Прошло несколько лет с тех пор, как я познакомился с супругами – художниками - с весельчаком Сергеем Георгиевичем и общительной, но то ли с печальными, то ли с уставшими глазами Валентиной Ивановной Щегловыми. Первая наша встреча произошла в Полевском культурно-экспозиционном комплексе «Бажовском», на выставке их картин. Познакомила нас директор КЭК Галина Николаевна Волкова.
Позже мы встречались много раз и мне захотелось написать об этой трудолюбивой чете, Я сделал несколько снимков, а затем попросил Валентину Ивановну рассказать об их творческом пути. Однако, вместо рассказа, она представила мне две тонких тетради со своими воспоминаниями.
Об основных вехах биографии художницы – участницы городских и областных выставок, можно было бы поведать всего в нескольких предложениях. Например, что многие ее работы – романтические пейзажи, тематические, жанровые - хранятся в частных коллекциях жителей не только Урала, но и Германии, Англии, США, Или, что ей по душе разная техника живописи – акварелью, монотипией, однако большинство картин она писала все же маслом.
Прочитав содержимое тетрадей, я увидел, каким нелегким путем шла их автор к осуществлению детской мечты, и решил: пусть пользователи Интернет узнают об этом от самой Валентины Ивановны.
Тетрадь № 1
Как и любое детство, проведенное в сельской местности – это маленький мирок с его любимыми живописными местами, с деревенскими ландшафтами из пригорков, ложбинок с мелкими речушками, молодым сосняком и огромными, тогда казавшимися нам великанами, соснами, между которыми росли заросли земляники, освещенные ярким утренним солнцем. Запах диких ландышей смущал и томил наши юные души.
Группа девчонок с корзинками и банками ныряли среди берез, наперегонки спешили к самым кучным ягодным местам. К вечеру, той же гурьбой, по пыльным проселочным дорогам - кто босиком, кто в суконных тапочках, сшитых мамами (поскольку большинство из наших семей жило скудно) – возвращались домой.
Летние месяцы 1957-1958 гг. были жаркими, нам исполнилось по 10-12 лет – возраст отрочества, беспечный, беззаботный – и мы торопились до заката солнца окунуться в протекавшей у нашего села Бутка речке Беляновке.
Когда–то через эти места проходили белогвардейские части и сам адмирал Колчак останавливался в селе. Старожилы, вспоминая о том времени, рассказывали, что белые казнили местных председателей колхозов, комсомольцев. Например, соседнюю деревушку позже назвали «Зарубиной» потому, что белые, заняв ее, зарубили деревенских активистов.
Эти рассказы приводили нас, малолеток, в ужас и мы долго помня о том, боялись ходить к зарубинским сверстникам.
После окончания войны с фашистской Германией, большинство сельских жителей – простых, жизнелюбивых, с необычайным патриотизмом – мечтало продолжать жить уже по – новому, восстановить то, что было утрачено в 1941 – 1945 гг.
Село Бутка стало районным центром. В нем построили медицинский городок – на три огромных корпуса. В них стали трудиться приехавшие врачи различных специальностей – хирурги, акушеры, стоматологи.
А еще в селе появились маслозавод и ковровая фабрика для производства экспортных ковров из дорогой мягкой и высококачественной шерсти.
Мы, девчонки, бегали смотреть на первые станки и другие фабричные новшества. Видя, как у ткачих ловко и красиво ложится из узелков узор, завидовали им.
Однажды работать на фабрику приехал из Москвы молодой художник. Отвели ему помещение под мастерскую. Заметив наш интерес к ковроткачеству, пригласил в нее, рассказал о профессиях ткача и своей, а позже для желающих сельских ребят создал кружок рисования. Я с упоением копировала карты, по клеточкам выводя орнамент.
То ли от того первого впечатления, то ли от случившегося позже события, мне неожиданно очень захотелось научиться рисовать по – настоящему.
На 12-м году жизни у меня разболелся коренной зуб. Мама тогда работала наблюдателем на метеорологической станции. Метеобудки с градусниками для измерения температуры воздуха, почвы, флюгера для определения направления ветра и другие приборы, были в то время для сельчан чудом – «новым техническим прогрессом», а мама для них, особенно для пожилых и верующих, была вроде колдуньи.
Я часто ходила с нею на метеостанцию и видела, какой тяжелой была ее работа. Сводки она передавала по телеграфу через каждые три часа - после составления бесконечных таблиц, подсчетов, шифровки их. Часто дежурила по ночам.
Измученная работой, она не могла уделять мне даже минимума необходимого внимания, но страстно желала того, чтобы я, повзрослев, выучилась на метеоролога. Однако в школе я не дружила с цифрами и не терпела математику, другие «технические» предметы. Мне нравились уроки рисования, пения, литературы, русского и немецкого языков (по второму у меня, единственной в классе, были одни пятерки).
Обложки всех моих тетрадей были разрисованы литературными образами, за что нередко попадало от учителей.
Но вернусь к больному зубу. Как ребенку идти в такой «страшный» стоматологический кабинет, где один вид инструмента и бормашины приводят в ужас.
Зная о моем пристрастии к рисованию, мама схитрила:
- Для тебя, дочка, у меня есть подарок, а какой – узнаешь после удаления зуба. Ты о таком мечтала.
От стоматолога я вернулась с опухшей щекой и только вошла в комнату, как увидела обещанное мамой чудо. На столе лежала большая коробка толщиной с роман Л.Н. Толстого «Война и мир». В ней размещался… китайский набор масляных красок: белых, нежно - розовых, оранжевых, нежно - голубых, светло - серых. То есть всех «неземных» оттенков! Я ахнула от счастья и целый день, забыв о боли, до конца дня перепробовала на бумаге все цвета.
Это было нечто!
На другой день мама дала мне один рубль и в книжном магазине я купила толстую пачку открыток – тогда они стоили всего 2 – 3 копейки штука. Что на них изображалось – заинтересовало гораздо позже. Я копировала все подряд.
Шли годы. В школе училась без особого желания. Скорее бы исполнилось семнадцать лет!
По окончании восьмого класса, ушла в вечернюю школу и стала трудиться на метеостанции. Но и работа на ней была не по мне – осуществление мечты ждало впереди.
Однажды по областному радио я услышала о том, что в Свердловском училище № 42 идет набор на обучение профессиям ювелира, камнереза и огранщика самоцветов. Обрадовалась: «Обработку-то самоцветов я одолею, ведь одолела же ковроткачество! На ткацкой фабрике сама выткала ковер по теме бажовского сказа «Золотой волос». Его даже отправили в Москву на выставку и не вернули!».
После этого был такой случай. Как-то отдала фабричной ткачихе эскиз-заказ на другой ковер. Она его, конечно, выткала, но так, что исказила весь образ и я оставила ковер себе на память.
Прослушав радиопередачу, мы с подругой Тамарой едем поступать в это художественное училище. Не остановили меня от поездки никакие мамины уговоры.
Тамара никогда не держала в руках не только кисти, но даже карандаша, а поехала она со мной потому, что и ей очень хотелось стать ювелиром. Конечно, специальные вступительные экзамены ее пугали, но я пообещала: «Томк, на экзаменах рядом сядем, и я нарисую тебе все, что потребуется нарисовать».
Жаль, что дома безденежье. И маме дома жить будет не на что, и мне в Свердловске тоже. Однако она заняла денег у кого – то и мы с Тамарой уехали из Бутки, даже не успев подготовиться к специальному экзамену…
Перед нами стоят мольберты, на которых мы должны красками изобразить натюрморты, состоящие из кринок, драпировок и одного яблока. Для меня выполнить такое задание – пустяшное дело. Красками пользоваться я тогда уже умела. На Тамару глянула – сидит, понурив голову, а по щекам слезы катятся.
Сунула ей мой лист, ее бумагу забрала и пока учитель не видел, быстро набросала на ней свой натюрморт.
Ура! Нас приняли! Приняли!
При училище - два цеха, один из них – ювелирный, где Тамара. Она ходит в чистом, белоснежном халате. Вся сияющая от счастья, бодрая. А я рядом - в соседнем: в черном халате, вся в крокусе (т. е. в зеленом абразивном порошке для полировки камня), на лице - паста Гойя. Совсем как у Медной горы Хозяйки – с бледно-зеленым отливом.
А как тяжело давалась мне огранка самоцветов! Планшайбы допотопные. И еще. Бывало, полирую грани горного хрусталя, а в это время сосед за перегородкой точит свой камень и часть пыли от его абразивного наждака осаждается на полируемые мною поверхности хрусталя. В результате из-за него контрольной (приемной) комиссией целая партия моих изделий браковалась, а ее стоимость вычиталась из моей, и без того мизерной, заработной платы.
Комнатушка по улице Вайнера, в которой мы жили, электричества не имела, отапливалась дровами. Ее хозяйка была алкоголичкой и потому, в честь подобных ей «гостей», за стеной часто устраивались шумные пьянки.
При зажженной свече делаем эскизы к уроку черчения, учим кристаллографию, тригонометрию, рисуем королевские огранки, мысленно пытаясь вспомнить: сколько нужно граней – ведь завтра экзамен. У Тамары - по одному предмету, у меня – по - другому.
К счастью, мой аттестат оказался без троек – несколько отличных оценок, остальные – хорошие. Конец нашим мучениям!
А на дворе – весна! Хочется любить, быть желанной для единственного. Свои – училищные - не в счет, они отметаются, как устаревшие и слегка поднадоевшие. Ведь с ними еще и практику на заводе «Русские самоцветы» проходить.
Бывает же такое. Ты уже, вроде, и профессионал, тебе доверили огранить рубин (искусственный, конечно), и уже не в одном экземпляре, а сразу целую партию, хотя рубин – это не полудрагоценный хрусталь. У нас, учащихся - практикантов, уже есть свои станки, ящички под различную кладь – для образцов минералов, инструмента – и ключики к ним, которые мы должны иметь всегда при себе.
А молодость требует своего: во время обеденного перерыва хочется посидеть в заводском дворе или ненадолго сбегать в городской сад – дендрарий, посидеть в нем на солнышке, любуясь окружающей экзотикой, чудесными розами.
Однажды возвращаюсь из дендрария на рабочее место, а там ящик открыт, обработанные камни, которые на следующий день нужно было сдавать комиссии, исчезли. Спрашиваю у соседей – гранильщиков: «Кто взял?». Молчат. Обливаясь слезами, бегу к Томке, но чем она может помочь мне? Ничем. Ждать защиты от позора тоже не от кого. И хотя денег нет, решаю: «Не хочу больше оставаться здесь!». Но уволят ли без возмещения ущерба? Однако, узнав о моей беде, пришел он, мой любимый и умный друг Сергей, напросился на прием к директору фабрики. О чем и как они говорили друг с другом – не знаю, но меня отпустили с миром. Ура, я на свободе!
А дальше – вместе с ним учимся в вечерней художественной школе, повышаем навыки, скитаемся по общежитиям, женимся, появляется первенец – сынишка Дима. Когда ему исполнилось три года, встал вопрос: кому – мне или мужу – поступать в художественное училище? На мне, как на матери, лежит ответственность за заботу о сыне, его воспитании. Отец – кормилец семьи.
По обоюдному согласию, в 1973 году я поступаю в Свердловское художественное училище. Годы учебы требовали от меня большого напряжения: днем – работа в студии с натуры, вечером – кормление членов семьи, стирка, подготовка ребенка в садик и прочие материнские дела, ночью – работа над композициями. На сон оставалось только два часа. А завтра днем – снова живопись, рисунок, композиция.
Темой для дипломной работы взяла «Свадьбу». Квалификационная комиссия оценила ее на «хорошо». И вот я – учитель рисования и черчения!
Но что ждало нас впереди? Ни жилья, ни работы. В Свердловске все вакансии только для элитных художников. К тому же, «прелесть» городской жизни я вкусила сполна, а ехать в деревню не было смысла.
Вот так и пролетели самые трудные, самые тревожные и самые замечательные годы нашей молодости.
И снова фортуна повернулась ко мне лицом. Приехал в наше училище директор краснотурьинской школы искусств В.И. Таранжин и на выставке ему очень понравилась моя композиция. Он принял меня за юношу и сказал директору училища Ф. И. Раменец, что «мог бы взять этого юношу в свою школу».
- Это - она, а не он и у нее уже есть семья. Если там у нее будет жилье, я дам гарантийное письмо, а вы будете обязаны в короткий срок дать ей квартиру. Так что выбор за вами: она или квартира.
Таранжин почему-то выбрал меня. Это был шанс. Говорят, что фортуна стучится к человеку только один раз.
Сама школа искусств, рабочая обстановка в ней, педагогический коллектив были очень замечательными! Мне просто повезло. Работала я в ней с упоением и вскоре стала не на плохом счету.
За семнадцать лет общения с детьми, я училась у них видеть мир их глазами, удивляясь тому, как смело они берут и кладут на лист бумаги цвета.
Но и я учила их бережно, не отнимая у них личного восприятия, не разрушая их мира, не навязывая им ничего лишнего, ничего ненужного. Учила основам изобразительного искусства, рисунку, живописи и композиции.
Теперь они выросли, у них уже есть свои дети, но они остались в моей памяти теми, давними, детьми. Многие учатся в вузах, многие до сих пор пишут мне письма, рассказывают о своей судьбе. Кто-то из них сложился как художник, кто-то ушел в бизнес. Но я знаю, что те, кто испытал прекрасное, всегда будет чист и светел душой.
Началась перестройка.
Вернулся со службы в армии сын Дима и сказал родителям:
- Здесь ни мне, ни вам больше уже делать нечего.
Ему нужно было начинать самостоятельную жизнь, учиться и мы продали в Краснотурьинске квартиру, и переехали в Екатеринбург, где купили старую, самстроевскую, с небольшими проходными комнатами.
К этому времени в нашей семье рос уже второй сын - Артем.
Тетрадь № 2.
Начало перестройки. Какие это были годы! Мы - свободные художники. С лихорадочной быстротой новые русские (мы называли их «красными пиджаками») строили свои коттеджи и деньги сыпались у них из карманов. Мы писали свои картины с вдохновением, веря, что что-то изменится и в нашей жизни.
Наш пятачок (так мы – художники, музыканты - называли место, где ежедневно собирались возле «Пассажа») пестрил разномастной богемной публикой. Тут были книжники, ювелиры, «подушечники», самодельщики, музыканты и мы со своими работами. А кто - мы? Люди, которые стали никому не нужны со своим искусством. Да и себя-то мы называли «скверными» художниками, хотя на самом деле таковыми не являлись и знали, что наше дело всегда нужно людям. А слово «скверные» имело тот смысл, что мы писали картины прямо в сквере.
Удачники мы, нет ли, но вся атмосфера этой новизны - запах свободы, весна, вернисаж, пестрящий, сумбурный, призывающий всех любителей и приезжих посмотреть и удивиться чему-то новому, или просто спешащих в «Пассаж» обывателей купить хотя бы бутылку коньяка за 5 – 10 тысяч рублей.
Бизнесмены в лиловых пиджаках и широких, крученых золотых цепях вокруг бычьей шеи, с девицами, увешанными «брюликами». Они восторгались изобилием картин, а их мужья, растопырив пальцы веером, спрашивали: «Почем, отец, картина?». Смешили нас своей наивностью. Они скупали все подряд, а мы раскрывали рты от вида их разбухших кошельков.
Тогда, в сквере, мы понимали: рассвету культуры и искусства приходит конец. Сокращенные со своих постоянных рабочих мест, художники, архитекторы стояли, понуро опустив головы, и с тревогой думали о завтрашнем дне – как выжить, на что кормить свои семьи? Стоять на паперти в дождь и снег, с утра переносить свои баулы, картины из ближайших, взятых в аренду подвалов и заброшенных гаражей?
Прекрасное, но тревожное, время быстро закончилось. Мэрию города напрягало прекрасное, мешало жить и художников сначала согнали в сквер, который со всех сторон обходили трамваи, а здоровые жлобы собирали мзду за каждое место, где стояли художники. Причем, каждый день – независимо от того, продаст ли бедняга работу или простоит целый день, оставшись ни с чем.
Потом им выделили место у высокой бетонной стены цирка – рядом с трамвайными развязками, с шумом бесконечного потока машин.
После закрытия и этого «пятачка», по поводу мучений свердловских художников городская поэтесса Римма Кирпикова даже написала в адрес мэра А. Чернецкого сатирико-критическое стихотворение.
С наступлением кризиса в начале 1990-х рухнул рынок. Многие художники, не пережив стрессовой ситуации, тихо и незаметно ушли в мир иной. Оставшиеся в живых, кто где мог, нашли кой-какую работенку.
А наша семья росла и мы, с трудом продав свою «домостроевскую» развалюху, перебрались в Полевской, где купили неплохую трехкомнатную. У каждого стало по комнате, но не стало мастерской и мне с Сергеем пришлось носиться со своими мольбертами из одной комнаты в другую.
Говорят: «На детях природа отдыхает». Не всегда так. Сыну Диме, видимо, что-то передалось от родителей – наверно, сыграли свою роль гены – он превзошел нас с Сергеем в способностях. Мы рады: молодой, у него все еще впереди…
Когда я впервые появилась в Полевском после шумного, многообещающего Екатеринбурга с его архитектурой, знакомыми до боли улицами, особенным городским шумом, стучащими по рельсам трамваями, многоголосым людским гомоном, на меня навалилась депрессия. Особенно подействовала потеря связи с соратниками – художниками. Так совпало, что мы переехали в Полевской весной, в мае, в мой день рождения.
Однажды с тяжелыми думами я шла по разбитым тротуарам, по черному снегу, почти повсюду размякшему от грязных луж, дошла до входа в нынешнее помещение культурно-экспозиционного комплекса «Бажовский», стала поднимать глаза к неприветливому серому небу, как неожиданно перед взором промелькнула вывеска «Выставочный зал». В ней было что-то близкое, родное. Я не вошла – влетела – в него и поняла, что попала именно туда, куда мне надо, что здесь мне будет тепло и приветливо.
Так и получилось. Мы с Сергеем познакомились с Галиной Николаевной Волковой и благодарим ее за постоянное теплое отношение к нам, за то, что ввела нас в круг близких по духу новых друзей – писателей, поэтов, живописцев.
Мы не потерялись и в Полевском, хотя и здесь не создали в живописи чего-то значительного. Однако И.Е. Репин говорил: «Надо семь раз умереть, прежде чем напишешь картину», на что Н.Н. Дубовицкий возразил знаменитому художнику-передвижнику: «Да нет же, не говорите так! Они лишь ушли от нас, но никак не умерли! Ведь то, чем они жили, осталось у нас и после них - в их творениях».
Мне, как женщине, очень сложно совмещать творчество, имея семью, кучу проблем, житейских передряг. Но душе хочется творить, успеть чем-то порадовать и удивить – тут речь не о славе, попробуй-ка в нашей стране, да еще в такое время, когда человеческие ценности переменились. Где молодежи почти не бывает на выставках поэтов – то почти не знает, а значит, где нет культуры – нет искусства…
Просто захотелось почувствовать себя песчинкой на этой грешной земле.