А я вот сморю ты хлебушок черный как-то не того. Не жалуешь. Отчего так? Каак? Не любишь? Хлебушок не любишь? Мдаааа. О как. Ужо и хлебушок за еду не считают. Скажи на милость. Хлебушок ему не полезный. Хто ж тебе такое –то сказал? Хто? Британския учёныя? Эт хто такия?
А-а-а, из Англии. Тем - да, тем не полезный. Им наш хлебушок поперек горла-то становитца.
Я вот тебе расскажу про хлебушок. Тока ты послухай, послухай прошу. Я хочь и не этот, как его, британцкий ученый, а про хлебушок поболе знаю. Я про хлебушок руками знаю. Я про него жизнью знаю. Без диетав всяких. Но не про себя расскажу, а про хлебушок и баб наших.
В войну дело было. Что? Да, неее, нее. Что ты с ентим Ленинградом. Про него ж сказано пересказано. Што я тебе про него расскажу? Я ж там небыл. Я про наших баб, деревенских.
Ну так вот . Значитца, война. Мужиков позабирали, лошадей позабирали, подводы позабирали. Баб оставили. Сейте, жните - бойцов кормите. А што делать? Война. Бабы пашут на себе да на коровах, сеют и жнут. Хлебушок молотют. А фронт то уже близко. Громых-громых. Ужас. А тут с району распоряжение – сдать хлеб в район быстрее, а то немец вот он уже.
А до району то 35 километров. А? Нее. Это ж щас построили, а тогда дороги напрямую не было. Токо через поля. Воот. Значитца с утра бабы по два оклунка зерна на плечи себе закинули и в путь, до району. Оклунок-то? Да треть мешка. Нууу, по два пуда на каждую. В пуде? Шышнадцать кило. Вот тебе и ого!
Ага. Ну и подались до району , значитца. Идут по полю вереницею. Шоб сподручнее идти было, песни поют. Да бабы они ж народ такой, им што война, што свадьба, все одно песни поют. Ща, погодь, закурю. ..
Ну значитца идут, поют. Тут тебе немец налетел. Да нее, один. На самолетике. Как шершень, падла такая. Бабы в крик, кто куда по полю врассыпную. А он ирод такой давай их гонять сердешных, да с пулемету их поливать. Как кот с мышами, гадюка. Полетал, полетал. Пострелял все патроны, да улетел. Бабы отлежалися в стерне, земли понюхали. Чуют – всё, улетел. Давай подыматца. Друг-дружку окликивают. Собралися кто откуда в кучу, оклунки с хлебушком пособирали – надо дальше двигать до району. Глядь, а Анютки-то, дочки Федоркиной, и нету. Давай искать. А што тут искать – поле кругом. Присмотрелись – лежит недалече. Она как упала с оклунками так и лежала. Он ее сразу ,сука, застрелил. Она и не мучалась, бедолага. Пуля наскрозь прошла - через оклунок с зерном , через нее, да через другой оклунок. А? Да, в грудь попал.
Ну а што, причитай, не причитай – идти то надо. Анютку до посадки дотащили, в тряпки завернули да ветками закидали от зверья. Решили – назад будем идти порожняком, заберем Анютку в деревню. А хлебушок то на учете весь. С ентим строго тогда было. До колоска собирали. В анюткиных оклунках дырки от пули травой позатыкали штоб зерно не сыпалось. А оклунки-то все в ее крови. Хлебушок кровью девичьей пропитался. Делать нечего – надо до району нести.
Донесли. Сдали на приемном пункте. Его-то, этот кровавый, вместе со всем остальным в общую кучу и высыпали. Это ж зерно! Вот так вот. Эх. А ты говоришь - не полезный. Я так себе кумекаю, што этот хлебушок, с кровью наших баб, нам и помог тогда победить. Каждый ломоть силы давал. Каждая крошечка с родною кровавою капелькой. Твои британския ученыя отродясь такого хлебушка не ели, потому и гнилые они такие. Он им не полезный. Он наш.