их потом аж до самого Берлина, а затем взяли и его. И там Жуков, как заместитель Верховного Главнокомандующего подписал акт капитуляции Германии. И раппорт на Параде Победы на Красной площади от Рокоссовского принимал не Сталин, а именно он – Жуков, гарцуя на лошади. Сталин отказался от такого «удовольствия» и сказал им, усмехаясь в усы:
- Куда там нам, старикам, командовать и гарцевать на лошади. Командуйте парадом вы с Рокоссовским – вы молодые.
Они и командовали!
Точного направления, куда бы следовало ехать на 1-м Украинском фронте, у Крылова не было. Но Беленко, посылая его в командировку, сказал ему напоследок:
- Если будет возможность, остановись в Киеве, посмотри, что там с городом и разузнай, что случилось с бывшими игроками Киевского «Динамо». Говорят, что немцы во время оккупации заставляли динамовцев играть против сборной их вооруженных сил. И хотели, чтобы они проиграли им. А когда те, не смотря на угрозы фашистов, несколько раз у них выиграли – они их расстреляли… Узнай подробно в редакциях и у жителей, живших в то время, правда ли это?
Главный редактор газеты был страстным болельщиком бывшего Киевского «Динамо» и любил этот город.
Остановившись в Киеве, Крылов побывал там в нескольких редакциях и познакомился со многими людьми, жившими во время оккупации немцев в городе Киеве. Он узнал, что, действительно, бывшие игроки уже довоенного Киевского «Динамо» и «Локомотива», попавшие в плен и оставшиеся в оккупации, так и не успев эвакуироваться из города, 12 июня 1942 года сыграли свой первый матч на стадионе «Зенит» против команды немецкой армии, то есть сборной команды каких-то частей, находившихся возле Киева. Команда киевлян выходила на поле под новым названием «Старт».
А организовалась она так… Весной 1942 года, на пустыре возле хлебозавода в районе улицы Дегтяревской, где работали разнорабочими игроки бывшего «Динамо», они как-то собрались и начали тренироваться, играть между собой. Увидев это, там стали собираться люди. Начальник киевской управы, узнав о тренировках, пригласил футболистов тренироваться и играть на стадионе «Зенит». Немцы эту затею поддержали. «Еще бы, может быть народ утихомирится, - думали они, - меньше будет партизанить и вредить». А футболисты согласились играть, потому что им нужно было как-то выживать. За работу на хлебозаводе им полагалось только лишь 400 грамм хлеба, а за игру им обещали давать больше. Конечно, киевляне выиграли эту игре у немцев с крупным счетом. Это задело немецкое командование, и на следующую игру они выставили против «Старта» сборную из самых лучших спортсменов своих танковых дивизий.
Этот матч состоялся через пять дней после первого. Команда немцев снова потерпела поражение с крупным счетом 6:0. И неудивительно, ведь за команду «Старта» выступали: лучший вратарь Н. Трусевич и лучшие футболисты Советского Союза. Проигрыш немцев их только раззадорил, кроме того в Киеве находились и венгры, которые любят футбол больше всего на свете, и эти состязания у них вызывали большой интерес. Так, эти игры продолжались одна за другой. Вскоре команда «Старт» приобрела популярность и за нее стали болеть и киевляне, и венгры (венгры здесь охраняли в основном мосты и железные дороги).
19 июля состоялась встреча «Старта» и со сборной военных частей Венгрии, окончившаяся с разгромным для венгров результатом 5:2. венгры предложили киевлянам матч-реванш со своими лучшими футболистами, но и эта игра закончилась в пользу киевлян 3:2.
Немецкое командование всполошилось. Выигрыши киевлян на фоне потери их престижа после поражений под Москвой и Сталинградом вызывало у них сильное раздражение, и они решили доказать превосходство арийской расы хотя бы здесь, в Киеве, выставив против «Старта» самую сильную свою команду из игроков «Люфтваффе», то есть пилотов военно-воздушных сил.
Этот матч немцы не хотели проигрывать, чтобы окончательно не уронить престиж своей армии. Они боялись своего поражения и для этой игры выбрали самый маленький тренировочный стадион на окраине города, чтобы было как можно меньше народа – очевидцев их поражения. Но, куда там, стадион был переполнен, люди стояли в проходах и вскарабкивались даже на деревья. Было шумно, а когда началась игра и киевляне стали побеждать, стадион заревел вовсю. И это были уже не только футбольные страсти болельщиков, а всплеск какого-то национального патриотизма. Слышались антифашистские выкрики. Немцы арестовали некоторых «буянов», а затем, чтобы запугать кричащих, стали стрелять в воздух из автоматов.
Киевляне выиграли и этот матч, несмотря на угрозы со стороны властей. Но немцы не арестовали их тогда, после этой игры с «Flakelf» - киевляне сыграли еще несколько матчей с той же «Flakelf» 9 августа и с командой «Рух». Футбольные игры команды «Старт» закончились только осенью, когда уже шли большие дожди и нельзя было играть на открытом грунте.
Потом появились слухи, что команду «Старт», в которую входило шестнадцать человек, немцы арестовали и расстреляли… Но, как выяснилось по рассказам очевидцев, живших в то время в городе Киеве, произошло вот что. На хлебозаводе, который выпекал хлеб для немецкой армии и ее организаций кто-то в муку подсыпал мелкое битое стекло, а это смерть для организма. Началось следствие и Гестапо арестовало многих из работающих на этом заводе, в том числе и «динамовцев» - Трусевича, Клименко, Кузьменко и Коротких, которые по штату в бывшем «Динамо» числились как лейтенанты НКВД. Подозрение пало именно на них, хоть они и не были в этом замешаны.
Пока шло следствие в защиту четверки киевлян, подняли своей голос даже немецкие и венгерские футболисты – они не верили, что такие культурные и талантливые спортсмены могли подбросить битое стекло для раненых и своих же женщин, работающих в госпиталях и учреждениях Киева. И немцы, кажется, уже готовы были даже выпустить арестованных. Но тут подпольщики совершили акт поджога «Завода спортивного инвентаря», где в то время ремонтировались сани для немецкой армии. И это произошло в памятный день, в «День Советской армии», 23 февраля 1943 года.
После такой акции советских партизан Гестапо расстреляло более половины арестованных рабочих хлебозавода № 1, а еще и более 200 заложников из Сырецкого лагеря. И, конечно, ту четверку динамовцев: Трусевича, Клименко, Кузьменко и Коротких. Все же остальные игроки «Старта»: Балакин, Гончаренко, Мельников, Пустынин, Сухарев и Свиридов остались живы и после освобождения Киева были награждены медалями «За боевые заслуги». За то, что не смотря на всякие угрозы со стороны гитлеровских приспешников, они оставались патриотами своей Родины и побеждали лучших спортсменов – представителей немецкой армии даже здесь, на условном спортивном фронте. Этим самым они воодушевляли всех советских людей для борьбы против немецких захватчиков.
«Вот оно, оказывается, как обстояли дела здесь, - подумал Крылов. – Битвы происходили не только там, на внешних разграничивающих нас и противника рубежах, а и здесь, в тылу, на невидимом никому моральном фронте, охватывая сердца и души многих наших граждан».
Лимит времени на исследования в Киеве у Крылова закончился и надо было покидать город. А линия фронта отодвигалась от Киева все дальше и дальше на Запад. Нужно было спешить, догонять наши войска, чтобы получить какой-нибудь свежий материал для военной газеты.
К концу марта Проскуровско – Винницкая и Каменец – Подольская группировка противника была окружена. Она насчитывала 23 дивизии (десять танковых, одну моторизованную и одну артиллерийскую). На уничтожение окруженной группировки двигались с востока 18-я и 38-я армии, часть соединений 1-й гвардейской, а также 4-я и 1-я танковая армии. Но из-за распутицы они были в слишком расслабленном состоянии – отстали тыловые части, не было подвоза боеприпасов и продовольствия. И 4 апреля в районе Бугач и Подгайцы немцы нанесли сильный удар по внешнему фронту окружения. Смяв оборону 18-го корпуса и 1-й гвардейской армии, танковая группа противника устремилась в район Бугача, навстречу выходящим из окружения частям. Да, тогда многие десятки их танков вместе с десантом пехоты вышли из окружения. Но все же, в ходе этих боев, окруженные войска 1-й танковой армии противника, потеряли больше половины своего личного состава, всю артиллерию, большую часть танков и штурмовых орудий, а от некоторых соединений немцев остались одни только штабы.
12 апреля началась ликвидация противника, окруженного под Тернополем, и 14 апреля город был освобожден 14-м, 94-м стрелковыми и 4-м гвардейским танковым корпусами.
Закончив эту операцию, войска 1-го Украинского фронта остановились и перешли к обороне на рубеже Торчин – Берестечко – Коломыя – Кут. За время операции войска Жукова и соседнего фронта Конева продвинулись вперед на 350 километров. Фронт обороны противника был разрушен до основания, и от Тернополя до Черновцов в нем образовалась громаднейшая дыра. Чтобы закрыть ее, немецкое командование сняло и спешно перебросило сюда значительные силы – из Югославии, Франции, Дании и Германии. Сюда же была передвинута и 1-я венгерская армия.
На этом и закончилась осенне-зимне-весенняя компания Красной Армии по освобождению Украины. Войска фронта освободили 57 городов, многие сотни населенных пунктов, областные центры: Винницу, Проскуров, Каменец-Подольск, Тернополь, Черновцы и вышли к Предгорьям Карпат, разрезав таким образом на две части весь стратегический фронт южной группировки противника. Теперь у этой группировки остались пути сообщения с Германией только через земли Румынии.
Начавшиеся затем наступательные действия 3-го и 4-го Украинских фронтов под командованием Малиновского и Толбухина, а также Черноморского флота и Приморской армии Еременко под опекой и общей координацией представителя Ставки, маршала Тимошенко, закончились полным разгромом крымской группировки немецких войск. 9 мая был освобожден город-герой Севастополь, а 12 мая от немецких войск был очищен весь Крымский полуостров.
А в Москве в Генеральном штабе уже полным ходом шла разработка планов по освобождению Белоруссии. Еще 22 апреля Сталиным в Ставку был вызван Жуков. Сталин пригласил его к себе на 17 часов. Когда он вошел в кабинет Верховного, там уже были Начальник Генерального штаба Антонов, командующий бронетанковыми войсками Федоренко, командующий ВВС Новиков, а также заместитель Председателя Совета Народных Комисаров, Малышев.
Поздоровавшись с Жуковым, Сталин спросил:
- Товарищ Жуков, а вы были сегодня у Николая Михайловича Шверника?
- Нет, не был, - ответил Жуков, слегка оторопев…
- Надо зайти и получить орден «Победы», - сказал, улыбаясь Сталин.
- Служу Советскому Союзу! – отчеканил, вытянувшись, Жуков. – И благодарю за столь высокую награду.
- Вы этого достойны, - ответил Сталин.
- Ну, с чего начнем, - спросил Сталин, обратившись скорее всего к Антонову.
- Разрешите мне коротко доложить о положении дел на фронтах на 12.00 сегодняшнего дня, - начал Антонов краткий обзор обстановки, сложившейся к этому времени на всех фронтах.
Затем Сталин, обращаясь к командующему ВВС Новикову, спросил у него о состоянии военно-воздушных сил, и задал ему вопрос:
- А хватит ли самолетов, полученных от промышленности, чтобы доукомплектовать воздушные армии?
- Хватит, товарищ Сталин, - ответил Новиков. – Наша промышленность полностью удовлетворяет теперь все наши потребности в самолетах.
Сталин кивнул ему, соглашаясь, и предложил маршалу Федоренко доложить о состоянии его бронетанковых войск.
Когда Федоренко закончил говорить, Сталин подошел к своему столу, не спеша набил табаком свою трубку, раскурил ее и, выпустив дым, сказал:
- Ну, а теперь послушаем Жукова…
Излагая свои мысли о плане дальнейшей летней компании на 1944 год, Жуков высказал следующее:
- В связи с разгромом и изгнанием немецких войск с Украины, сложилась благоприятная обстановка для того, чтобы окружить большую группировку войск противника в Белоруссии, с разгромом которой рухнет устойчивость всей обороны противника на всем направлении.
- А что думает Генштаб? – спросил Сталин у Антонова.
- Я согласен, - ответил тот.
Вызвав Поскребышева и связавшись по телефону с Василевским, который находился в это время на Южном фронте в Крыму, он велел ему выслать свои предложения насчет летнего периода действий войск на его фронтах. Положив трубку, Сталин сказал собравшимся:
- Через восемь-десять дней Василевский обещает покончить с Крымской группировкой противника.
А затем, указав трубкой на карту, спросил у Антонова:
- Не лучше ли начать наши операции с 1-го Украинского фронта, чтобы еще глубже охватить белорусскую группировку и оттянуть туда резервы противника с центрального направления?
- Но в таком случае, - заметил Антонов, - противник легко может осуществить маневрирование между соседними фронтами. Лучше начать с севера и затем провести операцию против группы армий «Центр».
- Хорошо, - сказал Сталин, - посмотрим, что нам предложит Василевский, а пока позвоните командующим фронтами – пусть они доложат соображения о действиях фронтов в ближайшее время.
И, уже обращаясь к Жукову, добавил:
- Займитесь с Антоновым наметкой плана на летний период. Когда будете готовы – обсудим еще раз. На этом совещание и закончилось.
Через три дня, когда Жуков с Антоновым позвонили Сталину и доложили, что план готов, он снова вызвал их на доклад. На этот раз, после обсуждения плана было решено первую наступательную операцию провести в июне на Карельском перешейке в направлении Петрозаводска, а затем уже на Белорусском стратегическом направлении.
После окончания совещания Жуков возвратился на Украину. А в мае, после освобождения Крыма, направил Сталину предложение: передать командование 1-м Украинским фронтом Коневу, чтобы потом ему можно было без препятствий выехать в Ставку и начать подготовку к операции по освобождению Белоруссии. Сталин на это ему дал «добро». Жуков вернулся в Ставку, где и встретился с Василевским, который готовился координировать действия 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов. И они вдвоем начали разрабатывать план белорусской наступательной операции под названием «Багратион».
22 мая Верховный принял Василевского, Антонова, Рокоссовского и Баграмяна, а 25 мая Черняховского. Все эти командующие фронтами, информированные Генеральным штабом о предстоящих операциях, приехали в Ставку со своими проектами планов действий, вверенных им войск. Василевскому поручалось координировать 1-й Прибалтийский и 3-й Белорусский, Жукову 1-й и 2-й Белорусский фронты. 4 июня Василевский выехал в войска, чтобы на месте готовить операцию «Багратион». А Жуков уже на следующий день – на 1-й Белорусский.
Планом Ставки предусматривалось нанесение трех мощных ударов: 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов в направлении на Вильнюс; 1-го Белорусского фронта – на Барановичи; 2-го Белорусского фронта во взаимодействии с левым крылом 3-го Белорусского и правым крылом 1-го Белорусского фронта в направлении на Минск.
Ближайшей задачей 1-му Прибалтийскому и 3-му Белорусскому фронтам ставился разгром витебской группировки врага, ввод в прорыв танковых и механизированных войск и развитие главного удара на запад с охватом своей левофланговой группировкой борисовско-минской группы немецких войск.
Началась подготовка и учения в штабах этих фронтов. Нужно было доставить фронтам 400 тысяч тонн боеприпасов, 300 тысяч тонн горюче-смазочных материалов и до 500 тонн продовольствия и фуража. Кроме того, переместить на передовую более 210 тысяч человек пополнения и около 3 тысяч орудий и минометов. И все это нужно было сделать скрытно от врага с большими предосторожностями, чтобы не раскрыть подготовку фронтов к предстоящей операции. По данным нашей разведки главное командование немецких войск ожидало первый летний удар русских войск на Украине, а не в Белоруссии…
Большое значение в белорусской операции Ставка придавала удару войск 1-го Белорусского фронта, которым командовал Рокоссовский. На Жукова была возложена обязанность осуществлять координацию действий войск 1-го и 2-го Белорусского фронтов, а потом уже на втором этапе операции и 1-го Украинского фронта.
Рано утром 5 июня Жуков прибыл на временный пункт управления 1-го Белорусского фронта в Дуревичи. Здесь уже были и встретили его командующий фронтом Рокоссовский, член Военного совета Булганин и начальник штаба фронта Малинин. Обсудив вопросы, связанные с планом операции, Жуков вместе с Рокоссовским, командующими воздушной армией Руденко, артиллерии фронта Козакавым и бронетанковых и механизированных войск Орлом, договорились по планированию и практическим действиям, связанным с подготовкой предстоящей операции.
Особое внимание командующих здесь обращалось на тщательное изучение местности в районе наступательных действий. На разведку системы обороны противника, на всю ее тактическую глубину, а также на доскональную подготовку войск, штабов и тылового обеспечения к началу операции. После доразведки и изучения местности и консультации с другими командующими, командующий фронтом, генерал армии Рокоссовский в соответствии с планом Ставки принял решение прорывать оборону противника двумя группировками своих войск: одной, севернее Рогачева, а другой – южнее Паричи. Им ставилась задача разгромить противостоящего противника и сходящимися ударами обеих групп окружить Жлобин – Бобруйскую группировку противника, ликвидировать ее, освободив таким образом город Бобруйск, а дальше наступать в общем направлении на Барановичи.
Действия обеих ударных групп должны были поддерживать с воздуха 16-я воздушная армия генерал-полковника Руденко, а на реке Днепр Днепровская военная флотилия под командованием капитана 1-го ранга Григорьева.
Но сложность предстоящей операции войск 1-го Белорусского фронта, особенно южной его Паричской группировки, заключалась в том, что им надлежало действовать в труднопреодолимой лесистой и сильно заболоченной местности.
Эти места Жуков знал хорошо. Еще до войны он прослужил здесь более шести лет и исходил здешние леса вдоль и поперек. А в болотах возле Паричи ему довелось даже поохотиться несколько раз на уток, которые гнездились здесь в большом количестве. Да, и боровой дичи здесь в лесах было великое множество… Об этом он и поведал при встрече Рокоссовскому, намекнув, что и оборона противника здесь не должна быть сплошной и слишком сильной.
- Ничего, Георгий Константинович, мы это проверим – пошлем в разведку наших бойцов, да и партизаны помогут, - сказал Рокоссовский.
Убедившись, что на 2-м Белорусском все идет по плану и у командующего фронтом к нему нет никаких вопросов, Жуков выехал на 2-й Белорусский фронт, которым командовал генерал-полковник Захаров.
А членом военного совета был Мехлис. 2-й Белорусский фронт наносил вспомогательный удар на Могилевско-Минском направлении. Здесь не было мощных средств прорыва, да и не было никакой надобности выталкивать противника из района восточнее Могилева раньше времени, то есть до тех пор, пока ударные части войск 1-го и 3-го Белорусских фронтов не выйдут в глубокий тыл всей группировки группы армий «Центр» противника.Здесь удар на Могилевском направлении наносился усилиями 49-й армии. Остальным двум армиям предстояло сковывать действия и переходить в наступление несколько позже.
Жуков выслушал доклад командующего воздушной армией Вершинина и всех командующих и начальников родов войск фронта, и утром 9 июня выехал вместе с Захаровым, Яковлевым и Штеменко в 49-ю армию Гришина. Здесь ответственным за подготовку операции 2-м Белорусским фронтом Жуков назначил представителя Генштаба генерал Штеменко, а сам вернулся на 1-й Белорусский фронт, которому предстояло выполнить главную роль в этом прорыве. Приехав в 3-ю армию генерала Горбатова, он застал там и командующего 1-м Белорусским фронтом Рокоссовского со своими ближайшими помощниками и, переговорив с ним, он тут же позвонил в Москву Верховному: доложил о ходе подготовки фронтов к предстоящим наступательным действиям. При этом отметил, что план перевозок войск и грузов для фронтов в назначенные сроки выполняется плохо.
- Товарищ Сталин, прошу обязать наркома путей сообщения и А.В. Хрулева неукоснительно позаботиться об этом, иначе нам придется перенести начало намеченной операции на более поздние сроки.
- Хорошо, - согласился Сталин, - а как ведет себя противник, и как выполняется приказ по скрытности передвижений грузов и личного состава, а также ответственность офицеров высшего состава появляться на передовой в полевой, а не в парадной форме. Есть такие случаи? Ведь один такой офицер может нам испортить всю намеченную операцию.
- Пока таких случаев не отмечалось, - ответил Жуков.
- Останавливайте и пресекайте движения таких людей как можно дальше от переднего края.
- Слушаюсь, товарищ Сталин, - сказал Жуков.
- А еще у вас есть какие-нибудь замечания и предложения по предстоящей операции, - спросил Сталин Жукова.
- Да, товарищ Сталин, - ответил Жуков, - я предлагаю использовать всю авиацию дальнего действия для нанесения мощного бомбового удара по коммуникациям и укрепленным пунктам противника здесь, в месте прорыва на более поздние сроки ее действия по объектам, расположенным на территории Германии.
- Это правильно, - сказал Сталин, - я сейчас прикажу маршалу авиации Новикову и командующему авиацией дальнего действия Голованову прибыть к вам для согласования действий. Все! Желаю успеха!
Когда прибыли маршалы авиации: Новиков, Голованов, Руденко и Вершинин, они вместе с Жуковым обсудили обстановку, сложившуюся в данный момент на участках прорыва, включая и 1-й, 2-й и 3-й Белорусский и 1-й Прибалтийский фронты, и согласовали сроки и методы действия авиации с наземными частями. Распределили и количество авиации по фронтам. Например, для поддержки действий 3-го Белорусского фронта в распоряжении Василевского было выделено около 350 тяжелых самолетов дальнего действия. Это было достаточно много, чтобы перепахать всю линию обороны противника на этом участке, включая и близлежащие ее тылы…
Оставалось еще несколько дней для начала операции. В войсках скрытно от неприятеля проводились большие учения. В последние несколько суток занятия были проведены в 3-й, 48-й и 49-й армиях, на которых присутствовало командование фронтом (в пилотках и погонах рядового состава для маскировки). Здесь Жуков встретился с командармами, которые поведут войска на разгром такой крупной группировки противника, какой была, находившаяся на важнейшем стратегическом направлении, группа армий «Центр». На этих командиров возлагалась большая ответственность, ведь с разгромом этой группировки решалась главная задача полного изгнания противника с белорусской земли и из восточной Польши. Все готовы были идти в бой, и учились как это сделать лучше.
Разведывательные органы фронтов, армий и войск тщательно изучали систему огня обороны, расположение тактических и оперативных резервов противника, наносили на карты и снабжали ими части. Сталин выполнил-таки просьбу Жукова – дал нагоняй наркому путей сообщения и все войска обоих фронтов были своевременно и полностью обеспечены всем необходимым для ведения боевых действий.
22 июня фронты провели разведку боем. Наступающим удалось нащупать и уточнить расположение огневой системы противника непосредственно на его переднем крае и расположение некоторых батарей, которые раньше не были известны.
Войска были готовы к наступлению. Все бойцы жили только предстоящей операцией, у всех была полная уверенность в победе. Наших бойцов и командиров радовало еще и то, что 6 июня 1944 года союзники США и Великобритании наконец-то высадили свои войска в Нормандии и открыли второй фронт в Европе.
- Теперь Гитлеру будет «капец», - шутили солдаты, - не сможет он долго воевать на два фронта.
Линия переднего края обороны противника, группа армий «Центр» в Белоруссии к началу наступления проходила от Полоцка на Витебск и дальше по линии Орша – Жлобин – Копаткевичи – Житковичи и по реке Припять. Но города Полоцк, Витебск, Орша и Могилев находились в руках врага.
Эти крупные города, да плюс еще реки Днепр, Друть, Березина, Свислочь и ряд других мелких и сильно заболоченных рек и речушек составляли сильную основу глубоко эшелонированной обороны противника, которая прикрывала важнейшее западное Варшавско-Берлинское стратегическое направление.
Полк Баратынского, в составе которого числился и воевал Валентин Жигунов в июне 1944 года находился под Оршей на стыке 3-го Белорусского и 1-го Прибалтийского фронтов. За год войны, после Курской битвы 1943 года артиллеристы прошли с боями сотни километров и очутились здесь, в лесах Белоруссии в северной ее части недалеко от Витебска. После Курского прорыва немцы в Белоруссии сумели все-таки собраться с силами и на некоторое время остановить быстрое продвижение частей Красной Армии и затем семь месяцев хорошо укрепили свою оборону. С осени 1943 года здесь шли в основном затяжные бои местного значения. А в холодный зимний период немцы и наши сидели в белорусских лесах в своих окопах и блиндажах, и ждали, потому что и у тех, и у других не хватало достаточно сил и средств, чтобы проводить какие-то наступления. Все силы и ресурсы Красной Армии в это время были направлены на освобождение земель Украины.
У Валентина и его товарищей за зиму в этой скучной обыденной фронтовой жизни мало что изменилось. Так же на новом месте бегала медсестра Зойка по вечерам в блиндаж к зампотеху Рачилову, так же, развлекая офицерскую братию, играл на гитаре Игорь Серебрянников. А капитан Астахов возмущался и иронизировал, когда ему говорили об интимных отношениях майора Рачилова с доверчивой медсестрой Зойкой.
- Ей богу, что у них там происходит? Живут как кошки по весне. Все бегают друг за другом, бегают. Жили бы уже в одном блиндаже, может быть и детей нам нарожали – сыновей полка.
Иногда в блиндаж на КП Астахова по делам санитарной службы заглядывала Светлана Веткина и улыбалась, завидев Валентина, наверно вспоминая как он тогда на поле боя, на Курской дуге, просил ее пристрелить его, потому что думал, что взрывом мины ему выбило глаза. «Ну вот, видишь, - как бы говорила она, улыбаясь, - ты жив, здоров и еще долго будешь жить, а хотел тогда…».
Все это были дела обычные, фронтовые, то есть житейские. Как и на гражданке, на войне у каждого происходила своя жизнь. И когда замполит полка как-то намекнул майору Рачилову, что идет, мол, война и не стоит так себя вести, как он ведет себя с Зойкой, тот ответил:
- А что нам война. Война войной, а девок любить и детей рожать всегда ведь надо.
От нечего делать у Валентина открылась писательская потребность – он завел дневник и стал записывать в него вечером все, что происходило с ним днем. Вскоре к нему с Карельского фронта пришло письмо. Оно было от Бориса. Он обрадовался и тут же написал ему ответ, еще долго удивляясь, как это письмо нашло его. Это было так необычно, но здорово. Теперь, находясь на разных фронтах, они с братом уже могли переписываться напрямую. Чувствовалось, что обычная жизнь уже налаживается. Нет той неразберихи, страха и спешки, которая была у всех в первые месяцы войны. Теперь уже почтамт и государственные службы делали все точно в срок и обдуманно…
Да, и Джанурбаев выражался по-русски уже почти совсем сносно, и у него насчет старшины Войшина выходило приблизительно так: Воши… в продовольственной службе очень хорошие… Это значило, что старшина Войшин, как и раньше, добросовестно исполнял свои служебные обязанности и хорошо, без задержки, кормил перловой кашей весь личных состав их артполка.
Из газет и листовок солдаты знали, что происходит там, на Юге, в степях Украины. Что Украина и Крым уже почти полностью очищены от немецких захватчиков. Ждали только, когда же и их фронты пойдут в наступление. Но чувствовали, что уже скоро…
А в мае зачастили к ним разные военачальники высокого ранга, и все в солдатских погонах. В полках зачитали приказ Верховного о том, чтобы на передовой соблюдались все меры чрезвычайной маскировки и предосторожности, и офицеры не ходили в фуражках с кокардами и в золотых погонах, а только в полевых пилотках и погонах рядовых. Вскоре у них по этому поводу произошел такой интересный случай.
Валентин своими глазами видел, как маршал поймал и распекал на перекрестке дорог одного незадачливого полковника, который выскочил на своем джипе навстречу машине маршала. Их батареи меняли дислокацию, то есть переводились в другое место, и Валентин с бойцами стояли и ждали на дороге проезда командующего. Машина Василевского подъехала к перекрестку и неожиданно остановилась, как вдруг на этот же перекресток выскочила на всей скорости машина какого-то полковника. А полковник был в погонах и орденах. Василевский остановил его машину и велел ему подойти. Полковник подбежал и стал докладывать, что, мол, полковник Тютькин едет уже вторые сутки туда-то и туда-то. А маршал в форме и погонах рядового вдруг говорит:
- А вы приказ о мерах маскировки при передвижении на передовой высшего офицерского состава читали?
- Нет, товарищ командующий, я был в командировке и не успел ознакомиться с ним, - ответил полковник.
Василевский подошел к нему и вдруг, сорвав с его плеч погоны, сказал сопровождающему его офицеру:
- Вручите полковнику погоны рядового!
Полковник побелел, остолбенел и чуть не грохнулся наземь. А Василевских продолжил:
- Так вот, товарищ полковник, за то, что приказ не видели и не выполняли, находясь, как вы говорите, в командировке, и появились в таком виде на передовой, пока обойдемся с вами выговором. А вот если б вы знали и проявили бы вот такую беспечность, тогда бы мы вас разжаловали в рядовые. А теперь идите и выполняйте указания вашего командования.
- Есть! – отчеканил полковник и побежал, побитый, к своему джипу.
Солдаты батареи с разинутыми ртами стояли как вкопанные и смотрели на эту выразительную сценку, достойную игры актеров театра Вахтангова. Насколько убедительной и выразительной она была. И всем стало ясно, что с такими вещами не шутят! Эта бесшабашная халатность начальника могла привести потом при наступлении к многотысячным жертвам солдат. Такая вот высокая секретность была при подготовке летней операции в Белоруссии под кодовым названием «Багратион».
И благодаря этой секретности немцы так и не узнали, где начнется наступление русских: на Украине или еще где-то. А оно началось в Белоруссии, 23 июня, войсками 1-го Прибалтийского фронта (командующий Баграмян), войсками 3-го Белорусского фронта (командующий Черняховский) и войсками 2-го Белорусского фронта (под командованием Захарова). А на второй день перешли в наступление и войска 1-го Белорусского фронта, руководимые генералом армии Рокоссовским. У Василевского дела с прорывом обороны противника шли хорошо. А именно, на 1-м Прибалтийском фронте, где командовал фронтом Баграмян.
Утром по отмеченным заранее целям ударила артиллерия разного калибра. Удар был сокрушительный. А потом пошла бомбить немцев наша авиация дальнего действия. Самолетов было столько, что они на участке прорыва закрывали все небо. Их армады волнами накатывались одна за другой на позиции немцев. И там, где летчики сбрасывали бомбы, вздымалась пелена из дыма и взрывов. Земля и воздух содрогались от грохочущих звуков. Траншеи и немецкие окопы пехота штурмом уже не брала – они были пусты. Через 40 минут после того, как пехота прошла их, последовал приказ и для подразделений артиллерии: «Сниматься с позиций, орудия прицепить к машинам и следовать быстрым маршем за танками и пехотой в направлении на Полоцк…».
То же происходило и на других фронтах: 27 июня в районе Бобруйска образовались два «котла», в которых оказались немецкие войска 35-го артиллерийского и 41-го танкового корпусов – около 40 тысяч человек. Юго-восточнее Бобруйска сотни бомбардировщиков 16-й армии Руденко, взаимодействуя с 48-й армией наносили удар за ударом по группе противника. На поле боя горели многие десятки машин, танков, смазочные материалы. Все поле боя было озарено зловещим огнем. И наши бомбардировщики, ориентируясь по этим огням, летели и сбрасывали на противника свои разнокалиберные бомбы. На поле боя было страшно смотреть. Немецкие солдаты, как обезумевшие, бросались во все стороны, и те, кто не желал сдаваться в плен, тут же гибли от этих разрывов. Большинство же немцев сдавалось. Сдался в плен и командир 35-го армейского немецкого корпуса, генерал Лютцов. 29 июня Бобруйск был очищен от противника.
После разгрома и прорыва немецкого фронта в районе Витебска и Бобруйска, фланговые группировки войск двух смежных советских фронтов довольно далеко продвинулись вперед, создавая, таким образом, угрозу окружения основных сил группы немецких армий «Центр».
28 июня, после переговоров со Ставкой Верховного Главнокомандования, Василевскому и Жукову было дано указание: «1-му Прибалтийскому фронту освободить Полоцк и наступать на Глубокое. 3-му и 2-му Белорусским фронтам освободить столицу Белоруссии Минск, охватывая его с юга и юго-запада». Назревало полное окружение всей 4-й немецкой армии…
На рассвете 3 июля 2-й гвардейский танковый корпус Бурдейного ворвался в Минск, а с севера к городу подошли передовые части 5-й гвардейской танковой армии маршала Ротмистрова…
3 июля основная группа соединений 4-й армии немецких войск оказалась отрезанной от путей отхода и зажатой в кольце, восточнее Минска. В окружение попали 12-й, 27-й, 35-й армейские, 39-й и 41-й танковые корпуса, общим количеством более 100 тысяч человек. К исходу дня Минск был полностью очищен от врага.
К 11 июля, несмотря на оказываемое сопротивление, окруженные немецкие войска были разбиты и уничтожены. В плен попало 35 тысяч солдат и офицеров, из них 12 генералов, 3 командира корпуса и 9 командиров дивизий. А по лесам солдаты и партизаны потом еще несколько дней вылавливали отступавших и заблудившихся немецких солдат.
Но на этом операция не закончилась. Учитывая, что на западном направлении в обороне противника образовалась огромная брешь, Ставка Верховного Главнокомандования приказала 4 июля продолжать наступление: 1-му Прибалтийскому фронту на Шауляй, правым крылом на Даугавпилс, а левым – на Каунас; 3-му Белорусскому – на Вильнюс, частью – на Лиду; 2-му Белорусскому – на Новогрудок, Гродно, Белосток; 1-му Белорусскому – на Барановичи, Брест и захватить плацдарм на Западном Буге.
Окружив и разгромив немецкие войска под Минском, наши армии, не останавливаясь, продолжали и дальше свое успешное наступление. Немцы на отдельных участках фронтов пытались оказать сопротивление, но были опрокинуты и отходили повсюду: на Шауляй, Каунас, Гродно, Белосток, Брест.
Жуков находился на фронте. 7 июля ему позвонил Сталин и приказал прилететь в Ставку. В Москве перед тем, как идти к Верховному, Жуков зашел к Антонову в Генеральный штаб и там ознакомился с общей обстановкой на всех фронтах. Пока они беседовали с Антоновым, раздался звонок – это звонил Сталин. Он спросил Антонова:
- Жуков у вас?
- Да, - ответил Антонов.
- Через час с ним вместе приходите ко мне, - приказал Сталин.
В два часа Жуков с Антоновым были уже у Верховного. Сталин был в хорошем настроении – шутил. Во время их встречи и разговора по ВЧ вдруг позвонил Василевский и доложил Сталину об успешном продвижении войск 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского. Сталин еще больше повеселел и вдруг сказал Антонову и Жукову.
- Знаете, я еще не завтракал – пойдемте в столовую, там и поговорим обо всем. Антонов с Жуковым хоть и завтракали до этого, но от предложения не отказались.
За столом говорили в основном о том, сможет ли Германия вести войну на два фронта. Сталин высказался по этому поводу так:
- Конечно, добить фашистскую Германию мы можем и своими силами, но открытие союзниками второго фронта ускорит окончание войны, что крайне необходимо для измученного войной и лишениями советского народа.
Через несколько минут в Кремль приехали Молотов и другие члены Государственного Комитета Обороны и присоединились к обсуждению этого вопроса. Все сошлись на том, что Германия до предела истощена в людских и материальных ресурсах, а Советский Союз наоборот, в связи с освобождением Украины, Белоруссии и Литвы получит большое пополнение в людях за счет партизанских частей и других людей из этих освобожденных территорий. На что могло надеяться гитлеровское руководство и сам Гитлер?
- На то, ответил Сталин, - на что надеется азартный игрок, ставя последнюю монету – на империалистические круги Великобритании и США, он их считает своими идейными единомышленниками.
- Гитлер, вероятнее всего, сделает попытку пойти любой ценой на сепаратное соглашение с американскими и английскими правительственными кругами, - добавил Молотов.
- Это верно, - сказал Сталин, - но Рузвельт и Черчилль на эту сделку с ним не пойдут. Свои политические интересы в Германии они будут стремиться обеспечить, не вступая на путь сговора с гитлеровцами, которые потеряли всякое доверие своего народа, а изыскивая возможность образования в Германии послушного им правительства.
Замолчав, Сталин вдруг спросил, обращаясь к Жукову:
- Могут ли сейчас наши войска начать освобождение Польши и безостановочно дойти до Вислы? И, - добавил он, - на каком участке можно будет ввести в дело 1-ю Польскую армию, которая уже приобрела все необходимые боевые качества?
Жуков незамедлительно ответил:
- Наши войска не только могут дойти до Вислы, товарищ Сталин, но и должны захватить хорошие плацдармы за ней, чтобы обеспечить дальнейшие наступательные операции на берлинском стратегическом направлении. Что касается 1-й Польской армии, то ее надо нацелить на Варшаву. Антонов тоже поддержал Жукова, он сказал:
- Сейчас немецкое командование перебросило большую группу войск, в том числе бронетанковые соединения, для закрытия бреши, образовавшейся в результате действий наших западных фронтов. И оно серьезно ослабило свою группировку на участке 1-го Украинского фронта. И теперь 1-й Украинский фронт может перейти в наступление.
- Вам придется теперь снова взять на себя координацию действий 1-го Украинского фронта, - сказал Сталин Жукову. – Главное свое внимание обратите на левое крыло 1-го Белорусского фронта и 1-й Украинский фронт. Общий план и задачи 1-го Украинского фронта вам известны.
Когда закончили обсуждение по Белорусским и Украинским фронтам, вернулись к войскам, координируемым Василевским. Жуков сказал:
- Я считаю, надо усилить группу фронтов Василевского и 2-го Белорусского фронта, и поставить им задачу: отсечь немецкую группировку «Север» и захватить Восточную Пруссию.
- Вы что, сговорились с Василевским? – спросил весело Сталин. – Он тоже просит меня усилить его фронты.
- Нет, товарищ Сталин, не сговорились, - улыбнулся Жуков, - но если он так думает, то думает правильно.
- Немцы будут до последнего драться за Восточную Пруссию – мы можем там застрять, - сказал Сталин. – Надо в первую очередь освободить Львовскую область и восточную область Польши. Завтра вы встретитесь у меня с польскими товарищами…
На следующий день они встретились у Сталина на даче с членами Польского комитета Национального освобождения.
9 июля Сталин рассмотрел и окончательно утвердил план Ковельской наступательной операции 1-го Белорусского фронта. Этот план предусматривал: разгром ковельско-люблинской группировки врага; овладение Брестом во взаимодействии с войсками правого крыла фронта; выход широким фронтом на Вислу с захватом плацдарма на ее западном берегу.
Маршал побед
10 июля Жуков вылетел на самолете на фронт, в штаб Рокоссовского для согласования плана операций и действий его 1-го Украинского фронта с левым крылом 1-го Белорусского. А уже 11 числа прямо из штаба Рокоссовского он улетел на свой 1-й Украинский фронт, руководимый временно Коневым.
Наступление, начатое 13 июля на равва-русском направлении развивалось успешно. На львовском направлении немцы нанесли сильный ответный удар по 38-й армии и даже потеснили ее. Но дело исправила 3-я гвардейская танковая армия Рыбалко. 17 июля, вслед за 3-й гвардейской танковой в наступление пошла и 4-я танковая армия Лелюшенко, которая и закрепила успех.
К исходу 18 июля войска 1-го Украинского фронта, прорвав оборону противника, продвинулись вперед на 50 километров, а местами и на 80 километров, и окружили в районе Броды группу немецких войск, состоящую из 8 дивизий.
И в тот же день начали наступление войска левого крыла 1-го Белорусского фронта из района Ковеля на Люблин. С этого момента 1-й Белорусский фронт Рокоссовского пришел в движение всеми своими армиями.
В результате мощнейших ударов наших четырех фронтов по группе армий «Центр» были разгромлены: 3-я танковая, 4-я и 9-я полевые немецкие армии, а в стратегическом фронте противника зияла брешь до 400 километров по фронту и до 500 километров в глубину, которую немецкому командованию быстро закрыть было нечем.
Для немецкого верховного командования во второй половине июля создалась тяжелая остановка, которая еще больше осложнилась переходом в наступление 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов и нажимом войск союзников на Западе.
Немецкий генерал Бутлар так написал по этому поводу:
«Разгром группы армий «Центр» положил конец организованному сопротивлению немцев на Востоке».
27 июля в результате блестящего 120 километрового марш-маневра танковой армии генерала Рыбалко и нажимом с востока 38-й, 60-й армии и боев 4-й танковой армии в южной части Львова, противник отошел от города на Симбор, и Львов был освобожден. В этот же день был освобожден и Белосток. 28 июля войска Конева, выполняя директиву Ставки, стремительным броском 3-й гвардейской армии, вышли к Висле и сходу захватили плацдарм, а затем и овладели городом Сандомир.
Немецкое командование, израсходовав свои резервы в Белорусской операции, а затем и в Львовско-Сандомирской, не могло во время форсирования Вислы бойцами 1-го Украинского фронта, оказать им надлежащее сопротивление и войска маршала Конева твердо встали на сандомирском плацдарме.
И лишь потом, понимая важность захваченных на берлинском направлении плацдармов, оно пыталось сделать все возможное, чтобы ликвидировать их, но было уже поздно. Со стороны 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов там было сосредоточено столько сил и средств, что немецким армиям стало не под силу отбросить их назад, за Вислу. В итоге двухмесячных боев советские войска разгромили здесь две крупнейшие стратегические группировки противника, освободили Белоруссию, завершили освобождение Украины и очистили значительную часть Литвы и восточную часть Польши.
А в южной части нашей Родины войска 2-го и 3-го Украинских фронтов под командованием Толбухина и Малиновского разгромили ясско-кишиневскую группировку противника и освободили Молдавию, тем самым дав предпосылки выхода из войны Румынии и Венгрии. Теперь стратегическая линия западного фронта передвинулась вперед на Запад до 600 километров, и в августе месяце проходила уже западнее Елгавы, Шауляя, Сувалок, Остроленок, Саноки, Пултуски, Праги, Мангушева, Сандомира, Санока, Дрогобыча, Черновцов, а затем аж до границ Румынии…
На северо-западном направлении Прибалтийские фронты вместе с Ленинградским фронтом и Балтийским флотом готовились нанести удар по группе армий «Север» с тем, чтобы в ближайшее время освободить все прибалтийские республики и разгромить еще одну крупнейшую группировку немецких войск, прижатую в этом месте к морю.
В это время союзная стратегическая авиация американских войск бомбила промышленные города Германии, что ухудшало ее экономическое положение. Казалось бы, что верховное командование немецких вооруженных сил, для сохранения своих войск и построения на более узком фронте глубоко эшелонированной обороны на востоке и западе, быстро отведет свою группу армий «Север», в которой еще насчитывалось около 60 дивизий, более 1200 танков и 7 тысяч орудий. Но гитлеровское руководство во главе с фюрером не поднялось выше соображений политического престижа, и это приблизило его катастрофу.
До самого конца Гитлер надеялся договориться с реакционными силами Запада, чтобы совместными усилиями вести с ними борьбу против «коммунистической угрозы». К тому же, он надеялся, что в самую критическую минуту ему помогут оккультные силы Тибета. Не даром ведь его ставку охраняли 300 тибетских солдат-наемников религии Бон-по, которые служили и открывали ему секреты своих далеких предков.
В засекреченных лабораториях Германии в это время тайно велись работы по «оружию возмездия» - летающим тарелкам инопланетян, космическим ракетам Фау-2 (Брауна) и атомной бомбе, которые приближались к завершению. Гитлеру не хватило для их завершения каких-нибудь полгода… Он и тянул с отводом войск с Севера, но эта затяжка и стоила ему полного поражения…
Особая миссия
23 августа Жукову позвонили из Москвы и передали приказание Верховного Главнокомандующего – немедленно прибыть в Ставку. Но предварительно сообщили, что предстоит выполнить особое задание Государственного Комитета Обороны. О планах особого задания он узнал, лишь прилетев в Москву. Они заключались в следующем: по поручению ГКО ему надлежало вылететь в штаб 3-го Украинского фронта и подготовить его к войне с Болгарией, ведь царское правительство Болгарии все еще продолжало сотрудничать с фашистской Германией. Давая Жукову указание, Сталин посоветовал ему встретиться перед отлетом с Георгием Дмитровым, видным деятелем Болгарской рабочей партии. Вскоре они встретились…
- Хотя вы и едете на 3-й Украинский фронт с заданием подготовить войска к войне с Болгарией, - сказал Дмитров, - войны наверняка не будет. Болгарский народ с нетерпением ждет прихода Красной Армии. Болгары встретят русских солдат не огнем из пулеметов, а с хлебом с солью. А что касается правительственных войск, то вряд ли они рискнут вступить в бой с Красной Армией.
- По моим данным, - продолжил Дмитров, - почти во всех частях болгарской армии проводится большая политическая работа нашими людьми. А в горах и лесах находятся значительные партизанские силы. Они готовы спуститься с гор и поддержать народное восстание.
Поблагодарив Дмитрова за беседу, Жуков вернулся в Генеральный штаб, а затем вылетел на 3-й Украинский, которым командовал маршал Толбухин. В составе фронта находились 37-я, 46-я и 56-я общевойсковые армии, и 17-я воздушная. Маршалу Толбухину были подчинены Черноморский флот и Дунайская флотилия. Общую координацию действий 2-го и 3-го Украинских фронтов здесь успешно проводил маршал Советского Союза Тимошенко. С ним Жуков и встретился в городе Фетешти.
Освободив значительную часть Румынии, 2-й Украинский фронт быстро продвигался на Запад через Валахскую равнину. Немецкие войска, действовавшие в Трансильвании и Карпатах, а также в Греции, Югославии и Албании, были рассечены и отрезаны друг от друга. На Черном море полностью господствовал наш Черноморский флот, а в воздухе – советская авиация.
Понимая, что правительство Болгарии само не расторгнет с Гитлером свои отношения, советское правительство 5 сентября объявило войну Болгарии. 6 сентября Ставка Верховного Главнокомандования дала приказ командованию 3-м Украинским фронтом начать военные действия против болгарских вооруженных сил.
Утром 8 сентября, когда все войска 3-го Украинского фронта были уже в полной боевой готовности командармы, находясь на своих наблюдательных пунктах, не увидели никаких неприятельских войск пред ними. В бинокли и стереотрубы, и даже невооруженным глазом было видно: на болгарской территории идет обычная мирная жизнь с повседневной работой; люди занимаются своими насущными житейскими делами.
И маршал Толбухин отдал приказ своим командармам:
- Передовые отряды, вперед!
Отряды без обычной артподготовки двинулись на территорию Болгарии. Но не прошло и каких-нибудь полчаса, как командующий 57-й армией доложил Толбухину:
- Что за ерунда, товарищ командующий, не пойму, мы ждали сопротивления, а тут первые же дивизии болгарской армии, построившись у дороги, встречают наши части с развернутыми красными знаменами и торжественной музыкой. Что нам делать?
- Обниматься, - усмехнулся маршал.
А через некоторое время такие же события произошли и на других направлениях фронта.
Лишь только Жукову доложили об этом, он тут же позвонил в Ставку и сообщил Сталину о братании русских с болгарами.
- Это хорошо, - сказал Сталин. – Все оружие болгарских войск оставьте при них – пусть они занимаются своими обычными делами и ждут приказа своего правительства. На этом и кончилась самая короткая военная миссия Жукова в Болгарии.
8 сентября советские войска вошли в Варну, 9 - в Бургас. И этого же числа болгарский народ сверг профашистское правительство царской Болгарии и образовал свое демократическое правительство Отечественного фронта, которое обратилось к Советскому правительству с предложением о перемирии. Закончилось и пребывание Жукова на 3-м Украинском фронте.
В конце сентября он вернулся из Болгарии в Ставку. А через несколько дней Верховный снова по телефону связался с ним и поручил ему срочно выехать уже в район Варшавы на участки 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Как гениальный и точный военный мастер прорывов маршал Жуков для Сталина был незаменим.
А что же происходило на Прибалтийских фронтах, пока Жуков был и налаживал отношения с правительством и дружественным народом Болгарии?
1-й Прибалтийский фронт. Шауляйское танковое побоище…
После 23 июня, когда во взаимодействии с войсками 3-его Белорусского фронта во время Витебско-Оршанской операции было разгромлено левое крыло немецкой группы армий «Центр», войска 1-го Прибалтийского фронта вышли на подступы к городу Полоцк.
Сопротивление немцев здесь было быстро сломлено и, развивая успех, без оперативной паузы войсками фронта была проведена успешная операция, в результате которой была разгромлена полоцкая группировка противника и был взят город Полоцк. Фронт своим левым крылом продвинулся на 120-160 километров на северо-запад к морю. Этим самым были созданы выгодные условия для развития наступления на Даугавпилс и Шауляй. Выйдя на подступы к Двинску (Даугавпилсу) и Свянценам (Швянченис). Войска 1-го Прибалтийского фронта охватили дугой правое крыло фашистских армий группы «Север». Ставкой верховного главнокомандования было решено: ударом в стык рассечь фронт этих двух группировок и прорваться к побережью Балтийского моря, лишив, таким образом, сухопутного соединения группы армий «Север» с Восточной Пруссией, то есть с Германией.
1-му Белорусскому фронту была поставлена задача нанести главный удар в общем направлении на Свенцяны и Каунас, и частью сил – на Паневежис и Шауляй.
Время не ждало и даже во время перегруппировки войск, пока еще приданные фронту армии подходили к местам своего сосредоточения, а это были: 39-я и 2-я гвардейская и 51-я армии, фронт начал Шауляйско-Митавскую операцию силами всего лишь двух армий – 43-й и 6-й гвардейской, то есть пятью стрелковыми корпусами на очень широком фронте.
После Витебско-Полоцкой операции в немецком фронте образовалась широкая щель, и немцы в панике отходили - нужно было спешить и не дать им укрепиться. 43-я армия, в которой находилась 17-я истребительно-танковая артиллерийская бригада (ИПТАП), в которой служил Валентин Жигунов, наносила главный удар на каунасском направлении на Свенцяны. Артиллерии у 1-го Прибалтийского фронта было достаточно (свыше 10 тысяч стволов), но для того, чтобы доставить ее в нужное место не хватало тягловой силы, а именно, 18 тысяч лошадей, 3 200 автомашин и 468 тракторов.
К этому времени у немцев уже появились новые усовершенствованные танки с толстой лобовой броней и новыми 86-мм пушками, которые пробивали броню наших средних танков Т-34 и это были новые «Тигры», «Фердинанды» и «Пантеры».
Но и у наших войск появилась новая техника – это 57-мм пушки, образца 1943 года и 100-мм пушки, образца 1944 года для стрельбы по таким танкам, а также 76-мм пушки Зис-3м с подкалиберными противотанковыми снарядами, прожигающими броню танков любой толщины, мощные 160-мм минометы, весом более 40 килограмм и обладающие большой разрушительной силой.
Наступление наших войск началось 5 июля, но оно развивалось медленно. Немцы постоянно подбрасывали резервы под Даугавпилс, и к 12 июля 6-я гвардейская армия смогла продвинуться всего лишь на 50 километров. Но наступавшая в центре и на левом фланге 43-я армия добилась значительных успехов. 9 июля она перерезала железную дорогу Даугавпилс-Вильнюс, а на следующий день и шоссе Даугавпилс-Каунас. 10 июля на левом фланге 43-й армии была введена в бой 39-я армия, которая устремилась на центр шоссейных и железных дорог – город Укмерге. К этому времени стало ясно, что немцы даже под угрозой отсечения группы армий «Север» не собираются оставлять Прибалтику. Гитлер кричал на своих генералов:
- Никаких отступлений! Пусть воюют и защищают Прибалтику, а боеприпасы и горючее мы им будем доставлять через море.
Когда советскому командованию стало ясно намерение врага, наступление на Каунас потеряло оперативный смысл. В штабе фронта во время обсуждения с маршалом Василевским о перенацеливании главного удара с Каунасского направления на Шауляйское, командующий фронтом Баграмян предложил:
- Давайте главные силы фронта, то есть свежие: 2-ю гвардейскую и 51-ю армии направим еще более севернее, не на Шауляй, а на Ригу, по кратчайшему пути.
- Нет, Иван Христофорович, - сказал Василевский, - планы уже утверждены Ставкой, и Ставка приказывает наступать на Шауляй…
Затем добавил:
- Вы же знаете, изменив направление удара, мы и в планах наступления должны будем многое поменять.
Баграмян согласился. Был принят план – перенести удар главных сил на Шауляй.
К 20 июля, когда подошли и включились в наступление еще две свежие армии: 2-я гвардейская и 51-я, был освобожден Паневежис, 24 июля – Укмерге, а 27 июля и город Шауляй. Из 2-го Прибалтийского фронта пришло сообщение о взятии 4-й армией Берзарина города Двинска.
В 1941 году эта, тогда еще 27-я армия, сражалась здесь под Даугавпилсом, и ждала для подкрепления мехкорпус Лелюшенко с какой-то там сотней устаревших танков, а сейчас Лелюшенко после взятия Запорожья воевал где-то на Западной Украине и командовал 4-й танковой, а Берзарин со своей армией снова оказался здесь. Путь этого командарма будет героически славен. Пройдет каких-то несколько месяцев и он, уже сражаясь в рядах 1-го Белорусского фронта у Жукова, будет командовать 5-й армией в Висло-Одерской и Берлинской операциях, а 24 апреля 1945 года герой Советского Союза, генерал полковник Николай Эрастович Берзарин, будет назначен первым советским комендантом и начальником гарнизона города Берлин. А 16 июня 1945 года он погибнет в автомобильной катастрофе на одной из улиц восстанавливаемого, но еще лежащего в руинах города. Такова участь героев – уходить, совершив свой подвиг, а это был умнейший человек. Вечная память и слава таким людям!
Но у нас был еще июль сорок четвертого и Берзарин воевал еще в Прибалтике. Здесь главная группировка 1-го Прибалтийского фронта продвинулась далеко на Запад, и к 27 июля линия фронта сильно растянулась, а именно, на 400 километров. Этим мог воспользоваться враг. Тогда и было решено Ставкой, чтоб главный удар фронта перенести от Шауляя на Ригу с юга, и левым крылом на Мемель (Клайпеду). Сюда и перегруппировались все войска с артиллерией фронта, кроме 2-й гвардейской армии.
29 июля ударная группировка фронта начала наступление на Ригу. Сначала наступление шло хорошо: 3-й гвардейский механизированный корпус вышел к Митаве (Елгава), а взять сходу этот важнейший узел дорог прикрывающий путь на Ригу не удалось.
На следующий день сюда подошел уже и 1-й гвардейский корпус 51-й армии, но и противник подтянул сюда свои резервы. И начались под Митавой затяжные ожесточенные бои.
Видя это, командующий фронтом Баграмян приказал командиру мехкорпуса Обухову оставить часть сил под городом, а остальные части бросить на прорыв к побережью Рижского залива. И вот, ура! 8-я гвардейская механизированная бригада Кремера стремительным рейдом, 30 июля, сходу захватив город Тукумс, вышла передовыми отрядами на побережье Рижского залива.
Итак, приказ Ставки выполнен – наземные коммуникации группы армий «Север» - перерезаны! Но рано было еще праздновать успех нашим армиям. Слишком узким был коридор разрыва между прижатой к морю советскими войсками группировкой «Север» и войсками группы «Центр» в Восточной Пруссии. Нужно было готовиться к ударам их армий с двух сторон.
30 июля Баграмян с начальником артиллерии фронта выехали в Митаву. Там еще шли уличные бои, но часть города была уже в руках советских войск. И тут, на окраине города, на них в буквальном смысле, вдруг обрушился шквал огня. Они выскочили из машины и залегли.Рядом рушились стены горящих домов, они ползком с большим трудом добрались до наблюдательного пункта командира корпуса.
- Ну что, Яков Григорьевич, туго приходится? – спросил Баграмян, сочувствуя Крейзеру, командиру 51-й.
- Да, товарищ командующий, враг не хочет отступать. Ведет усиленный пулеметный и артиллерийский огонь из всех своих огневых точек, - ответил Крейзер.
- А ну-ка, дайте мне ваш бинокль! – попросил Баграмян.
И, взяв бинокль, стал осматривать подступы к немецким позициям.
- Вон, видите, лощина, - сказал он командарму. – Через нее и нужно атаковать. Она меньше всего прикрыта огневыми средствами противника. Немцы в основном сидят в развалинах домов. Давайте, атакуйте через нее, а командующий артиллерией Хлебников вас поддержит своими средствами. Так ведь, Николай Михайлович?
На следующий день решительным штурмом бойцов 51-й армии Митава была взята. И командующий, попрощавшись с командармом и сев в машину вместе с начальником артиллерии Хлебниковым, отправился в штаб фронта. Настроение у них было отличное – приподнятое – Митава была взята! Они ехали и шутили. Баграмян рассказывал своему собеседнику какой-то забавный анекдот из своей жизни.
- А впереди был шлагбаум, и было темно и скользко, и мы чуть не врезались в него, - успел вымолвить он и остановился…
Остановилась и их машина. Впереди перед ними действительно наяву появился новенький, только что сооруженный шлагбаум, сделанный из недавно срубленного ствола белой березы, с грузилом на одном конце и веревкой на другом. Управлял этим сооружением некий солдат, видимо легко раненный в правую руку и голову. (И рука и голова у него были забинтованы).
- Фу ты, ну ты, что за напасть, - усмехнулся Баграмян. – Такого у меня еще не было…
Солдат в бинтах, напрягаясь, потянул за веревку одной рукой. Бревно пошло вверх, и шлагбаум открылся. Машина командующего стала проезжать под ним… Но тут с перепугу, что ли, солдат кашлянул и не удержал веревку. Она вырвалась из его левой руки. Бревно шлагбаума полетело вниз и со всей силы ударило сверху по машине командующего за спинкой его сидения, в сантиметре от его бритой головы.
Солдат, изменившись в лице, поймал конец веревки, суетливо начал тянуть бревно и, наконец, справился с ним. Затем, подбежав к машине командующего и выпрямившись, он, чуть не плача, стал оправдываться, держа левую руку у забинтованной головы.
- Товарищ генерал, извините. Чуть-чуть не удержал веревку, - мямлил он.
Командующему было и смешно, и страшно – ведь этот человек чуть не лишил его жизни. «И от чего умереть-то было, - думал он,- не от пули, не от снаряда, а от простого необтесанного бревна. Упади оно на несколько сантиметров ближе к моей голове…». «Вот растяпа!», - мысленно выругался командующий и хотел отчитать солдата, но потом подумал: «Да куда там ему было с бревном справляться одной рукой-то – раненый ведь, что с него возьмешь».
Он посмотрел на солдата, да только и сказал:
- Как звать тебя, солдат?
- Бонапарт, товарищ генерал, - ответил раненый.
- А фамилия? – уставился на него командующий, мысля, не помешанный ли?
- Пят-тый, то есть, Пятов, - ответил, заикаясь забинтованный.
- Как? Бонапарт Пятый? Не Наполеон ли – император, случайно, а?
- Никак нет, - застеснявшись ответил раненый. – Мы из крестьянского сословия, из села Хрюкова…
- Что, что? – удивился опять командующий. – А-а. То есть, из деревни Крюково, так что ли?
- Так точно, из Хрюкова, товарищ генерал, - опять, несносно шепелявя, отрапортовал раненый.
- А где служил раньше, до ранения и контузии?
- В дивизионной разведке у старшего лейтенанта Подлужного.
- Что же это ты так, разведчик! Нас чуть не угробил!
- Виноват, товарищ генерал. Привязал слишком большой груз, немного не рассчитал, сейчас убавлю, - ответил служитель дорог и шлагбаумов.
- Смотри, разведчик, усовершенствуй свой аппарат и больше так не делай, – сказал генерал, - а то в следующий раз кому-нибудь и голову проломишь!
- Есть! – ответил забинтованный разведчик. – Я сейчас же его усовершенствую.
И машина генерала тронулась с места… Видно было, как бревно поднялось и вновь грохнулось об стойку.
- Смотри, разведчик экспериментирует, - улыбнулся Баграмян.
И затем всю обратную дорогу генералы ехали и молчали. Но вдруг командующий артиллерии вспомнил стихи Пушкина «Дорожные жалобы» и рассмеялся. Баграмян удивленно посмотрел на него и спросил сердито:
- Чего это вам стало так весело?
- Ради бога, Иван Христофорович, извините, - ответил Хлебников. – Я вспомнил такое же происшествие, ну точь-в-точь, только с другим человеком.
- С кем это?
- С Пушкиным Александром Сергеевичем. Есть у него такое одно ироничное стихотворение, «Дорожные жалобы» называется, прочитать?
- Читайте, - кивнул Баграмян.
И артиллерист начал читать:
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид…
- Вот видите, и у Пушкина такие же происшествия иногда случались, - сказал он. И они вместе с Баграмяном, глянув друг на друга, рассмеялись…
А после этой поездки и прорыва к морю 8-й гвардейской механизированной бригады Кремера, вся 400-тысячная группировка немецких армий «Север», оказалась отрезанной с суши от своих главных сил.
Узнав об этом, Гитлер, как бешеный, начал кричать-лаяться на своих генералов. Он сместил командующего этой группой, генерала Фриснера, и поставил на его место своего старого друга и доверенное лицо – генерала Шерера. И немцы снова зашевелились. Их новое командование, перегруппировав войска, создало ударные группы из своих оставшихся танковых и механизированных дивизий, и ударило по 1-му Прибалтийскому фронту.
В районе Кедайняй немцы, помимо уже действовавших здесь соединений, сосредоточили группировку, в составе одной танковой, одной пехотной дивизий, а также семи отдельных моторизованных полков бригады штурмовых орудий и ряда других частей. В ней насчитывалось до 150 танков, а возглавил ее генерал Маус (Мышь).
Утром 28 июля, когда главные силы 1-го Прибалтийского фронта развивали наступление на Ригу, эта группировка нанесла внезапный удар в районе Кедайняй, пытаясь с юга прорваться в тыл наших наступающих войск.
На фронте 2-й гвардейской армии завязались ожесточенные сражения, до 31 июля группировка Мауса, неоднократно меняя направление ударов, пыталась нащупать и пробить брешь в обороне 2-й гвардейской армии. Но эта «мышиная возня» Мауса не испугала командарма 2-й армии, генерала Чанчибадзе. У него в резерве был 1-й танковый корпус и он, умело маневрируя им, отразил все попытки «микки» Мауса прорваться. Потеряв много танков и солдат, фашисты были вынуждены перейти к обороне.
В борьбе с танками большую роль сыграли артиллеристы. Вооруженные новой техникой: кумулятивными снарядами и новыми пушками, они творили чудеса. Одна только батарея старшего лейтенанта Зайцева из 747-го ИПТАП уничтожила семь танков. Да, и командир орудия этого подразделения, сержант Родяков, подбил два «тигра» и один «фердинанд», а это новейшие немецкие танки. А две тяжелые гаубицы из батареи капитана Новоженова, стреляя прямой наводкой, подбили 12 танков. Но Гитлер требовал, и Шерер пытался оправдать перед ним свое назначение. И вот…
2 августа фашисты пошли ва-банк. Силами шеститысячной пехотной дивизий и танковой армадой в 150 единиц они нанесли решающий удар в полосе наступления 43-й армии на Биржай. Это был очень сильный удар. Наши части не выдержали и отошли с рубежа реки Мемеле, а 3 августа были вынуждены оставить и город Биржай.
Дивизионы Астахова срочно снимались с позиций и отходили. Отход прикрывала одна только батарея Серебрянникова. Связь КП с батареей была прервана и Валентин Жигунов, неся Серебрянникову в планшете приказ комбата то перебежками, то и ползком, устремился в расположение батареи. А там кипела битва… Бойцы Серебрянникова стреляли по танкам прямой наводкой с расстояния в 150-200 метров. Рядом с пушками то и дело вздымались столбы взрывов, свистели осколки и, ударяясь в заградительные щиты орудий, со звоном рикошетили от них.
Батарея, прикрывая поспешный отход своих войск, ни на шаг не отступила с позиций. Валентин ползком пробрался в окоп к Серебрянникову. Увидев Валентина, тот, пересилив гримасу, пошутил:
- Какого хрена ты сюда прилез?
Раздолбанная осколком гитара валялась внизу, у его ног. Тронув ее ногой, он сказал:
- Вот видишь, даже сыграть не на чем! Скончалась старушка… Одни пушки остались и у тех скоро снаряды кончатся. Да, и я сам оглох от взрывов. Кричи погромче!
- Игорь, Астахов приказал отходить, - крича ему на ухо, передал Валентин донесение от командира.
- Куда там отходить, лейтенант, когда они, вон, как тараканы на нас лезут. Буду бить, пока снаряды не кончаться, - махнул рукой Серебрянников. – Гитару только жалко… Иди и скажи это комбату.
- Я останусь здесь, - крикнул Валентин сквозь грохот разрывов.
- Напрасно, командир, - ответил Серебрянников, - здесь слишком жарко… У меня половина состава ранены, а на четвертом орудии убит наводчик.
- Я пойду туда, - сказал Валентин.
- Что ж, иди, узнай, а я буду потихоньку снимать свои пушки с расчетами, - кивнул Игорь.
И Валентин снова, карабкаясь, падая и лавируя между взрывами, кинулся к четвертому замолчавшему орудию, а там остался только один человек – подносчик, и четыре снаряда. Валентин открыл приемник затвора и крикнул подносчику:
- Заряжай кумулятивным!
Тот послал снаряд в приемник… А впереди уже на них шли два «тигра»: один ближе, другой чуть сзади. Поймав в прицел контуры первого танка, Валентин выстрелил. Снаряд врезался в башню и «тигр» задымился. Но следом подходил уже второй танк. Валентин открыл затвор орудия, выкинул гильзу и, не выпуская танк из радиуса видимости прицела, крикнул:
- Заряжай!
Но заряжать было некому – подносчик со снарядом уже лежал, сраженный осколком. Недалеко от орудия снова раздался взрыв, и Валентина всего осыпало глиной и гарью. Он пригнулся, но потом, очухавшись от грохота взрыва, схватил снаряд, зарядил орудие и начал «ловить» в прицел приближающийся танк. Тот, скрываясь за первым горящим танком, развернулся и пошел на орудие, не останавливаясь для выстрела, как обычно делают для меткой стрельбы. Началась дуэль между фашистскими танкистами и советским артиллеристом.
«Только бы не промахнуться», - мелькала мысль у Валентина.
- Надо выждать и успеть выстрелить первым, - шептал он.
И вот оно: немец не выдержал напряжения – встал для выстрела и оказался в прицеле четкой мишенью. Валентин дернул за шнур, пушка вздрогнула, но он уже не услышал выстрела своего орудия, он только, падая, почувствовал как его накрыло горячей волной и кусками земли…
Через несколько секунд, включаясь сознанием, он пришел в себя и вылез из под земли и груды искореженного металла. Там, где только что стояла его пушка – зияла воронка… «А где же «тигр», - мелькнуло у него в голове. Он поднялся и глянул через бруствер укрытия. Второй «тигр» стоял рядом с первым и так же «дымил», опустив свое длинное дуло. На несколько долей секунды Валентин опередил немца, стреляя по танку из орудия…
А вдали немецкие танки, зло урча и пятясь, откатывались назад. Да, и артиллеристам уже надо было уходить. В живых из расчета не осталось никого, да, и орудия тоже не было. Валентин взял документы погибших и поплелся, пригибаясь, по направлению к окопу Серебрянникова. Тот, увидев его, обрадовался:
- Вот, чудило ты, ну и молодец! Так расколошматил их, просто здорово!
И , видя, что Валентин почти не слышит его - оглох, крикнул:
- Ну ладно, давай отходить, снимаемся! Ты своими выстрелами хорошо попридержал их. Минут пять они не сунутся, а наши орудия уже в пути…
В тот день в полосе наступления 43-й армии немцам удалось прорвать фронт и окружить 357-ю стрелковую дивизию генерала Кудрявцева. Командарм, генерал-сибиряк, что когда-то удивил немцев своим решительным рейдом под Москвой, действовал и здесь с присущим ему хладнокровием и решительностью. Он ввел в бой уже все оставшиеся у него резервы, но их было маловато для того, чтобы закрыть прорыв и оттеснить немцев.
В это время как раз и прибыл в штаб армии генерал Баграмян, командующий фронтом, с командующим артиллерией фронта, генералом Хлебниковым. Оценив обстановку и связавшись со штабом 6-й гвардейской армией, Баграмян приказал командарму немедленно выдвинуть в полосу 43-й армии 19-й танковый корпус и 22-й гвардейский стрелковый корпус. Сюда же, на танкоопасный и угрожаемый участок, перебрасывалась и 64-я пушечная бригада полковника Чапаева – сына легендарного комдива гражданской, 66-я артбригада полковника Кирдянова, а также и другие минометные части и артиллерийская противотанковая группа из частей 17-й истребительно-противотанковой артиллерийской бригады (ИПТАБ) и 496-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка (ИПТАП).
Переброска частей в стык флангов 43-й и 6-й гвардейской армии была сделана хорошо и быстро, и к утру 4 августа почти все артиллерийские части прибыли в назначенные им места, и как раз вовремя.
Немцы снова пошли в наступление, теперь уже на фланге 43-й армии в полосе 145-й стрелковой дивизии. Их танки смяли передовые ряды обороны бойцов 145-й дивизии. Генерал Хлебников, который находился в штабе 145-й дивизии генерала Дибровы, застал его на НП. Комдив быстро доложил ему обстановку и показал на карте расположение своих частей и наиболее удобные районы огневых позиций для артиллерии. Уже через десять минут Хлебников мог отдавать первые распоряжения командирам, прибывших с ним полков…
В это время связь с передовым стрелковым батальоном, оборонявшимся во время наступления немцев примерно в 500-600 метрах от наблюдательного пункта на горящем ржаном поле, оборвалась. И что там происходило не было видно – дым и пыль, застилая поле боя, мешали наблюдению. Но вскоре оттуда появились разрозненные группы бойцов, которые, отстреливаясь, отходили к наблюдательному пункту. Хлебников послал связного офицера к своим артиллеристам с указанием поддержать пехоту огнем с прямой наводки. А генерал Диброва в это время уже бежал наперерез к отходящим бойцам, останавливая их и поворачивая назад. Из дыма в лощине у края ржаного поля неожиданно выскочили немецкие танки – они шли прямо на НП дивизии. Но тут перед ними стали вздыматься частые кусты разрывов. Это уже стреляли из пушек прибывшие с Хлебниковым артиллеристы. Офицер связи все-таки успел вовремя передать приказ командующего артиллеристам.
Танки стали маневрировать и рыскать, спасаясь от артиллерии. От попадания снаряда один из них вдруг задымился, тогда остальные все стали быстро отходить в лощину. Немцы поняли, что им здесь не пройти и удалились, «не солоно хлебавши». Через несколько минут в блиндаж принесли на носилках раненого комдива Диброву и отправили в медсанбат.
Танковый удар под Биржаем и прорыв немцев на стыке двух флангов 43-й и 6-й гвардейских армий был ликвидирован. Но немцы попытались атаковать на левом фланге 6-й гвардейской армии, а здесь им помешала развить успех наша авиация.
А на Шауляйском направлении с 17 по 22 августа шли особенно ожесточенные бои. В отдельные дни фашисты бросали здесь в атаку до 400 танков, но советские пехотинцы и артиллеристы стояли насмерть. Батареи 14-й бригады, которыми командовали старший лейтенант Жук и младший лейтенант Поляков подбили и сожгли тогда 14 танков.
В полосе 2-й гвардейской армии в это время на одном из артиллерийских наблюдательных пунктов на высоте 135,1 находились командующий артиллерией фронта Хлебников и маршал артиллерии Чистяков (из оперативной группы представителя Ставки, маршала Советского Союза, А.М. Василевского). Поступил тревожный звонок. Из передовых частей, оборонявших Шауляй, сообщили:
- Танки противника прорвали оборону и движутся на Шауляй, в направлении высоты 135,1.
Высота 135,1 господствовала над местностью. С нее было все видно, как на ладони. И на земле, и в воздухе в это время шли бои. Рядом, возле высоты тянулась шоссейная дорога на Шауляй. У дороги, на картофельном поле занимала огневые позиции батарея 712-го истребительно-противотанкового полка недоговоровской бригады. Батарея еще только прибыла, и ее расчеты спешно окапывались и маскировали орудия. Она была здесь всего одна, чтобы закрыть путь танкам на Шауляй, другие еще не прибыли, не успевали…
Пока Хлебников ставил, связываясь по телефону, задачи своим артиллеристам, маршал Чистяков наблюдал за полем боя в бинокль. Вдруг он вымолвил:
- Танки!
Фашистские танки, а их было девять машин, неожиданно выскочили из перелеска и сразу же открыли сильный орудийный огонь по батарее 712 ИПТАП. Артиллеристы тут же им ответили и подожгли два танка. Но артиллеристы еще полностью не окопались и поэтому понесли большие потери. От взрывов завалилась на бок одна пушка – отлетело ее отбитое взрывом колесо. Ствол второй пушки откатился назад, да так и остался – перебит накатник. Вот замолчала и третья пушка. А четвертая, стоявшая дальше всех других от шоссе, еще вообще не сделала ни единого выстрела, но она была хорошо замаскирована, и немцы ее не заметили.
- Что же она молчит, - выругался с досады командующий, - может, что-то случилось с пушкой?
А танки, тем временем, подавив огонь батареи, выскочили на шоссе и устремились на полной скорости к Шауляю. Четвертая же пушка молчала.
- Ну, ребята, что же вы?! – невольно крикнул командующий. – Где же ваша доблесть!
И вдруг, как по волшебству, четвертое орудие ожило. Раздался первый выстрел, второй, и передний танк вспыхнул! Еще выстрел – и второй танк задымил. Пушка стояла перпендикулярно шоссе, и немецкие танки, передвигаясь по шоссе, подставляли ей свои слабо бронированные борта. В таких случаях стрельба по танкам напоминала стрельбу в тире – целься, бей и никто тебе не мешает, пока не видят. Так и поступили артиллеристы четвертого орудия. В считанные минуты они «расщелкали» все семь оставшихся немецких машин, правда, последние танки успели сделать по ним два или три выстрела, но пушка продолжала стрелять.
Когда последний немецкий танк застыл на шоссе, горя и чадя мазутным черным дымом, над щитом противотанкового орудия показалась голова усатого солдата в пилотке. Артиллерист выпрямился и, положив руку на щит своего орудия, долго смотрел на горящие останки машин с белыми крестами.
Вскоре прорыв немцев под Шауляем был ликвидирован подошедшими сюда резервными частями наших армий, и линия фронта была полностью восстановлена.
Командующий артиллерией фронта и маршал Советского Союза спустились с высоты и подошли к оставшейся пушке и стоящему возле нее солдату. Со слезами на глазах они обняли артиллериста. Это был командир орудия, старший лейтенант Сазонов – коренастый крепыш. Из всего орудийного расчета в живых у орудия он остался один, и последние две машины он подбил уже сам, работая и за заряжающего, и за подносчика, и за наводчика. Вскоре за этот подвиг он был награжден медалью «Золотая звезда» Героя Советского Союза, а пушка его ЗИС-3 после войны стала экспонатом артиллерийского музея в Санкт-Петербурге.
С 17 по 23 августа, когда фашисты предпринимали массированные танковые атаки на елгавовском и шауляйском направлениях в полосе 51-й и 2-й гвардейских армий, основную роль в отражении их удара сыграли своевременно сосредоточенные истребительно-танковые полки и бригады. Таких полков на 1-м Прибалтийском фронте было более тридцати. Они были очень подвижные, оснащенные новой техникой и передвигались на машинах. Поэтому командование фронтом могло свободно использовать их для отражения немецких танковых атак в любом месте фронта.
Например, 712-й полк, где служил Валентин Жигунов: 4-8 августа его бойцы сражались с танками противника под Биржаем в составе 43-й армии; 10 августа 712-й полк перебросили в составе этой же армии, но уже под Бауской, а с 17 по 28 августа он вел бои с танками сперва под Шауляем в составе 2-й гвардейской армии, а затем под Жагаре в составе 6-й гвардейской армии.
Большая подвижность и мастерство бойцов таких полков (ИПТАП) в конечном счете и привело к поражению противника - к разгрому его танковых дивизий в Прибалтике. Кроме того, с артиллеристами хорошо и слаженно работали саперы. Командиры артиллерийских бригад, полков и даже отдельных батарей, прибывая на тот или иной участок, немедленно связывались с командирами инженерно-саперных бригад, батальонов, подвижных отрядов заграждения. Саперы ставили перед батареями минные поля и эти поля надежно прикрывали артиллерию от танков. Такие поля, установленные на танкоопасных направлениях, вынуждали фашистские танки метаться в поисках проходов между ними, поворачиваться, подставляя свои слабо бронированные бока и становиться хорошей мишенью для противотанковых орудий.
Здесь, под Шауляем, сражалась и 16-я литовская дивизия, в спецроте которой в 1942 году вместе с Валей Костинайте проходила подготовку и Марите Мельникайте – отважная литовская партизанка и Герой Советского Союза, погибщая на своей родной земле, сраженная пулями гитлеровских карателей – полицаев.
Если бы она осталась жива, то Валентин Жигунов наверно бы встретился с ней, потому что путь его полка проходил как раз через те места, где она воевала в партизанском отряде, но Марите погибла еще в июле 1943 года, когда он сражался на Курской дуге. У него остались только хорошие воспоминания о ней – о красивой литовской девушке с голубыми глазами, которую он встретил на вокзале в Тюмени, проезжая с товарищами из училища в Горковецкие лагеря на Калининский фронт.
Много известных и неизвестных героев породила в прошлом наша земля, которые боролись и умирали, спасая свой народ из-за бездарной политики бывших правителей. Эти герои были посланниками неба, они жертвовали собой, что бы исправить то зло, которое было нанесено народу властью сильных мира сего.
В полосе 16-й литовской дивизии, недалеко на хуторе близ деревни Гитары, в 5 километрах юго-западнее Шауляя, находился запасной командный пункт артиллерии фронта. Туда и свернула машина командующего артиллерией, генерала Хлебникова. На хуторе был небольшой деревянный домик, сарай и другие хозяйственные постройки. Хутор находился недалеко от леса, был обнесен изгородью и окопан дренажной канавой. Из домика в сторону леса и к шоссе на Шауляй тянулись провода полевых телефонов. А за лесом, километрах в 3-4 к западу, слышны были раскаты взрывов, там шел сильный бой.
Хлебников ехал вместе с заместителем командующего фронтом, генерал-полковником В.И. Кузнецовым. Они остановились на хуторе. Зашли в дом. Там были только трое солдат: сержант и два бойца-телефониста. Командующий артиллерией созвонился со своими командирами переднего края, чтобы узнать обстановку. Они сообщили, что успешно отбивают атаки танков. И вдруг один взволнованно передал:
- На нашем участке группа фашистских танков прорвалась через передний край.
- Сколько их и в каком направлении движутся? – спросил генерал.
- Шесть машин идут лесом на Шауляй, - ответил артиллерист.
«Значит, скоро будут здесь, - подумал генерал, - надо принимать срочные меры, ведь до Шауляя всего пять километров».
Но не успел он вызвать в Шауляе штаб артиллерии 2-й гвардейской армии, как рядом с хутором на лесную опушку, урча моторами, выползли тяжелые танки с черно-белыми крестами на броне. Танкисты, увидев линии телефонных проводов, тянущиеся от домика в разные стороны и машину генералов, развернули башню своего головного танка и выстрелили по хутору. Снаряд попал в сарай, а потом по крыльцу и окнам полоснула пулеметная очередь. На противоположную сторону дома выходила дверь и окна. Генералы, опасаясь следующего выстрела, выбили раму, выскочили из окна и залегли за изгородью в канаве.
- Ну вот, сейчас если пойдет еще и их пехота – у нас только одни пистолеты в руках, чем будем отбиваться? – проговорил Хлебников.
Но пехоты не было видно – отсекли наши бойцы. А танки, развернувшись, в боевом порядке пошли, не скрываясь, открытым полем прямо на Шауляй. Было видно, как они нырнули в лощину, потом выскочили на пригорок. И вдруг над одним из них сверкнула яркая вспышка и потянулся черный дым. А потом долетел и грохот. Это ударили наши пушки, и в течение нескольких минут взрывы артиллерийских снарядов накрыли всю территорию, по которой двигались шесть немецких танков. Танки вспыхивали, как спичечные коробки один за другим. Только две машины и уцелели. На большой скорости они выскочили из зоны артиллерийского огня и тем же путем, которым пришли, минуя хутор, умчались по лесной дороге назад.
Генералы вздохнули с облегчением, сели в свой «Виллис» и подались к артиллеристам. Там оказалась батарея из 16-й стрелковой дивизии. Танки, как говорят в таком случае, буквально напоролись на батарею 224-го артполка, которую после сообщения об их прорыве, вовремя вывел сюда командующий артиллерией дивизии, полковник Петронис. Ну, а артиллеристы уже четко отработали по ним. Сначала, первыми двумя выстрелами сержант Бивайнис подбил головную машину. Потом ударили орудия сержантов Мицкунаса и Качаниса, и младшего лейтенанта Лаукониса, подбив две немецкие машины. И в конце наводчик Шульскис поджег еще один танк. Из шести фашистских танков только два и уцелели.
В этот жаркий боевой день хорошо сражались и другие воины 16-й литовской дивизии. 167-й стрелковый полк полковника В. Мотека при поддержке полковой и дивизионной артиллерии уничтожил 22 немецких танка и 8 бронетранспортеров. Здесь отличились артиллеристы 224-го артполка полковника А. Симонайтиса, особенно, батарея, которой командовал лейтенант Добровольскис…
И вот, наконец, немцы выдохлись. После 20 августа острота боев на Шауляйском направлении стала спадать, да оно и ясно почему: за несколько дней наступления противник потерял здесь около 200 танков, в том числе 45 тяжелых. Не добившись в этом месте сколь-нибудь значительных успехов, немецкое командование перенесло удар своих войск на елгавское направление против 51-й армии.
Здесь, против левофланговых соединений 51-й армии оно сосредоточило три танковые (это около 400 боевых машин) и две пехотные дивизии. И особенно ожесточенные бои завязались на участке Добеле, Жагаре.
Захватив Добеле, немцы прорвались к штабу армии, и штабу срочно пришлось перебираться в другое место. Картина была такая…
Жаркий августовский день. Вокруг равнина. Над равниной – дымные столбы и полосы. Это горят окрестные хутора. Горит и неубранная рожь на полях. А сквозь дымную пелену полей прямо по хлебам ползут немецкие танки. Их много – они везде и всюду: и совсем близко, в каких-нибудь шести-семи сотнях метров, и далее. Они движутся на позиции советских солдат. Ведут огонь с коротких остановок, обходя застывших «собратьев» с повисшими пушками.
Напротив, на околице стоит батарея наших 152-миллиметровых гаубиц. Правее – еще такая же. А слева батарея 122-миллиметровых пушек. И вся эта тяжелая артиллерия непрерывно бьет по танкам прямой наводкой. 48-килограммовые снаряды, ударив в тяжелый немецкий танк, срывают его башню, как шляпку с гнилого гриба. А более легкие танки переворачиваются вверх днищем или заваливаются на бок даже от близкого разрыва, но гаубицы хорошо бьют по площадям, по танкам же трудно попасть. А немцы все лезут и лезут.
Но вот подъехала сюда передвижная батарея бригады 76-миллиметовых пушек ЗИС-3 ИПТАП, и картина резко изменилась. Сходу, выскочив на боевой рубеж и развернув пушки, артиллеристы открыли беглый огонь по вражеским танкам. И загорелись они, окутавшись черным дымом: один, второй, третий…
К концу дня совместными усилиями всех родов войск эта массированная танковая атака немцев у деревушки Гурники была отбита. Здесь, в боях на елгавском направлении хорошо действовал и 22-й гвардейский Краснознаменный Полоцкий минометный полк РС. Залпами «катюш» умело руководил капитан Суетин. На митавском направлении немцы сосредоточили все остатки сил, перебросив из-под Шауляя две танковые дивизии. Их танки и остановили войска 51-й армии, пытаясь срезать узкий перешеек на побережье Рижского залива, и восстановить связь между правым крылом армии «Север» и левым – группы армий «Центр».
21 августа фашистам все же удалось это сделать. Наши части отошли с прибрежной дороги Тукулес-Рига. Чтобы ликвидировать угрозу прорыва, командующий фронтом Баграмян принял чрезвычайные меры: 6-я гвардейская армия с разрешения Ставки перебрасывалась с правого крыла фронта на участок в район Добеле и Жагаре. Первым пошел 23-й стрелковый корпус Ермакова. За сутки ему нужно было преодолеть расстояние в 80 километров. Сюда ночью к Ионишкис подходили его передовые части, они преодолели за ночь уже 50 километров, но им до рассвета нужно было пройти еще 30 километров, чтобы выйти на передовые позиции. Им помогли артиллеристы, они на своих машинах и тягачах перевезли весь 23-й стрелковый корпус, причем, накормив их и отдав им свои фронтовые «сто грамм».
К утру пехотинцы были уже на своих позициях и начавшееся утром наступление немцев было отбито. Они понесли большие потери, а 26 августа и все остальные корпуса 6-й гвардейской армии Чистякова выдвинулись на митавское направление под Добеле и Жагаре, между 51-й и 2-й гвардейскими армиями. Этот неимоверно быстрый и столь масштабный маневр перегруппировки 1-го Прибалтийского фронта и создал решающий перелом в боевой обстановке на этот направлении. Натиск фашистских армий постепенно стал ослабевать, а к концу месяца 3-я немецкая танковая армия была вынуждена перейти к обороне. Силы ее были уже истощены, а пополнение из Германии не поступало.
В августовских боях за Прибалтику фашистская группировка армий «Север» потеряла 800 танков! Результат, как говориться, на лицо! Улучшилась техника, разведка и управление войсками и артиллерией у Красной Армии. И возросло мастерство советских артиллеристов, так как в основном они выбили все эти полчища «пантер», «тигров» и «фердинандов».
Теперь уже старший лейтенант Серебрянников из 712-го ИПТАП, принимая новое пополнение артиллеристов в свою баратею и делясь с ними опытом на занятиях в блиндаже, говорил:
- Запоминайте, молодые, и зарубите себе на носу правило: не открывать огня по танкам до прямого выстрела! Подпускайте их к себе как можно ближе, на 100-150 метров. Наши подкалиберные снаряды прошивают их броню как бумагу. Надо только не тушеваться, не поддаваться на их уловку. Тактика немцев такая: первыми в атаку идут их «заигрывающие» танки, которые провоцируют огонь наших пушек на себя. Их цель – обнаружить вашу пушку и затем уничтожить ее. Вы же, своей выдержкой лишаете их такого удовольствия. На малом расстоянии ваш выстрел будет точным и неожиданным.
- Эх, не хватает еще моей гитары для полной ясности, - вздыхал он.
- Ничего, Игорь, не горюй, - подбадривали его друзья-офицеры. – Как только мы возьмем какой-нибудь латвийский город, мы тебе найдем и подарим новую гитару.
А Джанурбаев под общий хохот офицерской братии стал предлагать ему еще что-то другое взамен.
- Мой Воши, если хочешь, достанет тебе, не только в городе, а и в селе инструмент хороший: балалай там какой или домбра красивая. Только скажи, а?
- Да зачем мне твоя домбра красивая? Ты еще барабан мне предложи, - засмеялся Серебрянников. – Мне нужна гитара с семи струнами.
- А-а-а! Гитар с семи струями и барабанов у нас пока нет, - сознался Джанурбаев. – Они, наверно, в следующем селе будут. Пока есть только хорошая, но маленькая гармошка, зубной гармошка называется. Пой, играй, зубами выбивай. Мы ее у немцев «конфисковали».
- Нет, Джанурбай Акыныч, спасибо тебе, - отверг предложение Игорь. – Пойте, играйте вы сами со своим старшиной Вошиным на этом инструменте хорошем.
- Не хочешь? Ай-яй-яй! – с досадой почесал затылок Джанурбаев.
- Хорошо, достанем тебе и другой инструмент – гитару с семи струями, но в следующем селе, - заверил он Серебрянникова, а офицерам похвастался:
- Не-е, братцы, мои Воши со своими товарищами из хозвзвода очень хороший: к кому хочешь залезут, и чего хочешь достанут…
В это время 712 ИПТАП 17-й истребительно-противотанковой бригады находился в резерве командования фронтом возле небольшого села в 60 километрах от Риги. Шел уже сентябрь месяц. Удары 3 сходящихся Прибалтийских фронтов: 1-го, 2-го и 3-го с севера, юга и востока были направлены на столицу Латвии – Ригу. Одна из сильнейших группировок Гитлера, группа армий «Север» доживала свои последние дни. Все уже были уверены в победе наших войск. Немцы огрызались со злостью затравленных хищников.
В деревне, в которой располагался 712 ИПТАП 17-й артбригады было раннее утро и было так тихо, что слышно было как прокукарекал первый петух на зорьке. Уже наступила осень и в низинах среди скошенных полей стоял муаровый туман. Бойцы отдыхали…
После стольких месяцев непрерывных боев, тревог и недосыпаний весь личный состав полка: батарей и взводов спал непробудным сном и где попало – на сене, в траншеях, в землянках и на земле. Орудия, готовые к транспортировке еще с вечера стояли в середине села. Там же находилась и транспортная техника: машины, тягачи, всесильные «студебеккеры» с двумя ведущими мостами колес, которые таскали эти пушки и весь личный состав артиллеристов по всем неровным и опасным дорогим войны еще с Белоруссии, из-под самого Витебска.
Все отдыхали… и никто не знал, что на них движется огромная сила. Командование окруженной рижской группировки немцев пошло на отчаянный шаг. Оно перебросило две свои новые освободившиеся дивизии СС из Эстонии на юго-запад, под Митаву, и они рано утром, чуть забрезжил рассвет, без единого выстрела и артиллерийской подготовки, атаковали наши войска.
Эсэсовцы шли нагло, в полный рост, как мясники с засученными по локоть рукавами. Шли тихо, не переговариваясь, как будто привидения. Их было много – тысячи!
Проснувшись рано утром, Валентин вышел из блиндажа подышать свежим воздухом (его вдруг что-то встревожило). И, выйдя, увидел: все спали – и дежурные, и охрана. Валентин вскарабкался на глинистый бруствер траншеи, вдохнул грудью чистый воздух и глянул вдаль.
Уже было совсем светло и даже, не смотря на ранний туман, поля вдали были видны как на ладони. Они были желтоватые и кое-где некошеные, а по полям неровными полосками двигались какие-то черные точки. Валентин даже удивился: «Что это такое? Мерещится что ли мне это спросонья?». Протер глаза, вгляделся и вскрикнул: «О, Боже!». По полям, тихо, с автоматами наизготовку прямо на них двигались фигурки немецких солдат.
Валентина как будто кто-то по голове ударил, так рванулось в груди его сердце. «Ведь это же немцы нас атакуют, - ударила в голове мысль. – Они нас, сонных, хотят взять голыми руками».
Очухавшись, он соскочил с бруствера и крикнул часовым:
- Тревога! Подъем! Немцы - атакуют!
Он заскочил в блиндаж и разбудил еще несколько спящих солдат. А немцы уже были рядом. Выскочили из тумана и как злющие псы ворвались в расположение наших войск. И началась расправа над еще полусонными красноармейцами. Кто успел из спящих – тот выскочил из блиндажа и траншей, и удрал, стремглав, в окрестные леса, побросав и пушки, и машины. Такой ошеломляюще-сокрушительной была эта неожиданная атака эсэсовцев. Даже закаленные в боях бойцы сдрейфили и покинули свои орудия. А тех, кто не успел скрыться, немцы вылавливали и расстреливали из автоматов прямо в блиндажах.
Валентин с еще одним офицером Агашиным так же спрятались в своем блиндаже. Вылезать наружу и бежать через все поле было нельзя – их бы сразу подстрелили немецкие автоматчики, которые рыскали снаружи и проверяли каждый блиндаж, и каждую щель…
Жигунов с Агашиным, спрятавшись в своем блиндаже, затихли. У них было только два пистолета и по семь патронов на каждого. Отбиться от такой оравы немецких автоматчиков с помощью двух пистолетов было немыслимо, поэтому они вели себя так осторожно, ничем себя не выдавая. Сидели и ждали, когда их выручит кто-то из своих. А выстрелы немцев, расстреливающих наших солдат в блиндажах, приближались. И вот они уже где-то совсем рядом. Валентин тихо прошептал Агашину:
- Ну что, лейтенант, умирать так с музыкой! И умно… Встанем по бокам у входа, стреляем только в упор, сначала один – потом другой. Семь патронов у каждого: шесть в немцев, один – в себя. Сдаваться в плен немцам не стоит – все равно убьют, да еще и поиздеваются. Так что, прощай, друг…
Послышались шаги немцев. Они заняли свои места у входа. Прозвучали выстрелы из соседнего блиндажа. И уже совсем рядом прозвучала немецкая речь:
- Alles gut… Vorwerts!
И стало так тихо как в безвоздушном пространстве. Валентин с Агашиным взвели курки своих пистолетов и притихли у двери, приготовившись к схватке. В голове осталось лишь желание: ну, давайте, идите скорее.
И вдруг раздались выстрелы, взрывы, крики, топот ног… и родное «Ура!». Валентин с Агашиным стояли, застыв в позах, обалделые от счастья, и не понимали, что с ними происходит, ноги их не держали. Они просто опустились здесь же, у входа. Потом, услышав русскую речь с привычным командирским матом, они вылезли из своего блиндажа, ощущая будто вновь воскресли. Но сидеть так долго им не пришлось. Подбежал Серебрянников, увидев Валентина, он крикнул:
- Ну как вы тут, живые?
Валентин кивнул.
- Тогда давай, дуй в село, там все наши солдаты драпанули, бросив технику – нужно пушки спасать. Все наши орудия остались в селе. Да и тягачи с ними. Немцы село еще не заняли но обстреливают. С одной стороны села – болота и речка, поэтому они туда не сунутся. У нас свободной осталась одна дорога. Беги туда, ищи шоферов, пока мы тут их сдерживаем. Нужно ударить по ним из пушек.
- Что-то ты бледный такой и шатаешься, оглушило чем-то, что ли, - спросил он Валентина. Тот кивнул.
- Тогда будь здесь – я Светку тебе пришлю, она нашатырь тебе даст понюхать и все пройдет, - крикнул Серебрянников и побежал дальше.
Через некоторое время к землянке прибежала Светка Веткина. Увидев Валентина, она спросила:
- Лейтенант, ты не ранен?
- Нет, Света, это хуже чем рана – я только что пережил страх встречи со своей смертью…
- Что? – уставилась на него Светка.
-Да,да! Если б не наши… Лежал бы я здесь мертвый, - вымолвил он. – Понимаешь, мы здесь остались одни с Агашиным. Вокруг немцы… Было слышно, как они подходят к нашему блиндажу. Они уже шагнули к нам, но тут вдруг выстрелы и подоспели наши…
- Дай мне немого прийти в себя, - сказал он.
- Хорошо, давай, понюхай нашатырь, - сунула ему кусок бинта Света. – Это бывает, некоторые даже седеют от страха.
Валентин, нюхнув нашатыря, сел на землю, посидел немного и встал.
- Ну, вот и хорошо, - сказал, - спасибо тебе, Света. Теперь я в порядке. Побегу искать шоферов бросивших в селе тягачи. Нам нужно пушки вывозить из села.
Стресс у него уже прошел, и Валентин вновь обрел решительность и силы к действиям. Теперь у него в голове кружилась лишь одна мысль: «Надо успеть вытащить из села пушки!».
Он выбежал на дорогу, идущую вниз, к селу. Впереди со всех сторон были слышны выстрелы. Дорога полукругом огибала песчаный карьер. Валентин вдруг увидел как на другой стороне показалась какая-то машина – она ехала из села. Валентин выскочил на середину дороги и стал ждать машину. Через несколько секунд машина уже показалась из-за поворота. Дорога шла в гору, на подъем, и поэтому шофер сбавил скорость машины. Это был «студебеккер», их тягач – боевая машина. И Валентин узнал водителя: за рулем сидел шофер взвода тягачей Яшка Бродкин. Валентин, стоя на дороге стал неистово кричать и махать ему руками, чтобы тот остановился. Но Яшка был так перепуган, что находился в невменяемом состоянии – бледный, с выпученными глазами, он ничего не видел и ничего не соображал. Он, не останавливаясь даже на крики Валентина, продолжал ехать вперед. Валентин на подъеме успел вскочить на подножку его машины и начал стучать ему в дверцу рукояткой пистолета, приказывая остановиться. Но Яшка был словно сомнамбула – не отвечал ни на какие слова командира, он как истукан, вцепившись в баранку руля, смотрел на дорогу перед собой и гнал машину со всей скоростью вперед.
Валентин, видя его состояние, просунул руку с пистолетом в окно, приставил его дуло Яшке к виску и крикнул:
- Стой, гад, а то пристрелю!
Угроза подействовала и Яшка наконец пришел в себя, опомнился и стал что-то соображать.
- Давай, поворачивай назад! – приказал ему Валентин.
- Командир, там же немцы вокруг села – мы окружены, - промямлил Яшка.
- Нет там никаких немцев, вокруг села наши – я только что оттуда, - крикнул Валентин. – Давай, разворачивай машину назад, цепляй сразу несколько пушек и двигай к лесу. Я с тобой!
Яшка кивнул, развернул машину и они помчались снова в село. А в селе было пусто, ни единой души, только что-то горело и стояли одни только пушки да тягачи. Пушек было много – около трех десятков, полк с вечера готовился к маршу, к переброске на юго-запад, к морю под Мемель (Клайпеду). Поэтому так и вышло, что немцы как будто бы подловили их, застав при сворачивании и уходе с позиций. Это была смена направлений в действиях фронтов. Сюда должны были подойти подразделения другой армии 2-го Прибалтийского фронта. Но они к этому времени не успели…
Валентин с Яшкой подъехали к четырем орудиям их батареи, прицепили пушки одну к другой и к тягачу, кинули ящики со снарядами в кузов и попробовали сдвинуться с места. Машина из Америки была сильна как зверь, взвыла своим мотором, тронулась с места и потянула за собой всю связку из четырех пушек.
Когда Валентин и Яшка подъехали к опушке леса, где потихоньку уже собрались все покинувшие блиндажи артиллеристы, и привезли четыре пушки, то были встречены возгласами восхищения. Артиллеристы тут же стали разворачивать орудия одно за другим и готовить их к бою.
Петр Бронников, один из отчаянных военных шоферов, вдруг крикнул Яшке:
- Бродкин, сади шоферов в кузов и поехали спасать оставшуюся артиллерию!
Тот отказался.
- Мать твою, - выругался Бронников. – Что, трусишь?
Он заскочил в кабину его машины и крикнул:
- А ну, водилы, кто еще смелый, садись ко мне в кузов и поехали пушки вытаскивать.
- Какие пушки? – послышались голоса. – Там же ведь немцы…
- Прекратите панику и споры, - вдруг услышали они голос командира. – К ним уже подходил капитан Астахов. Он слышал их разговор.
- Давай, Петя, - сказал он Бронникову, - бери часть водителей и дуй в село. Цепляйте пушки и тащите сюда!
- Понял! – ответил Бронников.
И, посадив человек шесть шоферов, повел машину в село. Только они тронулись, начали стрелять по немцам и вывезенные из села пушки батареи Жигунова. Немцы, почувствовав мощь артиллерийских ударов, остановились. В это время водители, прибывшие с Бронниковым в село, прицепив к своим тягачам оставшиеся пушки, сумели-таки под носом у них вывезти орудия на огневые позиции возле леса. А там уже их подхватили артиллеристы и поставили на прямую наводку. Но все же, силы наступающих и обороняющихся были не равны, и немцы вскоре снова возобновили свои атаки – они были все пьяны.
Астахову, наконец, по рации удалось связаться со штабом полка и послать сообщения об атаках немцев. Там ему пообещали помочь, и через полчаса к месту события подъехала батарея реактивных установок «катюш». Развернувшись в боевой порядок, «катюши» дали несколько залпов и ураганным огнем смели все наступавшие передовые ряды противника. Потом быстро снялись с прежних позиций, переехали на другое место и снова ударили по немцам. Так, переезжая с места на место и накрывая врага своим меткими и губительными залпами, батарея РС остановила продвижение немцев. Да, и сами артиллеристы почувствовали, что такое попасть под ураганный огонь своих любимых «катюш».
Немцы были рядом, поэтому артиллеристы чуть было не попали под огонь под действие реактивных снарядов из залпа «катюш». Впереди них и вокруг все начало взлетать вверх и рушиться: и земля, и деревья, и пушки. Валентин вместе с бойцами успели упасть на землю, ища хоть какую-нибудь канавку, чтобы укрыться в ней. А вокруг грохотали взрывы и бушевал огонь. Взлетая, снаряды «катюш» как бы подпевали себе и ложились на территории противника один за другим в шахматном порядке. Земля от их разрывов тряслась и качалась. Оглохшие и одуревшие, оставшиеся в живых немецкие солдаты убегали с поля боя, куда глаза глядят.
Так было остановлено это неожиданное наступление немцев. Командиру батареи реактивных установок, остановившему наступление немцев, было присвоено потом новое звание и он был награжден медалью «Золотая звезда» Героя Советского Союза. Звание Героя получил и водитель машины Петр Бронников, вывезший из горящего села 12 орудий 712-го полка. Он это делал по-деловому и несколько раз прямо на глазах у немцев под непрерывным огнем их минометов. Но, видно, такая уж у него была судьба – остаться в живых.
13 октября войсками 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов было штурмом взята столица Латвии Рига, а 15 ее западная часть – Задвинье. После взятия все сражавшиеся там бойцы старались побывать в этом городе и посмотреть на красавицу Ригу, ведь она была вторым Римом в Прибалтике, хотя немцы нещадно жгли и разрушали ее кварталы.
А пьяные обезумевшие эсэсовские молодчики от злости, что их власть кончается, стреляли по ее гражданам, выходившим на улицы. Еще не закончились бои за город, а жители города уже покидали свои убежища и выходили, чтобы помочь советским бойцам, указывая им проходы на улицах и заминированные здания.
Ригу брали другие фронты, а 1-й Прибалтийский фронт, в котором служил Валентин Жигунов, после митавских сражений вел бои уже в другом месте – под Мемелем (Клайпедой). А в январе сорок пятого поддерживал арт-огнем пехоту в боях под Кенигсбергом. Но еще до этих событий Валентин получил письмо от своего брата Бориса, воевавшего на Карельском перешейке под Выборгом в котором он писал о том, что он в составе 286-й стрелковой дивизии переводится на 1-й Украинский фронт под Краков, в полосу главного удара на Берлин.
Борис писал, что ему надоело уже сидеть в этих финских снегах и болотах, и что он подал заявление с просьбой включить его добровольцем в полк формируемой и отправляемой под Краков дивизии, которая будет участвовать в боях на главном Варшавско – Берлинском направлении.
У Валентина от плохого предчувствия сжалось сердце. «Эх, брат,- подумал он, - ведь на этом направлении будет такая «каша», что вряд ли кто уцелеет. А ты, брат, такой порывистый, решительный и неосторожный, и это может добром не кончиться…».
Письмо от Бориса заканчивалось словами:
«Передай привет от меня родителям, успокой их. Я им обоим не смог написать. Свой ответ мне на это письмо не пиши – по старому адресу в Карелии меня уже не будет, а как только мы прибудем на новое место, то я тебе сам напишу. Тогда и ответишь. В общем, пока, прощай, братуха… А может быть, если повезет, и до новой встречи!».
После этой «весточки» писем от Бориса больше не приходило. 28 января 1945 года война для Валентина на 1-м Прибалтийском фронте закончилась. После взятия Кенигсберга два Прибалтийских фронта слили в один, а 27 февраля и оставшиеся армии расформировали. Часть войск была направлена в Восточную Пруссию, часть осталась в Прибалтике. Остался в Прибалтике и Валентин – офицером при штабе. А штаб их дивизии был переведен в город Ригу.
Бойцы «Железной» дивизии
Дивизия, в которую попал после призыва в 1943 году Борис Жигунов, в войсках называлась «железной» из-за своей героической стойкости. Формировалась она в городе Череповце, Кушубе, Шексне с начала июля по август 1941 года. По большей части она состояла их призывников среднего и пожилого возраста Вологодской и Ленинградской областей. Формировалась так срочно, что даже в период выхода на передовые позиции в районе станций Войбокало и Назия в сентябре 1942 года не имела в своем артиллерийском полку надлежащего вооружения. Немцы в начале войны наступали так стремительно и быстро, что не было времени для обучения ее личного состава и оснащения ее артиллерией.
Пушки и другое артиллерийское вооружение она получила лишь через 2 месяца непрерывных и изнурительных боев. Дивизию сразу же, без поддержки артиллерии, бросили в наступление. Нужно было любой ценой остановить фашистов, двигавшихся в то время неудержимо в сторону Москвы и Ленинграда. Первые исходные позиции наступления у дивизии были на линии: озеро Синявское – поселок Михайловский – Сиголово – Корбусель.
А приняла она настоящее боевое крещение в Кировском районе Ленинградской области: остановила немцев и вела оборонительные бои 9 сентября 1941 года на рубеже Тортолово – Мишкино – Вороново и с 10 сентября перешла в наступление на Мгу и Синявино, но результатов не добилась – силы были не равны. Атакованная танковыми частями противника, она была отброшена на 10-12 километров к восточному берегу реки Назия с рубежа Туришкино – поселок Михайловский на рубеж платформа Русановская – Михалево, где и задержала наступление рвущихся к Ленинграду частей противника. По тому, с каким упорством она сражалась за каждый километр своей родной земли (и это, как уже говорилось, без поддержки артиллерии), а сражалась она с танковыми частями противника, она действительно заслуживала право называться «железной» или бесстрашной, не сгибаемой дивизией.
Ленинград отстаивали настоящие люди – герои и патриоты своей страны. Они стояли насмерть. Но в первом же бою дивизия оказалась в критическом положении – она потеряла командира, комиссара, и пятую часть своего личного состава – слишком уж сильным был натиск немецких танковых дивизий. Штаб дивизии, как говорят, был «стерт в порошок». Но, не смотря на это, дивизия не распалась и не погибла, а отошла и сражалась дальше, уже южнее железной дороги Мга – Волхов, в районе деревень Поречье и Вороново.
24 сентября 1941 года она нанесла сильный удар по немцам вдоль железной дороги на Мгу и вышла на рубеж река Черная – Мышкино – Поречье – Вороново. Немцы, бессильные ее разбить, закидывали бойцов дивизии листовками, призывающими их сдаваться в плен на выгодных условиях. Но от этого солдаты лишь усмехались и еще крепче их били. А уж какие были порядки и атмосфера в этой «железной» дивизии, такими были и ее люди – стойкие и несгибаемые.
На Ленинградском фронте, под Тихвином в составе 54-й армии, дивизия отразила два наступательных удара противника, удерживая свои позиции, даже находясь в почти что полуокружении.
С декабря 1941 года по август 1942 года она держала оборону на этих же рубежах, занимая фронт длиной в 22,5 километра. С 27 августа по 3 сентября 1942 года перешла в наступление и заняла обходом с юго-запада сильный опорный пункт Вороново. В июле 1943 года на Волховском фронте в составе 8-й армии принимала участие в Мгинском наступлении, но наступление это было неудачным – она понесла большие потери и была направлена на отдых и пополнение.
В это время из Сибири в дивизию как раз и поступило новое пополнение молодых солдат, а с ними и Борис Жигунов. Спустя четыре месяца после пополнения и переформирования с 24 января 1944 года дивизия была передислоцирована и направлена со станции Путилово в прорыв обороны противника на Новгородском направлении в районе разъезда Нащи, двадцатью километрами западнее Новгорода, с заданием командования: прорвать промежуточный рубеж прикрытия Нащи, Люболяды, Башково. В итоге, за период месячного наступления дивизия, преодолев ожесточенное сопротивление противника, по труднопроходимой местности, в основном, опять же, без средств усиления и поддержки, то есть без артиллерии и танков, продвинулась вперед на 160 километров, преодолела 11 промежуточных рубежей сопротивления противника, овладела 86 населенными пунктами. Это и Люболяды, и Нехино, Ивня, Русыня, Заплюсье, Заречье, Комарино, Маяково и другие. И овладела крупным железнодорожным узлом и районным центром Ленинградской области Батецкая, и железнодорожной станцией Люболяды, Мойка 8. И, конечно, потери в личном составе у дивизии были большие, поскольку все эти победы она добывала не техникой после соответствующей артиллерийской подготовки, а жизнью и кровью своих солдат.
Только за один месяц боев она потеряла столько человек: убито 802, ранено – 2 367. После этой операции и ощутимых потерь дивизия снов была отправлена на отдых и пополнение. Со стороны может показаться, что командный состав этой дивизии ради выполнения приказа Верховного Главнокомандования не жалел своих бойцов, посылая их в бой как «штрафников» без танов и артиллерии, и они гибли сотнями, хоть и люди-то они были стойкие и смелые, и закаленные в боях. Но ведь дивизия действовала в нелегких условиях и в такой местности, с болотами, хлябями, лесами и озерами, где и применить такую технику поддержки иной раз было невозможно.
Вот в такую дивизию попал Борис Жигунов, влюбленный в героев с детства и собиравший о них листовки, статейки и фотографии.
Летом 1944 года дивизия перешла в состав 21-й армии Ленинградского фронта, и была направлена на Карельский перешеек для участия в Выборгской операции против финнов. С 10 июня 1944 года она форсировала реку Сестра и, проломив оборону финнов на рубеже Кутерселькя – Мустомяки – Сахакюля, вела бои в Лебяжьем. К 19 июня 1944 года дивизия подошла к станции Кямяря (на железной дороге к Выборгу). В сентябре ее снова вывели в резерв ВГК и в составе 59-й армии направили на пополнение в связи с передислокацией в Польшу.
13 декабря представители штаба 59-й армии были направлены на 1-й Украинский фронт под город Жешува – подыскать место для будущего расположения штаба. В это время Борис Жигунов, уже будучи младшим сержантом, и командиром отделения, попросил командира о переводе и зачислении его в особый полк добровольцев, который должен был участвовать после прибытия дивизии в Польшу, в операции по освобождению города Кракова.
В конце декабря дивизию погрузили на поезд и отправили в Польшу по маршруту: Выборг – Лихославль – Торжок – Вязьма – Брянск – Коростель – Львов – Жешува. Борис ехал и радовался, да и не только он один: наконец – то они вырвались из этих ледяных ленинградских и финских болот. Солдаты, проезжая уже освобожденные и начинающие оживать города и станции, тешились мыслью, что «Ну вот, мол, скоро «дожмем» немцев и вернемся домой – помогать восстанавливать разрушенное хозяйство».
Колеса поезда, постукивая, отсчитывали километры пути, а судьба солдата кому-то отсчитывала уже последние недели, дни или часы его существования. Но никто об этом не думал, все были счастливы и полны этой беззаботной сиюминутной дорожной радостью. А что будет завтра – одному лишь Богу известно! Так рассуждали едущие, наслаждаясь выпавшей на их долю минутой отдыха. Все уже знали, что едут на 1-й Украинский фронт.
«Ну вот, опять повезло – я словно возвращаюсь снова на Украину, - думал Борис. – Хотя это будет и неизвестная мне Польша, но все равно близко от Украины, да еще и фронт 1-й Украинский…».
В России еще мели метели и стояли жгучие декабрьские холода, а в Польше климат был мягкий. В ночь под Новый год здесь было тепло и даже влажно. Новый год встречали в пути. Выпили выделенные им наркомовские сто грамм, закусили хлебом и раскрытой в банках тушенкой, и вспомнили родных, погибших друзей, своих любимых, которых не было с ними, но все же они как бы присутствовали у каждого в памяти, в их сердце…
Кто-то из отделения Жигунова раздобыл у старшины, видно авансом, еще по сто грамм наркомовской водки, и разливал по кружкам.
- Ребята, чур, не напиваться, а то напившихся отправим назад, под Выборг, опять в финские болота, - пошутил Борис.
- Ну нет, сержант, теперь уж пока Берлин не возьмем – назад не вернемся, - смеялись подвыпившие солдаты.
- Андрей, а ты что грустишь, - подошел и обнял своего друга, тоже сержанта, Борис.
- Да, что-то не тешится, душа не радуется. Чем дальше отходим от России, тем грустнее становится.
- Да, брат, когда я уезжал из Сибири, мне тоже так же грустно было, - сказал Борис. – Вспоминал мать, отца, братьев, свое село Топчиху. Теперь это все как-то отболело и зарубцевалось, но все равно нет прекрасней и милей мест и людей родного края. И даже все знакомые но чужие люди оттуда теперь вспоминаются и кажутся как одна большая семья. И председатель колхоза Устюков, и бригадир Нехлюдов, и дед Матвей, Саенчиха, Марфа, Дашка и даже Ванька Шарохин, который соперничал со мной из-за Дашки.
- Вот и мне так же все вспоминается, - ответил друг. – Ну, ничего, разобьем немцев, вернемся назад, тогда и порадуемся…
2 января 1945 года они уже прибыли в назначенное место, на 1-й Украинский фронт…
Варшава, 1-й Белорусский фронт
Еще 2 ноября Жукова и Антонова вызвал к себе Верховный для рассмотрения плана зимних наступательных операций. О планах Генерального Штаба Сталину докладывал начальник Генерального Штаба Антонов, и доклад был предварительно согласован с предложениями маршала Жукова. Но Сталин снова не согласился с их общим мнением: усилить еще одной армией 2-й Белорусский фронт Рокоссовского, для разгрома восточно-прусской группировки гитлеровцев. Они предлагали взять эту армию из Прибалтийских фронтов, а Прибалтийским фронтам перейти к обороне и блокировке 16-й и 18-й армий курляндской группы противника.
Был предложен и метод наступления в Висла – Одерской операции: Жуков был против фронтального удара на Варшаву через реку Висла и доложил об этом Сталину. Верховный утвердил его предложение. 15 ноября Жуков вылетел в Люблин для того, чтобы принять командование 1-м Белорусским фронтом. А командующий этим фронтом Рокоссовский выехал в этот же день командовать 2-м Белорусским фронтом.
В конце ноября план Висло – Одерской операции был утвержден. Срок наступательных действий планировался к 15-20 января. Висло – Одерская операция отличалась тем, что раньше наши войска действовали на своей территории, на которую штабы войск имели подробные карты, кроме того хорошо помогали партизаны, посылая в штаб донесения о передвижениях войск противника. Теперь же о противнике не было известно ничего, да и карт подробных не было, кроме трофейных. Вот и приходилось добывать эти сведения при помощи агентурной и авиационной разведки наземных войск. Операция 1-го Белорусского фронта должна была начаться с двух сравнительно небольших плацдармов, где было сосредоточено огромное количество войск.
В штабе 69-й армии генерала Колпакчи 4 января была проведена игра с командирами всех соединений армии. В ней участвовали и командующий 8-й гвардейской армией В.И. Чуйков, воевавший в Сталинграде и освобождавший Запорожье, командующий 5-й ударной армией Берзарин, сражавшийся недавно на 1-м Прибалтийском фронте, и командующие 1-й и 2-й гвардейскими дивизиями: Катуков и Богданов с их начальниками штабов.
Прежде чем нанести удар непосредственно по Берлину, Ставкой намечалось осуществить на западном стратегическом направлении две крупные наступательные операции: одну в Восточной Пруссии, а вторую – на Варшавско – Берлинском направлении. Последняя поручалась войскам 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов.
1-й Белорусский фронт должен был нанести удар в общем направлении на Познань, а 1-й Украинский фронт должен был выйти на Одер к северо-западу от Глогау, Бреслау, Ратибора. 2-й Белорусский фронт полностью был нацелен на восточно-прусскую группировку противника. Верный своим методам точного расчета, основанным на точной и основательной разведке данных о противнике, Жуков решил начать наступление предварительно с сильной боевой разведки батальонами, поддержав ее мощным 30 минутным артиллерийским огнем. И если противник дрогнет, немедленно начать общую атаку главными силами. Для этого от каждых дивизий выделили один-два стрелковых батальона с танками и самоходно-артиллерийскими установками. Разведку боем конечно поддерживала и авиация.
И вот разведывательная атака началась. После артиллерийского удара и удара нашей авиации с воздуха, батальоны дивизий двинулись вперед. Но немцы, приняв разведывательную атаку за наступление главных сил фронта, дрогнули и начали отступать с переднего края в глубину своей обороны. Тогда, открыв более мощный огонь всей артиллерии и бросив основную массу авиации по дальним целям обороны противника, армии фронта начали атаку всеми силами первых армейских эшелонов. Наступление началось 14 января. Со второго дня операции были введены в действие 1-я и 2-я гвардейские танковые армии и 9-й танковый корпус. Их удар сразу же потряс всю тактическую и оперативную оборону противника. Стремительный выход 2-й гвардейской танковой армии в район Жирардув – Сохачев, захват 47-й армией южного берега Вислы севернее Варшавы, заставил противника начать быстрый отвод своих войск из города. Но, уходя из Варшавы, враг подверг столицу Польши сплошному разрушению, а жителей – массовому уничтожению.
Левее 1-го Белорусского фронта с Сандомирского плацдарма 12 января начали наступление и войска 1-го Украинского фронта под руководством маршала Советского Союза И.С. Конева. Директивой Ставки 1-му Украинскому фронту была поставлена задача на 10-11 день операции овладеть рубежом Петрков – Ченстохов – Мехув, и развивать наступление на Бреславль.
Наступление войск 1-го Украинского фронта развивалось успешно. В первый же день прорыв главной полосы обороны был завершен и войска 1 эшелона фронта при поддержке части сил танковых армий продвинулись на 20 километров. Введенные в сражение 3-я гвардейская танковая армия Рыбалко и 4-я танковая армия генерала Лелюшенко вышли на оперативный простор, громя подходившие резервы противника.
1-й Украинский фронт… Освобождение Кракова
17 января 3-я гвардейская танковая армия генерала Рыбалко и 5-й гвардейская армия Жадова захватили город Ченстохов, а 59-я и 60-я армии завязали бои на дальних северных подступах к Кракову. За 6 дней наступления 1-й Украинский фронт продвинулся до 150 километров и вышел на рубеж Радом – Ченстохов – севернее Кракова – Тарнув. Перед фронтом создалась благоприятная обстановка для дальнейшего наступления на Одер.
В очередной раз, как и после разгрома немцев под Москвой, Гитлер, взревев, обрушил свои карательные экзекуции на своих генералов. За поражение в районе Варшавы был смещен командующий группой армий «А», генерал-полковник Гарпе и его место занял генерал Шернер, а командующий 9-й армией Лютвиц – заменен генералом Буссе. Но это не помогло немцам. Наступление советских войск успешно продолжалось.
59-я армия, возглавляемая генерал-лейтенантом Коровниковым шла во втором эшелоне наступающих войск. Главный удар с Сандомирского плацдарма должны были наносить 13-я, 52-я и 5-я гвардейские армии. Но основную тяжесть прорыва должна была взять на себя 5-я гвардейская армия.
- Пятьдесят девятая армия, - сказал командующий армией Коровников на совещании в штабе, - по плану операции фронта будет вначале находиться во втором эшелоне. Но, после прорыва армиями первого эшелона тактической обороны противника, ее немедленно введут в прорыв на стыке пятой гвардейской и шестидесятой армий. Рубеж вода – река Нида. Цель – развитие успеха наступления на Мехув, Олькуш и Катовице.
- В связи с тем, продолжил он, - что погода, как вы сами видите, сейчас стоит неважная, и действие авиации будет ограниченным, командование фронтом делает главную ставку на использование танков и мощный артиллерийский удар по оборонительным рубежам противника. Один из оборонительных рубежей немцев в полосе пятьдесят девятой армии проходит по западному берегу реки Нида. Здесь, на глубину трех-пяти километров, враг оборудовал три ряда траншей полного профиля, соорудил надежные укрытия для техники и личного состава. Оборона немцев усилена проволочными заграждениями и другими препятствиями, а также плотно опоясана минными полями. Села и деревни гитлеровцы тоже превратили в укрепленные пункты и узлы сопротивления, которые приспособлены для круговой обороны, а бетонированные колпаки и врытые в землю танки еще больше усиливают ее огневую мощь. Да, к тому же, и западный берег немецкой обороны реки Нида выше и господствует над восточным.
- Другой берег обороны врага проходит по западному берегу реки Шренява. Он также оборудован системой траншей и противопехотных заграждений. Здесь тоже есть доты. Кроме того, в полосе наступления пятьдесят девятой армии находятся такие крупные населенные пункты, как Сломники, Вольбром, Пилица, Тщебина, а они также сильно укреплены врагом. Учтите, что местность, хоть и равнинная, но довольно пересеченная, а некоторые высоты доходят до семидесяти метров, а реки: Нида – шириной шестьдесят метров, а Шренява – двадцать. Дальше – крупная река Одер и поймы их заболочены – выдержит ли лед тяжесть наших танков…
Сроки наступления были назначены Ставкой ранее на 20 января, но в связи с угрожающим положением союзных армий на Западном фронте в Арденнах, Черчилль попросил Сталина помочь им немедленным ударом по немецким войскам на Восточном фронте. И Сталин дал указание начать наступление 4-7 января.
4 января 1945 года 59-я армия начала скрытое выдвижение в намеченные районы предварительного базирования, находящиеся в 60 километрах от передового рубежа сражений.
И вот наступление началось. Армии первого эшелона довольно успешно преодолели тактическую оборону противника и начали расширять прорыв в сторону флангов. Вскоре в полосу предстоящих действий 59-й армии был введен 4-й гвардейский танковый корпус генерала Полубоярова, который насчитывал 180 танков. Танкисты корпуса с боями вышли в район Кобыльники к реке Нида. И 13 января командующий 59-й армией приказал 4-му стрелковому корпусу форсированным маршем выдвинуться к рубежу реки Нида и наступать в полосе Юркув на Дзялошице.
115-му стрелковому корпусу, в который входила и 286-я дивизия, приказывалось следовать за 43-м корпусом. В ночь на 14 января первый эшелон – 43-й корпус, вышел к реке Нида. И уже с утра того же дня начали последовательно вводить в бой все свои соединения. В первый день войска продвинулись на 20 километров. От врага было освобождено более 60 больших и малых населенных пунктов. И это в чрезвычайно трудных погодных условиях при почти полном бездорожье. 115-й стрелковый корпус к исходу 15 января своей 92-й дивизией вышел на рубеж Насеховице – Летковице. Следом за ней выдвинулась и 286-я стрелковая дивизия того же корпуса под командованием генерал-майора М.Д. Гришина. Войска продвинулись вперед на 20-25 километров. Однако, здесь немцы стали наращивать нашим войскам сопротивление: контратаковать части довольно значительными силами, бросив в бой до 30 танков и один пехотный полк, но успеха не добились.
16 января 59-я армия окончательно сломила сопротивление противника на оборонительном рубеже по реке Шрнява, и овладела важным узлом дорог – городом Мехув. В Мехуве наши установили боевой контакт с польскими партизанами и те провели их окольными дорогами на северо-запад города, и город был быстро взят.
Так же успешно действовал и 115-й стрелковый корпус. Введя в бой свою 286-ю дивизию, он к 16 января тоже вышел к реке Шрнява. После короткой артподготовки эта дивизия первой форсировала реку и овладела рубежом Крема, Чапле – Вельки. Оборона же на западном берегу реки Шрнява была сильная. Она состояла из четырех рядов траншей, двух рядов проволочных заграждений и противотанкового рва. Оборону свою противник прикрывал плотным артиллерийским огнем и частыми контратаками танков. Но и это не помогло ему. Продолжая развивать наступление, 59-я армия 17 января сумела прорвать внешний оборонительный обвод обороны противника крепости Краков, и завязать бои на подступах к городу.
286-я дивизия своим 994-м полком наступала на Краков с северо-запада. И отделение младшего сержанта Бориса Жигунова находилось в первых рядах наступающих войск в 20 километрах от города, у села Воля Калиновска, которое располагалось вдоль трассы Краков – Олькуш. Здесь и завязался упорный бой за этот единственный путь отступления немцев. И каждое село на этом пути враг превратил в крепость.
Командование торопило, а немцы пулеметным огнем прижали отделение Жигунова к земле. Было утро 18 января, канун православного праздника Крещения, и было холодно – дул промозглый северный ветер. Еще вечером, встретившись с Андреем Аршановым, Борис на вопрос: «Как дела, друг?», ответил ему:
- Ты знаешь, Андрей, мне что-то не по себе… Какая-то апатия. Видно, темная полоса наступила. Вчера во сне видел свою мать. Она стояла с грустными глазами и только лишь смотрела на меня, мы с ней так и не встретились…
- Брось думать о снах, - сказал Андрей. – В наших тяжелых условиях что только не приснится. Тоскуешь по дому, наверно, вот тебе мать и снится. А ты думай больше о своей Дашке или Шарохине, которому ты морду после войны намылишь за Дашку. Вот у тебя и появится настроение.
- Да, наверно так и придется сделать, - согласился с Андреем Борис.
- Ладно, друг, пойду отдыхать – завтра рано вставать, опять наступление, - сказал он.
- Ничего, мы тоже тут рядом будем слева, - ответил Андрей. – Если что, сигнальте – поможем.
Так они и расстались, пожав друг другу руки… А утром, чуть свет, в тишине расположения их части раздалось:
- Подъем! Выдвигаемся на рубеж атаки!
И началось… Пошла вверх красная ракета и послышалась команда:
- Вперед!
Вскочив на бруствер, бойцы ринулись в бой. Вокруг уже грохотали взрывы, свистели снаряды. Но, пробежав всего лишь несколько метров, бойцы были встречены сильным пулеметным огнем противника, и залегли, уткнувшись лицами прямо в снег, в эту промерзшую ледяную крошку дождя и снега. Пули посвистывали всюду, дырявя землю и тела залегших.
Кто поднимет свою голову в такой момент хотя бы на секунду? Кто решится встать и действовать в такой тяжелый час? Никому ведь не хочется покидать этот мир таким молодым и так далеко от дома, от родных. И солдаты лежали… Они ведь только рядовые – что с них возьмешь! Но есть молодые командиры, не старшие, не те, что сидят в штабах и пишут донесения, а младшие: сержанты, лейтенанты, которые, имея звание и должность командира, делят все окопные тяготы и лишения наравне с рядовыми солдатами. Им хвала и слава! Они настоящие заводилы, они неотмеченные герои войны. Есть приказ – и они первыми поднимаются в атаку, своей волей и примером увлекая за собой остальных, вцепившихся в землю, залегших солдат. Сколько пало за войну таких молодых и талантливых, только начинающих жить командиров…
По данным статистики самые большие потери понес за войну именно этот младший командирский состав. По своей сути – это они являются неизвестными и неоцененными героями. Честные и совестливые, они делали свое доброе дело и уходили, не оглашая себя. Потому что ангелы истинной жизни жили в людях с такой честью и совестью. Эти ангелы и уносили души таких молодых и красивых людей на небеса.
Говорят, если какой-то человек погибает или умирает в крупный религиозный праздник: в Рождество, например, Крещение или Пасху, то ему Создателем отпускаются все грехи, и он попадает прямо в рай, не проходя небесное чистилище. Все мученики за веру и правду тоже находятся там, так же как и герои. Они жили с совестью, любя весь мир и все человечество, людей и свою Родину и отдали свою жизнь за это. Они не прятались за других, не выгадывали для себя что-то лучшее, не юлили – они жертвовали собой, чтобы победить врага, утверждая правду жизни. Потому что любили и жили настоящей человеческой жизнью с честью и совестью.
Таких неизвестных, не награжденных героев в нашей жизни много – их тысячи. Они встречаются везде: на стройках, на работе, в быту, в бою. Это помощники, которые выручают в трудную минуту, ликвидируя какой-то прорыв, какую-то аварию, чей-то глупый и грубый просчет. Это все те не названные герои, которые посылаются нам небесами для утверждения истинной правды жизни. Их критерии истинности: долг, честь и совесть…
А все остальное навеяно нам дьяволом. Даже любовь и труд, если они протекают как ревность и страсть – это посылы не добрые.
Итак… Стоял январь… И был день Крещения, но бойцы как-то забыли об этом. Впереди стрелял и маячил враг, и его нужно было победить. Солдаты получили приказ занять село и оседлать дорогу. И исполняли его. Вели их вперед, в атаку на этого врага младшие командиры. После взлетевшей над полем ракеты они поднялись первыми. Вставая и оглядываясь на свое отделение, Борис крикнул:
- Отделение, за мной – вперед!
И кинулся первым в атаку, как в той картине, которую он сам нарисовал в «Труде». И когда услышал за своей спиной громкое «Ура!», понял, что все отделение поднялось и все бойцы бегут вместе с ним. И тогда ему стало уже все равно, стреляет ли по нему немецкий пулемет или нет – не было уже того страха смерти. Все улетучилось. Был только один яростный порыв и желание достичь врага и вцепиться в него…
Дул сильный ветер со снегом и помогал им в атаке. Борис еще раз оглянулся назад, посмотрел на своих бойцов: бегут ли они за ним. И тут в его грудь что-то ударило и остановило его, как глухая стена. Все вокруг закружилось, превращаясь в белое месиво, как при метели.
«Что это? – подумал он, еще стоя и не понимая, что случилось. – А, это пурга и я в Сибири, и это белые бураны опять налетели на нас. А это колхоз «Труд», наша землянка и наша семья, отец… А где же мама?». И он увидел, как сквозь эту снежную пелену, сквозь вой и свист сильного ветра к нему спешит, прорывается едва видимая фигура дорогой ему женщины.
«Кто это?» – заволновалась его память… И, вглядевшись в кружащуюся белую мглу, он узнал ее. Это она, его мама… Он махнул ей рукой и успокоился, упал на землю и уснул… теперь уже навечно…
Немецкий пулемет, стрелявший по солдатам, давно замолк, подавленный артиллерийскими снарядами. Бойцы Бориса ворвались в село и пробили брешь в обороне противника и перерезали пути отступления немцев на запад…
А далеко на Алтае, в снежной и морозной Сибири в этот день происходило тоже что-то странное и необъяснимое: треснула звучно от сильного сибирского холода стена в комнате Жигуновых, где висела картина «Атака Первой Конной», написанная Борисом. И мать почувствовала, что что-то случилось с ее сыном. Завыл Индус – собака Жигуновых, оставленная ими в «Труде», в селении у Марфы… И налетел сильный неистовый буран, но он быстро прошел. И Марфе стало так грустно, как будто у нее отняли все… и мечту, и память, и ее радость. А у Даши вдруг заныло сердце… Она взяла в руки шкатулку, что ремонтировал ей Борис, но вдруг упала без чувств и выронила ее. Когда же она пришла в себя и хотела включить ее, шкатулка уже не работала…
О павших бойцах вспомнили только тогда, когда уже все закончилось. Погиб и друг Бориса, Андрей, недалеко от того места, где и Борис. Погибших собрали всех и похоронили в братской могиле, в двух километрах от села Сулошова и в девяти километрах от Воли Калиновской – места их гибели. Войска ушли вперед и о них забыли – надо было идти и добивать «фашистскую гадину». А ребята остались лежать в чужой земле все вместе, в одной большой братской могиле, как будто и дальше продолжая поддерживать и помогать друг другу в последней своей атаке, в последнем своем бою…
Три женщины любили его в этой жизни. И каждая по-разному и по-своему. Одна как любимого и желанного мужчину. Вторая – как образ своей далекой и несбывшейся мечты. И третья – как добрая и ласковая мать, которая растила его, кормила его и думала о нем всегда. Но была и еще одна милая его сердцу «особа», с которой он рос и которую он обожал с раннего детства – это его живопись. Но, увы! И его жизнь, и эту любовь остановила и оборвала война…
О нем, и о тысячах других, таких же мальчишках, погибших в войну, в боях за нашу Родину, можно сказать словами, хотя все самые лучшие слова мира, все богатства и радости не заменят эту утрату для их матерей и для их близких. И никакие компенсации здесь не сравнимы. Они пожертвовали собой ради нашего счастья, ради нашего общего будущего.
Если бы они этого не сделали, не остановили бы «фашистскую гадину» - не было бы здесь, на этой земле теперешних нас с вами, не было бы и нашей России. А здесь процветал бы ІІІ Рейх и Восточный Фатерлянд, как при монголо-татарском иге, где другим народам и нациям «светила» лишь доля бесправных безграмотных «арбайтеров», в виде работающих животных. А это, фашистские вожди и учителя в виде Гитлера, Геббельса, Геринга, Гимлера и других урожденных сатанистов, умели делать. У них вся Европа была утыкана концентрационными лагерями для уничтожения неугодных им, инакомыслящих людей, и активно велись работы по контролю за человеческим разумом… Венерианские сатанисты полностью бы захватили Землю…
Об этих днях и о тех людях, защищавших нас, да и все человечество от сатанинской «коричневой чумы», (в основном, о тех молодых солдатах, еще мальчишках), я скажу:
Была страшною битва,
И, не внемля молитвам,
Смерть косила отважных
И кромсала металл.
Командира не стало,
Не по букве устава,
А за землю святую
Он в атаке той встал.
И в бою у деревни,
Пал парнишка на землю,
Пал с мечтой о победе,
От нее в двух шагах.
А на Родине пели,
Плача, вьюги-метели
И шумела, как море,
Вековая тайга.
Сколько лет пролетело,
Сколько гроз отшумело,
Сколько раз отгремел он,
Залп над вечным огнем.
Две березы у дома,
Средь людей незнакомых
С каждой новой весною
Тихо шепчут о нем.
Марш играют оркестры,
Ждут любимых невесты,
Жизнь кипит и клокочет,
Благодарная им:
Тем, кто брал вражьи «дзоты»,
Города и высоты,
Кто из боя когда-то
Не вернулся живым…
Послесловие
Летом сорок пятого года…
2 мая 1945 года закончилась Великая Отечественная война – самая разрушительная из всех войн на нашей Земле. Кто остался жив – благодарил судьбу. Наша страна праздновала эту победу, народ ликовал, да и весь мир радовался тому, что прекратилась, наконец-то, эта кровопролитная бойня. Большие города зияли скелетами обугленных зданий и большого упадка жизни. Некоторым странам нужно было поднимать свою экономику, как говориться, с нуля, восстанавливать разрушенное хозяйство и промышленность.
А солдаты – победители, возвращались домой радостные… Некоторые остались служить в Германии как, например, Крылов, некоторых, с отобранными из разных фронтов частями, перебрасывали на поездах с Запада на Восток, к границам Китая для похода потом через Хинганский хребет, и удара по войскам Японии.
Америка, не смотря на свое богатство и силу, сама не могла справиться с этой маленькой, но уж очень воинственной страной Японией, и Советскому Союзу нужно было по договору с союзниками помочь разбить ее основную Квантунскую армию, которая находилась в Северной Китае.
Россияне же с другими друзьями из союзных республик начали восстанавливать разрушенные города и экономику западных республик Союза: Украины, Белоруссии, Прибалтики и своих, перенесших эвакуацию, областей.
А Валентин, после зимнего Мемельского похода 1-го Прибалтийского фронта на Запад, к Балтийскому морю, возвратился со своим штабом дивизии в город Ригу. И поселился там у одних интеллигентных и дружественно настроенных к новой власти людей – пожилой латышской пары, не имевшей, наверно, своих детей. Поэтому Валентина они приняли к себе как родного сына. Он снимал у них одну комнату и столовался.
О гибели Бориса он узнал еще в феврале месяце, когда был еще в Клайпеде, в действующей армии, но так и не отважился написать об этом отцу и матери. А в Сибирь похоронка пришла лишь в марте, и эти два тяжелых месяца Жигуновы жили в полном неведении о судьбе их среднего сына.
В Риге руководство военного ведомства занялось обеспечением армии хлебом и выделило для этого несколько транспортных автомашин. В июле месяце Валентина назначили старшим – ответственным офицером по созданной автоколонне, и послали с солдатами и пятью бортовыми автомашинами в Литву на заготовку зерна.
Так Валентин и оказался в маленьком литовском городке под названием Алунта, где в тиши небольших палисадников цвели цветы, зрели яблоки и наливались соком ярко-красные вишни. А вечерами по улицам гуляли молодые красивые девчата.
Алунта была патриархально тихим местечком, с костелом, универмагом, гимназией, аптекой и клубом – поселком городского типа, где имелась еще и своя почта, здание волостного совета и милиция с тремя человеками личного состава.
Здесь Валентин и расположился со своим штабом и личным составом шоферов, состоящим из семи человек вместе с ним и Ванькой Кудиновым, младшим лейтенантом и его заместителем. Поселился он в комнатушке на квартире у Бурцевых, обосновавшейся в Литве русской семьи. Так ему было удобней общаться с местным населением, поскольку он не знал литовского языка. Семья эта состояла из пяти человек: двух еще юных сестер – Капитолины и Дуси, двух братьев – Яшки и Петьки, ну и, конечно, матери – Евдокии.
Днем Валентин был со своими шоферами, а вечером с соседями. Так, день за днем, вечер за вечером, он и сблизился с юной Капитолиной, ставшей потом его женой…
А в Сибири Жигуновы жили по-прежнему, в той же комнатушке при конторе Ивана Михайловича. Весной Василенко определил Ивана Яковлевича на работу – охранять «нефтебазу», вернее склад с горюче-смазочными материалами. Еще в начале весны у Александры украли курей, которых она держала в маленьком сарайчике у ворот возле конторы и так лелеяла. Только лишь они прошлой осенью завели десять несушек и курей, думая, что летом будут обеспечены и мясом, и яйцами, а тут вдруг кто-то взял, поднял ночью крышу у сарая, и вытащил через дыру всех ее молодых несушек, и остались они опять без яиц, мяса и хозяйства – как у разбитого корыта.
Жигуновы, конечно же, сразу заявили в милицию и этого вора и курей милиция потом нашла, но это случилось уже осенью. И попробуй потом, через почти полгода, определи: где твои, а где чужие среди полутора сотен одинаковых курей, которых он наворовал и у других хозяек.
После года невзгод и потерь, жизнь в Топчихе опостылела для Александры и Ивана, но все же они старались не падать духом – бодрились. Нет с ними двух старших сыновей, но есть еще все-таки двое младших. И младшим они уделяли теперь все свое внимание…
Одному Женьке только нравилось жить в Топчихе. Он бегал летом к отцу на «нефтебазу», которая находилась недалеко от МТС у березовой рощи, и любовался там, наблюдая за разными птичками и животными, а также за жуками и бабочками – это его забавляло. Однажды отец неожиданно подарил ему полосатого хомяка. И Женька удивился: где он взял такого черно-бурого полосатого красавца? А потом они долго смеялись, когда отец поведал ему, что победил этого зубастого красавца в схватке на дороге, когда шел к себе на нефтебазу.
- Этот хомяк, - рассказывал, смеясь, отец, - сидел на дорожке и не пускал меня на нефтебазу – ощеривался, свистел, кидался и кусал меня за ноги. Ишь, какой нахальный задира. Пришлось мне снять свою фуражку и накрыть ею этого забияку.
Потом они, конечно, отпустили хомячка в поле, но это было так интересно для маленького Женьки. Так и рос он теперь один, закаляясь и дыша сибирским воздухом, как свежая весенняя трава нового года, которая вырастает и заменяет потом прежнюю, сочную, но уже скошенную…
Еще год Жигуновым осталось жить в Топчихе, а потом их жизнь круто изменилась…
Земные годы нашей жизни
Многие из нас думают, что мы рождаемся, живем и умираем на этой Земле просто так – по случаю, не неся никаких божественных заданий или нагрузок, заложенных в наши души изначально. Это не так. Существование цивилизации – это Величайшая Божественная Игра.
Как в шахматах, здесь каждая фигура – личность, имеет свои качества и играет строго по данным ей, согласно Божественному Закону, правилам. Это и есть индивидуальность. Но в каждой личности играют еще и две ее половины или психические составляющие: ум, или желания тела и совесть – божественная искра или дух святой. А главным болельщиком или потребителем этой игры является душа. Она и окрашивается в тот или иной цвет, согласно выигрышу той или иной стороны.
Тело, или его клетки требуют: свободы, разнузданности, хаоса в своем потреблении, как говорят, полной демократии. Совесть, или дух святой, требует: закона, упорядоченности и гармонии, то есть рациональной или полезной деятельности. Чтоб всем было место под «солнцем».
Кроме физического и энергетического, есть еще множество других невидимых миров и подмиров или параллельных предмиров. И все они взаимосвязаны. Частички одного предмира перетекают на орбиты другого предмира, как электроны одного химического элемента переходят на орбиты другого.
Украсть, обособиться и утаить здесь ничего нельзя. Сила контроля, то есть отталкивания или притяжения ядра не позволит. Так соблюдается упорядоченность или божественная гармония, а она идет от центра, то есть совести или божественной искры.
Существует, например, мир общества или мир цивилизации, в который заложен нравственный аспект отношений – товарный предмир и мир творчества. Но есть и низшие миры, несущие и исполняющие по воле Бога свои задачи, например, животный мир, мир растительности, веществ, минералов и другие… А дальше – миры галактик, звезд, то есть миры 1-й, 2-й, 3-й, 4-й, 5-й, 6-й, 7-й плотностей или октав. Все они также взаимосвязаны и пользуются услугами друг друга. Все эти миры связывает божественная энергия. У каждого мира есть свои поля, то есть участки их деятельности.
Но вернемся в наш человеческий мир, связанный с душой человека. Там, в тонком мире, человеческие души стоят в очереди за воплощением. В нужное тело. А тело для воплощения, семья и страна подбираются по тем качествам души, которые нужно нарастить или изжить данной душе. Войдя в человеческое тело, душа теряет память о потустороннем мире, где она жила под охранной божественных сил в обществе себе подобных душ с одинаковыми качествами. Там за нее все решали хранители того мира. На земле же ей нужно решать все самой. Ей дается право идти налево к деградации или направо – к совершенству. В зависимости от наработанных в прошлых жизнях качеств она все это и решает.
Но, рождаясь, человек несет в себе не только программу совершенствования своей души, но и идею Бога: усовершенствовать среду обитания и общества, в котором он будет жить и действовать. А это уже связано с развитием творчества самого человека.
Итак, душа получает тело, семью и место, где она будет действовать. А в теле нуклеиновая кислота в виде спаренных нитей, а на нитях располагаются гены, которые и дают телу сроки и качества, которые оно реально при жизни и получает. К тому же, гены как таймер включают периоды роста и жизни всех частей тела. А нуклеиновая кислота, реагируя на свет и даже звук, связывает нас со всеми мирами.
Как известно, число «зверя» 666 – это число и человеческое. Это и понятно – наполовину человек состоит из зверя, а наполовину из божественной монады. Но число 6 – это число семьи, и творческого мастерства. А 9 – это число завершенности и в то же время число перемен. Хотя тело растет и развивается по периодам в 6-7 лет, мы же возьмем периоды, по которым развивается и совершенствуется его душа, то есть 15-18 лет. Если сложить цифры каждого из этих чисел, то получим сначала число 6 (1+5=6) – число усовершенствования или мастерства, а во втором случае – число 9 (1+8=9) – число завершенности цикла и перемен.
Итак, начнем считать и анализировать периоды жизни и совершенствования души (и, конечно, тела тоже).
1-й период: от рождения и до 15-ти или 18-ти лет идет программа Бога, где идея и цель воплощения души на Землю, а также рост тела и учеба души владеть в совершенстве всеми частями тела. А также приобретение тех качеств, которые хочет получить душа.
2-й период: с 15-ти или 18-ти лет и до 30-ти или 33-х лет – расцвет тела. Идет программа Любви и размножения. Выполняется божественный заказ для обеспечения телами тех душ, которые стоят в тонком мире в очереди и ждут воплощения на Землю, чтоб принести новые идеи в «игру общества» под названием человеческая цивилизация.
3-й период: с 30-ти и до 45-ти или 48-ми лет идет программа Творчества, то есть расцвет творческой деятельности души, для исполнения глубинных, заложенных в прошлых жизнях, желаний. Это самый продуктивный для человека период жизни, воплощения его идей в общество, которые ведут к открытию новых путей и направлений в совершенствовании общества.
4-й период: с 45-ти или 48-ми лет и до 60-ти или 63-х лет. Период наследства или передачи накопленных знаний и опыта. Выращивание на основе корней своего рода достойных ростков своего потомства.
5-й период: с 60-ти или 63-х до 75-ти или 78-ми лет. Период углубления в таинство души. Анализ и осмысление точности и правильности своей деятельности. Сверка и осмысление выполненной и невыполненной программы воплощения на Земле.
6-й период: с 75-ти или 78-ми и до 90-та и 93-х лет. Успокоение или созерцание душой плодов своей земной деятельности. Или экономия оставшейся энергии для подготовки к возвращению ее назад, в свой истинный мир.
Но период творчества почти безграничен, он связан с большим интересом души в молодом теле, когда в ней распахнуты все окна для приобретения новых знаний. Если человек талантлив (старая, достигшая большого совершенства душа) или гениален ( совершенная, посланная Богом с определенной целью душа), то процесс Творчества может начаться с раннего детства, но идет он за счет энергии программы размножения. И длиться может до 70-ти 78-ми лет, если, конечно, у человека еще осталась энергия, не растраченная на ошибки и неправильные действия в годах прошлых периодов жизни. А ошибки эти – это болезни человека, итог его неправильной деятельности, не точное выполнение программы, с которой душа пришла на Землю и воплотилась в человеческое тело.
Отмеченные периоды могут быть чуть-чуть растянуты, в зависимости от общего времени жизни человека, отпущенного для каждого отдельно. Например, если человек честен, совестлив, весел, с высокой нравственностью души и не злоупотребляет страстями земной жизни, а также с хорошей наследственностью тела, то есть, хорошей кармой прошлых жизней, то он может продлить существование на Земле в своем теле до 120-ти и более лет. Тогда периоды его полезной деятельности увеличатся еще на 6 лет.
Гении, провидцы, великие поэты и герои – это отдельные целевые программы Бога, внедренные в тело человека с самого рождения. В этих случаях работают не только гены родителей, но еще и идеи Бога, заложенные в программу души.
Человек становится счастлив и живет долго тогда, когда идея Бога, заложенная при воплощении этой души в тело человека точно совпадают с ее деятельностью, то есть с программой периодов жизни и не выходит за отведенные этими периодами рамки.
Цель Бога – внедрение определенных идей в каждую душу, при ее воплощении на Земле в теле человека, чтобы она внесла какой-то прогресс в совершенствование общества. Это и снятие разных перекосов в самом обществе и в его деятельности, то есть усовершенствование его, согласно требованиям божественного и морального кодекса жизни, частью которого является исполнение каждым из нас десяти Божьих заповедей, данных нам еще более, чем две тысячи лет назад. Влияние Бога в регулировании всей жизни на Земле, хоть и непрямое, чувствуется повсюду.
Например, во время войны уменьшается мужское население (чтобы уменьшить агрессию) – увеличивается женское (чтобы можно было родить новых людей). После войны агрессия любого общества падает. А перед войной наоборот – увеличивается мужское население (рождается больше мальчиков, чем девочек). Ясно для чего – для защиты страны, общества.
Или, например, при застое в науке в той или иной области рождаются большие ученые – гении науки, делающие новые открытия, которые выводят науку из тупика, а значит, и двигают человечество к прогрессу.
А при моральном разложении общества рождается много наставников, гадалок и пророков, указывающих дорогу обществу и каждому его члену в правильном направлении. Конечно, если это истинные пророки и гадатели, а не мошенники.
Что же касается целей и идей Бога, заложенных в каждого человека – это способности и таланты, данные ему от рождения. А это – желание делать то, что он больше всего любит делать в данный период его жизни и то, что у него лучше всего получается. Один любит бегать и плавать – спортсмен, другой строить – строитель, архитектор, третий – рисовать, четвертый – конструировать и разбирать машины и игрушки – это инженер и так далее. Вот это и есть цели нашей жизни.
Стоит только заметить, что большие поэты и ученые рождаются в культурной и грамотной среде, с обязательным наличием большого интеллекта и наблюдательности, с большим запасом философских знаний и обычно в семьях, где любят заниматься этим родом и видом деятельности.
Конечно, есть и самоучки, выполняющие свою особую, данную Богом программу деятельности – это странники. Они просто рождаются такими. Это души с божественной идеей гениев – больших и малых (здесь все зависит от того, какой широты раскрытия сознания достигла душа в прошлых воплощениях). Сейчас каждый умеет писать и сочинять, или рисовать поздравления друг другу, но не каждый может мыслить всеохватывающе и гениально.
В утешение тем, кто считает себя обиженным и обделенным Судьбой – семь Законов или семь правил поведения в этом мире от гавайских шаманов, которые при их постоянном исполнении сберегают энергию и позволяют жить вполне счастливо и в гармонии со всем миром. Закройте дверь для отрицательных мыслей и вы станете воплощением успеха.
Закон первый: энергия в вашем теле следует за вашей мыслью, течет туда и тратится на то, на чем сосредотачивается ваше пристальное внимание. Это ваши негативные и позитивные реакции. На негативные уходит гораздо больше энергии, чем на позитивные. Поэтому выбирайте позитивные. Вам не нравится, например, какой-то человек, он вас раздражает. Нейтрализуйте свою негативную энергию. Найдите в нем положительную черту, которая бы заставила вас улыбнуться. Например, если он тучен – сравните его с колобком, если косой – сравните с зайкой или представьте, что он стал клоуном и начал смешно кривляться и гримасничать. В общем, в любом негативе найдите черту позитива, и это сразу снимет вам стресс. В жизни человека всякий негатив надолго притягивает внимание и забирает вашу энергию. Отключитесь сразу от негативной мысли. Не думайте о нехорошем долго, прощайте другим людям – они тоже такие как и вы, и чем-то озабочены. Поэтому, простите их и забудьте, это сэкономит вашу энергию. Долго вынашиваемые негативные мысли и обиды разрушают ум и тело именно того человека, который их держит в своей голове.
Закон второй: мир всегда кажется таким, каким вы хотите его видеть. Оптимисту и весельчаку он кажется радужным и комфортным. Пессимисту – печальным и хмурым. Ну, а агрессору и наглецу – его собственностью. Если вы будете думать, что вы неудачник, то и вся жизнь у вас будет такой. Вы ее заказываете – вы ее и проживаете. Говорите себе, что жизнь прекрасна, а завтра будет еще лучше – так и произойдет. Может быть не сразу, но скоро. Нужно быть всегда оптимистом, верить в добро и желать всем добра. И оно, как бумеранг, будет возвращаться к вам.
Закон третий: мир безграничен. И вы сможете достичь всего, чего захотите. Когда одни встречают какие-либо препятствия на своем пути и не могут их преодолеть, им кажется, что все это предел и это граница. Они обреченно отступают, поднимают руки, сдаются, говорят, что так уж устроен мир. Другие злятся и агрессивно прут напролом, крича: «Я не согласен, это неправильно!». И та, и другая реакции блокируют нашу энергию – отнимают жизненные силы. В действительности стены существуют лишь для наших рук и тела, а не для наших чувств и мыслей, и то, что мы едим, поем, думаем, чувствуем, говорим и предпринимаем зависит только от нас самих. Обдумав и поискав выход, вы сможете решить проблему. В мире нет границ и всегда есть выход. Это касается и ваших достижений – границы существуют только в нашем сознании и мыслях.
Четвертый закон: вы все можете изменить в своей жизни сейчас. Только пожелайте и начните, не откладывая. Не прошлое или события прежней жизни определяют то, что происходит с вами сейчас, а ваши мысли и ваши поступки «в сейчас» или «в мгновение настоящего» - это фактор решающий, так как в любой момент вы можете начать меняться. Вы в состоянии изменить свою жизнь уже сейчас – в эту секунду. Исполнение желаний начинается прямо здесь и прямо сейчас. Хочешь и начал – значит, уже меняешься!
Пятый закон: жить с уважением к миру, то есть любить его – это значит быть счастливым. И все, что вы делаете, делайте с любовью. И в первую очередь возлюбите самого себя. Следите за своим телом, здоровьем, тренируйте себя, чтобы быть красивым (красота – это гармония). Когда вы будете ценить красоту в себе и в окружающем мире, тогда в вас будет столько любви, что вы сможете поделиться ею с другими. У многих возникают проблемы со спутником жизни, но все, что они должны сделать – добиться перемены в самом себе и вложить больше любви в отношения с партнером или с партнершей. Вы скажете: «Я уже делал это». Делали? Это хорошо, но значит вложили еще недостаточно. А вас ведь так много любви, что вы не отдали ее и половины.
Шестой закон: власть и сила человека растет тогда, когда он помогает другим. Каждый человек обладает властью над кем-то или над чем-то. И каждый решает по-своему, какой будет его жизнь. Чем сильнее вы чувствуете собственную власть и собственный авторитет, тем быстрее получите то, к чему стремитесь. Но не забывайте незыблемый принцип: никому ни ничему не причинять вреда, только помогать. Если вы будете использовать свою власть для подавления или насилия (мысленно, эмоционально или физически), это вызовет напряжение во всех отношениях и приведет к потере энергии, на вас посыплются мысленные проклятия и ненависть со стороны угнетаемых подчиненных, а это приведет к серьезной болезни.
Седьмой закон: видимый результат ваших усилий – доказательство правильности вашего пути. Главный принцип: достигать цели с любовью и уважением к другому и другим. Ведь главное – не навреди другим, а значит себе. Поддаваясь агрессии к другим мы в конечном счете всегда вредим себе. Если вы на кого-то обиделись и не разговариваете с ним – копите свою обиду день, два и более – не делайте этого долго. Отрицательная энергия, которую вы тратите на поддержание своей обиды, наносит вашему организму очень большой вред. Не тешьте свою гордыню, не ждите действий с его стороны, идите и миритесь первыми. Помните, все, что исходит от нас, к нам же и возвращается. Ваше недоброе слово бумерангом вернется к вам, как и благожелательная мысль или хороший поступок. Вот критерии правильности действий. Вы здоровы, счастливы и полны оптимизма? Значит, вы живете правильно и никому не причинили зла. А если вам кажется, что против вас восстал весь мир, вы постоянно болеете и прозябаете в бедности? Скорее всего, вы не соблюдаете законов благодарности к миру и окружающим вас людям. Вот и все!
В заключение… Запомните и повторяйте: «Бог есть Творец Высшей силы и мудрости, истинный наставник и водитель во тьме». И «Я – это сила, молодость, радость, бодрость, уверенность и долголетие». Эти утверждения всегда будут держать вас в тонусе вашей деятельной жизни. Существует и цифровой код ежедневного восстановления здоровья – это цифры: полного восстановления организма – 2145432, и от неизвестной болезни – 1884321. Их нужно мысленно повторять – писать внутренним взором на внутреннем экране, чем четче и дольше, тем лучше. Расплывчатость, неуверенность и скепсис – блокируют и упражнение не дает результатов. Ведь в нашей жизни ключ ко всему, в том числе и в творчестве – это Вера. И только тогда мы, связываясь с нужным эгрегором, получаем поддержку. И только тогда идет сила, энергия и действия в нужном нам направлении. А древние майя для продления жизни, молодости и долголетия, каждый день (не менее 15 минут), повторяли про себя изречение: «Икса тонго феен», и были здоровы, молоды и долго жили…
Попробуйте и вы. Уверенность, настойчивость и четкий образ желания дадут вам положительный результат. Итак: «Икса тонго феен»…
На перекрестках истории
(Некоторые малоизвестные сведения,
которые кое-что открывают о Сталине и о наших предках-славянах с их дохристианским православием)
Например, причины, вызывающие эпидемии гриппа, которые совпадают, как правило, с непразднуемыми сейчас праздниками Слави (6 декабря) и Нави (11 мая).
Чакра Вишудха (вилочковая железа) – ответственна, как считают физиологи, за молодость и атрофируется к 20 годам.
Из Пантеона религий древних славян (волхвов). Тогда люди процессы питания и усвоения пищи посвящали Леле; узнавание новой информации – Желе; рождение детей – Тане; процессы озарения и творения – Трояну; достижения по совершенствованию себя – Костроме, а проявление волшебных свойств организма – Семарглу. Сварог, то есть Пантеон, - наделял людей всеми этими способностями.
Боги Пантеона - это органы божественного организма, не случайно до нас дошла древняя система распределения работ органов человека по часам. Пантеон до сих пор остается жив - мы можем убедиться в этом по проявлению у людей такого понятия, как мода.
В среднем, каждые 12 лет мода повторяется. Почему? Потому что в прошлые цивилизации для каждого бога шили только ему соответствующие одежды, которые они одевали в дни и часы, соответствующие этому богу. Но, поскольку каждый год был посвящен конкретному богу, то и одежды для этого бога в течение всего года были пошиты под него, с использованием его орнамента и моды. Кроме орнамента и моды богам еще соответствовали свои символы, симметрия, эмоции, запах, цвет, камень, растения и пища. Если знать, например, какому богу соответствует определенное дерево, то можно безошибочно определить, какие запахи соответствуют каким богам. Цвета же жестко заданы принадлежностью богов соответствующим стихиям, которые имеют свой естественный цвет. Варианты могут быть только в тонах.
По закону разрушения космических тел, оказывается, разрушение подчиняется конкретным числам, которые следует избегать в достижении бессмертия. Эти числа присутствуют в звезде Соломона и в меньшей степени в пятиконечной звезде.
Все болезни начинаются с головы. Это подтвердили немецкий ученый Райт и российский Лазарев. Первый разработал практическое снятие психических зажимов, которые выражаются в физических напряжениях мышц органов, а второй развил интересное направление – диагностика Кармы. Оба эти направления исходят из одной мысли: если не в порядке что-то в голове, то не будет порядка и в теле.
Точно так же и древние исходили из того, что если нет порядка в Пантеоне, не будет порядка в обществе, государстве и на всей планете. Если вы носите христианский крест, или какой-либо еще символ религиозной веры у себя на шее, который с таким же успехом пользуется в украшении могил, то не следует ждать свершения своих надежд. Мало того, что вы своим «талисманом» все время тянете к себе смерть, вы также еще притягиваете события, умерщвляющие ваши надежды и мечты. Любой специалист по магическим древним культурам скажет вам об этом.
Как только культура делается узконациональной, она ведет к дроблению нации на новые народы. Именно культура рождает национальность. Общечеловеческая культура, наоборот, способствует интеграционным процессам.
Христианство – это религия печали, а православие – это религия радости. Переходя на новую религию, основанную на поклонении Солнцу, то есть ведическое православие, мы рискуем сгореть от его высокой энергии, так как не подготовлены к этой религии. Нам нужно придерживаться определенной схемы: два года, исповедуя радость и два года – печаль, мы тем самым получим гармонию. Ведь причины гибели цивилизаций асуров, атлантов и гиперборейцев – это как раз нарушение гармонии между печалью и радостью.
Волга в древности называлась Ра, частица «га» - это путь, и здесь, в Семиречье в Астрахани был центральный храм православной религии славян-солнцепоклонников Волоха или Ваала. На Западе, в Европе, на Балканах был храм Слави, на Севере – храм Нави, на Востоке – Прави и на юге – Яви. Возможно, евреи на Юге поклонялись богам от религии Яви (Яхве, евреи), как болгары – Слави (славяне), асуры-азиаты на Востоке – богам Прави. Болгары в древности занимали территорию от Балкан до Алтая. Потом их вытеснили другие племена, а, возможно, они ассимилировали с другими народами. Часть славян ушла в Индию.
Если все время жить в радости, то таковая исчезнет. Переход к двуверию с постоянным переключением человека от одной веры к другой в течение всей его жизни, выгодно как христианству, так и православию, поскольку сделает оба эти эгрегора бессмертными.
Древнегреческий философ и математик Пифагор сделал фундаментальное открытие: события и вещи – суть простые числа! В ХІХ веке эту идею поддержал и развил Шпенглер, применив к теории геометрические прогрессии. Подтверждающую правоту древних обнаружил Велимир Хлебников. Принцип кластирования: менее энергетическая структура, даже меньшей массы, превращает более энергетическую структуру в подобную себе. Капля воды изменит структуру всего океана. Мы знаем, что грубая и примитивная мораль в обществе всегда побеждает более тонкую и сложную. Но стоит только организовать устойчивую ячейку высокой морали, как происходит явление кластирования.
Древние славяне строили монастыри и храмы по кольцевым структурам, по «золотому сечению». Ведь, чем выше симметрия, тем выше внутренние частоты организма.
Янтры и боги. Каждому богу соответствовало свое число часа, дня и месяца и входило в магический квадрат. Это число и определяло порядок золотого сечения и фигуры, называемые в ведической терминологии янтрами, имеющими тайное влияние на события и судьбу.
Ницше: «Когда слишком долго всматриваешься в пропасть, пропасть начинает всматриваться в тебя»…
А теперь некоторые дополнительные сведения из биографии вождя. Сталин учился в Тбилисской духовной семинарии вместе с будущим знаменитым магом, философом и оккультистом Георгием Гурджиевым, и одно время был с ним довольно дружен. Есть также предположение, что Иосиф Джугашвили состоял в некоем оккультном восточном братстве, куда входил он сам и некий князь Нижарадзе.Однажды князь , по пути экспедиции в 1900 году в Багдад, захворал лихорадкой, и путники были вынуждены на месяц задержаться в Багдаде. А ведь известно, что в 1899-1900 годах Джугашвили работал в Тифлисской геофизической лаборатории. Вполне возможно, что этот самый князь Нижарадзе и был Иосиф Джугашвили, иначе откуда у него появились такие оспины на лице. Да, и в последствии – это партийное прозвище «Коба». Дело в том, что так называли персидского царя Кобадеса в конце V века, покорившего Восточную Грузию.
Византийский историк Феофан убеждал, что Кобадес был великим магом и возглавлял секту с идеалами, близкими к коммунистическим. Сектанты проповедовали раздел имущества поровну, чтобы таким образом не стало ни бедных, ни богатых.
Вообще, вождь народов был неравнодушен к оккультным наукам. В ОГПУ были даже отделы по поискам следов неземных цивилизаций. И Мессинга, который бежал от Гитлера из Германии, он принял и охранял. Да, и сам он обладал некоторыми магическими знаниями почерпнутыми в молодости при его общении с Гурджиевым. Например, он курил и не расставался со своей неизменной трубкой. Табачный дым служил Сталину магической защитой, не давал «чужим» проникнуть в его душу. Так считают парапсихологи.
Даниил Андреев в книге «Роза мира» утверждал, что Иосиф Виссарионович умел входить в особое состояние транса, называемое хохха, которое позволяло ему видеть самые глубинные слои астрального мира. Как правило, вождь ложился спать лишь под утро, так как вызвать у себя отделение астрального тела он мог только в определенное время – когда ночь была уже на исходе. При этом состоянии менялся даже внешний облик Сталина: морщины расправлялись, кожа становилась гладкой, на щеках появлялся румянец… Хохха нужна была ему, чтобы предсказывать будущие события: таким образом он узнавал о том, какие неприятности или опасности могут ему грозить, и старался их предотвратить. По мнению Андреева, во время транса Сталин общался с духами и демонами. Массовые казни были ни чем иным, как жертвоприношениями этим астральным существам.
Он даже знал, что о нем будут говорить после его смерти. Как-то в беседе с кем-то, он обронил: «После смерти на меня повесят все страсти и неурядицы земные, и даже то, что я не совершал. Я это знаю…».
А вообще-то он только таким способом боролся со своими врагами, мечтавшими его сместить, а их у него было много…
Морок
(или искусительные инвестиции иллюзорных знаний
для землян библейского Змия, или Дракона)
Для Всевышнего, или мирового Разума, подразумеваемого нами как Энергия, Гармония и преобразующаяся на основании точной информации Жизнь, относительно нас не существует никаких секретов и тайн. Все тайное, содеянное нами – маленькими людьми на этой Планете, раскрывается после содеянного и становится явным. Это касается и процессов, происходящих во Всемирной Истории народов Земли и секретов жизни и деятельности простых, живущих обычной жизнью людей, и видных исторических и государственных деятелей.
В Библии для этого есть одно точное слово – неведающие. Это люди с узким сознанием, не понимающие сути вещей и не владеющие истинной информацией. Так, вот! На протяжении всей Истории Человечества, его многострадального существования на этой Земле, Небеса советовали, уговаривали, а сейчас уже кричат нам: «Люди, неведомо что творящие, не унижайте вы так свое истинное человеческое достоинство – не оболванивайте свой ум несостоятельностью дарвиновских предположений. Ваши предки были не приматы. Лучше задумайтесь над будущим и не считайте, что после вашего ухода будет хоть потоп! За содеянное вами скоро ответит, если не ваше бренное тело, хотя и оно потом тоже, изъеденное болезнями за необдуманные действия, получит все положенное по заслугам, а ваша Душа – частица вашего божественного основания».
Борьба миров существует, это один из основных законов жизни: единство и борьба противоположностей… Она была, есть и всегда будет существовать, потому что она и есть наше всемирное эволюционное движение. А жизнь, она ведь как маятник в качании. Его уклон вправо или влево от средней линии, или точки равновесия, временно ведет к мощному взлету, а затем к движению в обратную сторону, или к низкому падению. Гармония – узкая полоска раскачки маятника, золотая середина и является Законом Всемирного сосуществования.
Вокруг Центра, то есть сильного и главного объединяющего узла всегда что-то кружится: вокруг атомного ядра – электроны, вокруг звезд – планеты, вокруг столиц и главного места власти, или главной персоны, занимающей высшее положение – настоящее столпотворение, то есть жизнь здесь бьет ключом. И это правильно, ведь все живущее и растущее на Земле питается и пользуется живительной силой лишь от подчиненного и дающего ему питание и энергию окружения. То есть, все земные бунты, смены лидеров, а также войны и революции происходят и происходили именно из-за этого непомерного утяжеляющего и изнуряющего действия центра на окружающееся подчинение, то есть непомерного выкачивания ресурсов.
История. Часть І
Теперь уже во многом стало ясно, что когда-то на Земле жили ее истинно первозданные жители – асуры, то есть полубоги, наследники первых посланников Верховного Бога. Они были высоки ростом и с огромной массой тела. Тогда на Земле и атмосфера была другой, и давление в несколько раз больше, что и позволяло асурам с их большими телами и весом жить комфортно на Земле и двигаться, не замечая тяжести своего тела, как когда-то динозавры.
А на Венере и Марсе обитали иные существа. Венеру – вотчину Люцифера или Дракона, а по Библии Змея-искусителя, осваивали тоже развитые, но более агрессивные существа, происходившие от ветви пресмыкающихся, или рептилий.
Сейчас же на Земле живут люди, произошедшие от смешения многих инопланетных рас. Они освоились в нашем климате и мало чем отличаются от коренных жителей Земли, ведь форма тела на Земле зависит от условий жизни, развития ума и деятельности в местных условиях.
Что же отличает пришельцев от истинных землян? Это леворукость, вертикальная щель суживающегося зрачка (как у кошек и рептилий), вытянутость и тонкость их частей тела (у землян оно кряжистое, приземистое), светлые волосы, косой разрез глаз, а также цвет их радужек (у землян они карие и темные, как у орионцев, у которых курчавые волосы и толстые широкие носы). У людей с созвездия Большой Медведицы – светлые волосы, белая кожа и голубые глаза. Краснокожие и рыжие все с Марса – красной планеты, ведь когда-то Марс был обитаем, также как и Венера. А желтокожие – из созвездия Дракона, и у них вертикально суживающиеся зрачки глаз…
Это всего лишь некоторые замечания, не имеющие, наверно, сейчас уже никакого значения, разве что для угадывания и развлечения. Так как кровь и гены людей, живущих сейчас на Земле существенно изменились и перемешались. Все земляне сейчас уже не «чистые арийцы» или гиперборейцы, или орионцы, а лишь тень от тех огромных и могучих людей.
А все из-за того, что венерианцы – люди Дракона, библейского Змея искусителя или Люцифера, когда-то решили переселиться с Венеры на Землю, так как на Венере из-за их интенсивной деятельности и войн с применением ядерного оружия, начались изменения в атмосфере (она стала разогреваться, появилось много сероводорода). Поэтому, венерианцы, или драконовые, постепенно, тихо и незаметно стали переселяться на Землю и осваиваться здесь, смешиваясь с ничего не подозревающим земным населением.
Для этого они использовали как перевалочный пункт «безжизненную» Луну. Вот почему их еще называют людьми лунной породы или «голубой крови», в отличие от солнечной, земной породы асуров. Как отголосок тех лет потом существовали и солнцепоклонники, у египтян поклонники бога Ра (солнца), а в Греции венерианские пришельцы обосновали даже вершину Олимпа (присмотритесь внимательнее к различным названиям – у них и богиня любви звалась Венера). Возникает естественный вопрос – почему же истинные земляне так благосклонно и лояльно отнеслись к ним, не отстаивая свои исходные территориальные интересы? А все дело в том, что венерианцы не просто так прилетали к землянам, а привозили сюда свои знания и передовые технологии, разрабатывали и внедряли их здесь, поражая, так называемыми «чудесами» простодушных землян. И земляне считали их своими богами – истинными властителями Вселенной.
Задабривая землян, пришельцы передавали им некоторые свои незначительные знания, учили осушать землю, проводить каналы, строить дворцы и храмы. Они ввели систему товарно-денежных отношений. Так образовались анклавы – отдельно развитые государства с высокой культурой, которые как бы расцветали на знаниях прилетевших и поселившихся там инопланетян. Но и это было бы еще полбеды, но Землю, кроме венерианцев облюбовали и воинственные марсиане, которые тоже очень уж сильно навредили своей планете из-за своего характера, превратив ее после нескольких атомных войны в безжизненную пустыню, разметав атмосферу и потеряв почти всю воду.
Землю обживали и курчавые орионцы, и люди из созвездия Пса – двойной звезды Сириуса, которые завладели умами египетских жрецов и некоторых фараонов. Ну и, конечно, голубоглазые, белокожие и белокуры гиперборейцы, которые поселились на Севере.
Вот и начались на Земле войны за территории и земные ресурсы. Ведь предводители венерианцев и марсиан, то есть, прилетевших богов, по их генетической природе были существами агрессивными, исповедующими силовой путь существования и, переселившись на Землю, они и здесь начали устраивать такие же обширные побоища за обладание богатствами других народов с применением ядерного оружия.
Последовало несколько взаимных ядерных ударов воюющих за господство на Земле по городам и анклавам проживания, и все могущество их рассыпалось и исчезло, превратившись в тектиты и стекловидные шарики, которые сейчас находят ученые в слоях почвы, относящихся к тому времени.
А Земля, потеряв часть атмосферы (она раньше была плотная, почти как вода), и крен оси вращения на 23 градуса, завертелась быстрее на пять оборотов (раньше в земном году было 360 суток). Кроме того, в результате подвижки земной коры от ядерных взрывов, изменился и облик Земли – под воду океанов ушли некоторые части суши, и поднялись новые земли в виде островов. Исчезли в пучине океанов и древняя страна Му – Лемурия, и остров – государство атлантов. Ушла, растаяла и Северная страна гипербореев, находившаяся между материком и Северным полюсом, недалеко от Кольского полуострова. В результате этих войн и последовавших за ними изменений климата Земли, погибли и земные полубоги-исполины асуры, рожденные от дочерей землян и первых богов, и атланты, и гиперборейцы. Ведь атмосфера земли стала более разряженной, и их суставы и телесные оболочки уже не выдерживали дальше свою форму без необходимого им атмосферного давления – эту многотонную массу костей и мышц, и давления их внутренних жидкостей.
Из русских сказок и былин, например, известно, что русских богатырь Святогор, у которого лишь одна голова чего стоила – была размером с целый дом и при этом разговаривала, просто увяз в болоте и мягкой луговой почве, да так и остался там, чуть дыша и медленно погибая. А народ потом о нем сложил былину, то есть, основанную на правде сказку.
Некоторые асуры ушли жить вглубь Земли в пещеры. Там было давление сравнительно большее, чем на поверхности, а снаружи – над израненной взрывами Землей небо «закрылось», его заволокло тучами и несколько месяцев лил дождь. Тучи не пропускали свет Солнца, а без его света стало холодно на Земле и погибла почти вся растительность. Воды океанов залили почти всю сушу, и только горы да некоторые возвышенные места остались наверху. Потом эта вода стала понемногу убывать, оседая в виде льда и снега на полюсах Земли, образуя полярные шапки.
Вот так из-за тихого вторжения и атомных войн, с помощью обольщения землян служителями Дракона, вымерла самая древняя цивилизация Земли. Но все же драконовые ошиблись, они не смогли уничтожить бессмертные души землян, и очистить от них Землю, которую мы уже потихоньку раскапываем. А новая история Земли началась после Потопа как бы с нуля. Но уже найдено много фактов существования допотопной истории.
Неизвестная история. Часть ІІ
Итак, постепенно вода земных океанов спала, стала уходить, испаряться ветрами, превращаясь в снег и лед, как в Гренландии, в Антарктиде, на Северном полюсе и на вершинах некоторых высоких гор. Рассеялись тучи, открылось небо над Землей и лучи Солнца, проникнув к Земле, стали снова обогревать ее поверхность. Погибли почти все существа на планете. Те люди, которые каким-то образом пережили эти изменения климата, находясь в пещерах, на островах или на склонах гор (в Тибете, Гималаях, на Алтае и т.д.), хоть и лишились всех атрибутов прежней цивилизации, все же сумели сохранить крупицы некоторых прежних допотопных знаний: веды, йогу, древние сказания – Рамаяну, Махабхарату и сказание о Гильгамеше.
Из этих источников люди узнали, что новые боги – последователи богов Сета и Ану, прибывшие на Землю с Сириуса, чтобы добывать золото, и клонировавшие для себя с это целью покорных себе слуг – людей, во время потопа поднялись на своих летательных аппаратах в космос и, переждав потоп, вновь высадились на Земле в междуречье Тигра и Евфрата. Они-то и помогли Ною рассчитать и построить свой вместительный паром – ковчег, в котором он разместил и сохранил от уничтожения «каждой твари – по паре».
А боги, вернувшиеся потом на Землю, снова восстановили прежние каналы и города, вырастили новых людей и привили им тягу к накоплению богатства и поклонению золоту и «Золотому тельцу».
Это были уже другие люди – малые ростом, способные работать под землей в шахтах и в каменоломнях, в глубоких и невысоких забоях золотоносных рудников. А прежние древние жители Земли – гиганты полубоги, жившие порой по несколько тысяч лет, исчезли в водах океанов. Так и закончилась эпоха полубогов-асуров – свободных жителей Земли. От них и остались эти гигантские земные сооружения, такие как пирамиды Египта, мегалиты, Стоунхендж, а в Тибете – вытесанная под пирамиду гора Кайлас и там же, отделанные в виде полукруга, высокие скалы наподобие вогнутых сферических зеркал, собирающие энергию космоса и земных пространств.
Итак, асуры - поклонники солнечной религии, потерпели поражение от венерианцев, почитающих лунную религию Сета. В это время был созван Галактический звездный Совет, состоящий из правителей разных рас звездных систем нашей Галактики. На нем было решено: установить перемирие и на время прекратить всякие звездные войны, в том числе межпланетные, которые уже уничтожили атмосферу Марса, перевернули вверх тормашками Венеру, да чуть было не уничтожили всю жизнь на Земле.
Вы наверное заметили, что как бы человек не совершенствовал свою жизнь на Земле – он рая здесь не достигает: то войны, то катастрофы, то смена цивилизаций. А все потому, что по договору Земля является полигоном для испытания человеческих душ разных рас, то есть стала вольной зоной, которую категорически запрещается захватывать иным материально воплощенным существам более развитых цивилизаций.
Но не запрещается здесь вести пропаганду различного рода религий и верований, в том числе Сета и Анну (то есть Сат-Аны), или просто вести негласную вербовку душ при помощи всяких соблазнов, пристрастий и разного рода увлечений. Конечно, только по согласию той же не сведущей и не опытной души. Это своего рода рыбная ловля неискушенных молодых душ, то есть людей с низкой степенью раскрытости сознания, соблазняющихся, словно дикари, на, разного рода, блестящие безделушки.
Венерианско-лунный сатанизмом укореняется сейчас на Земле все более и более, и душам людей при помощи пристрастий к власти, силе, деньгам, почестям, прививается то самое древнее привнесенное пристрастие к «Золотому тельцу», то есть благосостоянию и накопительству, за которое Моисей избил половину своих сородичей, и которое погубило многие жившие здесь до нас цивилизации.
Вытеснив язычество и почитание богам разных стихий и Солнца, или естественным силам природы, на Земле с венерианством сейчас борется с разной степенью успеха Христианство, победившее язычество тем, что в нем Бог един во всех ипостасях, и поэтому он знает и дает человеку все, что ему требуется. Христианину не надо поклоняться и распылять свою веру на десять-двадцать языческих богов, а нужно только усердно молиться одному единственному Богу, и это дает ему большую силу и безопасность в жизни от соблазнительной венерианской тяги к грехам, чем при несогласованном поклонении многим богам язычества. Нужно только соблюдать десять заповедей Бога: не убий, не обмани, не прелюбодействуй, не желай зла ближнему, почитай родителей и будь милостивым даже к своему врагу.
Но прагматиков-атеистов, сторонников материализма и людей, не верящих уже ни во что, кроме своего опыта в накопительстве и силы денег, уже так много на Земле, что до сих пор здесь не прекращаются убийства, заговоры и разрушительные войны. То есть, люди забыли и заповеди, и не облагораживают свои души, как раньше, а идут на поводу у завоевателей-венерианцев, помогая им закрепляться на Земле. Люди, как говорится, «гибнут за металл», который им все равно не принадлежит. Создав эту иллюзию, они таким образом уничтожают себя и весь свой род людской.
Венерианский сатанизм не сдался и не отрекся от завоевания территорий на Земле. Его не видно, но он везде есть и присутствует. Он расставил свои невидимые петли и капканы всюду. Его земными соблазнами усеян весь белый свет. Это вся наша система денежных отношений. А эгоизм человеческого тела и гордыня человеческой души являются исключительно надежными пособниками для завладения и заключения сделок с мастером всех темных дел на Земле – Змеем.
Вот так, из глубины веков мы и пришли к проблеме нашего века, наших народов и народов всех иных стран. Но теперь уже политика стала той ареной борьбы венерианства с людьми, которая раньше происходила за веру в Бога и благородства душ, а сейчас идет за большие богатства. Венерианство уже вцепилось всеми своими когтями в саму Землю и борьба уже идет не за души, а за жизнь всего Человечества на Земле, и представляет опасность для самой Земли. А пропущенные главы нашей истории – это действия политиков в наши дни. Они действуют такими же средствами и методами, которыми действовали и прилетевшие когда-то прислужники Сета и Ану в древности, но действующие сейчас уже более изощренно…
Поэтому людям не верящим и не ведающим об этом, и читающим это произведение, тем кто не любит слово «политика», лучше перелистнуть эти листки глав и начать с главы о Прибалтике.