Вера вошла и демонстративно застыла на пороге с глубочайшим изумлением на лице.
-Это просто невыносимо! – сказала она. – Откуда ж столько идиотов в мире! Я им говорю: у меня два высших образования. Они мне: у вас опыт работы есть? Нет, говорю, зато два образования, очные. А они мне опять: то есть опыта нет у вас? Извините, говорят, вы нам не подходите. Это я им не подхожу – с двумя дипломами! Потому что я, прости, Господи, долбанный молодой специалист! И стоило ж, блин, учиться столько, чтобы всякая толстая морда с прыщами мне говорила: «Извините, вы нам не подходите»! – последние слова Вера пропищала отвратительным голосом.
Закончив свою гневную речь, она наконец разделась и, громко и злобно топая, прошла в свою комнату, хлопнув дверью.
-Вера, есть будешь?
-Ничего я не буду! Я вообще повешусь сейчас!
-Ковер испачкаешь.
-Тогда отравлюсь, - буркнула Вера из-за двери.
-Я и говорю: поешь, я специально готовила.
Вера глухо хихикнула, но не вышла. Я не настаивала и, зная Верины нравы, поспешила уйти подальше от ее комнаты. Успела как раз вовремя: квартира содрогнулась от ужасного грохота. То, что слушала Вера в минуты душевного расстройства, походило скорее на грохот отбойного молотка и рев диких слонов, нежели на музыку, но всякий раз она выходила после этой «терапии» раскрасневшаяся и успокоенная. Сегодня лечение Вериных душевных ран проходило особенно долго, отчего вскрылась добрая половина ран моих, и спустя полчаса я решилась постучать, чтобы прекратить безумие. Это было абсолютно бесполезно: отбойный молоток и слоны, которым подвывала сама Вера, заглушали все звуки извне.
Вдруг все кончилось в один момент. Дверь скрипнула, и взору моему открылось нечто ужасное: Веру словно током било. Волосы торчали во все стороны, одежда висела на ней кое-как, ноги дрожали. За ее спиной на полу лежали подушки и клочки бумаги.
-Ну, теперь можно и поесть, - сказала она охрипшим, но теплым голосом. – Что там у тебя?
-Я всех их убила, - гордо сказала Вера, жуя котлету. – Всех этих недоумков, которые мне работать не дают.
-Молодечик, Верочка, молодечик. Ты жуй молча.
Дело в том, что когда Вера доходила до состояния крайней обиженности и озлобленности, она включала молотки и слонов и под этот жуткий звук «убивала» всех, кто ее обидел. Боюсь предположить, сколько раз на полу ее комнаты лежал мой хладный труп, истерзанный и исковерканный. Но лучше уж я потерплю немного эту ее «терапию», чем буду просить ее вести себя тише и дожидаться момента, когда она действительно кого-нибудь убьет. Соседям, правда, сложно дается понимание того, что это такой способ борьбы с агрессией, поэтому Вера неоднократно убивала и их, когда узнавала, что они снова приходили жаловаться мне на нее.
-Я же терплю их «Русскую баню» под вечер, ничего, и они мое потерпят. В конце концов, если бы не музыка, - она так любовно протянула: «муууузыка», - я бы им пакости делала. Кошку бы их живодерам сдала. Так что извиняйте. Лучше я уж так. И кошка цела, и я спокойна. Музыка – друг человека, а не кошка, и не собака даже.
Я кивала, молча соглашаясь с Верой. У соседей хорошая, белая, пушистая кошка, жаль ее живодерам отдавать. Поэтому я всякий раз смотрю на них извиняющимися глазами, развожу руками и говорю, что у всех свои музыкальны вкусы, что любая музыка имеет право на существование и даже на определенную аудиторию, что она и Моцарта любит тоже, и Баха, а Вивальди так и вовсе обожает. А они уходят, ворча и угрожая полицией, даже не представляя, что молотки и слоны всякий раз спасают жизнь их пушистой белой кошке.