Собаки Керчи первых лет незалэжности

Игорь Поливанов
      Жаль мне себя немного
      жалко бездомных собак
              Сергей Есенин


     Я сидел в небольшом залике ожидания на берегу Керченского пролива со стороны Украины, в ожидании парома. Наверно уже прошло года два или три, как Украина стала свободной, независимой, сменив просторный общий вольер, аж до Тихого океана, на персональную клетку, со всеми, присущими новому статусу атрибутами – границей, таможней и прочее и прочее – и теперь озабоченно оформляли свою независимость. Уже СМИ предупреждали о грядущих прелестях – о пошлине, в размере 18 долларов при пересечении границы, а со временем, даже о визовом режиме – и простые граждане, с воодушевлением голосовавшие за самостийность, теперь, вытянув шеи, с любопытством и смущением, как нашкодившие подростки, наблюдали всю эту суету.

     До разделения, я с семьей жил несколько лет по ту сторону пролива, в Краснодарском крае, в небольшом поселке, километрах в сорока от Керчи, и в то время, для многих молодых сельчан Керчь была притягательна, как ближайший большой промышленный город, маня прелестями цивилизации, и многие успели переселиться в город, оставив родителей в селе, которых можно было легко, в любое время навестить. Я сам, чуть ли не каждое воскресенье ездил в Керчь за продуктами. В сельской местности уже были затруднения со снабжением, и по выходным, утром, битком набитые пассажирами автобусы направлялись в сторону пролива, чтобы после обеда, все эти толпы, нагруженных сумками людей развести снова по родным местам.
 
     И теперь странным, бутафорским казались все эти таможни, погранзаставы с проверкой сумок, паспортов. Что изменилось?  Неужели лишь эта смена названия вызвала к жизни какие-то, пока невидимые, но реально существующие, враждебные независимой Украине силы? И что пытается разглядеть в паспорте пожилой женщины пограничник, что ищет в сумке старика бдительный таможенник? В силу каких причин, все эти сотни и тысячи переправлявшиеся ранее через пролив людей, стали вдруг угрозой для страны? Если не изменяет память, в советское время через пролив ходили три железнодорожных парома, два или три автомобильных, и еще катер, и вся эта флотилия, кроме транспорта, переправляла толпы пассажиров.

     В  тот день нас, ожидающих парома, было в зале всего четверо, да две легковые машины снаружи стояли передками к воротам. Был ноябрь, дул резкий ветер, кидая с размаху с серого неба редкие мокрые хлопья снега. Зал не отапливался, дверь была постоянно приоткрыта. Я сидел с утра и изрядно продрог, с тревогой думал, что в такую погоду, ради четырех пассажиров да двух машин могут вообще отменить рейс. Некоторую надежду вселяла женщина, сидящая на диване, напротив меня. Лет под сорок, видно сельская и не раз уже пересекавшая пролив. Она была одета по погоде, и по виду ничуть не сомневалась, что будет в этот день в России, чувствовала себя комфортно. Когда наступило время обедать, она пододвинула к себе сумку, расстелила на диване газету, и выложила на нее вареную курицу и хлеб, принялась есть.

     В поле моего зрения, кроме нее было еще две двери: входная и дверь в помещение таможни, откуда, время от времени кто-нибудь выходил, и через какое-то время возвращался. Это движение несколько разнообразило мое пребывание. Развлекало, наводило на мысли, соответствующие моему настроению. Я думал, что оставайся все как было, эти молодые, здоровые хлопцы с бычьими шеями, вкалывали бы где-нибудь в Сибири, на комсомольской стройке, а вот, благодаря тому, что страна их стала независимой, обрели теплое местечко, непыльную, и, наверно, заработную работенку. Но где теперь работают те, кто обслуживал когда-то все эти паромы, два поезда, которые ежедневно переправлялись через пролив? Вместо десятков, может даже сотен рабочих мест, появилось несколько местечек для дармоедов.

     Размышляя приблизительно таким образом, я увидел, как в приоткрытую входную дверь просунулась серая остроносая собачья голова, повела носом, и затем в помещение вошла небольшая собаченка и безошибочно направилась к женщине с курицей. Она уселась напротив обедающей и умильно уставилась в ее рот. Женщина, видно, сразу оценила это обстоятельство, снимавшее с нее, хоть и маленькую заботу, куда девать объедки, тут же бросила собаке косточки. Собака моментально, с хрустом, расправилась с ними, и вдруг побежала к двери, чем немало удивила нас. Обед был в самом разгаре, на газете лежала почти целая курица, обещая еще какое- то количество аппетитных косточек, и убегать от этой роскоши было в высшей степени неразумно, даже для животного. Собачка юркнула за дверь, послышалось ее тявканье, и затем поспешно вернулась и заняла свое место. Через минуты две или три, через приоткрытую дверь проскользнули еще две собачонки, и, подбежав, уселись рядом с первой.
 
     - Ну уж нет, - смущенно сказала в полголоса женщина, - всех вас я не накормлю, - и принялась поспешно убирать все в сумку, не в состоянии, видно, продолжать есть под взглядом трех пар голодных глаз.

     А несколькими днями позже, мне пришлось наблюдать еще одну коротенькую сценку, но теперь уже на железнодорожном вокзале.

     Поезд мой отходил в двенадцать часов ночи, зал ожидания был полон, все места заняты, и я медленно бродил по залу, в надежде, что вдруг где-то кто-нибудь освободит место. В одном месте мое внимание привлекла собака. Раньше, когда хлеб стоил меньше тридцати копеек, и на помойках в мусорных ящиках было во множестве объедков и хлеба, эти животные как-то не привлекали к себе внимания. Бездомные собаки поодиночке и группами попадались везде, но были незаметны, живя как-то обособленно от людей, в своем параллельном собачьем мире. Куда они подевались? Была ли проведена акция по их уничтожению, или тихо сами с голоду повыздыхали?

     И вот на весь вокзал была одна собака. Каким чудом она уцелела? Похожая экстерьером на немецкую овчарку, но необычной для этой породы масти – белая, с желтизной, цвета топленого молока. Несколько человек ужинали, положив чемодан на колени. На чемодане лежали нарезанный хлеб, сало, колбаса, яйца. Люди ели, разговаривали, собака сидела рядом неподвижно, похожая на изваяние. Какими нужно было обладать терпением, выдержкой, видя перед собой в полуметре столько пищи, обоняя запах ее и не попытаться схватить! Она ждала, когда люди насытятся, и наконец, заметят ее и уделят ей хоть кусочек от этой роскоши.

     Эти две картинки из собачьей жизни произвели на меня такое впечатление, что я несколько дней рассказывал направо и налево всем, кто соглашался меня слушать. Третью же историю я сам услышал в поезде от попутчицы, которая поведала ее мне, может быть в отместку.

     Она стояла на автобусной остановке, на улице, по которой ходили автобусы в сторону завода «Залив». В советское время завод этот был союзного значения, более чем с двумя тысячами работающих. В то время в час пик невозможно было втиснуться в автобус на промежуточных остановках, теперь же завод лежал в параличе, автобусы ходили редко, полупустые.

      Женщина стояла одна на остановке, и в поле ее праздного внимания была собака. Собака была не из простых. Крупная, пятнистая, и одно время было престижно держать такую собаку в квартире и выходить  с ней на прогулку, так что было трудно предположить, что собака бездомная. Скорее всего, приходило на ум, что хозяин ее временно куда-то отлучился и преданное животное терпеливо ждет его на остановке, встречая каждый автобус. Моросил дождик, но собака сидела на месте, встречая и провожая взглядом редких прохожих. Но вот на тротуаре показалась молодая женщина с мальчиком лет четырех – пяти, и когда они поравнялись с собакой, она нерешительно привстала и медленно поплелась следом. Почему она выбрала именно их? Может потому что мальчик посмотрел на нее?

     Мальчик продолжал оглядываться, мать тянула его за ручку и строго говорила:

     - Пошли, пошли быстрей, видишь дождик моросит – вымокнем, и папа скоро придет с работы, а нас не будет.

      Женщина была модно одета – видно муж ее относился к тому небольшому проценту предприимчивых граждан, которые быстро сориентировались в новой обстановке и нашли свое, достаточно злачное место в новой жизни.

     - Мама, давай возьмем собаку себе,-  жалобно предложил мальчик, идя боком, влекомый за ручку матерью.

     – Нельзя, собачка чужая.

     – Нет, она не чужая,- возразил мальчик, упершись ножонками, и заставив мать остановиться. Собака приблизилась к ним и села. Женщина посмотрела на собаку оценивающе. Может быть у ее успешных знакомых тоже была собака такой породы.

      – Пошли, пошли,- сказала она менее решительно, и попыталась сдвинуть малыша с места, - собака большая и злая – она укусит тебя. Мальчик, почувствовав неуверенность в голосе матери, выдернул ручонку.

      – Она не злая – она добрая! Мамочка, ну давай возьмем собачку к нам жить. Смотри – она плачет, – и он сам захныкал, готовый заплакать.

     Женщина неуверенно, может сама еще не зная, как поступить, достала из сумки батон и, отломив кусок, бросила собаке. Та на лету поймала хлеб, почти не жуя, проглотила его, и когда женщина с мальчиком снова пошли, она уверенно, как своя, последовала за ними.