Девочка к этому периоду прочла изрядное количество православной литературы и рассуждала так. Если она не чувствует никакого духовного преображения от молитв, исповеди и причастия, то аскетизм всё же должен помочь.
Но суета вокруг, как казалось Девочке, не могла дать всей аскетической полноты, поэтому она решила дополнить всё это ещё и затвором. Уехала из города в далёкое село, поселилась одна в небольшом доме. В село она выходила только в магазин за продуктами.
Добрые знакомые издалека временами помогали ей деньгами и продуктами. Соседи, жалевшие немую, приносили ей время от времени хлеб и молоко. Так Девочка и жила, перебиваясь с «пусто» на «ничего себе». Она молчала, молилась, трудилась на огороде и писала статьи богословского толка, где излагала то, что было у неё на сердце.
Односельчане особенно её не тревожили, хотя и судачили про странную немую. Попытался было сунуться к ней мужской пол с намерениями «осчастливить», но, наткнувшись на отпор, отставал в покое.
Нужно сказать, что в этот период внутри Девочки каждая мысль звучала громче и яснее. Все чувства обострились в своём восприятии. Если раньше она не всегда улавливала в себе те или иные мысли или чувства, хотя и старалась отслеживать их, то теперь её собственный внутренний мир обрушился на неё со всей беспощадностью и нелицеприятностью. Если в обычной жизни мысль проскользнёт и скроется, то теперь она гремела и была равна человеческой речи вовне. То же самое было и с чувствами.
Бежать и прятаться от себя самой, как известно, некуда. И Девочка, собрав всю волю и мужество, обратилась внутрь, внимательно себя наблюдая. Она «докапывалась» до источника всех своих реакций, внимательно и честно исследовала собственные мотивы.
Вот тогда она и поняла, почему святые считали молчание и затвор одними из самых опасных аскез, проводить которые без духовной подстраховки было крайне опасно. Временами Девочка узнавала о себе изнутри такое, за что готова была саму себя просто придушить. «Такие сволочи, как я, не имеют права жить на земле», - думала она, а потом плакала от счастья, что вот такую «сволочь» Бог как-то умудряется любить.
Она узнавала подробно и тщательно всю низость и скрытые или явные проявления животной, звериной природы человека, силу инстинктов, управляющей им.
Ей открылось во всей полноте, что всё то «доброе», что она совершала, имело совершенно корыстные мотивы и основания, что человек, в принципе, ничего доброго совершить не может. Тот источник в нём, который совершал истинно благие поступки и «думал» истинно благие мысли, человеку не принадлежал, а проявлялся в нём вообще неизвестно откуда.
«Вот, почему я не меняюсь и не преображаюсь, - думала Девочка. - И если моё устройство примерно такое же, как и у других людей, то и никто не может измениться или преобразиться». Она ясно понимала также, что люди большей своей частью живут безотчётно, без себя самих. Бегают за внешними целями жизни – как ослики за морковкой, и почти никто не задумывается, а какой же истинный, глубинный мотив заставляет их это делать. А если бы и стали задумываться и исследовать себя, то, скажем, такое основание поступка, как эгоизм, было бы в этом списке чуть ли не самым безобидным.
«Забота о ближнем», например, нередко имела в своём основании «живи и будь таким, как я хочу» – то есть стремление управлять миром и переустраивать окружающий мир под себя и в связи с собственным представлением о том, «как бы было лучше» и мне в этом мире, в том числе. Каждый стремился исправить другого, переиначить его существо под собственное видение блага. И осуждение другого человека имело эти же корни. Люди боролись за земное благополучие, вернее - за собственное представление о нём, которое имели внутри, но объясняли это (прикрывались) только мотивами добра. И Девочка понимала, что она тоже ничем таким особенным от всех не отличается.
Она как никогда сейчас поняла верность слов о благих намерениях, которыми вымощена дорога в ад. И все вокруг старательно её мостили.
Девочка видела, как часто мотивами действий выступают: корыстолюбие, ненависть, зависть, властолюбие и прочая, и прочая, но люди не замечают этого в безотчётной жизни, объясняя всё это чем-то необходимо благим. Но наблюдаемое имело для Девочки одно единственное, но самое большое оправдание для всех: «Человек это делает в поисках счастья. Да, не тем способом и не в той стороне, но он всё-таки ищет счастья, потому что для его переживания создан».
«Чем хорошо православие, так это тем, что учит всё это в себе самом замечать, - думала Девочка. - Но что в нём плохо, так это то, что оно возлагает на человека вину за это. Человек сам по себе уже невиновен. Никакой. Как животное невиновно в том, что оно – животное». Отсутствие вины Девочка понимала с особой ясностью. И вместе с этим пониманием утихомиривались страсти и становилось ясно, что Богу вполне достаточно, если человек осознает себя самого. Осознает себя, каким бы он ни был. Не собственное мнение о себе, а свою глубину и суть.
И что с этим осознанием приходит одновременное принятие себя самого и предание в руки Бога как акт блаженного смирения.
Она ясно понимала и то, что у человека нет к самому себе ни рук, ни инструментов, чтобы как-то измениться, неважно в какую сторону. Что если что в человеке и преображается, то это совершает не сам человек. Многое ещё открывалось Девочке в этот период.
Была зима. Девочка приступила к написанию работы, которую назвала: «Наизнанку» о принципах действия страстей в человеке. В тот день она рано утром пошла за водой к колодцу. У крыльца её поджидала какая-то незнакомая женщина.
«Я пришла тебя убить, - сказала женщина ровным тоном. - Мне велели тебя убить, вот я и пришла», - повторила она снова.
«Всё. Домолчалась», - подумала Девочка почему-то без всякого страха.