Стояла дивная летняя жара под 43 с половиной градусов. Было муторно, меня мучила жажда и томило ещё что-то. Нещадно, нестерпимо до жжения в пятках и щекотания в лёгких.
Наверное, это была Олимпиада, может быть в Сочи 2014, а скорее – в Севастополе 2148. Кругом было много людей, ну просто отвратительно, ужасно много. Особенно радовал глаз, раскинувшийся в пригороде палаточный посёлок – улицы и улицы всевозможного вида, размера и цвета палаток. Целый город.
И по нему бродили люди. Очень много людей. Туда-сюда. И обратно. Толстые и худые, мятые и не очень, с животами и без, с похмелья и просто так.
А мне было очень жарко и страшно хотелось пить. Хоть какой-нибудь минералки или квасу. А лучше всего, бокал холодного, с шапкой пены, пива. Но как назло, было пол пятого утра, и все киоски с прохладительными напитками были еще закрыты. А единственный автомат с газировкой сердито фырчал, урчал и плевался, но ни воды, ни даже газа – не давал.
Лёжа у полу-раскинувшегося, гигантского батата, сквозь полу-прикрытые веки я наблюдал пыльную, кривоватую палаточную улочку уходившую влево. Из лесозоны, правее от меня (вернее зарослей гигантского батата, представлявшим оную), показалась худая, небритая физиономия. Просканировала местность и снова скрылась. Мне стало интересно.
Вскоре из лесозоны вылезла тощая, высокая фигура, олицетворяющая эту самую физиономия. А за ней – поменьше и похудее, и помладше. Очевидно, отец и сын. Маленький такой сынок – лет 11-12, но тоже небритый. Оба индивида держали в левой руке по небольшому такому лукошку – изобретению белорусов-грибоведов, грибов там умещалось – тьма. А в правой, по хорошо обструганному прутику. Притворяясь спящим, я украдкой наблюдал за ними. Всё ясно – это сумасшедшие грибники из Татарстана. У этих не то, что газировки без газа, ржавой гильзы в День Милитариста не выпросишь, поэтому мне скоро стало совсем не интересно.
Озираясь по сторонам, небритая парочка татарстанских грибоедов скрылась в противоположных зарослях. И я опять загрустил, очень хотелось пить, есть и еще чего-нибудь. Задремал. Приснилось, как я днем ранее ехал в душном поездном вагоне попутной электрички на эту самую Олимпиаду из Якутска. Всюду были толпы потных, курящих и дышащих перегаром людей. Они что-то ели, пили, ходили туда-сюда-обратно, смеялись, кричали и спорили. От этого очень болела голова, было душно, постоянно хотелось пить, и во рту стоял отвратительный привкус травы. И еще, я не мог вспомнить зачем, я ехал в этом поезде, на этой электричке, по направлению к этой Олимпиаде, в этот город. Что-то неуловимое все время менялось и таяло, и меня просто таки тянуло к этому месту. Наверное, я что-то искал, а может быть и кого-то.
…Очнулся я в поту. Липком, тёплом, мерзком. От безысходного ощущения маяты закуриваю завалявшуюся в кармане примину без фильтра. Она гарчит, дымит во все стороны и потрескивает. Эх, хорошо! Иду бодрым прогулочным шагом по палаточному городку в поисках пищи для ума. Через полста метров выхожу на небольшую полянку. На ней расположились три основательные палатки и одна, так себе – полунавесец. Посередине полянки, в гордом величии стоит сверкающая белизной (и кое-где обильной ржавчиной), 21 волга. Бессовестно порывшись в вещах под навесом, нахожу только пачку Честера, что ж, трофейная, и быстренько прячу в карман.
В скорости полянка оживает. Сначала из палатки выползает старый-престарый дед, с трубкой в зубах. Поддерживая одной рукой спадающие кальсоны и по-ойкивая, скрывается в кустах. Затем три молодых человека, ведущих активный спор по поводу вчерашнего финального футбольного матча Папуа-Новой Гвинеи с Гондурасом, одновременно вылезают из соседней палатки, не прекращая оживленно беседовать, видимо еще со вчерашнего дня. Замечают меня и активно стреляют сигареты. Я радостно и с улыбкой раздаю приму без фильтра, покуривая трофейный Честер.
Лица молодых людей озарены последствиями вчерашних возлияний. Становится совершенно очевидно, что их страшно мучает похмелье и озабоченность результатом вчерашнего матч, как и судьба Папуа Новой Гвинеи в целом. Постепенно разговор плавно переходит на обсуждение того, кто же увел ночью пол буханки Бородинского и литр самогона, прихватив еще и последнюю пачку Честера (я быстро прячу незатушеный окурок в карман и мило улыбаюсь). По протекторам кед фабрики «Октябрьская», сошлись во мнении, что это были медведи из новозеладского цирка имени Питера Джексона. «Ага, думаю я, как же, видали мы этих медведей родом из Бобруйска». Но всем своим видом выражаю солидарность, грозя пальцем в сторону островерхой крыши оного новозеладского цирка.
Видя, что более поживиться у новых друзей нечем, я принимаю приглашение посетить вместе соревнования по академической гребле, и удаляюсь восвояси.
Делать нечего, пить тоже, только початая пачка сигарет, но и это уже радует и согревает душу. Неспешно пыля между палатками, натыкаюсь на свою же. Внутри все как-то уныло, тоскливо и совсем пусто, только пара валенок без колош у стены да провалившаяся раскладушка. Разглядывая эту метаморфозу, постепенно начинаю вспоминать, почему же оказался возле батата и почему так хочется пить. Ну сушняк – это и без всякого ясно, нажрался вчера видать филиппинской наливки. Да вот только был я не сам – совершенно точно не сам. Со мной была девушка. Прозрачный тонкий силуэт постепенно, хотя и со скрипом выплывал из подвалов памяти. Да, но ехал-то сюда я сам, нахмурился я. Так-с, значит познакомился по пути, впрочем не суть важно. Имени вот только не мог вспомнить, м-да, и лицо как-то смутно плавало в сознании. Такое вот… Редкой просто красоты, наверняка… Нет не вспомнить. Блин, подумалось упавшим духом, как же ее искать-то теперь.
Ладно, размыслим трезво, я же был с ней вчера где-нибудь, наверняка, нас вместе видели, кто-то может и запомнил. Я живенько представил себе картину – подхожу значит так, ну к кому-нибудь знакомому, и спрашиваю: вы мою девушку не видали? А как звать не помните? А на кого похожа тоже нет? Какая жалость…
Тут как раз из соседней палатки, появляется заспанная физиономия, соответственно моего соседа, и зырит по сторонам. Завидев меня делает страшную рожу и непонятные знаки руками, глазами и головой. Конечно понимая, что вопрос в том, нет ли у меня чего-нибудь на опохмел, я тем не менее с самым невозмутимым видом развожу руками – моя твоя не понимать. Тут в самый не подходящий момент для моего соседа появляется его жена с ребенком на руках. Ребенок как ни странно, на этот раз чисто и гладко выбрит. Со вздохом облегчения ретируюсь подальше – семейные сцены не по моей части.
А в самом деле, не пойти ли мне скупнуться? Идея была просто превосходной и я ее сразу воплотил в жизнь.
Прошло пол дня… Как вся жизнь… олимпиада… весь путь сюда… сон… явь… Что я здесь делаю?
Ответа нет. Дурака валяю, прожигаю, сушняк, начинаю любить беларусских грибников. Что? Ведь я здесь давно, и мне так же давно не смешно, как и им…
Пляж… Солнце… Море… Тьфу, твою дивизию, чтож так пахнет? Азовское море чтоль… Совсем не ясно. Но я начинаю понимать, вспоминать… что я был, здесь когда-то, любил и был любимым, а потом этот сон, этот дурацкий сон…
Кудрявая прическа, полуулыбка на очерченных губах, морской соленой водой и брызгами памяти этих вод, помнящих, и фурий, и гаремы пашей и оскал тех скал что были выточены водами всех рек и морей…
Залив, где я нашел, тебя, без звезд, палаток с пьяными марафонцами и бородатыми грибниками… гхм… гхм…
- Вставайте барин, вставайте, - зудит…
Такое солнце, такой, ведь затхлый мрак, что это?...
- Вставайте барин… Солнце ведь уже… - тормошит.
- Ты кто любезный, - глаз отворяя, - чего угодно?
- Иван я, да сами вы просили, сказать, когда Весна придет!
- Спасибо брат Иван, видать и сам я позабыл…