Гришка

             

Маленький, тщедушный. А был он на год старше своих одноклассников.  На кукольном застывшем личике с голубоватым оттенком, казалось, отдельно жили только глаза. Горестные такие, взрослые.
Я – молодой учитель, а он – мой ученик первого в моей жизни класса. Только не имея  никакого представления о работе, можно было отважиться взять этот класс. «Смелая!»  - слышу за своей спиной сочувственно. Но «своя рубашка ближе к телу» и потому мои многоопытные коллеги сделали так. Набрали классы, пересмотрели дела, отобрали и вывели по 5 – 6 человек. Образовался, таким образом, мой 1 «г». И за один год работы я стала самая опытная по работе с трудными семьями в нашем большом Центральном районе. Но это так, справка.
В школу Гришку привёл отец, сумрачный мужчина средних лет. Уходя, коротко бросил: «Гришка, я пошёл». Тот только грустно посмотрел ему вслед. На первое собрание пришёл тоже отец. Потом и он перестал появляться.  А с Гришкой были проблемы. И я пошла  к нему домой.
Открыла дверь в комнату коммунальной квартиры и обомлела. В небольшой пеналом комнате  не было даже стола! На голую кровать с железной решёткой брошено пальто. И на нём восседала пухлая, как пышка, женщина неопределённого возраста с испитым опухшим лицом. Перед кроватью стоял табурет с кучей рыбьих огрызков. Она взглянула на меня с полным равнодушием чёрными, как у Гришки, глазами. Впрочем, «глазами» – это не совсем правильно. Глаз-то, как скоро выяснилось, был один. Это она мне продемонстрировала как аргумент в свою пользу. Повергнув меня в шок, вытащила глаз, который оказался стеклянным, и шмякнула его на табурет рядом с рыбьими огрызками. Глаз ей выбил собственный муж.  «А что, чужой что ли? У меня свой есть» - заявила она с превосходством.
Видя мою остолбенелость, лицо её смягчилось. Казалось, оно говорило: «Дура ты, дура! Ну что ты шляешься по чужим домам. Лучше бы свой обустроила!». Видимо была у неё какая-то осведомлённость о школе.
Дальнейшее пребывание было бессмысленным. Знакомство состоялось. Представление сложилось полное. А ведь у Гришки ещё брат есть. И из дома родительского ушёл он на время. Вот скоро отслужит и вернётся. А месяца через два услышала, как Гришка говорил мальчишкам на перемене: «Не, я не буду ширяться! Брат ширнулся и чуть не помер в туалете. Еле откачали!». Те, очевидно, не понимали, о чём речь.  «Ну что с них взять?! Мелюзга! Что они знают про жизнь? Да и Анна Андреевна тоже. Молодая ещё. Он на училку не обижается».
Да, он на меня не обижался. Даже подарок принёс на 8 марта. Все приносили цветы, а он принёс фарфоровую статуэтку: рассерженный лев держит хмельного зайца. Где взял – не знаю. Хотела не брать, но взглянула на него и поняла – нельзя! Он на меня не обижался, но сама я себе не могла простить и ужасную выходку свою, и самое главное – не сумела я помочь своему бедному Гришке, как ни старалась. Видимо, правда –  «плетью обуха не перешибёшь». Стыдно вспомнить, как я приставала к нему со всякими глупостями: «повтори вопрос», да «сколько будет», да «как узнать». А он смотрел остекленелыми глазами и, плотно сжав губы, молчал. Он всегда молчал. Потеряв терпение, я тряхнула его за худенькие плечики: «Да проснёшься ты у меня когда-нибудь?!».  А у него вдруг хлынула кровь носом. Это уже потом я узнала, что он решал куда более важные жизненные задачи.
А однажды услышала, как он вверял свои планы однокласснику: «Давай всё делать так, чтобы нас отправили в интернат. Там хорошо! И кровать у каждого, и простыни, и еда. Давай! Вместе лучше!»
Тот счастливо улыбался. Он всегда улыбался. Проблемный мальчик с умственным отставанием. Но у Гришки-то с мозгами всё в порядке. Возможно, и молчание его партизанское на уроке было частью плана – уйти из дома в интернат.
Вытащить его надо из этого кошмара! Это понятно. И я сделаю это.
Казалось бы, что проще? Не надо переступать через боязнь, нежелание ребёнка уйти из родительского дома – а чаще всего именно это бывает так страшно. А со стороны родителей – заявление и справки о доходах, которые отсутствовали по понятным причинам. И не надо мучительной и унизительной процедуры и для родителей, и, самое главное, для ребёнка –  лишения родительских прав.  Он всегда может вернуться домой при желании. Он не будет сиротой при живых родителях.

Оставалось одно – медицинская комиссия. Всё проходит долго и томительно. Часами сидим перед кабинетами врачей. Наконец с пакетом нужных документов сидим перед кабинетом в администрацию по делам несовершеннолетних или по делам попечительства или ещё как-то. «Подождите, - говорит нам власть, и мы ждём. Мы ждём долго. Приоткрываем заветную дверь. И опять строго: «Подождите!» Мы ждём час, другой… И опять заглядываем в кабинет. «А вы ещё здесь?! –  удивляется власть – нет, сегодня я уже вас не приму. Посмотрите на часы! Рабочий день скоро закончится, а с вами быстро не разберёшься. Приходите завтра».
Мы приходим завтра, но история повторяется также или почти также. Наконец к концу недели мы приняты. Но отфутболивают нас очень быстро. Аргумент бесспорный: «Сегодня пятница, а к понедельнику ваши медицинские показания будут уже не действительными».
И снова мы идём по кругу. Кабинеты врачей – кабинет администрации.
Наконец нас принимают. Я горячо рассказываю, в каких чудовищных условиях живёт мой ученик.
«Вот видите, – говорит мне административное лицо, – наверное, он не здоров.  Он истощён».
«Так вот же медицинское заключение!» – восклицаю я.
«А может у него инурес?! – нашлось оно, это лицо, после небольшой паузы.
«Нет, – говорю я – ничего такого не замечала».
«Как вы можете утверждать! – возмущается власть – может, он по ночам мочится?».
Тут уж не возразишь! Что делает Гришка по ночам, и где он вообще может спать при наличии одной кровати на четверых, а из постельных принадлежностей –  одно драное пальто, трудно даже предположить! Я ухожу обескураженная. Я ухожу, отпускаю Гришку и тут же возвращаюсь. Я открываю дверь рывком, стою молча и смотрю на неё в упор. Я просто ничего не могу говорить.
«Ну, хорошо, хорошо – неожиданно говорит она миролюбиво – зачем вы пишите такие ужасы? Вы бы как-нибудь помягче написали. Ну кому хочется брать такого проблемного ребёнка? Вы ведь тоже хотите от него отделаться?! И другим не хочется его брать. Вот возьмём мы его, а он через неделю сбежит. А за него нужно нести ответственность».
Вот и вся правда, какая есть. А ведь этому официальному лицу положено по должности иметь душу и сострадание! Но ни рентгеновских снимков, ни дипломов, свидетельствующих, что у тебя в душе, не выдают.
 
Скоро в моей жизни произошли перемены. Я уехала из города, и как сложилась судьба моего Гришки, я не знаю. Но всегда, когда беру в руки, чтобы вытереть пыль, фарфоровую статуэтку – рассерженного льва и хмельного зайца, чувствую укор совести.
«Не спасла… Не сумела. Прости меня, Гришка!»