Понкратово.
Понкратово было селом в Смоленской области. Не ищите его на карте, осталось только Панкратовское урочище. Не пережило оно войны. И ведь не маленькое село было, больше пятидесяти домов.
-Тогда, летом сорок третьего, - рассказывал Виталий Васильевич Кузьмин, - Понкратово стало для нашего отдельного противотанкового артдивизиона (ОПТД), да что для дивизиона, для всей сто восемьдесят пятой стрелковой дивизии, серьёзным камнем преткновения.
Немцы северо-восточнее и восточнее Смоленска создали мощную систему обороны – Восточный вал. Глубоко эшелонированные позиции, три – пять полнопрофильных траншей для пехоты, на расстоянии двести-пятьсот метров друг от друга. От Понкратова к Забобурам, потом к Ломоносову и дальше непрерывный противотанковый ров, более двадцати километров. Каждое село, каждая деревенька превращены в серьёзные опорные пункты с дотами и дзотами, ограждениями из колючки и минными полями.
Понкратово – ещё более усиленный населённый пункт. Он крайний в линии обороны. Прикрывал город Духовщину с северо-востока. Дальше, на юг, к Ярцево, заболоченный лесной массив, непроходимый для танков; ограниченный с востока рекой Лойней, а с юга рекой Царевич, по берегам которой создана не менее мощная линия обороны.
Всё это нам капитан Басецкий, командир дивизиона рассказал, когда задачу перед наступлением ставил.
На передке уже к началу августа было отрыто несколько боевых позиций для каждого орудия. Для каждой батареи дивизионные разведчики разрисовали схемы огня.
В ночь на седьмое августа выкатили орудия на боевые позиции, подвезли боеприпасы, несколько десятков ящиков, уложили в специально отрытый ровик, отвели на запасные позиции лошадей, установили на пушках панорамы (оптика наводчика).
Шагах в тридцати впереди нас проходила линия окопов. Славяне тихо переговаривались в ожидании наступления, позвякивали котелками, амуницией, покуривали в рукав.
Немцы чувствовали шевеление в наших порядках. Пускали ракету за ракетой, но было пасмурно, и чем-то вроде тумана затянуло низину, где мы расположились.
Часам к пяти засерело с востока. В промозглой утренней сырости с трудом угадывалось село Понкратово. До него по прямой версты две. Мы в пойме речушки расположились, в зарослях ольхи, ивы, смородины.
Рассвело к шести. В пушечную оптику рассмотрели – на бугре две линии вражеских окопов, перед каждой колючка в два ряда, а за бугром уже и домики Понкратово угадываются.
В начале седьмого над головами прошелестел первый наш снаряд. Рванул за второй линией окопов. Потом ещё один, и ещё. Наверное, минут через двадцать прилетели снаряды катюш. Над бугром вспыхнули и поднялись багровые шапки их разрывов. Землю встряхивало так, словно подрывы от нас в сотне метров.
Тяжёлые снаряды с особым гудом шли. Некоторые залетали в Понкратово. Тополя толстенные ломало как спички, домики, словно игрушечные поднимало в воздух, в прах разбрасывало.
Через полчаса приутихло. Наша пехтура из окопов повылазила, рты пооткрывала. Говорили между собой – такого налёта отродясь ещё не видывали. Это, чтобы наша артиллерия немцев так обрабатывала.
В оптику хорошо было видно, как минут через десять от Понкратово по ходам сообщения немчура в траншеи побежала.
Вот тут их вторая волна и накрыла. Катюши ещё несколько залпов дали, а потом и тяжёлая артиллерия холм перепахивала. Раскидало подрывами заграждения, и даже было видно, как от взрывов мины детонируют. Их разрывы в гуле мощных, как пукалки, едва различимы, и облачка беленькие поднимаются.
К концу часа, когда артналёт ослабевать начал, прибежал командир батареи, задачу нам поставил. Кричал, чтобы мы следом за пехотой пушки на высоту затягивали, и если вдруг немцы в контратаку танки бросят, должны отбить её любыми средствами.
Тяжёлые разрывы стихли. Лишь дивизионная артиллерия (семидесяти шести миллиметровые пушки) продолжала бить по дальней траншее.
Взвилась в небо красная ракета. Пехота тремя батальонами, с трёх направлений, поднялась в атаку. Пошла, родимая, с рёвом и матом.
Арт-огонь, постепенно стихая, всё ещё обрабатывал позиции немцев перед селом, когда славяне ворвались в первую траншею.
Затихли полковые и дивизионные пушки. Подняли командиры пехоту для штурма второй траншеи. И тут немецкие пулемёты включились. Наверное, три-четыре дзота живы остались. Длинными очередями посекли наступающих, положили на землю пехоту между двумя траншеями.
В окуляр отчётливо было видно, как некоторые солдатики поползли задним ходом к первой траншее.
Из тылов прибежал разгорячённый комбат и взмолился:
-Ребята, хоть што сделайте, но заткните паразитам глотку! Иначе не возьмём села, только людей напрасно положим!
Командир взвода, младший лейтенант Бусыгин, самолично придвинулся к панораме, покрутил наводки, скомандовал зарядить фугасом и произвёл выстрел. Видимо, попал точно в амбразуру. Снаряд у нашей пушчёнки слабенький, но хватило. Погасил пулемётную точку.
Я скомандовал своему орудию – беглый огонь по пулемётам фугасами. Наводчик сделал настройки. Негромко тявкнула пушка, а я в бинокль разглядел разрыв метра на три ближе пулемёта. Пулемёт замолк, ствол его уткнулся в небо. Наводчик ещё чуть подстроился и второй снаряд уложил рядом с пулемётом в бруствер стрелковой ячейки. Было отчётливо видно, как взрывом пулемёт отбросило в сторону.
Соседняя с нами батарея подавила ещё одну пулемётную точку.
Ротные подняли бойцов в атаку и сходу захватили вторую траншею.
Пинками согнали несколько оставшихся в живых немцев, оглушённых, ещё не отошедших после артподготовки, непонимающих ещё, что произошло с ними.
В бинокль было видно, как пехота пошла дальше, к селу. В этот момент от комбата поступила команда – тащить пушки вверх, в боевые порядки пехоты.
Выкатили пушку из ровика, развернули, приподняли лафет и, взявшись за станины, покатили в сторону села.
Чем хороша сорокапятка – веса в ней чуть более полутонны. Вшестером, если луговина более-менее ровная, без болотин, легко катить можно, даже в гору.
Метров через пятьсот выкатили пушку на просёлок, подходивший к Понкратово с северо-востока по кромке леса. Дальше совсем легко пошло, лишь перед самым селом похуже – просёлок сплошь воронками изрыт, каждую из которых объезжать приходилось.
Из дивизиона мы первыми в село попали. Другим пушкам пришлось на наш просёлок подтягиваться. Не смогли они напрямую противотанковый ров преодолеть, который в ста метрах перед селом немцы прорыли. Длинный ров. Уходил на северо-запад, даже конца его невидно было.
Село оказалось немаленькое. С трёх сторон дороги подходят, переходящие в улицы, сходящиеся в центре на площади. С северо-западной и восточной сторон, по дорогам, наши, славяне, движутся.
Южную улицу от площади овраг отделяет. По нему речушка спешит. Да нет, не речушка, ручеёк скорее, так, шириной где два метра, а где и уже. Через неё мостик хилый, а дальше из оврага взгорок, и снова дома по краям южной дороги, а ещё дальше полуразрушенная церковь, без куполов, с развороченной снарядами колокольней.
Пехтура по домам, которые остались целыми после налёта, разбрелась. Пошаманить от немцев оставшиеся вещи. А мы на площади расположились, пушки в сторону южной дороги развернули. Присели, перекуриваем.
Славяне немецкую кухню отыскали на западной стороне, харч ихний пробуют. Наши, с батареи, несколько человек, тоже к кухне подались. Хороший у немцев харч – капуста тушёная с мясом.
Прибежал комбат, лейтенант Овчинников. Заорал:
-Почему батарею бросили?! Почему вперёд не идёте?
Бусыгин, взводный наш, отвёл его в сторону, показал на южную дорогу, урезонивает:
-Чего, лейтенант, орёшь?! Вишь, пехтура приказа пока не получила и вперёд не лезет! А мы, чё, рыжие! Как без пехоты наступать?! Вдруг там немец ещё сидит?
В это мгновение, словно в подтверждение Бусыгинских слов, стебанул длинной очередью немецкий пулемёт.
Пули дорожкой, приближающейся ко второй пушке взвода, выбили из луж и придорожной грязи фонтанчики земли. Цокнули по её щиту и помчались дальше. Лейтенант отскочил в сторону, а Бусыгин кинулся за щит пушки, закинул заряд в казённик и стал наводить орудие.
Ещё полоснула очередь, разогнала с площади праздно шатающуюся пехоту. Тявкнуло и откатилось назад не укреплённое станинами орудие. Взвизгнула уходящая в сторону церкви картечь. Пулемёт замолчал.
На площадь на взмыленной лошади вылетел командир дивизиона Басецкий. Соскочил с неё, зычно заорал на комбата:
-В чём дело, Овечкин? Чего на площади застряли?! Почему на южную окраину не выдвигаетесь?!
-Не Овечкин я – Овчинников! – огрызнулся комбат, и уже примиряюще добавил. – Дак, товарищ капитан, пехота застряла, не движется, приказа ждёт! Не можем пока вперёд. У церквы немец засел, из пулемёта садит!
Психанул Басецкий. Схватил проходившего мимо сержанта из пехоты за плечо. Заорал, матернувшись:
-Почему дальше не наступаете?! Почему по селу шляетесь?! Вперёд! Приказываю!
Сержант не робкого десятка оказался. Капитанскую руку с плеча скинул, в ответ рявкнул:
-А ты хто такой, шоб нам приказывать?! У нас свои командиры есть! Мы приказ выполнили, село взяли! Тах што вали, своим антилеристами командуй!
Побледневший Басецкий за пистолет схватился. Может быть, и приструнил бы наглого пехотинца, да в этот момент со стороны немцев снаряды прилетели. Аккурат посреди площади легли. Обдало землёй, осколки отсвистели.
Лошадка Басецкого на дыбы встала, заржала призывно. Похоже, осколком по ней чиркнуло. Сам Басецкий, упавший, было, при взрыве на землю, быстро вскочил, отряхнул песок с гимнастёрки и фуражки и закричал истошно комбату:
-Срочно с площади убирай пушки! Установите её перед ручьём!
В этот момент со стороны южной дороги послышалось урчание моторов, и из-за церкви показались немецкие танки. Впереди полз Т-четвёртый, за ним ещё три танка, а замыкала колонну самоходка. Рядом с танками, пригибаясь, двигалась пехота.
Басецкий оторопел от увиденного, даже рот приоткрыл. Однако, оторопь его быстро закончилась. Попятился к лошади. Вмиг верхом оказался. Уже с лошади крикнул:
-Оборону, Овчинников, организуй! Если танки пропустишь, башкой ответишь!
-Товарищ капитан! Товарищ капитан! Дак, снарядов почти нет, у речки остались! – Чуть не плача, закричал в ответ лейтенант. – Чем будем с танками сражаться?!
Осадил Басецкий лошадку шпорами. Она, бедная, аж присела. И сразу на дыбы встала. Взмахнул кулаком со сжатой плёткой, выкрикнул:
-Смотри у меня! Пропустишь – самолично к стенке приставлю! – И поскакал галопом к восточной дороге.
А танки, между тем, приближались. Остановился первый танк, ухнул выстрелом. Снарядом подкинуло одну из пушек, колесо и станину оторвало и на бок орудие свалило.
Овчинников сделался белый, как молоко. Слово сказать не может, только хрипы вырываются. Дрожит от страха. Я и сам оторопел – немецкие танки в живую первый раз увидел. Руки-ноги отнялись, с места сдвинуться не могу.
Один Бусыгин не растерялся. Дал мне тумака в спину. Прошипел сердито:
-Хорош столбом-то стоять! Хватай станину, нужно пушку оттаскивать!
Оттащили пушку во двор одного из домов, закатили на гумно, станины раскинули, в стену бани упёрли.
Бусыгин ко второй пушке побежал, а я – за ящиком со снарядами.
Танки к этому времени уже к ручью стали спускаться. Я ящик к пушке подтащил, смотрю, как Бусыгин с Овчинниковым другую пушку закатывают. Прямо на огороде станины раскинули, ствол через посадку пивного хмеля просунули, жердину, по которой хмель вьётся, выдернули, лопатой перерубили и сквозь замки станины в землю упёрли. Это, чтобы откату у пушки не было. Кое-как эти колы в рыхлую землю заколотили. На этом все изготовки к бою и закончились.
Сейчас-то, вот, рассказываю долго, а тогда-то они всё одной минутой сделали.
В ту самую минуту на площадь татарин наш, ездовой Ахметов с повозкой вкатился. Лошадь взмыленная, с морды пена летит. И тут же под разрыв танкового снаряда попала повозка.
Лошадку насмерть, повозку от передних колёс к задним поставило, зарядные ящики гурьбой ссыпались, а Ахметова взрывной волной метров на пять, в канаву, закинуло. «Всё, - думаю, - каюк Ахметычу»!
Но нет, жив, курилка, остался. Выполз из канавы, головой трясёт, понять ничего не может. Контузило. Вдруг слышу, рядом пушка тявкнула, картечь визгнула. Оглянулся,Бусыгин у панорамы, лейтенант новый снаряд в казённик загоняет.
Вперёд глянул. Головной танк ручей прошёл, к площади в горку влазит. Я снаряд из ящика в казённик вогнал, затвор задвинул. В оптику навожу под башню, стреляю. Вижу, как снаряд в башню попал, сноп искр высек и со скрежетом в небо ушёл. У меня волосы дыбом. «Что за чёрт, - думаю, - не берёт наш снаряд немецкую броню»!
Совсем страшно сделалось. Ещё снаряд загоняю, стреляю, в оптику отчётливо вижу, в том месте, куда мой снаряд попал, на танке только царапины.
Танк дулом шарится, ищет, ищет, кто по нему из пушки лупит. И кажется мне, будто дуло его точно в меня смотрит и вот-вот снаряд выплюнет. Можешь представить, страх это какой, когда тебе в лоб снарядом целят. Трясёт всего, колотит, на голове волосы, будто дыбом стоят. Пот холодный струйками стекает. «Мля! Всё, - думаю, - крандец тебе, сержант Кузьмин, приходит». Онемело тело, ни рукой, ни ногой не шавольнешь. Про себя уж и Бога, и Богородицу, и Николая Угодника, чудотворца, поминаю: «Спаси, батюшка!» А сам глаза зажмурил.
Опять рядом пушка ухнула. Глаза приоткрыл, и – чудо. Идёт танк, а передняя часть дула оторвана. А то, что осталось, на полоски разорвало, и загнуло эти полоски к башне.
Танк ещё метра три полз, но вот остановился, задымил. Из бокового люка танкист вывалился, весь в чёрном. За уши схватился и на землю рухнул.
Из-за этого танка у немцев заминка вышла. Перегородил он дорогу прямо на подъёме почти. К ручью спуск более пологим сделан, а рядом крутые склоны, по которым фашистским танкам не взобраться. Пехота ихняя присмирела, не идёт вперёд без танков.
Чувствую, сзади меня кто-то за ремень тянет. Оглянулся – Равиль Ахметов. Лопочет што-то по-своему, а глаза всё ещё красные и дурные. Не до конца ещё оклемался.
Тут и Бусыгин к нам подбежал. Схватил Ахметова за плечи, к себе повернул и заорал:
-Беги, Ахметыч, к повозке и срочно волоки ящики с подкалиберными снарядами! Понял меня?!
Повернул его и подтолкнул в спину. Присел на станину, свернул закрутку и зажигалкой клацнул. Затянулся глубоко, дымом пыхнул и проговорил грустно:
-Говно, Виталя, наше дело. Пехота из села уже свинтила, одни мы с тобой фронт держать остались.
Я оглянулся. Ни души на площади. Только лошадь мёртвая, с опрокинутой повозкой, да орудие первого взвода, на бок поваленное.
-Не устоим супротив танков, - продолжил он. – Счас они очнутся, дорогу раскупорят и на нас двинут.
-Коля, - отвечаю ему. – Чё ж за снаряды у нас такие бронебойные?! Я ему точно под башню саданул, а снаряд в небо срикошетил!
-Дура! – Ухмыльнулся Бусыгин, - Чё ему твой снаряд, если у него теперь лобовая броня усиленная. Ясен х.., в лоб его не возьмёшь! Токо в бок или по гусеницам.
Если гусеницу собьёшь, тут зараз картечью заряжай или фугасом. Не давай танкистам трак новый поставить. И пехоту так же держи. Бей картечью по башне, от неё она по пехоте и срикошетит.
-Дак нету у меня, Коля, картечи-то! – просипел я. – Бронебойные токо.
-Счас мне Ахметыч подкалиберные притащит и пусть тебе за картечью сходит.
В тот самый момент разворотило снарядом стоящий метрах в двадцати сарай. Бусыгин пригнулся, потом вытащил из моего ящика пару бронебойных снарядов и кивнул мне головой:
-Очухался немец. Самоходка долбить начала. Пошли со мной, дам пока пару картечин взамен твоих.
Пригибаясь, подбежали мы к его пушке. За щитом её Овчинников спрятался, скрючился опасливо. Глянул на Бусыгина вопросительно и как-то даже заискивающе, спросил:
-Што будем делать, Николай Иваныч? Может, пока затишёк, к нашим двинем?
Из вопроса его я враз понял, что не летёха наш сейчас командир батареи, а Бусыгин.
-Чё, чё?! Фронт держать будем! Могет, и не полезут пока немцы. Танк-от загородил дорогу, не больно его сковырнёшь. Подождём пока. Глядишь, и наши возвернутся.
Снова ударил снаряд. Разворотил угол дома, в огороде которого стояли наши пушки.
Бусыгин осторожно выглянул из-за хмеля в сторону южной дороги и проговорил:
-Смотри, вон, Виталя. За церкву самоходка спряталась и по нам долбит. Самое время заткнуть бы ей счас рыло.
Он вогнал бронебойный, долго целился и выстрелил. Потом продолжил:
-Похоже, не видит пока нас. Наугад бьёт. Нащупывает. А может, немцы счас подбитый танк стаскивать будут.
Он снова глянул в прицел и тут же скомандовал Овчинникову зарядить картечью. Стал наводить пушку, секунды через две выстрелил. Взвизгнула картечь, дробно стукнула по башне и сыпанула горохом по сторонам. Загорланили, завопили немцы у танка. Наверное, убитого танкиста назад оттащить пытались.
-Ну чё! Получили, сукины дети? – Усмехнулся Бусыгин. - Вот так им, Виталя! Знай наших!
На этот раз снаряд из спятившегося танка разнёс изгородь на двадцать метров ближе от моего орудия. И тут же сзади запыхтел Равиль Ахметов.
-Товарища командир! Я твой приказ выполнил! – Отрапортовал он Бусыгину и положил рядом с пушкой два ящика со снарядами.
-Молодец, Ахметыч! – Одобрил Бусыгин. – Сейчас вот ещё ящик с картечью и ящик подкалиберных Виталику притащи. Принесёшь и у него останешься, заряжать будешь. - Ушёл Ахметов, а Николай Иванович продолжил. – В общем, Виталя, дальше сам смотри по обстановке. В две пушки село-то уж точно не удержим! И на пехоту чего надеяться. Она, небось, до исходной в лесу додрапала. Завряд ли вернётся.
Если орудие вдруг разобьют, сразу с Ахметычем уходите. Панораму по возможности сними, за неё спрос особый. А если всё нормально будет, вместе уйдём.
Забрал я у Бусыгина два картечных снаряда и, пригибаясь, к своей пушке двинул.
С моей позиции плохо видно было, что там, в овраге у ручья, делается. Слышно, правда, громыхает железо, да моторы танковые урчат.
Подцепили, похоже, тросом подбитый танк. Зарычал надрывно танковый мотор, дёрнули и стащили подбитого монстра вниз.
Может быть, с полчаса ещё немцы провозились. Пехоты ихней пока не видно и не слышно было.
Но вот заурчали надрывно моторы. Из ложбинки первый танк показался, за ним и второй сразу, а чуть погодя и третий следом. Расползлись они веером. Первый по центру, второй в нашу сторону забрал, а третий в другую от первого двинул. За ними пехота цепью пошла.
Я картечью по второму танку вдарил. Разошлась картечь от брони, заорали немцы, задело, может, кого. Я и вторую картечь зарядил. Снова по башне попал. Залегла пехота, а танк остановился.
Ахметов ящики со снарядами подтащил. Зарядил картечью ещё, в этот раз по боковому броневому листу попал. Опять заорали немцы. Думаю, ещё кого подранил.
Танк начал в мою сторону башню поворачивать, ствол наводить. Отбежали мы с Ахметычем в сторону, среди грядок залегли. Рыкнул танк выстрелом, снаряд в стороне от пушки разорвался. Нас лишь слегка землёй и молодой морковкой присыпало. Понял я, до сих пор нас не обнаружили.
Заревел танк мотором, дымок выхлопа сзади выбросил и медленно пополз в нашу сторону. Кинулся я к пушке, загнал бронебойный и стал гусеницу выцеливать.
Танк совсем близко, метров пятьдесят до него. Но чуть мимо идёт. Жердины огородных заборов сминает.
Не повезло. Мой снаряд вместо гусеницы снова в боковой броневой лист попал, высек сноп искр и со вжиком в сторону ушёл.
Довернул водитель танк, наводчик ствол опустил, и опять мне показалось – в переносицу мне метит. Похолодело сердце, и ноги отнялись, будто и не мои вовсе. Хочу в сторону отбежать, а не могу, сил нет.
В этот миг Ахметов над грядками приподнялся, хотел, верно, подальше отбежать. Выстрелил танк. Ахметыча взрывом вверх подбросило.
А танк уж совсем рядом, и чётко видно, как он землю из-под траков выбрасывает, и гарь бензиновая чувствуется.
Не знаю, как в последний момент и отпрыгнул в сторону. Откатился за грядку, а танк у пушки ствол смял, а потом и саму пушку. Стал на ней разворачиваться и, думаю, ящик со снарядами размял. Сдетонировали боеприпасы. Сорвало гусеницу с катков. И в это же время Бусыгин ему прямо в бок башни подкалиберный уложил. Задымил танк. Ясный хрен – кирдык экипажу.
Пехота немецкая активизировалась. Открыла огонь из винтовок и автоматов в нашу сторону.
Подскочил ко мне Бусыгин, за ремень дёрнул, спросил хрипло:
-Жив, Виталий? Испугался я, думал, тебя взрывом убило.
-Повезло, Коля, - отвечаю. – Это Ахметова. А я и сам не знаю, каким чудом из-под танка выполз.
Поднялся я с земли. Сидор за плечами поправил. Подобрался к горящему танку, хотел карабин вытащить, но от карабина только кусок ствола остался. Всё гусеницами размяло.
-Да ладно, плюнь! – Прокричал Бусыгин. – Побёгли, пока немцы в плен не взяли.
Оглянулся я удивлённо, спросил:
-Коля, а где командир-то наш, Овчинников?
Усмехнулся Бусыгин, отвечает:
-Командир, спрашиваешь, где? Дак он давно убёг к нашим. Токо танки из оврага вылезли, так сразу и помчался. Только и крикнуть успел, мол, ты, Иваныч, за меня остался, а я за подмогой. Чё с него взять, мальчишка ишшо, в первой в такой переделке. Собздел!
Выбрались мы огородами вдоль речки. На выходе из села на восточный просёлок вышли. Оглянулись, с площади к нему оба танка движутся, за ними пехота цепью. Густо пехоты, роты две, не меньше.
Побежали мы по просёлку к лесу, откуда в наступление начинали идти. Заметил танковый наводчик нас, положил фугас поблизости, осколки над головой прошли.
Схватил меня Бусыгин за руку, в кустарник с дороги тянет.
-Давай сюда, Виталя! Кустами пойдём, ведь не отвяжется, гад! И дальше бить будет.
Забежали в подлесок. Ива, берёзки молодые да соснячок. Похоже луговина раньше была, да лет десять назад зарастать стала. Пробираемся вниз к речке и на танки фашистские из-за кустов поглядываем. Танки по просёлку ров обошли и на поле повернули, туда, где вражеские траншеи. Пехота немецкая цепью от села ко второй траншее идёт. Смело, в рост, идут, ничего не боятся. Показалось, никого из наших там не осталось, никто по врагу не стреляет.
Дошагали с Бусыгиным до места, где моя пушка перед наступлением стояла. Спрыгнули в окопчик наблюдателя. Коля и говорит:
-Всё, паря! Не пойдём пока дальше. Отсель посмотрим, чё теперь будет.
Я глянул вопросительно, спрашиваю:
-А ну как немец сюда придёт?
-Не боись, - отвечает, - дело скоро к вечеру повернёт. Они токо траншеи свои займут. Сюда, в лес, вряд ли полезут. Забоятся! Не знают, чё тут у нас их ждёт. Точно говорю – не полезут!
Устроились мы поудобней, закурили. Я с Колей сухариками поделился. Грызём сухарики и на картину боя посматриваем. Один немецкий танк вдоль ближней траншеи ползёт, другой вдоль дальней.
Смотрю я, метров за сто-двести до танка из траншей наши, славяне, выползают и группами, и в одиночку, бегут в нашу сторону, к нашей кромке леса, значит.
Немцы с танков пулемётами огонь ведут. Не дают отступленцам к лесу прорваться. Обратно в траншеи загоняют. Кто посмелей, под огнём к лесу убежал, а основная масса обратно, к траншеям, подалась.
Вдруг верхний танк остановился. Дулом стал водить и выстрелил. Разрыв от снаряда рядом от него получился, шагах в сорока, может быть. Разметало взрывом брёвна, доски вверх подкинуло. Немецкая пехота около танка стоит, руками куда-то вниз показывают.
Стрельнул танк ещё раз. Смотрим, из траншеи наша пехота вылазит, с поднятыми руками. Подходят к немцам, те с них винтовки и ремни снимают. И точь в точь, как наши утром очумевшим немцам, так теперь и немцы нашим пехотинцам поджопники отсыпают.
Насобирали группу человек тридцать и под охраной к селу погнали. А танки дальше вдоль траншеи двинулись. Шагов через двести история повторилась. Думаю, наша пехота по блиндажам забилась. Переждать надеялись, да не вышло.
На этот раз с полроты немцы насобирали, и снова в тыл погнали.
Смотрел, смотрел Бусыгин на это дело, да как взматерился:
-Чё вытворяют, бл..и! Счас бы хотя б одну пушчёнку сюда, я б показал им, гадам. Ничего бля..ны не боятся, хоть бы што борта подставляют! На раз бы танк укокошил, а нечем. От бешенства кулаками по земле стукнул.
Я не выдержал, спросил:
-Почему ж наши-то не стреляют? Ведь их в траншеях точно больше сидит, чем фрицев, которые наступают.
Усмехнулся Бусыгин:
-Не уж, Виталя, не понимаешь? Боятся стрелять. Ежели начнут, немец всех с танковых орудий и пулемётов положит! Без жалости! А если в плен попадут, всё ж пока живы будут. Вот и сдаются.
Тут сзади шевеление послышалось. Николай от неожиданности затвор карабина передёрнул.
-Выходи, хто там шляется?! – Сипло спросил он.
-Николай Иваныч, ты што ль?! – Услышали мы голос батарейного старшины.
-Я! – Откликнулся Бусыгин. – С Кузьминым вместе.
Сзади из кустов вылез старшина. Отряхнулся, охнул.
-Вот ведь удача. Вы – первые, кого нашёл. Басецкий комбата расстреливать хочет. Не верит, што с батареи никого не осталось. Пошли быстрей в дивизион, а то и в прям расстреляет.
Выбрались мы из ровика и за старшиной потопали.
На том берегу речки, в расположении тылов дивизиона перед штабной землянкой стоял понурый комбат. Уже без ремня.
Басецкий бегал вокруг с обнажённой тетехой, возбуждённо размахивал пистолетом и орал благим матом:
-Я тебе, лейтенант, приказал фронт держать, отбивать танковую атаку, а ты, сволочь, батарею бросил и в тылу труса празднуешь! Самолично расстреляю паразита!!!
Под сосной на чурбаке сидел дивизионный особист и что-то записывал в листок на полевой сумке. Старшина слегка приотстал, ненапрасно опасаясь командирского гнева, а Бусыгин, расправив под ремнём гимнастёрку, заспешил с докладом к комдиву.
Наше появление оказалось столь неожиданным, что Басецкий поперхнулся на полуслове.
-Товарищ капитан! Разрешите доложить! – обратился Николай Иванович к Басецкому.
Тот повернулся к нам лицом, удивлённо глянул и зло бросил:
-Ну, докладывай, чё вы там натворили!
-Товарищ капитан! Силами второго взвода нашей батареи остановлена колонна вражеских танков в пять единиц. Один танк был подбит попаданием в ствол и перегородил дорогу. В течение двух часов батарея лейтенанта Овчинникова держала переправу через ручей картечным огнём, не давая вражеской пехоте просочиться и захватить село. Во взводе стали заканчиваться боезаряды, и лейтенант Овчинников был послан мной к вам, за подмогой и боеприпасами.
Лицо Басецкого осветилось подобием улыбки.
-Интересно излагаешь, Бусыгин. Неужели и вправду танк подбили?
-Точнее некуда, - ответил Николай Иванович, - взводом уничтожено два танка. Про первый Овчинников подтвердить может, он лично снаряд в казённик загонял. А второй, когда немцы стащили подбитый танк в сторону и пошли в наступление, размял орудие сержанта Кузьмина, подорвался ходовой частью на ящике с боеприпасами и был добит мною последним подкалиберным снарядом. После того, как мы оказались почти в окружении превосходящего противника, мною было принято решение об отходе в расположение дивизиона в виду отсутствия боеприпасов и невозможности дальнейшего ведения боя. Первое орудие взвода лично мной приведено в негодность. Оптические приборы сняты и доставлены мной сюда. При отступлении геройски погиб рядовой Ахметов, прикрывавший наш отход. Прошу наградить его посмертно. – Помолчал немного и добавил. – Доклад младший лейтенант Бусыгин закончил.
По мере доклада лицо капитана Басецкого светлело. Не каждый месяц дивизиону удавалось уничтожить по два немецких танка. Пусть дивизион и потерял большую часть орудий, но зато нанёс значительный урон противнику и целых два часа сдерживал его контратаки.
-Овчинников, а ты чего не доложил сразу о подбитом танке? – Сменив тон, проговорил Басецкий.
-Так вы, товарищ капитан, рта открыть не дали, не поверили, што меня Бусыгин за подмогой послал! – Чуть не плача, занудил комбат. – Я же сам Бусыгинскую пушку картечью заряжал, когда Бусыгин в дуло танку попал. На моих глазах дуло танку порвало.
-Ладно, не журись лейтенант. – Смягчился Басецкий. – Я подумал, ты сам сбежал и батарею бросил. А раз такое дело вышло, пиши представления, Бусыгину на орден, Кузьмину, Ахметову и себе – на медаль. Я через двадцать минут в штаб дивизии поеду с докладом, сразу подпишу и с собой возьму.
Он чуточку помолчал и добавил:
-Иди, лейтенант, к начальнику штаба, он тебе наградные листы выдаст. Заполняй.
Потом повернулся к Николаю Ивановичу и спросил:
-А ты, Бусыгин, расскажи, што там на поле делается?
Они зашли в командирскую замлянку, а мы со старшиной пошли к полевой кухне.
Старшина подсуетился, притащил из хозяйства батареи два котелка, мне и Бусыгину. Повар, не жалея, налил по полному котелку горохового супа, дал целую буханку хлеба.
Через полчаса подошли комбат и Бусыгин. Оба весёлые, в хорошем расположении духа. Бусыгин довольно бросил:
-Старшина, беги на батарею, возьми две фляжки под спирт и к повару, комдив распорядился выдать.
Одну фляжку развели водой и выпили на четверых, закусывая выданным поваром салом, хлебом и луком, дополняя пиршество наваристым гороховым супом.
Осоловел я от выпитого и сытной еды. Ушёл под старшинскую повозку на сено спать. Бусыгин со старшиной и комбатом остались допивать фляжку.
Часа два, может быть, удалось поспать. Из штаба прискакал взлахмоченный Басецкий, кликнул начальника штаба, комбата и Бусыгина.
Минут через десять из землянки вышел Бусыгин, подошёл к повозке, толкнул дремавшего старшину в бок и сказал:
-Петрович, срочно беги на ружейный склад, получи для Кузьмина новый карабин и нам обоим штук по сто патронов, ну и по паре гранат. Счас село пойдём у немцев отбивать.
Пока старшина ходил за оружием, Бусыгин коротко рассказал, что полк, утром штурмовавший село, почти полностью уничтожен. В расположение вышло от силы человек сто. Командир дивизии отстранил комполка от управления. Из второго эшелона сейчас подойдёт другой стрелковый полк дивизии, и ему придётся отбивать у немцев Понкратово. Плохо то, что полк не укомплектован. Активных штыков в нём всего восемьсот. А самое плохое, в атаку придётся идти без артподдержки. Артиллерийский полк дивизии имеет всего половину материальной части, а гаубичный дивизион все снаряды израсходовал в утренней артподготовке. К нам в дивизион передают батарею семидесяти шести миллиметровых пушек, а командовать ей назначили Овчинникова.
-А нам другая задача. – Сказал, обращаясь ко мне, Бусыгин. – Сейчас подойдёт третий батальон пехотного полка, и мы должны вывести его по перелеску в Понкратово. Атаку назначили на семь вечера. Единственную поддержку, которую обещал при наступлении комдив, это то, что к шести прилетят «Илы» и штурманут вражеские траншеи.
Лицо у меня, мягко говоря, вытянулось. Ослабленный полк бросать на штурм села, да ещё без артподдержки, показалось смерти подобным.
В это время с тыла пришла колонна батальона. Приведший её старший лейтенант подошёл к Басецкому, тот указал в нашу сторону, и старлей поспешил к нам.
В батальоне, от силы, было человек двести. Но по тому, как уверенно держались пехотинцы, стало ясно, что бойцы в массе своей опытные, уже повоевавшие.
Пехотный комбат вытащил из полевой сумки карту, подозвал ротных и Бусыгина и попросил его показать на карте расположение немцев и маршрут движения батальона.
Бусыгин в чтении карты был не силён, пришлось мне показывать на карте путь движения и расположение немцев.
Комбату поставили задачу – ворваться в село с восточной стороны, завязать бой и, по возможности связать резервы противника. И если вдруг обстановка позволит – ударить во фланг или тыл немцам, засевшим в траншее.
Старшина со склада принёс карабин для меня, гранаты и патроны. Я снарядил три обоймы и вложил их в подсумок, гранаты положил в карманы бриджей, а остальные патроны в вещевой мешок.
Минут через десять тронулись. Впереди шли мы с Бусыгиным и один из ротных командиров, а на некотором отдалении следовала колонна батальона. Двигались вдоль речки, и когда пересекли знакомый нам просёлок, завернули в подлесок в сторону Понкратово.
Шагах в пятистах от села сделали привал. Мы с ротным осторожно подобрались к дороге, посмотрели обстановку.
Немцы у дороги, в том месте, где начинался противотанковый ров, оставили заслон с пулемётом. Смотрели они не в нашу сторону, а в сторону старой исходной позиции.
В этот момент с запада из-за леса выскочила шестёрка «Илов». Они прошли на бреющем над вражескими траншеями, поливая из пушек и пулемётов. Сделали разворот над нашим просёлком, промчались над селом, заложили вираж и снова пошли на штурмовку траншей.
В этот раз они ударили «эрэсами». Хорошо было видно, как одним из снарядов с немецкого танка сорвало башню, а другой стал пятиться, но неудачно. Свалился задом в противотанковый ров, задрав ствол в небо.
«Илы» зашли на очередной круг, прошлись пулемётами и, махнув крыльями, улетели.
Минут через пять взвилась красная ракета, и два других батальона поднялись в атаку. Пехота перебежками добралась до ближней траншеи, командиры сразу погнали её дальше, но тут немцы открыли плотный, можно сказать, шквальный огонь из пулемётов, автоматов и винтовок.
Залегла пехота, стала отползать к первой траншее. Мы вернулись к батальону, ротный доложил обстановку.
Старлей глянул на часы, матюгнулся от того, что батальоны пошли в наступление раньше означенного времени. Потом скомандовал подъём. Батальон продолжил движение.
Минут через двадцать, двигаясь вдоль ручейка, подошли к селу. Командир батальона минут пять разглядывал в бинокль обстановку в центральной его части, затем подозвал ротных и начал ставить боевые задачи ротам.
Первой ротой предполагалось оседлать южную дорогу и держать её, не давая немцам подвести с тыла резервы. Две другие роты должны были скрытно, огородами, подобраться к площади и штыковой атакой, стараясь не поднимать шума, очистить село от немцев.
Тихонько подошли к мостику через речку. В низине всё ещё чуть дымил подбитый утром танк, но немцев поблизости не было. Ротный приказал выйти на южную кромку оврага, двум взводам срочно начать окапываться, а третьему взводу находиться в резерве, расположившись у речки в кустах.
Две роты усадьбами подошли к площади. На северной стороне её немецкое подразделение устанавливало миномётную батарею, а больше немцев не было видно.
Когда роты пошли в атаку, немцы от неожиданности не поняли, что происходит, и почти сразу подняли руки.
Немцев разоружили, согнали к сельсовету и, выставив охрану, закрыли в доме.
Старлей собрал бойцов, приказал выйти цепью на северную окраину села и приготовиться к атаке траншеи с тыла.
Мы с Бусыгиным пробрались к западной окраине. В одном из дворов обнаружили брошенную сорокапятку.
Обрадовался Николай Иваныч. Сказал с усмешкой.
-Смотри-ка, разжились артиллерией. Давай, Виталя, выкатываем её, и на площадь! Там, думаю, снаряды ещё остались.
Прикатили мы пушку на площадь, установили у плетня, в сторону южной дороги. Я за снарядами побежал, а Бусыгин остался станины укреплять.
В начале восьмого вечера взвилась на северной окраине красная ракета. Предполагаю, комбат-три выстрелил из ракетницы. Рванули роты в атаку, а навстречу, надо полагать, два других батальона поднялись.
Нам только стрельба была слышна и разрывы гранат. Минут через двадцать захватили траншею. Прибежал запыхавшийся старлей. Увидел готовую к отражению атаки пушку – похвалил Бусыгина.
Но сразу заспешил к третьей роте. Через несколько минут взвода цепочкой, настороженно пригибаясь, двинулись вперёд по южной дороге в сторону церкви.
Спустя какое-то время от церкви зазвучали одиночные выстрелы. Впрочем, скоро затихшие.
В девятом часу стало темнеть. Заходящее солнце окрасило багрянцем кроны оставшихся в живых после утреннего обстрела тополей и берёзок.
С южной окраины потянулись славяне, без ремней и пилоток. Немцы согнали пленных в здание церкви, но отправить в тыл не успели.
К нам подошло несколько человек из первой батареи и заряжающий с первого взвода нашей.
Бусыгин предупредил подошедших, что теперь он – командир батареи, и если они хотят, чтобы их плен не закончился в особом отделе, пусть срочно начинают отрывать позицию для пушки.
Артиллеристы обрадовались. Никому не хотелось попадать в особый отдел. Перекурили и взялись за лопаты.
Через час ровик для пушки и окопчики для прислуги были отрыты. Принесены ящики со снарядами из опрокинутой повозки. В сгущающихся сумерках прискакал начальник штаба дивизиона. Рассказал, что немцев из траншей выбили, а дивизиону вместе с пехотой приказано выдвинуться южнее села, оседлать просёлок, уходящий в сторону Ярцево и прямо с утра быть готовыми к отражению вражеских атак.
Уже в темноте подошла полевая кухня дивизиона. Из тыла прискакал Овчинников, а чуть позднее на площадь вкатилась батарея семидесяти шести миллиметровых пушек, переданная в распоряжение Басецкого.
Бусыгин сходил к орудию, оставленному в огороде за посадкой хмеля. Немцы, судя по всему, его не заметили.
Орудие выкатили, старшина был отправлен в мастерскую за сданным прицелом.
Ближе к полуночи из тылов подошли конные пары с зарядными ящиками. Пушки подцепили и двинулись занимать новый рубеж.
Выкатились из села. На выезде, за церковью, обнаружили брошенную самоходку. С уныло опущенным стволом она казалась совсем не опасной. Правая гусеница была разбита точным Колиным выстрелом, и танкисты, похоже, не успели заменить испорченные траки.
Дорога расходилась в противоположные стороны. Овчинников с батареей повернул направо, по направлению на Духовщину, а мы с Бусыгиным отправились в сторону Сущево по Ярцевской дороге.
Въехали в перелесок. На выходе из него, по закрайку, во всю уже окапывалась знакомая пехота третьего батальона.
Бусыгин прошёлся по краю перелеска, осмотрелся и указал места, где отрывать ровики для орудий.
От батареи остался взвод, два орудия, восемь человек прислуги и два ездовых.
Пехота отрыла ячейки в кустарнике, по самой кромке леса. Пушки расположили справа от дороги в ста-ста двадцати шагах от неё. Хорошо их замаскировали и уже перед рассветом упали спать.
Около десяти часов утра со стороны села пришёл старшина, принёс хлеб и термос с едой. Позавтракали. Я проверил пушку, протёр оптику.
К полудню со стороны Сущево запылила дорога. Бусыгин посмотрел в бинокль. По просёлку двигался бронетранспортёр, следом несколько грузовиков с пехотой. К двум последним автомашинам были прицеплены пушки.
Прибежал озабоченный командир пехотной роты. Пехота передвижение противника тоже заметила.
Бусыгин скомандовал готовность орудиям, потом успокоил пехотинца, предложив подпустить колонну шагов до двухсот. Сказал, что постарается остановить бронетранспортёр, и только после этого пехота должна будет открыть кинжальный огонь.
Мне же приказал бить по последней машине, чтобы в случае чего отрезать дорогу отступающим немцам.
Я приник к окуляру, приказал зарядить осколочно-фугасным и стал подкручивать наводку, согласуясь с движением последней машины.
Колонна втянулась в изгиб дороги. Похоже, немцы и не подозревали о засаде, полагая, что Понкратово всё ещё немецкое.
Тявкнул выстрел Бусыгинского орудия. Снаряд пришёлся точно в борт бронетранспортёра. Я слегка подправил настройку и тоже нажал кнопку производства выстрела. Но мой снаряд в цель не попал. Разорвался метрах в пяти от машины.
Колонна остановилась. Немцы начали выпрыгивать из кузовов машин, и в этот момент с трёх сторон открыли огонь пулемёты пехотинцев, а следом затрещали винтовочные выстрелы.
Немцы заметались, закричали, стали валиться на землю, сражённые пулемётным огнём.
С третьего снаряда я всё-таки попал в замыкающую машину, а Бусыгин поджёг ещё две.
Надо честно признать – немцы – отменные вояки. Быстро опомнились. Отошли за дорогу, пушки отцепили и стали разворачивать в нашу сторону.
Первую пушку почти сразу разбил выстрел Бусыгина, а вот вторая успела сделать несколько выстрелов. Но не обнаружила нас, в никуда стреляла.
Немцы за подбитыми машинами установили ротные миномёты и принялись засыпать минами окраину леса. Пехота почти сразу прекратила огонь.
Бусыгин положил ещё несколько снарядов и раза с четвертого разбил вторую пушку. Что про него сказать – пушечный снайпер.
Наши орудия замолчали, и спустя некоторое время над полем водрузилась тишина. Было слышно, как в небе пели жаворонки, а в траве стрекотали кузнечики.
Фашистам тишина надоела. Они осторожно, как бы нехотя, пригнувшись, двинулись в нашу сторону. Не так уж много было врагов. Может быть, чуть больше сотни фрицев шли широко развёрнутой цепью, слегка согнувшись, но вполне уверенно.
Пехотинцы сдерживались, молчали. Когда до немцев осталось метров пятьдесят, роты ударили залпом, пулемёты дали длинные очереди. В оптику было отчётливо видно, как валятся в траву убитые и раненые фашисты.
Стали отползать немцы. Снова засвистели мины, но спустя какое-то время опять всё успокоилось.
После двух пополудни со стороны Духовщины прилетели лапотники. Мы так немецкие пикировщики называли. Пехота, оставив наблюдателей, отползла вглубь перелеска. К удивлению, самолёты бомбить перелесок не стали. Пролетели к селу, построились в карусель и обрушили на оставшиеся дома бомбовые удары.
До вечера немцы больше ничего уже не предпринимали. Когда стемнело, приехал старшина на повозке, привёз еду и снаряды.
Ночью несколько человек из пехоты сходили в сторону немцев на разведку. Оказалось, по темноте немцы тихо снялись и отступили к Сущево.
Наступать ни нам, ни пехоте приказа не было. Следующий день прошёл для нас тихо. В небе повисла рама, отслеживая любые передвижения. Мы затаились, и в нашу сторону прилетело всего несколько тяжёлых снарядов.
Зато по Духовщинской дороге, там, куда Овчинников с батареей вчера ушёл, разгорелся серьёзный бой. Отчётливо слышались разрывы снарядов, гул танковых моторов и сухие щелчки выстрелов семидесяти шести миллиметровых орудий.
Раза два налетала немецкая авиация, усиленно бомбила позиции. Было страшно, вдруг немцы прорвут оборону и выйдут нам в тыл. И окажемся мы в окружении.
В опасениях, в переживании нашем день всё-таки приполз к вечеру, и на этом Понкратовские бои для нас закончились. Ночью на смену нам и пехоте пришли бойцы другой дивизии, а нас отвели в тыл на пополнение и переформировку.
Дивизион, кроме двух наших орудий, потерял всю материальную часть.
По итогам боёв Бусыгина наградили орденом «Боевое Красное Знамя», а меня медалью «За отвагу». А ещё Бусыгину присвоили звание лейтенанта и назначили командиром батареи. Лейтенант Овчинников погиб в последний день боёв.
Дивизии присвоили почётное звание Панкратовской и в сентябре отсалютовали в честь её в Москве.
А село? Села не стало. Не пережило оно войны. Говорили потом, что ни одного целого дома не осталось. И не вернулись в него люди.
Такая грустная история.