***
Я кот из очень интеллигентной петербургской семьи, и все мои предки волею Ахура-Мазды, тоже жили среди «думающих» российских интеллигентов. Конечно, кормят у нас не всегда качественно, иногда вообще приходиться разделять скудный стол хозяев, особенно после всяких революций и переворотов, которые «думающие», как они себя называют, люди затевают и жертвами которых, т.е этих переворотов, первыми становятся. Помню, что в середине двадцатых годов прошлого столетия мне вообще пришлось влачить жизнь на помойке, целыми днями, ради счастья, повторяя святые имена…. Это всё потому, что мои хозяева, революционеры, свергнувшие царя, стали жертвами тех, кого привели к власти. Помню февральскую ночь, вой метели в трубе камина, вдруг - прикладами в дверь, топот, плач, мат-перегар и меня – пинком на чёрную лестницу….
Зачем они приехали из Парижа, почему всё время говорили, что задыхаются в этой атмосфере, в грязной-неумытой стране и душит их царь? Я специально ознакомился с портретом правящего императора и могу поклясться, что никогда не видел его ни в нашей петербургской квартире, ни в нашем загородном имении, ни в Париже, ни в Ницце, куда моя хозяйка с детьми отправлялась на лето.
Короче говоря, хозяев забрали, я оказался на улице, абсолютно неприспособленный к такой жизни; через месяц я потерял хвост, спасаясь от стаи бродячих псов, глаз и ухо в драке с уличным бандитом, а ещё через месяц меня задавил броневик, прямо в центре столицы…
И это самое лучшее, что могло произойти со мною, ибо влачить такое существование не было никаких сил…. Мои хозяева, сражаясь со своими ветряными мельницами, забыли свою главную священную обязанность: содержать и холить священное животное, которое Вседержитель посылает рождаться среди людей, ради их же блага!
Второй раз я родился в той же семье, при их детях. Мы нередко появляемся в одних и тех же семьях, - так Всеобъемлющий испытывает до конца перед тем, как пресечь род окончательно из-за их нечестия и лжи, а Он скор на расчёт!
Мы, надо сказать, всегда помним свои перерождения, в отличии от вас, от беспамятства думающих, что кот может родиться человеком или наоборот. Глупцы! Ведь сказано: «Все живые существа на земле и птицы, летающие на двух крыльях, являются подобными вам сообществами». * Иногда мы даже можем попросить Царя Миров, дабы возродиться у определённых людей или отдохнуть - какое-то время не рождаться вообще.
Итак, второй раз я родился в той же семье, и снова они потерпели убыток! Их увезли в чёрной машине студёной блокадной зимой, а меня съели соседи по коммуналке: да покажется им земной огонь прохладным по сравнению с адским пламенем, и да горят они вечно!
За недолгую свою жизнь, я помню их вечные заседания в своей крошечной комнатке за кухней и разговоры, КАК ХОРОШО БЫЛО ДО РЕВОЛЮЦИИ: СЫТО, СВОБОДНО, УЮТНО!Как хорошо им писалось, думалось, ездилось в Европу! ИКРА, БАЛЫК и СЕРЕБРЯННЫЙ ВЕК!
После ужасного акта котобализма, который мне пришлось перенести, я попросил доброго Христа не бросать меня снова в миры, на что он, по любви ко мне, милостиво согласился. Я на долгий срок отправился в санаторий Лао Дзы, и там залечивал свои раны купаниями в тончайшем и непостижимом Дао, постоянной медитацией и целебным воздухом седьмого неба.
Через означенный срок я вернулся к престолу и пал к его ногам. Громовержец был не в духе. «Мне надоели эти «думающие люди», вечно ноющие, недовольные той огромной землёй и средствами существования, которые я дал. Они всё кивают на других, но ни создавать, ни просто работать не хотят!» - гозно рёк Перун.-« Поэтому придётся тебе, милейший, ещё пару раз родиться среди них, а после на сто лет останешься в Садах!»
Я же, преисполненный благодарности, возблагадарил Его: что может быть прекрасней садов, полных мышей, с реками из молока и мёда!
***
И в третий раз появился я в той же семье, словно на прежнем месте. Новые хозяева: Пётр Кузмич, писатель, его жена Тонечка, домохозяйка, и охломон Василий – сын.
Член союза писателей Пётр Кузьмич жил не пыльно. В основном он писал небольшие романы и рассказы на криминальные темы, про милицию. Материалом для сюжетов, с ним делился брат Сергей, особист,- сам бы он ничего не выдумал.
Больше всего мне нравилось жить на даче, куда меня отвозили на белой «Волге». Дача была у реки, среди сосен. Жил я, в основном, с Тонечкой и Васей, - Тонечка меня очень любила, а Василий иногда таскал за хвост, но зато кормил вкусной рыбой, которую ловил на удочку.
Пётр Кузьмич проводил время в домах творчества, где «работал», т.е. писал рассказы про преступников и милиционеров, а когда приезжал к нам, Антонина с ним ругалась, кричала, что он только бухает и е-ся,- он бубнил в ответ: да нет, ну что тебе надо, я же получаю деньги за литературу…. Думаю, Антонина была права, ведь и в городе писатель часто пропадал, Тонечка нередко звонила Сергею – особисту, чтобы вытащил брата по-тихому из медвытрезвителя. Вообще, этот Сергей во многом помогал, был словно добрый дух семейства.
Однажды, у Петра Кузьмича случились неприятности: его полгода не печатали. Он в своём доме творчества, где-то в Крыму, написал роман: следователь ловит опасного преступника, ради этого даже жертвует своим здоровьем и семейным счастьем - жена уходит от него, не выдержав бешенного рабочего ритма. Всё бы хорошо, да герой романа в ходе расследования гуляет по ресторанам, общается с официанками и другими слабыми женщинами. Эти черты героя, созданные по хорошо знакомому материалу, вышли настолько убедительно, что Петра Кузьмича обвинили в очернении образа советской милиции, роман не издали и нового заказа не выдали.
Совсем без заказов писатель не остался: писал рассказы для детских журналов и хотел было поступить на службу в газету, но его быстро простили: люди в союзе были с юмором, не хищники, поняли: переборщил коллега с поисками вдохновенья, в сборе материала. Я даже не заметил бы кризиса, не вникая в вопросы творчества хозяина настолько глубоко: ведь всё оставалось по старому: икра, сервелат, говяжья вырезка…
Но Петра Кузьмича заело. После этого случая с романом про следователя, он вдруг возомнил себя диссидентом, стал говорить, мол, душат, не дают расправить крылья, высказать сокровенное. Он начал много пить, срывать сроки заказов, появились проблемы с деньгами. Пётр Кузьмич метал громы, конечно, дома: я, говорил, пойду работать на завод, но стану свободен, буду писать, что хочу и как хочу, - пусть в стол, потомки прочтут!
«Какой завод,- увещевала его Тонечка, - Петенька, ты же ничего не умеешь, да и вставать раньше одиннадцати не привык!»
«Тогда в котельную, как Светозар! Он живёт свободно, на всех клал!»
Светозар, для друзей и поклонников в миру - Лёня, двоюродный брат Антонины, художник и взаправдашний диссидент. Он действительно работал в котельной с товарищами, опальными художниками, музыкантами и пенсионерами, которые дорабатывали стаж. Лёня-Светозар стал инвалидом по дурке, - косил от армии. Говорил, что там его кормили таблетками, и он увидел суть: завеса разошлась, он понял, как рисовать. Светозар много пил, материл совковую власть и рисовал каких-то совокупляющихся уродов в пионерских галстуках. Его вызывали в КГБ, грозили уволить из котельной и посадить на полгода за тунеядство. Иногда к нему приезжали за картинами люди из иностранных посольств, покупали по хорошим ценам. Во время этих визитов у его парадной дежурил сотрудник в штатском; нередко «топтун» мёрз на ветру и снегу во время пьянок Светозара и сотоварищей, отказываясь от предложений выпить.
В конце концов Светозар настолько разозлил органы, что его выслали во Францию. В Европе он получил пособие, как выдающийся художник-диссидент и борец с тоталитаризмом, перестал рисовать голых пионеров-уродов, подсел на кокс и вскоре умер.
Вот такого товарища избрал себе Пётр Кузьмич примером для подражания и собутыльником. Не известно, чем бы всё это закончилось, но через пару лет после высылки Светозара за границу, всё вдруг закрутилось, завертелось и начало меняться. Начались брожения в народе, демонстрации, требования демократии и свободы. Петру Кузьмичу всё очень нравилось, он вещал с лихорадочным блеском в глазах: наконец кончается время узурпаторов - скоро каждый сможет делать, что хочет и писать как хочет. Вскоре развалилось огромная империя, в этом писатель тоже увидел признаки свободы и будущего процветания.
«Заживём как они, будем самовыражаться свободно, работать где кто хочет! Рабочий в Америке за два часа зарабатывает на целый ящик пива! Капиталист и сам богатеет, и другим даёт работу!»- вещал он постаревшей Антонине.
Но заказы иссякли, детские журналы или газета стали недосягаемы. Наступила нищета. Сначала продали за гроши дачу, потом «Волгу»,- всё равно Пётр Кузьмич не мог больше водить машину из-за своего пьянства, а у Антонины и Васи прав не было... Проели деньги. Время шло. Зимой Антонина пошла торговать цветами у метро, заболела…
Но, самое главное, катастрофически изменился мой рацион! Они постоянно ели некие «ножки Буша», по сути, куриные окорока тёмного цвета, от которых у меня вылезла половина шерсти; ещё меня поили ужасным синюшным молоком, от которого я всё время бегал в туалет.
Писатель бурчал: «Корми его, тунеядца, пользы никакой, - на даче хоть мышей ловил… В мешок его, а, лучше, говорят, они на кроликов похожи… Помню, в «Кавказском»…
Тонечка же меня в обиду не давала, жалела.…
Вдруг, одним летом, все засобирались, стали оформлять какие-то документы, сказали, едут в другую страну. Встал вопрос обо мне, и я уже стал подумавать об очередном конце на помойке, но Антонина снова отстояла меня, оформила какие-то документы, и я стал готовиться к эммиграци. Вася послал всех подальше и ушёл в армию «как дурак», по словам Петра Кузьмича. «Езжайте горшки пидорить, если вам хочется»,- отвечал он «предкам».
Заграницу помню плохо. Маленькая душная квартирка, жара. Хозяева действительно работали на уборке туалетов: Петр Кузьмич на автовокзале, Антонина в гостинице. Ещё от них вечно пахло химикатами и мочой, мылись они через день - экономили счета за воду.
«Зато,- говорили они,- мы хорошо питаемся – едим, что хотим».
Не знаю, как они питались, я что-то не разглядел – из-за жары, наверное, ведь и кондиционер не включали,- экономили. Меня же кормили какими-то вонючими сухарями для котов, которые покупали огромными мешками, и они плесневели. Я нажил себе камни в почках и всё время блевал. Пётр Кузьмич требовал меня усыпить, да воздастся ему в последней жизни! Антонина плакала, но потом согласилась. Однако, усыплять оказалось дорого, и Пётр Кузьмич сказал, мол, позовёт соседа-китайца. Я понял: меня снова съедят,- лёг на коврик и быстренько умер.
***
Лишь достигнув престола Стоокого, я снова низвергся вниз, под скамейку в скверике, на которой пришедший из армии Вася целовался с девушкой. Они поднялись, рука в руке и я пошёл следом по мокрой дорожке: моросил дождь. «Ой, какой котёнок, рыженький!»- воскликнула девушка Тамара.
«Да, у предков моих похожий»…
«Давай возьмём?»
Так я снова оказался в старой квартире в центре города. Здесь было просторно и сумрачно, прежние запахи хлама из кладовки, завелась ли там мышь?
Вася занимался поэзией, то есть пошёл по стопам отца. Он писал странные бессмысленные стихи про всякие предметы, о любви и прочем.
Материализовался особист Сергей. Депутат в горсовете-«мэрии» от новой демократической партии, особист покровительствовал Василию, помог получить деньги на музыкальную группу, которую он организовал. Василию делали карьеру современного деятеля искусств, «раскручивали», как теперь говорят. Пошли тиражи книг, концерты,- Василий стал культовым, а дядя потихонечку «мыл» деньги через всяческий «шоубиз» и, воспаряя всё выше, уже расправлял крылышки в Москве.
Жили классно, деньги текли рекой и мне это время напоминало то, стародавнее, при царе, когда жили в Парижах-Ниццах. Вася и Тамара поженились, завели сына – маленького Рому-охламона; малец таскал меня за хвост, но кормил свежей форелью, которую я так люблю. Вообще с питанием стало очевидно лучше, даже лучше, чем при расцвете Петра Кузьмича: дорогая заморская снедь оказалась вкуснее блатных советских «наборов». Появилась новая дача, ещё больше прежней, правда, сплошной бетонный забор закрывал вид на лес и озеро, выходить за участок, пообщаться с соседями, не получалось… Общение с соседями вышло из моды.
К Васе и Тамаре приезжали друзья на спортивных машинах; они веселились, слушали громкую музыку, курили траву и глотали колёса, нюхали кокс… Меня перед этими визитами расчёсывали и прыскали каким-то тошнотворным веществом.
Из-за границы выписали старика, Петра Кузьмича. Антонина умерла там, от болезни.
Писателю купили квартиру в элитной новостройке и машину,- он не пил больше. Я его никогда после не видел, да он был мне несносен!
В обществе звучало «гламур», это мне, в принципе, нравилось, ведь «мур» - звук нам близкий.
Сам Вася уже не писал, платил каким-то ребятам, те за него работали, но становился всё «культовее». Ещё он рисовал и фотографировал, - из Москвы дали денег, чтобы Вася основал в Петербурге и Москве центры современного искусства. Тамара открыла сеть модных бутиков. Всё ж было как-то скучно…. Никому ничего не хотелось по-настоящему. Гламур обрыд.
Молодые всё больше времени проводили за границей, в Европе. Шофёр возил маленького Рому в школу и на дачу, кормил меня, всё чаще теми мерзкими сухарями. Дядя злился, он чего-то требовал, каких-то действий.
Когда молодые бывали дома, на загородных собраниях, всё чаще звучали слова: душно, нечем дышать. Говорили, что жить в стране уже невозможно, что всех достали и, мол, сколько можно воровать. «Работать невозможно!»- порой истерический возглас исторгала чья-то грудь.
Но всё больше и больше курили, нюхали, пили. Всё реже возвращались из-за границы.
«Все думающие люди не находят возможным для себя жить здесь. Здесь попрано достоинство человека! Я не хочу, чтобы мои дети…»- звучало все чаще.
Одним вечером, когда гости разъехались, мои хозяева, немного покурив и расслабившись, стали обсуждать положение дел.
«Дядя достал!» - сказал Василий.
«Да он просто людоед!- говорила Тамара.- Наворовал х-ву тучу, замки строит, а всё ему мало. Всё больше надо. И с места не двигается, словно навечно воссел!»
«Думает, что все в нём души не чают, а всех уже тошнит!»
«Мы работаем, а он загребает. Ребята говорят, что надо нам: людям культуры, шоубиза, искусства, выходить из-под него. Дядя уже не тот, он морально устарел!»
«Молодёжь уже другая, она этого не понимает, она хочет работать, жить по-настоящему, с достоинством!»
«Ты, знаешь, Паровоз говорил, что если мы поможем, нам тоже дадут протекцию, продвинут куда-нибудь туда!»- сказала Тамара.
«Да, нам пора выработать свою гражданскую позицию и показать её обществу!»- кончил Вася.
И тут я не выдержал. Я спокойно лежал и нализывался на камине, но тут не выдержал, встал, подошёл к ним и сказал. Мы можем говорить на вашем языке, а вы как думали? Столько жизней вместе! Просто какому коту нужно с вами разговаривать?- не о чём; но случается, просто редко.
« Ваша эта гражданская позиция, это просто бред, который выбредает из вашей бездарности. Вы ничего не хотите и не можете сказать, ваши выставки, концерты - просто переклад того, что сделали до вас, скучный эстетизм или обслуживание тупоголовых заказчиков. У вас нет своей страсти, своих идей, ничего у вас нет. Вам не надо ходить на работу, стоять по восемь часов у станка или долбить грунт, - все ваши деньги от дяди «людоеда», сами вы – ноль! Если бы вы были художниками, музыкантами, вы бы играли, рисовали, а так – что вам остаётся? Только «гражданская позиция» и хитренькое желание пробиться к более сытому месту у свиного корыта!
Но вы никуда не продвинетесь: дяде - дядино, явятся новые, а вас, как отработанный материал опять ожидает переработка здесь, на земле и суд наверху, за бездарность. Бездари! Вы даже не можете обеспечить нормальную жизнь своему коту!»
Хозяева мои смотрели на меня ничего не понимая.
«Сильная травка!»-сказала Тамара.
«Не надо было мешать!»- сказал Вася.
Перед моими глазами прошли все ужасы моих жизней с этими людьми: холод и голод, бродячие псы, бандиты с помоек и любители кошатины из рода людей. Задыхаясь от сильных переживаний, я выпрыгнул на балкон, но промахнулся мимо перил и грохнулся вниз, на асфальт, после столкновения с которым душа моя отправилась вверх и летела, пока не достигла подножия трона Всеблагого и Милостивого.
Душа моя возопила не кошачьим воплем, взмолилась Ему истово.
«Всё,- сказал он,- довольно с ними, Я скор на расчет. Пусть они будут в убытке, а ты давай, в Сады!»
* в суре эль-Корана «Скот», в аяте 38.