(о творчестве художника Михаила Спиридонова)
[опубликовано в журналах "Бельские просторы" и "Русское поле"]
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…
(«От Иоанна святое благовествование», 1.5)
Как-то, несколько лет назад, в уфимской галерее «Ижад» проходила коллективная выставка местных художников. В уголке одного из залов висели две картины Михаила Григорьевича Спиридонова: спокойные и раздумчивые, они, тем не менее, властно приковывали к себе взгляд и буквально «держали» весь зал. Особенно поражала картина под названием «Время по Гринвичу»: на ней художник непостижимым и, наверное, только одному ему известным образом… остановил время. Замершие в безмолвном ожидании деревья, рядом — одинокий грустный маленький домик, вдали — призрачная, едва различимая фигура в белом одеянии, а сквозь окружающую тьму пробивается мягкий, загадочный свет. Местность здесь трудно узнаваема, время года — тоже, и это дает простор воображению, заставляя подняться над суетным, земным и задуматься о высоком и вечном. Эту картину, наверное, можно назвать символом всего творчества художника, раскрывающего перед нами таинственный и бескрайний мир человеческой души.
Михаил Спиридонов — из тех удивительных художников, кто, отходя от традиционных канонов отечественного искусства и расширяя географию своих творческих поисков, пропускает через свою душу и сердце достижения мирового искусства, творчески перерабатывает их в своих произведениях и при этом остается самим собой. Творчеству он неустанно учится на протяжении всего своего жизненного пути, в разные периоды выбирая для себя разных учителей. А еще его учителя — это природа и сама жизнь.
Родился он в 1952 году в Уфе на окраине, в Черниковке, и провел свои детство и юность в «идиллии» бараков, коммуналок и маленьких деревянных садовых домишек. Это место дорого ему до сих пор: здесь жили близкие ему люди, здесь он начал познавать мир и открыл для себя волшебную страну творчества. Он родился художником: был странным ребенком, часто видел смутные, фантастические сны; а когда родители уже разрешали ему гулять одному, он любил просыпаться очень рано, когда дети и даже взрослые еще спали, и бродить по близлежащим пустынным дворикам мимо безмолвных домов и деревьев, вслушиваясь в таинственную тишину и постигая загадочное переходное состояние природы от ночи ко дню. Наверное, уже тогда он начал ощущать себя частичкой бесконечного мирозданья и осознавать то сокровенное, трудно выразимое словами, что легло в основу его будущего творчества. Ребенок словно следовал заповеди так любимого им впоследствии Александра Блока:
Остановись на миг послушать тишину ночную.
Постигнешь слухом жизнь иную,
Которой днем ты не постиг…
В Черниковке была и Уфимская художественная школа № 1 (ныне носящая имя художника А.А. Кузнецова), в которой Михаил в юном возрасте получил художественное образование. Эта школа была культурным центром северной части города, учила своих питомцев поиску собственных эстетических идеалов в искусстве. Художник благодарен всем своим учителям этой школы, и особенно Б.И. Замараеву, давшему ему понимание формы, структуры, пластики и цвета в живописи. По окончании средней школы Михаил намеревался продолжить свое художественное образование в училище либо в вузе, но поступить туда не сумел: подвели непрофилирующие предметы. Но он не оставил свою мечту стать живописцем. Официально (с 1970 до 1984 года) М.Спиридонов работал художником-оформителем в разных организациях (в том числе и в Художественном фонде), а в свободное время занимался самообразованием, писал картины. Общался с талантливыми уфимцами. Живописец Леонард Абузаров привил ему любовь к творчеству титанов Возрождения с их идеалами гуманизма и духовности. Большую роль в образовании и творческом становлении Спиридонова сыграл и высокообразованный, всесторонне развитый искусствовед А.В. Гарбуз, углубивший его знания по мировому искусству, философии и литературе.
Уже с 1976 года М.Спиридонов начал участвовать в коллективных выставках. Его картина «Оттепель» (1977) была показана на проходившей в конце 70-х годов в Москве республиканской выставке «Советская Россия». Этот философский пейзаж, созвучный творчеству нидерландского живописца Брейгеля, основанный на игре контрастов черного и белого цветов, воспроизводит раннюю весну, изображая людей в виде крошечных темных человечков, копошащихся на фоне величественной и загадочной природы. Эта картина явилась серьезной «заявкой на талант» молодого «непрофессионального» художника. А в 1980 году в Уфе в зале Союза художников БАССР состоялась его первая персональная выставка как своеобразный отчет за первое творческое десятилетие.
В этот период Спиридонов создавал в основном пригородные пейзажи и портреты. «В пригородных пейзажах 70-х годов автор пристально всматривается в окружающую действительность, последовательно избегая, однако, бытописательского подхода к ее явлениям. Работы этой поры изобилуют изображениями деревьев, раскисших от дождя лесных дорог, небольших речушек, гор и оврагов…Элегическое звучание, темная или, напротив, серебристо-серая колористическая гамма, слегка оживленная легкими всплесками красно-коричневых, зеленых или синих цветов, приемы оттенения, постепенный мягкий переход красок — отличительные признаки этих картин, позволяющие говорить о наметившейся ориентации Спиридонова на лирико-эмоциональную линию западноевропейского пейзажа: запечатлевать природу в ночные часы, часы закатов и рассветов, когда очертания предметов зыбки и туманны, а человек прозревает в тишине таинственные, первостепенные начала жизни, скрытые в суматохе дня («Туман», 1974; «Июньская ночь», 1978; «Дорога в сумерках», 1978; «Шорохи», 1979)…Уже в работах конца 70-х годов вначале робко («Дорога в сумерках», «Шорохи»), затем все настойчивей ([«Оттепель»], «Путешествие в синюю даль», 1979) звучит мотив мимолетности человеческого бытия в бесконечном мироздании…» (А.В. Гарбуз. «Михаил Спиридонов. Живопись». Каталог. Уфа, 1994). Спиридонову, как и «одухотворенному реалисту» Абузарову, здесь было важно не копирование природы Урала, а ее «очеловечивание», образ настроения, состояния человека и природы.
В своих портретах того периода художник часто руководствовался принципами великого Леонардо да Винчи, фиксируя внимание не только на конкретной личности изображаемых людей, но и на той энергетике, которую они в себе несут, на том мире, который они олицетворяют. Так, один из его портретов называется «Окраина» (1977): грустное лицо изображенного на фоне пригородного пейзажа пожилого человека, прожившего здесь всю свою жизнь — это «лицо окраины». Как и в пейзажах Спиридонова той поры, в его портретах временами сказывается «колдовское» воздействие на него луны: например, на его «Весеннем портрете» (1978) изображен молодой человек на фоне ночного загадочного лунного неба.
Первая выставка художника вызвала нарекания «сверху»: слишком необычными были его работы. Но Спиридонов не спасовал, а продолжал упорно работать, отстаивая себя в живописи. Трудное тогда было время: художникам-новаторам приходилось бороться за себя, а то и «уходить в подполье». Не все это выдерживали. В 1985 году, не дожив до сорока лет, ушел из жизни Леонард Абузаров, задавленный семейными трудностями (у него было четверо детей), безденежьем, непризнанием и «зеленым змием». На одной из картин Спиридонова, посвященной памяти друга, на фоне темной поверхности Земли и черного бездонного неба, под тонким серпом луны изображена вдохновенная светящаяся человеческая голова: художники уходят, оставляя на Земле свет своего творчества.
Девиз Михаила Григорьевича — не унывать, а терпеливо работать и работать, как бы печально и горько порой ни было. Творчество, как он считает, это общение с Богом, и оно само по себе и есть утешение в нашем суровом мире. С наступлением перестройки Спиридонов становится «свободным художником». Начинается новый, зрелый период его творчества, сопровождаемый его дальнейшим творческим и духовным ростом. Теперь главной задачей художник видит продвижение к свету, обретение гармонии между человеком и окружающим миром, от которой тот так давно ушел, и возвращение его на путь духовности. В своих философских исканиях он поворачивается с Запада на Восток - к христианскому учению, учению Рерихов, буддизму. Помимо увлечения живописью Чюрлениса и Уайета (одного из лучших американских художников-философов 20 века), к нему приходит понимание красоты и мудрости живописи Рублева, Нестерова, Рерихов. Но он вовсе не собирается теперь противопоставлять Восток Западу. Руководствуясь мыслью Николая Рериха о том, что искусство едино и нераздельно и призвано объединить человечество, Михаил Григорьевич из самых разных учений извлекает «духовное зерно», а в своих работах все больше и больше старается отвлечься от конкретики нации, вероисповедания, места и времени, сосредотачивая внимание на внутреннем содержании изображаемого.
Его картины становятся все более философскими, лаконичными, безлюдными — он хочет, чтобы люди, смотрящие на них, оставались с ними наедине: ведь только в одиночестве можно размышлять. Предметы на них он подает выборочно, словно выхватывая их из времени и пространства и тем самым раздвигая границы реального, и изображаемое становится условным, символическим, открывая свой глубинный смысл. Таков, например, его «барачный цикл», где из картины в картину переходят окружавшие художника в детстве и юности старые низкие черниковские бараки и ангары, деревья, животные на фоне российского бездорожья, луж, канав, заросших садов, разбросанной кругом «пивной тары» («Полдень (Ностальгия)», 1981; «Яблоневый сад», 1986; «Путешествие в отрезке времени», 1987; «Плывущие во времени», 1987; «Красное окно», 1988; «Мальчик», 1989; «Апофеоз», 1990, и другие). Но, странно, этот зыбкий, неприкаянный и неуютный мир не ужасает и не отчаивает нас: есть в нем что-то щемящее, пронзительное, ностальгическое. И вот уже любовно «плывут во времени» бараки, а вместе с ними — прекрасные деревья, чудом выросшие из отравленной химией земли. Это так по-российски — «любить вопреки». А повторяемость домов в картинах — это как один и тот же очень старый сон, который время от времени снится нам на протяжении всей жизни как безмолвное напоминание — мы что-то недопоняли, не прочувствовали, не сделали, — и возвращает нас к нашим истокам. Сам художник здесь ставил своей задачей воссоздать мироощущение детства; он ассоциирует эти работы с фильмом своего любимого кинорежиссера Тарковского «Сталкер»; в них он постоянно возвращается в свое детство подобно тому, как сталкер снова и снова ходил в Зону, чтобы вернуть душе утраченную красоту и гармонию. «Ностальгия» — так называлась вторая персональная выставка Спиридонова, прошедшая в Уфе в 1990 году, основу которой и составил «барачный цикл». Зрители оценили работы художника: в своих отзывах многие из них написали, что философские картины заставляют думать. С этого времени выставки М.Спиридонова начинают устраиваться практически ежегодно.
Теперь любимыми художественными образами творца становятся многозначные образы пути, света и сада, часто отраженные и в продуманных, глубоких названиях его работ, в которых прямой и переносный смысл сливаются. Образ пути — вообще излюбленный образ в российской и мировой культуре. В ряде картин художник показывает жизненный путь человека, ставшего жертвой обстоятельств и злого рока. «Шествие» (1990) внутренне перекликается с брейгелевскими «Слепыми»: серые, обезличенные, бесплотные фигуры странников, с покорностью судьбе бредущие по снегу навстречу неизвестности. Полотно созвучно стихам английского поэта-философа 19 века Теннисона:
Идем по жизни мы: подчас
Так трудно нам идти бывает;
И только Бог, наверное, знает,
ЧтО ждет у края жизни нас…
Сходна по тематике и картина «Путешествие» (1992): на фоне непроглядно-темного дождливого ночного неба под красным зонтом стоят, тесно прижавшись друг к другу, мужчина, женщина и маленький мальчик. В застывших фигурах — смутная тревога неизвестности. Та же тема и в картине под красноречивым названием «Лабиринт» (1982––92). Но не правы те, кто считает Спиридонова «художником трагического миропонимания»: сам он себя таким не ощущает. Скорее, он воспринимает и изображает трудности жизненного пути человека как данность, которую нужно пройти, преодолеть, каким бы он тернистым ни был («Начало странствий» (1982)), каким бы опасным ни был полёт («Предчувствие полёта», 1990). И даже в его самых грустных и, на первый взгляд, «безнадёжных» картинах всегда присутствует та философия, которая величественнее и мудрее грустного и простого земного сюжета. Художник вспоминает, как после своей очередной выставки он получил письмо от одной из её посетительниц: женщина писала, что была уже «на краю», но одна из его картин, внешне отнюдь не оптимистическая, примирила её с жизнью: что-то «срезонировало» в сердце, и она осталась жить. Не в этом ли великая сила и назначение настоящего искусства — спасать людские души?
Своими картинами художник приближает нас к небу. Одна из них носит название «Разговор с небом» (1989). Она аллегорическая; на ней изображен мальчик (дети как существа, еще не отторгнутые природой, вообще частые его персонажи); земной опоры под ногами у него уже нет: стоит он в утлой лодчонке, брошенной в реку жизни; никого нет рядом — одно только пасмурное небо над головой. Душа ребенка истосковалась по великому, и вот, в наивном и отчаянном порыве запрокинув голову, он с мольбой взывает к небесам.
Душа грустит о небесах:
Она — нездешних нив жилица…
(С. А. Есенин)
Примерно с середины 80-х годов одним из главных художественных образов Спиридонова становится свет — субстанция всего сущего, суть прекрасного, провозвестник небес. «В отдельных картинах («Плывущие во времени», «Вечерний портрет», 1987; «Двор с голубятней», «Красное окно») свет как бы съедает все детали, сглаживает, обобщает их, не размывая при этом очертания предметов, делая их более резкими. То яркий и холодный, то мягкий и теплый, свет или заливает предметы, создавая прозрачную…пленку, или окутывает их, придавая формам еще большую бесплотность и призрачность… Этот свет — пронзительный, вибрирующий, неземной…» (А.В. Гарбуз: там же). Источник этого света неизвестен: свет идет словно ниоткуда, он — внутренний. В ряде картин этот свет — бесстрастный, “неверный” или тревожный (“Полдень (Ностальгия)”; “Смятение”, 1987; “Грань реальности”, 1996). А одна из картин художника так и называется — “Состояние внутреннего света” (1992): здесь — внутренний свет души человека, который призван освещать все вокруг, независимо от того, какое время и какая погода на дворе. Он мягкий, преображающий, обнадеживающий, и это отрадно — ведь людям так нужна надежда. Ею светятся и работы “Состояние зрелости” (1991), “Устремление” (1993), “Пробуждение в беспредельность” (1993), “Свет радости” (1993), “Вхождение в белое пространство” (1998), и другие. А картина “Вхождение в белое пространство” — это по сути восхождение духа: здесь изображен перекресток дорог как интерпретация креста (она появилась у художника по прочтении им Евангелия); дорога уходит в небо, сливаясь с ослепительно белым всепроникающим и всепримиряющим светом. Как-то одну из выставок художника, проходящую в Пензе, посетило несколько рериховских обществ: между ними до этого имели место отдельные “междоусобицы”. Но выставка примирила рериховцев между собой, объединив их и сплотив в понимании высокого творчества художника.
Созвучна многозначной теме света и тема сада. Устремленные ввысь деревья в саду — как связные между небом и землей. От заброшенных, забытых садов с проломанными заборами, от “слепых” окон старых бараков из детства — к окну, распахнутому в сад (“Окно в сад”, 1997). Отдернутая от окна легкая золотистая занавеска открывает перед нами пронизанный неземным светом божественный сад — философский и религиозный образ, — “дивный сад из душ”, который “в своей листве богатой весь мир объединит от века” (Теннисон). Эта картина явилась как бы прологом к состоявшейся в 1999 году выставке Спиридонова “Пространство сада” (по названию одной из его картин). Зритель попадает туда, где растут диковинные деревья и цветы, разноцветно переливаются облака (“Преображение”, 1994–98), а небо касается земли (“Касание неба и земли”, 1994–95), и где воплощена мечта художника о гармонии мироздания. Центральной на этой выставке была картина “Садовник” (1997): на ее переднем плане в предутренней туманной дымке, среди росистой травы — цветущая яблоня, а за нею, закрывая лицо ее цветущей веткой — садовник, являющий собой образ самого Создателя…Гармония в этих картинах присутствует даже в их композиции и пространстве: они (как и многие другие картины художника) уравновешены, выстроены ритмически. Многие зрители отмечают их удивительную поэтичность и музыкальность: в них словно слышится тихая флейта, а может быть, “музыка сфер”. А в картине “Преддверие” (1998) мы, кажется, ощущаем целую торжествующую симфонию красок и звуков. Художник часто работает под любимые стихи или музыку (в основном классическую). У него долго не было мастерской (он поздно ее получил, только в 1996 году, вступив в Союз художников), и он работал дома, а чтобы отвлечься от возни домочадцев и сосредоточиться, включал стихи или музыку, и эта привычка осталась. На его экспозиции часто наведываются поэты, музыканты, композиторы.
Ряд его недавних выставок проходил в музыкальном сопровождении. Когда-то, в 20-е годы 20 века, в России существовала уникальная творческая группа “Амаравелла”, которая осуществляла синтез музыки, цвета и слова, пытаясь войти в резонанс с ритмами Вселенной еще задолго до первых межзвездных полетов. Позже руководство группы было репрессировано и сослано в город Миасс Челябинской области. А сейчас художник Спиридонов доносит до нас то, что мы недополучили, “проморгав” творчество Черноволенко и Смирнова-Русецкого. А его работы, при всем своем многообразии и многочисленности, исполнены на “ноте сердца”, поэтому их так любят люди самых разных специальностей и возрастов (даже вовсе не искушенные в высокой философии дети. Поэтому картины художника имеются в музеях, галереях и частных коллекциях США, Европы и России, в том числе и в фонде Башкирского Государственного художественного музея им. Нестерова (“Ностальгия”; “Смятение”; “Памяти друзей”, 1989; “Причастие”, 1990; “Притяжение”, 1992; “Состояние внутреннего света“; “Пространство ночи”, 1995; “Время по Гринвичу”, 2002, и т.д.).
Заслуживают внимания и натюрморты художника, хоть их у него немного. Раньше он их вообще не создавал и даже зарекался это делать, пока не увидел фильм Тарковского “Зеркало”, выявляющий философию и скрытый смысл самых обыденных вещей. Особенно известны его натюрморты “Вознесение” (1989), “Причастие”, “Чаша” (1993–94), “Цветы” (1996) и “Яблочный спас” (2000–01). Все они лаконичны, изящны и символичны, хотя символизм в них, как и в пейзажах, — не самоцель. Это не просто натюрморты, это натюрморты-состояния (о чем свидетельствуют и названия многих из них), очень часто основанные на многозначности своих мыслеобразов. Так, изображенные в “Причастии” яблоки — это символ живых существ, которым предстоит пройти священное таинство; а чаша с водой — это чаша для причастия. Здесь, как и в ряде других работ, есть интерпретация креста: вертикаль — ваза и ее тень, а горизонталь — яблоки. В “Чаше”, помимо яблок и воды, присутствует загадочный белый огонь, вернее, очищающая стихия огня, который, по учению Бёме, есть везде и из которого состоит все. На заднем плане натюрморта — нарождающийся прекрасный гигантский цветок. А на натюрморте-пейзаже “Яблочный спас” яблоки — на столе на фоне полупрозрачной яблони (ствол лишь угадывается, отчетливее видны тонкие веточки с листьями), и все залито теплым светом божественного сада …
Что и говорить, и без того сложная, “выматывающая” техника художника здесь усложнилась еще больше, достигнув высот мастерства. Здесь, как и во многих других своих работах, он применяет не только разнообразные кисти, но и металлический мастихин, а краски не только накладывает (причем часто многочисленными тонкими слоями), но и втирает. Вообще, его технику трудно разложить по полочкам; он как-то признался, что “техника нашла его сама”. Его цветовая палитра постепенно ограничилась, сведясь к основным цветам: красному, синему, желтому, зеленому и белому. Художник пишет “по наитию”, поэтому здесь главный его учитель — интуиция.
Последнее время Михаил Григорьевич любит рисовать цветы. На одной из его поздних картин изображен белый, похожий на лотос, цветок: весь пронизанный нежнейшими пульсирующими ритмами, он дышит, благоухает и свободно парит над землей, словно преодолев силу тяжести силою своего духа. И так хочется, чтобы укрепился дух у тех людей, кто разочаровался, изверился в жизни, кто устал стучаться в закрытые окна и двери. Пусть они знают, что не все еще потеряно, что отсчет времени только начинается; пусть озарит их лица свет радости!