Краевед Александр ОДИНОКОВ заново открыл для наших читателей имя новгородца Руфа Игнатьева, «служащего по почтовому ведомству», который создал в позапрошлом веке нашумевшую литературную мистификацию. Продолжаем идти «по следу» Игнатьева.
Наши поиски дополнительных источников и свидетелей публикации Руфа Гавриловича Игнатьева «Рукописи игуменьи Марии, урождённой княжны Одоевской» увенчались успехом. В столичной политико-литературной газете «Северная Пчела» 1 февраля 1851 года, была размещена статья Николая Навроцкого под названием «О найденной в Новгороде древней рукописи».
Николай Никанорович Навроцкий, действительный член-корреспондент Санкт-Петербургской Императорской академии наук, доктор философии, являлся в пятидесятых годах, также как и Игнатьев, автором публикаций в «Новгородских губернских ведомостей», прекрасно знал опубликованные в то время труды Руфа Игнатьева. Представление Н. Навроцким романтической истории «Записок» стало откровением для столичных читателей «Северной Пчелы», но в то же время позволило им самим сформировать своё мнение об этой истории.
Публикуя полное авторское изложение статьи Николая Никаноровича Навроцкого, мы также предоставляем Вам возможность познакомиться с содержанием труда Р.Г. Игнатьева.
«Автор «Новой Элоизы», знаменитый Жан-Жак Руссо, в самом начале своего сочинения говорит, что он оттого решился написать роман, что век, в коем он живёт, нуждается в романах. С того времени литература народов всей Европы, так сказать, наводнилась романами. Явился Вальтер Скотт и перевоспитал вкус своего века, заставив полюбить романы исторические, где мечтательность имеет в своём основании существенность, и в коих игра воображения стеснена пределами рамки, составленной из фактов истории. У нас, в России, тоже появились сочинители в этом роде и составили такие исторические романы, кои, наделав в своё время много шуму в нашей литературе и в переводах на другие языки, были читаны с удовольствием. Но с некоторого времени, кажется, утихла страсть составлять и читать русские исторические романы. Причина сему, вероятно, та, что наши первейшие романисты уже устарели, а новых, коих можно было бы с ними сравнить, не появляется, и мы доселе восхищаемся тем, что по сей части, было издано уже более двадцати лет тому назад.
И в сие-то, столь неурожайное для исторических романов время, появились в «Новгородских губернских ведомостях» (1) (1 В №№ 41, 42 и 47 1849 года. – Н.Н.), найденная известным в той губернии археологом Руфом Гавриловичем Игнатьевым (служащим по почтовому ведомству. – Н.Н.) рукопись начала XVI-го века, содержащая в себе записки игуменьи Марьи, урождённой княжны Серафимы Одоевской. Содержание её имеет все достоинства исторического романа, и, несмотря на то, это вовсе не роман, но собственноручные записки, или дневник жившей в Новгороде более трёх столетий до нашего времени Русской княжны, описавшей для потомства, а в особенности для рода Одоевских и духовного отца своего, архимандрита Макария, всё то, что она испытала в светской жизни, а равно и те современные события в Новгороде, кои или хорошо были ей известны, или коих она сама была свидетельницею.
Подобная находка в наше время не может не иметь значительного предназначения. Она, дополняя наши исторические сведения, может служить к поверке тех понятий, кои мы имеем о обычаях, образовании и нравах того века. А как, вероятно, лишь немногие из подписчиков на «Северную Пчелу» получают «Новгородские губернские ведомости», то, ограничимся здесь кратким изложением того, что содержится в рукописи, предоставляем читателю, самому судить о том, до какой степени она может быть любопытна.
Княжна начинает свою рукопись прямо похвалами Назарию; она впоследствии часто обращается к этому предмету. Из её слов видно, что этот Назарий был сирота, воспитанный её отцом от детского возраста. Отец его был убит в самый праздник Рождества Христова на улице, когда возвращался домой от утрени из церкви. Убийца не был отыскан, но всеобщее мнение обвиняло в этом деле общий совет всех Новгородских посадников, а с ними и самого отца княжны, князя Михаила, которые будто бы положили его извести за то, что он, под предлогом собственных надобностей, быв в Москве, слишком долго в ней пробыл и действовал к их вреду. Как бы то ни было, но князь Одоевский, взяв его к себе, очень его любил, и пока он был мал, то ходил играть вместе с детьми князя, т. е. княжною Серафимою и братом её, князем Иваном, а равно учился грамоте вместе с ними у Знаменского дьячка Ильи. Его предназначение было быть хорошим дьяком, а как для сего необходимо было знание иностранных языков, то, по достижении тринадцатилетнего возраста, отправлен был в Ригу, где не только выучился по-немецки и разным наукам, но оказал большие способности даже к делу ратному, а посему-то, по возвращении из Риги, был очень обласкан Новгородским владыкою и посадниками всех концов, которые назначили его дьяком при самом вече, поручив ему управление делами земскими.
Между тем княжна пришла в тот возраст, что надо было думать о замужестве, и отец, не спрося её согласия, дал за неё слово Новгородскому степенному тысяцкому Василию Михайловичу Максимову, на выход замуж за сына его Дмитрия. Жених её вовсе был не похож на своего отца, очень умного и всеми уважаемого. По уму своему он в Новгороде получил прозвание недоумка (слабоумного), а к тому же был собою дурён, зол и нетерпим от своих холопий, с которыми дурно обходился. Отец, имея одного только сына, во всём потакал ему.
В сие-то время возвратился из Риги Назарий, и лишь только вошёл в дом князя, прежде всего, спросил о здоровье княжны, но старик тысяцкий остановил его, заметив ему, что разве у немцев такой обычай, а у русских этого не бывает, чтоб мужчина наведывался о здоровье девицы. Это неважное, по-видимому, обстоятельство, однако ж, было очень приятно княжне. Она, обедая с ним вместе у отца своего, слушала его рассказы о немецких обычаях и видела, как он, несмотря на то, что долго прожил между лютеранами, усердно молился у Спаса. Полюбив его пламенно, она совершенно возненавидела недоумка. По счастью, брат её родной, князь Иван, тоже не любил своей новой родни; отца не любил за то, что очень лукав, а сына, что очень глуп, а к тому ж находил, что последний вовсе не подходит и годами к его сестре, коей было тогда двадцать, а жениху только тринадцать.
Несмотря на всё это, день помолвки был назначен. Княжне приказано было одеться в самое лучшее платье, и, вошед в комнату отца, поднести сладкого меду отцу своему, тысяцкому и его сыну. Последнему она поднесла, закрыв глаза рукавом; его рыжие волосы показались ей как огонь печной. Вдруг она увидела вошедшего в комнату Назария. Старик Одоевский, объявив ему о помолвке, пригласил поздравить молодых, но, казалось, что над Назареем разразился громовый удар. Он, никому не поклонившись, выбежал из комнаты, и как после оказалось, скрылся из самого Новгорода. Садясь на коня, он вскричал: «приидох яко раб, изхожду яко враг, приду яко власть!»
Свадьба была отложена до Петрова Дня, но скоро в семействе князя было уже не до свадьбы. Сделалось известным, что Назарий в Москве принят милостиво великим князем Иоанном Васильевичем III, пожаловавшим ему вотчину, и, горя мщением, разными наговорами об изменах и возмущением, склонил вели-кого князя идти самому с войском на Новгород. Вместе с Назарием прибыли из Новгорода в Москву ещё другой дьяк Захарий, да Николо-Бельского монастыря игумен Сидор (2) (2 История действительно упоминает о вечевых дьяках Назарии и Захарии, бывших причиною войны 1478 года, но здесь мы встречаем ещё третье лицо. – Н.Н.). Было то время, когда Новгород, сохранив некоторые формы прежнего управления, надеялся ещё возвратить свой прежний быт, к коему более привык.
Московские бояре, в Разрядной палате, рассуждая о новгородских делах, решили было так, что необходимо это дело прежде хорошенько узнать, и не давать большой веры беглым дьякам; в особенности же на том настаивал боярин Фёдор Хромой; но великий князь сказал: «Аз вим, что подобает ми творити, то и будет! Нисть милости не сотворившим её!» Дело состояло в том, что государь всё знал, и показывал вид, что всему верит, ибо хотел верить.
По мере приближения московских войск, возникли в Новгороде смятения. Народ хотел срыть до основания наследственный после отца дом Назария, но сам тысяцкий Максимов не допустил до того, и князь Одоевский почёл за лучшее, выпроводив дочь свою из Новгорода, отправить её в Порхов, на руки родственницы, боярыни Настасьи. Там, находясь в кругу женщин, она ежедневно слышала лишь рассказы об ужасах при вступлении войск московских в Новгород, а равно всеобщие проклятия на Назария, как главного всему виновника. Вдруг отряд москвичей с воеводою появился в самом их селении. Слуги выбежали было к ним навстречу, но сам воевода так на них закричал, что все пали ниц пред ним. Воевода объявил, что всех оставить в покое, лишь бы выдали ему княжну Серафиму Михайловну Одоевскую. Это был Назарий. Вошед к ней в светлицу, он начал с того, что напомнил слова, сказанные им при выходе из дома отца её, и с восторгом сказал, что ныне он исполнил своё обещание, и возвратился «яко власть»; потом, высказав, сколько он любил её от самой юности, и что всё сделанное им было из горячей любви к ней и ненависти к Максимову за неё же, приглашал её отправиться с ним немедленно в церковь и обвенчаться. Ответ княжны вовсе не соответствовал его ожиданию. Она с гордостью напомнила ему всё, чем он обязан отцу её и Новгороду. Называя его злодеем, разбойником и вторым Иудою, спрашивала, неужели мало ему разорения христианского, пожаров, смерти, плача и воплей, что он с оружием в руках пришёл ещё за её любовью! Назарий стоял, опустив глаза и не смея обратить их на княжну, которая, продолжая напоминать ему о его преступлениях, говорила ему, что если правда, что он её любит, то принёс бы покаяние в грехах своих, и что она даёт ему слово молиться, да спасёт его Бог милосердный. Смутился Назарий, и, ударяя себя в грудь, вскричал: «Горе мне грешному, душегубцу и убоици, что убо сотворю, дела бо обличают мя!» Засим, дав княжне слово, что покается, поспешно собрав свой отряд, вышел из селения.
Вскоре она узнала то, чем окончилась участь Назария. Явившись в стан к боярам, он сам о себе объявил, что из ненависти к тысяцкому Максимову он оболгал многих в Новгороде. Бояре очень смутились от его слов. Великий князь, узнав об этом, приказал, заковав Назария в железо, посадить в тюрьму под церковью Николы, впредь до особого о нём решения.
Княжна Серафима, узнав об этом, плакала до того, что впала в сильную болезнь, и тогда же дала себе слово вступить в монастырь, буде останется после болезни в живых. Вскоре по её выздоровлении, прислал за нею отец её из Новагорода, где уже всё утихло. Великий князь очень был милостив к отцу её, а равно и к Максимову.
Сказав о том, в каком опустении и тишине она нашла Новгород по её возвращении, она описывает, как имела случай видеть самого государя на пиру у Марка Степановича (фамилия не означена. – Н.Н.). Глядя вдали из полатей той комнаты, она всё хорошо видела и слышала. «Великий князь, – говорит она, – лицом смугл, очи черны и власы его чорны, а сам высокорост и даротен довольно, а бровие густы и вместе сошедшийся, а на правой у него ла-нити знак родимый».
По отбытии государя в Москву, опять начали поговаривать о её свадьбе, и ей осталось одно: объявить отцу решительно, что желает вступить в монастырь, молиться за род свой, и тем исполнить обет Богу, данный во время тяжкой болезни. Посему её отвезли в Новгородский Михалицкий Рождественский монастырь, и, сдав на руки игуменье Милитине, предоставили ей размыслить и более испытать себя.
Однажды видела она во сне, будто бы небеса над нею разверзлись, и к ногам её упал труп Назария. По какому-то предчувствию, она заключила, что Назарий уже умер, и что со всем тем она его увидит. Вошед к игуменье после вечерних правил, и услышав от привратницы, что привезли какого-то мертвеца к монастырским воротам, она отправилась туда вместе с игуменьею, ни сколько не сомневаясь, что этот мертвец никто другой, как Назарий. В самом деле, она увидела старого слугу его Козьму, который рассказал им, что государь, вспомнив о Назарий, коего способности и образование он всегда оценивал, приказал, было, его из тюрьмы выпустить; когда пришли ему об том объявить, нашли его умершим, а потому выдали его тело слуге с тем, чтоб похоронить там, где лежат предки Назария. Не имея денег и наслышавшись о доброте игуменьи этого монастыря, Козьма решился просить её о вспомоществовании. Он бросился к ногам игуменьи, а с ним вместе и княжна Серафима. Труп Назария был внесён в церковь, а отпевание оставлено до следующего дня после обедни. Целую ночь, молилась она при его гробе. На другой день со всеми почестями схоронили его близ святых ворот, и засим княжна объявила решительное намерение, приняв пострижение, окончить свою жизнь в этом монастыре.
Старик князь Одоевский был в это время с сыном в походе против Твери, и по возвращении, узнав обо всём происшедшем, решился ещё раз испытать, не успеет ли отклонить её от принятого намерения. Но дочь объявила, что она теперь рада как птица, избавившаяся от сети ловчей, и стремящаяся на твёрдую красу, что была мертва, но ожила.
Наступило время пострижения, и тем оканчивается рукопись. Княжна Серафима стала принадлежать одному лишь Богу, под именем старицы Марии.
Издатель рукописи, г. Игнатьев, приложив к оной снимок с подписи игуменьи Марии, а также первых строк самой рукописи, дополняет, что, по его соображению, фамилия Назария была Подвойский, что по спискам значится Мария в 1515 году ещё игуменьею Михалицкого монастыря и была преемницею Милитины; что монастырь сей, давно упразднён и превращён в приходскую церковь, известную ныне под именем Рождества на Молоткове, но что вблизи самой церкви доселе уцелела деревянная часовня, построенная одним из князей Одоевских над гробом игуменьи Марии. Где гробница Назария, осталось неизвестным.
Заметим здесь, что некоторые сомневаются в подлинности рукописи. Один из московских журналистов, даже не видав её, решился изъявить своё сомнение. На это скажем, что г. Игнатьев и без того известен своими трудами, и, что во всяком случае, написать целую книгу везде одинаковым разговорным языком, бывшем более трёх столетий до нас в России в употреблении, гораздо труднее, чем найти рукопись и её отпечатать».
Николай НАВРОЦКИЙ