История о том, как рядовой Василий и авиатор Дмитрий спасли Францию.
Поиски Василием командующего армией. Встреча с генералом Епанчиным.
В дороге Василий узнал, что объявлена война с Германией. И когда в вагон поставили ещё четыре лошади, возражать уже нельзя было – время военное. Конские вагоны ночью в Гомеле подцепили к эшелону, идущему в Вильну. Так Василий очутился в Вильне, а не в Варшаве.
Поехал искать штаб армии верхом на Мемноне. Ехал и отмечал, что улицы все прямые. И обсажены липками, за которыми теснились бок о бок многоэтажные дома (- Впрямь, Москва!) Но ни палисадников, ни оград, только асфальтовые мостовые. А над мостовыми – огромные окна первых этажей, некоторые с массивными ставнями на крюках, а случались и венецианские – по три окна в одно. Сверху белых стен – громоздкие крыши, сверху красных крыш – ряды труб, сверху печных труб – голубые небеса. В голове Василия всё время вертелось: ”А берут ли такие хоромы под постой или не берут?”
Навстречу Василию шли построенные порядком запасные. Экипажи остановились, пропуская их. Прохожие сошли с тротуаров. Мужчины кричали ”Ура!”, женщины осеняли крестом удаляющиеся к вокзалу тёмно-зелёные спины.
С боковых улиц, то и дело, выскакивали кучки горожан. На перекрёстках, сбившись в толпу, они разворачивали плакаты ”Долой Германию!”, ”Да здравствует Россия!”. Под пение “Спаси, Господи, люди твоя” и настороженные взгляды дворников, стоящих у ворот, ватаги пересекали проспект, углублялись в улочки. (- Ишь–ты, как на Красную горку! Чудачит народ!) А тень домов скрадывала громкие голоса, шум и пестроту трёхцветных флагов.
Тогда срывались с места пролетки, позванивая, продолжали свой путь конки. Из светлых вагончиков пассажиры продолжали махать вслед ушедшим манифестантам платочками и шляпами.
Может быть потому, что, кроме губернского Тамбова и уездного Козлова, Василию и в Москве удалось побывать (только, вот, не разглядел её как следует) ни дома, ни площади, ни магазины, ни автомобили странными ему не показались, а удивили люди, которые, живя в городе, ничем от его односельчан не отличались.
- Много горлодёров и шатающихся без дела. А тех вон двоих в шляпах-верховках, что бранятся, сельский староста денежным взыском наказал бы за то, что загинают такие вот матюки! Много здесь деревенских, которые только на себя вид принимают, горожанятся!
На его вопросы “Где у вас комендант?” или ” Где тут штаб армии?” дворники только надувались, пряча кулаки под фартуки, или кивали на ближайший переулок (- Ишь, взглядка то воровская!) Свернув, по указанию добрых людей, Василий попадал в тупик. Он уж отчаялся.
(- Голова закрутилась!) Вдруг видит: ему навстречу щегольской экипаж катится. А везут его плавной, нетряской рысью кони редкой масти- гнедые с золотым отливом. А как глянул на генерала, что раскинулся на алом бархатном сиденье, так и потерялся: ”Царь!” Но быстро пришёл в себя. Подобрал поводьями коня – дал ему осанку. Генерал сказал тихо слово, послушные вознице кони встали как вкопанные. И казацкий конвой встал, и офицеры, что до этого момента красовались на тихих аллюрах вокруг коляски. Василий вытянулся, повернул к генералу голову, приложился к козырьку. Тогда и заметил, что генерал с царём схожи только распушёнными усами и окатистыми лбами. На самом деле, угадал Василий природное сходство, потому что перед ним был генерал от инфантерии Николай Алексеевич Епанчин, связанный с русским Императором кровным родством.
- Хороша, братец, у тебя посадка! Да, и конь не плох. Чей такой?
А сам прищурые глаза с Мемнона не сводит. Сразу видно – любитель лошадей.
Пока Василий генералу о себе и Мемноне докладывал, тот только раз, мельком из–под опученных век ему в лицо глянул. По знаку барина адъютант Николаю Алексеевичу баульчик подал. Генерал из него сигаретку вытащил, вставил в мундштучек, а сам всё соображал:” Что ж с конём не так?” Наконец, понял: ”Велю ветеринару жилы ему подрезать, чтобы хвост по–английски держал.”
Сказал прямо, как всегда говорил - без вычур и затей: ”Говоришь, братец, непродажному коню и цены нет?!” А у Василия в голове: ”Да ничего такого я тебе не говорил. Что я – конский барышник?”
- А я вот тебе расписку для твоих тамбовских коноводчиков дам, что, мол, принял коня.
Тут Василий и смекнул, что генерал, может, и прост, но хитёр. И глаза у него поповские! Да с таким вельможей разве потягаешься?
Стал Василий шталмейстером штабной Третьего армейского корпуса конюшни. Но длилось это недолго – неделю, другую. А как вышли к границе, и начались германские дороги, Василия отправили посыльным в другие штабы.
31июля/13 августа. Район сосредоточения Третьего корпуса. Генерал Епанчин возвращается в свой штаб.
Тесна дорога – двум телегам нельзя рядом ехать, а улица крива.
Шёл со своей квартиры в свой штаб командир третьего армейского корпуса – генерал Епанчин Николай Алексеевич и думал: ”Бывают ли правильные улицы в наших деревнях?”
- Что за день?! Как на качелях… Утром получил письмо по случаю. От товарища по учёному братству и, можно сказать, собрата по сословию – великого князя Н.М.
От нетерпения тут же перечитал – как воздуха глоток! Поднялся мыслями и духом – голова закружилась, да пора…в свой штаб возвращаться. К братству в обитель.
Настроение – вниз! Ух! Дух перехватило!
Что меня ждёт сегодня, завтра? Ах, заботы и хлопоты. Вязы и путы подчинения.
Ренненкампф то гоняет корпус взад и вперёд, то начинает требовать всего вдруг! Жилинский приказывает в нетерпении. Понятно, его французы суетят и торопят. А нас – корпусных их требования чехардой – совсем с толку сбили.
А в столице – одни интриги! Об этом в письме любезного Николая Михайловича. Как мы близки! Его, как и меня не допустили до дипломатии глупые сословные предрассудки и людская зависть. Есть такие, кто не может простить нашего презрения к их невежеству. Он так же, как и я, проницателен. Мы оба чувствуем социальный эфир – то, что еле доступно людям обыкновенным, даже укрыто от них. Мы не воспринимаем события глазами! А ощущаем их. Кожей - возбуждение электричества между людьми. Обонянием – озон побед. От неудач на губах остаётся чуть заметная горечь озола. Наши уши распознают потрескивание искр, перескакивающих с наэлектризованных тел на другие, оказавшиеся поблизости.
В письме - о мужике Григории Распутине. Этот авантюрист, несмотря на газетные сообщения, оказывается, выжил после покушения. В Тюмени врачи зашили его рваный живот, и он заторопился в столицу! А государю (это секрет) прислал телеграмму с требованием замириться с Германией. Начинается такими словами: ”Верю, надеюсь на мирный покой…”
Эта маска меня очень интригует! Не может крестьянин с царём сблизиться! Такое пронырство, если и возможно, то только в приключениях писателя Клеменса Самуэля. Одному господину Суворину Алексею Сергеевичу всё ещё мерещится. что престол государев народом окружён. Чтобы наверх пробиться, человек нужен приближённый к власти или… партия.
Случайно ли, граф С. Ю. Витте, беседуя с иностранным корреспондентом, так нахваливает мужичка Распутина? Мол, всякое начинание этого человека – благое, и мы ему радуемся: и обществам трезвости, и народной газете, потому что” народу нужно живое слово”.
В то время, как по рукам жителей столицы уже два года ходят гектографические отпечатки бесстыдных писем к “старцу Григорию”, якобы, императрицы Александры Фёдоровны и великих княжон, мужичок уверен в счастье своём.
Что за покровитель у него, позволяющий не бояться скорой гибели от дерзкой самоуверенности? И что это развопились некоторые господа с думской трибуны на весь белый свет: глядите, мол, до чего нас довели! Вот и православная церковь попала в плен распутного проходимца! Спешат опозорить монархию, подрывают веру простолюдина в святость царя. Может быть, надеются, что козни облегчат им установление демократического правления?! А, ведь, кто за Гришкой стоит - легко додуматься!
Ах, жалость, что я – здесь, а интриги – там. Чего не знаешь – не разгадаешь. Придётся вам, господа столичные, подождать: для вас теперь только на том свете всё разгадается.
А что русский мужик до Selfqovernement (самоуправления) ещё не дорос - не чудо. Каждое животное живёт по естеству своему. Natura non facit saltum ( Природа не делает скачков) Это вам - не швейцарские кантоны, где ныне государственные дела решаются в собраниях всего народа. Наш-то от государственных интересов далёк!
Например, не может никак уразуметь мужицкий ум необходимость нынешнего похода. Зачем, мол, нам чужие земли? Как ему туполобому объяснить:” Sivis pacem, para bellum” ( Хочешь мира, готовься к войне)
Жаль, что император Александр Третий не продолжил преобразования своего отца. Он бы смог придать им русский характер, народный. Может быть, восстановил бы Земские соборы, уничтоженные Петром Первым?
А насчёт парламентаризма… С нашей ли рожей в собор к обедне?! Только про это – знай про себя, не проговаривайся! А не то – вмиг прослывёшь реакционером, заслужишь худую славу обер–прокурора Святейшего синода.
Так феномен – русский мужик или нет?! Мнения различны. Где уж тут понять, если даже столицы по–разному судят.
А я вот спросил одного: ” Отчего ты так глуп?” И что ответил “o sancta simplicitas” (святая простота)?
- У нас вода такая!
Хотя, с другой стороны, собственный лакей озадачил – чуть столбняк на барина не нашёл. “ Господа хорошие, - говорит, - этим военным походом яму себе готовите: не чёрт копал, сам попал! Нечего мужику на Европу пялиться! Ведь, все дела – от опыта. В чужом доме побывать, опосля того, в своём – гнилого бревна не увидать?!”
Вот сказал! Который день эти слова с ума нейдут. И есть в них, на удивление, и разум, и смысл. Может отослать суждение этого канальи в “ Военный сборник”?
(Епанчин сотрудничал с этим журналом потому, что считал себя восприемником, когда-то там работавшего, военного писателя – Модеста Ивановича Богдановича. Но в то же время, и генерал– лейтенант Куропаткин нет–нет, да тоже напечатает что–нибудь в “Военном сборнике”. Епанчину статьи не нравились. Он думал о них: “Лучше бы остановился на описании путешествий в Кашгарию, чем анализировать военные действия в Турецкой войне.”)
Я мог бы отослать свои заметки о первых днях похода и в “Новое время”, но уж больно неприятен С.А.С. – собственник газеты: прямо возбудитель гражданской вражды, противник всему новому и прогрессивному. И чего это дамы находят в его романах? Завязка – банальна: любовь, рождающая происки.
Кстати, князь Михаил пишет, что на днях возвращаются из Англии в Гатчину великий князь Михаил Александрович с женой. Не повезло им: потеряли 500 фунтов, выплаченные вперёд хозяевам за аренду Небворда – Хауза. Что за persona эта Наталья Сергеевна. Её отец, кажется, у московских купцов адвокатствует. Мятлев говорит: “Красотка”. А другие: “ Так хороша, что у мужчин голова мутится”. Она и князя Михаила – нрава мягкого, поводливого словно чадом одурманила. Что ж, сюжет известный спокон – веку, и ныне – в моде: Клеопатра, очаровав Антония, добивается Египта. А бедному князю Михаилу, чтобы загладить свою вину перед венценосным братом за морганатический брак, одна дорога – на фронт. Жди беды от женщин!
Об общих знакомых в письме – только пол-страницы. Милые столичные дамы! ( Не помяни, Господи, прошлых согрешений моих, да и впредь то ж!) Изменили ли волей или неволей с началом войны себе в своих обычаях? Вот уж, не знаю. Но уверен в том, что ваша роль в обществе по-прежнему велика!
Государь управляет народом и страной, министры управляют – каждый своею частью. А кто даёт государю и министрам направление, заставляя идти правым, нужным путём?
Нынче, пишет князь, nouveaute ( новость в модах) – чаи распивать: чёрные и зелёные. Высшие жёлтые и красненькие. Внакладку, вприкуску, с позолотой. Пьют чай все: и qrande dame, и emancipee, и гувернантки. Если придворные дамы и министерши собираются на послеобеденный чай у Вырубовой, то зовут к столу “ старца” Григория. Тогда за чаем шалфейным передвигаются епископы со своих мест в другие епархии. А за чаем мятным распределяются посты в Святейшем Синоде. Пьют широко, по–московски, между “ Извольте откушать ещё чашечку!” возносятся из генералов-майоров в генералы-фельдмаршалы господа Протопоповы.
А в домах попроще за чаепитием плетут небылицы. И несутся тонкие и изящные смутки из дома в дом, с пересудами, толками, прибавками. Знакомая княгиня призналась как-то: ”Почаевали и разъехались под утро. Потому что больше нашего, нигде не сплетничают!”
Ах, столица, тесная связь (прямо, химическая) событий и людей! Это – моё! Здесь же только телу – простор, хоть, и ценю армию за то, что даёт кадровым офицерам пристойные должности, а война (помилуй мя, Господи!) – устраивает карьеры, и всё же, душе моей – теснота!
Полёт – разведка на запад.
Аэроплан колыхнул желтоватыми крыльями, будто сбросил с себя силу, что тянула к земле, и взмыл под облака. Мотор из–за ветра не волом тянет, как обычно, а конём рвёт - порывами. Вот деревья стали ниже, а поля – короче. Всё, что на земле - умалилось, а сама она, словно, выступила и плоско скатертью разостлалась.
Авиатор направлял аппарат по солнцу – с востока на запад, строго над германской железной дорогой. Русская армия сейчас нуждалась в паровозах и вагонах. Найти их, а не войска противника была его задача.
Нынешняя война не пехотных ратей, а пулемётов и военных технологий. И для дела важнее прочих стали сведения о местонахождении паровозных депо и паровозов – броненосцев.
Устройство охраны железной дороги тоже интересовало командующего Неманской армией генерала фон Ренненкампфа, потому что в это самое время четыре русские кавалерийские дивизии ждали приказа обойти с севера, кругом, как охотники птицу, германцев и захватить важнейшую операционную линию, что питает сейчас их армию, и будет для неё, при случае, путём отступления.