Укус обезьяны. Повесть о пиратах

               

Глава 1.
         Бгтугнаро, жителя острова Чаку-Зива, укусила обезьяна. Это был молодой орангутанг, пойманный им в горах и принесённый в селение на берегу океана. Здесь следовало бы рассказать о нравах и обычаях племени Чаку-Зива и  о темнокожем владельце обезьяны, а заодно и о том, как рос  среди мокрого и тёплого родного леса проказливый орангутанг до встречи с Бгтугнаро, однако на другом краю света уже выплыл из Кронштадта парусник «Ладога», а на нём в числе прочих Василий Кравцов, молодой человек, отважившийся на путешествие не совсем по своей  охоте , но, впрочем, ради собственного удовольствия.
   Василий Кравцов родился в славном городе Санкт-Питербурхе, в Литейной части, в собственном доме напротив Преображенской церкви, от почтенных родителей , имевших вотчину возле Новгорода, однако переместившихся по воле государя-преобразователя в новорождённую столицу. Можно бы, конечно, поведать, как состоялся их брачный союз, счастливым плодом коего в числе тринадцати братьев и сестёр явился Василий, но ведь тогда придётся  говорить о дедах, а то и прадедах Кравцова и так дойти до Адама, между тем «Ладога» уже миновала острова Зелёного Мыса, а Василий, не подверженный, к сожалению, морской болезни, от скуки развёл на корабле такую карточную игру и так перессорил команду, что капитан встревожился.
   Юный Кравцов с детства слыл шалопаем, так что родители предпочли отправить его от греха подальше в деревню, где он бил баклуши, охотился на волков и лисиц, рыбачил, куролесил и начинал уже приударять за девками, когда отец, спохватившись, что сын растёт лоботрясом , вытребовал его в Петербург и определил  в основанный графом Минихом  корпус, надеясь видеть сына морским офицером. Несколько лет Василий терпел науку, а, начав бриться, сбежал – к великому облегчению начальства и тревоге родителей. Вернувшись на Мсту, он зажил так, как хотел: нанялся в помощники к плотогонам и два лета плавал по реке, наловчившись проходить опасные пороги, доходил до Ильменя, а зимой вместе с закадычными дружками стрелял волков и раз даже без рогатины завалил медведя , - и это во время, когда все юноши благородного происхождения сызмальства служили государю. Явившись в деревню, отец попотчевал бездельника тростью  и велел определяться  в армию, ибо снова готовились воевать с турками. Родительский приказ весьма огорчил Кравцова: он любил приволье, жить не мог без охоты и рыбалки, любимых собак и лошадей; жаль было оставлять дружка  Гараську и многознавшего дядю Пахома с его рассказами о звериных повадках и святынях Новгородчины; привык Василий к простой пище – кашам да пирогам с грибами, да кислой капусте, полюбил нестеснительную народную одежду, с отвращением думая о мундире; да и у девки Феклухи уже выпирало пузо, первопричиной чего он не без гордости почитал себя. Но с родителем разговора не получилось. Тогда, покорившись для виду и прибыв в столицу, хитрец, едва сделалось тепло, бежал из родительского дома. Он стал работать грузчиком в порту, - а тут подвернулась «Ладога», отправлявшаяся вокруг света. Один матрос перед самым отплытием занедужил. Знакомый боцман заманил Кравцова на корабль, подпоил, - а когда тот протрезвел, «Ладогу»  уже качали балтийские волны.
   Кравцов был крепким, мускулистым парнем; особой пригожестью и ростом не отличался, зато был широк в плечах и руки имел загребущие, с тяжёлыми кулаками. Щёки у него были румяные, нос толстый, а лобастую голову украшала буйная растительность неопределенного цвета. С виду был важен, улыбаться и зубоскалить не любил и, как всякий сильный человек, привык к уважению. Имел малую слабость – спорить, настаивать на своём; ему обязательно требовалось одолеть кого-нибудь в драке, обскакать, перепить или обыграть всё равно во что -  в лапту, в горелки, в карты.Замечалась в нём также склонность к озорству.Одним словом, был Василий Кравцов молодец хоть куда.
   К сожалению, капитану «Ладоги»  новый матрос пришёлся не по душе. Он был старым морским волком и привык подтверждать свою власть зуботычинами и линьками, однако подступиться к Кравцову с кулаками не решался, хотя была в том нужда: лень и разгильдяйство, дурацкие выходки, картёжные свары в кубрике  следовало пресекать. Кравцов не был лишён наблюдательности и, догадавшись о враждебности капитана, позволил себе весьма резкие отзывы о нём, сделавшиеся известными. Их отношения назревали, как чирей, взаимная неприязнь росла.
   Тем временем туземец Бтугнаро безуспешно предлагал матросам проплывавших мимо кораблей – англичанам, французам и снова англичанам –
 купить у него обезьяну. Когда «Ладога» бросила якорь возле острова Чаку-Зива, множество лодок с голыми дикарями тотчас окружили российский парусник; в числе прочих на палубу вскарабкался и Бтугнаро со своей обезьяной. Она приглянулась одному из офицеров. Счастливый Бтугнаро,засунув деньги за щёку, поспешил покинуть корабль, орангутанг остался на «Ладоге».
   Вскоре произошла судьбоносная встреча Василия Кравцова с обезьяной. Не встреться они, вполне вероятно, что он  стал бы со временем исправным офицером, порадовал бы родителей, бороздил бы моря, потом вышел бы в отставку, женился, народил с десяток новых Кравцовых, - одним словом, прожил бы достойно. Нет, Василию суждена была другая судьба, и виновником сего стад орангутанг; а, может, Бтугнаро, зачем-то его изловивший. Впрочем, без воли Божьей и волос с головы не упадёт.
    Кравцов любил животных и на корабле сильно скучал без своих собак и лошадей. Он быстро поладил с обезьяной, и вскоре они сделались неразлучны. Обучая  сметливую зверюгу всяким смешным выходкам и ужимкам, он веселил команду, причём иногда его выдумки становились небезопасны. Между прочим, он выучил обезьяну срывать с голов шапки, и та убегала от обиженной жертвы по вантам, кривляясь под хохот зрителей. Однажы капитан, выстроив матросов в царский день и намереваясь произнести торжественные слова, был атакован сзади проказливой тварью. Сорвав шляпу с головы капитана, обезьяна по собственному почину дёрнула его за волосы  и, прыгнув на рею, была такова; испуская вверху пронзительные вопли, она размахивала злополучной шляпой, выражая презрение к роду человеческому. Матросы не удержались от смеха. Капитан был разъярён и тут же приказал уничтожить обезъяну. Кравцову велели подманить её, чтобы бросить за борт. Он сердито отказался.
   - Сто линьков ем у, - распорядился капитан.
Кравцов стряхнул с себя руки подскочивших матросов.
   - Бунт? – возмутился капитан. – Так я тебя повешу.
   Встревоженные сотоварищи посоветовали строптивцу покориться, и он дал увести себя и запереть.
   На рассвете Кравцова разбудил матрос, принесший ему поесть со словами:
   - Перекуси перед смертью.
   - Думаешь, меня повесят? – перестал жевать Кравцов.
   - Капитан  от слова не отступится.
   Кравцов задумался. Будь дело на суше, он бы убежал. А с корабля куда денешься?
   - Поел? Так пойдём, - сказал матрос. – Команда уже строится.
Василий вышел на палубу, вздохнул полной грудью свежий воздух. Утреннее море было великолепно; на небе ни облака, только вдалеке у самого горизонта что-то голубело.
   - Никак, туча  идёт, - кивнул на облако Кравцов.
  - Какая туча? То остров.
Кравцов насторожился:
   - Нет здесь никаких островов.
Матрос вышел из себя, плюнул, топнул ногой:
- Вот спорщик! Тебя и петля не исправит. Говорят, остров. Мы недавно мимо проходили.
Василий раздумывал недолго. Перекрестившись, он  воскликнул:
   - Прощай, братец! -И прыгнул за борт.
   Так начались знаменитые приключения российского матроса Василия Кравцова, о коих позднее много толковали в народе, сочиняя небылицы, приписывая ему нивесть что и даже женили на заморской царевне, а уж это неправда: он воротился к Феклухе. Но случилось это гораздо позднее, после долгих странствий по морям и  множества опасностей, которые пришлось ему преодолеть.

   Вознёсшийся из океанской бездны остров, куда благополучно добрался Кравцов,  был подобием райского сада, где царит вечное лето, благоухают роскошные цветы, истекают сладким соком обильные плоды, где шелестят кружевными листьями огромные папоротники, скрывая прозрачные ручьи, в коих плещутся золотые рыбки,а по берегам, в густой траве кто-то бегает, прыгает, шныряет и, увы, ползает, ибо какой же рай без змеи. Этот остров населяло мирное племя людоедов. Меднокожие, узкоглазые и кривоногие, они разгуливали по своему раю нагишом; мужчин украшала татуировка и палочки в носу; женщины носили ожерелья из раковин, а некоторые, из кокетства, - даже юбочки из листвы. Жили они в шалашах, ловили и собирали всё, что попадёт под руку, - червей, пауков, жирных личинок, а по праздникам лакомились человечинкой.
     Внезапное появление Васеньки Кравцова вызвало среди них переполох. Сначала они приняли его за морское божество и принесли ему в жертву осьминога, однако, познакомившись с повадками незнакомого гостя, быстро поняли свою ошибку: это
был обычный чужеземец с отвратительно белой кожей, сквозь которую просвечивали жилы, с неприлично прямыми ногами, что считалось вопиющим уродством, не имеющий к тому же ни о чем понятия. Строгие правила не позволяли им использовать на жаркое человека, если он не был военнопленным. В пищу употребляли обычно, 'когда войны с соседями не было, вождей либо стариков и старух, то есть сочленов, достигших сорока лет. Правивший вождь уже всем надоел, его скоро можно было съесть, и дикари решили принять Кравцова в качестве наслед¬ника верховной власти. Не разбираясь в тонкостях местных обычаев, он охотно согласился.
Жизнь на острове Ванечке очень понравилась. Он всегда был склонен предаваться лени, а тут вовсе ничего не надо было делать: несколько женщин хлопотали вокруг своего господина, угадывая его желания, а о пропитании заботилось все племя, заинтересованное в хорошей упитанности будущего вождя. Он целые дни посвящал сладостному ничегонеделанью, отдыхая после матросской работы, ел, пил, купался и тешился с женщи-нами. Воспоминания о далеком Петербурге, темном, слякотном и холодном, о крутом родителе и дюжине надоедных собратьев ничуть не донимали его; своеобразные нравы дикарей не тяго¬тили, даже нравились. Счастливая натура, он принимал жизнь такой, какова она есть, извлекая удовольствие из любых об¬стоятельств, и жил непробиваемо равнодушным ко всему, что не касалось напрямую потребностей его тела развлечений.
Жены его обожали. Их восхищали его мускулы, а шерсти¬стость вызывала почтительное изумление. Сделавшись вскоре не менее краснокожим, чем прочие, Кравцов пожелал татуиро¬ваться,' вытерпел, не сморгнув, весьма мучительную процедуру, когда его тело царапали острыми раковинами, а потом втирали в раны жгучую краску, и предстал перед восхищенным народом разукрашенным с головы до ног: на его груди распростерла крылья хищная птица, на спине свернулся кольцами удав, жи-вот покрылся загадочными спиралями, на ягодицах извивались осьминоги — одним словом, он стал неотразим, и множество женщин тут же захотело принадлежать ему...
Новость, что племя решило поменять вождя и сделать но¬вым вождем Ванечку, сообщила любимая жена, когда он обса¬сывал мозговую кость. Сверкая черными глазками, смуглянка поведала, что ему предстоит всего-навсего перерезать горло ны¬нешнему вождю, а затем принять участие в общем пиршестве и отведать жареной печени, где, как известно, заключена душа человека. Покончив с костью и вытерев пальцы о жесткие во¬лосы жены, он произнес несколько слов на родном языке; пе¬ревести их в смягченном виде можно было примерно так:
— Пошли вы туда-то и туда-то. Нужны мне ваши почести, как то-то и то-то.
Вспомним, Кравцов не был честолюбив, и власть не прель¬щала его так, как прельщает других мужчин.
Неприятно удивленная, жена возразила, что если он станет перечить, племя объявит ему войну, он тут же сделается воен-нопленным, и его съедят без всяких церемоний. Впервые за много дней Ванечка задумался. Игра перестала ему нравиться; несоленая пища не лезла в горло, жареные пауки надоели, от жен пахло тухлятиной; пора было сматывать удочки.
Той же ночью, связав любимую жену и набив ей в рот тра¬вы, Кравцов пустился в бега. Он не устремился вглубь острова, зная, что дикари легко там его настигнут, но выбрал берег. Вдали, на горизонте, виднелся еще один остров, возможно, безлюдный. Позаимствовав чью-то лодку — выдолбленное бревно, и вооружившись шестом, он прочитал «Отче наш», пе¬рекрестился и смело устремился в океан.
Вначале ему помогал отлив; потом его подхватило каким-то течением и понесло явно не в ту сторону, пока лодка не хряст-иула о подводный камень. Чертыхнувшись, он бултыхнулся в сверкающую воду и поплыл над бездной в нужном направлении.
/ Сил ему было не занимать, злость распирала его, — и 1 океан утих, вдруг уподобившись мелкой луже. Светила ущербная лу¬на, неведомый остров был хорошо виден вдали. Кравцов знал, что сил доплыть у него хватит, как вдруг он почувствовал опасность: вынырнув из глубины, за ним увязалась какая-то громадная рыба. Сначала она упорно плыла следом, и он всей кожей чувствовал ее мощь и величину; потом стала описывать круги, потом нырнула под него, и так несколько раз; в послед¬ний он даже почувствовал прикосновение ее скользкого бока. От страха у него стало сводить 'судорогой ногу. Мирно светила луна, но океан больше не сверкал, и по нему пошла рябь. Вдруг постигнув бездонную пропасть под ним, кишевшую морскими чудовищами, и придя в ужас, Кравцов понял, что сейчас погиб¬нет, если не произойдет чуда. Желанный остров был все еще далеко, но и тот, что он покинул, уже скрылся во мгле ночи. Он был один во всем мире, никто не мог прийти ему на по¬мощь. Перевернувшись на спину, он вперился в звездное небо, пытаясь отогнать страх и успокоиться. Рыба, кажется, пропала; звезды были прекрасны, вода тепла и упруга. Силы вернулись к нему. Он снова поплыл, радостно замечая, как приближается земля. Несло все быстрей; возможно, это было течение, воз¬можно, прилив

Если бы не прилив, приключения Кравцова здесь бы и за-вершились. Сильная волна вышвырнула его далеко на берег; исцарапанный и ушибленный, наглотавшись соленой воды, он вцепился в острый камень, как в спасение, и тут же сообразил, что следующая волна смоет его в пучину, нет даже мгновения, чтобы отдышаться. Поднялся ветер, начинался дождь. Уподо¬бившись ящерице, Кравцов принялся карабкаться вверх. Новая волна накрыла его до пояса. Он уже изнемогал, но собрал ос¬таток сил для последнего рывка и выбрался-таки на ровное ме¬сто. Дождь стремительно превратился в ливень, над головой грохотало; в сполохах молний он различил неприветливый берег,спускавшийся к океану скалистыми уступами, поросшими лесом, и бросился со всех ног прочь от свирепых волн вверх, в горы.
В завываниях ветра, в сплошных струях воды он брел и брел вперед, стараясь уйти как можно дальше от коварного океана. Прислушиваясь к бессильному реву за спиной, он даже усмехался про себя: под ногами была твердая земля, а значит, все опасности позади. При свете молнии он различил впереди темную скалу и устремился туда, надеясь найти какую-нибудь расщелину, как вдруг остолбенел: перед ним возник сверкаю¬щий голубовато-дымный столп, окруженный сиянием; в нем стоял старец и, раскинув руки, загораживал дорогу. Кравцов не верил в привидения, однако, почувствовав упругую мощь голу¬бого света, вынужден был тупо остановиться. Колени его под¬косились, и он рухнул на землю, сам того не желая. Падая, он успел заметить, как бледнел и таял в воздухе необычайный ста¬рец. Холодный ужас, сродни восторгу, накрыл его, и, поливае¬мый дождем, он сжался в комок, скорчился на земле, подобно младенцу в материнской утробе.
Дождь уменьшился к рассвету. В утренних сумерках Крав¬цов разглядел, что лежит на самом краю пропасти. В страхе он отполз подальше и, лишь удалившись от края на приличное расстояние, осмелился встать на ноги и побежать прочь.

Корабли нечасто посещали те края. Однажды с проходившей мимо бригантины заметили костер и голого человека, плясавше¬го вокруг него. Бригантина замедлила ход. Островитянин бес¬страшно бросился в волны, стремясь достигнуть ее. Ему спус¬тили канат; с обезьяньей ловкостью на палубу влез голый та¬туированный дикарь Это был Вася Кравцов.


 
                Глава 2.
   Тем временем   покинутая   Кравцовым   «Ладога»   продолжала свой путь. Следующую остановку корабль рассчитывал сде¬лать   у    бразильского    берега,    в    виду    города    Сенеро-дель-
Дестеро, чтобы как следует подготовиться к опасному плаванию вокруг Южной Америки. Во все недели стоянки местные жите¬ли проявляли большое любопытство к явившимся неведомо от¬куда антиподам. В числе прочих «Ладогу» разглядывал Рамон Сальседос, плантатор и местный житель. У него были особые причины любопытствовать и даже обеспокоиться из-за появления российского корабля, для объясне¬ния чего придется начать рассказ издалека.
Семейство Сальседос из века в век поливало потом засушли¬вую андалузскую землю, добывая скудное пропитание, и не от¬правься один из них за океан, Рамону пришлось бы до конца дней жить в заботах и скудости. Его дядя, удачно обосновав¬шись в Бразилии, позвал к себе кого-нибудь из племянников, и семейство исторгло из своих недр Района, юношу работящего, однако склонного к книжной зауми и даже помышлявшего о тишине монастыря — печальное следствие неразумного материн¬ского воспитания.
Бразильский дядя сказал ему, обводя рукой окрест:
— Гляди, все это мое: поля, негры, амбары, лошади, скот и даже река. Работай. Докажи, что ты — хозяин, и я все заве¬щаю тебе.
И Рамон начал работать на дядю. Тот был доволен. Старый хитрец вовсе не собирался облагодетельствовать парня и даже подумывал, прогнав из дома наложниц-мулаток с их многочис¬ленными детьми, жениться по-настоящему. Однако через не¬сколько лет после приезда Района, посвященных обдумыванию женитьбы, дядюшку хватил удар, и он скончался. Никакого завещания обнаружено не было, и все досталось Рамону; сооб¬щать о наследстве заокеанским родственникам никто не стал.
Сделавшись плантатором, Рамон продолжал много работать, не вспоминая о чтении, и даже по примеру дяди завел себе му¬латок, однако, воспитанный в строгости религиозной матерью, вскоре стал тяготиться такой жизнью. Ему все чаще вспомина¬лись родители, размеренный лад их семейной жизни. Желание увидеть их наконец окрепло настолько, что он решился на пу¬тешествие через океан.
На родине его постигло горькое разочарование: родителей уже не было в живых, а братья и сестры встретили еще одного наследника отцова добра с нескрываемой досадой. Он предпо¬чел удалиться от семьи, ничего не требуя и не объясняя. Горечь наполняла его. Какой братской любовью они бы воспылали, узнай, что он богаче их всех, вместе взятых! В Испании отныне у него никого не было. Его дом находился в Бразилии, где, впрочем, его тоже никто не ждал. Он мог бы жениться; многие соседи настойчиво прочили за него своих дочек, однако девицы, невежественные и спесивые, ему вовсе не нравились.
Он пробыл в Европе месяца полтора и, собираясь уже в об¬ратный путь, свел как-то знакомство с одним иностранным се¬мейством, поселившимся в той же гостинице и осматривавшем те же святыни, что и он. Оно состояло из пожилой супруже¬ской пары и двух взрослых дочерей. Девушки были весьма привлекательны, не по-южному белокожи и светловолосы, на¬рядно одеты и, судя по всему, хорошо воспитаны. Вначале он думал, что это англичане, однако, вслушавшись в чужую речь, предположил, что, скорее всего, они откуда-то с севера, пока гостиничный лакей не сказал, что семейство прибыло из Мос¬ковии. Он не без любопытства стал наблюдать за неведомыми полярными жителями, тем более что меньшая из девушек ему приглянулась, и вскоре заметил, что малышку в семье не жало¬вали; сестра и мать помыкали ею и обращались чуть ли не как со служанкой, хотя круглым личиком и кротким взглядом она напоминала Мадонну, как любили изображать Богоматерь в старину. Он захотел узнать побольше, и тот же лакей за со¬лидную мзду сообщил, что имя девицы Агата, она в семье приемыш и вроде камеристки у старшей.
Лакей владел французским языком и мог общаться с ино-странцами, сам же Рамон едва мог связать два слова на чужом
языке, зато был парень хоть куда, правда, загрубелый и даже диковатый, что неудивительно, если вспомнить, где ему прихо-дилось жить и чем заниматься. Беленькая Агата заметно розо¬вела под его взглядом, отчего становилась еще милее. Вскоре ему стали известны удивившие его и заставившие задуматься подробности. Горничная, сопровождавшая девиц, сообщила:
     - Агафья такая же подневольная, как я. Барин прижил ее с холопкой, дал воспитание, а теперь не знает, что делать.
     Оказывается, в Московии, как и в Бразилии, тоже были рабы, только не черные, а белокожие, и Агата была из их чис¬ла. Решение пришло само собой. Захватив лакея вместо толма¬ча, Рамон явился к русскому сеньору с предложением:
—  Продайте мне вашу Агату.
—  Гм, — сказал русский сеньор и с недоверием оглядел про¬стую одежду посетителя. — Достаточно ли у вас денег для та¬кой покупки?
     Рамон заверил его в своей состоятельности.
     ~ Гм, — снова сказал тот. — А, собственно, с какой целью понадобилась вам девушка?
—  Чтобы показать ей Бразилию.
—  Гм, — еще раз сказал сеньор.
     Сделка все-таки состоялась. Поначалу старшая барышня и слышать ничего не хотела, заявляя, что Агафья ей самой нуж¬на, однако русский сеньор ощущал нехватку денег, а его супру¬га рада была расстаться с приемной дочкой. Барышне велели помолчать. Привели Агату и объяснили ожидавшую ее переме¬ну. Она стояла ни жива ни мертва, не смея поднять глаз. Ни¬каких бумаг не справляли. Отсчитав деньги, Рамон сгреб свою добычу и увел к себе, опасаясь, как бы русский сеньор не оду¬мался. Вскоре он увез свою белую рабыню за океан.
     Появление в доме Сальседоса чужестранки, столь непохожей на местных женщин, чрезвычайно уязвило соседей Района, и они почти прекратили с ним знакомство, о чем он ничуть не
6-2631тужил, занятый новым чувством, с необъяснимой силой охва-тившим его. Удивление Агаты, попавшей в Бразилию, превос-ходило всякое вероятие и очень забавляло его. Поначалу она пугалась негров, но поняв вскоре, что это самые безобидные существа, освоилась и даже стала изъясняться с ними жестами и улыбками. Негры скалили белые зубы и старались изо всех сил угодить ей. Рамон был счастлив, как никогда. Все безмерно нравилось ему в девушке, — и то, как она удивлялась пестрой ящерице или громадной бабочке, закусив губу и всплескивая руками, и то, как слушала его нежности, стыдливо рдея, и то, как вдруг застенчиво улыбалась и поднимала на него детски ясные глаза. Больше всего ему хотелось теперь, чтобы она за¬говорила. Торопя события, он заучивал слова ее родного языка; она старательно повторяла испанские. Учение вперемешку с по-целуями очень нравилось обоим.
     Агата была объявлена им в доме госпожой. Рамон твердо решил обвенчаться с нею, как только она немного освоится, но встретил неожиданное сопротивление: Агата ни за что не хотела креститься в католическую веру и даже отказывалась посещать храм, ставя тем самым его в двусмысленное положение. Рамон обратился к священнику, объяснив ему всю сложность дела. Он был религиозен, и малопонятная строптивость девушки, к кото¬рой было приковано его сердце, огорчала и заботила.
—  Ты живешь во грехе, — укорял его пастырь.
     Рамон заверил его, что обязательно повенчается, как только уговорит девушку.
—  Ты должна стать, как все, раз уж живешь здесь, — убе¬ждал он.  ~  Подумай, если я вдруг погибну, что с тобой ста¬нет?  Меня может ужалить гад, сбросить лошадь, могут заре¬зать разбойники.
     Обливаясь слезами, она кидалась ему на шею и не давала говорить.
     Другим беспокойством были негры. Агата не умела поста¬вить себя хозяйкой, и слуги, к неудовольствию Района, держа¬лись с нею на равных. Можно было, конечно, понять моло¬денькую женщину, находившую удовольствие пошушукаться со служанками; однако она упрямо не желала свести знакомство с какой-нибудь белой женщиной, утверждая, что все они «нехо-рошие», говоря так со слов своих чернокожих осведомительниц. Конечно, неграм жилось несладко, хозяева их били, а иногда и убивали; еще хуже была жизнь рабов на плантациях, однако не Районом был установлен такой миропорядок, отвечать за него он не мог.
—   Они черные, но кровь у них такая же красная, как и у нас, — говорила Агата.
     - Кто-то должен обрабатывать поля, — напоминал он.
      Но она упрямо качала головой:
—  Рабство противно Богу. Ему оставалось молчать.
     Ее недопустимая мягкость в обращении со слугами вскоре стала известна в округе. Чужие негры, избитые владельцами, взяли привычку прибегать к ней жаловаться. Поддавшись на ее уговоры, Рамон несколько раз ходил к соседям просить за про¬винившихся слуг, что вызвало недоумение и глухое недовольст¬во. Все быстро догадались, откуда ветер дует: несносная ино¬земка, невесть откуда взявшаяся, не желавшая знаться с их же¬нами и дочерьми, совала нос не в свои дела. Больше всех него¬довали женщины, не простившие чужачке присвоения Рамона, считавшегося лучшим женихом на сто миль вокруг.
     Не выдержав, Рамон однажды сердито сказал подруге:
     ~ Я тоже считаю, что недопустимо избивать негров до по-лусмерти и ломать им кости, травить собаками и морить голо¬дом, однако такова жизнь. Хвала Господу, сам я никогда этого не  делаю,   однако   и   у   меня   на   полях  есть   надсмотрщики  с
83плетьми.  А как же иначе?  Негры ленивы,  по-другому их не заставишь работать.
     Агата заплакала, и он, не выдержав, принялся ее утешать. Она повернула к нему мокрое лицо:
—  Среди наших слуг попадаются мулаты, которые своим от¬цом называют твоего дядю. Они — твои братья, а ты содер¬жишь их как рабов.
     Помрачнев, Район вспомнил про черномазых малышей, ко-торые вполне могли называть его отцом. Признавая правоту любимой, он тем не менее понимал, что, даже если он освобо¬дит своих рабов, в мире ничего не изменится. Плантации при¬носят деньги, а следовательно, надо заставлять негров обраба¬тывать их, и тут без насилия не обойтись. Агате он старался не перечить, помня, как тяжко было видеть ему самому в первое время жестокие расправы с рабами. Он надеялся, что привычка сделает ее не столь чувствительной, однако она продолжала с таким упорством настаивать на милосердии, так радоваться лю¬бой возможности помочь несчастным, вызволить, облегчить чью-то участь, что ему оставалось только угождать ей даже в тех случаях, когда это становилось и разорительным, и просто неразумным. Общественное мнение города Сенеро-дель-Дестеро окончательно осудило чужестранку, а с нею заодно и рехнувше¬гося Сальседоса.
—  У тебя из-за меня одни неприятности, — горько отмечала она. —Когда я тебе совсем надоем, отправь меня домой.
     Расстаться с нею ему и в голову не приходило. Агата была светом; будто он жил в темноте, и вдруг зажгли свечу. Только бы она приняла новое крещение и перестала думать о своей да¬лекой, суровой родине. Он знал, что она тоскует по дому. Ино¬гда, сидя душным вечером на веранде и слушая тревожные го¬лоса ночи, полные смертельного ужаса или нестерпимого вож¬деления, Агата задумчиво говорила:
— У нас сейчас намело, поди, до самых окошек. И дым из каждой трубы. И валенки на морозе поскрипывают.
Он огорчался и ничего не отвечал. Вот почему Рамон Саль-седос, плантатор и рабовладелец из Сенеро-дель-Дестеро, с на¬стороженным вниманием оглядев российский парусник «Ладо¬гу», бросивший якорь в виду бразильского берега, поторопился уехать домой, где ни словом не обмолвился об увиденном.



                Глава 3.
     Вильям Гибсон, младший сын бедного священника, решил во что бы то ни стало выбиться в люди, четырнадцати лет по-ступил юнгой на корабль и, досыта хлебнув соленого морского лиха, к сорока годам сделался капитаном. На его долю выпало мирное время; военная пора, когда карьеры делались быстро и легко, миновала, и он, не добившись ни славы, ни наград, пла¬вал на небольших торговых судах, совершая дальние рейсы ме¬жду Лондоном и Вест-Индией. Знакомые считали, что Гибсон вышел в люди; он же в глубине души смущенно сознавал, что морской стихии предпочитает сельскую жизнь и твердую землю под ногами. Если бы не желание отца и собственное честолю¬бие да располагай он самым крохотным состоянием, — он пред-почел бы ныне скромное прозябание на суше, о котором все чаще мечтал. В одном ему повезло: он был счастливо женат. Но и тут судьба добавила ложку дегтя: избранница его ничего, кроме красоты, не принесла в дом, и, стало быть, судьбой му¬жа было до старости бороздить океанские просторы.
     Он был хороший, бравый капитан, однако ему приходилось скрывать некоторые свои склонности, более присущие зажиточ¬ным сухопутным джентльменам, нежели стесненным в средствах морским волкам. Он был начитан, знал Филдинга и Смоллета, ценил Шекспира; ухаживая за невестой, он писал ей стихи. С возрастом он забросил это баловство, однако вел дневник, не пропуская дня, чтобы не занести на бумагу пару строк, в кото-
'рых более всего говорилось о красотах природы, а также о любви к милой женушке и прелестным крошкам. Иногда ему приходили на ум и более отвлеченные мысли, и тогда он писал о Добре и Зле, Божьем Промысле и Судьбе — все с большой буквы. Склонность к бумагомаранию могла уронить его в глазах подчиненных, и он ревниво хранил свою тайну в запертом сун¬дучке в ожидании счастливого дня, когда вручит очередную ис¬писанную тетрадь жене. Кстати, миссис Гибсон не читала кара¬кули мужа, хотя и клялась из деликатности в обратном: в сво¬бодное время она предпочитала романы про любовь.
     Барк «Медуза», которым командовал капитан Гибсон, вез в тот рейс кое-какие колониальные товары, а также больных сол¬дат, возвращавшихся на родину; во время стоянки у острова Святой Елены на борт было принято человек тридцать пасса¬жиров — народ в основном небогатый, готовый мириться с не¬удобствами плавания в трюме старой посудины.
     У Святой Елены пришлось долго стоять, пока не скопилось достаточно кораблей: на морях настолько усилилось пиратство, что никто не рисковал плавать в одиночку, но корабли собира¬лись вместе по-нескольку и под охраной пушек и солдат пере¬секали океан. Наслушавшись рассказов про таинственные ис¬чезновения кораблей и черную бригантину без флага, замечен¬ную на торговых путях, капитан Гибсон не торопился. Коротая время, он аккуратно вел дневник. Мрачные скалы острова не вдохновляли его, и поэтому он писал о том, как скучает по сво¬ей женушке и какое это необыкновенное счастье, что она у него есть, с улыбкой представляя, как станет Рэчел читать его бес¬хитростные признания. Он до сих пор удивлялся тому, как ан¬гелоподобная девушка, создание неземное, возвышенное, да к тому же кроткое и любящее, согласилась стать его женой. Со своей стороны миссис Гибсон также пребывала в удивлении, почему она связала судьбу с человеком отнюдь не богатым, не титулованным и к тому же невзрачным. Оба дружно забывали, что в свое время она была невестой без гроша и достигла уже опасного возраста, за которым начиналась безнадежность, а у него, бравого моряка, уже было прочное положение; бесславно¬го прозябания на «Медузе» тогда еще не предвидели.
     «Конечно, я мечтал достичь большего, — писал капитан, — но судьбы наши назначены нам до рождения, и человеку следу¬ет безропотно склоняться перед волей Всевышнего. Впрочем, у меня есть Рэчел, и это искупает все. Поднять и вывести в лю¬ди сына, дать хотя бы небольшое приданое дочерям и, конечно, обеспечить жену ~ вот моя цель, и ради этого я соглашусь плавать хоть на треснувшем корыте. О Рэчел! Красавица должна быть окружена красивыми вещами, а я дал тебе скром¬ный дом, жизнь в сельской глуши, многие заботы. И еще свою любовь, дорогая, которая исчезнет только со мной...»
     В таком духе капитан Гибсон мог писать очень долго, устре¬мив нежный взор на портрет жены, всегда стоявший перед ним, и уносясь мыслями к сельскому домику, увитому плющом, уто-нувшему в зарослях шиповника и жимолости, где его белокурая обитательница, сидя у окна своей хорошенькой розовой гости¬ной, мирно склонилась над рукоделием. Совершая мысленную прогулку по дому, он видел большую раковину, привезенную им и украсившую столик между окон, и квадраты вечернего солнца на полу своего кабинета, где висит и пылится без хозяина охот¬ничье ружье, слышал скрип ступенек под своими воображаемы¬ми шагами, чувствовал запах душистого горошка, который рас¬тет у них всюду. В доме, конечно, тишина, ни детских голосов, ни собачьего лая: дети учились в закрытых пансионах, а собак Рэчел не выносила: они портили ее аккуратные клумбы, неис¬тово роя землю задними лапами. Сладостные видения далекого дома скрашивали долгие дни вынужденного ожидания.

     Наконец собралось восемь кораблей, и решено было больше никого не ждать. Капитаны воспрянули духом, готовясь поки¬нуть неприветливый остров, всем порядком надоевший. Зная о
87тихоходности своего барка, капитан Гибсон просил капитана Бриджеса с хорошо вооруженной «Сусанны», с которым он подружился за время стоянки, в плавании держаться поблизо¬сти от «Медузы», пока они не достигнут безопасных мест. Тот, человек общительный и любезный, охотно согласился.
     Флотилия отошла от причалов при отличной погоде и попут-ном ветре. Яростно-синий океан до самого горизонта был по¬крыт белыми барашками, небо клубилось белыми облаками, бе¬лые паруса весело плескались над головой, наполняя отрадой сердца моряков. Корабли шли, не теряя друг друга из вида. «Медуза» сразу же отстала и тащилась в хвосте каравана. И хотя опасаться было нечего — их защищали пушки «Сусанны», капитан Гибсон настойчиво просил Бога, чтобы их пронесло и пушкам не пришлось бы стрелять.
     Как он и ожидал, пассажиры, среди которых было несколь¬ко женщин, свалились в морской болезни; матросы не успевали мыть палубу, а кок, веселый и услужливый малый, продолжал готовить на всех, и команда объедалась. Один пассажир при¬влек особое внимание капитана. Этот пассажир упорно искал одиночества, что на тесном, перенаселенном корабле сделать было не так-то просто. Это был мужчина во цвете лет, видный собой, загорелый и загрубелый под южным солнцем, одетый просто, однако аккуратно и добротно; он плыл один и без ба¬гажа. То ли южноамериканец, то ли метис, решил капитан, только не англосакс. Сумрачное лицо пассажира никогда не улыбалось. Сторонясь всех, он часами стоял у борта, глядя на воду. Капитан долго наблюдал за ним. Морская болезнь от¬нюдь не мучила пассажира, однако временами он перегибался за борт так сильно, что капитан наконец не выдержал:
—  Поостерегитесь, сударь! Иначе вы в два счета окажетесь за бортом.
Пассажир отступил, сердито пробормотав по-испански:
—  Я не знаю английского языка.

Капитан немного разумел по-испански и, повысив голос, продолжал уже на чужом языке:
—  Если вы задумали утопиться, прямо скажу: по отношению ко мне, капитану «Медузы», это будет непорядочно.
Пассажир одарил его хмурым взглядом, потом, задумавшись о чем-то своем, опустил голову:
—  Простите, я не расположен к беседе.
     И отошел. Капитану оставалось только пожать плечами.
     В течение дня нелюдимый пассажир несколько раз попадался ему на глаза и. заметив, что за ним наблюдают, всякий раз от-ворачивался. В сумерках капитан столкнулся с ним нос к носу, и тут пассажир вдруг представился:
—  Мое имя Рамон Сальседос. Я хотел бы знать, где будет делать промежуточную остановку в Испании наш корабль.
     Услыхав название порта, он уже готов был отойти, но капи¬тан, все еще подозревавший нелюдима в. желании выкупаться, решил отвлечь его от мрачных мыслей беседой, тем более что был человеком общительным и располагал свободным временем.
—  Я сейчас иду к себе. Не хотите ли выпить за компанию стаканчик настоящего английского рома?
Несколько удивленный, подумав, сеньор Сальседос кивнул:
—  Пожалуй.
     Каюта капитана была совсем крошечной, однако ни у одного из офицеров «Медузы» не было и такой; что уж говорить о матросах и пассажирах, ютившихся в трюме и на палубе. Саль¬седос опустился на указанное место. Доставая бутыль и стака¬ны, капитан заметил, что его гость вперился взглядом в портрет миссис Гибсон.
—  Моя жена, — гордо сказал капитан. — Ее считают краса¬вицей. А вот мои детки: две девочки и сынок. Жена и дети — наше главное богатство в жизни. Верно, господин Сальседос?
     Лицо гостя задергалось.
—  Я никогда не был женат
      Видя, что разговор неприятен пассажиру, капитан осекся и занялся бутылкой.
     Как он и ожидал, под неодолимым действием рома гость не-много размяк, лицо его разгладилось, хотя и не утратило мрач¬ного выражения. На капитана, вследствие многолетней привыч¬ки, ром не оказал такого сильного действия.
—   Вы так перегибались нынче через борт, что я невольно встревожился,   —   решил он немного урезонить неосторожного пассажира. — Надеюсь, вы не собирались утопиться?
—  Собирался, — кивнул тот. — Если бы не ваша навязчи¬вость, капитан, я бы уже нашел покой.
—  Так, так, сударь,  — укоризненно покачал головой капи¬тан.  —  Мне не хватало только самоубийства на борту. Наде¬юсь, вы уже передумали?
—  Пока не знаю.
Капитан, встревоженный и раскрасневшийся, распустил шей¬ный платок, поскольку ром все-таки разгорячил и его:
—  Позвольте... А как же Божьи заповеди?
—  Есть случаи, когда о них не вспоминают.
—  Да вы христианин?
—   Как бы вы поступили, господин капитан, если бы вашу прелестную жену зарезали? — резко осведомился гость.
Простодушное лицо капитана омрачилось. Пассажир махнул рукой:
~ Я потому и сижу здесь, что помню Божьи заповеди. И больше ни слова.
     Незаживающая рана кровоточила в груди Рамона. Он был на плантации, когда за ним прискакали из города: Агату нашли валявшейся на земле у садовой стены с ножом в спине. Негри-тянки сбивчиво рассказывали, будто сидевшей на веранде хо¬зяйке послышался в ночи вой ее любимой собачки, и она со всех ног бросилась ее спасать. Больше ее не видели живой.
     Ужасное это событие всколыхнуло весь город, и даже газе¬ты в Рио сообщили о нем: Рамон Сальседос был не последним человеком в округе. Велось следствие; многих допрашивали, однако никто ничего не знал. Перестав заниматься делами, Ра¬мон много дней не выходил из дому. Если бы не честность слуг, его большое, налаженное хозяйство могло пойти прахом.
     За поимку убийцы была обещана большая награда, однако все усилия оказались тщетными. Уделом Рамона стало подозре¬вать всякого человека. Некоторое время он пытался жить по-прежнему, но вскоре понял, что не выдерживает. Мысль про¬дать все, чем владел, и уехать утвердилась в нем окончательно. На землю быстро нашлись покупатели; дом в городе с удоволь¬ствием приобрел сосед. Кое-кого из слуг Рамон отпустил, од¬нако большую часть негров продал — по личной просьбе губер¬натора, опасавшегося многих бед из-за освобождения такого количества рабов. Покончив с делами, постояв у дорогой моги¬лы, он устремился прочь, дабы начать новую жизнь либо по¬кончить со старой.
—  Значит, убийца так и не был найден? — осторожно осве-домился капитан Гибсон, выслушав историю своего гостя.
—  Не был, — Сальседос задумался. — Возможно, со време¬нем что-нибудь все-таки открылось бы, останься я там.  Если хотите знать, я потому и уехал оттуда. — Он криво усмехнул¬ся. — Выпрыгнул из судьбы.
—   Итак,  вы предпочитаете оставить преступление безнака-занным? — как можно мягче спросил капитан.
Сальседос вспылил:
~ Я предпочитаю не увеличивать зла. Оно и без нашей по¬мощи воспроизводит себя с устрашающей силой. Оно громадно. Его слишком много в мире. На все есть Божий суд.
~ И земной суд имеется.
 —• В Бразилии? Полно, капитан. Есть ли он в вашей Анг¬лии? Если бы я нашел убийцу, мне пришлось бы самому или с помощью наемников прикончить его.
     Они замолчали, уставившись на слабо мерцавшую лампу.
~ Я все думаю про русский корабль, проплывавший мимо наших берегов незадолго до гибели моей любимой, — с тоской начал пассажир. — Корабль из России у берегов Бразилии, представьте себе! Странный случай. Такого не бывало. Если бы я не утаил от моей бедной подруги его приход, если бы помог ей уплыть на родину... Этого-то я как раз и не хотел!
     Капитан с сочувствием глядел на своего гостя. Если бы та¬кое случилось с его женой, он бы, наверно, тут же умер или бы спился, потерял человеческий облик, что в общем то же самое.
~ Как, по-вашему, какая заповедь самая трудная? — вдруг резко осведомился гость.
     Прикинув, капитан со вздохом отозвался:
—  Да они все трудные. Господь потребовал от человека не-посильного,   свидетельством  чему  две  тысячи  лет  бесплодных усилий.
—  И все же?
—  Подставь щеку? Возлюби врагов?
—  Нет, нет, ~ усмехнулся Сальседос. — Самое трудное: не судите. Не осуждайте, не корите, не злословьте. Вы меня сей¬час осудили. Вы нарушили Божью заповедь, сударь.
~ Я? — смутился капитан. Добросовестно поразмыслив, он счел долгом сделать пояснение: — Я не могу осудить человека, поступившего по-христиански. Сказано: удались от зла. Однако позвольте не согласиться с вашим мнением относительно гро-мадности зла. Зло не является некоей сущностью; оно — лишь отсутствие добра.
Сын священника, получивший дома основательное религиоз¬ное воспитание, капитан Гибсон питал слабость к отвлеченным
рассуждениям и был способен наговорить многое, если бы ему не мешало недостаточное знание испанского языка. Бразилец глянул на него со своей кривой усмешкой:
—   Полно, капитан.  Миром правит дьявол.  И если Бог до¬пустил подобное, я не уверен, существует ли Он вообще.
     Неприятно пораженный услышанным, капитан осекся. Впро-чем, симпатия его к собеседнику возобладала, и после неболь¬шого молчания он мягко Заметил:
—   Если вы так думаете, тем хуже для вас. Вера или ее от¬сутствие    лишь  показатель  вашего  душевного  благополучия. Это никого не касается. Позвольте закончить мысль о природе зла. Мне кажется, постулат «Удались от зла» вовсе не означает «Не  борись  со  злом».  Уничтожение  зла  есть  добро,  а стало быть...
—  Стало быть, — подхватил бразилец, — мне следовало по-святить жизнь отысканию и наказанию убийцы а я этого не хотел. Зло  —  это зараза, болезнь; стоит подхватить ее, и вы станете заражать других, а те — новых, и так не будет конца. Зло снова и снова входит в мир, уничтожая того, через кого оно вошло.
—  Слишком прямолинейно, — упрямо тряхнул головой капи¬тан. — Все на самом деле сложнее. Возможно, тяжкое испыта¬ние вам послано, чтобы переродить, просветить вас.
—  Оно меня уничтожило, — горестно признался Сальседос, и капитан встревоженно подумал, что этот человек действитель¬но близок к отчаянию.
—   Не   говорите   так,   —   с   дружеским   участием   попросил он. — Пройдет время, и, я верю, в вашей жизни появятся до¬рогие существа, которые залечат старые раны...  — Он произ¬носил незамысловатые слова и был доволен уже тем, что гость слушает не прерывая, а значит, жаждет утешения,  и отчаяние его не безнадежно.
     Поздно ночью, проводив гостя, проверив вахту и полюбо-вавшись на огни верной «Сусанны», шедшей рядом с «Меду¬зой», как было условлено, капитан Гибсон вернулся к себе и, улыбнувшись портрету жены, раскрыл дневник. Он хотел запи¬сать разговор с бразильцем, однако задремал с пером в руке и даже увидел свой коттедж, утонувший в цветущих кустах, за который, кстати, еще было не все выплачено, и милую Рэчел, склонившуюся трепетно над душистым горошком.

     Наутро капитан Гибсон не увидел ни одного корабля из их флотилии, за исключением «Сусанны». Куда ни кинь взгляд, простиралась водная пустыня. Бесспорно, «Медуза» была тихо-ходным судном и, разумеется, никого не обяжешь приноравли-ваться к ее ходу, если дует попутный ветер, однако такое пре-небрежение уязвило капитана и наполнило смутной тревогой.
С «Сусанны» просигналили, что все в порядке; в ответ ка¬питан Гибсон поблагодарил капитана Бриджеса за обязатель¬ность и успокоил своих офицеров, встревоженных исчезновени¬ем флотилии: мол, их защищают четыре пушки «Сусанны», па-никовать не следовало. Море было спокойно, занимался ясный день, и, отогнав тревогу, капитан Гибсон занялся текущими де-лами. Что касается пассажиров, морская болезнь терзала их по-прежнему, и на исчезновение флотилии пока никто не обратил внимания. Сеньор Сальседос, гуляя по палубе, единственный из пассажиров осведомился, куда делись остальные корабли, и ка-питану оставалось как можно равнодушнее объяснить, что бес-покоиться нет причины, они вскоре нагонят флотилию.
Бразилец скривил рот:
—  Я думал, среди моряков взаимовыручка крепче.
—   Никому не прикажешь тащиться, как наша «Медуза», — пожал плечами капитан.
—  Будем надеяться на лучшее, — кивнул Сальседос. Капитан, недовольный тем, что его опасения поняты, и заде¬тый за живое, запальчиво заметил:
94
—  Бесспорно. Бог нас не оставит. Сальседос пожал плечами:
~ Бог давно отступился от нашего мира и теперь смотрит, что будет дальше.
—  Вы богохульствуете, ~ поморщился капитан. — Взгляните лучше на пушки «Сусанны»: у них много ядер и картечи, капи¬тан Бриджес хороший товарищ.
     Не желая более обсуждать неприятную тему, он отошел и в течение дня старался избегать проявлявшего неуместную пытли-вость бразильца. Они встретились ночью на палубе, когда над океаном вознесся необъятный купол неба: нестерпимо сверкали и переливались звезды, клубился Млечный Путь, у горизонта висела молодая луна. Полной тьмы не было; океан слабо мер¬цал, и казалось, что мерцание это поднимается откуда-то из глубины. Что-то потрескивало, поскрипывало в снастях, хлопа¬ли паруса, близко плескалась вода.
—  Какая ночь, — сказал Сальседос, приглашая к разговору.
—  Душно, — буркнул капитан, отыскивая глазами огни «Су-санны». На своем веку он повидал много ночей на море, однако нынче в воздухе чувствовалась какая-то напряженность, что-то угнетало,  не давало вздохнуть полной грудью, и капитана на-полняла беспричинная тревога.
—   Как подумаешь, что у нас под ногами такая же черная бездна, как и над головой, дух захватывает.
—  Э, сударь, что кому на роду написано, то и свершится: от судьбы не уйдешь.
—   Капитан, — усмехнулся Сальседос, — вы забыли, что пе¬ред вами человек, выпрыгнувший из судьбы. Я сбросил с шеи удавку. Не знаю, правильно ли я поступил...
Капитану Гибсону сегодня уже не хотелось продолжать раз¬говор во вчерашнем духе, и он буркнул:
—  Лучше идите спать да отдохните как следует. Ночь дана человеку для сна. Если он, конечно, не моряк.
—  Господин капитан, — усмехнулся Сальседос, — вы доса-дуете на меня из-за того, что нас покинули корабли.
Смущенный капитан хмыкнул, прочищая горло. Они молча постояли в ночи.
—  Никогда не видел таких звезд! — воскликнул пассажир и вдруг схватил капитана за рукав. — Глядите, что это?
На верхушках мачт сияли голубые огоньки. Голубое пламя змейками стекало вниз, и по палубе заплясали голубые искры.
—  Никак, мы горим! — встревожился Сальседос. Капитан мрачно созерцал голубые сполохи:
—  Это не пожар, это хуже.
Замерев, они завороженно наблюдали, как то там, то тут вспыхивало холодное, искристое пламя. Раздались голоса:
—  Огни святого Эльма!
~ Дурная примета, капитан, — подошел к ним боцман.
Капитан Гибсон молчал; в голубом свете сполохов его лицо казалось мертвенно-бледным.

     Наутро капитан «Сусанны» запросил капитана Гибсона, нет ли на «Медузе» пороха, поскольку из-за досадной оплошности порох на «Сусанну» не был погружен; что до ядер и картечи, заверял капитан Бриджес, они имелись в изобилии. Отведя ду¬шу чертыханием, чего в спокойном состоянии капитан Гибсон никогда не позволял себе, он известил «Сусанну», что посколь¬ку на «Медузе» пушек нет, то нет и пороха. Итак, по оплош¬ности любезного и веселого капитана Бриджеса, с которым они провели много приятных часов на острове Святой Елены, пуш¬ки «Сусанны» не могли стрелять, и все они оказывались со¬вершенно беззащитными посреди океана. Оставалось только молить Бога, чтобы нужды в защите не возникло.
Вскоре «Сусанна» просигналила, что уходит, поскольку ее присутствие отныне совершенно бесполезно: то ли капитан Бриджес обиделся на резкий ответ капитана Гибсона, то ли ему надоело приноравливаться к тихому ходу «Медузы». Капитану
Гибсону ничего не оставалось, как принять к сведению и это заявление. Пожелав «Медузе» счастливого пути, «Сусанна» прибавила парусов и легко понеслась по сверкавшей на солнце поверхности океана догонять флотилию.
Барк «Медуза» остался среди бескрайней водной пустыни продолжать одинокое плавание.


                Глава  4.
     Заметив утром исчезновение «Сусанны» и озабоченность ка-питана, Рамон Сальседос осведомился:
—  Что случилось? Где охранявший нас корабль?
—  «Сусанна» уплыла, ~ нехотя промямлил капитан. — Она вернется, как только пополнит запас пороха. — Капитан Гибсон вовсе не умел лгать; не получилось у него и на этот раз.
Рамон взглянул на него с удивлением.
—   Прошу вас не поднимать тревогу, — тут же добавил ка¬питан. — Бог милостив: авось проскочим опасные воды.
~ А где они кончаются? — задал трудный вопрос назойли¬вый пассажир.
      Предпочтя не расслышать и отвернувшись, капитан принялся давать команды ставившим паруса матросам. Опасные воды кончались у берегов Британии, при входе в устье Темзы.
     Отойдя от капитана и обозревая величавую пустыню океана, Рамон почувствовал себя неуютно.
     На палубе стали появляться пассажиры, и невдалеке от Ра-мона одна из женщин спросила:
—  Где же «Сусанна»?
     Быстро обернувшись, не дав ее спутнику раскрыть рот, Ра¬мон любезно ответил:
—   «Сусанна» скоро вернется: она поплыла разжиться поро¬хом.
     Неизвестно, успокоило ли пассажиров столь сомнительное объяснение; их лица сделались хмуры и озабоченны. Рамон отошел в сторону. Чего ему-то бояться? Трепетать и дрожать
                97
должны счастливые люди, стремящиеся домой, где их ждут се-мейства, ~ например капитан, у которого на берегу прелестная жена и трое детишек. А его не ждет никто в целом мире. Бес-смысленная череда лет впереди страшила не менее сильно, чем океанская бездна под ногами.
     Стояла отличная погода, о борт плескалась невысокая волна, дул попутный ветер, и «Медуза», раздув паруса, изо всех сил нагоняла флотилию. Пассажиры успокоились, и те, кто не страдал от качки, даже позавтракали. Капитан оставался мрач¬ным; проходя мимо Рамона, он замедлил шаг. Тот кивнул. Они постояли молча рядом.
—  Сейчас самая охота на перепелов, — дрогнувшим голосом произнес капитан. ~ Наденешь высокие сапоги, ружье за спи¬ной, свистнешь собачонку...
Он был признателен бразильцу, что тот ни о чем не спра¬шивал.
—  Бог милостив, — повторил слова капитана Рамон, — еще поохотитесь.
     Капитан не успел ответить. Глаза его остекленели и впери¬лись в черное пятнышко у горизонта. Проследив за его взгля¬дом, Рамон позвал:
—  Капитан!
И тут же раздался крик сторожевого:
—  Корабль слева по борту!
—   Может   быть,   возвращается   «Сусанна»?   —   осторожно предположил Рамон.
     Молча поглядев на него стеклянными глазами, капитан уст-ремился прочь.
     Большая черная бригантина без флага стремительно прибли-жалась к «Медузе», и расстояние между ними быстро умень-шалось, несмотря на то, что по распоряжению капитана на бар¬ке поставили запасной парус. Настигая добычу, бригантина скользила по водной поверхности легко и весело; «Медуза» пытаясь уйти, кряхтела и задыхалась, как немощный старец, кото¬рого заставили бежать со всех ног. Пассажиры высыпали на палубу, испуганно переговариваясь. Бригантина была уже со¬всем рядом; разбойничий вид ее матросов не оставлял сомнения, что это были пираты.
—  Полный вперед! — скомандовал капитан, будто «Медуза» в состоянии была убыстрить свое движение; она и так неслась, как, наверно, никогда в жизни ей не приходилось.
     Тут с бригантины просигналили барку: это был приказ  лечь в дрейф.
—  Пираты! — в ужасе вопили пассажиры, метаясь по палубе и мешая работать матросам.
     Поскольку барк продолжал плыть в тщетной надежде уйти, с бригантины направили на «Медузу» пушку. Один из разбой¬ников поднес к затравке горящий фитиль; раздался гулкий вы¬стрел, и на злосчастный барк обрушился дождь из картечи и обрезков металла. Закричали раненые, заголосили женщины. Капитан, не обращая внимания на суматоху, мрачно оглядывал поврежденные выстрелом снасти.
—  Сильные повреждения? — крикнул Рамон, подбегая к ка-питанскому мостику, где уже собрались все офицеры.
~ Перебиты ванты и фордуны грот-мачты, — мрачно ото¬звался капитан.
Рамон не понял, однако почувствовал, что дело нешуточно.
—   Остановимся!   —  кричали пассажиры.  —  Пусть скажут, что им надо.
Встретившись взглядом с Рамоном, капитан усмехнулся:
—  Что надо пиратам!
Заметив, что пиратская пушка снова готова выстрелить, он распорядился спустить флаг и лечь в дрейф.
—  Что вы делаете? ~ возмутился Рамон. ~ Нас почти пол¬сотни мужчин, и многие вооружены.
—   Полсотни трупов, — горько усмехнулся капитан. — Если пираты пойдут на абордаж, пощады никому не будет. Лучше расстаться с имуществом, чем с жизнью.
     Бригантина подошла совсем близко, и сделались видны звер-ские лица ее команды, кривлявшейся и приплясывавшей на па-лубе, потрясая оружием. К ее борту приблизился молодой муж-чина с золотой цепью на груди; по властной его повадке и по тому, как расступились перед ним свирепые пираты, можно бы¬ло без труда заключить, что это капитан пиратского парусника. Поднеся рупор ко рту, он резко приказал по-английски:
—   Капитану барка немедленно явиться ко мне с судовыми документами.
Капитан Гибсон оставался недвижим. Офицеры повернулись к нему в ожидании.
—   Вам нельзя покидать судно, капитан, — коснулся его ру¬кава Район.
~   Я должен, — пробормотал тот.
—    Оставайтесь, а к пиратам отправлюсь я, — внезапно ре¬шил бразилец.
Капитан удивленно повернулся к нему:
—  Вы рискуете.
—  Все мы рискуем. Вы нужны на «Медузе». Давайте доку¬менты.
С «Медузы» спустили на воду шлюпку. Вручив Району су¬довой журнал, капитан Гибсон крепко пожал ему руку.
—  Прощайте, — усмехнулся Район. — На всякий случай.

     Пиратская бригантина, большая и хорошо оснащенная, при
ближайшем рассмотрении имела неряшливый вид; под стать ей были матросы — изодевшиеся, словно на маскарад, в наряды всех покроев и народов. Смело шагнув в гущу гоготавших раз-бойников, Рамон приблизился к главарю. Перед Рамоном стоял цветущий мужчина, крепкий и довольно красивый, одетый в бархатный камзол и увешанный золотыми украшениями; поигрывая  ножом,  он  с  ухмылкой  наблюдал за  приближавшимся человеком. Рамон молча протянул ему документы.
—   Имя и звание!  — грубо потребовал по-английски пират, не притрагиваясь к журналу и бумагам.
—  Капитан Гибсон, — назвался Рамон, не спуская угрюмого взгляда с пирата. Краем глаза он видел, как разбойники обсту¬пают его, как за спину заходит громила в красных шароварах и расшитой блестками жилетке.
—  Англичанин, а так плохо говоришь по-английски? — осве-домился главарь. — И на моряка не похож. А ну, покажи, где фок-мачта?   —   Рамон   молчал.   —   Самозванец!   —   заорал  пи-рат. — Имя, кто ты? — И выругался по-испански.
—  Я прислан к тебе капитаном «Медузы», — перешел Ра¬мон на испанский язык, — узнать, что вам от нас требуется.
—   Что   требуется?   —   развеселился  пират.   —   Вот  это!   — Размахнувшись, он ударил Района в лицо увесистым кулаком, так что у того посыпались искры из глаз.
     По знаку вожака вся орда налетела на него и принялась безжалостно избивать. Сидевших в шлюпке гребцов втащили на палубу и тоже принялись бить.
     Избитого, окровавленного Района подтащили к вожаку и бросили перед ним. Собрав силы, Рамон встал, покачиваясь.
—  Ты шутник, — с ухмылкой сказал вожак, подняв кинжа¬лом подбородок Района. — Я тоже люблю пошутить. И ребята у меня весельчаки. Ты не в обиде, что они тебя немного поще¬котали? Отправляйся на свою посудину и скажи капитану, что я, Бенито Перес, буду говорить только с ним, а если он немед¬ленно ко мне не прибудет, я сдую его хромоногий барк с по¬верхности океана, как пушинку с рукава.
При виде избитых, еле державшихся на ногах посланцев на «Медузе» началось смятение. Еле шевеля разбитыми губами, Рамон передал капитану слова пирата.
101—  Бенито Перес? — повторил капитан. — Слыхал про мер-завца.
Обступившие их офицеры принялись совещаться.
—  Придется ехать мне, — мрачно решил капитан.
—   Вы не должны покидать корабль, — возразил Рамон. — Пошлите вместо себя помощника...
—   Нет,   господин  Сальседос,   ~   грустно  мотнул тот голо¬вой. — Не следует выпрыгивать из судьбы. Потом бывает ху¬же. Идите в мою каюту и прилягте.
Рухнув на капитанскую койку, Рамон увидел заплывшим глазом, как капитан Гибсон взял со стола портрет жены, по¬смотрел на него долгим взглядом, поцеловал — и потом обер¬нулся к гостю:
-~ Если со мной что-нибудь случится, обещайте передать моей жене, что последняя моя мысль была о ней. — И, взяв кое-какие бумаги, он торопливо вышел вон.
     Пассажиры «Медузы», высыпав на палубу, с волнением на-блюдали, как шлюпка с капитаном Гибсоном приближалась к пиратской бригантине. Бенито поджидал, стоя у грот-мачты в окружении своих людей. Причалив, капитан и матросы медлен¬но взобрались на палубу бригантины. По знаку главаря пираты тотчас отделили капитана от сопровождавших. Оставшись на палубе совсем один, тот гордо поднял голову и двинулся к гла¬варю. Бенито ждал, поигрывая тяжелым тесаком.
     Приблизившись, капитан Гибсон протянул ему судовые до-кументы, но не успел произнести ни слова: Бенито, сильно раз-махнувшись, ударил его тесаком и рассек ему голову до подбо-родка. Несчастный рухнул на палубу. Издав ликующий крик, Бенито потряс над головой окровавленным тесаком. Пираты тут же набросились на сопровождавших капитана матросов и рас¬терзали их, с хохотом швыряя за борт искалеченные тела.
     Вопли ужаса неслись с «Медузы»; мужчины закрывали ли¬ца, женщины бились в истерике. Бенито упивался бойней; пол-
ный неистовой радости, он подбежал к пушке и снова поднес к ней фитиль. Раздался выстрел; на палубу «Медузы» обрушился новый залп из железа и картечи, попав в самую гущу пассажи¬ров. Несколько человек были убиты на месте, многие ранены. Пираты ликующе завопили и принялись отплясывать на своей бригантине, потрясая оружием. Пират в красных шароварах, храня спокойствие, с брезгливым видом очищал свой роскош¬ный французский жилет от брызг мозга капитана Гибсона, для чего даже снял его.
     Истошные вопли, крики и стоны заставили Района прийти в себя. Он встал и, держась за стены, вышел на палубу. Ужасная картина разрушений, представшая перед его взором, принудила его окончательно очнуться. Поняв из бессвязных речей на¬смерть перепуганных, рыдавших людей, что капитан и его по¬мощники убиты, судно отныне неуправляемо и они все обрече¬ны на гибель, Рамон потребовал:
— Уберите в трюм женщин и вооружитесь. Нас много. Ум¬рем, как мужчины.
     Но люди совсем потеряли головы от страха. Кроме двух-трех человек, его призыву никто не внял.
     Пираты уже спускали на воду лодки, готовясь перебраться на «Медузу», и перепуганные пассажиры с криками ужаса уст-ремились в трюм, надеясь найти там спасение. Бенито помес¬тился в одну из последних лодок и, встав в величавой позе, весело наблюдал, как его люди карабкались на борт «Медузы». Возле него сидел пират в красных шароварах и расшитом бле¬стками жилете — Вася Кравцов собственной персоной.


                Глава 5.
     Спасенный с острова людоедов проплывавшим мимо кораблем и быстро догадавшись, что попал к пиратам, Кравцов отнесся к этому открытию с философским спокойствием: пира¬ты так пираты, лишь бы не досаждали ему, навязывая свой образ жизни. Правда, поначалу спасители чуть не прирезали его за ненадобностью, однако главаря позабавили рассказы робинзона и поразила роскошная татуировка на мощном торсе. Бенито Перес довольно скоро понял, что голый дикарь, подобран¬ный им посреди океана, в прежней жизни принадлежал к при¬личному обществу, получил кой-какое образование и, несмотря на свои вполне разбойничьи ухватки, был, что называется, не их поля ягода. Пока главарь раздумывал, как поступить с най¬денышем, тот успел подружиться с матросами. Их сблизила карточная игра. Дни напролет они со страстью резались в кар¬ты, причем Кравцов сумел показать себя как отличный игрок, выдающийся сквернослов и незаурядный выпивоха. Вина на корабле было хоть залейся — груз недавно ограбленного купца.
     Бенито был равнодушен к картам и мало пил. Значение, приобретенное новичком у пиратов, могло бы насторожить по-дозрительного главаря, первой заботой которого была собствен¬ная непререкаемая власть над толпой головорезов, однако, по¬читая себя стоящим бесконечно выше корабельного сброда, он нуждался, подобно королю, в наперснике-шуте, на роль которо¬го как нельзя лучше подходил Ванечка. Особенно по душе пришлось Бенито умение Кравцова ссорить всех со всеми, чем тот от скуки время от времени развлекался. Пираты хватались за ножи, клянясь перерезать друг другу глотки, а Кравцов, храня невозмутимость, оставался всеобщим другом. Бенито был доволен, что его буйная команда занялась картами и сварами; его забавляло, как ловко все проделывает Хуан ~~ имя, которое приклеилось к Ванечке. Оценив его силу, нахальство и бесша¬башность, пират в конце концов решил оставить на корабле столь ценное приобретение.
    Кравцов дураком не был. Погибнуть от рук пиратов его не устраивало так же, как и быть съеденным дикарями. Чувствуя, что безопасность его призрачна и кончится, едва он откажется грабить и убивать, то есть стать настоящим пиратом, он задумал дать деру, едва представится возможность, а пока развле¬кался, как умел, то есть играл в карты, пил, задирался и ста¬рался не очень отличаться от окружающих. Случай бежать ни¬как не подворачивался: осторожный Бенито не приближался к густонаселенным берегам, а делал остановки лишь в местах со¬всем безлюдных. Прикинув так и этак, догадавшись, что Бени¬то не доверяет буйной шайке, которую возглавлял, и нуждается в верном человеке, Кравцов решил, что выгоднее всего ему дер¬жаться главаря, исполняя роль подголоска, как тот и хотел.
     Человеческие отбросы, составлявшие шайку Бенито Переса, лишь по виду казались единой компанией, а на самом деле здесь каждый был за себя и враг остальным. Довольный пре¬данностью новичка, Бенито стал сильно его отличать и даже удостаивал бесед — к досаде своего помощника Брабазона, единственного из пиратов сразу невзлюбившего обаятельного Ванечку. Даже среди утративших всякое благообразие пиратов Брабазон выделялся отталкивающей внешностью и свирепым нравом; в рискованных переделках он был, возможно, незаме¬ним, однако в будни Бенито скучал с ним. Напротив, разгово¬ры с Хуаном весьма развлекали и веселили его. Они беседова¬ли по-английски, на языке, чуждом обоим, и Кравцов ловко пользовался этим, чтобы сообщать о себе как можно меньше.
     Что до Бенито, тот, желая возвеличиться перед человеком, превосходство которого он втайне сознавал, что уже начинало раздражать его, часто хвастал, выбалтывая много такого, что осмотрительней было бы скрыть от чужих ушей. Вскоре Крав¬цов уже не сомневался, что имеет дело с опасным и непредска¬зуемым негодяем, однако в силу своего весьма своеобразного нрава не испытывал беспокойства, но только любопытство сродни тому, которое побуждало его в детстве потрошить лягу¬шек. О своем происхождении Бенито не распространялся, но, как понял Кравцов, пират происходил из низов, никакого обра¬зования не получил и, чувствуя себя ущемленным этим, старался выглядеть перед случайным слушателем как можно благо¬роднее. Зато Бенито ничуть не стыдился того, что рано стал разбойничать и в конце концов вынужден был бежать из Пор¬тугалии, которая его породила. Как и Ванечка, он нанялся мат¬росом на корабль. Не скрыл Бенито и того, как сделался капи¬таном черной бригантины.
—   Почему  «Шутка»?   —  осведомился Кравцов.  —  Что за название для корабля?
—  Ха! — довольно осклабился Бенито. — Это действительно была шутка хоть куда. — И рассказал, как однажды поступил на корабль, перевозивший из Африки в Америку черных рабов. Ловко  подружившись с  помощником капитана, он предложил тому захватить корабль: хитроумный план был продуман им до мельчайших подробностей.
—  Я решил проучить работорговца, — гордо объяснил Бени¬то, — и поднять над бригантиной знамя свободы.
     Свой замысел они успешно осуществили. Дождавшись, когда капитан съедет на берег покупать рабов, Бенито с сообщником объявили матросам о своем намерении. Из сорока человек к ним примкнули двадцать два. Всех отказавшихся стать пирата¬ми загнали в спущенную на воду шлюпку и велели убираться. Пристать к скалистому берегу в том месте было крайне трудно из-за сильных бурунов; лодка перевернулась, и все восемна¬дцать человек утонули на глазах сотоварищей, которые и не подумали прийти к ним на помощь. Опьяненные легким успе¬хом, они снялись с якоря и вышли в море.
—  Так в чем же шутка? ~ попросил разъяснить Кравцов.
—  Шутка дальше, не торопись, — ухмыльнулся Бенито.
Свое плавание они начали с того, что на радостях перепи¬лись. Помощник капитана, раздувшись от важности, мня себя главным на корабле, начал покрикивать на команду и даже по¬высил голос на Бенито.
—   И  вот когда он пыжился, воображая себя капитаном, я обнял его и выстрелил ему в ухо из пистолета, — весело сооб¬щил Бенито. — Мы с Брабазоном хохотали до упаду, видя, как потешно он полетел в воду.
~ Значит, все твои матросы с работорговца? — не поддер¬жав смеха, осведомился Кравцов.
—   Ишь, чего захотел! — веселился Бенито. — С той поры прошло пять лет, случился не один десяток абордажей и жар¬ких схваток.
     Не желая слушать о преступлениях, о которых Бенито не терпелось поведать, Кравцов не стал больше расспрашивать.

Нападение «Шутки» на «Медузу» было по счету вторым, случившимся при Кравцове; участвовать в первом разбое Бени¬то ему не позволил, велев смотреть и учиться, если он действи¬тельно решил присоединиться к ним, и Кравцов насмотрелся такого, что вечером, пока пираты упивались захваченным ви¬ном, долго мрачно глядел на закат, а когда стемнело, не поже¬лал спуститься в кубрик и остался под звездами в одиночестве.
     Тут ему явился тот самый осиянный голубыми искрами старичок, что спас его однажды, остановив на краю пропасти. Не иначе как святой Прокопий, ибо кто еще заботится о плавающих и путешествующих? Чудесное явление произвело на Василия глубокое впечатление: до того он никогда не размышлял о религии, молясь по привычке, а остановленный на краю пропасти и убедившись, что о нем заботятся свыше, удивился и обрадовался, начав возносить свои моления с большим чувством и трепетом. Жизнь среди дикарей заставила отбросить многие хорошие привычки, усвоенные с детства, а пиратская вольница и вовсе затуманила разум, однако он никогда не забывал каждый вечер перед сном втайне от всех помолиться своему небесному заступнику, принести благодарность за благополучно прожитый день и попросить не оставлять его и впредь своим покровительством.
     На этот раз святой Прокопии поджидал его на корме, не испуская сияния; старец был лишь слегка окаймлен голубыми искорками.
Между ними состоялся такой разговор.
—  Не бей челом, — довольно сердито одернул старец струх-нувшего Кравцова, хотевшего опуститься на колени. ~ Недово¬лен я тобой:  шута из  себя  корчишь,  подхалимничаешь перед душегубом. Гляди, сам не стань разбойником.
     Кравцов слушал, опустив голову; он понимал, что неладно живет, но ведь должен и старец понять, что делает он это не по своей охоте.
—  С волками жить — по-волчьи выть, — не удержавшись, буркнул он.
—   Нишкни!  ~  прикрикнул старец.  —  Слушай молча, а не то... Плохо будет, если я отступлюсь от тебя.
—   Нет уж, как хочешь, отче, а не отступайся, — встрепе¬нулся Василий. — Не то незачем было меня от пропасти отво¬дить да спасать.
Святой Прокопии погрозил ему пальцем:
—  Спасен ты не один раз, а многажды, но не за свои добле¬сти, коих нет, а по Божьему предначертанию, ибо назначен ты к добру, и многое от тебя должно произойти, а я приставлен отвращать тебя от зла.
     У Кравцова от радости что-то екнуло внутри. Обрадовался он не тому, что к добру назначен, это по обстоятельствам, а тому, что чудный старец посреди усыпанного звездами мира ему про Божий промысел говорит.
     Кравцов повел ликующим взглядом по необъятному небосво¬ду, где все дышало, сверкало и переливалось. Он хотел о мно¬гом порасспросить святого, но тут голубенькая окоемочка стар¬ца начала меркнуть, контуры его размываться, и он исчез, ос¬тавив Ванечку одного в ночи на проклятой пиратской посудине.


                Глава 6.
     Никто  из пассажиров «Медузы» не слушал призывов Рамона защищаться, но все разбегались, стараясь спрятаться кто куда. Несколько ополоумевших от страха человек подняли на весле белую рубаху — смиренную просьбу о пощаде. Пираты с воем и улюлюканьем полезли на борт, и первыми жертвами стали люди, скучившиеся возле белого флага.
     Рамон подхватил падавшее весло и, сорвав тряпку, угро¬жающе взмахнул им. Терять ему было нечего; избитое тело плохо слушалось, всякое движение причиняло боль, однако он повалил кого-то из пиратов, а другие отскочили. На него бро¬сились с тесаками, и ему пришел бы конец, как вдруг на палубе показался сам Бенито. Узнав Рамона, главарь рассмеялся и ве¬лел своим людям взять буяна живьем. Схватив Рамона, пираты подтащили его к вожаку.
—  Ты еще в силах драться? — забавлялся Бенито. — Видно, плохо тебе обломали бока мои ребята.
—  Если бы мне тесак, я бы тебе башку снес, — ответил Ра¬мон.
     Глаза их встретились, и пират, увидев испепеляющую нена-висть во взоре жертвы, побледнел от ярости. Никто не смел так глядеть на Бенито. Никто не мог быть отважней и бес¬страшней великого Бенито Переса, а того, кто осмеливался, надо было согнуть в бараний рог.
—   Брабазон,   —  велел главарь помощнику,  —  свяжи этого мужика и приведи ко мне в капитанскую каюту.

      Окончив резню довольно быстро, так как им никто не со-противлялся, и побросав трупы за борт, пираты согнали всех уцелевших матросов и пассажиров «Медузы» на палубу, отде¬лили женщин и заперли их до времени в матросский кубрик, .« мужчин, велев им раздеться донага, загнали в трюм. Одежду пленников они поделили между собой, что явилось началом большого грабежа, к руководству которым приступил Брабазон.
      Распорядившись перевезти на свою бригантину прежде всего навигационные приборы, Бенито удалился, предоставив ребятам полную свободу. Пират с любопытством осматривал каюту ка-питана Гибсона, брал в руки то его зубную щетку, то помазок, нюхал мыло, рылся в сундучке и даже заглянул под одеяло, бормоча то ли с презрением, то ли с завистью:
—  Джентльмен, истый джентльмен...
     Рамон, связанный по рукам и ногам, бревном лежал на полу, с ненавистью наблюдая за Бенито, то и дело переступавшего через него. С портрета безмятежно улыбалась обоим мужчинам нежная блондинка миссис Гибсон — с нынешнего дня вдова.
—  Его мадам? — остановив взгляд на портрете, осведомился Бенито.
 Рамон, не отвечая, попытался сесть, что ему наконец уда¬лось. Все тело болело, однако он не издал ни стона.
—  А ты силен, как бык, — заметил Бенито.
—   Кажется, после кулаков твоих дружков я уже ни на что не гожусь, ~ откликнулся Рамон.
—   Запомни: у Бенито нет дружков,  —  надменно поправил пират.  —     У Бенито есть  подчиненные.  Не выпить ли нас за встречу? Что найдется у этого капитана промочить горло?
     Налив себе рому и присев к столу, он принялся листать дневник капитана.
—  Как звали этого паршивого капитана, которому я раскро¬ил череп? Уильям Гибсон? Что за ерунду он тут пишет? Души¬стый горошек... Фу, слизняк!
—  Ошибаешься, — не выдержал Рамон. — Он был достой¬ный человек.
—   Ха!  —  Бенито не терпел, когда хвалили кого-то. — Все ничтожества,   не  умеющие  жить,  твердят,   что  они  достойные люди. А я плюю в небо. Я Бенито Перес. Я вихрь, буря, ура¬ган!
И он принялся читать вслух записи капитана, со смехом комментируя их. Странно звучали признания в любви несчаст¬ного Гибсона в устах головореза, под вопли и ругань, доносив¬шиеся в каюту.
—  Ты завидуешь капитану Гибсону, потому что тебе никогда не стать порядочным человеком, — не выдержал Рамон.
—  Что-о? — вскинулся Бенито. — Если хочешь знать, когда я схожу на берег, я всегда безупречный порядочный человек, и никто до сих пор в этом не усомнился. Живу в лучших гости-ницах,  знакомлюсь с женщинами из высшего общества,  сорю деньгами.
—   Ты думаешь,  порядочность заключается в этом?  Поря¬дочный человек может стать разбойником и душегубом, но ду¬шегуб порядочным не станет никогда!
—  Что ты врешь? — возмутился пират. ~ Если захочу, то хоть  завтра   стану  уважаемым  членом  общества.   Все  в  моей власти. Захочу, ты сделаешься пиратом.
—  У тебя не получится ни того, ни другого.
     Бенито вперил в связанного пленника бешеные глаза. Ма-ленькие и водянистые, они вовсе не украшали его лицо, — впрочем, довольно смазливое, с тонкими чертами и крутым подбородком, заросшим неряшливой щетиной. Бросались в гла¬за руки пирата — большие, короткопалые, сжимавшиеся в уве¬систые кулаки. С ухмылкой оглядев поверженного пленника, Бенито предложил:
—  На спор! Хочешь плавать со мной? Ты станешь богатым человеком. А иначе... Сам понимаешь. Решайся.
     Тут шум снаружи усилился, и Бенито раздраженно заорал:
—  Эй, Хуан! Что там происходит?
Вася  Кравцов заглянул в дверь, бурча на родном языке:
—  Сам ты Хуан, чтоб тебе повылазило. — По-английски он добавил: — Господа пираты делят женщин.
     —  Дьявол! — рявкнул Бенито. — Без меня? Постереги это¬го.          Кивнув на пленника, он устремился наружу.
    Рамон с удивлением воззрился на пирата в красных штанах:
~ Ты русский?
Кравцов вытаращил глаза:
—  Откуда ты знаешь наш язык?
   Рамон помолчал, пытаясь справиться с болью:
—  Меня научила русская девушка, которой уже нет на свете. Необыкновенное действие оказывает родная речь, услышан¬ная на чужбине. Два слова — и вот он уже не чужой.
~ Хорошо, что твоей девушки нет на свете, а то нынче ей пришлось бы лить по тебе слезы, — кивнул Кравцов.
     Слабая надежда ворохнулась в груди Рамона: ему показа¬лось, что соплеменник Агаты, хотя и пират, сохранил в себе крупицы добрых чувств.
—  Ваш главарь предлагает мне присоединиться к вам, — не-брежно сообщил он.
—  Так соглашайся, если хочешь жить, — обрадовался Крав¬цов.
Они внимательно поглядели друг на друга.
—  Развяжи меня, — попросил Рамон.
—  Черта с два, — рассердился Кравцов. — Не спорь с Бе¬нито. Он дьявол. Видел, как он обошелся с вашим капитаном?
—  Моей покорности он не дождется.
—  Ну и дурак.
Тут вернулся Бенито. С подозрительной ухмылкой оглядев обоих — о, эта вечная оглядка беспощадного хищника, готового каждую минуту к прыжку, — он сообщил:
—   Мальчики расшумелись из-за баб. Я себе ничего не вы¬брал: одна страшней другой. Вот если бы попалась такая, как эта! — кивнул он на портрет миссис Гибсон и, обратившись к Кравцову,   милостиво  распорядился:   —   Иди  порезвись  и  ты, сын мой. Да пришли ко мне Брабазона.
     Кравцов удалился, бормоча под нос что-то нелюбезное, однако предусмотрительно воспользовавшись на этот раз языком своих друзей ~ людо¬едов, так что ни Бенито, ни Рамон его не поняли. Пират и пленник снова остались вдвоем.
—  Ну как, надумал? — осведомился Бенито. — Океан, сво¬бода и много денег.
—  Кровавых денег?
—  Деньги не пахнут.
—  Воняют, Бенито, воняют.
Бенито нахмурился: никто не смел перечить ему.  Его воля ломала всех.
—  Соглашайся, парень, у тебя нет выбора. Ненависть, наполнявшая Рамона, выплеснулась наружу:
—  Выбор всегда есть. Запомни, Бенито. Это так же верно, как и то, что когда-нибудь тебя повесят.
     Побелев от ярости, сжав клешни-кулаки, пират растянул гу¬бы в улыбке:
—  Так отправляйся к рыбам на обед.
     По распоряжению главаря связанного Рамона швырнули в трюм, туда, где уже находились матросы и пассажиры злосча¬стной «Медузы». Падая, он сильно ударился головой, потерял сознание и не слышал, как Брабазон распорядился перебить всех их до единого и затопить барк, после того как он будет полностью ограблен.
Забрав с собой дневник капитана Гибсона и оставив за старшего Брабазона, Бенито крикнул Хуана.
—   Мы тут нашли спиртное, — замялся Кравцов, явившись на зов предводителя. — Позволь один бочонок распить за по¬беду. Женщины опять же под рукой.  Ребята сегодня это за¬служили.
—  Ха! ~~ осклабился Бенито. — Ты входишь во вкус. Слы¬шал? — обратился он к Брабазону. — Пусть веселятся.
     Кравцов, не дав тому возразить, весело обхватил пирата за толстую шею и, горланя песню, потащил его за собой. Пираты встретили известие о пирушке ликующими воплями и гоготани¬ем. В предвкушении веселья работа закипела, так что Брабазону не приходилось  никого  подгонять.  Груженные имуществом «Медузы» шлюпки то и дело отваливали от борта разграбляе¬мого барка. Тем временем по подсказке все того же Хуана из трюма был извлечен судовой повар, и бедняге было велено при¬готовить угощение на всю ораву: продуктов на «Медузе» име¬лось достаточно. Повар был наг и попросил какую-нибудь оде¬жду. Пираты с хохотом позволили ему надеть передник. Воз¬буждение, царившее на палубе, искало выхода.
—  И-и-ах!  —  озорно  крикнул Кравцов и принялся рубить
какой-то ящик.
     Одни смеялись, другие последовали его примеру, и через не-которое время весь стоячий такелаж «Медузы» был изрублен, а грот-мачта по приказанию Брабазона подпилена и опасно на-кренилась. Погром корабля был остановлен лишь докладом ко¬ка, что еда готова. Разгоряченный Кравцов самолично вынес бочонок с вином, показал его пиратской ораве и бережно опус¬тил на палубу, а затем исполнил перед восхищенными зрителя¬ми танец, которому научился у людоедов.

     Очнувшись, Рамон не сразу понял, где находится: в полуть¬ме трюма двигались какие-то голые люди, в которых он не сра¬зу признал матросов и пассажиров «Медузы». Сверху доноси¬лись крики и шум, пьяный гогот, беготня, вопли женщин. Ра¬мон застонал: болело все тело, разбитое лицо опухло, из рассе¬ченного затылка сочилась кровь.
—  Наши жены! — в ответ на женский крик о помощи рва¬нулся к люку один из пассажиров.
—  Молчи! ~ зашикали на него. — Сиди тихо. Быть может,
о нас забудут.
Однако о них не забыли. Когда разгул наверху пошел на убыль, несколько пьяных головорезов подошли к трюму.
—   Ну их,  Брабазон,  —  сказал один.  —  Давай заколотим люк, и дело с концом. Посудина все равно утонет.
—  Бенито велел всех перебить, — возразил другой.
—  Ну и возись сам.
—  Эй, Хуан, ~ забеспокоился Брабазон. — У меня рука ос¬лабла, одному не справиться: ведь их много.
~ Эх ты, слабак! — с досадой отозвался Хуан. — Иди рас¬порядись, чтобы днище просверлили, а я позову сюда ребят, которые на ногах.
Обмерев от ужаса, несчастные прислушивались к хриплым голосам пиратов, их препирательству и пьяной ругани; судя по топоту, Хуану удалось увести Брабазона прочь. Впрочем, он сам вскоре вернулся в сопровождении двух помощников и, из-рыгая проклятия на разных языках, требовал то гвозди потол¬ще, то доску подлиннее, вконец их загоняв. Приоткрыв люк, он обрушил лавину испанских и английских ругательств во тьму и вдруг выкрикнул на языке, понятном здесь лишь Району:
—  Эй, парень! Мы уходим. Барк скоро затонет, если вы не поспешите заделать дыры.
Люк с грохотом захлопнулся; яростно застучал молоток, за¬бивая выход наружу. Рамон затаил дыхание: он один среди ох¬ваченных отчаянием людей вдруг почувствовал проблеск невер¬ной надежды.
Он напряженно прислушивался. Вот молотки перестали ко¬лотить и послышались удалявшиеся шаги. Некоторое время до пленников еще доносились крики и топот, потом все смолкло.
~ Они ушли, — выждав, сказал Рамон. —• Пиратов больше нет на «Медузе».
Его раздраженно попросили замолчать. Одуревшие от страха люди ничего не хотели слушать, и Району стоило большого труда уговорить их: сам он с трудом мог шевелиться.
—   Пираты ушли, — твердил он. — Днище «Медузы» про¬бито, и мы скоро пойдем ко дну, если не откроем люк. Прини¬майтесь за дело, спешите!
     Наконец ему поверили. Разломав скамью и вооружившись чурбанами, нагие люди принялись выбивать люковую крышку. Наружу выйти удалось после часа работы. Рамон выбрался последним, с трудом волоча по ступенькам избитое тело.
Палуба являла картину ужасающего разгрома; паруса были порваны, подпиленные мачты наклонились. Из кубрика доноси-лись вопли женщин. Мужчины принялись ломать дверь, и пленницы, должно быть, ожидая снова увидеть пиратов, при-молкли. Когда дверь наконец поддалась и растерзанные жен¬щины выбежали наружу, ночь наполнилась их стонами и рыда¬ниями. Те, кто мог связно говорить, рассказывали о пережитых ужасах; между прочим, они сообщили, что повар, приготовив¬ший обильное угощение пиратам, в конце ужина был зарезан под всеобщий хохот негодяев. Женщины тоже ждали расправы, однако отягощенные вином пираты, скорее всего, забыли о них.
Рамон приблизился к борту, вглядываясь в ночь: усыпанный звездами небосвод был великолепен, как накануне; пиратской бригантины поблизости нигде не было видно. Горестный стон вырвался из его горла:
—  Вот мы и доспорили, капитан Гибсон.
     Всю ночь они заделывали отверстия в корпусе судна и отка-чивали воду. Пираты просверлили дыры кое-как, то ли в спеш¬ке, то ли упившись до одури, и это спасло барк от быстрого затопления. Рамон, которому было больно даже пошевелиться, не мог ничем пособить и чувствовал себя неловко; к тому же он был единственным одетым мужчиной, остальные щеголяли на¬гишом, ограничившись набедренными повязками, сооруженными из лохмотьев, позаимствованных у подруг. Рассвет озарил зло-счастную «Медузу», болтавшуюся посреди океана без руля и
парусов, без капитана и матросов; жалкие, измученные люди безнадежно бродили по палубе: на корабле не оставалось ни крошки съестного, но хуже всего было то, что пираты, уходя, разбили все бочки с водой. Лучезарное солнце поднималось все выше и выше, окрашивая океан в цвета необыкновенной чисто¬ты и яркости, а за бортом «Медузы» чертили воду плавниками акулы, на славу пообедавшие накануне.



                Глава 7.
     Чёрная бригантина Бенито Переса, распустив по ветру паруса, подгоняемая свежим зюйд-вестом, стремительно неслась по волнам в поисках новой добычи и новых жертв. Кравцов при-мостился вздремнуть прямо на палубе: спускаться в матросский кубрик,  темный и вонючий,  полный разбойной пьяни, ему не хотелось.  Сон не шел, и он принялся мрачно размышлять об испытаниях,  посланных ему судьбой,  в сотый раз кляня зло-вредную   обезьяну,   из-за   проказ   которой   он   вынужден   был прыгнуть  с   «Ладоги»   в  океан.   Не  случись   в  его  жизни  та обезьяна, он благополучно прибыл бы, побывав в Америке, на Камчатку, а оттуда по твердой-то земле можно добраться и до Новгородской губернии, где так легко затаиться в лесах, и до Меты, и до деревушки Березицы, где живут краснощекая девка Феклуха,   и  верный   Гараська,   и  многознающий  дядя   Пахом. Вспомнив о привольном березицком житье, Ванечка затосковал. Доколе странствовать ему по морской пучине, уподобясь душе-губу-пирату? Чудный старец, святой Прокопий, что-то говорил о высоком назначении Ивана Кравцова... «ибо назначен ты к добру, и много от тебя Господь ждет...» Если так, зачем на него столько напастей? Уж не проклял ли его батюшка?
Вздохнув, он начал молиться и довольно твердо произнес: «Отче наш». Больше молитв он не знал, и мысли его потекли свободным руслом. «Назначен к добру...» А если он не хочет никаких назначений? И раз святой Прокопий приставлен его от
зла охранять, пусть не ленится, а то он ныне страждет, яко от¬рок во рву львином. Такими словами или иначе думал Кравцов, неясно, а вот про отрока и ров он так и выразился, вспомнив картинку, виденную в детстве: и нежного отрока, и ужасных львов. Колобродившие в трюме пираты, среди которых он был обречен жить по чьему-то недосмотру, кровожадностью превос-ходили голодных львов. Сбежать не было никакой возможно¬сти: Бенито упорно держался вдали от берегов. Долго это про¬должаться не могло, бригантина нуждалась в ремонте, да и в трюмах было полно награбленного добра, которое требовалось сбыть, но что решит главарь, никто не мог сказать: своими на¬мерениями он ни с кем не делился.
     После попойки на «Медузе» Брабазон избегал Кравцова, делая вид, что не замечает его. Должно быть, у пирата было неспокойно на сердце: ведь, напившись тогда в стельку, он не выполнил указаний Бенито и не заставил своих молодцов пере¬бить всех пленников, да к тому же не проверил величину дырок в днище барка, и теперь ожидал, что кто-нибудь может наябед¬ничать на него главарю. Наблюдая исподтишка за Брабазоном, Кравцов не без злорадства думал, что провел его тогда. Ему хотелось надеяться, что злосчастные пассажиры «Медузы» ус¬пели выбраться из трюма и заделать пробоины. Тот испанец, что говорил по-русски, был смелым парнем, Кравцов желал его спасения, хотя, конечно, какое ему дело, всех не спасешь; ощу¬тить бы поскорей твердую землю под ногами.
Обходивший корабль Бенито, натолкнувшись на Кравцова, осклабился, к вящей зависти Брабазона, переминавшегося с но¬ги на ногу у него за спиной. В отличие от неулыбчивого Крав¬цова, Бенито улыбался часто и охотно, причем его улыбка во¬все не выражала того, что ей положено у обычного человека, и нередко бывала зловещей. Нетрудно было заметить, что отпе¬тые негодяи, составлявшие команду «Шутки», предпочитали держаться от Бенито на расстоянии, поеживаясь от его улыбок.
     Кравцов, не привыкнув себя стеснять, не собирался соблюдать тонкости пиратского этикета и вел себя как обычно, то есть не вскакивал при появлении Бенито, не понижал голоса, не преры¬вал разговора и не заглядывал искательно в лицо страшному вожаку, так что пираты начали с интересом поглядывать на Бе¬нито в ожидании, как тот себя поведет с непочтительным лю¬бимчиком. Бенито щурил свои водянистые глаза, слегка разду¬вал ноздри тонкого носа и молчал; легкая улыбка постоянно мелькала в уголках его плотно сжатых губ, но что она выража¬ла, оставалось до времени тайной. Несмотря на некоторую за-дубелость чувств, Кравцов догадывался, что Бенито не потер¬пит даже тени неповиновения, однако в силу врожденной строптивости остановиться не мог и вел себя, вовсе не прила¬живаясь к обстоятельствам, хотя иногда позволял себе шутов¬ские выходки, веселившие главаря.
Остановившись возле Хуана и отлично видя, как злится Брабазон, весьма этим довольный, Бенито внезапно позвал Кравцова распить вдвоем бутылку из запасов капитана «Меду¬зы». Бенито пил очень мало и лишь подливал Хуану, сверля его глазами-буравчиками и ожидая, должно быть, что тот раз¬болтается, да не на того напал. Опрокидывая в себя спиртное, Кравцов мечтательно вздыхал:
—  Эх, нет соленого огурца!
—    Держись   меня,   —   покровительственно   ухмылялся   пи-рат. — Человеком станешь.
—  Меня всю жизнь хотят сделать человеком, То вдруг отцу понадобилось определить меня в науку. А я не хотел учиться и убежал.  Начал гонять плоты, и плотогоны тоже обещали, что стану человеком.  Нанялся на корабль, и тут уж меня доняли: боцман трясет кулаком перед носом и орет: «Служи, человеком будешь!»; капитан грозит линьками и тоже орет: «Я сделаю из тебя человека!» Провались вы все в тартарары...
     Увлекшись воспоминаниями о бурной молодости, Кравцов не заметил, когда Бенито перестал улыбаться, — вернее, улыбка его из презрительно-снисходительной сделалась кривой. Крав¬цов недоуменно замолчал, прикидывая, что из его пьяной бол¬товни могло вызвать неудовольствие вожака.
—  Значит, тебя всю жизнь пытались сделать приличным че-ловеком, а ты не хотел? — осведомился пират.
—  Приличным, порядочным, светским, черт-те каким... А я хотел жить на просторе.
—   Гляди, какой!  —  скривил лицо Бенито. —  На просторе скучно... — внезапно заметил он и задумался.
      Кравцову было невдомек, что он коснулся больного места Бенито. Затаенным желанием отщепенца всю жизнь было стать «приличным» человеком, то есть занять почетное место в обще-стве, на что он не имел права не только в силу своего проис-хождения и прирожденных низости и жестокости, но также по-тому, что отвергал и не желал подчиниться ни одному из чело-веческих законов.
—   Думаешь, я всю жизнь намерен оставаться пиратом? — вскинулся разгоряченный ромом Бенито. — У меня столько де¬нег, что я могу купить дворянское звание и даже титул графа в любом государстве, что и сделаю в конце концов. Меня от бла¬городного не отличишь, потому что я и есть благородный. — И с налившимися кровью глазами он принялся бормотать, стуча увесистым кулаком, про свое намерение сделаться столпом об-щества.
—  Тебе нельзя пить, — хладнокровно отметил Кравцов, не отрывая глаз от короткопалой клешни Бенито. — Ишь, как те¬бя развезло... — И с пренебрежением отвернулся от человека, пожелавшего его напоить.
     С той попойки их отношения по виду сделались вполне дру-жескими, и Брабазон не смел больше открыто выражать свое недоброжелательство. «Хуан» был первым силачом на корабле,
превосходя ловкостью и неутомимостью крепко сбитого тела всех прочих, умел за себя постоять, заставил разбойную шатию считаться с собой, так что Бенито счел выгодным приблизить его к собственной драгоценной персоне и с насмешливым видом даже подчеркивал его превосходство как человека образованно¬го. Разумеется, блеснуть образованностью в той среде, куда занесла его судьба, было нетрудно, поскольку на борту «Шут¬ки» кроме Кравцова грамотным был лишь Бенито.


     Коротая время в ожидании новой поживы, Бенито читал дневник капитана Гибсона, поскольку других книг на его кораб¬ле не водилось.
—   Эй, Хуан,  — окликнул он однажды Кравцова. — Ты у нас человек ученый. Не помнишь ли, какие есть Божьи запове¬ди?
Кравцов остолбенел. Придя в себя, он издал короткое рего-танье.
~~ Чего ты заржал? ~ тотчас вышел из себя Бенито. ~ Вот тут, у этого малахольного капитана, которого я отправил в луч¬ший мир, написано, что порядочный человек отличается от не¬порядочного тем, что соблюдает Божьи заповеди. По-моему, вздор. Я, человек порядочный, отличаюсь от толпы тем, что ради своего удовольствия могу позволить себе все то, о чем соблюдающие заповеди мечтают, да не смеют сделать.
—  У тебя с толпой разные удовольствия, — отметил Крав¬цов бесспорную вещь.
—  Ишь ты, какой умный! — подозрительно уставился на не¬го Бенито. — А ну, перечисли заповеди.
     Кравцов назвал те, что вспомнил. Не дослушав, Бенито возмущенно перебил:
—  Да на черта эти заповеди, если они мешают мне жить? Подумав, Кравцов глубокомысленно изрек:
—  Ты человек природы, Бенито; заповеди — это цивилиза¬ция.
—  Что такое цивилизация? — ощетинился тот.
     Кравцов задумался; он учился явно недостаточно, чтобы дать определение такому понятию, и постарался обрисовать его собеседнику так, как понимал сам.
—  Это когда люди, живя вместе, пытаются договориться не приносить друг другу вреда.  Заповеди даны  им Богом в по¬мощь.
—   Понятно, — прищурился Бенито. — Что ж, я не против заповедей: они нужны толпе. Таким, как я, заповеди ни к чему. Они живут по своим законам.
—   Ты сверхчеловек, Бенито, — осененный свыше, объявил Кравцов, добавив про себя «урод, сквернавец, отброс».
Бенито широко раскрыл свои небольшие глаза, причем обо-значился их грязно-серый цвет:
—   Это ты хорошо сказал. — И тут же сощурился. — Уж больно ты умный, как я погляжу. Смотри, Хуан, не свались за борт: как бы голова не перетянула.
     Не склонный вообще-то задумываться, Кравцов тем не ме¬нее несколько раз вспоминал слова Бенито, стараясь решить, издевка это либо угроза. Свалиться за борт никак не входило в его намерения, и он стал избегать Бенито, насколько это можно
было на корабле.
     Почувствовав, что между Бенито и Кравцовым что-то про-изошло, Брабазон воспрянул. Он плавал с Бенито давно и от-носился очень ревниво к соперникам, норовившим оттеснить его от вожака. Какая сточная канава породила это злобное сущест¬во, вызывавшее отвращение даже у пиратов, брезгливо и опас¬ливо его сторонившихся, какие притоны воспитали, трудно ска¬зать; он ненавидел всех, низко пресмыкаясь перед одним Бени¬то, которого тоже, возможно, ненавидел. Кравцов обходил его еще дальше, чем вожака.

     На подходе к островам Зеленого Мыса «Шутка» ограбила еще одно судно; в руки Бенито попали свежие газеты, и он уз¬нал, что разгромленная им «Медуза» не только не затонула, но приплыла в Лондон: ей оказал помощь корабль Ост-Индской компании, чей путь по счастливой случайности в тот день пере¬секся с лишенным руля и ветрил злосчастным барком; народное возмущение было так велико, что на поиски пиратской бриган¬тины в район острова Святой Елены были высланы два воен¬ных брига. Бенито пришел в ярость. Он не кричал, не ругался, но, сделавшись изжелта-бледным, зловеще улыбался, подерги¬вая лицом. Пираты примолкли; Брабазон, став от страха еще отвратительней, униженно поглядывал на вожака, готовый на¬броситься на всякого, в кого ткнет Бенито. Однако тот медлил, почувствовав, что виноватых много и лютовать опасно. Кравцов как ни в чем не бывало наблюдал за происходившим, доволь¬ный тем, что его старания спасти «Медузу» не пропали даром.
—  Это Хуан во всем виноват! — вдруг вскрикнул Брабазон, указывая на него. На Кравцова обернулись.
     Впрочем, на лицах пиратов он не заметил неприязни: все знали, что он был виноват лишь в том, что пил и безобразни¬чал больше других. Но и желания вступиться за безвинно окле-ветанного также никто не выказал. Бенито, верно угадав на-строение команды, криво улыбнулся Брабазону:
—  В чем виноват Хуан?
     Тот принялся перечислять: и людей-то он подпоил, и угова-ривал не убивать пассажиров, и плохо забил люк. Слушая, Бе¬нито все более бледнел:
—   Итак,  ты утверждаешь,  что на «Медузе»  распоряжался Хуан, а ты,  которому я поручил это, бездельничал, упившись вином? — вдруг осведомился он.
Брабазон осекся, поняв, куда гнет вожак.
—  Чего он достоин, господа пираты? — напыщенно произнес Бенито. — Чего достоин человек, не выполнивший мой приказ, подвергнув, тем самым, опасности всех нас?
     Господа   пираты,   почувствовав,   что   опасность   обходит   их
стороной, оживились.
—   Повесить его на рее, и весь разговор, — осмелев, пред¬ложил один.
—  Тащите веревку, — кивнул Бенито.
Пираты    примолкли.    Брабазон,   смертельно   перепуганный, резко обернулся к вожаку и хрипло произнес:
—  Ты не убьешь меня, Бенито.
—  Сейчас поглядим, — улыбнулся тот.
     Брабазон потянулся к ножу, но тут же два пирата из числа подхалимов Бенито бросились к нему и схватили за руки.
—  Берегись, Бенито, — рванулся Брабазон, — или я скажу, где спрятан главный клад.
     Бенито стремительно выбросил вперед кулак. Удар пришелся Брабазону в переносицу, послышался хряск костей, и он поник, залившись кровью.
—  Вешайте! ~ заорал Бенито.
     Кравцов наблюдал за происходившим, небрежно опершись о мачту, и не переменил позы, даже когда Брабазон задергал но¬гами в воздухе почти над его головой. Бенито в грош не ставил человеческую жизнь, дружеские и тому подобные чувства были неведомы ему; глядя, как болтается на рее его верный помощ¬ник, вожак улыбался. Кравцов не сомневался, что дело не в «Медузе»: пожелав избавиться от Брабазона, Бенито придрался к случаю. Не оставалось сомнений и в том, что на очереди сам Ванечка: уж слишком подчеркнуто страшный пират пропустил мимо ушей обвинения Брабазона.
— Пошли, промочим горло, ~ внезапно обратился Бенито к Кравцову и даже хлопнул его по плечу.
     Пираты молчали, провожая взглядами удалявшуюся пару. Кравцов чувствовал, что каждый шаг, отдаляя его от прочих, отнюдь не приближает к вожаку. Он уже достаточно хорошо знал Бенито, чтобы ждать от него подвоха.
—  Так, стало быть, ты плохо вел себя на «Медузе»? — ус¬мехнулся пират, развалясь за столом.
—   Не знаю, пьян был, — поморщился Кравцов, соображая про себя: если Бенито задумал разделаться с ним, то это про¬изойдет не сейчас;  оставшись без помощника, он нуждается в человеке, на которого можно опереться. Недаром пират напус¬тил на себя такой доброжелательный вид.
—   Брабазон тебя ненавидел,  —  продолжал с усмешкой пи¬рат. — Он много раз требовал отправить тебя к рыбам на обед.
~~ Да простит ему Бог, — благочестиво поднял к потолку глаза Кравцов.
Бенито покосился на него:
—  Сразу видно хорошее воспитание. Другой ругнулся бы.
—  Ругнулся я про себя.
     Сделав вид, что ему очень смешно, Бенито захохотал:
 --  Нравишься ты мне. Держись за меня, Хуан, не прогада¬ешь.
     «Чтоб ты подавился этим Хуаном», — подумалось Ванечке.


     Пока в поисках «Шутки» по океану рыскали военные ко¬рабли, Бенито нагло решил идти к берегам Испании: бриганти¬на требовала починки, награбленное ~ сбыта. Это решение весьма обрадовало Кравцова: оказавшись в Европе, он тут же даст деру.
     Следуя вдоль испанского берега под английским флагом и вежливо приветствуя встречные корабли, Бенито колебался, не зная, какой порт выбрать, где они будут в безопасности. Помог случай. Они догнали небольшое каботажное судно, мирно ползшее вдоль берега, захватили его, ограбили и затопили, перебив всю команду, за исключением одного матроса из Коруньи, согласившегося послужить им лоцманом. Неизвестно, на что рассчитывал несчастный, взявшийся довести пиратов до родного города: Бенито хладнокровно застрелил его при входе в гавань. Это убийство ужаснуло всех на «Шутке» тем сильнее, что юноша был покорен и услужлив, Бенито вел с ним шутли¬вые разговоры и даже пообещал взять в команду, так что мно¬гие стали глядеть на корунца как на своего. Пираты начали шарахаться от ужасного предводителя, а тот, облачившись в парадный костюм капитана Гибсона, который был ему тесноват, засунув за пояс пистолеты, веселый и довольный, готовился к поездке на берег.

     «Шутка» встала на якорь весьма далеко от берега. Впрочем, это была уже не «Шутка», а «Святая Инесса», и Бенито звал¬ся капитаном Перешем, пришедшим с грузом кофе из Ост-Индии. В свою первую поездку на берег он взял лишь несколь¬ко гребцов, с усмешкой заявив Кравцову, нарочно попавшемуся
ему на глаза:
— Тебе на берегу нечего делать.
     Их разговоры уже давно были полны злобы и раздражения, едва прикрываемых улыбками и дружелюбными словами; Крав¬цов не скрыл своего возмущения убийством молодого корунца, и Бенито не расправился с ним тотчас лишь потому, что него¬дование было всеобщим и еще одно убийство могло вызвать бунт. Пираты заговорили, что Бенито — дьявол, он переступил черту дозволенного и с ним они погибнут.
     Проводив глазами лодку с Бенито, Кравцов без промедления шагнул к борту, перекрестился и прыгнул в воду. До берега было порядочно; с бригантины кричали и даже что-то бухнуло, похожее на выстрел, однако остановить Василия  было никому не под силу: если бы понадобилось, он проплыл бы и вдвое большее расстояние.
— Святой Прокопий, на помощь! — воззвал он, усиленно работая руками, ныряя и отфыркиваясь. Мысль, что святой покровитель обязательно поможет, придала ему новые силы.

     Берег был каменист и пустынен. Вцепившись в кончик Ев-ропы, чувствуя животом твердую землю, распластавшись, при-жавшись к ней, Кравцов поклялся, что больше никакая сила не оторвет его от суши, в море никогда, в конце концов он не ры¬ба.   Следовало  уйти   поскорее   как  можно  дальше  от  берега, спрятаться, затаиться:  пираты,  конечно,  попытаются его оты-скать. Надо было также предупредить власти Коруньи о том, кто пожаловал к ним в гости, однако сделать это было не так просто: заявись он сам, его тотчас схватят как пирата, и будут правы.  Встретить  бы  какого-нибудь  селянина и  передать но¬вость с ним, однако, оглядев себя, Кравцов вынужден был от¬казаться от немедленного исполнения этого замысла. Его крас¬ные турецкие шаровары и бархатный, расшитый блестками жи¬лет,  весь  его  зверский  вид,  татуировка,  борода  и спутанные космы могли испугать до полусмерти кого угодно.    Лучше всего спрятаться в какую-нибудь щель и переждать опасность, не вы¬совывая днем носа и передвигаясь только по ночам. Денег у него не было, однако это ничуть не беспокоило его: в населен¬ной местности всегда можно изловить курицу или на худой ко¬нец ворону, а то удовольствоваться репой с соседнего огорода; если же в Испании репу не сеют, он съест все, что тут произ¬растает.  До  вечера он  отлеживался  в  кустах,  кляня  пиратов, судьбу и незабвенную обезьяну, а с наступлением сумерек злой и голодный двинулся прочь, держа путь прямо на восток. Как назло, ничего съестного ему не подворачивалось;  какие-то су¬щества реяли в воздухе, что-то пищало, убегая из-под ног, и он чертыхался, не зная, куда во тьме ступить. Наконец, сбившись с дороги, он совсем заблудился среди унылых камней и чахлых кустов,   изображавших   в   этих  местах  лес.   Желудок  его   был пуст, и, разъярившись сверх меры, он выразил свое негодование вслух сначала по-русски, а потом на всех известных ему язы¬ках, включая людоедский. Высшие силы играли его судьбой, ничуть не считаясь с его удобствами, и он был возмущен до глубины души.
—  Святой Прокопий! — загремел он. — Отче! Где ты? Ме¬ня пора спасать (он имел в виду — кормить). Раз ты пристав¬лен меня охранять, так появись и помоги.
     Но вокруг были ночь и тишина. Не смиряясь, чего не умел, Кравцов взревел во всю силу легких, призывая своего небесного покровителя немедленно вмешаться.

     Святой Прокопий вышел из-за камня, когда в горле Крав¬цова уже першило, и осведомился довольно сердито:
—  Ну чего ты кричишь на всю округу? Или я тебе нянька? Я приставлен отвращать тебя от зла, а не заботиться о твоем пропитании.
—  Отче! — обрадовался Василий. — Вот и ты наконец. Гля¬ди, в каком я бедствии и даже готов вернуться к пиратам. Го¬лод  —   худшее  из зол;  он  источник  всех грехов.  Не денег я прошу. Выведи ты меня отсюда, помоги добраться домой, а уж поесть я и сам себе раздобуду.
—  Ты еще не до конца претерпел наказание, — покачал го¬ловой старец.
—  Какое наказание? — опешил Кравцов. — Что я такого на-творил?
Старец значительно помолчал.
—  Ближе ты к скоту бессловесному, нежели к человеку. Кравцов обиделся:
—  Я таков, каким меня Господь сотворил. Скоты тоже Бо¬жьи создания. Чем плох бык или жеребец?
~   Человек   есть   тварь,   созданная   по   образу   и   подобию Божьему.
—  Я это знаю.
—   Помолчи. Человеку назначено уподобиться Богу, ты же ныне подобен жеребцу.
—  Или быку, — скромно кивнул Кравцов.
—  Ты избавился от всех уз, добился свободы, но как упот-ребляешь ее? — попытался образумить его святой Прокопий. — Для угождения плоти. Ты служишь плоти, то есть грешишь, и, стало быть, раб греха, а свобода твоя призрак.
Попытавшись вдуматься в слова старца, отчего лицо его приняло несколько тупое выражение, Кравцов наконец него¬дующе тряхнул головой, потребовав:
—  Хочу домой. Старец начал таять:
—   Совершишь все, что назначено Господом, а там мы по¬глядим, что с тобой делать и стоишь ли ты спасения.
—   Постой, погоди!  — переполошился Василий, замечая, как бледнеет видение. — Кто же спасет меня от нынешнего зла?
—   Следуй  по  пути добра,   и я тебя  не  оставлю,   —  слабо взмахнул   прозрачной  рукой  старец,   и  голос  его  еле донесся, уподобившись ночному шороху.
~ А сам оставляешь измученным и голодным!
—  Будет день — будет хлеб, — слабым дуновением прошеле¬стело в ухе, и святой Прокопий исчез во тьме.
     Она стала еще гуще и непроглядней. Сердито прикинув так и этак, Кравцов решил, что. нечего выходить из себя, а лучше выспаться, прилег на теплую землю, подложив камень под ухо, и погрузился в сон.


                Глава  8.
Рамон Сальседос, добравшись до родных мест и не желая никого стеснять, нанял жилье в соседнем городишке, к удо¬вольствию братьев и сестер, отнюдь не обрадованных его при¬ездом. Он долго болел: все внутренности у него были отбиты, кости переломаны; да и охота жить совсем пропала. Родствен¬ники не беспокоили его своими заботливыми посещениями; нашлась лишь одна сердобольная старуха, которая от нечего де¬лать и ухаживала за ним. К счастью, Рамон не захватил с со¬бой в поездку всего, чем владел, кое-что у него сохранилось.
     В округе поднялся настоящий переполох, когда стало извест¬но, что банкирская контора должна выплатить заокеанскому Сальседосу огромную, по местным меркам, сумму. Тут с улыб¬ками и поцелуями к нему явились все родственники; они за¬клеймили презрением корыстную старуху-кузину, довели ее до слез и стали умолять Района осчастливить их своим посещени¬ем. Они так досаждали ему, что, немного поправившись к тому времени, он решил уехать. Ему хотелось посетить несколько памятных с детства святынь, а также добраться до Лондона и разыскать вдову капитана Гибсона, как завещал ему погибший.
     Путешествие отвлекло его от тяжелых дум, а пестрота то и дело сменявшихся лиц напомнила, что и сам он — лишь пес¬чинка в потоке вечности, горе его отнюдь не затопило всю зем¬лю, а ограничено лишь его персоной. Люди вокруг куда-то то¬ропились, чему-то смеялись, вздорили, танцевали, о чем-то до¬говаривались, и никому не было ведомо то, что в душе соседа мертвая пустыня. Никто не думал о капитане Гибсоне и других бессмысленно погибших от рук негодяев людях, теснившихся в памяти Рамона и не дававших ему покоя. Жертвы требовали отмщения. Напрасно он твердил себе, что есть Божий суд, а удел человека — смирение. Мертвые не отступали. Пиратская «Шутка» как ни в чем не бывало скользила по океанским про¬сторам, и на капитанском мостике стоял Бенито Перес, вы¬сматривая новые жертвы.
     Рамон знал, что на поиск пиратов были посланы два воен¬ных корабля, однако все усилия пока не имели успеха. Где-то среди безбрежного океана Бенито и его шайка продолжали уби¬вать и грабить. Сидя за столом в таверне и рассеянно прислу¬шиваясь к добродушной болтовне соседей, Рамон подумал, уж не в наказание ли ему послана эта мука — помнить о жертвах,горестно сознавая, что убийцы безнаказанны. Уезжая из Аме¬рики, он полагал, что обманул судьбу, выпрыгнул из бешено мчавшейся под уклон повозки и был таков, но оказалось, что повозка все мчится, а он по-прежнему в ней.
     Погрузившись в мрачные воспоминания, он не сразу обратил внимание на вошедшего крестьянина, хотя сидел лицом к двери, и очнулся, лишь когда тот уселся перед ним с миской дымив¬шейся похлебки. Они посмотрели друг на друга, и у крестьяни¬на отвисла челюсть. Некоторое время они созерцали один дру¬гого, потом крестьянин вскочил и бросился вон, а Рамон, нако¬нец-то вспомнив его имя, последовал за ним с воплем:
—  Постой! Погоди! Хуан!
Тот удалялся, сменив рысь на размашистый шаг, стараясь не привлекать к себе внимания. Если бы не повозка с бревна¬ми, загородившая дорогу, Рамон так и не догнал бы его. При-близившись, он тихо сказал в ухо крепышу:
—  Зачем ты убегаешь? Остановись и послушай меня.
—  Ты обознался, — буркнул тот.
Они снова пристально глянули друг на друга.
~ Ты опасаешься меня? — понял Рамон. — Или думаешь, что я отплачу злом за добро?
~ Говорят тебе, я не тот, за кого ты меня принимаешь, — шагнул прочь переодетый крестьянином Кравцов.
—  Можешь уходить, только скажи, где теперь Бенито?
~ А черт его знает, — разозлился тот. — Ты думаешь, я пират? Я был в плену у них, как и ты, и вспоминать об этом не желаю.
     Тут подоспел трактирщик и негодующе потребовал расплаты за похлебку.
—   Мы с приятелем сначала доедим твою замечательную че-чевицу, — остановил его брань Рамон и, взяв за локоть Ванеч¬ку, повлек его назад. При воспоминании о похлебке тот не на¬шел сил сопротивляться.

     Сидя в трактире, они разговорились: Кравцов поведал Ра¬мону историю своего побега с бригантины и то, что случилось потом. Пробираясь окольными тропами прочь от берега, он по¬встречал однажды нежданно пирата с «Шутки». Подравшись с ним и одолев, он тем не мене отпустил его, обеспокоенный но¬востями. Пират рассказал, что Бенито, узнав о бегстве Хуана, тотчас увел свою бригантину от Коруньи, однако Божья кара настигла-таки злодея: в Бискайском заливе они попали в жес¬токий шторм, «Шутка» разбилась о скалы и затонула вместе со всем награбленным добром. Спасшийся Бенито велел оставшим¬ся в живых людям рассеяться по окрестностям, заявив, что бо¬лее не вожак, и скрылся сам, хотя кое-кто из пиратов, задумав выпытать, где он прячет свои сокровища, ни за что не хотел его отпускать. Разбредясь кто куда, многие попали в руки вла¬стей. Бенито среди них не было, и где он нынче, никто не зна¬ет. Он обманул их всех, оставив ни с чем, а сам, должно быть, отправился в Америку, где у него зарыты клады, и будет жить припеваючи, ни с кем не делясь.
—   Чтобы  найти  Бенито,  я  готов  вернуться  в Америку  и объездить ее вдоль и поперек, — сказал Рамон.
—   Пропади  он  пропадом,   —   неохотно  откликнулся  Крав-цов. — Я с удовольствием свернул бы ему шею, но гоняться за ним не стану. Мне бы до дома добраться. — Он размяк после обильной еды и сделался тем, кем и был: жирно кормленным, сладко поенным ленивым барчуком.
Рамон Сальседос был не таков.
—   Я  не могу дышать свободно, зная, что  Бенито жив,  — сказал он. — Он лишил меня здоровья, но я собираюсь мстить не за себя.  Воздаяния требуют погибшие. Я обращусь к вла¬стям. ..
—   Бог в помощь, — откликнулся Кравцов. ~  Власти уже зашевелились, не без моей подсказки. — И скромно потупился.
     Рамон помрачнел: выходит, этот бродяга сделал больше для поимки негодяев, чем он, человек богатый и свободный, да к тому же пострадавший несравненно больше.
—   Мне не будет покоя, пока Бенито на свободе, — сказал он. — А ты умываешь руки?
Посмотрев с укором, Кравцов наставительно произнес:
—  Ты у себя дома, Рамон, а мой дом — через всю Европу. Моя забота — раздобыть денег на дорогу.
—  Я дам тебе денег, — подумав, предложил Рамон, — но не здесь, а в Лондоне, куда я собираюсь. Мне нужен провожатый. Если ты согласен помочь мне перебраться через Ла-Манш, я куплю тебе место на корабле до Петербурга, и ты отправишься домой прямо оттуда.
Снова в море? Однако предложение бразильца избавляло от всех хлопот, которых Василий не любил. Он согласился.



                Глава    9.
     Никто не оспаривал того обстоятельства, что миссис Гибсон обитала в райском уголке. Небольшой коттедж, увитый плющом; окружавший его благоуханный сад, живописный ручей с горбатым мостиком — все делало это местечко воистину пле¬нительным. Осень с ее буйным пристрастием к желтому, алому, золотому и рыжему сделала картинку еще живописней, однако в ту пору ею никто не любовался: бедняжка владелица, узнав недавно о гибели своего мужа — капитана злосчастной «Меду¬зы», редко выходила из дома и никого не принимала. Дети ее, две девочки, воспитывались в закрытом пансионе; каникулы сына, одиннадцатилетнего Фрэнка, давно кончились. Впрочем, он продолжал околачиваться дома; соседи полагали, что маль¬чишка оставлен утешать мать, но правда была неприглядней: у вдовы не было денег платить за дальнейшее обучение сына — между прочим, к великому его облегчению.

     Спугнув черную кошку, мирно гревшуюся на солнце, Фрэнк продрался сквозь заросли шиповника и, притаившись в кустах, с мрачным видом принялся кого-то высматривать на тропинке, шедшей вдоль ручья. Он ждал недолго: раздался глухой топот копыт, и среди кустов замелькал всадник — щегольски одетый мужчина в цилиндре. Вытащив из кармана рогатку, мальчик прицелился. Резкий мужской вскрик, испанские ругательства, треск кустов, производимый убегавшим злоумышленником, — и ополоумевшая от испуга кошка, соскочившая со своего теплого местечка и метнувшаяся прочь от греха подальше.

     В нарядной розовой гостиной, украшенной большой ракови-ной, привезенной капитаном Гибсоном из дальних стран, в ко-торой до сих пор слышался шум бескрайнего моря, взволнован¬ная миссис Гибсон с помощью служанки перевязывала гостю голову. Он покорно ждал, сидя в расслабленной позе и уронив на колени тяжелые руки; его красивое, смуглое лицо выражало раздражение и удовольствие одновременно.
—  Благодарю вас, дорогая миссис Гибсон, — наконец произ¬нес   он,   коснувшись   руки  хорошенькой  хозяйки,   оправлявшей повязку на его голове. — Рана неглубокая. Камень увесист, но пущен слабой рукой, скорее всего, детской.
—   Надеюсь,   вы  не  подозреваете  Фрэнка,   мистер  Сальсе-дос? — встревожилась молодая вдова.
     Гость засмеялся с деланной беспечностью:
—  Ничуть. Разве мы с Фрэнком не друзья? Ангельское личико вдовы выразило сомнение; она промолчала.
—  Вы свободны, Мэгги, — смущенно кивнула она служанке и тут же торопливо добавила: — Будьте поблизости: вы можете мне понадобиться.
     Служанка вышла. Гость с усмешкой наблюдал за хозяйкой. Чем долее он глядел, тем пристальней становился его взгляд и в нем зажигались опасные искры, — кто осудит сладкоежку, перед носом которого поставлен кремовый торт! Несмотря на
ангелоподобность, миссис Гибсон обладала всем, что может взволновать молодого мужчину; она была полна опасного оча-рования, тем более неотразимого, что сама плохо знала о нем.
Выйдя за моряка, обворожительная Рэчел двенадцать лет вела жизнь добродетельной супруги и, помимо мужа и детей, любила только душистый горошек, и не просто любила, но за¬ботливо выращивала его, занимая видное положение в местном отделении Королевского Общества любителей душистого го¬рошка. Что может быть пленительней запаха этого цветка? Сладкий, чуть-чуть пряный, самую малость, лишь бы слегка взволновать, а впрочем, младенчески невинный, он очень идет хорошеньким женщинам, кротким и добродетельным, однако не лишенным лукавой кокетливости, — и лорд Гау, восьмидесяти¬летний подагрик, впрочем, истинный джентльмен голубых кро¬вей, почетный председатель местного отделения Общества, во всеуслышание изъявил намерение назвать новый сорт горошка, который он выводил к знаменательной дате ~~ стасорокалетию разведения его в Великобритании, — именем Рэчел Гибсон. Польщенная миссис Гибсон уже мечтала о платье, которое она закажет к юбилею, как вдруг овдовела. Горе ее при известии о гибели мужа было искренне и велико: за все годы службы ее дорогой супруг, такой любящий и заботливый, но, к сожале¬нию, непредусмотрительный, так и не нажил состояния. Она не знала, на что жить дальше.
     Мистер Сальседос, выказывавший ей ныне столько внима¬ния, находился в числе пассажиров злополучной «Медузы», на которой плавал ее бедный муж. Он счел долгом выразить вдове соболезнование и рассказать о последних минутах капитана Гибсона, с которым за время плавания они подружились. О несчастье, постигшем «Медузу», много писали в лондонских газетах, но тем не менее миссис Гибсон имела о нем смутное представление: все ужасное не касалось благоуханного мира, в котором цвел душистый горошек и существовала она сама. Ей
было известно в общих чертах, что «Медузу» захватили пира¬ты, а капитана Гибсона убили первым — с нее хватало.

     Пребывание мистера Сальседоса неприлично затягивалось. Поселившись в гостинице неподалеку, он ежедневно посещал увитый плющом коттедж, вызывая пересуды соседей и негодо-вание юного Фрэнка Гибсона. Близко знавший миссис Гибсон пастор даже счел долгом предупредить неопытную женщину об опасности, грозившей ее репутации вследствие частых посеще¬ний ее дома молодым иностранцем. Нельзя сказать, будто мис¬сис Гибсон вовсе ничего не понимала и не замечала косых взглядов соседей, но иностранный господин ей нравился. План¬татор из Бразилии, он был отнюдь не стеснен в средствах и к тому же горячий южный мужчина с самыми аристократически¬ми привычками. Он прекрасно одевался, носил дорогие перстни и трость с золотым набалдашником, а главное, вел себя с ред¬кой обходительностью, не позволяя никакой фамильярности. Но глаза его иногда говорили о многом. «Почему бы и нет? — раздумывала вдова. — Беднягу Уильяма не воскресишь, а тако¬го случая может больше не представиться. У меня трое детей на руках. Ни на что непозволительное я не пойду, но если он посватается... Конечно, он иностранец и несколько моложе ме¬ня, но это всего лишь досадные мелочи, не более того, на них можно закрыть глаза...» Однако, получив нагоняй пастора, она сочла своим долгом объявить мистеру Сальседосу, что вдове не к лицу слишком часто принимать у себя молодого иностранного мужчину, если у него нет серьезных намерений. В ответ он предложил ей выйти за него замуж. Она растерялась или... сделала вид. К такой стремительности она вовсе не была гото¬ва, рассчитывая по крайней мере на год ухаживания и недомол¬вок. Бразилец настаивал. Понимая все неприличие ситуации, миссис Гибсон, пыталась удержать поклонника в строгих рам¬ках приличий и одновременно не оттолкнуть, лепеча о своем едва начавшемся трауре, однако не в ее силах было совладать с
ураганом. Тут некстати вмешался Фрэнк. Задолжав за про¬шлый год, она не отослала сына в пансион; он бездельничал и с некоторых пор начал совать свой усыпанный веснушками нос куда не следовало. Гуляя с мистером Сальседосом по саду, она часто видела, как мелькают в кустах рыжие вихры сына, и стоило влюбленному плантатору нежно склониться к ней или сделать попытку обнять, мальчик тут же появлялся на дорожке. Более того, он вмешался в самый разгар напряженного объяс¬нения, когда мистер Сальседос требовал ответа, а миссис Гиб¬сон умоляюще шептала:
—  Я в трауре. Что скажут люди? Не раньше, чем через год.
—  Ждать год? — возмущался пылкий южанин. — Какое нам дело до всяких сплетников? Пусть эти прелестные губки шеп¬нут «да», и я увезу вас на край света. Мы уедем в Бразилию, где станем вести райскую жизнь.
—  А мои дети?
—   Они продолжат учиться в своих пансионах или поедут с нами, как вы захотите. Думаю, мальчику не помешает мужская рука...
Внезапно  за их спинами раздался яростный мальчишеский голосишко:
—  Моя мать никуда не поедет! Вы слышите? Никуда!
—  Фрэнк! — ахнула миссис Гибсон.
Повернувшись на каблуках, Сальседос весело уставился на мальчика:
—  А, юный капитан Гибсон! Мы с тобой обязательно под-ружимся. Ты станешь называть меня «папой» и целовать руку.
—  Никогда! ~ побледнев от бешенства, заорал мальчишка.
—  Фрэнк, сейчас же уходи отсюда, — возмутилась вдова. Топнув   ногой,   негодник   с   перекошенным  лицом   бросился
прочь. Чтобы загладить неловкость, миссис Гибсон обещала бразильцу дать решительный ответ завтра же. В глубине души
она чувствовала, что промедление опасно и разобиженный ино-странец может всякий день взять да уехать.

     Назначенный день наступил, и вот она, огорченная до слез, перевязывает влюбленному в нее мужчине голову, пораненную камнем, запущенным рукой ее сумасбродного сына.
—   Мне кое-что обещано,  — напомнил Сальседос, едва они остались одни, обжигая ее глазами из-под белой повязки.
     В смущении миссис Гибсон села за пяльцы и принялась вы-шивать. Повисло молчание. Заливаясь румянцем, она опускала голову все ниже, пока не взмолилась наконец:
    ~ Не смотрите на меня.
—   Я  не волен в своих чувствах, —  живо отозвался он.  ~ Зачем  вы  так обольстительны?  Сдержите обещание,  дорогая. Да или нет?
     Она молчала в глубоком замешательстве. В конце концов, Рэчел Гибсон была добродетельной женщиной. Как объяснить этому иностранцу, одновременно не отталкивая его, что она не может вот так, сразу, едва потеряв мужа, бросаться в объятия другого! Ей далеко небезразлично мнение соседей и знакомых, даже если они уедут в райскую Бразилию. А что скажет пас¬тор? И лучше бы вообще никуда не уезжать, а жить здесь, где у нее разведен замечательный цветник и где она к тому же ро¬дилась и родила своих детей.
—  Вы любите душистый горошек? — пролепетала она. ~~ Хм, — отозвался Сальседос. — И это ваш ответ? ~ Это мое увлечение, — вздохнула виновато она.
—  Капитан Гибсон, разумеется, разделял его?
—  Мужчины не ценят должным образом цветов, — вздохну¬ла вдова,  —  и не щадят чувств своих жен. — И она грустно уставилась  на  индийскую  раковину,  украшавшую  межоконный столик и  в данный  миг олицетворявшую для  нее утраченного супруга.
Мистер Сальседос встал и грузно подошел к ней:
—   В Бразилии у вас  будут плантации цветов.  Вы станете жить во дворце. Скажите «да», и завтра я увезу вас отсюда.
     Вдова гордо вскинула голову:
—   Надеюсь,  вы не приписываете мне корыстных побужде¬ний? Мистер Сальседос, я очень нерасчетлива. Еще моя няня всегда удивлялась моей бескорыстности. А когда я выходила за капитана Гибсона, человека небогатого, все прямо ахнули. — И она опять грустно уставилась на раковину.
     Это была сущая правда: капитан Гибсон мог заключить го¬раздо более выгодный брак, чем с бедной, не первой молодости девушкой, какой была тогда нынешняя миссис Гибсон.
—  Сколько вы задолжали за сына? ~ осведомился Сальсе¬дос.  — Я хочу взять ваши расходы на себя.  Мальчишку надо немедленно отправить в школу. Да и за этот коттедж, кажется, не все выплачено. Так я его куплю на ваше имя. Что еще?
     Он подошел непозволительно близко, и миссис Гибсон уже хотела кликнуть служанку, однако слова бразильца заставили ее изменить намерение.
—   Конечно,  можно поехать в Шотландию...   — задумчиво проговорила она.
—  В Шотландию? Зачем? — Он был огорошен.
     Его удивление слегка обескуражило ее, и, немного смутив-шись, она не дала никаких объяснений: иностранцу было невдо-мек, что на границе с Шотландией брак можно заключить в два счета.       Приподняв ее за локти сильными руками и при¬стально заглянув в лицо, Сальседос потребовал:
—   Вы совсем задурили мне голову. Лучше скажите «да», и покончим с этим.
    На глазах миссис Гибсон показались слезы.
~ Ах, мистер Сальседос, не мучьте меня! Почему вы не ве¬рите, что мне трудно сказать это, даже если бы я всей душой хотела? Я не могу так быстро перемениться. По натуре я очень привязчива. Моя няня всегда говорила: это дитя уж если полюбит, то на всю жизнь. Расстанемся до завтра, — неожиданно закончила она.
—  Что-о? — рассмеялся Сальседос.
     Ее лепет оборвался, и миссис Гибсон надолго замолчала в жадных объятиях бразильца.

     В это время наверху, в детской, служанка, занимаясь убор¬кой, пыталась образумить Фрэнка. Мальчик кипел от раздра¬жения, негодуя на гостя, сидевшего внизу. Неправильная анг¬лийская речь иностранца, его нелепые иноземные усики, тол¬стые золотые перстни, унизывавшие загорелые руки, — все вы¬зывало в нем яростное неприятие.
—   Что бы  вы  ни  говорили,  мистер  Сальседос интересный мужчина, и это подтвердит вам любая леди, — отметая все его насмешки, возражала служанка.
—  Так пусть он убирается к «любой леди» и оставит нас в покое, — в бессильной ярости выкрикнул Фрэнк.
Помолчав, служанка произнесла в грустном раздумье: ~   Ваша  матушка  еще  молода  и очень хороша собой.   Вы должны желать ей счастья.
—  У нее есть я! — задохнулся от возмущения Фрэнк. Служанка покровительственно хмыкнула:
—  Во всяком случае, пока не минет год траура, никаких пе¬ремен у нас не будет, даже если мистер Сальседос станет ез¬дить каждый день.
—  Нет! Нет, он не будет ездить! — затопал ногами Фрэнк.
—   Да что уж вы так?  — удивилась служанка.  —  Мистер Сальседос настоящий джентльмен; Он такой любезный, привет-ливый и страх как богат, хотя, конечно, не англичанин. Да ведь не бывает так, чтобы все, что плывет в руки, было без изъяна.


     Сальседос уехал. Войдя к сыну со все еще пылавшим лицом, миссис Гибсон воскликнула:
—  Фрэнк, как ты мог? — И она залилась слезами.
—  Он говорит, что целился в птицу, — ввернула служанка.
140
—  Ты сделал это нечаянно? — умоляюще устремила на сына небесные глаза мать.
     Фрэнк хранил угрюмое молчание. Осушив лицо, миссис Гибсон нахмурилась:
—  Оставьте нас, Мэгги. — Служанка вышла. — Никогда не думала, что у тебя жестокое, неблагодарное сердце, — холодно отчеканила она. — Ты ранил человека, который хочет оплатить твое   и  сестер   образование   и   сделать   нам   много   добра.   Сын мой,  мы очень бедны.  Твой отец был прекрасным человеком, но не оставил семье ни гроша. У мистера Сальседоса большое состояние. Я должна принести себя вам в жертву, чего бы мне это ни стоило.
     Фрэнк не знал, что сказать; подобно Гамлету, он мог бы напомнить матери про башмаки или воскликнуть: вот два изо-браженья!.. Однако он не читал Шекспира.
~ Я так несчастна и одинока, — снова поднесла к глазам платок миссис Гибсон. — Мой сын, родной сын враждебен мне! Ах, дитя, что ты можешь знать о чувствах женщины!
     Поскольку Фрэнк оставался насупленным, миссис Гибсон решила слукавить:
—  Если откровенно, мистер Сальседос мне вовсе не нравит¬ся.   —     Вспомнив   его   безжалостные   поцелуи,   она   призадума¬лась. — Он...  вульгарен. Да, да, несмотря на весь лоск, в нем нет утонченности. Твой отец был джентльменом с  головы до пят. Впрочем, чего ждать от иностранца! Подумай, если я от¬кажу мистеру Сальседосу, ты останешься неучем. Твои сестры никогда не найдут женихов. Даже этот коттедж нам придется покинуть и сделаться бездомными. Голодать, Фрэнк!
—  Я стану работать, — заревел Фрэнк, бросаясь в объятия матери.
—  Ах, дитя! — вздохнула она, нежно перебирая рыжие вих¬ры сына.  —  Ты —  вылитый отец. Такой же безрассудный  и неблагоразумный.
     Фрэнк поднял голову:
—  Если вы выйдете замуж за этого иностранца, я сбегу из дома.
     Лицо миссис Гибсон окаменело.
—  Фрэнсис Гибсон, ~ произнесла она не предвещавшим до¬бра тоном, —   я  не позволю мальчишке ставить мне условия. Как  только   мистер   Сальседос  даст  денег,   вы  отправитесь  в школу продолжать изучение латыни, а пока посидите взаперти.


     Наутро вдова капитана Гибсона долго сидела полуодетая пе¬ред зеркалом в хорошенькой спальне, не желая прятать свои прелести под траурным платьем. Прислушиваясь к доносивше¬муся снизу разговору служанки с приходящей кухаркой, она лениво расчесывала белокурые волосы, изобретая прическу по-наряднее — единственное украшение, которое она могла сейчас себе позволить, да и то всю красоту придется спрятать под противный вдовий чепец. Ей показалось, что внизу раздался мужской голос, и, накинув шаль, она живо выглянула на лест¬ницу. Бразильца так рано она не ждала, однако от столь стра¬стного, нетерпеливого мужчины можно было ожидать чего угодно. Вчера он настаивал на безотлагательном отъезде — сначала в Лондон, а потом в Париж, и она знала, что сегодня он потребует назначить окончательный день. Мужской голос принадлежал посланцу пастора. Ей был вручен пакет с лондонской газетой, выписываемой лордом Гау, и запиской от пастора, в которой он поздравлял ее с радостным известием, которое она найдет в отчеркнутом газетном абзаце, а также призывал тут же возблагодарить Создателя. Развернув газету, изумленная миссис Гибсон прочла: «По сообщению парижских газет, Уильяма Гибсона, капитана английского брига «Медуза», захваченного пиратами в Атлантике и до сих пор считавшегося погибшим, видели в Гибралтаре, где он был опознан одним матросом. Должно быть, погубив корабль, незадачливый капитан теперь скрывается от правосудия...»
     Вскрикнув,   миссис   Гибсон  зашаталась  и  выронила  газету. Служанка пришла ей на помощь.
—  Достаньте и немедленно приведите в порядок мое голубое шелковое платье,  —  слабо распорядилась миссис Гибсон.  ~~ Я должна немедленно снять гадкий траур.

    Сальседос нашел вдову в гостиной за вышиванием и широко улыбнулся при виде ее пышного наряда и взбитых локонов.
—  Превосходно, — одобрил он. — Итак, со мной в Париж? Но  миссис  Гибсон холодно взглянула на него;  со словами
«Мой муж жив», она протянула ему газету.
—  Черт! — раздосадованно воскликнул Сальседос, пробежав заметку; красивое лицо его вдруг сделалось мрачным и злым.
Миссис   Гибсон   с   горделивым   выражением   оскорбленной добродетели подняла глаза:
—  Надеюсь, вы понимаете, что должны немедленно покинуть мой дом и больше никогда здесь не показываться?
—   Пустые газетные враки! — с досадой отмахнулся он. — Ваш муж убит, я видел это своими глазами.
Смешавшись, миссис Гибсон задумалась:
—  Пока я не буду убеждена в гибели мужа, наше знакомст¬во должно быть прекращено.
—   Хотите  съездить  в  Гибралтар   и лично  убедиться,   что все — враки? — предложил он.
Она заколебалась:
—  У меня нет денег на такую поездку.
—  Деньги есть у меня, — бросил он на стол тугой кошелек. Его   решительность   привела   ее   в   полное   замешательство:
миссис Гибсон уставилась на кошелек с неподдельным страхом.
—   Нет, нет, ~  затрясла она локонами. — Умоляю, мистер Сальседос, оставьте пока меня. Ваше внимание льстит мне, и, конечно, будь я свободна... будь я вдовой... но теперь, вы по-нимаете... Надеюсь, вы, как джентльмен, подтвердите, что между нами не было ничего недозволенного и слова я вам не да¬вала. Прошу вас! Боже мой, что могут подумать соседи!
     Он стоял перед ней, сжав зубы, играя желваками, и под его взглядом она испуганно замолчала. Тогда он отчеканил:
— Рэчел Гибсон, вы вдова и вы будете принадлежать мне!



                Глава 10
     Прибыв с помощью Кравцова в Лондон, Рамон приобрел для
него место на собиравшемся в Петербург корабле и отпра¬вился навестить вдову капитана Гибсона, местожительство ко¬торой было ему хорошо известно со слов ее злосчастного мужа. Приехав в уютный, тихий городок, который не суждено бы¬ло   снова  увидеть   капитану,   Рамон   первым  делом  отправился разыскивать дом миссис Гибсон. Ему подсказали, что она про¬живает за городом,  в собственном доме, и если идти по тро¬пинке  вдоль  ручья,  то  ноги  обязательно  доведут до  нужного места.   Не   обремененный   никакой   поклажей,   он   поторопился отправиться в дорогу. Как и говорили ему, живописная тропин¬ка, повторявшая все изгибы ручья, вскоре привела к хорошень¬кому домику, окруженному зарослями, окрашенными осенью во всевозможные оттенки желтого и ржавого, а местами уже ого-лившимися. Рамон с грустью осматривал места, дорогие сердцу капитана Гибсона; ему казалось, что притихший дом, кусты и даже ручей выглядят сиротливо. Пичуги на ветках и те недо¬умевали, зачем вместо их доброго знакомца капитана здесь бро¬дит неведомый иностранец.
Какой-то мальчик, выстрелив из рогатки, вспугнул птиц.
~ Здесь живет миссис Гибсон? — окликнул его Рамон.
— Здесь, а я — ее сын, и терпеть не могу иностранцев, —
отозвался тот.
Рамон с любопытством уставился на юного Гибсона. Вес¬нушчатый мальчик был похож на отца, но вид имел нахальный и вызывающий, что не было свойственно погибшему капитану.
~~ Могу я повидать твою матушку? ~ улыбнулся ему Рамон. ~ Нет, — решительно тряхнул рыжими вихрами Фрэнк. ~ У нее сейчас в гостях мистер Сальседос.
—  Что-о? — отступил Рамон.
—   Скверный, мерзкий, гадкий мистер Сальседос из Брази¬лии. Тоже иностранец, — выкрикнул зло мальчишка.
Удивленный Рамон осведомился как можно мягче:
—  Ты уверен, паренек?
—   Он хочет жениться на моей маме, но я против, потому что   ненавижу  его.   —   И  по  мере того  как он  говорил,  лицо Фрэнка из злого и дерзкого делалось несчастным и обижен¬ным, а под конец он даже шмыгнул носом: все-таки он былеще совсем ребенок.
     Успокоившись и немного смягчившись, мальчик поведал изумленному Району подробности: этот Сальседос, бразильский плантатор, плыл на корабле, которым командовал отец; сюда он явился якобы выразить сочувствие вдове; застрял тут, поселил¬ся в гостинице, ездит и ездит, всем надоел. Да вон его конь.
     У калитки топтался привязанный гнедой жеребец. Рамон не
знал, что и подумать.
—  Как выглядит этот джентльмен? — спросил он.
—  Да вот он, — досадливо махнул рукой Фрэнк.
     Из дома показались двое: белокурая дама и элегантный гос-подин в костюме для верховой езды; они оживленно перегова-ривались, занятые друг другом и не обращая внимания на ок-ружающее.  Рамон увлек Фрэнка в кусты; тот, впрочем, опере¬дил  его,   меньше  всего  желая здороваться с  ненавистным бра-зильцем.   Господни с   хлыстиком  направился к коню и стал его отвязынать. Дама, ироводив его до калитки, медлила уходить и, изящно   опершись   о   изгородь,   что-то   говорнла   ему,   разрумя¬нившаяся и ожинленнанОна была прелестна,  однако  всё  внимание Рамона было приковано к мужчине.
~~ Так это и есть  мистер Сальседос? – шепнул он.
—   Ну да, — буркнул Фрэнк. — Он злой. Я хотел выбить ему глаз и стрельнул из рогатки.
—  Попал?
—  Ага. У него под шляпой моя отметина.

     Элегантный господин вскочил на коня. Что-то знакомое про-ступило сквозь обличье безупречного джентльмена. Лже-Сальседос был похож на Бенито — холеного, высокомерного, модно одетого, но все же пирата Бенито.
Всадник ускакал, дама вернулась в дом. Рамон не верил, от-казывался верить своим глазам.
—  Так хотите пойти к нам? — дернул его за рукав Фрэнк.
—  Нет, не сейчас.
—  Что сказать маме о вас? — настаивал мальчишка.
—   Ничего не говори. Фрэнк, послушай... Я хочу избавить вас от этого человека.
Глаза мальчишки засверкали:
—  Значит, вы — мой союзник?
     Рамон  пока  не знал, как поступить.
—  Умеешь хранить тайны? Молчи и жди: мы еще увидимся.

     Обдумав случившееся, на что вполне хватило дороги назад,
Рамон направился в гостиницу. Гнедой конь уже стоял возле ее дверей. Он не боялся, что его могут узнать: обросший бородой, неказисто одетый, сильно исхудавший, он мало напоминал того мужчину в расцвете, каким был до плавания на «Медузе».
—   Я  хочу остановиться у вас,   —  объявил  он хозяину.  — Надеюсь, вы ничего не имеете против иностранца?
—  У нас уже живет один.
—  Конечно, француз?
—  Бразилец. Мистер Рамон Сальседос из... неважно. Очень богат. Он сейчас обедает, и это блюдо несут ему. Очень много перца и других пряностей. На мой вкус, всего чересчур.
—  Пожалуй, для одной гостиницы два иностранца будут не-посильной тяжестью. Где еще можно остановиться?
     Хозяин тотчас потерял к нему интерес, небрежно махнув ру-кой:
— Меблированные комнаты напротив.

     Договорившись с владелицей меблированных комнат, Рамон сел у окна своего временного обиталища, выходившего на пло-щадь как раз напротив гостиницы, с намерением написать в Лондон Кравцову. Он снова увидел Лже-Сальседоса, выхо¬дившего и садившегося на коня, и, глядя на сытого, веселого, самоуверенного господина, опять терялся в догадках, точно ли это Бенито. Как мог отвратительный пират, наглый и разнуз¬данный, неряшливый, в платье с чужого плеча, превратиться в бечупречного джентльмена? Понаблюдав, как тот легко вскочил на коня, будто делал это всю жизнь, а не ходил враскарячку по раскачивавшепси палубе, Рамон с облегчением решил, что об-манулся случайным сходстном: это не Бенито, кровожадный головорез, которого  разыскивают несколько стран. Но тут его внимание привлекли кувалды- кулаки джентльмена, и он снова засомневался. Он слишком недолго видел Бенито, чтобы уве¬риться в чем-то окончательно. Только Кравцов мог помочь в опознании. Корабль, на котором тот  должен был отправиться в свою холодную страну, ещё не уплыл.Решение вызвать того из Лондона окрепло и нем окончательно, и Рамон решил написать ему с просьбой срочно приехать.


     Вася Кравцов коротал время в недрах Лондона не без приятности, ожидая отплытия в Санкт-Петербург. Трактиры, игорные дома, питейные заведения, какие-то сомнительные лав-чонки и откровенные притоны были тут на каждом шагу. Ос-тавленных Рамоном денег на дорогу вполне хватало, чтобы ур¬вать кое-что от столичных удовольствий. Впрочем, не успел он войти во вкус, как от Рамона неожиданно пришло письмо с требованием немедленно приехать к нему. Проклиная всех вдов на свете и справившись в порту о времени ухода «Боливин», па которой он намеревался добраться до Петербурга, Кравцов скрепя сердце отправился на зов,  не в силах отказать боль¬ному человеку, к тому же столь щедрому к нему.

     Приехав в какое-то захолустье и вылезши из дилижанса, он тут же увидел Рамона. Тот  быстро к нему подошел.
—   Какого черта, приятель, — ворчливо начал Кравцов, од¬нако Рамон, велев ему замолчать и нахлобучить шляпу поглуб¬же, как будто под шляпу можно было спрятать саженные плечи Василия, увлек его за собой прочь от людного места.
     Убедившись, что вокруг ни души, он поведал о своем откры-тии: в доме вдовы капитана Гибсона часто появляется некто, называющий себя Рамоном Сальседосом.
~ Выходит, твой тёзка? — сообразил Кравцов.
—  Это Бенито, — огорошил его Рамон.
- Что  такое?!
~ Мне кажется, но я не уверен. Я хочу, чтобы ты его опо¬знал.
—   Гм, — сказал Кравцов: новая встреча с Бенито вовсе не прельщала его.
—  Он здесь один, я проследил, — продолжал Рамон. ~~ По виду   это   настоящий   джентльмен,   и   мне   все   кажется,   что  я ошибаюсь.
—  Наверно, так оно и есть.
—  Погляди сам.

     Придя во временное пристанище Рамона и устроившись у окна, они довольно долго ждали, пока Лже-Сальседос вы¬шел из гостиницы.
—  Фу, дьявол! — отшатнулся от окна Кравцов. — Это он.
—  Ты уверен?
—   Побрился, отмылся, вырядился, отпустил усики, надулся спесью... Подонок!
—  Нам надо знать точно.
~ Да что я, по-твоему, Бенито не знаю? Он часто хвастал, что умеет корчить из себя джентльмена. - Что
станем делатьг
Заявить властям? Но кто поверит иностранцам без докумен¬тов? Бенито предъявит подлинные бумаги Рамона Сальседоса, которые он украл при разгроме «Медузы». К тому же Кравцов наотрез отказался иметь дело с властями: связываться с ка¬рающими органами для него, плававшего с Бенито, грозило обернуться нешуточными испытаниями.
—  Тут мне и петля, — отнекивался он.
Между тем медлить было нельзя: Бенито мог ускользнуть. Да и миссис Гибсон надо было спасать. Пират что-то задумал, что-то оскорбительное для памяти капитана Гибсона: женщине грозила опасность.
—   Мы не должны дать уйти негодяю,  ~ решил Рамон.  — Если  бы  не  сломанная рука, я справился бы сам.  Нынче без тебя мне не обойтись.
Кравцов поморщился, представив, во что его вовлекает судьба:
—  Бенито, конечно, вооружен, а я с голыми руками. Рамон протянул ему пистолет.
—   Хорошенькая вещица,  — залюбовался Кравцов.  — Анг-лийская работа. Эх, где бы пострелять?
Его желание исполнилось за городом, в поле, если только можно было назвать полем холмистую местность, заросшую каким-то бурьяном. Кравцов всласть настрелялся; он давно не держал оружия, но меткий глаз и твердая рука не изменили ему, в чем убедились пара кроликов и несколько безвинных пи¬чуг. Рамон остался доволен напарником.
Они решили подойти к дому капитана, подкараулить Фрэнка и расспросить его: мальчишка мог знать, когда пожалует опас¬ный гость. Возле калитки стоял запряженный парой экипаж; кучер и лакей укладывали в него громоздкие вещи: хозяева явно собирались уезжать. Тут же пританцовывал привязанный к из-городи гнедой конь под седлом. Мальчишки нигде не было
149видно. Служанка с коробкой, выйдя из дома, довольно сердито объяснила им, что уезжает хозяйка, а куда — неизвестно, куда-то за границу, все наспех и второпях, слугам покоя нет, застав¬ляют бегать, как молоденькую,
—   Что будем делать? — взволнованно осведомился у спут¬ника Район.
Кравцов, разгоряченный стрельбой, пообещал:
—  Я его подстрелю в два счета, едва он покажется.
—  И уж тогда точно угодишь на виселицу. А вдруг это все-таки не Бенито? Мы должны быть уверены.
—  Я-то уверен.
—  Войдем в дом. Я его окликну.
—  Что ж, войдем. Его первая пуля пробьет тебе лоб.
—  Если он вооружен, стреляй ему в руку.
Кучер и лакей глядели на них подозрительно и каждый миг могли поднять тревогу, насторожив ловкого и опасного зверя, на которого шла охота.
Они вошли в дом. Столкнувшись в дверях со служанкой, Рамон осведомился:
~ Дом продается, мы слышали?
Служанка ахнула:
~ Уже объявлено? Все по ветру пустит!
—  Можно посмотреть?
В небольшую переднюю из гостиной вышли двое — миссис Гибсон в дорожном костюме и Бенито, оба разгоряченные лас¬ками и веселые.
     - Что вам угодно, господа? – встретила их недоуменно хозяйка. - Кто вы такие?
     Выступив вперед и заслоняя Кравцова, Рамон представился:
—  Бенито Перес.
     Вздрогнув, Бенито вперился в Рамона; в руке пирата тут же появился пистолет. Обхватив другой рукой миссис Гибсон, он предупредил:
     - Не приближайтесь, или я убью ее.
     Перепуганиая женщина завопила, и в этот миг голос у мис¬сис  Гибсон был пронзительным, как игла.
—  Ты попался, Бенито, — выступил из-за Рамона Кравцов; он  держал   палец   на   спуске   курка,   но  стрелять  из-за  миссис Гибсон ,  котоой заслонялся пират,  не мог.
Узнав его, Бенито поуспокоился:
     - Эй,Хуан, ты должен позволить мне уйти, как я позволил тебе, — потребовал он.
    - Ты?!   — возмутился Кравцов.
—   Я много раз мог разделаться с тобой. Да замолчи ты! — Резко   встряхнув   миссис   Гибсон,   он  сжал  ее  горло   так,   что женщина захрипела.   ~~  Дайте  мне уйти,  и я оставлю вам эту старую лохань.
     Задохнувшись и посинев, миссис Гибсон начала сползать вниз, лишившись чувств. Не в силах удерживать тяжесть, Бенито, метнув взгляд в сторону окна, ослабил хватку и тут же выстрелил в Кравцова; сзади Ванечки звякнуло и по¬сыпалось оконное стекло.   Одновременно грянул еще один вы¬стрел: на лестничной площадке стоял Фрэнк; из охотничьего ружья, которое он держал наизготовку, еще шел дымок. Изум¬ленно нытаращив глаза, Бенито зашатался. Кравцов ныстрелом выбил пистолет из его дрогнувшей руки . Бенито тяжело рухнул на пол, возле бесчувственной миссис Гибсон. Фрэнк, уронив ружьё, бросился к матери и,  всхлипывая, припал к ней.
     Заглянув в остекляневшие глаза Бенито, Кравцов объявил:
   - Кончился. – Досадливо покосившись на зарыдавшего Фрэнка, добавил. – Не вопи, малыш, это я его убил. Ты промазал.
     В дверях мелькнуло испуганное лицо служанки; охнув, она бросилась на улицу с криками о помощи. Сквозь разбитое окно Рамон увидел, как к дому бегут  кучер и лакей; в калитку входил пастор.
     Стоя над убитым, Кравцов  заметил в раздумье:
—  Бенито не заслуживает такого легкого конца.
—  Оставь судить Богу, отдай пистолет и беги, — резко потре-бовал Рамон.
     Заметив опасность, Кравцов бросился к противоположному окну и, распахнув его, обрушился в заросли душистого горошка, -впрочем, отцветшие и даже засохшие.
Рамон стоял над трупом Бенито, сжимая пистолет. Сверши¬лось; каждому свое; и он  тоже изопьет из своей чаши.
—  Фрэнк, — позвал он, — с миссис Гибсон все в порядке. Пуля моего приятеля попала негодяю в самое сердце.
     Вбежавшие в дом люди увидели валявшихся на полу вдову и мистера бразильца, всхлипывавшего мальчика и стоявшего над ними незнакомца с пистолетом в руках.
—  Это пират Бенито Перес, — сказал Рамон. — Он покушался на вашу хозяйку, и  я пристре¬лил его.
Слуги нерешительно топтались у входа.
—  Боже мой! — пробормотал ошеломленный пастор. — Бе¬гите же за констеблем. Миссис Гибсон, надеюсь, жива? Какой ужас! Что подумает милорд...

     Благополучно добравшись до Лондона, Кравцов тут же бро-сился в порт и у причала увидел корабль: шла посадка. Во-рвавшись бурей на палубу, для чего ему пришлось растолкать народ, Кравцов, огрызаясь и нечего не желая слушать, забился в дальний угол трюма, улегся и, довольный собой, подложив кулак под голову, крепко уснул. Ему не мешали ни голоса, ни топот и шум, ни даже толчки, и сон его был крепок и безмяте¬жен, пока вся усталость не вышла из молодого, здорового тела. Проснувшись, он  с удивлением узнал, что «Бенгалия», корабль, на котором он так хорошо выспался, направляется на Яву. «Боливия», ко¬рабль в Петербург, отплывал на следующий день.


                К  о  н  е  ц