Двое у трубы.
Сказка.
Этот человек еще хорошо видел без очков и хорошо слышал без слухового аппарата и стометровку бегал за тринадцать секунд, но что с того?
Лет-то ему было до хрена и он знал, что занавес опускается и что пора, так сказать, за кулисы. Но каково жить с этим знатьем?
Психопаты, т.е., я хотел сказать – психиатры, скажут, что такое знание - это психологически ненормально, что это «мания».
Да, каково жить с этим? Надо что-то делать?
Что?
Ну, шустрить, ломать, чинить, бегать, сорить, убирать, ронять, поднимать, покупать подешевле, продавать подороже (если, конечно, гроши у вас е), если еще работаешь, то вкалывать - и т.д. в том же духе.
А если ты еще и прибаливаешь, не дай Бог, то таскаться по поликлиникам, очередям, анализам и всяким тому подобным прелестям, что также очень занимает и нагружает эмоционально.
Вот так шел однажды наш старикан себе отчасти с этими мыслями – тут ему навстречу Мышка-норушка. И столкнулись они как-то так нечаянно, что говорится нос к носу, и Мышка вдруг спрашивает
- Ты, отец, чьих будешь?
Старикан, естественно, оскорбился (как в том кино)
- Что значит чьих?
А Мышка этак тактично
- Ну, то есть, по какому ведомству проходишь?
- Да пенсионеры мы, знаешь-ли.
- Я так и думала… А знаешь что, дед, выглядишь ты неплохо, иди к нам жить!
- Гм! А кто у вас в теремке?
- В теремке-то? Да, вот ведь как, пока никого.
- Как никого! А где зайчик-побегайчик, а где эти, ..как их.., лиса с петухом..э..и кто там еще, запамятовал?
- Ох, отец, такие нынче времена все поразбежались кто куда, зайчик на рынке Ахмату помогает, а лису, слышь, говорят добрые люди, посадили за что-то.
- Чтоб лису да посадили, да не может такого быть!
- Ох, дед ты мой дед, все может быть… Ты, отец, за лису не беспокойся, она не пропадет..
- Да уж конечно! Знамо дело!
- А мы, отец, давай в теремке жить! По сусекам поскребем, по амбарам поснуем, вдвое-то все веселей!
Дед призадумался.
- А сейчас-то, Мышка, чем живешь?
- Да дворником я через Керима по знакомству устроилась.
- Через Керима, говоришь? То-то я гляжу что-то ты не совсем на русский лад выглядишь.
- Дедушка, что с того? Нешто это важно?
- Нет, конечно, Мышка моя серая, азиатская, дворничиха проворная. А по- русcки тка бойко говоришь. Как успела?
- Мы способные!
- Этта я уж давно заметил на вас глядючи.
- Да ведь как у вас говорят: хочешь жить, умей вертеться!
- А где же, любезная моя Мышка, теремок твой?
- За горами, за долами, за широкими реками, … вон в том доме в полуподвале.
- Поди там холодно? А я тепло люблю.
- Да наоборот, иногда слишком тепло – труба там проходит.
- Гм! Ну, пусть так, но чем я тебе приглянулся, старый пень? Погляди, кругом молодые Ахматы и Керимы!...Или никто не смотрит на тебя? …Но ты ведь и сама пригожая, одета по-современному по городскому, значит, обычаю, ушки туды, хвостик сюды, каблучками стук-стук, словно секунды отсчитываешь…Что-то тут не так!
- Так я же, дед, сейчас не на работе, выходной у меня! Эх, дедуля, на что сказка сказывается? А ты все от чего, да почему, да зачем!
- А как звать тебя?
- Зуля.
Старикан (задумчиво)
- Оно конечно. Но, Зульфия, а может ты имеешь в дальнейшем виды на мой теремок? Ты ведь меня и не спросила, а где же я-то старый пень обитаюсь?
- Отец, разве ты не знаешь, что в сказках этого не требуется? В сказочном мире свои особые правила.
- И там игра и тут…Что наша жизнь? Игра! .. А что, если и правда приму твое предложение? Знаешь, Зуля, хоть и есть у меня дома детки (правда все уже повыросли), но они мне как чужие. .. А в ваших краях такое бывает?
- Только в теремке моем, отец, тесновато. Живу я там со своей теплой трубой. Я да труба… Только она, дед, много места занимает. Но она добрая. Поворчит немного, а потом погреет.
- А что же она ворчит?
- Ей не нравится, когда я на нее много всего навешаю. А куда деваться? И особо не любит, что я ее картинками разрисовала.
- А ты, шустрая, и картинки умеешь?
- Умею. В Темлюке в школе меня учитель по изо очень хвалил.
- Казалось бы, какое трубе дело до того, что на ней нарисовано! А вот поди, у нее тоже свои вкусы.
Тут они за разговором и не заметили, как подошли к тому самому месту.
Дед и говорит
- Ну что ж, нешто зайти к тебе, посмотреть на твои росписи?
- Конечно, отец, заходи. Ну и что, что мало места? В тесноте, да не в обиде!
- Да, дочка, это главное, чтоб не в обиде. И каждый, Зуля, должен быть как твоя труба. От него должно тепло идти к своим близким.
Зашли они в теремок.
Сели возле трубы и стали чаем угощаться.
В старой доброй сказке проворная мышка самовар бы поставила, а нынче двадцать первый век на дворе (батюшки мои, уже двадцать первый набежал!) и она – бах кнопочку – не успела сухарики из-за трубы вытянуть, а он уже и скипел (электрический!).
Педант хмыкнет
- Откуда в этом, с позволения сказать, теремке подвальном у трубы ржавой электричество-то взялось?
Ну, во-первых это сказка, во-вторых, труба летось была покрашена, а в-третьих нешто Рамшан, электрик из ЖКУ, кабель для Зули потихоньку не могет протянуть?
- Спасибо хозяйка!
- Да за что уж спасибо? Чай с сухарем...А как величать-то тебя?
- Сколько ты нашему языку навострилась, диву даешься. Зовут Матвеем.
- Старинное имя. А по батюшке?
- Николаевич.
- Ну вот, Матвей Николаевич, я сижу в этом углу, а ты, когда зайдешь, располагайся вон в том. Так и быть, уступлю. Там и к трубе ближе. И заживем мы с тобой возле нашей трубы-голубушки!.. Если тебе дома возле своих деток холодно.
- Ты о трубе говоришь, как в старину у нас в деревне о корове говорили…А что это, Зуля, труба твоя молчит? Может, она против?
- Нет, Матвей Николаевич, она стесняется…Вот, погоди, обвыкнет..
- Да зови ты меня, разлюбезная Зульфия, просто Матвеем. Или как в детстве меня Матюшкой звали. Отец с матерью бывало
- Матющка туда, Матюшка сюда!
- Буду звать тебя Мате.
- Мате? Почему Мате?
- Мне так нравится!
- Гм! Пожалуй. Мате, так Мате, мне тоже нравится!
Тогда в нашей истории мы можем написать так:
Случилось однажды так, что жили-были в одном теремке возле большой теплой трубы малый, да старый – Зуля и Мате.
У Мате был вообще-то и другой терем, куда как побольше этого, но там от домочадцев его, которых он когда-то растил, кормил и лелеял, а теперь они все повыросли во взрослых дядей и тетей, так вот от них теперь веяло холодом, потому как они считали и видели, что этот старый хрыч только мешается. Словом, раздражает. Возможно, мы с Мате несколько преувеличиваем, но так он это видел и чувствовал.
Пора отчаливать!
А здесь у трубы они были друг другу нужны и рады были видеться и разговаривать и веселиться и кручиниться вместе.
И это притягивало, и постепенно Мате сал все меньше бывать дома и все чаще в теремке у Зули.
Смекаете?
Man zagt! Man zagt! Люди говорят…Подозрительно.
Так закручивался бы сюжет оперного либретто.
Так, значит, у Зули имеется любимый (Geliebter) Азиз, ему нашептывает пенсионерка тетя Мотя, которая вечно торчит во дворе, и он ревнует, а приятель Аслан советует улучить неверную, то есть раздобыть доказательства, так как он редиска, нехороший человек. Во второй сцене первого акта они замысливают недоброе…
Но мы не либретто пишем, а сказку, как это было декларировано в самом начале.
Да и кто сейчас написал бы стоящую музыку на подобное либретто? Сейчас у нас музыка, как и все искусство – ново-новейшая.
Картину порой нельзя отличить от мусорной кучи, а музыку – от скрипа и шума деревьев под окном. Тоже неплохо, конечно.
Разве что снять такое кино, как «Золотые яйца».
Однажды Мати принес пару бутылок пива. Не все же чай пить. Ну и колбаски кусок и т.п. атрибуты, если можно употребить здесь это слово.
Выпили по стаканчику. Мате говорит
- Зульфия, а ты все о себе помалкиваешь. Больше меня расспрашиваешь. Ты сама-то как здесь оказалась из родных-то краев? Там, небось, и без трубы тепло!
Труба поддержала Мате хриплым басом
- Да, да, расскажи-ка, я тоже давно хотела послушать.
Здесь последовала бы очень красивая задушевная ария Зульфии (сопрано) минут этак минимум на восемь, завершающаяся темповым трио. Партия трубы – меццо, партия Мате – приятный баритон.
Публика растрогана. Она сопереживает судьбе бедной таджикской девушки. На сцену бросают цветочки. Оперная дива а ля Нетребко грациозно поднимает некоторые из них.
По окончании действа в свете рампы солисты выходят кланяться под гром аплодисментов, сначала по очереди, потом все вместе, потом снова по очереди, потом снова все вместе, но и с режиссером.
Это для них тот редкий момент счастья, который согревает их всю жизнь.
Потому, что на самом деле (чтобы вы не говорили) нет для человека большей радости, чем быть полезным людям, в данном случае доставлять им удовольствие и отдохновение души, отрешающейся в эти минуты от дрязг повседневности.
И нет, пожалуй, большего греха, чем обирать и грабить бедных страждущих под видом помощи. Гореть и жариться таким грешникам в аду на самых горячих сковородках без масла и подливки!
Еще отец Федор, когда санитары снимали его с горы (помните в кинофильме «Двенадцать стульев»?), взывал к ним и к толпе зрителей
- Покайтесь, люди, покайтесь!
Но все безуспешно.
Черным душам жуликов и толстосумов, восседающим на золотых ночных горшках в своих шикарных хоромах на Рублевке за высокими заборами, этого не дано.
Да, может быть, они и не могут этого понимать.
Но, увы, нам придется доверить этот рассказ Зули текстовому пересказу, так сказать, сплошной нарратив.
Может, сделать это хотя бы стихами?
Но обратимся сначала, так сказать, к сухим фактам.
Бывший декханин, а ныне мигрант с многолетним стажем Ильхан Эшназаров пишет.
«Я всю жизнь работал на земле. Но сейчас там платят очень мало. Взять в аренду небольшое хозяйство очень дорого. А в России я зарабатываю реальные деньги. Заработанных денег хватает на питание и проживание моей семьи в Таджистане. Правда, экономить и откладывать не получается.»
Другой респондент сообщает:
Там им делать не чего. Зарплаты низкие, работу не найти.
Очень серьезный анализ в этом направлении провела исследовательница из Швеции. Она пишет:
«Сельские женщины в количественном отношении составляют большинство женского населения РТ. Жизнь таджикской сельской женщины отличается некоторыми своими характеристиками, свойственными только этой группе населения РТ. Сложность сезонного сельскохозяйственного труда, зависимость от природно-климатических условий, слабая социальная мобильность населения, неразвитость вне общинных коммуникаций на протяжении веков поддерживали низкую материальную культуру села и традиционный патриархатный уклад жизни.
Советская модернизация с вовлечением сельских жителей в огромные трудовые сельскохозяйственные коллективы (колхозы / совхозы) в некоторой степени изменила традиционный уклад жизни на селе. Эти изменения коснулись и жизни женщин, многие из которых совмещали традиционную роль домашней хозяйки с работой на колхозных полях и животноводческих фермах. В советский период основной рабочей силой в сельскохозяйственном производстве выступала женщина. Эта традиция продолжается по сей день. Если советское государство поощряло трудовую активность женщин-колхозниц материальной и моральной заинтересованностью, то в данный период женщина – бывшая колхозница вынуждена предлагать свою рабочую силу за 15-20 сомони в месяц и «гузапаю» (вид топлива из сухих веток хлопчатника) в конце урожая хлопка.
Таким образом, массовое вовлечение женщин в сельскохозяйственный труд наряду с существующими гендерными установками, основанными на традиционной патриархатной концепции, не могли способствовать социальной активности сельских женщин. В данный период почти все сельские женщины имеют низкий образовательный уровень, соответственно не обладают профессиями / специальностью, трудовой квалификацией, находятся под жестким социальным контролем традиционных институтов. Уровень рождаемости среди сельских женщин самый высокий (за последние годы рождаемость снижается, но все же в целом по стране этот показатель намного выше в сельских регионах – 26,6 на 1000 человек в городе Душанбе против 29,9 в Хатлонской области 2003 г.), а уровень доходов самый низкий. Так, ; респондентов, которые имеют на одного члена семьи менее 30 сомони в месяц – сельские женщины.
В последнее десятилетие сельские женщины сталкиваются еще с одной проблемой, которая значительно влияет на их социальное благополучие. Эта проблема сезонной трудовой миграции. Массовый и длительный отъезд мужчин из семей в поисках заработка за пределы своего села, региона, страны привел к усилению участия женщин в общественно оплачиваемом труде. Поскольку физическое (временное и/или постоянное) отсутствие мужчины в доме вынуждает женщину брать на себя ответственность за выживание семьи, эта ответственность выталкивает женщину на рынок труда, пополняя численность безработных и/или занятых в неформальном секторе экономики.»
Ну что, уважаемый читатель, как вы думаете, возможно ли трансформировать все это в некий поэтический текст в духе нашей сказки?
Итак, слово предоставляется Зульфие:
Среди хребтов Таджикистана
Я, дева юная, взросла,
И в чайхоне у дастархана
Свое я детство провела.
Там солнце ярко так сияло,
Там тень чинары нас спасала.
Там под журчанье чистых вод
Водили духи хоровод.
Кишлак наш был сокрыт под сенью
Рогов Гиссарского хребта,
И под воды арыков пенье
Рождалась девичья мечта.
Что есть московская водица
В сравненье с влагой родника?
Но из него теперь напиться
Я не могу уже никак.
Все рухнуло в моей отчизне,
Работы нету никакой,
И при такой дороговизне
Для сохраненья бренной жизни
Шустрить приходится самой.
Мы с мамой долго колебались
Все сомневались, не решались.
Рахмона ждем уж много лет,
А от него все денег нет.
И вот моя решила мать,
Чтоб мне теперь кормильцем стать.
Теперь метла, лопата, тачка –
Весь мой нехитрый инвентарь,
Любого дворника оружье,
Как и сегодня, так и встарь.
Вот весь несложный мой рассказ,
Я вам сама его сложила
Из пары подходящих фраз,
Что в голову мне приходило.
Итак, читатель теперь все знает.
Что же дальше?
Да, что же дальше-то случилось?
Как сказал бы Иван Васильевич из знаменитого кинофильма Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию»
- Я требую продолжения банкета!
Итак, что же дальше.
Дальше они, погоревав дружно (отчасти каждый о своем), допили и доели все, что у них было, и ближе к ночи Мате отправился домой на ночлег к своим прохладным родственникам, так как у трубы ночевать каждый раз было уж очень тесно и неудобно.
Труба и Зуля на это не обижались. Что тут особенного?
И все?
Постойте, постойте, а как же Азиз и Аслан?
И все подобное в этом же духе, ведь Зульфия еще далеко не старуха, а Москва – город большой.
Ну, об этом Мате с Зулей как-то не говорили. Может быть, не было повода. И, кроме того, они (Азиз и Аслан) ведь были не из сказки.