Вся наша жизнь – сплошная череда далеко неслучайных случайностей и удивительных совпадений.
Иногда я думаю: что бы было со мной, если бы в 38 на меня вдруг, как бы ни с того, ни с сего, как снег на голову не обрушился кризис среднего возраста.
То есть, самый обычный кризис среднего возраста со всеми вытекающими, так сказать.
Ну, почему обрушился - дело понятное, видимо он, просто, наступил у меня, этот самый пресловутый средний возраст. Потому и кризис тут как тут: здрасьте вам!
А вот как…
Что я вдруг начала чувствовать? Как начала ощущать себя в мире, который совсем недавно был таким понятным, устроенным, родным даже?
Надо сказать, всё, в общем-то, у меня было хорошо тогда, в 38 лет. Семья нормальная: хороший муж, двое детей подростков.
Опять же, работа…ну, не то, чтоб горячо любимая, а всё же я на неё ходила с удовольствием, что уже немало, согласитесь.
Вообще-то, по натуре я девушка не занудная, но крайне склонная к самокопанию, то есть, ко всякого рода разбору собственных полётов, а особенно к разбору собственных падений. Поэтому я нырнула в Википедию и вычитала там.
Кризис (греч. krisis — решение, поворотный пункт) — суд, перелом, переворот, пора переходного состояния, при котором неадекватность средств достижения целей рождает непредсказуемые проблемы.
Вот значит как… «Неадекватность средств достижения целей рождает непредсказуемые проблемы».
Действительно, проблемы у меня родились - будь здоров, врагу не пожелаешь.
И насчёт неадекватности средств - тоже стопроцентное попадание.
Значит, не врёт Википедия. Во всяком случае, в моём случае. Смешно! В случае случая…случайности...
Ничего подобного. Не бывает никаких случайностей в жизни. Всё написано, заложено и определено в нас с самого детства.
Ну, что ж так и начну, с детства.
А точнее с Наташки Луковой. Моего лукового горя. Моего первого детского восхищения и преклонения.
Моей первой…любви.
По большому счёту, я до сих пор не знаю, можно ли считать многочисленные детские влюблённости любовью.
Через много лет, с высоты своего жизненного опыта, отягощённого некоторой долей цинизма, кажется, что всё это (замирание совсем юного сердечка, восторженные взгляды, вздохи и даже слёзы) - такая ерунда. Но когда тебе всего лишь 11, как это всё важно и значимо.
И всё же я думаю, что именно из невинных детских симпатий и привязанностей, как из семян, вырастают позже настоящие цветы чувств.
Наташа Лукова не была красавицей. Теперь я знаю это совершено точно, но тогда…
Тогда мне казалось, что красивее этой девочки в мире просто не существует.
Карие глаза, вьющиеся каштановые волосы, брови крутыми дугами. Курносая, смешливая, с выдающимися вперёд, как у кролика передними зубками. С маленькими пухлыми руками и красиво очерченными ножками…
Наташка…Наташенька Лукова, если б ты только видела, с каким обожанием смотрит на тебя нескладная пятиклассница, как заливается румянцем её обычно бледное лицо, как начинают подрагивать худые нервные пальцы. Если б ты только видела.
У моей любви не было ни вкуса, ни запаха, потому что даже приблизиться к обожаемой старшекласснице я так никогда и не решилась. Был только цвет. Нежно золотистый цвет её круглых коленок, без всякого стыда выглядывающих из-под короткого школьного платья. Нежно-нежно золотистый цвет.
Этот удивительный цвет, точнее даже не цвет, а свет, исходящий от Наташки манил меня и почему-то волновал.
Не зная, не понимая ещё тогда, что такое влечение, я как завороженная следила за золотистым поблёскиванием её стройных ножек, когда подол формы колыхался при ходьбе.
Наташкины каблучки выбивали весёлую дробь, а моё сердечко преданно вторило этой дроби. Вторило и проваливалось временами вниз, падало под самые эти звонкие её каблучки.
Если я не видела Наташку хотя бы день, на меня нападала мрачная раздражительность или полусонная апатия ко всему на свете.
Когда Лукова болела, не было человека несчастнее меня. Ведь мне даже спросить о ней было не у кого. Оставалось только ждать и страдать.
Не подумайте, что моя невероятная робость объяснялась тем, что я уже тогда понимала нестандартность всей ситуации, неправильность моей девчоночьей любви. Нет, совсем нет.
И тогда, в свои 11, и много лет после, когда я испытывала симпатию к девочкам и женщинам, то объясняла эти увлечения самой себе поиском кумира. Дескать, мне,неуверенной и закомплексованной просто хочется походить на более популярных и сильных девочек. Только этим и объясняла
и ничем больше.
А то, что сердце ёкает, в животе горячо делается и сны всякие постыдные снятся, так ведь красивые они, девочки. Какие же они бывают красивые!
Ах, мамочки, какие они бывают…
Не знала я, что бывает такая любовь. Откуда бы?
Я ведь росла в Советском Союзе, где не только секса не было, но и слово «гомосексуал» было сродни виртуозному мату интеллектуалов.
Не знала, а когда узнала, ужаснулась. И стала сама себя оправдывать перед собой же: я - не извращенка! Не извращенка! Этого просто не может быть! С кем угодно, только не со мной!
Не знала и не догадалась, даже когда однажды мне мучительно, до дрожи во всём теле захотелось поцеловать Наташкины пальчики с миндалевидными прозрачными ноготками и тонким золотым колечком на безымянном левой руки.
Перед последним в её жизни школьным звонком, я ощутила в себе болезненную жгучую тоску и плакала долго навзрыд в девчоночьем туалете, прижавшись горячим лбом к холодному кафелю. Осталось всего несколько дней до разлуки. Мне…нам…нет, конечно, мне, только мне одной. Никогда Наташка не узнала, да и не узнает уже никогда.
Белый фартук с рюшечками, пышные банты над смешными кудрявыми хвостиками. Рассеянный взгляд, брошенный в шумную толпу школьников.
Кого она искала?
Кого угодно, только не меня. Не меня!
Мы проучились в одной школе всего два года, и она упорхнула во взрослую жизнь, оставив мне тёплое воспоминание о моей первой совсем ещё детской привязанности нежно золотистого цвета.