В советское время за инакомыслие сажали не только в тюрьмы, но и в сумасшедшие дома.
- А у нас сейчас парень повесился в палате,- сказал мне Тим.
Мы шли с ним на уединенную скамеечку в тени деревьев.
- Насмерть?
- Насмерть.
- А из-за чего?
- Сумасшедший. Это уже второй за неделю.
- И как же он?
- На ремешке от протеза. Снял ремешок и повесился на спинке кровати.
- Но спинка ведь низкая.
- Он на корточки присел.
Тим обнял меня и стал целовать.
Я отстранилась и оглянулась по сторонам. На нас смотрел бритоголовый сумасшедший с черными, какими-то горестно- жадными глазами. Тим снова с силой привлек меня к себе.
- Перестань, - сказала я.
- Ты сейчас похожа на школьницу, которая списывает.
Я начала водить зонтиком по песку. Тим внимательно следил
за моим зонтом, думая, что я что-нибудь напишу. Но я чертила без всякого умысла.
- Ты сегодня похожа на маленького, хитренького зверька,-
сказал Тим.
- Я сейчас обижусь.
- На меня нельзя обижаться. Я - сумасшедший.
Напротив скамейки больные начали играть в пинг-понг.Мы пересели подальше.
TИM показал мне на серый кирпичный дом:
- Ты знаешь, что эти стекла нельзя разбить. Они из сталинита. Сам пробовал. Стулом били. Чума стояла на стреме, а мы били.
- Что это за чума?
- Чума - это сумасшедшие? Нам, нервным, удобно. Мы, как что, все на чуму сваливаем. Им ничего не будет. Вчера бритву нашли в отделении. Скандал. Все сестры сразу на меня почему-то подумали. А я говорю: причем тут я, у меня как была борода, так и осталась.
Из серого дома начали выходить больные.
- Третье отделение выползает,- пояснил Тим. - А вон и Толик с сахарком. Видишь здоровый малый улыбается.
За кустами у столика, где сумасшедшие "забивали козла", стояла улыбающаяся каланча - огромный парень с белобрысым ежиком и слегка приплюснутым боксерским лицом. Он что-то бережно держал перед собой.
- Четыре часа ходит с сахарком. С ума сойти можно,-сказал Тим. - Толик, пойди сюда.
Толик сразу же послушно тронулся с места. При этом его высоченный корпус оставался таким же прямым и негнущимся. Казалось, что шагает телеграфный столб. На добродушном лице он нес широкую улыбку. В руках - белые коробки.
- Толик, ты почему сегодня третью порцию супа не съел,- спросил у него Тим.
Толик смотрел на него сверху вниз, не опуская головы, и все так же улыбался.
- Все с сахарком ходишь?- продолжал Тим.- Зачем ты с сахарком ходишь?
- Я домой поеду. Мать меня заберет,- глухо и неуверенно ответил Толик.
- Не поедешь ты некуда,- убежденно сказал Тим. - До зимы никуда не поедешь
- Я домой поеду. Мать за мной приедет.
Улыбка Толика словно дала трещину.
- Конечно, поедете, - сказала я.
- Ну , иди , Толик, гуляй,- сказал Тим,- затем он продекламировал:
Соловьевка - лучший сумасшедший дом,
В нем санаторный корпус есть и психодром
- У нас беговая дорожка есть и свои бегуны. Вон один движется - Касатик.
К нам приближались трое. В центре шел мужчина в длинном пальто,
из-под которого виднелись сапоги. В глаза бросались оттопыренные уши и глубокие морщины на лице.
Вдруг все трое обернулись и стали смотреть в сторону корпуса. Санитары понесли к маленькому домику носилки с телом, накрытым белой простыней.
- Поволокли, сказал Тим.- Второй уже за неделю.
- Тот первый - из-за бабы что ль, Касатик? - спросил он.
- Нет, с тем вот как дело было,- ответил мужчина с большими светлыми глазами.- Его девушка обманула. Свадьба должна была быть у них. Все собрались. Его родственники приехали. Ждут час, ждут другой, едут за ней. А она убежала... не пошла. Заметила, что он немного не в порядке. Не пошла. А он после этого еще больше задумался.
- Если уж человек задумал, его не удержишь,- уверенно сказал Тим.
Тот, кого Тим назвал Касатиком, отвернулся. Глаза его набухли слезами.
- А ты-то чего? - спросил Тим.
- Я знаю... У меня свое...
Касатик неуклюже махнул рукой и зашагал по дорожке. Мимо нас проковылял хромой с костылем.
- А вот и Коля,- сказал Тим,- Ты чего, Коля, грустный такой?
- Я не Коля. Я Боря.
Больной криво улыбнулся одними губами.
- Извини, Боря, я перепутал. Ты чего грустный?
- Я не грустный, а так...
Боря поспешно заковылял дальше.
- Тоне-чека идет.... расстроенная такая. Нельзя Тонечека так переживать..Bce равно это случилось бы рано или поздно.
Проходившая мимо медсестра сердито глянула на Тима и ничего не ответила.
- Они любят у нас в палате сидеть,- сказал Тим.- Я их развлекаю. А там в это время кто-нибудь вешается.
Меня трясло изнутри. Таким я никогда не видела Тима. Зачем он так хочет показать, что он здесь свой, зачем лезет им в душу с фиглярством? Он здесь стал настоящим сумасшедшим. Лучше бы его в тюрьму посадили.
Когда Тим захотел поцеловать меня в щеку, я резко отстранилась. Но он все-таки меня поцеловал.
- Ой, я засиделась. Надо бежать. У меня сегодня занятия. Тим не стал меня расспрашивать и удерживать. "Больше не приду",- решила я.
Я не приходила дольше обычного. Но потом все чаще меня охватывало смутное беспокойство за Тима. Это он так защищается, - оправдывала я его цинизм. - Здесь только юмор может спасти.
И я пришла. И увидела, что мое беспокойство было не безосновательно.
Тим меня встретил точно так же, как обычно. Не спросил, почему меня долго не было. Как только мы сели на свою скамеечку, к нам подошел Касатик. Он невидяще посмотрел на меня своими глубоко утонувшими в морщинах глазами и сказал:
- Прощайся с ним, девушка.
- Я же только пришла,- растерянно повторила я.
- Ты его больше не увидишь.
- Достоевского прочитал? - нарочито назидательно спросил Тим.
- Достоевский... Что мне Достоевский... У меня здесь... во свой Достоевский сидит.- Касатик яростно ударил себя по лбу.
- Что это значит? -спросила я у Тима, когда Касатик отошел.
- Он хочет меня убить. Говорит , что это я убил его отца и мать, и отрастил бороду, чтобы он меня не узнал… А вот и Толик.
Из-за кустов на нас смотрела улыбающаяся каланча...
Я подумала, что Тима действительно здесь могут убить. Ведь они не адекватные. А кто адекватен? Разве люди всегда не убивали тех, кто "не от их мира", особенно тех, кто пытается их спасти, нарушителей спокойствия, рутины...
- О чем ты думаешь? - спросил Тим, обняв меня за плечи.
- Так. Ни о чем. Глубокое бездумие,- поспешно ответила я, испугавшись, что он прочтет мои мысли. – Ты все же с ними поосторожнее.