Наверняка, после получения песенного ответа на этот вопрос, мало кто им задавался. Разве не ясно? «С картинки в твоём букваре, с хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе…» (далее по тексту, слова Михаила Матусовского, музыка Вениамина Баснера). Но находясь временно, а тем более постоянно на чужбине, начинаешь всё же если не самостоятельно размышлять над ним, то по крайней мере обращать внимание на какие-то цветы, растения, деревья, предметы и прочее, прочее, что тебе были хорошо знакомы по прежней жизни. Словно стараясь отыскать в новом окружении что-то привычное, родное, что могло бы создать хотя бы иллюзию дома.
Вот на каменистом склоне у чьего-то уютного домика разбросил тёмно-зелёные мясистые листья и выпустил вверх стрелки своих невзрачных цветов бадан. Это же мой родной бадан! Сколько раз в горных походах мы заваривали его сушёные листья в котелке, как чай. А вот рядом с баданом растёт заячья капуста или вшивик, почему-то так мы называли в детстве на Алтае это растение, росшее на каменистых россыпях у скал. Его сочные светло-зелёные кисленькие дольки были чуть ли не первым весенним лакомством ребятишек. Снег ещё почти полностью покрывал гору и лишь у скал появлялись проплешины. Именно здесь, около скал на каменистых осыпях в изобилии росла наша весенняя отрада - заячья капуста. Будто резные нежно-зелёные кувшинки, но с гораздо более пухлыми лепестками на серо-коричневом фоне камней и пожухлой травы манили нас: - Попробуй меня!
А вот, не в лесу, а в чьём-то саду на луговом газоне (и такие тут бывают, их не стригут, как обычные газоны, и они усыпаны полевыми цветами, лохматые, непричёсанные) ярко горит оранжевым бутоном мой родной огонёк, ну конечно, не дикий, а как и всё тут, окультуренный. Что с того, что цветок не дикий, а посажен людьми, людьми, чувствующими красоту дикой природы. Это те, те самые огоньки, не раз виденные в детстве, да не один - два, а горы, сплошь усыпанные огненно-рыжими цветами.
Но самого первого знакомца я встретил буквально сразу по прилёту в Германию в распределительном лагере под Оснабрюком, это была сосна, но не корабельная сосна, не корявая сосна, прицепившаяся к скалам и выросшая на семи ветрах, а будто привет мне с далёкой Чукотки, где довелось побывать в студенчестве со стройотрядом, сосенка - стланица или если официально, то сосновый стланик. Растут они себе в весьма умеренном европейском климате, создавая вечнозелёный фон, в данном случае на бывшем месте дислокации гарнизона британской армии. Конечно, немецкий стланик гораздо выше того, что встречал в тундре почти на краю земли, где грибы вымахивали чуть ли не выше тамошних берёзок.
Может быть, моё удивление и радость от встречи с сосенками объясняется и тем, что, вероятно, считал, что такие своеобразные представители растительного мира не могут существовать в иных условиях. Но они не только существуют, но и явно благоденствуют.
Как на свете не удивляться:
Лошадь - самую настоящую,
Вверх задравшую свою голову,
С веток яблони яблоки рвущую,
Я увидел впервые в Жизни...
Как на свете не удивляться,
Если яблоню - гордо стоящую,
А не стланицу многоголовую,
На земле сибирской растущую,
Я увидел впервые в Жизни...
Чтобы лошадь в Сибири ела яблоки, – нет, такое было не возможно, а к яблоне-стланице её бы никто и близко не подпустил, потому что все яблоки у хозяев были наперечёт. Да что говорить, такие сорта появились не так и давно, а в пору детства яблоки, настоящие яблоки однажды каким-то чудом достались нам за несколько недель до Нового года. Целая картонная коробка с красивыми и непонятными китайскими иероглифами. В ней в длинной закрученной древесной стружке лежали красные, ароматные яблоки, каждое из которых было завёрнуто в тончайшую бумагу, которая представлялась нам не меньшей ценностью. Все яблоки были бережно переложены в тёмную холодную кладовку, при этом оказалось, что часть яблок уже имела лёгкую гнильцу или по иным причинам не сохранилась бы до назначенного часа. Всё, что можно было спасти от испортившихся яблок, было спасено и дружно съедено нами, детьми. Незабываемый вкус яблок и их наличие в чулане подвигало нас почти каждый вечер спрашивать маму, можно ли нам по яблочку?
- Ну, посмотрите, - каждый раз говорила она. Но однажды сестра сходив в кладовку, вернулась с пустыми руками.
- А там сегодня нет ни одного испорченного – растерянно проговорила сестрёнка.
Да, берёзы… Берёзы, родимые, можно увидеть здесь почти повсеместно, растут они и даже не подозревают, что являются в некоторой мере символом совсем другой страны. Есть тут и стройные, тянущиеся в небо, есть и разлапистые, будто коренастые, с могучей кроной, а есть красавицы-берёзы, что так и просятся на картину, они, словно плакучие ивы, вытягивают вниз свои длинные-предлинные тонюсенькие веточки, усыпанные серёжками и мелкой листвой. Как-то однажды, заплутав где-то между Ингольштадтом и Аугсбургом, я попал на дорогу, которая была обсажена с обеих сторон берёзами. Посадки, судя по толщине стволов, были сделаны лет сорок – пятьдесят назад, и все берёзы, как на подбор, были высокими и стройными. После черноты полей, лежавших по сторонам шоссе, будто чудо было въехать в берёзовую аллею: несмотря на начинавшиеся сумерки, сразу стало светлее. Особенно величественная картина открывалась через лобовое стекло, лента шоссе, обрамлённая белыми колоннами берёз, уходила вдаль. И такая красота не прекращалась на протяжении километров двадцати – тридцати.
Есть тут и берёзовые рощицы, есть и отдельно посаженые берёзки на улицах, в парках, на придомовых участках, есть они и в местных лесах, которые так же, как многое здесь, творение рук человека. Может быть, где-то в Альпах или других горных массивах есть и дикие леса, но все прочие посажены. Но от этого они не перестают быть лесами со своими лесными секретами, а может быть и тайнами…
Я в алтайских горах был, как дома,
И в лесах, и в тайге мне знакомы:
Мхи, грибы и деревья, и травы, -
Я имею ввиду их названия,
Что едят, а что просто отрава.
Не от голода стал я в Германии
На старинных знакомцев внимание
Обращать почти с первого дня,
Может быть, от того, что меня,
Как магнитом, тянуло к знакомым
С детских лет: и деревьям, и травам, -
Ко всему, что казалось мне домом
В незнакомой стране Германии.
Ностальгическое признание?
Не скрываю, вполне возможно.
Но повсюду, где только можно,
Встретив прежних моих знакомцев,
Я разглядывал их очень тщательно,
Чтоб увидеть, как им под Солнцем,
Но здесь, в центре Европы живётся,
Потому что мне тоже придётся
Жить, корнями к земле прирастая,
Как и им тут, но я - не простая
Занесённая ветром травинка
И не дерево я, - человек,
Но которого жизни тропинка
Или, может быть, жизненный путь
Привели, чтобы я смог взглянуть
На себя и на жизнь издалёка,
Чтоб, встречая свет Солнца с востока,
Жил, в слезах не целуя берёзки.
Я не плачусь, себя не жалею,
Но однажды кукушкины слёзки
Повстречал в немецком лесу
И чуть-чуть не пустил слезу.
Это ж - чистой воды ностальгия!
Может быть, без неё ни строки я
От Души написать бы не смог!?
Может быть?
Да помог мне в Германии Бог,
Повстречаться с Судьбой в ностальгии,
Чтоб смог в Жизни отдать все долги я!
Автобус из Берлина в Москву весело бежал по автобанам, вот уже и Брест миновали, все темы были переговорены, народ притих, кто спал, кто дремал, как вдруг, ни к кому не обращаясь, всю дорогу не просыхавший мужичонка громко и радостно констатировал:
- Во, не иначе, как Родина началась! Глянь-ка, что ни берёза, то кора ободрана!
И хотя мы ещё ехали по белорусской земле, все, кто услышал это восклицание, невольно посмотрели на родные берёзы и, может быть как и я, пронзительно поняли, чего недоставало заграничным…
Hof, den 31.12.11